Назад, Глава 2. Поэма дождя: http://www.proza.ru/2018/04/02/1795
– Так ты здесь была? – спросил Сдобсен.
– Я всегда там, где я есть, – объяснила Октава. – Сегодня я вскочила ни свет ни
заря, чтобы набрать свеженького снега для пудинга.
Руне Белсвик, Простодурсен. Кто-то хочет выбраться из своего яйца
...Он шёл и шёл, поднимался и поднимался. Постепенно весенняя радость стала меркнуть в этой таинственной тишине хода, пока не исчезла совсем. Темнота его стала редеть, приобретая сероватые, потом уже и белёсые тени. Сверху из хода стало тянуть холодом. Но Наречник не останавливался. Тем более, что, остановившись, он бы ещё больше замёрз.
И наконец казавшаяся уже бесконечной спираль пещерного хода завершилась просветом. Куда именно выводил этот просвет Наречник сразу не мог увидеть – глазам, да и всей голове нужно было дать время, чтобы вернуться к обычному не вращающемуся спирально образу пребывания. Спустя некоторое время он открыл глаза. И обнаружил, что стоит на выходе на обширное плато, всё целиком состоящее из серых скал, серых утёсов и уступов, серых камней и камешков – всё было серым. И ни одной хоть какой-нибудь травинки!
– Н-да... – хмуро протянул Наречник. – Весна сюда, как видно, нечасто заглядывает... – и вздохнув, стал рассматривать землю.
Точнее, камень, потому что тропа дальше шла по голому серому камню и нужно было понять куда именно, в какую из сторон раскинувшегося плато ему нужно идти. Обнаружив ритмичное скопление царапин, он понял, что это то, что ему нужно, и не мешкая двинулся в ту сторону, то и дело нагибаясь и проверяя, не сбился ли он с пути. Путь шёл дальше по открытому пространству, безостановочно и безжалостно пронизываемому холодным и сухим ветром. Ни снежинки, ни даже малой крупиночки снега не было в нём.
Наречник шёл, кутаясь сам в себя и пересчитывая нижними зубами верхние. Ну, то есть не то чтобы он забыл, сколько именно их у него осталось (один выпал от любви к сладкому, один выбили), – просто не совершать этого повторяющегося подсчёта не было никакой возможности. В конце концов к этому подсчёту симметрично прибавился ещё странный какой-то танец вроде буги-вуги или ча-ча-ча. И вот так, ни шатко, ни валко, дошёл он до сдвоенной скалы, точнее, двух скал, упавших и облокотившихся друг на друга, как стрехи в доме. Тропа проходила между них. И он прошёл внутрь.
Сразу после двух скал начинался подъём. Ну что ж, теперь хоть нагибаться беспрестанно для удостоверения верности тропе стало уже не нужно, поскольку подъём был довольно крутым и к тому же извилистым, а потому передвигался путешественник преимущественно на четвереньках. Он восходил всё ближе к вершинам, которые видел снежными. И действительно, в лицо ему прилетело несколько снежинок. Поёжившись, Наречник проверил, здесь ли тропа (упав и едва не скатившись вниз к двум скалам) и продолжил путь.
И пришёл он в конце концов в горное место, наполненное снегом и льдом. И было прекрасно, что снегом она была наполнена в первую очередь, а льдом лишь постольку, поскольку кто-то из малышей делал катанку, случайно или не случайно вылив несколько вёдер воды возле тропы. А иногда и на самой тропе. Так что опять путь проходил извилисто.
Добравшись до ровного и нескользкого места, Наречник выпрямился и огляделся. Да, видно, весна сюда ещё даже не приближалась. Потому что всё вокруг было белым-бело. И среди этой охватившей всё белизны стояли тут и там разнообразные домишки, едва-едва, лишь протаявшею сердцевинкою окон выглядывая из неё. Наречник выбрал один из них, самый неказистый, и двинулся к нему, проваливаясь временами в снег не только по колено, но и по грудь. В эти моменты, прежде чем выбраться на твёрдое основание, приходилось локтем разбивать наст и потом, опершись на него, выбираться на поверхность, некоторое время ползти и лишь потом подниматься. Это был почти что путь кувырком.
