Никто точно не мог сказать сколько ей лет. Где она проживала до войны никто не знал, но все точно знали, что баба Пая
(её так называли даже сверстники) пережила в своей жизни два плена в двух Мировых Войнах.
Она появилась в нашем доме сразу же после освобождения Одессы с дочерью и сыном, которых чудом уберегла в фашистских концлагерях.
Людям всегда было легко с этой на удивление простой и жизнерадостной женщиной. Она радовалась всему: яркому солнцу, дождливому дню, снегу, падающему или едва распустившемуся листу. Радовалась, когда почтальон приносил ей жалкое пособие для детей за погибшего на войне мужа. Радовалась буханке ржаного хлеба, которую приносила своим детям после долгого простаиванья в очереди в хлебный магазин.
Удивительная черта этой женщины: что бы она ни делала - убиралась ли по дому, готовила ли обед или просто сидела на лавочке, - она пела. Пела как-то по-своему, перевирая слова, но всегда бодро и весело.
Все во дворе любили и жалели бабу Паю, стараясь чем-то облегчить её участь. Невозможно было представить наш дом без этой женщины.
Уходя утром на работу и возвращаясь вечером домой, соседи проходили мимо её веранды и, в каком бы настроении они не были, улыбались, услышав дуэт бабы Паи и её примуса, на котором она готовила незамысловатую похлёбку для своих детей.
Это было в первые послевоенные годы в освобождённой от фашистов Одессе. Мы тогда ещё были детьми. Помню, играя во дворе, едва заслышав монотонный стук по булыжной мостовой, мы выбегали на улицу с радостным криком: "Фашистов ведут, фашистов ведут!"
В потрёпанном обмундировании и в деревянных колотушках, надетых на босую ногу, вразнобой, нескончаемым потоком шагали военнопленные, охраняемые безусыми конвоирами, очевидно, первогодками, заменившими фронтовиков.
Мы с гиком и свистом провожали колонну военнопленных и, чего греха таить, пуляли в них камнями.
Конвоиры оставались безучастными, словно ничего не замечали. Баба Пая с негодованием смотрела на это и отгоняла нас от колонны, приговаривая: "Дети, как вам не стыдно! Ведь они тоже люди! Посмотрите, какие они несчастные!"
Однажды один из конвоиров обратился к ней: - Так то ж не люди мамаша, то ж фашисты. - Нет, сынок, это уже не фашисты, - ответила баба Пая. - Главный фашист, Гитлер, со своей сворой уже сдох.
А ты, сынок, я вижу, не фронтовик? - Да мне только восемнадцать, - ответил он и, опустив глаза, смущённо сказал: - Извините, мамаша.
- Ничего, сынок, - ответила баба Пая, - поживёшь с моё, тоже мудрым станешь…
Никогда не забуду вечерние посиделки у дворовой колонки под акацией, которые всегда заканчивались всеобщим пиршеством. Когда спускались сумерки и не было спасу от комаров, соседи разжигали небольшой костёр и когда накапливалось достаточно углей, выносили из дому картофель и кое-какие ещё припасы, и веселье продолжалось чуть ли не до утра. По этому поводу соседи всегда шутили: " Мы - дворяне, у нас все удобствава во дворе."
Юмор - это особая черта одесситов, ибо они шутят всегда и по любому поводу, в радости и в неприятностях.
Я бы так сказал : "Одессит - это национальность". В Одессе нет разделения на этнические группы. Мы - Одесситы и этим всё сказано!
Обычно такие посиделки происходили по субботним вечерам, перед выходным. Как всегда, на правах старейшины, начинала разговор баба Пая:
- Как вам это нравится, дорогие соседи, почему мои дети такие бестолковые? Например, моя Циля, - жаловалась она на уже повзраслевшую свою дочь.
- Она никогда не имеет ни копейки за душой. Как будто бы так положено, чтобы всеми деньгами распоряжался её муж.
А мой сын Ильюша? Все деньги у его жены! Где же справедливость на свете, я вас спрашиваю?!
Мы, молодёжь, уже в который раз со смехом задавали ей один и тот же вопрос: "Баба Пая, так кто же должен распоряжаться деньгами, муж или жена?" Она прикрывала глаза и отвечала, улыбаясь: - Вот когда у вас свои дети вырастут, тогда вы меня поймёте.