Король вошёл стремительно и его голос- чудесный мягкий баритон- вмиг заполнил палату и Роберту показалось, что он вновь лежит на своей продавленной, давшей отдых и сон не одной сотне человеческих тел, общежитской койке.
- Приветствую, почтейнейший!
- Здравствуй Жора.
- Всё валяешься, бездельник. А я только что получил патент на королевское жалованье. Представь себе, Короля хотели лишить жалования. На целый семестр!
- Да, короли сегодня не в почёте.
- Шутишь? Это хорошо. Представляешь, два дня назад произошла беседа между двумя умными людьми, одним из коих было присутствующее здесь лицо. И вот в результате беседы один из нас оказался болваном.
И тогда я встал, взял зачётку и ушёл. Но мои подданные возроптали и под их давлением деканат разрешил мне повторить прерванную приятную беседу. И в ходе переговоров мы пришли к единодушному выводу: знание – сила, а пустой кошелёк – бессилие. Мы легко разрешили проблему кошелька, так как оба были в превосходном расположении духа и своё хорошее настроение закрепили соответствующей подписью с взаимного согласия с обеих сторон.
- Молодец!
- Повезло. Спасибо группе.
- А когда следующий?
- Всё! Сегодня уезжаю домой. Бедные мои подданные, им ещё страдать до двадцатого.
Жорж всегда сдавал экзамены досрочно. У него была истинно королевская голова на плечах, но он страдал по двум причинам: от избытка алкоголя в крови и от недостатка усидчивости. ( -Жорж – это же Гена Король!- Воскликнул радостно Наргинский. – Смотри-ка, имя изменил, а фамилию оставил. Конечно, фамилия сакраментальная, почти анекдотичная. Можно обыграть по всем нотам.)
- Жора, как Сева?
Жорж нахмурился.- Немного лучше. Стал узнавать всех…Меня узнал.
- Что там произошло тогда? Я до сих пор толком не знаю. Эрик рассказал кое- что, но так,…туманно.
- Он не знает.
- Разве он не был с вами?
- Был вначале, а после… дело шло так. Вкалывали мы в тот день восьмером по-ударному – четверо в карты, трое в лёжку, а один сидя у двери, на шухере, чтоб не накрыли вдруг. Бывают же такие заскоки, заклинило с утра и хоть кран подводи – никого не поднять.
Разбросали свои кости, зарылись в тёплое зерно, как мыши, и пошли травить баланду. А начал Лев. Этак блаженно заулыбался, раздвинул свои килограммовые губищи и зашлёпал мечтательно:
_Эх, мальчики. Сейчас бы на кроватке, да на родненькой общежитской, да со скрипом, нога на ногу и в потолочек этак поплёвывать. На столе маг, а под столом бутылочка из-под…- И пошло, и поехало. Не остановить. Ещё бы! Два дня до отъезда и Питер самая излюбленная тема. Общежитие – мечта! Вот человек! Тот же Лев месяц назад проклинал общагу за её тощие каменно-бугристые матрацы и такие же подушки, за вонь от объедков и грязных носков.
А сейчас он мечтает о комфорте общаги. Мечты мечтами, а время уже подкатило к обеду. После обеда отдых законный и мы отдыхали. Уже смеркалось и вдруг к нам приковылял завхоз. Он уже хватил где-то. Подмигнул жёлтым глазом из-под рыжей космы и рот до ушей.
- Ну как она жизнь, мальцы? Перекур?
- Перекур, папаня. Мы не железные.
- Оно-то верно. Машина вон и та, железная, а отдыха просит. И ежели её…-
Тут он пустился в пространные рассуждения по части устройства двигателя внутреннего сгорания, отчего мы животы надорвали. Из него бы вышел великолепный лектор. Минут десять он потешал нас, потом замолчал, опёрся на палку обеими руками и оглядел нас всех.
-Ну что, мальцы…Н-н-да… Скоро значит –ту-ту-у. И всё … А мы…- И он неожиданно всхлипнул и, проведя под носом засаленным рукавом фуфайки, выронил палку и упал на руки.
Но тут же вскочил, низенький, рыжий, колченогий.
-Съедять вас мухи! Что же, мальцы, зерно – то горит! Сушить надо. Пропадёт! Где старшой? А ну давай распорядись! В сушилку перетаскать сегодня же. Пошли вон его,- он указал кривым волосатым пальцем на Льва, - со мной пойдёть, я мешки дам. В сушилке затопите печь. Дрова под навесом.