Добравшись так до дома, ещё некоторое время он потратил на то, чтобы найти, где же у него дверь. Но и после победного обнаружения он прежде должен был отогреть руку, чтобы постучать в неё, а не прошуршать и прошелестеть. В двери тоже было небольшое окошко со слюдяным стекольцем, так что можно было видеть, что к тебе идут.
– Это что, люди? – изумлённо выдохнул Наречник, увидев идущие ему навстречу существа.
Дверь открылась. И вдруг ему в морду, в шею и в грудь стал дуть самый настоящий ветрила, да ещё с крупинками льда и снега. И дул он из какой-то штуки, которую держал в руках открывший ему силуэт. Уши у Наречника так и плескались на ветру. Хорошо хоть зажмуриться успел.
– А-а-а, – разочарованно протянул женский голос. – Лиси-ичка... – (дутьё прекратилось.) – А я уж подумала, что это Вовка с третьего... гм, ладно... Так что вы хотели? – после кучи непонятных фраз наконец обнаружилась членораздельная.
– Д-да я т-тут... – ответил не очень членораздельно Наречник, стряхивая с морды и всего себя снег, кусочки льда и прочий мусор и всё ещё дрожа от холода, – пу... пу... путешествую...
Он набрал в грудь воздуха, чтобы что-то ещё сказать или, наверное, задать самый важный теперь для него вопрос, но тут из-за массивной фигуры хозяйки дома показалась меньшая, высунулась, не имея сил победить любопытства, и тут же пустилась в смех, а потом и в пляс. И, схватив Наречника в объятья, стала его тискать, одновременно танцуя.
– Поставь существо обратно! – раздался строгий голос матери. – Кто знает, может, у меня ледоветер не в порядке.
– Ну... – буркнул себе под нос Наречник, – что-то у вас тут в самом деле не в порядке...
– Что? – переспросила женщина.
– А? Да нет... – замялся Наречник, но тут кстати подоспело першение в горле от перенесённого упомянутого ледоветра. – Гм! Гм-гм!.. Простите... голос пропал...
Он и вправду у него пропал.
– О-о, да вы, сразу видно, не местный! – с улыбкой воскликнула женщина. – Ну кто же дышит, когда тебя проверяют ледоветром! Хорошо, ладно, пойдёмте, я напою вас чаем, а потом расскажете, что у вас за дела в нашей стране.
Накрывая на стол, она вполголоса что-то напевала, а девочка, прислонившись к буфету, рассматривала чинно сидящего за столом Наречника, который не смел поднять глаз.
– Ну вот... – наконец закончила хозяйка приготовления и, поставив перед клиссом кружку с прекрасно пахнущим чаем и вазочку с печеньем, уселась за стол напротив него. – Ешьте, пейте, а пока ваше горло приходит в порядок, я вам тоже что-нибудь расскажу.
Наречник кивнул и принялся за предложенное угощенье.
– Меня зовут Вуснедуйя, – сказала женщина, улыбнувшись некоторой торопливости клисса, впрочем, с пониманием; она-то знала, что чай и печенье и вправду вкусны. – А это моя дочь Гьювва.
Наречник, уплетая сахарные улитки (так называется этот сорт печенья) и припивая их замечательно горячим напитком, слушал, изредка для приличия говоря «м-м...», или «м-м?», или «м-м!», или лаконично кивая. И это было хорошо и правильно, потому что, может быть, именно благодаря тому, что не перебивал рассказчицу, он столь многое об этой странной стране узнал.
