…А грохот нарастал, усиливался с каждой секундой. Люди выскочили из палаток, ещё не сознавая разумом, но инстинктивно чуя приближающуюся опасность и в панике заметались …
Дверь слегка приоткрылась и я краем глаза вижу обезьяний профиль Жени Абелева. Он торопливо дожёвывает что-то, затем выпячивает нижнюю губу, отчего ещё более обретает сходство с отпрысками наших далёких предков и заискивающе покашливает.
- Роберт? А, Роберт?
Я продолжаю молча строгать биту.
-Ай эм сори. Но такого больше не повторится. Но пасаран! Мы их сегодня разденем догола!
- Разумеется, только не забудь надеть плавки. Твой красный зад не для лицезрения.
- Опять ты за своё.- Жек явно обижен.
Мы играли в городки на раздевание. Если команда проиграет пять партий подряд, то она рискует остаться в костюме не без известного короля из сказки Андерсена. Никому ещё ни разу не удалось заставить противника примерить эти королевские одежды.
Целомудренность игры принадлежала Шаргородскому, ценителю пикантных ощущений, но пришлось по душе всем. Каждая команда буквально лезла из собственной кожи, чтобы заставить другую вылезти из собственной одежды. Вчера по жребию я играл в паре с Абелевымм, очевидно, впервые услышавшим о городках, и только счастливая случайность спасла нас от не минуемого позора.
- Иди сюда. Посмотри какая красавица.- Я протянул ему биту.
- Ие-ес!- он взвесил её в руке.- С такой битой мы им навешаем. Мы им покажем кузькину мать.- Он как черепаха втянул голову в плечи, подёргал ими, словно за воротник ему попала лягушка, и замахнулся. Весьма мужественный жест. Несомненно мы сегодня победим.
- Хороша бита?
- О кей! Пошли, все давно уже там.
Мы взяли биты и вышли на улицу. Небо без единого облачка и его по-осеннему яркая прохладная голубизна с золотистым мазком берёзового леса, и тонкий винный запах шуршащей под ногой листвы, и даже тусклое холодное солнце вызвали во мне бодрое радостное чувство.
Мы шли по улице. Ночью выпал заморозок и крыши изб поседели и стены теперь казались более чёрными и древними. Трава заиндевела и звенела под ногами как медная стружка. Звонко лопался под каблуком белый пузырчатый ледок и чуткая тишина радостно подхватывала этот звук, усиливая его лесным коротким эхом.
- Ну и холодина, - сказал Жек и затянул шарф на тощей шее,- собачий холод. Неужели ты опять ходил купаться?
- Пойду.
- Ты ,Роберт, кретин. Подхватишь радикулит, вот увидишь. У вас у всех дурная привычка – ценить утерянное. А я предпочитаю ценить то, что имею сегодня. Сейчас бы горячую ванночку принять. Эх, Питер! Ты знаешь о чём я мечтаю? Посидеть на унитазе. Спокойненько, культурненько. Газетку между делом пробежать. Уютно. Тепло. Бр-р-р, как представлю, что сейчас придётся торчать с голым задом на кочке, в-ва! Давай забежим.-
- Не против.
Улица неожиданно обрывалась крутым склоном. Внизу болотце, словно плесенью тронутое морозцем, дальше чахлый березнячок, а над ним нависла темнеющая громада елей и сосен. Там уже было могучее царство тайги. Мы спустились по склону, пересекли болотце. Жек занял местечко под берёзой.
- Представляю, что здесь…делается…летом. А зимо- ой! …Начнутся метели. Морозище… Как они обходятся без туалетов?
-Началось, – подумал я. Туалет для него стал с первого дня приезда актуальнейшей проблемой. Он в тот вечер после приезда облазил весь хозяйский двор, заглянул во все сараи и клетушки, принюхивался ко всем подозрительным запахам, но ничего не нашёл. И тогда он стал приставать ко всем, но все ложились спать, а его , видимо, растрясло в дороге, и было уже невмочь, но идти в тайгу в такую темень один он явно не решался.
