Отбор. Инна

Кимма
«К дороге конца
иду по дороге начала
своего маленького путешествия»

ИННА.

- Ну, Димусечка, Димонюсечка, ещё пять минуточек, - Инна лежала на смятых батистовых простынях, картинно выгнув спину, прямо как  Даная, только без отвисшего живота и полубезумного взгляда.
Глаза у Инны сияли безмятежной небесной чистотой, абсолютно  незамутненной  мороком недавней страстной возни. И тело Инны полностью соответствовало современным «антиданайским» стандартам. Упругая грудь третьего размера, тонкая «гитарная» талия, сильные ноги бегуньи, широкие прямые плечи, блестящие волосы цвета ночи – всё в ней было практически идеально.
В полной гармонии между собой пребывали густые кукольные ресницы и детские пухлые губы. Фарфоровая кожа, отполированная персиковыми скрабами и смягчённая маслом роз, тоже возбуждала у Дмитрия приятные эстетические эмоции, впрочем, как и всё пространство вокруг, дающее иллюзию воспарения над миром.

Дмитрий всем этажам предпочитал последние. Пентхаусы позволяли ему ощущать себя Богом во плоти. Террасы, парящие в поднебесье, как сказочные острова, обтекаемые  облачными течениями и продуваемые грозовыми ветрами, уносили все его страхи в тяжёлые серые водовороты нижнего мира, туда, где жили обычные люди.

Мало кто из обычных людей мог себе позволить занять весь верхний этаж целиком. В основном люди обитали в своих малометражных норах, дающих иллюзию защищённости и стабильности.
В последнее время правительство резко увеличило налоги на поднебесное жилье, и Дмитрий смог скупить чуть ли не полгорода верхушек, от которых хозяева отказывались в спешном порядке. Зачем ему было нужно столько «вертолетных площадок», он не мог четко ответить, просто деньги, текущие ровной рекой на его счета, требовали хоть каких-то вложений.

Неисчерпаемый поток денег  погружал  Дмитрия в медитативную негу наслаждения бытием. Но… Как всегда находится это маленькое, но веское потустороннее «но», перечёркивающее все иллюзии этого мира. Размер пополняемого капитала не соответствовал размеру жизни Дмитрия. И этот мучительный вопрос надо было как-то решать.

Если вы начнете считать до миллиона, произнося по цифре в секунду, то на это у вас уйдет примерно одиннадцать суток, а если до миллиарда, то уже понадобится тридцать один год с хвостиком. И это при условии, что вы не будете спать и есть. А если будете, то придётся заниматься  подсчётом, примерно,  лет  шестьдесят.
Сейчас Дмитрию было тридцать три года. И если бы он  начал  вручную пересчитывать свои миллиарды, то ему не хватило бы и жизни.
Осознание того, что ты владеешь огромным богатством, но можешь воспользоваться лишь его малой частью, отравляло Дмитрию жизнь и доводило его до стойкой бессонницы.   

Секс был одним из способов хотя бы как-то разрядить напряжение, которое  медленно, но неотвратимо нарастало вместе с тиканьем механических и биологических часов.

- Инна, ты не боишься смерти? – спросил он, застёгивая ремень на  брюках.
- С тобой нет, - слишком быстро ответила она.
Её отрепетированные фразы частенько вызывали у него легкое чувство досады, какое может быть от разговора с актерствующим и позирующим человеком.
- А без меня?
- Без тебя боюсь.
- И как же ты справляешься со своим страхом?
- Звоню тебе. И…- она слегка развела колени согнутых ног.
Нежные икры, округлые коленки, сильные бедра – живая картинка на мгновение парализовала его сознание.

Инна была одной из лучших красоток в касте Высших. Но разве только на красоту мог повестись Дмитрий?  Для него гораздо важнее было то необыкновенное внутреннее, что Инна в себе усиленно пыталась спрятать. За актёрскими ужимками хорошенькой самочки скрывался живой и острый ум.
Инна понимала собеседника с полуслова, обладала даром считывать информацию с намёков, с интуитивных каналов, с предметов, с  природных явлений, в общем, со всего, что попадало в поле её зрения. К тому же она была  хорошо обучена  точным наукам. Эту гремучую смесь сознательного интеллекта и подсознательного  провидения Инна укрощала самым легким способом -  в повседневной жизни она играла роль  «девочки-дурочки».
В касте Высших как и в мире людей, женщины ценились не за ум. Их предназначение определялось достаточно примитивно - быть телесным  амортизатором для мужчины. И даже не амортизатором, а своего рода, трансформаторным устройством. Пришёл, разрядился, скинул ненужное напряжение, зарядился новым.