– Место у нас хорошее, – говорила тем временем Вуснедуйя, – даже есть своя принцесса, её снежайшество Ерундот. У неё два министра, Жминагас, министр внешних дел, и Жырмэн, министр дел внутренних. Хотя, по правде сказать, особых дел-то у нас в это время и нет – снег и лёд вокруг, как сами могли убедиться... Живём мы деятельностью учёных, которых со всех концов света собрала сюда её снежайшество принцесса. Они пересчитывают и собирают ветры. А потом все остальные... ну, то есть, мы – их упаковываем, а министры их продают. Учёные эти довольно известные. Главный – Тритатуев. У него есть помощник-заместитель, Нуивсёинов. И ещё семеро – братья Раздватринский и Дванско-Тринский и Издесин и Итамин, потом ещё Тричетырин, Шестипятов и Однодвеев... Были ещё двое, – после некоторой паузы добавила Вуснедуйя, – Суразин и Несуразин, но они ушли. Зато вот соседи у нас очень хорошие. Одних зовут Шлындарь и Ястронка, а другие – это Фьек и Шрона, у них двое детей, братья-близнецы Шевля и Шаврап. Мы Гьюввой живём одни. То есть, конечно, не одни, а с моим мужем, Гьюввиным отцом, только сейчас он в командировке. Бацман Пошлавонцев его зовут. Не слышали?
Наречник отрицательно покачал головой, изо всех сил стараясь сделать это не слишком быстро и достаточно, но не чересчур, задумчиво.
– А у нас уже была недавно в гостях лисичка... – воспользовавшись культурной паузой, вставила в разговор своё слово Гьювва и осеклась, надувшись и потупившись.
Потому что мать на неё строго посмотрела, а Наречник лишь молча кивнул – он и так знал, что Дори выбрала бы из всех домов именно этот. Тем более, что на полочке над буфетом виднелся её пакетик со снадобьем.
– Да-а... – продолжала уже Вуснедуйя. – Вообще много какого люда сюда приходит... Вот и изобрели учёные наши снеговетер. Или ледоветер – у кого что, каждый выбирает то, что ему удобнее... Да-да, – засмеялась она, заметив взгляд Наречника, обращённый к ветровой штуковине, мирно и тихо лежавшей теперь на комоде, – это он. У нас – снеговетер. Так вот... Их ветра могут показать то, что кроется за видимостью. Потому что в этой стране кто угодно может быть кем угодно. То есть существо может выглядеть тем, кем хочет выглядеть в данный момент. Как правило почему-то это бывают какие-то страшилища, особенно когда первоначальное лицо – человек. Когда же первоначальное – какая-нибудь зверюшка, то нередко случается, что является он человеком. Это обманное действие проходит, если на кажимое существо подует специально упакованный прохладный ветер со снегом или льдом. Тогда оно внезапно предстаёт тем, чем является на самом деле. Ледоветер суровее и надёжней. А снеговетер – он... ну, в общем, для лириков, – засмеялась она опять. И, вновь посерьёзнев, продолжила рассказ: – Впрочем, бывали и подделки снеговетров и ледоветров. Ну, то есть они дули, конечно, только снег и лёд (а может, и ветер) были в них какими-то ненастоящими, и действие страшилы не проходило. И тогда вообще было непонятно кто есть кто. Правда, существует ещё одно средство, которым снимается это действие. Как оно называется, трудно сказать... Можно лишь описать. Ну вот, например, если кто-то искренне просит прощения, то «действие страшилы» уходит. Правда, только... мало кто им владеет, этим средством... Вообще говоря, никто.
К сожалению, как ни тянул Наречник удовольствие, чай в кружке и печенье в вазочке закончились и Вуснедуйя, заметив это, сразу засуетилась и отвлеклась. А отвлекшись, так и не закончила своего рассказа. Налив Наречнику ещё чаю и добавив печенья, она вновь уселась напротив него и сказала:
– Ну, теперь ваша очередь рассказывать, – и, подперев голову рукою, стала слушать.