Он метался из угла в угол и, наконец, не выдержав, влетел в комнату, где спала хозяйка и заплетающимся языком забормотал:
-Послушайте, послушайте, где-где у вас это…два нуля?
- Господи, что стряслось, сыночек?
- Но туалет, туалет, где у вас? Понимаешь, туалет, сортир, уборная, нужник, ну это самое…
- А-а, так бы и сказал, родимый. У нас у всех тувалет – присел за берёзку и вся недолга. У меня есть на огороде. Сразу за клеть,.- уже ему вдогонку крикнула она.
Туалет оказался на редкость скромным. Задняя стенка надёжно закрывала вас от окон вашего дома, отсутствие остальных стен давали возможность любоваться пейзажем и окнами соседей.
Жек продолжал болтать, а мне хотелось тишины.
- Я пойду, не спеша. Догонишь.
Я вышел на дорогу, перелез через изгородь и прошёл во двор заброшенной избы к тропе, ведущей на поляну, где мы играли в городки. Я сел на бревно и стал ждать Жека.
Я сидел спиной к избе. Мне не хотелось видеть этот дом-мертвец с пустыми как глазницы черепа окнами, чёрный и холодный. Я видел, что оставалось от домов после бомбёжки, после артобстрела. Но там было ясно что к чему. Здесь же – всё иначе.
Здесь об ужасах войны только слышали. Но она прошла и здесь, оставив свой смрадный след. Из сорока семи дворов двадцать девять заброшены.
Избы стояли на пригорке вдоль дороги, уже заросшей местами молоденьким березняком .Берёзки и сосенки заполонили и дворы, прорастая в самых неожиданных местах. Тайга возвращала своё обратно.
Избы стояли ещё крепкие, сколоченные по- сибирски на века, но уже издали ощущалась их сиротливая заброшенность, обделённость в ласке хозяйской руки. Сырым могильным холодом веяло от окон без единой цветной занавески или горшка с геранью, непременной принадлежности семейного тепла и уюта. Всюду следы запустения. Мох на стенах. Гниль. Мёртвая тишина.
Избы пережили своих хозяев. Те давно уже исчезли, растворились в полях Подмосковья, в болотах Белоруссии, в чужой, не родной земле. Когда я предложил нашей хозяйке сколотить из досок туалет, она удивилась: -Зачем? Спасибо, внучок. Я ведь одна, кого мне стыдиться.
Ей было, наверное, за семьдесят. Она сама не знала, сколько ей лет.
Когда перестаёшь ждать, теряешь счёт времени. В большой просторной трёхкомнатной избе, рассчитанной на большую семью, она осталась одна. Совсем одна.
В переднем углу не было даже иконы. У неё не было бога, какой это бог, если он позволил отнять у неё шестерых самых близких людей, и бессонными долгими ночами ей некому было поведать свою материнскую тоску, не с кем даже мысленно разделить своё одиночество. Над её двуспальной кроватью висят два фотоснимка в деревянных самодельных рамках, снятых равнодушной безыскусной рукой провинциального фотографа.
Один снимок групповой. Пять парней. Избитая поза, и лица неестественно напряжены, традиционно глуповаты, как на всех групповых снимках. На другой фотографии бородатый мужчина. У всех пятерых разительное сходство с ним. Все шестеро далеко. Страшно далеко. Оттуда не пишут и не возвращаются. Она даже не знает, где они похоронены.
- Где-то у иноземцев,– говорит она и добавляет,- служат.
Она мало говорит о них, но ружьё блестит, блестят и рамки, в которых по деревенскому обычаю вставлены фотки.
По ночам, когда бы я не проснулся, она ворочается на своей широкой огромной для неё постели, тоскливо и часто вздыхает. И кровать чуть слышно скрипит под её сухоньким невесомым телом.