- Не беспокойся, отец, всё будет люкс.-Успокоил его Жорж.
- Конча-ай переку-ур!- затрубил Билл.
- Да ну-у!- обиженной флейтой откликнулся Жек.
- Я тебе сейчас нукну,-пообещал Эрик Льву.
Вылезать не хотелось из насиженных тёплых мест. Моросил дождь и небо было беспробудно серо и мрачно. Отсюда до сушилки метров сорок. Лужи, грязь. Потом трап на второй этаж – три узкие доски и рейки поперёк, чтобы не скользили ноги. Перил не было.
- Ой тоска, пацаны. Без полбанки здесь не обойтись,-заявил Лев.
- Промокнем насквозь. Уж грипперок подхватим,- подытожил Эрик.
_- Полбанки маловато, сюда две четверти, не меньше,-очевидно уже подсчитал в уме Махоркин.
-Велики запросы. Хоть полбанки достать для сугрева,- жалобно проныл Жэк Абелев.
( Это же Женя Агелев, сразу догадался Наргинский)
-Стоит ли руки марать.- Брезгливо сплюнул Эрик.
-Не трепись, Эрик. Всё - в карманах пусто. И даже тебе в долг не достать с твоими способностями,- категорично, без тени сомнения, заявил Джек (Это Сева Махонин. Он всегда был категоричен и недоверчив.)
- Ерунда! Достану.
- Спорим?!-Махонин протянул руку.-Коньяк в пять звёздочек, не меньше.
- По рукам! Билл перебей! Сегодня вечером будет две четверти.
- Посмотрим.
-Не веришь!? Пора знать – я сказал и всё будет люкс! Готовься Джека! Только отпустите меня сейчас.
Проголосовали. Не было даже воздержавшихся, кроме Билла. Ему до лампочки всё это. Я отозвал Эрика в сторону.
- Где ты столько достанешь?-
-Есть афёра, Жора. Отойдём подальше.- Мы отошли.- Одна старуха в Ивановке обещала три четверти самогона за пять мешков зерна. И деньги в придачу. Я с Щербатым договорился накануне, машина будет.(Щербатый тот самый шофёр, убийца. Настоящее имя Алексей Берёзкин. У него не было переднего зуба, отсюда и прозвище. Правда, так его называли между собой, а в глаза за безотказность величали Алёшей.)
- Остаётся только погрузить. Я думаю мы с ним справимся.
- А где зерно взять?
- Зерно есть. Погрузить только.
- Я медлил.- Не нравилась мне эта афёра.
- Откуда зерно?
-А что тебе? Ну есть, есть зерно. Мы тогда не успели вывезти и прикрыли соломой. На всякий случай. Вот сам случай и пришёл в руки. Ну, Жорж?
Нет, не нравилась мне эта афёра. Грязное дело и пахнет не хорошо.
- К чёрту этот самогон! А, Эрик?
-Думаешь мне по душе? Но уже поздно. Я сказал, значит так и должно быть.
- Давай я поговорю с Джеком, он поймёт.
- Только мне этого нехватало.
- Давай всё-таки с ребятами решим.
- Кончай базлать, Жорж! Не хочешь, не пей. И никому больше ни слова. Договорились?
Бесполезно было его уговаривать и к тому же не хотелось выглядеть в его глазах тряпкой. Эрик ушёл. Стаса и Джека я послал топить печь, остальных распределил по местам, но работа не клеилась.
Никто не умел завязывать мешки, кроме Эрика и тебя, Роберт, но, как сказал Эрик, ты клюнул на местную дешёвку. Вскоре прибежал Стас, зелёный, кислоглазый и, задыхаясь, забормотал:
-Щели...Дым кругом…Угорели.
- Успокойся. Идём.
Я пошёл с ними в сушилку. Джек Махоркин сидел у дверей и натужно кашлял. В кочегарке было темно от дыма. Очевидно, тяга была плохая, а дрова сырые, они не горели, а тлели; и дым клубами валил из топки и щелей в трубе.
- Где брали дрова?
- Да вот рядом.- Джек указал рукой на поленницу.
- Едрёна штукатурка! Кому было сказано под навесом!
- Туда идти!
- А тебе няньку нужно?