– Обычно меня зовут Наречник, – сказал Наречник. – Я клисс. Да, я и правда клисс, – улыбнулся он, хотя и с грустинкой. – Я из долины... э-э... она была Тёмной, а теперь...
– Да, я слышала, – сказала женщина. – Мы знаем здесь все новости, ведь у нас – все ветра...
– Ну да, – кивнул Наречник. – Я мог бы догадаться. А здесь я... Я ищу свою... Дори. Вы не видели её?
Женщина неожиданно насупилась и, посмотрев на тикающие на стене часы с кукушкой, сказала дочери:
– Гьювва, милая, ведь тебе уже давным-давно нужно спать. Давай-ка, иди.
Та хотела было что-то возразить, но потом, нехотя оторвавшись от буфета, к которому словно приросла, и пошла в свою комнату. И всё-таки перед тем, как закрыть дверь, она метнула взгляд на клисса. И тот увидел его.
– Ну вот, – сказала женщина, – теперь я могу... Знаете, у моей дочери слишком сильно развито воображение... Это всё по причине переживания – ведь её отец ушёл в плавание и не вернулся. Я не хотела говорить вам об этом при ней, но, боюсь, она всё равно знает... Так что... нет, я не видела Дори. И знаете ещё что? Вы ведь сильно устали, поднимаясь сюда – вы ведь по спиральной лестнице шли, так? – Наречник молча кивнул, а женщина продолжала: – Так давайте вы приляжете отдохнуть, а потом мы продолжим беседу. Мне очень хочется послушать, как вы там, в... э-э... долине живёте. А? Что скажете? Останетесь у нас дневать?
– Что значит дневать? – механически спросил Наречник, сам явно думая о другом.
– Ой, да вы не знаете... – спохватилась Вуснедуйя. – У нас ведь спят днём, а живут ночью. Но всё равно, можно жить и по-другому, кто как привык. Так что? Остаётесь?
– Ну... – продолжая напряжённо думать, сказал Наречник. – Я думаю... да, спасибо, я с благодарностью приму ваше приглашение. Куда можно пройти?
– Пойдёмте, я покажу, – сказала хозяйка дома и отвела Наречника в маленькую каморку под лестницей на чердак.
Там было тихо и уютно, у маленького оконца, затянутого наружным льдом, стоял топчанчик. С низкого потолка свисала керосиновая лампа.
– Вот, – улыбнувшись, сказала женщина, – надеюсь, вам будет удобно, – и, прикрыв дверь, удалилась.
Наречник некоторое время молча стоял, глядя на закрывшуюся перед ним дверь. Потом попытался походить из угла в угол и, обнаружив, что сделать это здесь невозможно, потёр лоб и сел на топчан. Он был мягким, но упругим. Да, именно так – в нём сочеталось несовместимое. Клисс улыбнулся и, покачавшись на нём чуть-чуть, лёг и растянулся во весь рост – он был ему в самый раз. И неожиданно для себя уснул.
Проснулся он, когда было уже темно. И опять потёр голову. Что, впрочем, и понятно – когда проспишь закат, всегда голова после бывает чудная. Вздохнув, он сел на топчане. В ту же секунду дверь в его каморку приоткрылась – самую малость, так что свет от лампы в зале виделся у него всего лишь как тонкое лезвие, но Наречник понял, что это была Гьювва. Хотя отчего же не понять – ведь тень стоящего у двери и глядящего в щель затемняла её лишь на рост маленькой девочки. И тут же послушался напряжённый шёпот её матери. Щель исчезла. Наречник, улыбнувшись в темноте, поднялся и вышел в зал. Девочка уже сидела за столом, а мать наливала ей в тарелку какое-то варево. Клисс понюхал воздух. Пахло вкусно.
– А, проснулись, – улыбнулась женщина, заметив его. – Будете суп? Овощной. Мы с Гьюввой такие любим.
– Да, конечно, – сказал клисс. – Они обычно очень вкусны. Только... мне бы прежде немного пройтись...
