Тяжелый флирт

Тяжелый флирт.

Дождь или снег, или сносят здание рядом так, что пыль столбом, каждую пятницу я появляюсь у Джо. «У Джо» - ничего себе бар, если не считать самого Джо. Когда какой-нибудь засранец перебирает с выпивкой, старина достает свою свинцовую трубу. Я люблю эти представления. Сначала пара крепких парней вышвыривают засранца наружу, с запасного входа и начинаются предварительные ласки. Беднягу немного пинают, бьют киями по спине так, что тот начинает хрипеть. А потом выходит Джо. Но это слишком скучно, слишком скучно, чтобы говорить об этом. Потому что каждую пятницу, дождь или снег, или ужасно пылит, или с неба сыпятся лягушки, я появлюсь у Джо. Потому что у Джо играет «Тяжелый флирт».

Никто не знает, как появилась это группа и благодаря чему. Но так уж вышло, что по пятницам они играют именно у него – их больше никуда не пускают. С тех пор, как Джо выгнал старину Эба – старого алкаша-пианиста, по пятницам играет рок. И как божественны эти звуки, когда я в старом пальто с чужого плеча, устраиваюсь в углу и потягиваю первую кружку пива после тяжелой рабочей недели. Мужики в соседней секции играют в бильярд, Джо заставляет Билли Ширса, в стельку пьяного, отключить музыкальные автоматы, а когда, по старой памяти, в бар забредает Эб, чтобы поглазеть на шлюх, он пропускает со мной первую пинту пива.

-Алан, как делишки? – рядом устраивается Эб. Трехдневная щетина, пары перегара и мешки под глазами дают знать о нелегкой семейной жизни.
-Да ничего. – Мы жмем руки.

Эб клянчит деньги. Я угощаю его сигаретами и пивом. Он делает несколько больших глотков из стакана с ручкой, закуривает.
-Как думаешь, Эми даст мне сегодня посмотреть на свои сиськи?
-Деньги вперед, старый хер. – Эми проходит мимо, виляя задницей. Взгляд маэстро задерживается на филейной части, поверхность которой в следах ладоней много мужчин. Эб делает еще пару глотков.
-Черт, Алан, это просто отпад. – Кряхтит. – Мне бы такую жопу, я бы никогда не работал.
Я молчу. Жду, пока старик наговорится. Закончится все тем, что он начнет рыться по карманам. Потом, с видом печальным и чрезмерно грустным, скажет, что денег совсем не осталось, что слишком болеет дочка, а он пьет, пьет. И все из-за жены. «Старая сука. Я бы её керосином отравил, ей Богу» - потом Эб вцепляется в лацканы моего пальто. Каждую пятницу, он просит, просит немного денег, чтобы посмотреть на грудь Эми. И я раскошеливаюсь. Раскошеливаюсь, и понимаю, как будет счастлив Эб. Старый гений, никому не нужный, потерявший работу и страсть к жизни, любит грудь Эми. И когда он, следуя за вертлявой шлюхой, поднимается наверх, на его устах играет такая лучезарная улыбка, что сам господь Бог позавидовал бы такой искренней радости.
 
Но я жду, и жду я кое-чего другого. Я жду Мэри. Жду, когда около восьми она заявится в бар со своей группой. И пока все парни, здоровые как на подбор (где берет их Мэри?) располагаются, настраивают оборудование, она начинает пить. Джо все подливает и подливает, а Мэри смеется ему в лицо и говорит, что если бы не она, бар давно бы загнулся. Джо улыбается. Ему все равно. Если бы прямо сейчас весь город сгорел, он и бровью бы не повел. Просто отправился бы куда-нибудь еще. Там будет такая же Мэри, такой же Алан, такой же Эб и те же шлюхи. «Мэри, ты как всегда великолепна» - говорит Джо – «Не даешь старикам скучать». «Это твои сучки не дают старикам скучать» - бросает Мэри, опрокидывая очередную стопку и направляясь к сцене.
Они начинают, когда бар заполняется. Приходят работяги за кружкой пива, притаскиваются попрошайки, молодые парочки. Мужички занимают стойку, заказывают пиво. Пенной рекой льется божественный напиток, Джо забивает трубку и засучивает рукава потной когда-то белоснежной рубахи. Кавалеры снимают шляпы, пропуская своих дам вперед. На них лакированные туфли. Пуговицы пиджаков расстегиваются, пепельницы наполняются окурками. Спутницы в вечерних платьях стучат каблучками. Помещение наполняется оживленностью, ароматом духов, табачным дымом и запахами молодости. Девушки бросают взгляд на Мэри, которая входит в образ – стоит на сцене в полном недоумении, наматывая на кулак микрофонный шнур. Взгляд расфокусирован.  Мэри в драных колготках, сапогах с высокими голенищами. На ней черное платье. Волосы распущены и падают на грудь. Я смотрю в нее, стараясь не моргать. Рядом со мной молодая парочка. Я слышу бульонные голоса, вещающие о серьезности сложившейся ситуации.

-Билли, - говорит крашеная курносая блондинка. – Ты говорил, что будет Бадди Холли.
Билли распрямляется, засовывает руки в карманы брюк.
-Он умер детка. Его отравили мышьяком, причем давно.
-Я знаю, кретин. – Детка топает ножкой. – Я думала, что мы будем вдвоем. Мы и музыкальные автоматы. Мы и хренов Бадди Холли. А там какая-то прошмандень в драных колготках, прямо на сцене, Билли.

