Я, проснулся около шести утра. Долго, как неприкаянный, крупными шагами мерил комнату. Потом прошел на кухню, поставил на плиту чайник. Пока он вскипал, выкурил сигарету. Мысли одна чернее другой преследовали иеня подобно науськанным на дичь цепным псам. Потягивая дрожащую в пальцах сигарету, я чувствовал, что все время был чужим для окружающего его мира, для города, вернее для тех, кто успел вскочить в денежную струю. Обида и разочарование все так же наваливались на меня. Наконец чайник призывно заухал, выводя меня из лабиринта черных, неприятных дум. Бросил в коробочку из-под килек в томате потухший окурок, выключил плиту, снял чайник, плеснул в чашку чуть-чуть воды. Затем долго возился, готовя по собственному рецепту кофе, добавив в него несколько щепоток собственноручно высушенной мелиссы, котовника, шафрана, перечной мяты, других трав. Я пока никуда не торопился. В такую рань не открывается ни одна стоящая контора. Затем, когда по кухне пошел непередаваемый аромат и защекотал ноздри, по привычке наскоро выпив чашку кофе без сахара, быстро оделся и вышел на заснеженную улицу.
Погода не блистала.
Недоволен погодой был не только я. Недовольны ею были практически все жители Лучегорска. С осенней слякотью все они еще как-то мирились, но когда начинался морозный период, большинство ждали далекой весны и еще более далекого лета.
Холмистые улицы работники автодорожной службы забывали вовремя посыпать песком и машины бились на них пачками. Особенно в частый гололед.
Я свою машину в зиму ставил «на прикол». Не признавал в такие часы ни такси, ни частных извозчиков, а пользовался только городским транспортом — более всего троллейбусами. Хотя, именно сегодня, я не сел в троллейбус, а, пройдя от дома квартал, поймал проезжающее мимо такси. Водитель был неговорливым, да и мне не хотелось в такую рань трепаться. Хотя, когда я взглянул на часы, едва не присвистнул: оказывается, на кухне провел без малого часа два с половиной, поскольку сейчас было уже около девяти утра.
Так, не перемолвившись и словом, водитель затормозил через двадцать минут на углу улиц Космонавтов и Симферопольской.
Конверт я так не раскрыл. Ни дома, ни в такси, но большой прямоугольник, который еще вчера положил во внутренний карман пиджака, жег.
Отпустив такси, проследил, как машина скрылась за поворотом, я не торопясь прошел к скамье. На нее уже порядочно навалило снега. Сел просто в снег. Даже поленился смести его с досок на землю. Достав продолговатый конверт, повертел в руках. Перед тем, как распечатать, зачем-то понюхал, словно обоняние могло что-то подсказать. Конверт как конверт. От него шли запахи слабых женских духов. Видно его готовила к отсылке секретарша.
Нетерпеливо разорвав, достал сложенный вдвое листок, на котором на лазерном принтере было напечатано несколько строк. Сразу же после первой угрожающей строки и указанной в ней суммы «долга», которую обязывали отдать к сегодняшнему числу, все снова поплыло у меня перед глазами.
Призвав все свое самообладание, я неожиданно для себя понял, что буквально за несколько дней переменился, стал не тем, кем был раньше. Моя уверенность и решительность словно канула в неизвестность. Я почувствовал себя даже не пешкой, а мелким червем, на которого идет охота со всех мыслимых и немыслимых сторон. И, если уж на то пошло, даже из потустороннего мира, если этот мир действительно существовал на самом деле.
Пытаясь привести в порядок мозги, я попробовал отбросить от себя шушеру непонимания и боязни. Подобное удалось с трудом. Словно неизвестный взял и выхолостил мозги. Но это еще не все. Он выстирал их и повесил сушиться на солидном сквозняке.
Меня нагло подставили. Вернее, подставил, скорее всего, Черный Дьявол. А, может, он же — Ломаный? Скорее всего зек Калиновский даже не подозревал, что существует еще один, правильный Кравцов, созданный в Великой лаборатории Комплекса Компиляции по всем стандартам, похожий как две капли воды на него человек, которому придется рассчитываться за все грехи, совершенные Черным Дьяволом, или наоборот, уже прекрасно знал об этом...
Напротив мне уже давно мозолила глаза красно-зеленая телефонная будка. Чего-чего, но я даже не ожидал в нашем городе увидеть архаичную телефонную будку, которые убрали уже лет двадцать, да нет, много больше назад. Трубка в ней была на месте. Я встал со скамьи и решительно подошел к телефонной будке, снял тяжеленную трубку на тросе, приложил к уху. На удивление, телефон работал Я набрал номер Льва Викторовича. На том конце ответили после третьего звонка. Осведомившись, кто у телефона, видимо предупрежденная секретарша, сразу же соединила меня с ее шефом.
Послышался тот же нахально-предупредительный, с хрипотцой голос.
— Ты чего, поц, и дальше решил поиграть с нами в кошки мышки?
— Да нет, — не нашелся что сразу ответить я.
— Ну и?
— Вы на месте?
— Что за глупый вопрос? Если я с тобой говорю сейчас, то конечно на месте, но не на Симферопольской. Значит, как я понял, ты поумнел? Наконец-то. Хвалю. Буду через сорок минут. Придешь раньше — подожди в приемной. И не выпендривайся, не то...
— Хорошо, договорились, — произнес я и повесил трубку.
* * *
Двадцать восьмой дом на Симферопольской улице искать не пришлось. Оказывается, это был знакомый мне корпус филологического и исторического факультетов госуниверситета, который огромной бетонной громадиной навис над когда-то ухоженным парком.
Сдав в гардеробную старенькой беззубой старушке божьему одуванчику, куртку, я, поднявшись по ступенькам, прошел мимо подремывающей вахтерши к лифтам.
В пришедший сверху пустой лифт вошли двое. Я был третьим. Если бы у меня в то время нормально действовала мною же созданная система самосохранения, уж поверьте, я ни за какие коврижки не сел бы в этот лифт. Подождал бы, пока спустится соседний. Но моя «система» после прочтения письма, да нет, даже раньше, после поездки в Москву, «отпросилась» в «долгосрочный отпуск».
Хотя, почему в «отпуск»? Подходя к распахнувшимся створкам лифта, я будто бы споткнулся о камень, или передо мной неожиданно возникла небольшая преграда. Я почувствовал опасность. Но лишь на миг. Она пришла чуть раньше — от спускающегося лифта. Вернее, я ощутил, что внутри лифтовой кабины находится «чужой». Да нет, он даже был перед ней...
Конечно, я тут же обратил внимание на уверенные движения невысокого аккуратно причесанного паренька с дипломатом и на другого, постарше, накачанного, с маленькой модной борсеткой, болтающейся на руке. Но и только. Зондировать эту парочку более тщательно, мне почему-то стало лень. Мои попутчики, лишь пару раз взглянув на меня, стоящего у двери лифта, нетерпеливо ждали, когда откроются створки и вскочили в него сразу же. За ними ступил в просторную кабину лифта и я.
— На какой этаж? — безразлично спросил причесанный паренек у меня, чем еще больше притупил мою бдительность. Несмотря на то, что я все же почувствовал неладное в движении владельца борсетки, однако опять же, не среагировал должным образом...
— На шестой.
— Мне выше, — бросил паренек и нажал поочередно сначала на кнопку шестого этажа, а затем двенадцатого. Тот, что был с борсеткой, тыкнул кнопку девятого этажа.
— Погодите, пожалуйста, секунду! — прокричал запыхавшийся худющий длинноногий студентик, с небрежно свернутым рулоном чертежей, папкой и коричневым тубусом под мышкой. Студентик, чуть придержав уже закрывающиеся створки лифта ногой, вскочил в него. — Мне на одиннадцатый, — с трудом проговорил он. — Нажмите, пожалуйста, руки заняты, — торопливо попросил он.
Подобный реверанс студентика с чертежами совсем обезоружил меня. По просьбе нажал на кнопку одиннадцатого этажа, а затем на «ход»...
— Это он? — спросил накачанный, когда лифт медленно потянул вверх. — Ты не ошибся?
— Не бойся, не ошибся. Я по заданию шефа больше месяца всю его подноготную изучал. Он, самый, Слава, личной персоной, — уверенно кивнул студентик, презрительно взглянув на меня и скривив губы.
— Если это действительно предмет охоты, значит, убей заразу, — пискляво, почти по-детски, произнес у меня за спиной тот, что был с дипломатом. — Но без крови. Ты же можешь и так... Не выношу крови... Леве нужно насолить... Башли захотел вернуть... Ни фига подобного... Шеф приказал этого убрать...