А за окнами чёрная беспросветная темень. И тайга глухо и тревожно гудит. И я думаю, почему столько затерянных среди болот и лесов безвестных деревушек с такими пустыми избами.
Земля вертится в вечном мраке, секунды торопятся, нанизывая минуты и часы на бесконечную нить времени, только в этих избах время застыло, засохло и затянулась паутиной безнадёжности.
Здесь всё в прошлом. А будущее- неумолимая банальность. Я слышу как мечется в бессоннице высушенное горем и болезнями тело матери, и тогда я мучительно начинаю сознавать всем своим существом всю бессмысленную жестокость нашего мира, страдающего от несовершенства. И тупая боль бессилия ,нахлынув, душит, гнетёт. Что я один? Ничто. Беспомощнее рыбы, выброшенной на берег.
Я поднялся с бревна и пошёл по тропе. Навстречу мне быстро шёл Эрик.
- Сколько тебя можно ждать!? - Эрик явно возмущён.
- Тебе не терпится оказаться в костюме Адама?
- Считаем эту шутку в твой адрес. Где Жек?
- Вон идёт.
- Король психнул и смотал удочки. Струхнул, как некоторые.
- Ты на что намекаешь?
-На фиговый листочек. Ты заготовил себе? Сегодня будет публика. Женская.
- Мы вам приготовили пачки из крапивы, – сказал подошедший Жек,- танец маленьких лебедей за вами.
- Не спеши закусить, а поторопись выпить. Мы сделаем из вас пупсов, даю слово.
Я взглянул на него снизу вверх. Сама беспечность и самовлюблённость. Я представил его голый женоподобный зад. Вот будет потеха. Сегодня я завидовал ему, потому что он был счастливее меня.
Он воспринимал мир таким , каким хотел сам его видеть. Он видел его только собственными глазами. А в наше время можно лишь так. Иначе жить очень невесело.
Мимо нас прошла женщина. Чёрная шаль закрывала её лицо и плечи. Она плакала, я слышал. Она плакала и причитала сквозь
Сквозь бесцветную роговицу глаз глянула на меня обнажённая боль.
- Мальчонка помирает,- сказала она тихо, безропотно и пошла вниз по дороге.
- Врача нужно вызывать,- сказал я куда-то в пустоту. Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом.
- Эй, Роберто, очнись!- Голос Эрика донёсся издалека, словно эхо. Я подошёл к ребятам.
- Ну старина ты даёшь, уже за старухами стал бегать,- Эрик рассмеялся.
- Идиот, у неё сын умирает.
- Одним кретином меньше – мир не обедняет. Пойдёмте быстрее, нас ждут.
- Врача она вызвала?- спросил у меня Жек.
- Здесь не Питер. За врачом надо ехать в Тюхтет.
-Ну хватит травить, идёмте.
-Я тебя не задерживаю. Иди. Я поехал в Ивановку за фельдшером.
-О! Выдал струю! Ты что уже на попятную? Струсил?
- Возьми слова обратно.
- Если ей нужно, пусть сама едет. Что тебе?
-
-Жек, скажи ребятам пусть подождут, я быстро обернусь.
Я бежал по улице. У правления стояла машина. За полчаса туда и обратно, если поднажать, можно успеть. Но машина вдруг окуталась синим облачком и тронулась.
Нас разделяло расстояние метров двести. Оно увеличивалось с каждой секундой. Я стащил сапоги, смотал портянки и сунул всё это под мышки. Уж теперь я догоню.
За деревней она остановится. Нужно открыть ворота, потом их закрыть. На это уйдёт минуты полторы. Потом в гору, там поползёт, пешком обгоню, успокаивал я себя.
К тому ж меня могут заметить. И к счастью машина остановилась. Меня заметили! Из кабины высунулся Жорж, я не мог ошибиться. И я уже знал, что будет дальше. Когда Жорж увидел меня, рассказывал мне потом Берёзкин, он плюхнулся на сидение и силой захлопнул двери.
