…Уже не грохот, а громовые несмолкаемые раскаты оглушили людей и в долину стремительно вкатывалась огромная живая стена грязи, камней, вывороченных с корнями деревьев...
Сначала всё стёрлось, смазалось, как в кино – наплыв на экран. Затуманилось. И потом сквозь горячий и жгучий туман выплыла огромная площадь и множество машин, и блеск огней, и золотые галуны швейцара, и услужливый гардеробщик. В уши ударила барабанная дробь и притворная жалоба саксофона.
Мы сидели в ресторане «Астория».
Нас было шестеро: Эрик со своей новой девицей, Женя Вайнберг, Билл, Король и я. Мы отмечали день рождения Эрика. Ему стукнуло 20. В этот вечер он был необычайно оживлён, весел.
Улыбка, сдержанная, многозначительная и всё понимающая ни на секунду не покидала его по-девичьи пухлых губ. Его по южному сухое поджарое тело покоилось на стуле с той привычной небрежностью, какую мужчины могут позволить себе, разве что в домашней обстановке.
Левая рука, облокотилась на спинку стула юной куртизанки, пленившей в данный момент его сердце, и привычно ласкала её оголённое плечо и даже несколько ниже. Пальцы правой составляли нераздельное, одно целое с рюмкой, что могло быть выработано многолетним общением с последней.
Он красив, элегантен и чувствовал это. На него оглядывались с соседних столиков. Он упивался собственным превосходством, собственной красотой и независимостью.
Когда его рука проявляла явные признаки нескромности, его подруга, её звали Жанной, в девичьем смущении хлопала длинными толстыми ресницами, кокетливо морщила личико в гримаске стыдливости и лепетала с укоризной пятилетней девочки:
- Эрик, милый. Будь благоразумен.
Это было так трогательно, что мне хотелось выскочить из-за стола.
В эти минуты я не завидовал ему. Мне было стыдно и обидно за такого милого отличного парня. Эрик же снисходительно улыбался.
Я смотрел по сторонам, на столы, ощетинившиеся горлышками бутылок, на глубокие до откровения декольте, на жирные загривки и трёхслойные подбородки. Я видел колючий блеск дорогих камней на шеях и пальцах, я вдыхал запах пудры, духов. Я слышал сытое журчание голосов.
А когда я танцевал, я старался не касаться их тел, их липких от пота и десертов рук. Они потели от пресыщенных желудков, от подагр и вожделения.
Им не был знаком пот натруженных мускулов. Они могли потеть только в постели и за столом. Их потомки – узкие с головы до пят, прилизанные, напомаженные, извивались в танце, как раздавленные черви.
- Ну как? -спросил Эрик, когда все ушли танцевать и мы остались вдвоём,- отлично здесь.
- Нет!- сказал я.
Узкие брови Эрика переломились под углом в 120 градусов по Цельсию. Он задумчиво повертел рюмку двумя пальцами, затем взял бутылку.
- Давай плесну.
- Немного.
- Хорош коньяк?
- Да,- солгал я. Мне не хотелось его обижать.
- Так что тебе здесь поперёк горла?
-Эти,- сказал я, обводя взглядом столы. Эрик не понял.- Эта жирующая публика. Мне хочется плюнуть в её холёное сытое лицо.
- За что?
- Ты взгляни на этого борова. Какое сытое самодовольство. А сколько радости.
- Не понимаю, что в этом предосудительного? Он вполне счастлив. Он развлекается, ему весело.
- А чему он радуется, ты знаешь?
- Какое мне дело до него? И тебе тоже. Пусть радуется.
- Ты знаешь, почему он радуется? Он выжил… Понимаешь, он выжил и теперь чирикает и прыгает от радости, что выжил и сделал себе карьеру, может быть даже по рёбрам своих друзей, уже мёртвых друзей, пролез на верх и занял их место.
- Ах, вот в чём дело,- Эрик рассмеялся.- Что за пролетарская ненависть, Роберт. Не ожидал. К лицу ль нам эти лица. Ха-ха! Эти люди умеют жить. Им можно только позавидовать.
- Кому-у? Этой…
- Тише, тише. Не надо. Здесь соблюдают культуру. Эстетика улиц и митингов отдаёт здесь грязью.
- Здесь грязь ещё гаже.
- Не надо, Роберт, не надо. Зачем так громко. Лозунги пусть звенят в первомайских колонах. Давай ещё.
