Глава №18
Признание Агелева теперь уже начисто смело все сомнения Наргинского. Но образ Эрика Борисовича Расторгуева, государственного мужа, уже шагнувшего в Кремль, никак, ни в какую, не соответствовал образу преступника, убийцы четырёх человек.
Берёзкина он убрал как не нужного свидетеля, в этом у Наргинского тоже не было ни каких сомнений.
Ещё с детства у него было обострённое чувство справедливости, принёсшее ему в последующей жизни немало неприятностей и хлопот. Он всегда считал, что за преступлением следует неотвратимое наказание, поэтому преступление Расторгуева неминуемо должно быть наказано.
Однако, он понимал, что это сегодня невозможно. Во-первых, за давностью лет, во-вторых, отсутствие улик. Разве рукопись может стать уликой!? В любом угро его просто засмеют. Хотя бы это был дневник, но здесь всего лишь беллетристика и ни одной подлинной фамилии. Одни имена и клички.
Конечно, если собрать всех свидетелей тех событий на целине и подтвердить подлинность изображённого в рукописи, то тогда что-то можно сделать. По крайней мере взбудоражить общественность- не может же преступник, убийца, находиться в руководстве страны.
Эта мысль его обрадовала и немного успокоила, но он разозлился на себя, на своё тугодумие. Прошло больше двух месяцев как он внезапно для сестры сорвался из Ленинграда в свой родной Архангельск, сразу же в тот же день после встречи с Агелевым, и всё это время находился в глубокой депрессии, сутками проводя на рыбалке с другом, заядлым рыбаком Николаем Немудрым.
Тот жил в живописном старинном уголке Архангельска, в Соломбале, тонущем по пояс в разноцветье трав и пропахшем просмоленными лодками и ароматным душком вяленой на солнце рыбы. Неделями он не выходил в город, всё свободное от рыбалки время проводил на дальней косе, уходящей в море, любуясь невообразимо гигантским куполом северного неба и чудовищно пышными неповторимыми закатами.
Он ничего не читал, не писал, ни о чём не думал, просто жил как живёт трава на земле, как парящая над волнами чайка, как рыба в глубинах воды. Он был морально парализован.
Ещё в вагоне под скучный перестук колёс, скорчившись на верхней полке от приступа тошноты, вызванной не столько запахом копчёной куры, над которой с удовольствием мурлыкал сосед на нижней полке, сколько воспоминанием о такой же ресторанной куре, поданной ему рукой убийцы, обагрённой кровью невинных мальчишек, он осознал своё полное бессилие свершить правосудие, что и выбило его из привычной жизненной колеи.
Теперь же он знал, что ему предстоит сделать. Во-первых, перепечатать рукопись на машинке и размножить, хотя бы с десяток экземпляров. Во-вторых, найти адреса бывших однокурсников и сопроводительными письмами отослать им копии рукописи. После этого собрать их ответы, а лучше пригласить всех в Москву и за тем сообща решить, что делать дальше.
Наргинский понимал, что прокуратура ему откажет, с КГБ лучше не связываться, в ЦК скорее всего замнут дело, там своих не принято сдавать. Остаётся пресса и телевидение.
Печатал он всегда медленно, почти одним пальцем, но был уверен, что закончит за две недели.
Однако, общественная работа, которую он был вынужден вести как член Союза писателей, с её бесчисленными командировками в тундровую глухомань на встречи с читателями, с семинарами молодых начинающих писателей, со срочными статьями и очерками для местных газет -всё это отнимало уйму времени; и только к началу декабря он приготовил десять бандеролей с копиями рукописи, но все они были без адресата.
Кроме Стаса Ухватова и Агелева других адресов однокурсников он не знал. Стасу посылать не надо, он прочёл раньше всех. Агелеву уже поздно- он уже в своём Израиле. Оттуда его теперь клещами не вытащить. Король, Волков, Шальман москвичи. Махоркин, то бишь, Массюкин живёт в Челябинске. Остальные…Остальные.
Напрасно он напрягал память. Он проклинал себя за мелочное честолюбие, когда на юбилейном вечере совал направо-налево ещё всем в диковину изящные визитки, но ни у кого не удосужился взять ни адреса, ни телефона. Он даже не знал их отчества, кроме Раисы Львовны Шальман, обворожительной еврейской девушки с пепельными с поволокой глазами, когда-то влюблённой в него по уши.
Об этом он узнал спустя много лет от её близкой подруги. Тогда, на первом курсе она ему нравилась, но он избегал общения с нею из-за её принадлежности к нации, в недавнем прошлом запятнавшей себя нашумевшим делом врачей вредителей. Грустно и стыдно вспоминать об этом в сегодняшний день.