Я в лифте до того расслабился, что даже не успел сгруппироваться. Все мысли мои заполонил долг, от которого не знал, как увернуться, как отбояриться... К тому же, не мой, а чужой долг.
Резкий удар под челюсть основанием ладони, с уколом пальцев второй руки в основание глотки был сильным. Я тут же сверзился на пол и зашелся сильным кашлем. Если бы не многолетняя тренировка, я уже знакомился бы в потустороннем мире с «нужными людьми».
Меня ударили, уже ногами еще раз, затем еще и еще, и я едва не поплыл...
Понимая, что так можно загреметь и в тартарары, я, неожиданно для бьющих, поставил щит вокруг своего тела. Пытавшийся достать меня ногой хилый студентик, бросив чертежи на пол со всего маху врезал своим ботинком не в мой податливо-мягкий живот, а словно в гранитную глыбу и, схватившись за ногу, громко взвыл, чем на короткое время вывел из боя и владельца борсетки.
Не дожидаясь, пока нападавшие придут в себя и прикончат меня иным способом, я вскочил на ноги, и в стиле разнонаправленных ударов, сначала положил того, что был с дипломатом.
Он мешал мне.
Затем я принялся охаживать «крутого». Его достал ударом основания кулака правой руки снаружи внутрь и вперед.
«Накачанный» встретил удар левой рукой. Как того и следовало, моя рука, наткнувшись на препятствие, провернулась внутрь и, огибая руку противника и выпрямляясь, одновременно сжимаясь в кулак, попала в голову владельца борсетки.
От неожиданного удара по косой, мой противник не успел уклониться и со всего размаху врезался в стенку лифта из пластика, едва не проломив ее. Стенка, отпружинила и отбросила незнакомца назад, на все еще воющего и катающегося по полу со, скорее всего с переломанными пальцами на ноге паренька.
Студентик на шмякнувшееся на него тело даже не отреагировал — он был полностью погружен в свою боль. Правда, тот, что был с дипломатом, пришел в себя и, вскочив на ноги, снова попытался ринуться на меня. Выбирая «удобную позицию», зазевался и я, не долго думая, резко ударил того, что был до этого с дипломатом, в живот. Тот сразу же согнулся, судорожно глотая воздух и хлопая заплывшими слезами веками.
Я тут же, не теряя ни секунды, конечно легко, чтобы не переломать позвонки, ударил обидчика по шее. Этого было достаточно, чтобы пацан поцеловал коленями давно просящий ремонта ободранный пол лифта и отключился.
Лифт сначала «хлипнул», а затем, вздрогнув от очередного удара, закачался и, резко тормознув, остановился. Спустя короткое время медленно, рывками, подтянулся до ближайшего этажа. Его створки услужливо распахнулись на пятом. Уже выходя из кабины, я, сбросив заказанные этажи, нажал кнопку на последний, четырнадцатый этаж и ударил ладонью по кнопке «Ход»:
— Зар-разы, вы чересчур рьяно выполняли свои обязанности, мальчики, — громко сказал я, отряхивая пиджак. — И этим поплатились. Пока доедете на четырнадцатый, даст Бог, оклемаетесь, — уже с издевкой бросил я вслед закрывающейся двери. Затем, когда лифт потянул вверх, потрогал щемящую челюсть, помассажировал шею.
«Так, проведем ревизию. Зубы целы, не выбили, костей не поломали... И на том спасибо. Чуть-чуть саднит горло — пустяк. А с синяком под глазом, придется повозиться, — весело подумал я, медленно поднимаясь по ступенькам вверх. — Интересно, что же меня ждет в комнате номер шестьсот шесть? Может, западня похлеще, чем в лифте, а это все — цветочки? Естественно, там меня по головке гладить не собираются... Если захотят или припечет им, выжмут всё, мозги выпустят наружу и скажут, что так и было...
Но они приказали! Не попросили — приказали придти. Значит, ничего хорошего ждать меня там не может. И долг со многими нолями... Тогда, чего я, дурак стоеросовый, мельтешу? Чего мечу перед ними бисер? Не я брал сей долг... Все образуется. Вызывавшие на рандеву поймут, с кем имеют дело. Поймут, что я не пешка, как соизволил сказать некий Лев Владимирович, и смирятся. Либо произойдет разборка. Но к ней, как и к разговору, нужно основательно подготовиться, а не лезть на рожон. Дед Кулич предупреждал... Хватит мне того, что я сегодня, ведя себя, как последний кретин, напоролся в лифте на бригаду сопляков, которые должны были меня лишить жизни. Мне надо, раз уж пошел такой расклад, прежде всего, найти Черного Дьявола или Ломаного, или как там его еще, и объясниться с ним. Нечего заниматься самообманом»...
Я, отбросил от себя все страхи, сразу же повеселел. Вместо того, чтобы послушно топать «по приказу» на шестой этаж, в настроении, которое неожиданно появилось, повернулся и побежал по ступенькам вниз. Оказалось, что меня уже «пасли» и на лестничной площадке между четвертым и пятым этажом, а, может, и ниже пасли тоже?
Увидев двух мордоворотов под два метра, которые не походили ни на студентов университета, ни на худосочных преподавателей, я «притормозил», но обороны не занимал, а снова юркнул за поворот. Качки держали руки в карманах — скорее всего там было оружие для того, чтобы укокошить меня. Не долго думая, я метнулся наверх. Как только попал на пятый этаж, сразу же рванул по коридору вперед. Внутреннюю «начинку» этажа я не знал — конкретную и скрупулезную планировку здания перед «работой» изучают лишь киллеры.
Добежав до аварийной лестницы, я, не задумываясь, бросился вниз. Здесь «посты» по моей поимке не выставили: скорее всего, никто не предполагал, что я уйду именно данным макаром. Понимая, что из корпуса через главный ход не выберусь — не дадут, уже, будучи на первом этаже, я вскочил в полутемный коридорчик. Он был узким и к тому же заставлен ящиками и бочками, картонными коробками, мешками. Местами мне приходилось пробираться мимо них бочком.
Погони не слышал. Здесь преследователей не было. Стоящие между этажами на лестничных площадках громилы не заметили, что их увидел я и потому смылся прежде, чем меня засекли.
Выйдя через служебную дверь столовой, я быстрым шагом пересек неширокую улочку. Вскоре влился в пеструю толпу, которая только что вывалила из пригородной электрички. Я не рассчитывал время — просто повезло попасть в людской водоворот. Сейчас пасти меня было куда сложнее.
Через два квартала я свернул в малолюдную боковую улицу, чтобы еще раз проверить, не увязался ли кто за мной?
Проходя мимо выпирающей большим треугольником прямо на тротуар витрины супермаркета, я бросил быстрый взгляд на затемненную часть стекла, заприметил тянущего левую ногу пацана, который замешкался и не успел среагировать.
Я ускорил шаги, снова свернул и, перебежав через проходной дворик, вновь оказался у той же витрины. Поставив левую ногу на фундамент, будто понадобилось завязать шнурки на ботинке, чуть повернул голову налево. Пацаненок, подбрасывая покалеченную ногу, едва не пробежал мимо и затормозил рядом со мной.
— Я тебе рубль или доллар задолжал? — спросил я, схватив мальчонку за отвороты пиджачка.
— Нет, дяденька, — ошарашено уставился на меня застигнутый врасплох пацаненок.
— А чего же тогда за мной увязался? Хочешь, чтобы я тебя сдал в ближайший пункт охраны правопорядка?
— Не хочу, — мальчишка только надул губы, и, как обиженный трехлетний пацан, у которого отобрали любимую игрушку, заревел.
— Ладно, чтобы я тебя больше не видел, сказал я и отпустил мальчишку, который тут же, припадая на покалеченную ногу, побежал в сторону проспекта. Быть может, чтобы предупредить «подельщиков» о том, что я его вычислил и за «жертвой» следует пустить следующего «охотника». Понятно, я не должен был отпускать пацана, но не таскать же его за собой и тем более, не убивать же...
* * *
Очередную слежку за собой я почувствовал еще у автовокзала, когда за мной увязался немытый бомж-громила. Он нахально, зыркнул на меня своими воспаленными глазами и совсем не прячась, пошел следом. Взгляда бомжа было для меня достаточно, чтобы вычислить, что это на самом деле либо переодетый агент спецслужбы, либо купленный мафиози.
