Ее душа летела ночной птицей над громадами домов, над мрачными скверами, над холодными площадями, закованными в кольчугу камня… над дикой городской жизнью…
Он начал терять ее прошлой весной.
Не тогда, когда она заболела. Не в те послеоперационные дни трагического молчания. Нет, тогда она еще была его девочкой, его тихой любимой девочкой, забывшей свой смех в спальне.
Ангелы в белых халатах снабдили его страховочным тросом надежды, и он крепко держал ее в связке.
Она быстро поправлялась.
Хороший аппетит… короткие прогулки… кокетство в глазах… жизнерадостный ёжик, скрывающий на голове шрам… С этим можно было жить дальше.
Но время предъявило отсроченную беду, и Ангелы, потупив взор, сняли крылья.
Сначала она стала забывать имена, затем, выпадая из реальности, начала заговариваться и путать смыслы, но в каждом ее слове ему чудилась вкравшаяся истина.
Потом в нее пробралось и устроилось внутри какое-то тупое безразличие, и пропала беспричинная радость, такая глупая вещь, без нужды и цели, но цепкая, как сама любовь к жизни.
Всё чаще она смотрела на него чужими глазами, всё дольше ему приходилось ждать ее возвращения, и всё короче становились их свидания.
Сжимая ее плечи и вглядываясь в незнакомый мир за ее зрачками, он впускал в себя смертоносное обилие открывающихся смыслов.
Она стремилась потеряться в пространстве.
А он мечтал быть запертым в прошлом. Запертым с ней, как в ловушке, где время стоит и наблюдает за вращением причины вокруг следствия...
Он помнил…
Он помнил, как запечатывал ее болтливый рот влажными поцелуями. Помнил ее уютное молчание.
Он помнил мгновения, когда они сливались друг с другом так, что мысли в его голове уже не были только его собственными… и каждый впускал другого в себя настолько, что уже не мог быть только собой одним… оба смотрели одним взором и любили одним сердцем… и только их тела были разделены, но и они стремились друг к другу...
"Если с тобой так, то можно ли найти для этого слова?" -спросила она однажды.
Позволив секунде растворить последнюю ноту ее голоса, он произнес три простых слова, которые ни пошлые романы, ни постулаты фальшивой веры так и не смогли полностью обесценить.
В конце лета он поместил ее в клинику с правом неограниченного посещения и навещал почти ежедневно.
Он часами наблюдал за ней, пытаясь навесить свои воспоминания на этот отстраненный образ, как старые игрушки на новую елку. Он смотрел на ее руки, заглядывал в ее глаза… но теперь он не понимал, эти ли руки он любил? эти ли глаза?
Ее тело по-прежнему было прекрасным, но теперь грызущие мысли отвлекали его сознание от желания, которое все еще текло по его венам.
*
Я хочу рассказать тебе обо всем… но из-за твоего нежелания слышать, я не могу…
пустота касается моей груди, и в ней так много злости, выжатой из тишины, в ней так много невероятного молчания, рвущего меня на части…
и я… обманываю тебя… я запечатываю свои слова в эту тишину, которую ты слушаешь,
ведь ты всегда слушаешь ее, эту бессмысленную тишину,
и вместе с ней в недра твоего слуха проскальзывают мои слова, и тогда я чувствую твое внимание… и где-то там в глубине, за пределами слышимости, мои мысли сплетаются с твоими.
Над гладью ее сознания чья-то рука зажигает лампадку... и в тусклом свете она видит его глаза... такие добрые и надежные, что можно упасть в них и не бояться разбиться. Откуда-то сверху, через границу понимания, к ней прорываются слова, полные воздуха и памяти…
и она возвращается, будто всплывает из глубокой темной воды и вдруг начинает дышать…
*
После консилиума ему сообщили, что жизнь "пациентки" вне опасности, но расстройство личности и социальная дезадаптация носят необратимый характер…
Он знал - она никогда не будет прежней, но продолжал ждать.
"Всегда должен быть последний раз",, - требовательно думал он и ждал, когда в ее глаза вернется знакомый взгляд.
Сжимая ее ладони, он лихорадочно выискивал теплые островки узнавания, и говорил, говорил, осыпая ее любовной нелепицей слов… они рвались из его сердца, бессвязные, ничего не стыдящиеся, пенным потоком прорываясь сквозь разбитую плотину молчаливого горя.
Нить ее блуждающих мыслей прервалась… она повернула к нему лицо, и на нем, как тени от качающегося фонаря, замелькали эмоции, откликаясь на обрывочные воспоминания, вплавленные в сознание… но через несколько минут вечности она стряхнула с себя его взгляд и снова погрузилась в недосягаемость.
Ненамеренным укором шипели чьи-то дежурные слова, врываясь в его мысли, потроша его душу… громкие, настойчивые и такие вязкие, что смысл слипался в один ком боли.
Медленно вышагивая по дорожкам больничного парка, он испытывал ощущение нереальности, потому что ясно представлял, как его девочка возвращается домой… сбрасывает туфли, включает чайник… Его жизнь оборачивалась тенью, и призраки вновь становились живыми. Она обещала, что только смерть разлучит их.
Когда обнаружилась болезнь, и врачи видели в операции единственный шанс выжить, он боялся только смерти.
Тогда смерть ушла, обиженно пожимая плечами…
Но той, что любила весенние ливни, квинтеты Моцарта и вина с печальными названиями, больше нет…