Я допиваю своё пиво. Мне уже не интересно. Смотрю, как Мэри ходит по сцене, подает тайные знаки своим парням, но краем  ухо слышу разговор.
-Если тебе не нравится, можем еще успеть на круиз до Мертвого пика. Корабль отходит в десять. Уютная каюта для нас двоих…
Блондинка надувает губки. Я замечаю старину Эба, который только что, если хватило мелочи, лапал за задницу Эми, а теперь с хитрым видом спускается  по лестнице вниз. Эми уже тут как тут, уже давно спустилась и ищет себе клиента посостоятельней. Её взгляд вдруг останавливается на Билли. Я улыбаюсь. Улыбаюсь, когда Эми вдруг оказывается позади гладковыбритого парня в парадном костюме. Смотрю, как глаза подружки Билли вылезают из орбит, лопаются кровавым сочным соком. Эми шлепает Била по заднице так, что тот вздрагивает. Эми сипит: «Соскучился, красавчик? Тебе как обычно, всё включено?» Подружка Билли, бывшая подружка со всей ревности отвешивает ему пощечину. Эми хохочет, Билли бросается вслед за своей любовью – убегающим кусочком молодой плоти.

Я смеюсь. Эми устраивается напротив, закуривает тонкую ментоловую сигарету. 
-Черт, ну и денек – Бормочет она.
-Хотя бы Эб доволен. – Говорю, следя за Мэри.
-У старого хера не стоит. Это «платонические чувства». Он сказал. – Эми затягивается. – Что женился бы на мне.
-А ты что? – Мэри ходит кругами вокруг Мориса. Морис настраивает гитару.
-А ничего. Предлагает травануть жену керосином. «Я стану богат» - он говорит – «У старой суки золотые слитки, закопанные в огороде». – Эми смеется.
-Угу. – Отвечаю.

Эми поворачивается ко мне спиной. Смотрит на Мэри, которая переключилась на клавишника. Боб – славный малый. В детстве мы часто гоняли с ним в футбол на Лисьей поляне, за городом. Но мне не нравится, как белые руки Мэри ложатся на его плечи, как её губы приближаются к огромному уху Боба и как шепот её слов обволакивает его.
-Алан, сдалась тебе эта девчонка? – Эми щурится. – Может, поднимемся наверх?
Я закатываю глаза. Каждую пятницу одно и то же.
-Поищи кого получше, пока Джо еще в настроении. Ты только что двух посетителей спугнула, Эми.
Эми нехотя встает, нехотя виляет своим задом и пробирается сквозь толпу посетителей.

И вот, всё готово. Мэри подносит микрофон к губам.
-Это «Тяжелый флирт». Такой же тяжелый, как моя жизнь. – Говорит она тоненьким голоском, закатывая глаза.
 
Начинается музыка. Я не в силах рассказать об этом, но просто представьте атмосферу перед взрывом. Ощутите ломкими пальцами души, как перед пожаром из леса бегут животные и улетают все птицы. Как перед грозой замолкают кузнечики, а матушка зовет вас домой, где в этот вечер зажигаются свечи и запираются окна. Я чувствую, что я не в баре у Джо, что я на пустыре бесконечности. Окружен злыми существами, которые пожирают вашу радость, счастье любовь и детей. Их ментальные зубы впиваются в глотки, вгрызаются в плоть, в надежде найти в вашем растерзанном от горя теле резервуар с тонким эфиром, темной материей, которую так часто люди лапают грязными пальцами, марают осенней грязью, стекшей в прихожей с башмаков, и окатывают брызгами слюны из раззявленных ртов. Эти существа, эти злыдни, хотят забрать мою душу, выпить эфир до конца, обмазать лица кровью и плясать на моих дымящихся костях. Их выпускает Мэри своим кротким голоском. Их питают энергией гитарные рифы, дублированные и возводимые в кратную степень завываниями электрооргана. Им способствует невероятная, летящая сквозь время и пространство перкурсия. Но длится это недолго. Твари отступают. Душа, до которой им так и не удалось добраться, возвращается на место. Прозрачный эфир перестает вибрировать. Можно продолжить дышать. Но каждый вдох разрывает легкие внетелесной болью и в горле пересыхает от страха, который еще остается в воздухе и дымом сигарет обволакивает всё вокруг. Но остальные уже двигаются. Даже не замечая, что только что убежали, сверкая пятками, со своего пустыря, заваленного мусором мыслей и запачканного девственной кровью эмоций. Чуть тише бьются бильярдные шары, чуть тише смеются девушки, кокетливо строя глазки кавалерам. Чуть тише говорятся избитые комплименты и приглашения потанцевать «под эту бредятину». Совсем негромко пивные кружки, слегка разбрызгивая пену, стучат о столы. И почти неслышно Эб, озираясь по сторонам, у стойки бара продолжает клянчить мелочь, а проститутки, подтянув колготки, не так сильно цепляются затуманенными глазами за мужчин. Потом, когда начинают играть пободрее, когда Мэри кто-нибудь угостит стаканом пива, «тяжелый флирт» звучит почти обычно, почти нормально. Ударник вдруг тоже попросит выпить, стянет с себя майку с надписью «Убей меня» и вывалит потный живот себе на колени. Боб поправит черные очки, и уже смелее начнет насиловать цепкими пальцами клавиши. Морис вдруг улыбнется какой-нибудь девчонке, пока её паренек отойдет заказать коктейли. Обычное дело. Обычный вечер. Пятница. Танцуем и пляшем. Веселимся.

Каждый раз, каждую пятницу я возвращаюсь в свою съемную хибарку не совсем ровной походкой. Чувствую амбивалентность происходящего, я то хихикаю, как ротозей, то натягиваю до ушей глупую улыбку. Слезы катятся ручьем из моих пивных глаз и узкие зрачки с интересом рассматривают встречных кошек и покосившиеся заборы. В моей голове Мэри. Она сидит, пьяная и в разорванных колготках, за пультом управления. Она бросает в монетоприемник музыкального автомата еще пару монет и я слышу её голос. Одни и те же строчки, одна и та же музыка. «Мы не можем быть вместе. Вечно вместе. Опять и снова, и снооова. Никогда. Уже никогда». Мэри смеется, закутавшись в плед у камина моего разума.
 