-Ну ладно, ладно, потише.- Джек встал и уныло поплёлся к навесу.
Я вернулся на ток. Лев, наконец, наловчился завязывать мешки и можно было не опасаться, что всё зерно окажется у тебя за пазухой. Володя с Жеком насыпали, а мы с Биллом таскали.
Вначале было тяжело. В мешке почти три пуда и, когда поднимаешься по трапу, а он ходит вверх и вниз этак с амплитудой в полметра, коленки начинают дрожать и подкашиваются. Биллу, конечно, ни по чём.
Он брал мешок в обхват, приседал, ловко ставил на колени играючи забрасывал его на плечи. А плечики у него, сам знаешь, ещё те, двинет шутя и не встанешь.(-Да, в молодости я был силён.- Наргинский вспомнил как когда-то бросал двух пудовую гирю и ловил её как мячик. Теперь, наверное, и пудовую не поднять) Потом мы стали меняться и дело пошло. Но тут пришла Света.
- Мальчики, кончайте. Пошли ужинать.
-Ур-я-а! Бросай концы! Есть пойдём!- радостно заорал Махоркин и все сразу сбежались под навес.
- Вот что, юноши, закончим, а потом поужинаем.
Я как всегда вначале соблюдаю признак коллегиальности в руководстве.
- Кончай трепаться, Жора. Поедим, потом закончим.
- Тебя, Махоркин, после ужина дымом не выкуришь из столовой. Осталось немного, перетаскаем. Владимир прав, какая работа после ужина, ночью, да ещё в дождь.
Никто не пойдёт, да я и сам не пойду. И чёрт её дёрнул притащиться сюда, глянул я на Свету, молчаливо стоящую в стороне. Она искала глазами Эрика.
-Нет, мальцы, не подмажешь – не поедешь,- категорично заявил Жек Агелев, зевая тонкогубым лягушачьим ртом,- и потом уже поздно, зачем надрываться?
Жеку по душе любая работа, лишь бы на ней не работать. Жек хлюпик и нытик. Но с
его мнением считаются, парень он не дуб, тянет во всём.
- Жек, зерно горит. Разговор короток,- сказал Славка,-вызывай пожарных.
Все рассмеялись.
- После ужина никто не пойдёт. Это как в аптеке на весах. Всем ясно? Проголосуем.- Как всегда поднялись крики, галдёж. Проголосовали и остались. Даже Жек, хотя он единственный, кто проголосовал против.
- Жора, а где Эрик?
- Ушёл за согревающим. Ребята промокли, сама видишь.
- У вас же ни копейки.
Ну и что? Эрик обещал. Всё будет – полный люкс.
Она недоверчиво взглянула на меня. Может ей сказать? Она бы не допустила этой афёры. Ещё не поздно, отсюда видно – машина ещё стоит у конторы, чинят что ли.
Я вдруг представил лицо Эрика. Нет уж, с меня хватит! Он же не школяр и у него своя голова на плечах. И я –не нянька. Каждый делает то, что ему нравится. Я здесь не при чём.
- Я пошла, - сказала Света,- к девяти буду ждать. Смотрите не опаздывать, остынет.
- Жорж, куда мешки дел?- Дёрнул за мой рукав Билл.
- Там!- махнул я куда-то рукой. Отвяжитесь от меня все. Я раздражён, зол. Мне осточертели эти мешки, грязь, мокрые брюки, шмыгающий нос. А снова скользкий трап и ледяной душ.
И комья грязи липнут к подошвам. И темно как у негра в желудке. Руки мокрые, на ветру стынут, не сгибаются. Скрюченными пальцами хватаешь тяжёлый мокрый мешок, а он скользит между пальцев, попробуй удержи, а нужно ещё забросить его на плечо.
А боль в кончиках пальцев – хоть вой, хоть пой. Сунешь грязные пальцы в рот, подышишь жарко, потом с силой разотрёшь, подвывая и поскуливая, и мешочек на плечо. И снова сорок пять шагов трусцой по грязи и лужам.
А сверху поливает и сечёт колючей крупой. И вот трап. Двадцать три перекладины, скользкие и едва приметные от налипшей на них грязи. Осторожно ставишь ногу так, чтобы каблук упирался в перекладину. Если не поставишь на неё ногу всё – гиблое дело.