«Собаки. Продыху от них нет. На бомжах, дряни, помешались. И воры в законе, и еще кто-то, непонятный. Может этот тоже ото Льва Викторовича? Ни фига. Пошли все подальше, и воры в законе, и все кто не с ними, но против меня. Да зачем я им сдался? Мало ли тех, кто покруче меня да с башлями стоящими. Так, нет, и за меня решили взяться, собаки», — раздосадовано подумал я и резко затормозив у витрины гастронома, деланно уставился в нее, словно что-то разглядывая там.
Это я проделал точно так же, как и с хромым пацаном... Сам же внимательно наблюдал за остановившимся метрах в шести от меня замызганным громилой.
Затем я зашел в магазин. Бомж направился за мной. В магазине из-за многочисленных полок и переходов супермаркета он не мог находиться далеко от меня, поэтому я сразу же про себя отметил, что лжебомж — качок что называется первостепенный. Даже у прикинувшегося немощным, мышцы играли «радость жизни» и отнюдь не были дряблыми. Кожа на руках, хоть и замызганных для виду, была не в чету настоящим бомжам, без язв и намертво въевшейся в поры грязи, холеная.
Логика требовала от меня ответных мер, но я и на этот раз решил не ввязываться в драку: что толку оттого, что этому неизвестному сломаю нос или руку, окроплю асфальт кровью или проломаю мордовороту черепушку? Да, я сегодня не встретился со Львом Викторовичем. Возможно, это и был хозяин данного громилы, клеящегося под бомжа. Но, зная свое тело, я как никто в Лучегорске, мог не сомневаться в своей победе — один на один, собравшись, выпустить из этого «пастуха», пусть и основательного качка, мозги. Но нет, хватит! Я уже и так привлек к себе внимание шишек властных структур города, и не только города — Стража! Мной заинтересовались даже особисты из области... Но почему?
Оторваться от лжебомжа было тяжело, но я не даром провел столько времени за книжками специального назначения, не даром столько фильмов и учебного материала для служебного пользования просмотрел, и все же умудрился это сделать, минут сорок пропетляв по узким улочкам старого, знакомого с детства города.
Я, сам того не подозревая, в последнее время жил в Лучегорске полужизнью. Я все помнил с того момента, как сел в седьмой вагон шестнадцатого поезда в Москве на Курском вокзале. Меня кто-то провожал. А, может и никто, и я ехал сам по себе? Это был полный провал. Я поймал себя на том, что с сегодняшнего утра прекрасно помню свое детство, юношество, возмужание, но смутно, короткими обрывками словно некто, узнав о провале воспоминаний моего детства, ночью постарался записать в мои мозги все по полной программе, а попутно стер из памяти, чтобы не засоряло, многое, последнее. Либо наоборот, некачественно переписал под черепушку все нужное неизвестному хакеру человеческих мозгов. Может, даже... деду Куличу... А, может, моя встреча с полутораметровыми не прошла «даром» и они выхолостили мои мозги, будто выжгли там нечто. Хотели все, но не успели, не смогли... Кто мог дать ответ по мой вопрос? Вернее на массу накопившихся в последнее время вопросов... Кто-то ведь знает! И где-то по-видимому, существует подобный Банк Информации. По каждому индивиду. Вот только где он, и как получить туда допуск. А что, если на самом деле, существует некая Лаборатория Компиляции, о которой мне говорил в поезде дед Кулич?..
* * *
На работе я не появлялся. Бродил по старому городу, по улицам детства, опять ставя себя под удар случая, что снова напорюсь на пастухов — либо на старого бомжа-громилу, либо на новых, охотящихся не меня.
Я понял, что лишь здесь, на улицах детства мог вынашивать новые планы, как жить в этом ненормальном мире дальше, где буду искать, если придется, Черного Дьявола, или Ломаного, и стоит ли это делать вообще... Лишь часа в три перезвонил Никишовой со своего моюильного.
Телефон долго не брали, и я уже собирался отключить свой телефон, как длинные гудки, наконец, прервал запыхавшийся голос Никишовой:
— Вас слушают.
— Светлана, здравствуй. Как там у нас дела? — спроси нетерпеливо я.
— Николай Владимирович! Здравствуйте! Где вы? — В голосе Никишовой была растерянность. — Вас уже все обыскались. И ваши друзья, и стражи порядка, и незнакомые приятные люди с многочисленными предложениями и договорами... Телефон у нас не унимается, — повеселевший голос Никишовой едва не заставил меня поломать все планы и идти на работу.
— Я сегодня в магазине не буду, Света. Говори всем кто приходит или звонит, что уехал в Красноземск. Дней на семь-восемь. Все дела пусть рассматривает зам.
— Но вы же в Лучегорске, Я-то знаю...
— Забудь об этом.
И командировку я вам туда, в Красноземск не печатала. Поезд на Красноземск почти два часа, как ушел, будет отправляться только послезавтра. Он ведь у нас по четным числам, Николай Владимирович.
— Я сказал, забудь, что я в Лучегорске, — повысил голос я.
— Всё, всё, я поняла, вы уехали в Красноземск. Да, кстати, секретарша Льва Викторовича уже четыре раза тоже звонила, все спрашивала о вас, когда, мол, будете на месте. Я ответила ей, что вы поехали к нему... — растерянно произнесла в трубку Никишова. — Я не ошиблась, правильно тогда поняла вашу предыдущую просьбу?
— Не ошиблась, Света. Только, если позвонят от Льва Викторовича, я сейчас и еду к нему, — соврал я. — для остальных, я же говорю тебе, я в командировке в Краснозеиске.
— Поняла.
— А командировку... Считай, что печатала мне еще вчера или даже позавчера. И приказы там переделай, как полагается. Всем кто будет звонить или заходить, так и говори, что я в Красноземске. Всем, кроме Льва Викторовича и его секретарши. Даже заму молчок. Лады, Света?
— Да, Николай Владимирович, — упавшим голосом произнесла Никишова, понявшая, что на сегодня она уже лишена привилегированной возможности лицезреть своего шефа, то есть, меня. И, естественно, охмурять...
— Будь умницей, Света. Я еще перезвоню либо сегодня к вечеру, но, скорее всего — завтра. Думаю, что встреча у Льва Викторовича затянется допоздна. Если сегодня не позвоню до шести, значит, завтра жди звонка после обеда. А, может, заскочу к тебе домой завтра вечером, — неожиданно вырвалось у меня. — Пока.
— До свидания, Николай Владимирович... Я буду вас ждать... Только вы обязательно приходите, Николай Владимирович. Я буду ждать...
Никишова еще раз повторилась. Затем последовал вздох счастья на том конце, который тут же опустил меня, можно сказать, грешника, на грешную землю.
Отключив мобильник, я мысленно наорал на себя и подумал:
«Что же я делаю, поц ненормальный? — Я едва не послал себя последними словами. — Да ведь Никишова после моего «телефонного откровения», от счастья сожрет моюильник. Я не смогу больше беспрепятственно, не полапав, да не облизав ее пухлые губы, пройти мимо Светкиного стола в свой кабинет — изнасилует там же, в прихожей, на рабочем месте, и скажет, что так и было»...
Глава 8.
К Валентине, как и планировал, пришел к восьми вечера с огромным букетом. Наделал шороху на цветочном рынке — у двух самых крутых лучегорских продавщиц скупил все розы подчистую.
Девушка на сей раз встретила меня чуть сдержанней, чем обычно.
— Что случилось, Валя? — в моем голосе почувствовалась тревога.
— Тебя, Коля, разыскивают по всему городу. Что ты такого страшного натворил? Заскочил ко мне часа два назад как угорелый, забрал, ни слова не говоря все мои деньги и, хлопнув дверью, ушел. Я даже испугалась от твоего страшного, раздевающего, вернее, извини, скорее полусумасшедшего взгляда. Не такого, как сейчас, Коля...
— Черный Дьявол, Ломаный, — выдохнул я. — Уже и сюда добрался, скотина Калиновский. Откуда он вычислил твою квартиру? Кто его направил??? Слава Богу, что он тебя не отправил к праотцам, — едва слышно пробормотал дальше я. — Как же определить степень риска, которому подчиняется Калиновский?
— Что ты сказал? Какие праотцы? Какая степень риска, Коля? Кто этот Калиновский. Я не поняла, о чем ты только что...
— Да нет, просто так. Просто я подумал о том, что у каждого человека, желает он того, или нет, существует определенная степень риска заболеть гриппом или воспалением легких, попасть под машину или под поезд, еще чего... Короче, Валя, не бери, пожалуйста, много в голову, — не дав договорить девушке, отмахнулся я, решив дальше не посвящать Валентину в непонятно чьи планы, да и непонятно во что. Зачем Валентине лишние боли в голове да сомнения? А незачем!