Я подвинул рюмку.
- Выпьем за сильных мира сего.
- Если ты имеешь в виду этих.- Я отодвинул рюмку.
- Жаль. А я выпью за них. За тех, кто любит жизнь. За тех, кто взял её за горло. Одним словом, за сильных.- Он опрокинул рюмку. –В наше время, если хочешь жить по человечески, нужно быть, именно, таким боровом.
- От них пахнет мертвечиной.
- Ерунда! Мне плевать, кто они- жертвы или преступники. Главное – они умеют жить! В этом соль. Они берут от жизни всё.
- А что отдают?
-Не понимаю.
- Поясняю, что дают взамен?
- Меня это не интересует. Отдать можно, что угодно. Труднее взять. А брать надо, Роберт, нужно всё брать от жизни.
Неужели ты не жаждешь независимости, силы, славы. Чувствовать себя полноценным человеком, а?..Свободным.
- Свободным от долга и совести.
- Выдал! Ты что не выспался?
- Я начинаю просыпаться, Эрик.
- Ты начинаешь впадать в детство. Совесть!? Анекдот! Совесть понятие для детей, для пионеров. С тобой стало невозможно говорить.
- Знаю. Меня бесит всё.
- А ты наплюй на всё. Представь, что ты один в этом мире. И мир создан для тебя. Все блага мира для тебя. Подходи и бери.
- Надо уметь взять.
- Вот именно! Уметь! Они умеют и в этом их сила.
- Не в их дело, Эрик. Здесь гораздо глубже.
- В чём именно?
- У нас нет классов, да. Но есть боссы и клерки. С одной стороны – излишняя роскошь, с другой – не оправданная нищета.
- Ты предлагаешь уравниловку?
- Нет. Но нужно обеспечить каждому рождённому на земле нормальный прожиточный минимум, чтобы человек чувствовал себя человеком.
- Ты забываешь, мы живём при социализме. От каждого по способности, каждому по труду.
- Не слишком ли завышены способности одних и занижен труд других?
- А что тебе, Роб. Одни ходят, другие ползают. Земляные черви будут всегда, даже при коммунизме. Кто-то должен мыть унитазы в общественных туалетах.
- Да. Должен, но за это надо платить. За любой труд платить нормально. Я считаю систему оплаты труда надо давно уже пересмотреть. С пенсиями начали.
- Пока мы танцевали, вы уже дожили до пенсий,- сказал Жорж, садясь за стол.
- Привет пенсионерам,- приветствовал нас Пронин.
- Что за разговоры за праздничным столом? Наливай ,Эрик.-Жорж протянул бутылку коньяка Эрику.
- Подождём Вайнберга.
- Да вот они.
Вайнберг с Жанной подошли к столу.
- Она замечательно танцует,- сказал Вайнберг, обращаясь к Эрику. Тот был польщён больше Жанны.- У вас обоих такой вид, будто вы решали мировые проблемы.
- Ты не далёк от истины,- сказал Эрик.
- Интересно.
-Роберт предлагает ввести прожиточный минимум для каждого работающего.
- А разве у нас этого нет?- Вайнберг потрогал серебряный перстень на безымянном пальце. Кожа его рук была гладкой и матовой, ногти розовы и аккуратны.
- О даёт малый, -Король рассмеялся,- ты что с луны свалился? Или у тебя стипендия с двумя нулями?
- Что за беспричинный смех, Жорж? Я не понимаю. Разве жизнь стала хуже?
-Кончайте вы балаганить. Выпьем за моих предков. За светлую память моего папаши. Говорят, отличный был парень.
Мы выпили за отличного парня, стараниями которого был произведён на свет ещё один отличный парень. Потом заиграла музыка, рот певицы округлился в алое кольцо и Эрик с Жанной пошли танцевать.
Мы закурили. Вайнберг сидел рядом с Прониным. Он был не высок, коренаст, красив. Я ещё ни разу не видел еврея с такими на редкость правильными чертами лица. Одевается он изысканно, любит нейлоновые рубашки, дорогие духи. О нём говорят, что нет ни одной женщины ,которая бы устояла перед его натиском. За столом он сидел непринуждённо и даже излишне скромно.
Только взгляд больших тёмносерых глаз чересчур не скромно провожал и встречал каждую женскую фигуру, скользя и ощупывая снизу в верх, и задерживаясь лишь на том, на чём стоило, по его мнению, задержаться. Сева не докурил папиросу, бросил её в пепельницу.