Подошва скользит по доскам, не задерживаясь, и чтоб самому не свалиться, поневоле сбрасываешь мешок с плеч. Владимир свалился вместе с мешком и растянул сухожилия. Но у него упрямства – ослу занять- и как мы его не отсылали домой, не ушёл. Стал завязывать мешки, вместо Льва.
А погода словно сбесилась: ветер усилился, с порывами, мокрыми хлопьями повалил снег. По трапу в пору ездить на коньках. Всё чаще устраивались перекуры. Грелись в кочегарке. В синем дыму, умирая, дрожит жёлтый огонь керосиновой лампы.
Трещат дрова, отбрасывая на стенах и лицах пляшущие блики. От ватников валит пар. Закоченевшие руки суём прямо в топку и трём, ругаясь небоскрёбным матом. Удивителен русский человек! Выругается вслух от души, выложив всю свою злость и обиды в двух-трёх словах, не для девичьего ушка, и снова ему на всё наплевать. И усталости нет, и озлобление как рукой сняло.
И снова всем скопом вываливаемся из кочегарки по-рыбьи хватая сырой воздух сухими горячими ртами. И снова мешки, грязь, снег и трап. Стас, уже спускаясь по трапу, вдруг поскользнулся и пересчитал тощими ягодицами все оставшиеся перекладины и вдобавок распорол брюки на самом интимном месте.
-Братцы!-взвизгнул Жек,- а Стас своё хозяйство на трапе оставил! Вон болтается!
Ржали все, катаясь по зерну. Махоркин рыдал, изнемогая от хохота, а Стас невозмутимо подвязывал к брюкам фиговый листок от рваного мешка. Когда, наконец, смех стих, Лев сказал:
-Кончаем. Ну его к лешему. Перекалечимся все.
-Осторожнее надо,- сказал Билл, не выпуская изо рта потухшей сигареты.
-Мальцы, кто хочет надеть белые тапочки? Никто? Кончаем.
- Жек, не ной. Осталось мешков на двадцать. Перетащим, Билл?
-Жора, о чём речь.
-Пронин, родина не забудет твой подвиг.
-Жек заткнись!
- Я больше не полезу туда. С меня хватит,- сказал Стас под общий хохот.
- Я тоже, сказал Лев,- я ещё не целованный, а ангелы бесполые.
- Уже девять. Ужин стынет, -напомнил всем Махонин.
-Жорж? Чего молчишь?- Тонкий пальчик Жека ткнулся мне в грудь.
- Думаю.
- А ты меньше думай. Идём или как?- настаивал Жек.
Честно говоря, мне давно всё обрыдло. Хотелось переодеться в сухое, поесть и завалиться спать. Спать! Спать!
Я взглянул на двухэтажную хибару, называемую сушилкой. Её мокрые чёрные стены сливались с ещё более чёрной тайгой и таким же небом. Земля вокруг уже была грязно-белой от выпавшего снега.
А он всё валил, мокрый, липкий. Если я скажу да, все уйдут, сразу же, беспрекословно. Если - нет, всё равно половина уйдёт, только обозлишь ребят. Я представил горячую картошку, тушёную с молоденькой телятиной и проглотил горькую слюну.
Потом взглянул на кучку зерна, на тёмные фигуры ребят, на снег. Что важнее – здоровье или эти двадцать мешков зерна? Нет, глупо. Так нельзя ставить вопрос. Дело не в зерне. Совсем не в зерне. Вот тоска!
– Кто не может – пусть уходит,- сказал я.
- Давно бы так, -сказал Жек и вскочил на ноги, -айда , мальцы, за мной. Вперёд к победе коммунизма.
Встал Лев, потом Стас, за ним неохотно поднялся Славка.
- Пошли Махоркин,-сказал Лев.
- Проваливай,- буркнул тот. Мы молча проводили их глазами.
- Ну что, начнём?
Решили вначале наполнить все имеющиеся в наличии мешки, а потом перетаскать. Работали молча, зло. Заполнили так быстро, что Владимир не успевал завязывать их.
-Где мешки?- услышал я голос Славки.
- Вернулся, совесть заела,- подумал я.
- Нет больше! -Заорал я на него:- Таскай!
Билл с Махоркиным буквально озверели. Хватали тяжеленные мешки, швыряли их на плечи и бегом к трапу. Я не успевал за ними. Под ногами хлюпало, чавкало. Ветер. Темнотища. Метель.