Женщина в этом мире уже давно взяла на себя функции смерти и жизни. Мужчина заходил в неё, чтобы сбросить с себя перегруз генетического материала, взлететь на пик мгновенной смерти оргазма и потом снова очнуться, пустым, но полным сил.  Женщина как матрица-перезагрузка  принимала мужчину в своё лоно, даруя ему, воистину, целительное возрождение.
Жизнь и смерть… В русском языке оба этих слова были женского рода. Про смерть так и говорили «старуха с косой». Действительно, разве можно было представить себе смерть в образе старика? Никакой старик не мог внушить столько страха, сколько нёс в себе образ женщины- старухи.
Высшие с почтением относились к русскому языку, зная, что в нём скрыт  символизм  некоего древнего знания. Изучением древнеславянских языков занимались несколько крупных институтов в Европе и России. Накопилось уже достаточно много фрагментов, несущих в себе определённую логику, но все  они никак не связывались в единое целое, в некую Менделеевскую матрицу, которая, возможно, могла бы помочь Высшим совершить прорыв в неведомое.
Смерть – уродливая высохшая старуха с косой, а жизнь? Почему предки, создав образ смерти, не создали хоть какой-то образ для жизни?  Фаллические символы, несмотря на их распространенность, на роль символа жизни не годились. Они несли в себе смысл инициации жизни, но не смысл жизни, как достижение некоей цели. И сколько бы мужчины не прославляли фаллос, на свет жизни они сами приходили из женского лона.
Женщина рождала мужчин, отстраняя их от себя, но они снова и снова стремились войти в неё, ощутить  особенную неиссякаемую сладость манящей природной вечности. И если смерть – это старуха, то жизнь – она ведь не старуха…Может быть, она  полногрудая девушка с ясными синими глазами и длинной русой косой?  У одной коса на голове, у другой в руках.
Если вы встанете на дорогу размышлений о жизни и смерти, перед вашим умом появятся самые заезженные ярмарочные образы, и они будут преследовать вас и дразнить, мешая вам перебраться в тишину сокровенного знания.
Сколько бы Дмитрий не пытался думать на тему о жизни и смерти, эти картонные персонажи, словно издеваясь над ним, каждый раз вставали на передний план, мешая погрузиться в некие важные глубинные раздумья. Две женщины – с одной стороны сочная и молодая, а с другой  высохшая и уродливая. У одной на плече коса и у другой на плече коса.

Думать о смерти и пытаться понять её суть – путь к хронической боли. Не думать – путь к острой боли. Это когда ты забываешь о ней, а потом она приходит к тому, кто рядом с тобой, вонзая  одновременно и тебе клинок страха под ребра. И ты понимаешь, что чем дольше ты от неё убегаешь, тем она ближе к тебе. Каждый прожитый день – это шаг к ней. Сегодня старуха забрала твоего  друга, а завтра она протянет руку к тебе. И всякие тривиальные утешения «смирись с неизбежным» и «все там будут» несут в себе безнадёжность самого глубокого отчаяния.
И ты убегаешь в спасительный порядок, созданный человечеством, в исконные рамки  работы как добывания пищи. Ты заполняешь кричащий живот пищей, а ноющую голову некими мыслительными действиями, и боль отступает, утихает, а хороший секс и вовсе сводит её на нет. Особенно, если рядом с тобой самка королевских кровей, погружаясь в которую, ты чувствуешь манящий запах вечности, великой природной вечности, которую ещё не познал твой мозг, но которую знает твоё тело. 

Инна была очень умной самкой. В её зрачках таились ночи тысячелетий, её тело знало язык самых древних танцев. Инна была единственной и самой желанной собственностью Дмитрия. И она хорошо играла эту свою роль, не ковыряясь у Дмитрия в мозгах и не произнося ненужных, лишних слов.
Девочка-дурочка, танцующая и  наслаждающаяся жизнью. Живая и тёплая игрушка без единого изъяна. Шёлковая кожа, чувственные припухшие губы, лёгкие улыбчивые ямочки на щеках, тёплые карие глаза с царственно-высокими дугами бровей. Всё-таки, ей надо было проявлять усилие, для того, чтобы глаза не выдавали её. И, наверное, только наедине с самой собой Инна могла себе позволить настоящее, не напускное расслабление.