Каждую пятницу она уходит под ручку с Морисом, ни с кем не прощаясь и никого не удостоив взглядом. Пока Боб и ударник (как там его зовут, Салли? Стёрт?) сматывают шнуры и выключают оборудование, Мэри стучит каблучками и смеется, покидая бар. «Ты опять на какого-то пялился из толпы, сукин сын?» - говорит она уставшему Морису, прижимаясь к нему всем телом.

Хе***в Морис. Я падаю на кровать в одежде и ботинках. Чертов ублюдок. Завтра никуда не нужно идти, всё хорошо, всё в порядке. У тебя всё хорошо. На кого пялился этот сукин сын? Я шепчу. Сраный м***ак. Меня слышит только подушка, которую я обнимаю руками. Хе***в Морис, е**ный Морис. Шепчу я и засыпаю.

 Проснулся от стука в дверь и с трудом разлепил глаза. На часах одиннадцать и в единственное пыльное окно вовсю лупит солнечный свет. Мне снилась Мэри, я уверен. Мы гуляли где-то по незнакомым кварталам чужих городов и её лицо всё время рядом с моим. Я что-то говорю, пытаюсь что-то сказать, но не выходит. Стучат настойчивее. Встаю, открываю непрошенным гостям. Передо мной констебль Ферис. Генри Ферис.

-Что стряслось? – спрашиваю, протирая глаза.
-Ну и вонища, Алан. – Бросает Ферис, осуждающе глядя на меня. – Опять был у Джо? – Генри шевелит пышными чернявыми усами. Синяя выглаженная форма – ни одной складочки, ни одной соринки. Я осмотрел себя. Вроде не облевался, значит, всё не так уж плохо.
-Да, пропустил пару кружечек. – Отвечаю. Приглашать Генри внутрь я не собираюсь. – Так в чем дело?
-Собирайся. Кто-то обчистил ночью аптеку старины Фрэнка.

Я вздохнул. Фрэнка грабили не в первый раз. Такое чувство, что старый хрен неплохо подсел на опиаты и вместо того, чтобы без шума списать немного морфия, несколько раз в месяц разыгрывает настоящее представление с пеной у рта, взломанным замком или битыми стеклами.

Выставив коллегу на улицу, я умылся и почистил зубы. Бриться не стоило. Слишком долго. Хорошо бы достать где-нибудь кофе с коньяком, но Генри Ферис сейчас потащит меня прямо в аптеку. Поэтому об удовольствиях придется забыть. Ненадолго.

Осматриваем место преступления. Осколки стекол, следы башмаков. Немного крови. Нет, много. «Е***ный кровавый след» - шепчу я. От разбитого окна и до кассы, где сейчас возится Ферис, определяя, пытались ли её вскрыть. Сам аптекарь – грузный Фрэнк, который воняет потом, дешевыми сигаретами и сиропом от кашля, в своей квартире, прямо над аптекой.
 
-М***ак наверху – кричит мне Генри, не обнаружив следов взлома.
-А что пропало? На этот раз деньги? – Захожу в аптеку, где пахнет ментолом, сиропом от кашля и чем-то еще, более неприятным. В кармане пальто колбочка с кровью и несколько окровавленных осколков стекла.
-Нихрена. Только морфин. Кассу не трогали.
-И много? – осматриваем разбитую витрину.
-Фрэнк говорит, что весь.
 
Поднимаемся наверх. Садимся в кресла. Я окидываю взглядом прихожую Фрэнка, потрескивает камин. Наши ботинки испачкали дорогой ковер и что-то там еще, о чем сообщает нам аптекарь. Он опускается в кресло-качалку напротив. Потный Фрэнк, лицо в оспинах и нос крючком. Залысины. Красная кофта и бежевые штаны, руки, которые не находят себе покоя. Я смотрю на оленью морду над камином, поворачиваю голову. Направо – спальня, две уборные. Через спальню проход на кухню – неплохую такую кухню, только я не припомню, чтобы Фрэнк умел готовить. Сзади, за тяжелой дубовой дверью – спуск в аптеку.
 
-Фрэнк, дружище, расскажи нам, что произошло сегодня ночью. – Полицейский шлем Генри у него на коленях и он постукивает по нему пальцами. Представление начинается. В моих руках блокнот и ручка, я подрабатываю секретарем.
-Мне расх***ачили витрину! – выплевывает Фрэнк. – Вынесли весь морфий… - Он тяжело дышит. Сидя в полуметре от него, я чувствую едкий запах пота.
-Когда это случилось, Фрэнк? – Ферис шевелит усами.
-Ночью, в первом часу. Я не мог уснуть, бессонница. – Аптекарь морщится, прикусывает пухлые губы. – Какая-то компания, не совсем трезвая, проходила мимо. Я выглянул тогда в окно.
-Окно, выходящее на Северо-западную? – Генри кряхтит.
-Да.
 