-Пойду потанцую.
Он подошёл к соседнему столику и пригласил, боже, кого он пригласил!? Ему не хватит и четырёх рук, чтобы обнять её за талию. Ну и Билл!
( Нормальная была женщина. Может чуть полновата. Чего он тогда привязался ко мне?)
- Взгляни, Жень. Как в цирке! Бегемотица и Билл в роли дрессировщика. Она раздавит его своими копытами. Бедный Билл.- Я хохотал, не сдерживаясь. Когда музыка кончилась и Пронин подошёл к нам, я сказал: -Билл, ты ещё жив?
- Не понял?
- Когда твоя партнёрша опустила свою изящную ручку на твоё плечико, ты даже присел. Я подумал, что она тебя пришлёпнет ненароком.
- Кретин, ты, Роб.
- Ты прав, я столько потерял, не пригласив её на танец. Но я боялся получить удовольствие быть раздавленным.
- Послушайте, молодой человек.- Я повернулся вместе со стулом.- Да, да. Я к вам обращаюсь.
- Ко мне? Я к вашим услугам.
- Вы только что оскорбили мою жену.-
- Какое оружие вы предлагаете?
- Я не шучу.- Толстяк гневно сжал губы.- Я требую.
- Простите, вы на каком месяце?
- Не понимаю, что вы…
- Судя по вашему животу, вы через полчаса должны разродиться. Я сейчас вызову скорую помощь. Официант,- позвал я негромко.
- Вы с ума спятили! Не надо, – взвизгнул толстяк, опешив, и придя в себя, зашипел:
-Хулиган. Я покажу тебе, отродье. Ты мне ответишь.
Остальные угрозы его утонули в хохоте.
- Комедия только начинается,- сказал Эрик. От стола, за которым шумно усаживался толстяк, отделилось нечто багрово-красное с очками на курносом носу.
Когда оно приблизилось к нам, оно оказалось забавным малым лет под тридцать. У него была причёска приходского дьячка, а плечи обильно припудрены перхотью.
- Вы хотите сказать, что вам нравится мой галстук?- спросил я, разглядывая его. Широк в кости и кулачки, кувалдочки.
- Нет, Роби, товарищ хочет сказать, что ты оскорбил его любовницу,- сказал, усмехаясь, Жорж.
- Не то и не другое,- сказал он спокойно,- я хочу предупредить вас, чтобы вы не забывали, где находитесь и отдавали себе в этом отчёт. В противном случае.
- В противном случае,- перебил его я,- я позову дворника подмести ваши плечи.
Краску смыло с его лица и словно после грибного дождя на его щеках выступили подосиновиками угри.
- Пройдёмте со мной.
- Вначале я допью коньяк, потанцую, отдохну, а потом я вся твоя, моряк.
-Не стоит кривляться. Предоставьте это павианам. Идёмте.
-Убери свои грязные лапы.
Он сунул руку в нагрудной карман пиджака и раскрыл перед моими глазами удостоверение дружинника.
- Ну и что ты хочешь этим сказать?
- Не больше того, что нужно.
-Тогда шагай отсюда.
-Перестань,- сказал Эрик, хлопнув меня по плечу, простите, на одну минутку можно вас.
Он взял его под локоть и они отошли в сторону На наш стол оборачивались с любопытством. Мы говорили слишком громко и всем, наверное, было интересно, чем это кончится. Эрик говорил с ним минут пять. Потом они разошлись, пожав руки друг другу.
Эрик сел за стол и вытер руки салфеткой.
- Так можно нарваться и на худшее, Роберто. Нашёл с кем артачиться.- Он скомкал салфетку и бросил её в вазу.- Эти люди не привыкли к оскорблениям. А этот тип ещё тот, нудный и скользкий. Не плохо бы… Да ладно, давайте повторим.
…Мы с Эриком пошли провожать Жанну, а ребят посадили в такси и отправили домой. Мы прошли мимо Исаакиевского собора, он был седой от инея и древности, и пошли по пустынной улице Герцена.
Сыпал снег, снежинки ночными бабочками порхали в жёлтом свете фонарей. Снег чистый и свежий опрятно хрустел под ногами. Они шли, обнявшись, и изредка целовались, и тогда я стоял в стороне и сбивал снежками иней с ветвей, и ждал, пока они нацелуются, и утешал себя мыслью, что я могу делать тоже самое завтра.