-Жми на всю катушку!
- Ты что, спятил? Это ж Роберт.
-Газуй, давай газуй.
- Ты что поцапался с ним?
- Не твоё дело.
Машина неслась вскачь по ухабам, вскидывая кузовом как молодой жеребец задом.
- Бежит,- сказал Анатолий.
- Хорошо,- мрачно ответил Жорж. Машина выехала за деревню и остановилась у ворот.
-Всё бежит.
- Пусть его бежит,- сказал Король и вылез из кабины. Он не торопился открывать ворота, и, когда машина выехала за ограду, не спеша закрыл.
– Подождём немного, - сказал он, - только держи на газе.
- Здоровый ты зуб на него заимел.
-Помолчи. Как добежит до ворот, гони.- Жорж закурил.- Ну что?
- Сейчас, ещё не поравнялся. Ещё немного. А может подождём парня?
- Гони!
- А он босиком бежит. Земля-то подморожена. Что он того?
Король молчал и курил папиросу за папиросой и мрачно сплёвывал в окно.
- Вот упрямство у парня. Всё бежит. Кого догнать хочет? Меня? Шалишь брат!
Он переключил скорость и машина с воем пошла в гору. Минуты через две деревня исчезла из виду и Берёзкин сбавил скорость.
- Бежит?- спросил Жорж.
-Не видно, но только что бежал.
- Останови! Останови, говорю!
- Ты чего?
- Поворачивай назад.
Что тебя на повороте тряхнуло?
- Не твоё дело, поворачивай.
- Жора, мне не до шуток. У меня жена рожает.
-Жена подождёт. У них что-то случилось, неужто не понятно.
Я едва не наскочил на кузов, движущийся мне навстречу. Из кабины высунулся Берёзкин.
- Что случилось?
- Гони…за…фельд…шером.
Я подпрыгнул и свалился в кузов. В углу валялась солома, и я лёг на спину и смотрел в небо, пока машина не остановилась. Фельдшера дома не оказалось.
- Кажись к Фроловым пошла,- сказала пожилая женщина , сморкаясь в передник. Нашли Фроловых. Была, совсем недавно. Минуток пяток назад. Куда ушла, а хрен её знает. Анатолий нервничал, ругался в полголоса.
- Как хотите, я поехал.
-Куда?
-У меня сегодня жена рожает в Тюхтете. Ты чуешь?
-Жена и без тебя родит,- сказал Король,- Толик, там же пацанёнок загибается.
- Какое мне дело до мальца. У меня жена. А вдруг с ней, типун мне на язык.
- Ты всё равно не поможешь.
- Да ладно уж, поехали в клуб. Сегодня воскресенье. Где её ещё искать.
Фельдшера нашли в библиотеке. Им оказалась девчушка лет восемнадцати.
- Вы за мной? Даже на машине? Что случилось?
Я сказал ей и мы вышли из клуба. И все смотрели нам вслед молча и тревожно.
Я лежал на соломе, а Жорж стоял у кабины. Он делал вид, что не замечает меня и это ему удавалось. Когда кузов встряхивало, он хватался за верх кабины и громко, бесцеремонно отравлял атмосферу. Он игнорировал меня этим.
Он всегда был охоч на выдумки и я теперь знал, что он уже отошёл и ищет примирения, но ждёт, чтобы я начал первым. Четверо суток Король смотрел на меня, как сквозь стекло.
Он был обижен, я обидел его. А вышло всё из-за его нелепой и злой шутки. По утрам я ходил купаться на речку. Я вначале ходил один. Конечно, безнадёжно было соблазнить Жоржа, если он плавал с грациозной лёгкостью железобетонной балки.
И тем более, что Король умывается по утрам лишь перед большими праздниками. Эрику нужно поставить поллитра самогона на ужин, чтобы он соизволил подняться в такую рань. Но это слишком дорогое удовольствие. Только Сева Пронин поддержал меня.