То, что Инна  прятала свой ум, Дмитрия особо не беспокоило, лишь слегка задевало.  А вот  идеальность  тела, которую она  частенько выставляла напоказ,  раздражала его гораздо сильнее. Он не находил ни одного изъяна в её совершенстве, ни одного лишнего прыщика или волосика или ещё чего-нибудь вроде запаха от вчерашних котлет. Конечно, никаких котлет Инна не ела. Высшие привыкли наслаждаться гастрономическими изысками совершенно другого вида, чем люди. И всё же по своему белковому происхождению Инна не могла всегда быть настолько стерильной в своих изысканных ароматах.  Но была!
Иногда Дмитрию хотелось смять и раскромсать эту совершенную красоту, выдавить из неё кислый запах пота и страха, погрузиться в притягательность уродства.  Но, то были только мысли. Уродство, как извращенный изыск,  манило  только издали, вблизи его шарм исчезал.
Опускаясь  в спальные жилые кварталы и погружаясь в жизни обычных  людей, он не мог отделаться от чувства разочарования. Мясо…Слишком много мяса. Дышащие перегаром мужские рты, увядающие лица женщин… Женщины - бесформенные фигуры, сутулые спины, короткие шеи, отёчные ноги.
В касте Высших, конечно, не все люди были красивы, но на восстановление их красоты работала вся лечебная индустрия.

Про касту Высших люди не знали, только догадывались о существовании некоего тайного правительства. Иллюминаты, Бильдербергский клуб, Комитет 300 – как их только не называли.  Но получить исчерпывающую информацию о том, кто правит миром, развязывает войны, нагнетает религиозные и антирелигиозные истерии люди не могли и, в общем-то, не хотели.
Дмитрия ещё с юности удивляло это равнодушие людей. Иногда ему казалось, что оно было осязаемым, словно бы кто-то поставил психоэнергетическую стену между элитой и человечеством. Эта стена и вправду существовала, как он узнал позже. И проникнуть за неё не было дано никому из простых смертных. Но…Было бы желание…

Когда Дмитрий отчётливо возжелал стать Высшим? Почему он был уверен, что Высшие реально существуют? И почему  он поставил себе задачу, не просто узнать про тайное правительство, а стать одним из тех невидимых властителей, что управляют судьбами цивилизации?
Сейчас он сам бы не смог ответить на эти вопросы. Тот, кому удалось зайти за ту незримую черту, что отделяет стадо от пастухов, наверное, и не должен задаваться такими вопросами. У избранных особая судьба. Жизнь производит отбор самых- самых. Ум, сила и невероятные амбиции – вот, собственно, основные личные качества, на которые Дмитрий сделал ставку. И они его не подвели. Пока его сверстники карабкались по социумным холмам, Дмитрий готовился покорять неведомые вершины.

В принципе, уже само начало  жизни словно бы вело Дмитрия к этим отрешённым высотам истинной элиты, которая  качественно отличалась от обычной «высшей массы», состоящей из политиканов, артистов, миллиардеров и прочих пенных выскочек из котла, в котором варилось всё человечество. 
Видимо, сравнение с пеной, можно было считать одним из наиболее точных. Если обычную элиту  представить в виде пенки, то Высшая элита тогда может принять образ золотой ложкои.
Высшие могли «извлечь» из котла  любого человека и перевернуть его судьбу.
Так рука игрока двигает шахматную фигурку, независимо от её королевских или пешечных рангов. Перед «карающей» рукой Высших все обычные люди от бомжа до президента в этом смысле были равны. 

Подняться над человеческим муравейником, выйти из котла, из сетки навязанных правил и программ, вкусить истинную полноту жизни – все эти желания спрессовались когда-то в голове   юного Дмитрия в одну-единственную идею – стать Высшим. И эта идея, как нить Ариадны повела его в соответствующие варианты реальности.

Димке было всего лишь шесть лет, когда в автокатастрофе погибли его родители. С молчаливого согласия немногочисленных дальних родственников  органы опеки  направили мальчика  на воспитание в закрытый интернат.
Интернат был частным проектом одного толстосума, который по определённым методикам пытался вырастить гениев. Конечно, заявление было сделано громкое, ведь по существу это была обычная школа-интернат  небольшого размера.