Трап прогибается под тяжестью, того и гляди рухнет. Поэтому поднимались по одному. Чтобы не создавать очереди у трапа сбегали с него или прыгали с трёхметровой высоты в грязь и в лужи. Нам было всё равно. И без этого мы мокры и грязны.
Перетаскали мгновенно. Володя успел насыпать полтора мешка.
- Так не пойдёт,- сказал Билл,- мы с Юрой носим, вы насыпайте.
И они носили. Прибегали друг за другом, запыхавшись, тяжело дыша. Торопили нас, крыли в бога и в деканат, если мы не успевали. И зерно убывало на глазах. И вот последние два не совсем полных мешка.
–У-р-р-ра-а!- зарычали мы втроём. Билл с Юркой не спеша подошли к нам.
- Постой, -сказал Билл, когда Махоркин взялся за мешок, и отняв у него, с размаху забросил на плечо. Мы даже присели.
- Ай да Сева!-с восторгом вскрикнул Славка.
- Теперь подкинь этот.
- Брось, Сева,- сказал я.
- Давай, давай!- зло крикнул Билл Махоркину, раздумывающему поднимать или нести самому.
Славка и Юрка подняли мешок и водрузили Биллу на другое плечо. Билл слегка согнулся, выдохнул с силой и пошёл. Мы пошли вслед за ним.
- Ну, Сева, ты даёшь.
-Во буйвол!- радостно хрипел Махоркин,- может я ещё сяду заместо погонщика.
- Ну и силище!
Сева Пронин шёл уверенно, коротким пружинистым шагом и мы шли сзади, подлаживаясь под его шаг. Славка поскользнулся, упал под ноги Махоркину и тот тоже растянулся во весь рост. Я толкнул Володю на них.
- Куча мала-а!-я прыгнул на них. Меня скинули в снег, я вскочил и опять навалился на кого-то, и, когда меня столкнули, я, перекатываясь через голову увидел Билла, стоящего на трапе. Трап угрожающе качался под ним.
- Сева!- крикнул я, вскочив, и бросился к трапу. Билл уже стоял на середине трапа, пытаясь обрести равновесие.
- Сева, бросай мешки! Свалишься, гад!-
Подбежали ребята.
- Билл не валяй дурака. Бросай, слышишь?!- кричали они хором.
Билл шагнул и трап прогнулся ещё больше. Билл опять начал балансировать, раскачивая торсом.
- Сева бросай! Сева!
- Идите…к чёрту. До…тащу. Рас –сыплю..-
- Сева, паразит, убью!
- Кончай, Жорж, не трепи ему нервы. Психнёт и свалится. Помолчи.
Махоркин был прав. Билл поднял правую ногу, а левая вдруг скользнула и он упал на правое колено. Что-то оборвалось во мне и я шагнул на трап.
-Жорж не смей!-хлестнул меня голос Славки и я остановился, внезапно поняв, что могло произойти.
- Бросай, Севочка, брось,- умолял его едва не плача, Володя.
- К чёрту!- прохрипел Билл и стал подниматься.
Я видел как он осторожно подтягивал левую ногу, выпрямляясь. Ещё…Ещё. И вдруг я увидел лицо Билла. Он теперь стоял ко мне боком и всё тело его медленно прогибалось назад.
Мешок сорвался и полетел, а второй как-то оказался у него на груди. Он обнял его и спиной вниз полетел вслед за первым. Всё произошло мгновенно. Я сорвался с трапа и в два прыжка оказался у распростёртого неподвижного тела.
(Наргинский выронил лист. У него перехватило дыхание. Он, читая пересказ Короля, заново пережил тот страшный для него день, изменивший его судьбу. Зачем он это делал? Безрассудство юности? Или пытался что-то доказать себе, проверить себя на прочность. В то время он жил в сомнениях и в неуверенности выбора профессии. Он мечтал стать журналистом, но провалил экзамен. Инженер в то время котировался высоко, не то что сейчас. Он вдруг вспомнил анекдот. Почему инженер носит институтский значок? А чтобы нищие не приставали. Коротко и ясно. Анекдот подействовал на него как бальзам на рану и он успокоился и поднял выроненный лист.)
Лицо его было белым как снег, а изо рта змеилось чёрное, жуткое. Мне словно вбили кол в глотку. Я окаменел.
-Билл, Сева, Севка. Чертяка. Ну, Сева… Ну что ты… Сева? Зачем? Открой глаза. Ну?..Эх, что же ты наделал,- бормотал Махоркин сдавленным жалобным шёпотом.