Поворачиваем головы налево. Видим пустой подоконник со следами земли.
-Я подошел к окну, убрал цветы, фиалки. Там у меня фиалки, ведь солнечно. Распахнул окно и крикнул ублюдкам, чтобы убирались вон.
-Сколько их было, Фрэнк?
-Четверо. Три парня и одна девчонка. Один из них показал мне средний палец. Я рассвирепел и, и пошел за своим револьвером.
-Где ты хранишь оружие?
-В тумбочке, возле кровати. Меня надоело, что меня грабят, господа.
-Фрэнк, засучи-ка рукава. – Говорю.
-Что? – Аптекарь ерзает в кресло-качалке. Генри Ферис с недоумением смотрит на меня, но я знаю, что если мы встретимся с ним взглядом – вопросов не возникнет.
-Засучи рукава, Фрэнк. – Повторяю. – До локтей. До плеч. – Я поднимаюсь и приближаюсь к старику. – А лучше вообще снимай свою красную кофточку.
-Алан, ты чего? – Генри разыгрывает недоумение.
-Иди достань его револьвер, Генри. Я жду. - Фрэнк поднимается. Его обыкновенно багровое лицо белеет известью.
-Я требую адвоката. – Шепчет Фрэнк.  Слышу, как в спальне Генри роется в прикроватной тумбочке.
-Послушай, старый хер. – Говорю. – Мы прекрасно знаем, куда у тебя пропадает наркота. И если сейчас я не посмотрю на твои вены, ты пойдешь с нами в участок, скулить и писать в баночку, усек?
-Алан – появляется Ферис с шестизарядником в руках. – Он не заряжен. И давно не чищен.
-Я пацифист. – Шепчет Фрэнк. – Я развожу фиалки, ребята… господа! – срывается на крик. Возвращаюсь в кресло. Аптекарь скидывает кофту, сверкает своим волосатым животом и предъявляет мне вены.
-То есть ты ни в кого не палил сегодня ночью?- спрашиваю, бегло осматривая сгибы локтя. Фрэнк чист. По крайней мере, использует какие-то другие вены.
-Нет, я, что вы. – Стоит, озираясь по сторонам, готовясь смываться. – Я услышал, звон стекла, открыл дверь на лестницу. Они уже были внутри. Там кровь, вы сами всё видели. Кто-то порезался. Я сказал, крикнул, чтобы проваливали. А мне оттуда: «Папаша, мы тебя сейчас за яйца подвесим». Рисковать я не стал. Вообще не спускался вниз до самого утра.
Мы молчим. Генри Ферис смотрит на меня с отвращением.
-Мне одеться?
-Конечно, старина, прости Алана. Он сегодня не в духе. – Генри строит грустную мину.
-Поймите, - говорит Фрэнк, натягивая кофту. – Я люблю людей. Я должен помогать им. У приезжего, черномазого Хе, который живет с Сулой, рак легких. Я пытаюсь облегчить его страдания, отпускаю за полцены дозу. А теперь он будет мучиться еще неделю, потому что какие-то уроды… вандалы…
-Фрэнк, мы со всем разберемся. – Ферис хлопает старика по спине.
Начинается еще один интересный день.

-Идеи есть? – мы пьем кофе в забегаловке у Алевтины, напротив аптеки. Генри хлебает большими глотками, наслаждаясь каждым.
-Есть. – Оставляю в покое свой кофе. – Мы можем пойти потрясти каких-нибудь торчков, заглянуть к Ренту или доктору Мортимеру.
-Может это нездешние? – Генри смотрит в окно. К аптеке подходит пожилая мексиканка, под ручку с адвокатом – индейцем Хе.
-Вряд ли. – Отвечаю.
-Ну и дерьмо.

Молча пьем кофе. Наблюдаем, как на первом этаже Сула что-то втолковывает Фрэнку, а тот лишь разводит руками. «Мне жаль» - говорит он, и я читаю по губам. Мне тоже очень жаль, Фрэнк. Очень жаль старого индейца и эту мексиканочку. Они уходят. Хлопает дверь аптеки, Сула плачет, а индеец закуривает. Его глаза – это кристаллы смерти.

-В каком там часу ему расх***ачили витрину? – спрашивает вдруг Ферис.
-Около часа.
-А ты знаешь поблизости бар, откуда могут около часа возвращаться шумная компания из трех молодых людей и одной девушки?

Знаю ли я такое место? Я бываю там каждую пятницу. И Ферис об этом знает. Как-то раз, мы, после тяжелой недели, заскочили к Джо вместе. Тогда что-то стряслось и Мэри с группой не пришли. Я был рад. Не хотел, чтобы Генри знал что-то о моих привязанностях и личной жизни. Мы здорово напились, да так, что Генри пришлось уводить оттуда силой. Джо, конечно, не стал бы охаживать трубой полицейского, но мой напарник почти уничтожил один из музыкальных автоматов и блеванул прямо на бильярдный стол. Поэтому сейчас, когда он спросил, не знаю ли я поблизости какой-нибудь такой бар, я понимал, что нам обоим не слишком хочется появляться там субботним днем.

-Поблизости бар только «У Джо».
-Нам туда. – Говорит Ферис, вставая со стула. – Надеюсь, этот хрен забыл тот вечер.
Как выяснилось, не забыл.