Старое кирпичное двухэтажное здание больше подходило для размещения какого-нибудь частного банка, но его расположение на краю города банкиров не привлекало. Весенне-осенние грязевые художества природы тоже не способствовали повышенному интересу всяких жадных арендодателей, готовых продавать за деньги любое выгодное место под солнцем. Так что без особых хлопот и напряжений  школа родилась здесь и функционировала, не привлекая к себе никакого внимания ни прессы, ни жителей города.
Край города, он и есть край города. Тишина, тупик, заборы…
Школа, походила на маленькую тюрьму. Несколько высоких общипанных тополей, толстый каменный забор, волейбольная площадка с беговой дорожкой – всё на виду, нет даже укромных уголков. Разве что узкий проход между  боковой стеной и забором – сырая щель с мохом, пробившимся сквозь  кирпичную кладку.
После смены крыши там валялись пожухлые куски старой кровли, медленно прея как вечные осенние листья.
Была и ещё одна замечательная торцевая стена здания, которая выходила окнами на чахлый сквер с осевшими в землю скамейками. Эта заброшенная территория сквера раньше принадлежала заводу люминофоров. Но потом она была разбита на куски частными предпринимателями, которые лили брусчатку и выпекали стекло. Цеха виднелись за деревьями как останки загадочных исполинов. Когда-то там производили кристаллы, способные преобразовывать маленькое энергетическое возбуждение в длительное свечение, а сейчас из цехов выносили лишь деревянные поддоны с цветной тротуарной плиткой.
И всё же  территория заброшенного завода навевала мысли о мирах сказочной запредельности, качественно отличающихся от привычного мира, нацеленного на потребление благ. Мир полупустых цехов манил, но кованые решетки на окнах первого этажа останавливали любые шальные мысли о тайных прогулках по запрещённой зоне.

Интернат крепко и цепко держал детей на привязи. Правда, кроме укромного бокового угла и заводской территории было ещё одно нестандартное пространство - подвал с его загадочными катакомбами, про которые дети по ночам рассказывали друг другу страшилки. Тайна всегда рождает домыслы. Попасть в подземелье было невозможно, на подвальной интернатовской двери всегда висел замок устрашающих размеров. И никто из ребят не мог похвастаться тем, что ему однажды  удалось заглянуть за эти двери.

Жизнь в каменной коробке, по мнению хозяина школы, должна была способствовать навыкам неординарного мышления.  Не можешь вырваться за границы телом, тогда учись вырываться сознанием.
Так и получалось, что выход из тюремного мирка оставался только один - через знания.
 
Детей обучали в основном, точным наукам.  Вдобавок к этому немного литературы, истории, философии, музыки и физподготовки, вот, собственно, и всё.
Престижность интерната колебалась чуть выше нулевой отметки. Гениев ведь должны учить гении, а таковых в государстве было, прямо таки скажем, маловато.
Текучка педагогических кадров, диктуемая высокими профессиональными требованиями, оставалась  здесь обычным явлением.
Уходили и приходили все, кроме завхоза.  Эта сухая костлявая женщина без возраста стала постоянным спутником Димкиных снов. Она несла в себе опасность, которую Димка чувствовал подкоркой, но внятно объяснить сам себе, что же может быть такого страшного в этой женщине, он не мог.
Анна Ивановна, а называли её дети за глаза Анна-Ванна, наводила страх не только на него, но и на остальных воспитанников закрытой школы. Как сказочная баба-яга, она вдруг появлялась из ниоткуда в самые «интересные» моменты, словно чуя, каждый раз то особенное время, когда мальчишки затевали какие-то неформальные дела.

Детей в школе было немного – мальчишек человек сорок разных возрастов и ещё с десяток девочек. Девочек обучали отдельно.
Не все дети  как Димка попали сюда как сироты. У некоторых были безалаберные родители на «большой земле», у кого-то только один родитель.
Димка же по законам жанра больше всего сдружился с таким же как и он горемыкой-сиротой Ванькой. Родители Ваньки, в отличие от Димкиных, ушли из жизни по собственной воле. Причём, собрались с собой прихватить на тот свет и Ваньку. Такой вот психиатрический сюжет - три верёвки и три табуретки. Ванькина верёвка оказалась с браком.