— Два часа назад из органов были уже у тебя на работе. Затем нагрянули спецназовцы соседнего пункта правопорядка. Допытывались у твоей секретарши, где ты можешь в данное время быть?
— И что Никишова им сказала?
— Откуда я знаю. Она мне не докладывала. Просила, как только появишься дома, чтобы я пошла к тебе, и ты сразу позвонил ей до восемнадцати, но, поскольку уже восемь вечера, значит, ты должен немедленно ехать к ней домой, как и обещал. У Никишовой какое-то очень важное сообщение для тебя.
— Я что, ненормальный? За ней, скорее всего тоже спецназовцы слежку установили, и ее дом под неусыпным присмотром Стража.
— И наш дом тоже под «колпаком»?
— Понимаю, ты хотела бы услышать обратное, но, Валя, скорее всего, да... Хотя, ничего подозрительного, когда входил в подъезд, не заметил. Кстати, Никишова не интересовалась, где я могу быть?
— Спрашивала. Я ей сказала, что ты мне никто, только сосед, и не докладываешь о своих шагах... Короче, наврала, что ничего не знаю.
— Ты не сказала Никишовой, что я сегодня вечером приду к тебе.
— Почему я должна посвящать в это чужих людей? С какой стати? Я что, дура?
— И я так думаю, что нет, — улыбнулся я, протягивая Валентине букет цветов.
— Теперь я поняла, зачем ты брал у меня деньги. Зачем столько угрохал, Коля? Зима же! — Валентина расцвела. — Ты не поедешь к Никишовой?
— Выходи за меня замуж, Валя, — прямо с порога огорошил девушку я, пропустив мимо ушей последний вопрос Валентины.
Валентина ничего не ответила мне, лишь улыбнулась и вдруг посерьезнела, отложила розы на тумбочку и, чуть притронувшись пальцем к синяку под моим глазом, спросила:
— Откуда это у тебя, Коля?
«Даже «макияж» не помог, — подумал я. — Раньше сделать для меня подобное было проще пареной репы. Даже мама не замечала... Что-то расстроилось в последнее время в моем организме».
Я все перевел в шутку:
— Иду, значит, я по улице, и вдруг ломается ветка и... бух мне под глаз...
— С детства знаю я твои «ветки», снежки и прочее, — сразу же отпарировала Валентина. — Опять с кем-то, Коля, подрался? Из-за чего теперь? Из-за кого? Что ты натворил такого, что даже спецназ тебя разыскивает? Мне сегодня на работе девчонки подсунули газету. Там все о Черном Дьяволе. На фотографии вылитый ты. А, может, это ты и есть? А?
— Так ты выйдешь за меня замуж? — снова, теперь уже нетерпеливо и совершенно серьезно спросил я, так и не ответив на вопрос Соколовой.
— Как только ты, милый, расскажешь мне, что натворил сегодня.
Мне ничего не оставалось. Я сел на диван и разложил Валентине все по «полочкам».
Девушка узнала не только о том, что меня уже больше двух месяцев оригинальным образом «пасли» все кому не лень, но и о том, что я приторговываю золотишком, камешками, а, порой и старинными иконками.
Рассказал я и про сегодняшний день. И драку в университетском лифте живописал, и про то, как меня едва не убили в речном порту у причала, когда двое в форме спецназа расстреляли по мне, убегающему, почти два автоматных рожка.
И про Черного Дьявола — матерого зека Калиновского — сбежавшего месяца два или немного больше из колонии особо строгого режима, а по тому, как сказал мне Кулич, Ломаного, и который был у нее дома до моего прихода и забрал деньги, я тоже вынужден был рассказать...
Разве что я во второй раз не поведал Соколовой о том, что мной уже практически вплотную заинтересовался даже вор в законе некий Кривоногов. Но это для Валентины, как посчитал я, было не интересно, да и зачем ей обо всем знать? Хватит того, что тогда на вокзале ляпнул о Кривоногове. Но это было давненько, и, конечно же, Валентина запамятовала. Не повторять же еще раз. Зачем перекладывать лишние тревоги на хрупкие женские плечи? И так нагрузил Валентину по самое во!
Она не поняла о Черном Дьяволе и Ломаном одновременно, ничего и неожиданно для меня, в неприсущей ей манере, произнесла:
— Брось все, Коля. Сегодня же. Повинись, прикинься простаком, дураком, ну их, и брось все. Они, если захотят, все сделают. Даже могут убить тебя. Ты же сам говорил, что за тобой охотятся... Значит, ты не пришелся ко двору, Коля, и весь сказ. Кому, скажите откровенно, в охотку делиться деньгами?
— Придусь, — вздохнув, упрямо заметил я. — Все равно признают, Валя. Чего бы это мне не стоило... А виниться... Это последнее дело. Я родился...
Валентина хмыкнула.
— Ты чего?
— Помнишь, «Рожденный ползать...»
— Это, Валюша не про меня, — сказал я, упрямо поджав губы. — Я все равно своего добьюсь! Я не хочу крови, но если придется, поверь, не отступлюсь ни при каких раскладах! Я им, гадам, еще покажу, на что способен! Они, заразы, не знают, с кем собираются сводить счета...
Соколова увидела, как я, «улетая в заоблачную высь», преобразился, как упрямо сжались мои губы, как собрались в кулаки пальцы на обеих руках, как струнами напряглись мышцы на шее, лице...
— Где жить будем, Коля? — вернула меня на землю Валентина.
— Конечно же, у меня, Валя, — радостно пробормотал я, не ожидая, что она так быстро даст ответ на мое предложение. — Ты согласна? Все же этажом ниже, значит, на энное количество метров, как говорят, ближе к земле-матушке... А, может, с Неонилой Константиновной и Виктором Ивановичем поменяемся? Они же собираются свою четырех комнатную все равно менять на две двухкомнатные. Чем не обмен? А? А сейчас — ко мне!
Не ожидая от девушки положительного ответа, я схватил ее на руки, и хотел было понести ее к себе, на шестой этаж.
— Погоди, а как же спецназовцы, Коля? Давай переспим лучше эту ночь у меня?
— Да ну их, — отмахнулся я.
—Ну так как? У меня? Валенина подняла на меня свои красивые глаза. Согласен?
— Конечно, — тут же согласился я. Согласен, Валя.
— А как же спеназовцы, и иже с ними? — спросила Валентина еще раз.
Я только отмахнулся. Нынче мне было не до спецназовцев и, как сказала Валентина, и иже с ними...
ГЛАВА 9
...Я проснулся от настойчивого стука в дверь. Едва справившись с ужасом, заполонившим меня во время сна, я сначала никак не мог разобрать, что это не кровь пульсирует в моих висках, а стучат ко мне. Звонок на входной двери не работал: район был обесточен.
Буржуйка, в которую я не подкладывал дров, давно уже прогорела, но в комнате еще не было холодно. Снег, сорвавшийся с неба две недели назад и укутавший город, давно растаял. Циклон с запада откатил далеко холодный фронт и над городом снова повисла теплынь, которая словно нехотя отступала под натиском холода лишь по ночам.
Смахнув с лица обильный пот, я натянул джинсы, зачем-то водрузил на голову старую кепку и в сплошной темноте пошел открывать дверь. На всякий случай посмотрел в дверной глазок. Перед дверью с зажженной свечой стояла Валентина. Услужливо, по-подхалимски щелкнул замок. Девушка ворвалась в прихожую и испуганно спросила:
— Ты дома, Коля? Я думала, что ты ушел...
— Куда я мог уйти, — удивленно пробормотал я, с трудом стряхивая с себя кошмар сна. — В полчетвертого утра? На улице дикая холодина!
— Мне нынче снился кошмарный сон, Коля, — сказала Соколова, проходя следом за мной в комнату.
Неровное, несмелое, колеблющееся коротенькое пламя свечи, которую впереди себя несла, прикрыв рукой Валентина, бросало по обоям мечущиеся призрачные тени.
Я, едва сдерживая зевоту, передал Соколовой подсвечник с двумя наполовину сгоревшими свечами. Девушка подожгла предложенные и, когда все свечи выбросили миниатюрные огоньки, Валентина, укрепив на подсвечнике свою свечу, поставила его на стол и продолжила:
— Огромный локомотив мчался на меня, а затем, Коля...
— Знаю я этот сон, — устало произнес я, опускаясь на разобранную в комнате постель. Огоньки свечей мягко качнулись. — Мне он тоже каждую ночь снится. — Я ухмыльнулся.
— Да сколько же можно? — в ее голосе сама мольба.