- Не трогай его, Жора. Может у него сотрясение. Жорик давай перенесём под навес.
- Славка помоги.- Володя ещё мог соображать. Я словно очнулся, с трудом поднял, внезапно отяжелевшее тело, взял Пронина за ноги, Махоркин поддерживал голову, а Володя и Славка подхватили его за плечи и мы понесли его под навес.
-Жорик, опусти ноги Осторожнее. Теперь подложи под голову что-нибудь.
Я разложил мешки и на них уложил свой ватник и как только Севу опустили, расстегнул его фуфайку и никак не мог отыскать пуговицы на рубашке.
- Пусти!- оттолкнул меня Володя и я отполз в сторону. Я видел как он нагнулся над ним, припал ухом к его застывшей груди и замер. Кап…Кап.. Отчётливо в тишине стучат капли. Где-то рядом, у самого уха. И стучат страшно, словно гвозди вколачивают в крышку гроба.
Лоб Севы темнеет, тёмное пятно расплывается под глазом и по щеке. Я протягиваю руку и отдёргиваю, словно в темноте рука коснулась скользкого холодного тела змеи. Капли падали на лоб Севы и на глаза.
А глаза были приоткрыты и то, что капли падали в глаза, а он не чувствовал этого, ужаснули меня. Володя словно окоченел, застыл. Сколько можно? Сколько можно? Неужто всё… И он поднимается. И потому как его милая круглая мордашка расплывается в улыбке до ушей, и потому как он оглядел нас всех по очереди, я понял, что жив наш Билл, наш Сева жив.
-Дышит!- крикнул шёпотом Володька.
Махоркин радостно захлюпал носом, Славка пробормотал что-то невразумительное, а у меня защипало в носу.
- Надо скорее врача,-сказал Володя.
- На него капает. Отодвинем его.
- Жора, его нельзя беспокоить. Где-то я видел фанеру .- Володя почесал в затылке.
- Сейчас принесу. Я знаю,-сказал Махоркин и исчез в темноте.
Славка нагнулся над Севой, закрывая его от капель спиной.
- Врача надо. Только не эту девчонку из Ивановки. Она шприц не умеет в руке держать. Нужно из Тюхтета,- сказал я.
- Чёрт подери! Славка сбегай к девчонкам. Попроси плащ, одеяло и грелку. Только не говори для чего.
- Сейчас, Юрка придёт. Да вот он бежит.
Махоркин принёс лист фанеры и засунул его под рейки в крыше. Славка убежал.
-За врачом машина нужна,- размышлял я вслух, – но только по такой дороге теперь ни одна машина не пройдёт.
- Ничего, все поедем, вытащим,- пытался уверить меня Махоркин.
- Машины нет,- вспомнил я.
-Как нет? Толик никуда не собирался ехать,- удивился Махоркин.
- Уже уехал с Эриком.
- Куда?
- Спроси у Эрика.
- Тогда возьмём лошадь и попросим кого-нибудь из местных.
- Идея! Я пошёл. Попрошу Николая.
- Давай Жорик, быстрее только.
Я бежал через дворы, огороды, путаясь в кустах, перекатывался через изгороди, падал. В окнах было темно.
Здесь рано ложатся спать. Я забарабанил в раму и сразу же качнулась занавеска и за стеклом мутное расплывчатое лицо испуганно спросило: - Чего надо?
-Можно Николая!-
- Его ещё нет.
- А где он?
-Ушёл на охоту спозаранку и до сей поры нету.
- Извините,- крикнул я и побежал к дому председателя. Стучать пришлось долго. Наконец за дверью зашаркали и заворчали.-
-Что скажешь и ночью покоя нет. Хоть прок был бы, а то ведь одна маята. Ни днём, ни ночью. И надо же было.
Дверь открылась.
–Павла Александровича, можно?
- Попробуй разбуди. Нализался як боров. Таперича живьём будет гореть, не разбудишь. А что стряслось?
- С сушилки парнишка наш упал и разбился. Надо в Тюхтет за врачом, лошадь нужна.
- А машина на что? Иль обормот тоже хватил лишнего?
- Машины нет.
- Так бы сразу и сказал. Постой, малец, я вскоре.
Она исчезла в душной темноте сеней и через минуту вернулась в сапогах и в ватнике.