– Ну зачем же выходить на улицу, – обворожительно улыбнулась хозяйка, – когда всё необходимое для гигиены имеется в доме. Пойдёмте, я покажу вам, – и, оставив Гьювву саму наливать себе суп, повела Наречника в противоположный его каморке угол, где была ещё одна подобная каморка.
Вообще всё в этом домике было какое-то маленькое, неровное и покосившееся, но – что странно, а может быть, и не странно – именно в этой скошенности и неровности была какая-то правдивая красота.
Долго Наречник не задержался – очень уж есть хотелось, и вскоре уже восседал рядом с Гьюввой за столом. Та, не смея смотреть на него прямо под пристальным взором матери, то и дело искоса и исподлобья бросала на него свои взгляды. Но он хранил чинность и внимание – слишком легко можно было всё испортить.
– Послушайте-ка, Наречник, – сказала Вуснедуйя, глядя, как они едят, – а не остаться ли вам у нас на подольше, чем одна днёвка? Ну, скажем... ещё несколько... э-э... дней... месяцев... я не знаю... Побудьте у нас ещё. Зачем вам идти дальше в такую погоду? Скоро достигнет и наших высот весна, тогда и пойдёте. Ну как? Остаётесь?
– И чем же воздать я вам могу за такое гостеприимство? – шутливо-торжественно возгласил Наречник, тут продолжив есть суп.
Но, как известно, в каждой шутке есть доля шутки.
– Ну... – замялась хозяйка дома. – Кто знает... всякие бывают ведь нужды... Вот, Гьювва у меня одна остаётся, когда я ухожу на работу, – девочка в этот момент изумлённо взглянула на мать, но тотчас продолжила есть. – Или вдруг она заболеет когда... Вот вы и поможете.
– А... – пришёл черёд и Наречника удивляться. – Чем же я тогда... – но тут, видно, мысль осенила его. – Ах это... ну... Ладно... Хорошо, побуду ещё немножко. Надеюсь, весна у вас скоро наступит. А там уже болезни не так опасны, верно?
– Да, верно, – без улыбки и с внимательным, даже жёстким взглядом ответила женщина. Но тут же спохватилась: – Ой, что же это я! Вам же, верно, уже чаю нужно налить?
– Да нет, спасибо, – вежливо ответил Наречник, откладывая ложку в сторону. – Я уже наелся. Вот если бы по улице немножко пройтись, посмотреть достопримечательности... вот тогда после чай как раз кстати будет.
– Да нет, не ходите сейчас, – быстро поднимаясь, ответила хозяйка. – Я же говорила вам, что... ну... тут кто угодно может представиться кем угодно... Боюсь, как бы вас не напугал кто. Лучше чуть позже... утром сходите. Тогда все спать как раз лягут и... в общем...
– Мама, давай я с дядей Наречником схожу, – предложила вдруг девочка. – Не бойся, я справлюсь.
– Как в прошлый раз что ли? – нахмурилась мать и опять поправилась: – Э-э... Да... ты ведь ещё не совсем здорова, разве нет? Давай лучше тебе дядя Наречник что-нибудь почитает, пока я приберу тут.
Спорить было бесполезно и девочка, кивнув головой, просто встала и пошла в свою комнату. Наречник, помявшись немного, отправился за ней.
– Не читайте слишком много, она быстро утомляется, – услышал он вслед.
– Ну, что тебе почитать? – спросил клисс, входя в комнату.
– Ничего, – ответила девочка, уже сидя у окна и глядя сквозь обледенелое и по-ночному тёмное стекло наружу.