Я поколебался, затем неожиданно бросил:
— Да и на немощных, видимо, тоже коротышки насылают свои сны, Валя. Конечно, пока мы не можем узнать, верно ли мое предположение: немощные молчат. Как мне кажется, во сне немощным полутораметровые «показывают нечто иное, отличное от нашего. Мужчины, например, влюбляются в прекрасных Афродит, женщины — Аполлонов, а дети... Дети, Валя, играют с полюбившимися героями мультфильмов... Ты заметила, что немощные улыбаются во сне, часто радостно смеются. Значит им снится исключительно приятное! А все не стерилизованные, в том числе и мы с тобой, для коротышек ни что иное, как отходы производства, брак, если хочешь, и пока наши мозги не кастрированы, не подведены под усредненный стандарт полутораметровых, нас все время по ночам будут преследовать сны с локомотивом... Кстати, локомотивом «пугают» и Полетова...
— Я тоже думала об этом, Коля, — сразу же согласилась Соколова. — И я ненавижу этих чертовых ублюдков!
— Можешь ненавидеть их сколько угодно, — я улыбнулся. — Полутораметровые, Валя, заслуживают большего, чем ненависть к ним, но...
Я на время замолчал, глядя на Соколову, которую и в этот раз нетерпеливо раздевал взглядом, как и в свою бытность Оксану, и мысленно прикасался ко всем клеточкам ее тела, тонкой шее, соблазнительной груди — ко всему, что было ее, и не мог сосредоточиться на только что сказанном чтобы довести свою мысль до логического завершения. Когда же я, наконец, открыл рот, Валентина, заждавшись, опередила:
— Вот ты, Николай, растерялся, а я бы их уничтожила. Всех до единого! Я бы их всех убила, Коля! — Уверенно, почти на одном дыхании, выпалила Соколова.
— Я бы тоже, Валя, — тотчас согласился я, но мы, к сожалению, пока что только пешки на начальной стадии игры, и, выражаясь шахматной «терминологией» нашего бывшего соседа Якова Софроновича, мы лишь пешки в этой идиотской «игре на выживание», в игре «кто — кого». Я позавчера приволок полутораметрового домой, ну и что, думаешь, добился от коротышки чего стоящего? Ни в жисть, как говаривал мой отец. Так, мелочи. Позавчера я думал, что информации более, чем достаточно, но сегодня, вижу, этого мало. Как кот наплакал...
Соколова стояла в полутора метрах от меня, широко распахнув глаза, как это могла делать только она. Возможно поэтому мне показалось, что девушка не все поняла из сказанного мной и пока еще медленно «переваривает» новую для нее информацию.
— Так ты поняла, Валя? — спросил еще раз у девушки я.
Соколова кивнула головой:
— Ты захватил в плен полутораметрового? Но как? Где?
— Рядом с Каштановой.
— И он сейчас у тебя в квартире? — голос Соколовой перешел на шепот.
— Можешь взглянуть на него поближе. Молчит, гад короткомерный.
— А он тебя не пытался...
Я улыбнулся, взял девушку за руку:
— Пойдем, взглянешь на коротышку. Он теперь почти что смирный. Как центральный глазище ему «отрубил», посмирнел, но подолгу молчит, скотина. Пока из него вытянешь что-то, можно с ума сойти...
— Н-нет! — с трудом выдавила из себя Валентина. — Не хочу, Коля. И ты с ним там поосторожней, пожалуйста...
— Не хочешь — твои проблемы, — сказал я и впервые в своей жизни посмотрел на Валентину с другой стороны.
«А Соколова все равно красивая. Диковата, но симпатична до одурения... Даже краше Оксаны... Неожиданно из неоперившегося гусенка, она превратилась в прекрасную гусыню».
Я уже в который раз едва сдержался, чтобы опять не расшаркаться перед Валентиной. Девушка, как включенный электромагнит железку, притягивала меня к себе. И с каждым разом все круче и сильнее.
Раздумывая над этим, я пришел к выводу, что меня тянет к Валентине неизвестность и потому, что все ее прелести как щитом скрыты от глаз одеждой. Мы даже первой любовья с ней занимались в темноте… Где уж что увидеть? Да и душа, порой раскрытая до беспредела, а попробуй, войди в ее душу?
— Одевайся, Коля, я отвернусь, — устало сказала мне Соколова и прошла к креслу. Аккуратно подобрав свою клетчатую юбку, села и, повернув голову, уставилась в глухую стену.
— Ну, вот… — начал было я. — Почему я должен тебя стесняться?
— Всё равно, — вдруг упрямо сказала Валентина. — А про то, что было, давай не будем сами себе афишировать. Хорошо? — спросила она непонятно о чем.
— Все, Валя, я готов, — через пару минут сказал я, напялив на себя рубаху и куртку. — Могла бы и не отворачиваться, — все же добавил.
— Ты знаешь, Коля, я за тебя боюсь, — тихо произнесла Валентина, повернув аккуратно причесанную голову и подозрительно взглянув на меня. — Привел в дом полутораметрового, ведь он может тебя...
— Да не кастрирует он мне мозги, Валя, не переживай... Конечно, я прекрасно понимаю, что это не собачонка с бантиками, но с ним сдюжу. Он уже пробовал накинуть мне на шею «удавку». Как видишь, я жив и здоров... Силенки ему не хватило...
Я поймал ее настороженный взгляд.
— У тебя, Коля, сегодня глаза, как... у больного. Нынче ты не такой, как всегда. Словно за ночь изменился.
— Ну, понятно, мы эту ночь были врозь…
— Брось юморить, Коля. Ты на самом деле стал каким-то не таким. Изменился, как мне кажется, в худшую сторону. Может, это на тебя так подействовал коротышка. Молчит, но на ус мотает и потихоньку делает свое дело... А что, когда ему необходимо время для того, чтобы тебя заарканить? Иожет, этот его тетий глаз ни при чем? Помнишь, немощные появились у дома лишь через трое суток...
Я почувствовал, что Валентина пыталась сказать это поубедительней, но вышло у нее надуманно.
— Не дрейфь. И на прореху найдется заплата, — переврал я известную пословицу.
Соколова вздохнула и быстро встала.
— Уходишь?
Девушка кивнула.
— Испугалась коротышки? Хоть бы взглянула на него... Крас-савец, — я специально растянул слово, чтобы вышло поубедительней. — Сядь, посиди, я сейчас его выведу...
— Вот когда ты скажешь, что нашел настоящее противоядие против полутораметровых — тогда взгляну, а сейчас — пустая трата времени, — сказала Соколова, но послушно присела назад, в кресло. — Конечно, я бы с удовольствием врезала ему по мозгам, да ты этого не позволишь... Как же, «выставочный экземпляр». Разве не так? — в голосе Соколовой было презрение.
Я ничего не ответил ей тогда, только уколол ее презрительность пронзительно-уничтожающим взглядом, встал с уже прибранной кровати. Меня, как наркотик, тянуло снова заняться выколачиванием информации из коротышки, но ум возобладал. Я подошел к окну, открыв форточку, закурил. В комнату пахнуло холодом и сыростью, да, еще, дымом от сигареты, который норовисто возвращался назад, в комнату. Я повернулся от окна, захлопнул форточку, поскольку понял, что дым в уличную сырость не будет уходить, и уже спокойно курил просто в комнате, аккуратно стряхивая пепел в пепельницу, которую в свое время сделал из консервной банки.
На диване и столе был все тот же холостяцкий бедлам. Я стоял у окна практически неподвижно, затем снова повернулся к холодному стеклу, приблизил к нему лицо и внимательно уставился наружу, словно высматривая там, в промозглой ночи кого-то, очень нужного ему именно сейчас.
Запотевшее сверху стекло наполовину скрывало от моего взгляда темные и, возможно тем пугающие окна дома напротив, где в комнате Оксаны еще недавно горел несмелый и одинокий огонек свечи. Недели полторы назад и он не появился. И теперь дом напротив был угрожающе нем и унизительно сер. И еще что-то было в нем. Что именно, я в данный момент не знал. Наверное, в том многоэтажном доме была обреченность. Она давила на меня, окольными путями пробиралась в мои раскаленные мозги... Не отрываясь от окна, я неожиданно затылком почувствовал в ответ отнюдь не приятный, колющий взгляд Валентины.
«Странно, — подумал я, — в меня, вместо зондировавшего своими мыслями коротышки нынче, теперь уже не больно, а осторожно, по-воровски, впились острейшими иглами мысли Соколовой. Они в одночасье «взвинтили» мое «я».