Эрик не пригласил Женю, а я не напомнил ему. Виктор не пришёл из-за ангины.
- Ты меня любишь, Эрик?
-А как ты думаешь?
-Вас, мужчин, трудно понять.
- Для женщин мы всегда загадка.
-С одинаковым ответом.
- Что именно?
- Будто сам не знаешь. Не прикидывайся простачком. Тебе это не идёт.
- Не буду. Давай оставим Роберта здесь, а сами останемся у тебя. Роберт, мы хотим оставить тебя одного.
-Не слушай его, он треплется.
- Я серьёзно.
-Дудки, милок.
-Но я люблю тебя. Я даже женюсь на тебе. Я не скрываю своих намерений.
- Роберт, он собирается жениться на мне. Ты взгляни на него.
- Я не шучу, Жанна. Посмотри на меня. Что я похож на паяца?
- Ты прелесть моя. Дай я тебя поцелую. Ты заслужил.
Я опять бросал снежки, я уже устал их бросать и у меня замёрзли руки.
- Ты будешь счастлива со мной.
Наконец-то, снег опять захрустел под ногами.
- Несомненно, дорогой.
- Вот увидишь.
- Я уже вижу. Ты оригинален после коньяка, милый. Роберт, разве он не оригинал?
- Когда он трезв, он ещё оригинальнее.
- Я всегда считала тебя оригиналом. Ну вот мы и пришли.
- Значит, договорились? Роберт, до завтра.
- Милый мой, мы поднимемся с тобой только после загса.
- Пойдём в загс. Сейчас же! Где здесь загс?!- Эрик завертел головой в поисках загса.
- Ты поищи, а я пошла спать. Адью, мальчики.
- Спокойной ночи,- сказал я.
Эрик попытался пойти за ней, но я удержал его.
- Отличная женщина! Тебе она понравилась?
- Ну ещё бы. А в котором часу ты её откопал?
-Язвишь? Я с ней уже полгода знаком.
- И ты молчал?
- С тобой опасно знакомить своих подруг.
Мы оба рассмеялись.
- Она старше меня на два года. Ты слышал об академике К…? Это его дочь. Мировая девка.
- Куда ещё.
- Я женюсь на ней.
- Ты вначале протрезвей.
- Я не шучу. Без шуток. Я уже решил.
- И когда ж свадьба?
- Я не хочу спешить. Подождём. Что-нибудь в следующем году.
- Ну довольно разыгрывать спектакль.
- Ты не веришь?
- Я тебя слишком хорошо знаю, чтобы поверить.
- Но это так. Обижаешь. Я на полном серьёзе. Во-первых, мне не хочется уезжать из Ленинграда. Не для этого я целый год вкалывал кочегаром у Бельтихина за 500 рублей( Бельтихин, как мне помнится был завхозом института в то время), когда провалил первый раз вступительный экзамен. Я бы мог устроиться у себя в Краснодаре на большее. А квартира у них огромная, место для меня найдётся. Папаша в ней души нечает. Что может быть лучше? Всё само течёт в руки.
-На крестины пригласишь?
- Будешь крёстным отцом, если захочешь. Отец у неё верующий, смехотура.
- Эрик – муж! Глава семьи. Отец!
Я нахлобучил шапку ему на глаза.
- Му-уж! Ха-Ха! Муж!
- А-а! Ты смеёшься!
Он погнался за мной и я чуть не сшиб какого-то мужчину. Эрик налетел на нас и мы втроём уселись на газоне.
- А-а?! Старый знакомый,- сказал Эрик.
Мы поднялись и я узнал очки и багровый румянец на щеках.
- О, какая встреча. Приятная встреча. Вы хотели встретиться? Теперь я готов. Так, что ты хотел сказать?
- Осторожней, малый. Больно будет.
- Что-что? Ты ещё угрожаешь? Он угрожает, ты слышишь, Эрик?
Я замахнулся, но он присел и шапка его отлетела в подворотню. И тут же мою руку сжали клещами и вывернули локоть. Я слышал хруст. Я взвыл от боли. –Эрик?- простонал я, переломившись пополам. Голова моя почти касалась колен, а правая рука была скручена где-то за спиной, почти у шеи.