– Гм, – удивлённо поднял брови клисс, садясь на её детский стульчик. – Может быть, тогда рассказать что-нибудь? – и, поскольку девочка молчала, стал рассказывать. – Однажды, когда я был ещё совсем юным клиссом... – Гьювва искоса глянула на него и тотчас вновь отвернулась. – Я учился доставать из глубин моря жемчуг. Для этого нужно отплыть на лодке от берега на нужное место, где есть ракушки-жемчужницы, бросить якорь, ну, а потом нырять... – девочка опустила голову и замерла, но всё ещё оставалась обращённой к окну. – Глубины моря очень красивы, и если ты умеешь правильно удерживать дыхание, можешь многое за это время увидеть... Собственно, это мне и мешало быть хорошим ловцом жемчуга, – улыбнулся клисс и Гьювва вслед за ним тоже тихо засмеялась. – Но иногда всё-таки кое-что я доставал, иначе бы нам с братом нечего было есть. Он ведь у меня учёный, а эти учёные ох, как нескоро могут принести какой-нибудь плод... В общем, ловил однажды я вот так жемчуг, да налетел ветер и сорвал мою лодку с якоря, да и унёс. Выныриваю я с жемчужиной, а положить-то её уже некуда. А до берега-то было прилично... – девочка, уже обернувшись к клиссу, слушала его, глаза её блестели. А Наречник беззаботно продолжал: – Ну и вот. А что ж делать? Переложил я жемчужину и ножик специальный для открывания ракушек в зубы, да и поплыл к берегу. Плыл я, плыл, чувствую – силы кончаются. Да ещё этот ножик с жемчужиной во рту дышать мешают. Пришлось их выплюнуть, хотя и жалко было – жемчужина-то на редкость большая в тот раз попалась, а ножики такие специальные тоже делать непросто. Ещё немного я проплыл и попытался лечь на воду, потому что уже лапы двигаться отказывались, да не получилось у меня. Я опять выныриваю, пытаюсь лечь, чтобы отдохнуть, но море-то ведь неспокойное было, и опять я под воду ухожу... – Гьювва, глядя на Наречника во все глаза, сжала кулачки; в потемневших её глазах блестели слёзы. – Но я всё выныриваю и выныриваю, потому что думаю, как же мой брат без меня будет... Ну, а потом кто-то меня за шкирку взял, да и поволок на себе к берегу. Я даже младенчество своё вспомнил, – улыбнулся Наречник, – как мама меня в зубах с места на место переносила... Очнулся на берегу, а мне искусственное дыхание делают. Я, как увидел её, так и сел. Да и дыхнуть не могу. Только не потому, что во мне вода мне мешает, а потому что её вижу... Вот так я с ней и познакомился.
Наречник замолчал и отвернулся, разглядывая девочкину комнату. Глобус, карты, куски корабельных снастей, спасательный круг с надписью «Свирепый», книжки с пёстрыми обложками на полках...
– Ты ведь тоже уйдёшь, как и она, да? – сказала девочка, опять глядя в окно.
– Уйду, – серьёзно и строго сказал Наречник, – потому что и она ушла. Но мы можем вернуться и навещать тебя. Или ты, когда подрастёшь немножко, сможешь навещать нас. Но для этого мне нужно её найти, понимаешь? А то уже, может статься, ни я, ни ты её уже никогда больше не увидим... – он хотел ещё что-то сказать, но уже не смог, потому что девочка, обхватив его за плечи, ревела шёпотом ему в шею, еле слышно лепеча сквозь всхлипы:
– А она... м-меня... т-тоже...
Но мать всё равно услышала.
– Ну я же просила вас, – сжав зубы и растаскивая их в разные стороны, говорила хозяйка дома, – чтобы не слишком много... Ох, беда мне с этими клиссами! Всё, Гьювва, ляг и успокойся. А с вами... – она вышла из комнаты дочери, волоча его за шиворот. И, осторожно затворив дверь, закончила: – А с вами мы немного пройдёмся по городу.
И, как оказалось, это было действительным наказанием. Потому что снаружи царила самая настоящая ночь.
Дальше, Глава 4. Ужасные и чудовищные приключения Наречника в стране Двоякости: http://www.proza.ru/2018/04/03/308