— Ты думаешь, Валюха что я постепенно и неотвратимо схожу с ума? — я резко отстранился от холодного окна. — Мыслишь, что и на меня с определенного времени «положили» свой бешеный взгляд полутораметровые ублюдки? Ну, хотя бы этот, которого я приволок сюда? Нет, Валя! Этот не успел даже пискнуть, — я, кивнув на закрытую дверь спальни, ощутил, как на моих крепко сжатых и от этого казавшихся тонких губах, обиженно задрожал давно потухший окурок сигареты. — Я, Валя, отнюдь не чувствую себя раком отшельником, и не собираюсь им быть и впредь! Тебе, надеюсь, ясно?
— Ты что это, Коля? — испуганно спросила Валентина. Я и не думала... так... — Краска, появившись вначале на ее щеках, быстро залила все лицо девушки.
Меня охватила злость, могущая вмиг перейти в неописуемую ярость:
— Думала — не думала... Разве в этом дело? Думала! Знаю, что думала, — уже упрямо произнес я, чеканя каждое слово.
— Да нет же, Коля!
Обида так и рвалась из нее. И еще — необыкновенное упрямство. Я осознавал, что Валентина основательно обиделась на меня. Хотя, наоборот, скорее всего я должен был в первую очередь обидеться на нее. У меня было на то основание: я поймал и смог расшифровать ее отнюдь не чистые мысли.
«Валентина, понятно, не святая, но так думать обо мне... — меня прошиб пот. — Если я прочел, не прикладывая никаких усилий, словно раскрытую книгу, мысли Валентины, — думал я, — и знал то, о чем думала она несколько минут назад, значит, со мной произошло нечто неординарное... Может, и впрямь так на меня подействовал контакт с коротышкой?»
— Я права, Кравцов? — неожиданно ворвался в меня ее привычный упрямо-властный, почти командный голос.
Я поднял на девушку глаза. Валентина осталась сидеть в кресле, упрямо поджав губы. В отчаянии закрыл глаза, поскольку не хотел видеть ее такой. Масса рваных мыслей девушки подобно урагану или смерчу совершенно беспрепятственно врывалась в меня, вонзалась многочисленными уколами неисчислимого множества шпаг в мозг и творила там все что хотела. Справиться с ними я не мог. Я не знал даже почему, но мысли Валентины возобладали на некоторое время над моими мыслями и творили в мозгу нечто несусветное...
Вышел настоящий винегрет...
Это продолжалось недолго. Я, быстро научился экранироваться от ее мыслей, которые тот час напрочь исчезли из моего мозга. Все до единой. Практически в тот же миг я понял, какое блаженство ощущать себя полностью свободным. От кончиков волосков на голове — до кончиков ногтей на больших пальцах обеих ног.
Меня словно прорвало:
— Ты крайне не права, Валентина, и мысли все свои злобные относительно меня, оставь для себя, или для кого-то другого, ну хоть для принесенного мной коротышки. При чем тут я. Ты хотела врезать его, избить — пожалуйста, но не трогай меня, не лезь беззастенчиво в мой мозг и не мельтеши там по моим мозговым клеткам. Лады?
Своеобразный мостик,образовавшийся так едавно между нами внезапно обрушился, канул в пропасть неведения и я вдруг осознал, что не должен был этого делать. Не должен был говорить Валентине о том, что нашел способ читать чужие мысли... И еще, после «откровения» я понял, что, несмотря на мое желание, больше ни одна «скрытая» мысль Валентины, даже паутинисто не прорывается в мой мозг. Девушка тоже умело, хотя, может, и не знала как, но поставила барьер...
— Можно подумать, Николай, ты знаешь лучшее решение? Надеюсь, только Бог знает его. — В глазах Соколовой загорелся огонек надежды. Она буквально вмиг оттаяла...
— Как хочешь, но когда-то ты поймешь, что была крайне не права, Валя.
Соколова вновь взъерошилась, холодно взглянула на меня и нетерпеливо, в сердцах выпалила.
— Никогда! Никогда я не буду такой, какой ты ожидаешь увидеть меня. Прости, но твои потуги, Николай, до одного места.
— Выдала.
— Нет, ты скажи, Кравцов, — упрямо поджав губы, настаивала на своем Валентина.
Не найдя что ответить взъерошенной девушке, я поднес зажженную спичку к окурку, смачно затянулся. И лишь когда спичка догорела до конца и обожгла кончики пальцев, чертыхнулся.
— Смотрю на тебя, Николай Владимирович, — Соколова опять наёжилась, перешла на сугубо официальные нотки, — и удивляюсь: кто же виноват в том, что ты в холостяках ходишь?
— Таким образом, теперь ты, предлагаешь мне руку? — я подумал, что до меня, наконец, дошло, к чему клонит Соколова... — Чтобы я, так сказать, перебесился? Раз так, то я сейчас же выброшу этого ублюдочного коротышку в окно. За ночь я не добился от него ничего существенного. Разве что недомерок попросил у меня на чистом русском языке воды, да мысленно сказал, что они сообща оккупируют всю Землю, затем наши мыслеобразы, которыми мы думаем, а потому и существуем, сожрут, как чересчур голодные одичавшие псы, набросившиеся на жертву. Я сейчас же выброшу полутораметрового в окно и даже не провожу взглядом его летящее с верхотуры тело. Пусть шмякнется об асфальт и отдаст душу тому, кому они, почившие, отдают...
Я подскочил к двери спальни.
— Да ничего я тебе не предлагаю, Коля. Погоди! Не пори горячки! Может, еще что-то из него выудишь?
Я застыл на месте, повернулся к Соколовой и попытался снова нахально проникнуть в ее «мозги», чтобы «покопаться» там. Мне захотелось узнать, что же замышляет Валентина? Но в то же время, меня мучила совесть. Я чувствовал себя вором чужой памяти, хотя мне необходимо было расставить все точки над «i» именно сейчас. Словно кто-то приказывал это сделать. Помимо моих желаний... А не оставленный ли в спальне полутораметровый?
Огонек на кончике сигареты отображался в оконном стекле, как в зеркале и дрожал. Это дрожала рука, пальцы, а в них и сигарета. Это дрожала, словно подвешенная за паутинку, моя душа...
— Я не хочу разбивать твоих маленьких грез, Николай, — неожиданно ворвался в меня ее терпеливо-нежный, привычный голос. — Пусть они останутся с тобой до утра. Можешь думать обо мне, что хочешь, но лучше занимайся коротышкой. А я...
— А тобой займусь чуть позже, в более благоприятное время и более благоприятной обстановке? — едва слышно, для самого себя пролепетал я.
— Я тебе уже сказала, что думаю по этому поводу. А по морде, прости по физиономии, в первую очередь желательно смазать тебе, прежде, чем ты займешься своим полутораметровым... — резко сказала Соколова, повернувшись ко мне лицом, затем взяла из подсвечника «свою» свечу и торопливо прошла в прихожую.
Сообразив, что так можно основательно поцапаться, я потеплел, словно что-то, мешающее доселе мне, прорвалось:
— Да не бери ты много в голову, Валя. Чего не бывает. Мы на взводе. И ты, и я, и те, кто остался здесь еще здоров... Погоди, сейчас буржуйку организую, чаю попьем в тепле.
— Не надо, — упрямо проговорила Соколова. — Я не хочу!
— Тебя проводить? — спросил напоследок я.
— Как хочешь, — послышался ее голос из прихожей. — А вообще-то, не надо...
Я не послушался и прошел следом за девушкой в прихожую. Она, поставив свечку в баночку на трюмо, одевала куртку.
— На завтрак и обед продуктов у нас еще хватит. На ужин надо добывать. И дрова, и провиант, — сухо сказала она уже стоя у двери. — Не опаздывай, пожалуйста. И не провожай дальше. Я пойду сама... Займись лучше «гостем»...
Дверь, устало скрипнув, снова оставила меня в квартире вместе со связанным по рукам и ногам полутораметровым, который оккупировал мою спальную кровать. Черные мысли, как пауки, начали нахально и последовательно плести в моем уставшем мозгу черную, сырую паутину одиночества и страха.
Я, обойдя «мертвую» буржуйку, снова подошел к окну, выглянул в черноту ночи и ничего за двойным оконным стеклом не увидел. Словно кто-то взял и задернул перед глазами светонепроницаемую ширму, напрочь отгородив от суеты сует, ото всего, что располагалось вне комнаты...
Чтобы не пугаться непроглядной черноты и не пугать ее саму, я, отойдя от окна, прошел вглубь комнаты к столу, на котором в подсвечнике вяло покачивались два огонька, сел в кресло. В нем минуту или полторы назад, сидела Валентина.