Мы с ним целую неделю проводили ППР среди тёмных масс, сопящих и храпящих рядом с нами, но они не желали даже слушать о тех удовольствиях, что ждёт их ранним утром на реке. Молочный пар ласково окутывает тело. А вода жгучая как крапива! Но в ответ в нас летели отборная брань, а потом уже всё, что попадётся под руку. Слишком сладок сон на рассвете.
Такая дешёвая истина и мы так жестоко поплатились за неё. В то утро я проснулся без четверти семь. Разбудил Пронина. Тот спал рядом с Королём.
И потому больше всех страдал Жорж. Вкрадчивым ласковым голоском шептал Сева в королевское ухо:
- Ваше величество, раскройте форточки. Ваше величество, идёмте принимать утреннюю ванну. Совершим омовение ваших дражайших телес.
Король молча натягивал одеяло на голову или совал её под подушку и продолжал сопеть. Но Билл не успокаивался. Он осторожно и нежно снимал подушку или отворачивал одеяло с королевского чела, по-прежнему шепча с материнской нежностью о пользе водных процедур для королевского организма, пока доведённый до белого каления Король не вскакивал во весь свой сто восьмидесяти восьмой рост и рявкал, брызгая слюной, нечто отнюдь не ласкающее слух.
Билл предусмотрительный малый и всегда скрывался за дверьми раньше, чем полупудовый сапог Короля успевал её достичь.
Но в этот раз Король был равнодушен, как часовой у мавзолея. Он даже не уползал под одеяло. Он молчаливо сносил словесную пытку. Но когда Билл попытался пощекотать под королевским носом королевским носком не третьей свежести, Жорж резко повернулся к нему лицом и его серая и мятая как туалетная бумага физиономия буквально осветилось откровенным злорадством. Пронин отпрянул.
И вот, когда мы плескались и ныряли, визжа от холода, удовольствия и просто от радости, какую испытывает человек, любящий воду, Король сделал своё чёрное дело, оставив нас в костюмах русалок, но при резиновых сапогах.
Он не побрезговал даже вытащить портянки. Вначале мы были уверены, что шутник прячется где-нибудь в кустах и мы ограничились лишь лёгкими угрозами в его адрес, но он угрюмо молчал.
Но чем чаще стучали наши зубы и чем голубее становилась кожа, тем угрожающе росли наши угрозы. Напрасно мы рыскали по кустам, мелькая куриными ляжками, напрасно отплясывали рок-н-ролл, пытаясь согреться. Тайга стонала и рыдала, слушая наши проклятия и стенания.
Мы уже не грозили, мы умоляли, плакались и взывали к жалости и совести, но шутник был нем. Лишь эхо издевалось над нами, безжалостно передразнивая.
- Шт-то-то-то де-ла-лать, Билл? И-и-дём.
-Ку-ку-да? До-до-мо-ой!- взвизгнул Билл, взглянув на меня безумными глазами.
- А что-то-то де-де-ла-лать,- отбил я морзянкой.
-Ты-тты-ты пра-прав,- телеграфировал мне Билл и, лязгнув челюстями, испустил вопль отчаяния.
Рядом хрустнула ветка и нас вихрем унесло от реки. Остановились мы на старой вырубке, уже заросшей молодняком. От бега не много согрелись.
- А.. мо-может эт-то.- голос Билла искрился в проблесках надежды, как его синий пуп.
- А если нет?- сказал я и Билл понуро прикрыл ладонью посиневшую плоть.
Через полчаса мы уже поднимались на пригорок, где нас с нетерпением поджидала ликующая толпа.
Король не поленился разбудить даже девчонок, обещая им изумительное по красоте и романтичности зрелище. И он не ошибся.
В коротеньких пачках из ржавых листьев папоротника, мы были бы похожи на балерин, если б не хлябающие сапоги и волчий огонёк мщения в глазах. Фотокорреспонденты спешили запечатлеть нас для потомков.