Мы входим в бар. В общем, ничего особенного. Только все проститутки, обычно пропускавшие по стаканчику перед тяжелым трудовым днем, разбегаются кто куда. Я не удивлен. Не часто сюда заходят люди в форме. Когда Генри рассчитывался с автоматом кулаками и покрывал всех вокруг матом, он был в штатском. У меня же формы не было вовсе. Никогда.
-Алан, а ну валите отсюда на***р! – кричит Джо, завидев меня в сопровождении полицейского. Он трет сухой тряпкой стойку, всегда идеально чистую. Когда мы подходим и присаживаемся, он работает тряпкой интенсивнее. Пара стариков, заправляющих дырявые желудки маринованными яйцами, покидают свои места, завидев нас.
-Я не ясно выразился? Если вы по поводу Марка, то я ничего не знаю. Он вчера сам упал. Споткнулся на лестнице, спросите Генри и моих мальчиков. Скоро три часа, в три они всегда приходят покатать шары. Доносчик х***в. – Джо поднимает глаза и смотрит мне в лицо. – Чтобы еще раз я тебя впустил, засранец. – Шепчет бармен.
-Джо, извини, что распугиваем клиентов. – Начинаю я. – У Фрэнка ночью вынесли наркоту. Много наркоты.
-Всю, весь морфин. – Ферис шевелит усами. Ему неуютно.
-Вот как? – Джо забивает трубку. – Я вам что, осведомитель? – раскуривает, пуская дым нам в лицо. – Или барыга?
-Просто нужно узнать кое-что об одной компании. – Говорит Генри. – Три парня и одна девчонка. Были у тебя вчера. Ушли около часа, или чуть позже.
-Да? Точно? Постой-ка. – Брови Джо в мнимом удивлении летят вверх. – Да у меня миллион таких компаний по пятницам. Всего и не упомнишь. Тем более, ты – это он говорит Ферису. – В прошлый раз разбил мне музыкальный автомат. И кое-что сделал с бильярдным столом. Так что, я ничего не знаю. Ясно?
-Генри, тебе бы лучше пойти пройтись. – Говорю я. – Иди поставь какую-нибудь музыку.
Остаемся с Джо наедине. Он вновь вооружился тряпкой, но теперь не так зол на весь мир вокруг. Я слышу, как монетоприемник заглатывает пищу и начинают играть VU – Guess I’m falling in love.
-Джо, - я выкладываю пару сотен перед ним. – Извини моего приятеля за тот случай. Я хороший клиент, постоянный. Я плачу за выпивку и никогда не напиваюсь сверх меры. Ты же знаешь меня, старина. – Деньги исчезают в кармане фартука Джо. Он внимательно слушает. – Что-нибудь можешь рассказать о трех парнях и девчонке, которым позарез нужно ширнуться?
-Алан, ты сам все прекрасно понимаешь. Я к наркотикам не имею никакого отношения. Знаю многих торчков, знаю Рента. Знаю махинации Мортимера и то, сколько он выписывает поддельных рецептов. Почему ты решил, что эти люди были вчера у меня?  Тут через дорогу охрененный такой мотель, где снимают комнату на ночь сотни Джонов Смитов и Сьюзи Андерсон. Они е***тся, они ширяются, убивают друг друга. Ты все еще хочешь, чтобы я тебе ответил, ты действительно хочешь услышать ответ?
Я молчу. Я сосредоточенность Алана.
-Да, Джо, если тебя не затруднит. – Наконец говорю. Генри в дальнем конце бара пытается читать старикам лекции о вкусной и здоровой пище, интересуясь, за каким хреном они жрут маринованные яйца.
-Ты сам уходишь в это время. Около того. Мэри с ребятами всегда заканчивают также, ага? И по какой улице они направляются по домам, Алан, как не по Cеверо-западной?
-Окей. – Говорю. – Три парня и одна девчонка, которые могут подвесить Фрэнка за яйца…
-Ага. Ты знаешь, Алан, что мне на всё наплевать в этой жизни. Это не ради денег, или музыки или женщин, это всё, этот бар. Это скука. Мне становится скучно даже калечить людей, ты можешь представить?
Если жить так долго, как живет Джо, представить можно всё, что угодно.
-Я сейчас попрошу не за себя, дружище, и не за Мэри. Попрошу за тебя.
-В смысле? – слышу, как стариканы, объевшись яиц, шлют куда подальше Генри и в подробностях описывают, что двадцать лет назад делали с его мамашей. VU заканчивают играть.
-Если она действительна замешана в этом, не будь м***аком, дай ей уйти.
Я молчу.
-Парень, я же знаю нахрена ты припираешься сюда по пятницам. И вижу твой тоскующий идиотский взгляд. Я бы тебе глаза вырвал, если б мог, так ты внимательно пялишься. Замечаю не я один – ты уже местная легенда. Человек десять теперь приходит по пятницам, просто чтобы «поглазеть на этого слезливого м***ака в углу».
-Я тебя понял, Джо. – Говорю. Генри снова у автомата. Его выбор – Talking Heads – This must be the place.
-Ты не скажешь мне, где живет Мэри? Я просто приду один. Без формы, блокнотов и револьвера.
-А с чем ты к ней попрешься? С бутылкой вина и букетом цветов? – Он смеется. Смеется и пишет адрес на клочке бумаги.

Я прячу записку во внутренний карман, слежу, чтобы Генри не заметил. Тот, к счастью, увлекся изучением пустующих бильярдных столов, один из которых запомнил его на всю жизнь.
-И еще, Алан. - Трубка путешествует из одного уголка рта в другой. – Чтобы этот ублюдок больше здесь не появлялся. Слишком х***овую заказывает музыку.
Я киваю Джо, мы улыбаемся и пожимаем друг другу руки.
 
-Эй Генри, - говорю я, хлопая напарника по плечу. – У нас есть зацепка! Джо вчера выставил на улицу около часа компанию отшибленных парней и какую-то чокнутую суку. Говорит, что они остановились в мотеле напротив и были совсем не прочь ширнуться…

Когда мы покинули бар и закурили, стоя под неоновой вывеской, я наврал Генри с три короба. Напи***ел я так обстоятельно, что можно было не сомневаться – сейчас он предложит нам разделиться. Так как начальник городской полиции после того случая по делу «крошеной капусты» не хочет вновь официально вводить меня в штат, Генри жаждет повышения. Всеми фибрами души. Не удивлюсь, если этот уе***к начинает свой день с того, что подходит к зеркалу в ванной комнате и начинает представлять, что сделает со своими усами, когда получит капитана.
-Какие волосы у этой бабы? – спрашивает он, сбрасывая пепел.
-Рыжие. Огненно-рыжие. – Говорю я, улыбаясь. – Эллис, или Элионора. Что-то такое бл***ское на Э.
-Ага. - Генри смотрит на рассадник проституции и венерических болезней – мотель «Счастливый случай», прямо через дорогу. – Давай тогда разделимся, Ал, старина? Ты сейчас рванешь в участок, пристроишь кровь и осколки стекла, а я пока разберусь с этим е***ным притоном.
-Так хочется повышения, старик? – Говорю, втаптывая окурок в землю.
-Можем вместе, конечно, пойти и всё такое…
Обожаю мнимое чувство вины, сочувственные взгляды и крокодильи слезы.
Я отказываюсь. «До скорого» - бросает Генри. Я смотрю, как он подходит к загаженным дверям этого гадюшника и продолжаю радоваться жизни.