Кресло, как показалось мне, было теплым, и на нем осталось нечто такое, что практически вмиг убаюкало, рассеяв, словно сеятель пшеницу, сомнения и страхи, лезшие ко мне со всех сторон. Видимо, в мелких порах подушек, в самой обивке кресла, заблудилось ее, еще не улетучившееся вместе с госпожой, негрубое «Я»...
* * *
Я очнулся от грохота в дверь спальни. Там бесновался полутораметровый. Не зная, как поступить, я подумал, что пришельца следовало бы покормить. «Без жратвы окочурится ненароком. А, может, как предлагала Валентина, продрог, бедняга», — подумал я, но мне стало все равно. В спальню без подручных средств решил не входить. Коротышка мог за время отсутствия натворить там чего угодно. Если он поднялся с кровати и выбивает дверь, то в элементе мог освободиться и от повязки на центральном глазище, а тогда, пиши, Кравцов, пропало.
Взяв в углу карниз, я, на всякий случай подпер дверь, рядом разостлал плед, которым намеревался, если коротышка проломится из спальни, сразу же накинуть на его центральный глазище.
— Ты чего? — послал полутораметровому мысленный запрос я, и тут же добавил, — поумерь свой пыл, скотина, не то размозжу твою поганую голову!
Удары в дверь стали потише, затем совсем прекратились. Полутораметровый соображал, что ответить мне, либо понял, что с ним здесь и не собираются шутить.
Тишина за дверью была столь долгой, что я стал прислушиваться. Вдруг в мертвой предутренней тишине раздался звон разбиваемого стекла.
Я не выдержал и, схватив плед, отбросил от двери карниз и ворвался в спальню. Успел увидеть лишь короткие обрубки ног полутораметрового, мелькнувшие за окном.
Не соображая, что могу напороться на глазищи других полутораметровых, я метнулся к разбитому окну.
Коротышка уже подлетал к земле и шмякнулся о тротуар всей своей массой. Из-под него брызнула белесая жидкость и расплескалась, пенясь и шипя, как перекись водорода на ране, по всей ширине тротуара, достав даже до проезжей части.
«Туда тебе и дорога, паразит! — подумал я, сожалея, что не выбросил коротышку из окна еще раньше, как хотел это сделать при Валентине. — Остекление в окне разбил, ублюдок короткомерный. На зиму глядя! Теперь в соседнем доме стекло придется позаимствовать...»
* * *
Я хотел коротко рассказать Валентине перед самым обедом о происшествии с полутораметровым, но девушка отмахнулась, мол, это мое личное дело. Подобное задело меня, но я не подал виду.
Обед затянулся часов до трех. Пока накормили всех немощных целого подъезда, примыкавшего к нашему, устали. У меня даже поджилки тряслись. Где уж Соколовой, которой пришлось, пока я прохлаждался на своем диване да покуривал сигарету, а затем читал какую-то брошюру, готовить на двух буржуйках еду...
Кухарка из Соколовой, в первое время была не ахти. Но с каждым разом варево ее получалось все вкуснее. Валентина неплохо приспособилась варить и из концентратов. Хотя во время каждого приема пищи мне вспоминались непревзойденные обеды, завтраки и ужины, которые готовила в свое время моя покойная бабушка. Но теперь мне приходилось есть то, что варила соседка.
После обеда, договорившись о ночной вылазке за Зону, разбрелись по своим квартирам.
Кое-как загородив фанерой и законопатив тряпками щели в оконном проеме в спальне, я вернулся в комнату и, сметя с дивана на пол охапку одежды, прилег даже не растопив буржуйку. Поход в соседний дом за стеклом решил отложить на завтрашний день, а сейчас полностью расслабился. Чтобы собраться на предстоящую ночь с силами. Лежал и смотрел за солнечной полоской, которая уныло проползла по паласу и остановилась, надоедливо расширяясь на диване. Я встал, наполовину задернул штору и подумал, что раньше никогда не видел солнца в этой комнате, поскольку в это время дня всегда был на работе. По субботам же и воскресеньям — пропадал на даче...
О, это были прекрасные дни... Все текло своим чередом. Все было так спокойно, так обыденно, словно так могло продолжаться всегда.
«Права была цыганка, — закрыв глаза, думал я, — которая пристала ко мне на улице у Центрального рынка. Она тогда, предложила мне за мелочь погадать.
Черноглазая, лишь бегло взглянув на левую ладонь, сказала, что все изменится в моей жизни буквально через год-полтора. Ну, по крайней мере, через два...
Как в воду глядела, черноглазая...
Погадать-то погадала, но потом от «гонорара» напрочь отказалась. Просто сделала такое удивленное лицо, что мне стало не по себе».
— Со мной что-то случится плохое? — спросил я тогда у чернявочки.
— Да ничего с тобой, красивый, не случится такого, от чего волосы стали бы дыбом. Так, нечто... Ты будешь в двух ипостасях, милый. Одно время даже в... трех. Ты будешь чужак среди своих, и такой же чужак среди чужих... Неприятности тебя ожидают, но с ними ты сдюжишь, справишься, красивый... — цыганка, взглянув на меня, только тяжело вздохнула и виновато опустила свои тяжелые черные глаза. Видно было, что она больше ничего не скажет мне. Затем девушка снова подняла, на меня, растерянного, свои, теперь уже извинительно-предупредительные глаза:
— За это провидение я не возьму с тебя, ни копеечки. Ты не такой, как все, красивый, потому и не возьму. С тебя грех деньги брать...
Сказала и растворилась в толпе.
Я стоял посреди многолюдной улицы, ошарашенный и долго мял в руке деньги, так и не поняв, к чему она приплела все?..
...О том, что пришло время собираться в дорогу, грубо и бесцеремонно напомнил мне будильник, стоящий на письменном столе среди кучи бумаг, почти догоревших свечей и прочего хлама...
Смахнув с себя остатки сна, я вскочил с дивана и подошел к окну, выглянул наружу.
На улице было еще довольно светло, а, значит и опасно. Тело коротышки, выбросившегося из окна, исчезло. На тротуаре и части проезжей улицы осталось лишь прожженное пятно. Скорее всего, полутораметрового подобрали «свои». А теперь глазастые в отместку за сородича, могли устроить у выхода из дома засаду, как это было в соседнем. Я долго и внимательно наблюдал за пустынной угрюмой улицей до тех пор, пока соседний дом окончательно не накрыли синие сумерки.
Набросив на себя темную куртку и прихватив видавший виды огромный рюкзак, через пару минут был уже на лестничной площадке. Валентина тоже не заставила себя долго ждать.
— Ну что, коротышка молчит? — спросила Валентина вместо приветствия.
— Навсегда замолчал, — отмахнулся я.
— Ты его порешил? — в вопросе Соколовой было одобрение.
— Сам выбросился из окна.
— Туда ему и дорога. Ты хоть что-то разведал о них новенького.
—Да так. Чуть-чуть, — я вздохнул.
— После расскажешь?
Я улыбнулся и кивнул головой. Валентина была прежней, куда и делись ее подозрительность и колкость, на которые Соколова была особо горазда буквально несколько часов назад..
Мы быстро сбежали по лестнице вниз. Осторожно приоткрыли входную дверь. Поблизости было тихо и темно. Пялясь в темноту, продуманным с обеда маршрутом, побежали к ограде.
Квартал, еще один...
Впереди уже замаячил вход в парк. В это время девушка вдруг больно дернула меня за руку.
Рывок был настолько сильным, что я упал на колени, перевернулся и мешком покатился с пригорка. Еще бы миг, и свалился в холодный ручей. Валентина все же умудрилась схватить мою руку мертвой хваткой и смогла затормозить. Остановились буквально в нескольких сантиметрах от обрыва. Уж если бы нас смахнуло туда, внизу и костей не собрали бы.
Машинально пробормотав слова благодарности, я тут же грязно выругался, поскольку оперся содранной ладонью о землю и едва не взвыл от боли. Тяжелые слова из моего рта Валентина вовремя остановила, зажав мне свободной рукой рот. Через мгновение, прошептала:
— Медведь!
Я уже раскрыл рот, чтобы отругать, но едва не прикусил язык: по тропинке прямо на нас неуклюже спускались четверо полутораметровых. Именно здесь я, съедаемый страхом, рассмотрел коротышек во всех подробностях. То, что я видел раньше, в подзорную трубу на спортивной площадке перед домом — мелочи. Да и «домашнего» я как следует не рассматривал, поскольку, оставил свободными лишь два небольших глаза...