В летние каникулы семейные дети разъезжались по домам, а сирот вывозили на дачу далеко за город. Летняя дача располагалась на территории старого имения. Хозяин имения - компаньон толстосума, основавшего интернат, давно прописался в столичных правительственных кругах, и наведывался в свои владения не чаще одного раза в год. Никаких ремонтов и глобальных реконструкций он не планировал, деньги выделял лишь на «поддержание штанов». Этими деньгами кормились управляющий, прислуга и домашняя живность.
Живности, скажем так, было более чем достаточно. В имении  кроме обычных собак и кошек обитали лошади, индюки и даже страусы. За всеми животинами ухаживали два пожилых дядьки, такими, во всяком случае, они виделись Димке с низкой высоты своего возраста. Сейчас он понимал, что «дядьки» были, может быть, чуть старше его самого нынешнего. Но, видимо, тогда они действительно «излучали» старость. Загасив все свои притязания к миру, они довольствовались тишиной, уединением и гарантированным куском хлеба.
«Дядьки»  были добрыми и иногда позволяли ребятне сделать несколько кругов по полю на спине самого спокойного пегого мерина по кличке Кавалер.
Вместо Анны-Ванны за ребятней следила дородная повариха, которую ребята называли тёть Валей. Тётя Валя пересчитывала их на завтраке, обеде, ужине и, когда они ложились спать. Больше она их ни в чем не ограничивала, только иногда жалобно вздыхала, гладя их по головам.
Сироты занимали две спальни, одна для младших, другая для старших. Единственную маленькую девочку с тощими косицами тётя Валя определила к себе в комнату.

В спальне для младших мальчишек были четыре кровати, а в спальне для старших – две,
так что Ванька и Димка на правах старших ощущали себя королями.
Просторная комната с широким окном в деревянной раме была для них самой замечательной частью дома. Частенько, выключив свет и лёжа в своих кроватях, ребята подолгу разговаривали на самые разные темы, и от недостатка информации  сочиняли разные истории.
В шкафах на антресолях они нашли пионерскую одежду и ещё много альбомов и книг с фотографиями о великой  стране, в которой когда-то жили их предки. И многие придуманные ими истории были именно об этой неведомой стране с особенными, как им казалось, людьми. Эти люди покоряли дальний космос, строили сказочные города и  совершали невероятные открытия.

За воротами  имения в трёх минутах ходьбы  призывно блестело озеро. Лесные полянки краснели земляникой, ночи были густо усыпаны звёздами и ожиданием тайны. Словом,
воспоминания о летних каникулах были одними из самых приятных даже  для нынешнего Дмитрия. Он понимал почему. Там, в старом имении он ощущал себя  необыкновенно свободным. Такой свободы у него не было даже сейчас, когда он пересёк ту невидимую грань, что отделяет обычных людей от касты Высших.

Сейчас у него были деньги, много денег, и ещё у него была безграничная власть над любым из людей. Но с ростом своего могущества он всё острее ощущал ущербность своего тела, которому предназначено жить на земле меньше века. Эта ущербность была сродни ущербности мыльного пузыря, раздутого до немыслимых пределов. Что толку во всех его приобретениях, если они однажды превратятся в пшик?

Была и еще одна неприятная сторона в его нынешней жизни. В касте Высших существовала своя жёсткая иерархия. Став на недосягаемую высоту над обычными людьми, здесь, среди Высших,  Дмитрий оказался всего лишь в самом низу. Исполнитель, менеджер, бегунок – он всегда находился  под жёстким невидимым присмотром - слежкой, наподобие той, что была в интернате.
Анна Ванна никуда не ушла из его снов. А попытки выследить её в психике, приводили лишь к тому, что она забиралась всё дальше, как партизанка в самые укромные уголки его подсознания, чтобы в определённые моменты выйти в своем костлявом облике с  плотно сжатыми губами злости и глазами, полными запредельной тихой ярости…

Воспоминания детства откатились прочь волной. Мир обрёл очертания настоящего. У него роль сильного мужчины, а у Инны красивой женщины. И они должны играть свои роли с  блеском,  потому что это лучше этих ролей Природа для людей пока ничего не придумала.
- Ну, Димонюсечка, хотя бы поцелуй меня на прощание, - Инна сложила пухлые, искусанные губки в бутон.
Женщины одинаковы везде, даже в касте Высших. Им всё нипочем, гуляют как кошки сами по себе.

Панорамные окна залило библейским огнем позднего заката. Солнце стремительно заваливалось за городской неровный горизонт. Амарантовое сияние, гасло  в разорванных слоях сизых перистых облаков, погружая мир в теневую завесу ночи.

Дмитрий поцеловал Инну в губы, и стремительно направился к выходу. Часы, вживлённые  в левое запястье, подавали ощутимые сигналы вызова. 



продолжение в http://www.proza.ru/2018/04/06/1671