Разобравшись со всеми делами в участке, сдав пробирку с кровью и стёкла исследователям, я подумал, что совсем не помешает выпить. Перед этим я на всякий случай выклянчил у дежурного – одноглазого Сэма – ключи от личного сейфа и взял свой старенький револьвер – неизвестно, чем встретит меня Мэри. Она вообще живет одна или с этим Морисом? Думаю, пока иду по Первой Восточной улице, как вообще подступиться к ней. Если честно, пятничными ночами я частенько провожал всю компанию музыкантов до какого-нибудь места, обыкновенно, до площади, где Боб и ударник шли к кому-нибудь  догоняться,  а Мэри и Морис следовали дальше, по темным улочкам и закоулкам. Иногда она начинала танцевать на пустой мостовой, под светом фонаря, эта довольная пьяненькая нимфа и целовать Мориса. Тот был очень рад. Я, входя в полуподвальную забегаловку, сжал кулаки. Хорошо бы ему что-нибудь отстрелить.
 
Заказал огромную кружку пива, чтобы остудить пыл своих мыслей. Довольно тихо, если не считать слепого скрипача, устроившегося в уголке и пары посетителей с растерянным выражением лица. Братья по несчастью, так сказать. Братья по этому бесконечному субботнему дню.
Я смотрю на записку. Почерк у Джо отвратительный, размашистый. Клочок линованной бумаги заляпан жиром. «Парковая улица, 22/1, кв. 21». Или что-то вроде того. Прикладываюсь к стакану. Становится не так уж и отвратительно. Представляю Генри, который врывается в мотель, начинает размахивать своей пушкой. Кричать, «Здесь проживает рыжая Эллис?» Тут какой-нибудь злой азиат всаживает ему пулю в голову. Генри не кряхтит. Он никогда больше не поправит усы, никогда не скажет «Алан, ну и вонища». Старина Генри падает навзничь, пуля вошла в лоб и вышла через затылок. С кусочками его проквашенного мозга, костей, мяса и ошметками волос. Этим супом забрызгало какую-то дамочку, она с ног до головы в этом  теплом вареве. Начинает истошно вопить… Я допил пиво, встал и вышел на улицу. Мне было наплевать, кто обчистил ночью аптеку. Больше я не собираюсь работать в полиции.

Парковая улица – понятие растяжимое. Когда-то я снимал там свою первую комнату. Это был мрачный, старый деревянный особняк, который жил своей собственной жизнью. Окна часто распахивались сами собой, по ночам здание скрипело, как будто хотело сказать «Я умираю, пожалуйста, помогите мне». Там обитали студенты, наркоманы, хиппи. Все постоянно пили, выбрасывали своих подружек из окон или выбрасывались сами. Мой сосед однажды вскрыл себе вены крышкой от консервной банки. Идиота успели откачать. Сейчас дом, наверное, уже снесли. Думаю обо всем этом, пока направляюсь к Мэри. Кем представиться, что мне сказать? Что делать, если откроет Морис? Позови Мэри или эй ты, м***ак, позови Мэри? Если откроет Боб, думаю, я смогу проникнуть внутрь. Хорошенько осмотреться. Зачем я вообще направляюсь туда?

Уже вечерело, дул неприятный ветер. Вот-вот должен был пойти дождь. Кутаюсь в пальто – воротник поднят, руки в карманах. Ощупываю рукоятку револьвера. Мало ли что, что там может произойти. Мало ли что.

Дом с виду точно такой же, в котором мне удалось однажды пожить. Древний, некрашеный. Половина окон вкривь и вкось забита досками.  Скорее всего, такая же планировка. Прямо перед ним – пустырь, поросший сорной травой. Под башмаками сочно хрустит битое стекло, фантики от конфет.  Слева – горы мусора. Окружает композицию забор, от которого уже мало что осталось. Местами он покосился, кое-где отсутствовал.

Перепрыгиваю ступеньки лестницы, деревянные доски скрипят под ногами.

Стучу. Тишина. Лишь ветер рвется всё сильнее, стараясь вывернуть с корнем деревья, сорвать крыши и смести город с лица земли. Где-то на востоке полыхает молния, очередной порыв и первые крупные капли слезами сыплются сверху. Мне не открывают.

Дверь не заперта и я вхожу в старый особняк. Темно. Иду по коридору, придерживаясь за стены. Они оставляют на моих ладонях кусочки штукатурки. Из проема справа вдруг высовывается рука. Кто-то встречает меня с подсвечником и еле горящей свечкой.
-Темно. – Говорю.
Рука вздрагивает. Что-то падает на землю. Владелец руки то ли споткнулся обо что-то, то ли обронил.
-Черт! - женский голос. Злой. – Кто здесь? – она выходит в коридор.
-Я твой поклонник, Мэри. – Говорю. – Почему так темно?
-Потому что. – Свеча подлетает к её лицу, потом приближается к моему. – Я тебя знаю. Ты по пятницам приходишь.
-Да. Я к тебе пришел. Думал, ты тут живешь.
-Нет, я тут не живу. – Она смеется и подсвечник дрожит в руках. – Зачем пришел? Откуда вообще знаешь адрес? Нам наверх, пойдем наверх. Там есть окна. Держись – подает мне руку.