-Что?- прохрипел Эрик, и его тёплое дыхание коснулось моего уха. Вот это номер! Как котят! Ай да парень! Я бы рассмеялся, если б не адская боль в локте и под лопаткой.
- Эй, милиция. Помогите! Тише, мальчики. Больнее будет. Ах!-кисть его вдруг разжалась и я ткнулся головой в снег. Я тут же вскочил. Парень обеими руками ухватился за живот и согнулся в дугу, словно ему было так смешно, что он захлебнулся смехом.
- Бежим!- заорал Эрик, потащив меня за рукав. Мы побежали.
- Держите! Стой!- милицейский свисток сжал сердце в тиски страха.
- Осторожней! У них ножи.
- Стой ! …стрелять буду!
Сзади гулко гремели тяжёлые сапоги. Впереди показался человек в белом. Мы шарахнулись в подворотню.
Тёмные колодцы дворов, чёрные пасти подворотен, стены, баки, потом узкий мост через канал, ослепительный свет фонарей, обнажающий белый свет, такой белый как день, и нигде нет даже тени, ни одной чёрной тени, куда можно забиться, слиться, исчезнуть, а крики и свистки у тебя за спиной и в них что-то страшное, неотвратимое, как кошмар во сне, когда тебя кто-то невидимый душит, и никто не спасёт тебя, пока ты сам не откроешь глаза; и я открываю и вижу впереди затылок и стекло и в нём что-то мельтешит, мелькает, и чуть пахнет бензином, а сбоку тоже стекло и в нём всё стремительно отбрасывается назад, сливаясь в многоцветное, пёстрое и размытое.
Я понял, наконец, что мы едем и удивился как я попал в такси. Впервые в жизни я пережил такой страх, что потерял все ориентиры. Эрик сидел рядом и вытирал кровь с пальцев.
- Что с рукой?
- Поцарапал. Скорее о его значок,- сказал Эрик шёпотом.
- Как тебе удалось?
Эрик толкнул меня ногой и показал глазами на шофёра.
- Здорово он нас. Как котят,- сказал я тихо.
- Да, поймались. Ну хватит, помолчи.- Рука ныла и было больно сгибать её. Страх прошёл, но я ещё весь был мокрый и теперь мёрз.
- Что ты ему сделал?- спросил я, когда мы вышли из такси.
- Помнишь Гаврилиаду Пушкина?
- Молодец!- я попытался рассмеяться,- ты всегда остаёшься самим собой.
- Это мой жизненный принцип.- Он странно улыбался и когда мы прощались, рука его дрожала и была вялой и влажной.
- Эрик. Я слышал кто-то крикнул, что у нас ножи.
- Ножи? Какие ножи? Это с перепугу. У страха глаза до ушей. Ладно, Роберт, шагай быстрей, спать умираю.
На следующий день на трамвайной остановке я столкнулся с Женей Абелевым.
- Ты что заболел? Выглядишь не важно,- спросил я.
- Да нет. Не выспался. Вернее почти не спал.
- С чего бы? До мая ещё далеко.
- Вчера у нас на Герцена кому-то сделали харакири.
- Вчера?
-Да. Раздеваюсь, спать уже собрался. Слышу вопли, крики. Я значит к окну. Смотрю двое в нашу подворотню нырнули. А третий лежит на снегу. Милиция, свист, топот. Потом скорая помощь. Толпа сбежалась. Я тоже спустился. Кровище на снегу. В-ва-а! Какой тут сон.
Я уже не слышал его.
…-А что оставалось делать?- сказал Эрик.- Избить дружинника всё равно, что милиционера. Если б мы попались, нам была бы крышка. Небо в крупную клеточку и надолго. Тебя это устраивает?
- Чёрт возьми, Эрик! Кто мог подумать? Почему так?
- А что мне оставалось делать? Он гад как в тиски зажал. Приёмчики выучил. Я хотел в руку… Кто знал. ..Иначе сидели бы мы сейчас в изоляторе.
- И всё бы кончилось. Всё!
- Вот именно. Вся жизнь насмарку.
Мы сидели вдвоём в пустой и холодной комнате, среди смятых постелей и изжёванных окурков и внутри меня было пусто и холодно, и смято.
А за тонким хрупким стеклом, по ту сторону уже далёкого чужого мира светило солнце, серебрился мохнатый иней на ветвях тополей и небо было синее и прозрачное, как детский взгляд.