Мы шли не дыша, готовые исчезнуть за горизонт, ибо мы не ручались за надёжность ржавой проволоки, которая поддерживала наши юбки.
Дома я выпил половину стакана не разведённого спирта и сразу согрелся. В Севу, как не доказывал ему необходимость такой профилактики, не мог влить ни грамма. Пришлось его растирать полотенцем, смоченным спиртом. Когда я натирал ему ноги, вошёл Король.
- Ну как самочувствие, пловцы?
Ноги Севы были холодны, как камни на рассвете. Он судорожно икал и тело его дёргалась как у эпилептика. Он мучительно икал и было такое ощущение, что его выворачивает наизнанку.
- Давай помогу,—сказал Жорж.
- Я взглянул ему в глаза.- Ты?
-Что я?-В глазах Жоржа промелькнуло невинное удивление.
Я ударил его в живот.- Это за него, пока он не может сам.
Король согнулся пополам и, не разгибаясь, молча вышел.
Машина ухнула в яму и меня так подбросило, что я предпочёл теперь сидеть на корточках и держаться за борт.
- Король, я слышал, что ты прячешь камень за пазухой.
- Ах, ты слышал. Может тебе дать бинокль?
- Нет, ты можешь дать мне в ухо. Я готов.
- Иди умойся. Не хочу руки пачкать.
-Жора, ради тебя в баню пойду, только дай мне твою мочалку и мыло.
- И ты туда же.- Он легонько поддел меня коленом в бок. Круглая его физиономия превратилась в эллипс, сжавшись по вертикали.
- Я погорячился тогда и ты явился не во время и попал под горячую руку. И к тому ж эта шутка слишком жестока. Если бы летом.
- Неужели ты думаешь, что это я так мог пошутить?
- Вот как! Прости, Жора. А мы-то думали… А кто тогда?
- Зачем тебе? Уже поздно.
Я спросил в силу привычки. Я бы мог и не спрашивать. Лучше бы всё-таки это сделал Жорж. Он заслуживал это.
- Кто заболел?- спросил Жора. В лице его была снова геометрическая прогрессия.
- Не знаю,- сказал я и,вспомнив глаза женщины, добавил,- чей-то мальчонка.
- А что с ним?
- Не знаю.- На женщине была чёрная шаль.
- Чей он, ты хоть это знаешь?
-Не знаю. Ничего не знаю.- Ей лет тридцать пять и она причитала, словно уже оплакивала невозвратное.
- А в какой избе ты знаешь?
- Не знаю! Чего прилип?
Король иногда мог быть неприятным.
- Куда мы тогда едем, скажи мне, отпрыск?
- К больному!- взвыл я. Я не мог скрыть раздражения и симметрия в лице Жоры вновь нарушилась, но уже по горизонтали. Я снова вытянулся на соломе и смотрел в небо.
Оно было прозрачно голубым и до тошноты стерильно чистым и равнодушным. А вдруг мы не успеем? Почему мы так плетёмся? Я вскочил и меня швырнуло на кабину к Жоржу. Я перегнулся через борт и заглянул в кабину.
- Быстрее, Толик, быстрее.
- Уже некуда дальше, всё! На полной ! – кричал Берёзкин, даже не взглянув на меня.
На щеке его выпирал желвак, а подбородок подался вперёд. Руки его крутили, вертели баранку с профессиональной лёгкостью. Машина металась в березняке, как подстреленный зверь. Наконец, вырвались в поле и подъехали к деревне.
- Куда? К кому?- допытывался у меня Берёзкин.
Я пожимал плечами в полной растерянности.
- Сейчас узнаем.- Фельдшер выскочила из кабины и вбежала во двор. Там женщина мыла кадку.
- У кого больной малец?
- А, так это намедни у Фроськи Миловановой мальчонка прихворнул. Худо ему. Фроська с лица спала.