Мэри проводит меня на второй этаж. Мы заходим в комнату, вторую слева от лестничного пролета. Две табуретки, стол и кровать. Деревянный пол устлан старыми газетами, ветер бьется в окно. Настенные часы с разбитым стеклом замерли на без десяти двенадцать. Напротив часов, цепляясь за наскоро вбитый в стену гвоздь, покосился «Сад земных наслаждений».  Повсюду пыль. Здесь давно не были, по крайней мере, в этой комнате. Мэри подошла к кровати, порылась в гниющем тряпье и достала оттуда початую бутылку водки. Сегодня она в облегающих джинсовых штанах и свитере, побитым молью. Сквозь две дыры на спине белела кожа. Она оборачивается, волосы конским хвостом не успевают за ней. «Make war, not love» - читаю я буквы на свитере, пока она ставит на стол бутылку. «Сейчас притащу стаканы. – Говорит она, беря в руки подсвечник. – Не скучай тут».

Возвращается с двумя гранеными стаканами и бутылкой апельсинового сока. Мы пьем и говорим. Не то чтобы я когда-то вообще хотел с ней разговаривать. Поет она, конечно, хорошо - сказывается мой извращенный вкус и полное бескультурье. Мне было достаточно того, что я видел по пятницам. Вне образа Мэри – это не то, чтобы жалкое зрелище, но скорее ребенок, очень капризный ребенок, который постоянно набивает себе цену. Слишком странно находиться с ней здесь, вечером, в заброшенном доме, на втором этаже и пить водку, смешивая это дело с дерьмовым апельсиновым соком. Даже не знаю, что я хочу от неё. «Чтобы убиралась подальше - проносится у меня в голове после второго стакана – со своим голоском, Морисами, Стёртами и Бобами». Между тем, я узнаю много интересного. Дом – репетиционная студия. Раньше они пробовали репетировать по домам. Сначала, у Мориса, потом у Боба, и, наконец,  у самой Мэри. У них совсем ничего не выходило. Слишком жаловались соседи и после того, как Боб однажды, в ответ на истеричные крики и жалобы мадам Бу – соседки Мэри – утопил её котенка – пришлось искать новое место для занятия музыкой. Пустующий дом, который мог в любой момент обрушиться, пришелся как нельзя кстати. Теперь же ей все осточертело и она решила спалить самодельную студию. Собственно, за этим  занятием я её как будто бы и застал. Там, на первом этаже, стояли две пятилитровые канистры бензина. Где-то на втором этаже находилось всё оборудование – электроорган, ударная установка, гитары и прочее. «Эти уроды, все эти уроды так зае***ли меня» - говорила она, поглощая стакан за стаканом. «Ты просто представь, каждую пятницу заниматься одним и тем же. Уже третий год, третий год! Новых текстов нет, новую музыку никто не пишет. Этим козлам только бы напиться, сымпровизировать что-нибудь и по домам, а ты, Мэри, давай работай, рви колготки на себе, упражняйся в вокале и кури поменьше! Да будь повежливее с Джо, трахнись с Джо, тупая сука Мэри, а то скоро нас и оттуда попрут…А я хочу играть джаз, авангардный мать его джаз и ходить с огромной жестяной трубой, чтобы дуть не только Морису в х***р…»

Когда настала моя очередь говорить, я не знал, о чем вести речь. Язык мой заплетался и первым делом я извлек из кармана пальто револьвер. «Мэри, Мэри, смотри что у меня есть» - сказал я. Взвожу курок и стреляю в оконное стекло, которое разлетается вдребезги. Мэри кричит и зажимает уши. «Ублюдок» - шепчет она.

Мы продолжаем пить. В комнате становится холоднее, капли косого дождя залетают в комнату и бьются об пол. Я набрасываю Мэри на плечи своё пальто и начинаю рассказ. Про магические пятничные вечера, про то, что я думаю о каждом из группы, про то, как люблю её. Мэри смеется, смеется и не может остановиться. «Это такой свежий взгляд» - она говорит – «Это всё так отвратительно, ты такой урод, господи боже мой». Наконец, рассказываю про ограбление аптеки. Её проспиртованные и скучные глаза лезут на лоб. «Да, черт возьми» - она говорит. – «Это всё Стёрт, наш ударник. У него проблемы с ширевом. Но это было впервые, и Стёрт все сделал сам. На той неделе он не смог выбить у дока парочку рецептов, – она пожимает плечами - мы просто стояли на улице и показывали аптекарю средние пальцы…». Я прошу показать мне вены и, когда она засучивает рукава свитера до плеч, прикасаюсь пальцами к её рукам, к этой славной коже. Чисто. Чисто! Я смеюсь. Делаю серьезное выражение лица. Говорю, что Фрэнка обещали подвесить за яйца и все в таком духе. Что кровь с места преступления уже исследовали, и нет никаких оснований полагать, что всех четверых не повесят. «На лицо – говорю – доказательства тяжкого преступления со сговором и прочей х***ней. Я нихрена не верю, что вы там на улице просто постояли». И есть лишь один вариант спастись, спастись хотя бы ей – это уехать из города. Уехать прямо сейчас, потому что неизвестно, когда произойдут аресты. «Медлить нельзя, в таком случае – говорит Мэри. У нас там внизу полно бензина. Хватит, чтобы развалюха сгорела». Мы спускаемся вниз за канистрами. Ходим из комнаты в комнату, натыкаясь друг на друга и отскакивая от стен, разливаем вонючую жидкость. Поливаем окна, пол, потолки и стены. Сгнившие тумбочки, плесневелые матрасы, платяные шкафы. Опрокидываем электроорган, рвем струны гитар. Ломаем грифы, заливаем всё это горючим. Я снимаю со стен картины, топчу их своими башмаками. Выходя из дома, навстречу порывистому ветру и ледяному дождю, выливаем остатки на крыльцо. Выбрасываем канистры, закуриваем. Спичка, которую Мэри отпускает тонкими пальцами, соприкасается с бензином. Язычки пламени, оздоровительного и резвого, дающего тепло и уют, ползут всё дальше и дальше. И вот особняк горит. Дождь как бы начинает стихать, и ветер дует потише. Мы держимся за руки и смотрим, как древняя махина отправляется в последний путь.