- Что вы? Вам нельзя, скользко.- Она была беременна. Живот здорово выпирал.
- За меня не бойся. И здорово он разбился?
- Пока лежит без сознания. Кровь шла из горла.
-Худо. Совсем худо. Надо к бабке Настасьи. Та поможет.
Мы перешли на другую сторону улицы.
–А что вы делали в сушилке?
- Из-под навеса зерно перетаскивали.
- В такую мокреть! Господи, и какой дурак вас надоумил?
Я промолчал.
-Подожди. Я загляну к Настасье.
Она толкнула калитку и вошла во двор. Дверь в избу, очевидно, не закрывалась, потому что она, не постучав, вошла внутрь. Вскоре в низких, оконцах загорелся свет, замельтешили тени. Потом свет потух и в дверях показались две фигуры. Бабка Настасья, низенькая, сгорбленная, сухая как сучок, зашамкала беззубым ртом.
- Как же вы шродимые, бож ты мой… У кож он лежит, болежный.
-Он у сушилки. Под навесом.
- Бож ты мой, холод-то лютый, проштынет малец-то.
- Его нельзя тревожить, бабуля.
- Пожди, Наталья. Я жа тулупом шбегаю.
Она засеменила обратно к избе.
- Постой, Настасья. Ты уж одна сходи к ним, а я пойду лошадь запрягу. Времечко –то не терпит.
-Идите, милые, идите. Я шама управлюсь.
- Она управится, поможет. Не одного подняла на ноги. Вон, Седых, старика задрал медведь. Думали помрёт, ан –нет, выходила.
Я слушал её и не слышал, и едва поспевал за ней. Билл, чёртов,
Билл. Но ничего не случится. Не должно случиться.
Просто сотрясение не большое. Покой, прежде всего покой. И всё. Всё будет в порядке, как в аптеке на весах.
- Я подожду вас у конюшни, –сказал я и махнул через болото напрямик.
- Что ещё? Всё, малый, всё! На ночь глядя лошадей гонять, да где это видано! Одну только дал. Всё! Всё, уходи.
Конюх подталкивал меня в спину к выходу, а я ничего не понимал. Потом до меня дошло.
- Кто уехал?
- Ваш долгий малый, перебейнос. Нос у него сломан. Вскочил на Карчика без седла и уздечки. Дурень бесшабашный. Карчик жеребец, необъезженный толком. Прикурить найдётся?- Я достал пачку «Севера».
- И давно уехал?-
- Только что.
Он затянулся и папиросный огонёк высветил клок сивой бородёнки, жёлтый ус. –
- Времечко, милый к зиме потекло. С каждым днём ночь длиннее, а память не прибавляется.
- Ты извини дед, я пойду. Некогда мне.
- Эх, молодость, молодость. Всё спешите, собственную тень опередить хотите. А жизнь, она того, малец, скорых не балует.
- Спокойной ночи, дед.
Я вышел за ворота. Значит, Роберт вернулся, а Славка ему рассказал о Билле. Я встретил жену председателя, проводил её до дома и вернулся к сушилке. Под навесом собрались все.
Жёлтый огонёк керосиновой лампы метался под стеклянным пузырём и грозил погаснуть. Он скудно освещал лица. Сева лежал под тулупом. Он был всё также бледен, а в глазных впадинах и под носом застыли тёмные пугающие тени. У изголовья чёрным сучком торчала бабка Настасья. Говорили шёпотом. Девчонки испуганно жались в углу. Жалкие, заспанные.
- Не приходил в сознание?
- Нет ещё,- прошептал Володя. Он не смотрел на меня Он смотрел куда-то в сторону и, вероятно, ничего не видел. Я отошёл от него. Махоркин и Славка сооружали носилки.
- Перенесём в столовую,- сказал Махоркин,- отодвинем столы и положим у печки.
- Мальчики, а кто поехал за врачом?
-Роберт,- сказал я.
- Как?! Он только из Тюхтета пешком пришёл. Голодный, мокрый.
-Я ему сказал про Севу, - перебил Свету Славка, - а он развернулся и побежал в сторону конюшни. Это точно, я за ним выбежал и увидел как он рванул к конюшне.
Я в это время подумал об Эрике с его машиной зерна, о Карчике, злом норовистом жеребце. На нём никто не решался прокатиться, тем более без седла и уздечки.