- Поехали!- Она прыгнула на подножку и стояла на ней, держась за двери.- Стой! – крикнула она и, спрыгнув на ходу, побежала к избе.
Мы вошли вслед за ней.
В избе было сумрачно и гнетуще веяло болезнью и безнадёжностью. Тусклыми тенями бесшумно сновали какие-то женщины. В тёмном углу шептались, шушукались потревоженными тараканами старухи в тёмных платках. Фельдшер стояла у стола и разогревала на спиртовке воду. Голубой огонёк еле теплился, как жизнь в умирающем теле.
У русской печи склонились над чем-то две женщины. Мать больного причитала вполголоса и эта мелодия горя была страшна в своей безысходности. Я подошёл и заглянул через склонившиеся головы.
Ему было месяцев шесть. Он был весь в красных струпьях. Глаза закатились и белки как из фарфора.
Он судорожно дёргал скрюченными ножками и разевал по птичьи рот и что-то хрипело и лопалось у него в горле.
- Положите его на бок,- прошептала фельдшер. В руках у неё был шприц. Ребёнка положили на бок, он вдруг весь потянулся, словно спросонок, и протянул ручки к впалым щекам со слипшимися прядками волос и застыл, словно окоченел.
Я видел руку со шприцем, она дрожала .Игла судорожно скользила по красному тельцу. Я больше не мог и вышел на улицу. Сел на подножку машины и сжал виски ладонями.
Мне казалось, что мой череп расколется, если я уберу ладони. Я сидел и бессмысленно смотрел в грязную лужу. И вдруг увидел Жоржа. Он стоял рядом, он был бледен и губы его дрожали. Он потряс кулаками над головой.
- Сволочи-и!- прохрипел он и уцепившись за борт, привалился всем телом к кузову. Я слышал как отвратительно скрипели его зубы.
_-Поздно,- сказал подошедший Берёзкин, перепуганный на смерть. - Он уже того… помер.- Он хлюпнул носом.- Это корь? Да? Скажи, все мальцы должны переболеть корью?
-Не знаю, Толик,- выдавил я из себя.
-А лекарства есть?
-Есть, Толик, есть! Всё есть! И ракеты, и спутники и атомные бомбы. И корь. Всё, что хочешь. Всё есть.- Подошла неслышно фельдшер. Она была как мумия, лишь тряслись губы.
- А это ты!- Жорж схватил её за руку. – Эх ты, дура. Только губы можешь красить, да хвостом вертеть перед зеркалом. А шприц не научилась держать. Сволочи! Их учат шесть лет! Учат лечить людей. Их учат, Роберт, шесть лет! А им плевать на людей.! Им подавай культуру! Им нужен унитаз! Они ничего не видят кроме него. Им подавай унитаз! И всё! Они сидят в нём друг на друге!
Они жмутся по ресторанам официантиками, только чтобы подержаться за унитаз, за эту вершину человеческого благополучия. А здесь люди мрут, мрут от кори. От кори-и!? Сволочи!
Я вернулся в деревню поздно вечером. За дальним лесом умирал закат, по-осеннему бледный и тусклый. За день подтаяло, а сейчас начало подмерзать и тонкий ледок шуршал под ногой как бумага.
Налетал порывами ветер, срывая листву, и огромная старая берёза у нашей столовой распускала свои золотистые косы до самой земли.
Я не хотел есть, но я не ел весь день и нужно было заставить себя хотя бы выпить чашку молока. В столовой желтел свет и слышался смех. Я вошёл.
За столом сидел Король. Он был пьян. Он сидел, облокотившись на стол и голова его качалась, и качалась тень на стене, и стол покачивался, и мутная жидкость плескалась в бутылке, и всё было как-то зыбко и не реально.
_Ты? …Садись. Вон …там …стакан …где-то. Наливай.
- Не хочу, спасибо. Мне поесть бы.
- Ты где про…падал?
- Не знаю …Везде.