Я провожаю Мэри до дома. Жду её у подъезда. Собрав вещи, она спускается с крохотным рюкзачком за плечом. Она попросила прощения у мамы, сказав, что отравляется с группой в небольшой окружной тур и скоро вернется. «Мама всё пыталась накормить меня гречкой, в дорожку. Сварила гречку, ага. Что за нахрен гречку?». Уходим из города. Тормозим резвого извозчика, который соглашается подбросить Мэри до Флауэрса. Смотрим друг другу в глаза, она шепчет «спасибо» и обнимает меня на прощание. «Пропади всё пропадом» – говорит Мэри, устраиваясь в повозке поудобнее. Она машет мне рукой и улыбается. Я отвечаю тем же и искренне надеюсь, что на этом крохотном пути её жизни повозка посильнее нае***нется на кочке, а эта прелесть вылетит из неё и ударится посильнее головой. Ударится насовсем. Надеюсь, что кони озвереют, когда сумасшедший извозчик начнет стягать их плетью, и, загнанные в мыло, сгинут вместе с пассажиркой в овраге. Все радости Мэри, все страдания и неразбериха в голове закончатся навсегда. Извозчик стегает лошадей, направляясь на запад. Туда, где садится солнце. Туда, где сейчас собрались грозовые тучи и где вдали полыхают молнии.

Я опустошенность Алана. Всё, что наполняет меня, это запах свежих, смоченных дождем листочков, запах перегноя. Вокруг меня – живые деревья, которые также страдают и привлекают внимание трепетом ветвей. Над городом небо уже разъяснилось и можно увидеть звезды. Они подмигивают мне, говорят, что всё не так уж плохо. Так же, как тысячу лет назад. А я вспоминаю те времена, когда деревья казались большими и я с радостью покорял их вершины, смело карабкаясь вверх, в надежде когда-нибудь дотянуться до звезд.

Генри Фериса в мотеле подрезали ножом в тот вечер. Не до конца понимаю, как это произошло, но примерно так, как я себе и представлял. Он надоумился приставить ствол к голове самой главной шлюхи, тут то и схлопотал перо. Мы так и не узнали, кто ограбил аптеку. Кровь принадлежала самому Фрэнку. Следы от ботинок тоже. В общем, в истории еще полно белых пятен, а морфий всё еще пропадает. Правда, с тех самых пор, пару раз в месяц старина Фрэнк подкидывает нам немного денег, за молчание. О чем мы с Генри Ферисом молчим – вам знать не обязательно. Довольно того, что я рассказал вам про Мэри – самое хорошее, что было в этом  вшивом загнивающем городке. Когда моего напарника выписали из больницы, мы первым делом направились к Джо. И нажрались, как следует. Джо ничего не говорил, Джо ничего не требовал и только делал вид, что протирает стойку. Музыка в баре теперь сочилась кое-как из двух музыкальных автоматов. Помню, как мы начали подпевать Джиму Моррисону. «Когда музыка твой единственный друг» - орали мы с Генри, обнявшись и прикладываясь по очереди к бутылке виски. «До самого конца и что-то там еще» - сипел Ферис мне в ухо. Меня подозвал Джо. Генри отошел облегчиться или поблевать, а я устроился у стойки. «Не разнесите мне заведение, уе***ки» - сказал Джо, извлекая из фартука конверт – «Это для тебя, Алан». Разорвав конверт, я увидел незнакомый, но очень красивый почерк.

Дорогой Алан! Всё точно так же, как ты и представлял. Все те же люди вокруг, все те же маски. Меня также любят и очень хорошо принимают все вокруг. Тут есть просто ох***тельный бар «У Джека», представляешь? И что бы ты думал я исполняю здесь каждую субботу? У меня свои поклонники и своя группа. Снова. Я также безумно влюблена в гитариста, но флиртую со всеми подряд. Приезжай как-нибудь посмотреть! Буду рада видеть твой испепеляющий взгляд, и вообще как ты глазеешь на всё это дерьмо из-за столика в отдалении. И еще, конечно же, жизнь продолжается. Также как раньше! Как и тысячу лет назад. Что может быть лучше?
P.S.  Присмотрела себе неплохую жестяную  трубу, совсем недорого.
P.S.S. Под джаз будет приятнее танцевать. Наверное…
 
Внизу было нарисовано сердечко.

-Джо! – я  смеюсь, пряча письмо во внутренний карман пальто. – Джо, у неё ведь характер долбанной суки!
-Что может быть прекраснее? – Отвечает бармен.
Возвращается Генри. Его лицо слегка позеленело. Заказываем по пинте пива и отправляемся танцевать. Наши ноги подкашиваются, меня начинает тошнить. Один из автоматов сипит, глохнет и выключаются. Пропади всё пропадом, думаю я. Что может быть лучше, думаю я. Что может быть лучше?