- А я вот с утра… Всё никак. Ни как …не за-а-тор-мозить!
-Пора закругляться, Жорж. На сегодня хватит.
- Возможно… Ты слышишь, Роб? Они смеются. Им смешно! Кончай смех!!- закричал он , повернувшись всем телом к дверям в соседнюю комнату.
- Мальчики, тише! Его величество в трауре,- донёсся из-за дверей голос Эрика.
- Что он понимает, Эрик? Что? …Ничего! Счастливый гад. Что, разве я не прав?!
- Эрик счастливый. Он всегда будет счастлив.
- А нам? Что нам ….мешает, а? Роберт? Говорят на дне – истина. Сколько не пью до дна, а…истины …всё нет. Где она? Где истина?
- В нас самих.-
- Мудро! Слишком …мудро. И темно как у негра в желудке.
- Я другой истины не знаю, Жора.
- Значит, истина – сам человек . То бишь... я сам. Ха! Я подумаю. Ты ешь … Там мясо...Хочешь молока. Пей… А я буду думать. Я …тебе не …мешаю-ю?
- Нет, Жорж, нет. Давай я уберу её.
- Выбрось в окно. Или …сам вы…пей. А я буду думать.
Я поставил бутылку на грубку и налил себе молока. Оно было тёплое и чуть-чуть кисловатое, но я заставил себя выпить.
Дверь распахнулась и в комнату ввалился Эрик.
- А-а! Сестра милосердия! …Где обещанный самогон? Ты слышал новость?- Он с трудом держался за двери, чтобы не упасть.
- Какую?- спросил я.
- Мальцы! Он ни-че-го не слышал! Неужели ты не слышал? Ха-ха, значит ты ничего не слышал. Медаль за спасение утопающих! Понял? …Не понял? Какой ты болван, Роберто… Жек…, знаешь Жека? Он рехнулся… Хи-хи-ха!. Рехнулся!
- Эрик,пшёл на улицу! …И там болтай!.. Надоело!- Жорж ударил кулаком по столу.
- Жорик, помолчи… Я ему ещё не рассказывал.
- Ты всем рассказывал… Ты уже забыл.
- Ну ты только послушай, Роберто. Га-га-га! Не могу.!... Ну вот. Пришли мы с Жеком, а он… ка-а-ак …махнёт через кусты! И-и – исчез… Я ничего не понял. А потом как закричи-ит! Тону-у! Спаси-ите! … Я рванул через кусты и к речке!
Все за мной бросились. Свидетели, учти!. Смотрю …а на воде пузыри. Буль-буль так. Все орут: спасай! Банзай! Я скинул сапоги и бултых в воду. Нырнул, схватил Жека за волосы, вытянул как репку, встал на ноги. А что дальше? Думай.! Ну? … А мне по колено! Га-га-га! Представь – по колено! Женщины бросали в воздух чепчики. …Медаль обеспечена. Свидетели есть.
- Где Женька?
- Блюёт! Жек блюёт с профилактики.
Абелев лежал закутанный одеялами.
- Что случилось, Женя?
- Ничего. Не много промёрз.
- Зачем ты? Неужели ты подумал, что я не догоню.
-Машина скрылась за бугром, а ты ещё внизу был. Я и решил, что ты не успеешь. А через речку – рядом. Я забыл, где мост, переход этот.( От моста остались только сваи да два бревна, замшелых, скользких. Наргинский вспомнил, как он свалился в воду.) Искал, бегал, бегал. Думал там мелко. Чуть не утонул. Ноги судорогой свело. Как ты купаешься в такой воде? Вва-а!
Его плоское тело сжалось и сложилось вдвое, как перочинный нож.
- Тебе нужно прогреться.
- Я уже выпил. Фу! Гадость!
- Я не об этом. Пропариться. Я затоплю баню.
- Не надо.
- Нужно. После - чаёк с малинкой. У хозяйки варенье есть, попрошу.