Свет прожектора бил трехглазому чудовищу в лицо. Слоновьи кожистые складки, висящие прямо из-под черной широкополой шляпы с большим белым кругом на правой стороне, двумя волнами спускались на левый и правый, похожие на узкие щели глаза, прикрывая их от яркого света. Средний, похожий на объектив фотоаппарата, немигающий глазище, казалось, видел все. Во всех трех глазах полутораметровых, и особенно, в среднем, прятались ум и опасная, угрожающая сила.
Медленно перебирая своими неприятно зелеными обрубками, покачиваясь всем телом, словно шли по натянутому канату, полутораметровые несли на своих руках — толстенных сосисках продолговатую коробку. Несколько черных кнопок, пара толстых пластин, выпирающих прямо из центра... Она, видимо, была тяжела, поскольку слышалось учащенное дыхание коротышек, похожее на кашель захлебнувшегося человека...
Пройдя вперед еще пару метров, коротышки поставили свою тяжелую штучку на землю и начали что-то усердно «ворожить» на продолговатой панели этой «игрушки» своими короткими обрубками.
В этот миг я понял: полутораметровые дичатся темноты. Вот и мой бывший пленник загибался не от холода, а выскочил из окна на свет... Продолговатый же предмет ни что иное, как аккумулятор.
Все правильно: ночь, и масса прожекторов, вернее, нечто похожего на них именно в тех местах, где «обитают» коротышки. Либо там, куда они направляются... Эти устанавливали новую энергетическую линию для освещения очередного участка и им совершенно не холодно. В этой же одежде коротышки ходили и в жару, и сейчас им холод нипочем...
Соколова тоже будто подавилась, когда так близко увидела черную шляпу с белым пятном — обязательный атрибут полутораметровых.
Сначала и Валентина и я растерялись, но уже через миг, не сговариваясь, поползли за железобетонную панель перекрытия, в темноту, которая нам была как нельзя кстати.
— Передохнем? — прошептал я как можно тише, приблизив свои губы к уху Валентины, когда мы скрылись за плитой.
— Попробуй, — так же тихо произнесла девушка, наконец отпуская руку. — Хотела бы я посмотреть, как это у тебя получится. Ну и ублюдки паршивые!
— Премерзкая дрянь! — согласился я. — Если бы не думать о еде для немощных — другое дело, а так... Мы бы с тобой, Валя, последовали примеру многих жителей нашего района, смылись куда глаза глядят из этого паршивого места... — мечтательно проговорил я, высовывая из-за плиты перекрытия голову, чтобы узнать, где сейчас полутораметровые. — И нашли бы мы с тобой тепленькое местечко, да организовали там свое гнездышко...
— Опять ты, Кравцов, за свое, — уколола меня Соколова пренебрежительным взглядом. — Это тебе так хочется, — упрямо повторила Валентина. — Неужели нынче немощные для тебя ничто, пустое место?
— Каждый Валя, мечтает о тепленьком местечке. Разве ты исключение?
— Размечтался... Тебе подавай тепленькое местечко? Тебе и всем... Для всех тепленьких гнездышек, не хватит. Основной массе уготовано отнюдь иное, Коля. Кому-то нужно прозябать и в самых паршивых дырах...
— Ты хочешь сказать, что мы с тобой попали как раз в когорту неудачников? — шепотом спросил у девушки я.
— Хватит об этом, — недовольно прошептала в ответ Валентина и вдруг громко вскрикнула:
— Аа-а-а-а!!!
— Что случилось? — я с перепугу снова едва не свалился в овраг, по которому глубоко внизу среди острых гранитных глыб бежал уже подернутый по краям тончайшим ледком ручей.
— К-к-р-ыы-ссы! — девушка указала дрожащей рукой чуть левее от того места, где стояли останки допотопного автомобиля.
Мой взгляд споткнулся на сером крысенке, который юркнул под груду поржавевшего металла следом за длиннющим хвостом разжиревшей мамаши.
— Ты что, не смогла сдержать свои эмоции? — испуганно, полушепотом спросил я, поскольку понимал: крик Валентины уже услышали недомерки, и буквально через несколько минут будут здесь.
Я вновь приподнял голову над плитой и перевел глаза на полутораметровых.
Коротышки, оставив свое занятие с незнакомым мне предметом, выпрямились и повернули головы на крик.
Все внимание их оказалось на участке, где находились я и Соколова.
Увидев, что полутораметровые чересчур внимательно смотрят в нашу сторону, я так вжался в землю, что, казалось, влажная холодная земля полезла мне в ноздри и рот.
Переборов первую волну страха, я опять поднял над землей голову и осторожно скосил глаза на сгрудившихся коротышек. Соколова тоже осторожно, из-за плиты перекрытия, созерцала за их действиями.
— Сматывайся! — вдруг резко сказала Валентина. — Ты должен спастись! Немощные ждут...
— Да пошли они все подальше! — раздраженно сказал я. — Что я с ними, немощными один буду делать, Валя? Ты как заправский кукловод, держишь все ниточки нашего сумасшедшего дома, знаешь, как, кому и что нести поесть, кормишь их, как младенцев... А я... Да я в первый же день на все наплюю. Я, Валя, всего лишь... мужик!
— Не посмеешь наплевать на судьбу немощных, хоть ты и мужик. Ты ведь не такой, Николай!.. — тихо произнесла Валентина и просяще посмотрела на меня.
— Тем не менее, я все же сделаю так, как сказал, — упрямо повторил я. — Даже не проси.
— Я прошу не оттого, что прошу, а от безысходности, Николай! От безысходности...
— Не мужское это дело! — я упорно пытался доказать девушке свою беспомощность, бесполезность в неблагодарном деле. — Без тебя в подобной ситуации, я ноль без палочки, мыльный пузырь, несущийся под напором ветра на острие иглы. Мужчина прежде всего — воин, защитник, а уж потом все остальное... Трехглазые ублюдки вмиг превратят тебя в... — я не договорил скорее всего потому, что не хотел обидеть Соколову. — С одним бы я, конечно же справился, но их — четверо и вскоре примчится сюда еще не одна дюжина, а это, сама понимаешь, проблематично... Бежим вместе! Успеем. У забора, есть узкий проход. Помнишь, мы так к молочному магазину неделю назад проходили. А без тебя... Я никуда без тебя даже с места не сдвинусь... Сматываемся, пока не поздно!
Соколова не ответила мне и была, как показалось, далека ото всего, что творилось вокруг. Возможно, девушка уже готовилась к встрече с полутораметровыми.
Мне очень захотелось закурить, но сигареты давно у закончились, и я прорычал:
— Бежим! Пока коротышки не набросили петлю на наши шеи! — в свои слова я вложил столько жару, что Валентина, наконец, вышла из транса и повернула ко мне лицо. Глаз ее я не видел. Было темно. Только представил их: открытые, пронизывающие. И на сей раз в них была надежда на спасение, вера в мои слова, и доброта...
— Ты абсолютно уверен, Коля, что мывдвоем выберемся отсюда целыми и невредимыми? — шепотом спросила Валентина. Голос ее дрожал. Если бы я прикоснулся к ней тогда, почувствовал бы, что она вся, как в лихорадке, дрожит.
— Абсолютно? Нет, — сказал я. — Я вообще не знаю, смоемся ли мы отсюда целыми, что нас не накроют коротышки в каком-то другом месте. Короче, оставь свои выдергивания на потом. И достаточно глупых разговоров. С каждой секундой, петля вокруг нас затягивается все туже и туже. Через минуту наши шкуры уже не спасет ничего... Десять метров ползком до забора, а затем — ноги на плечи, — прошептал я.
— Хорошо, — меланхолично сказала девушка и поползла вперед, минуя обрыв.
Через пару минут, повернув налево у старого кирпичного забора, огораживающего площадку бывшего детского сада, я и Соколова вскочили на ноги и побежали через заваленный хламом проход еще метров тридцать пять вниз. Затем мы помчались вверх, мимо зияющего пустыми черными глазницами окон молочного магазина с разбитыми стеклами, обогнули поваленное дерево и, запыхавшиеся, остановились у частного гаража. Он одинокой темной громадиной стоял на краю котлована, вырытого уже давно под новый небоскреб и служил нам неплохим ориентиром.
Переведя дух, прислушались. Как нам показалось, полуметровыми здесь и не пахло.
Однако, мы были не правы. Неожиданно, почти рядом с нами, вспыхнул яркий свет. Он больно полоснул по уже свыкшимся с темнотой глазам и на миг ослепил. Широкий яркий луч норовисто пробежал по руинам пятиэтажки, высветил заляпанную белой краской дверь гаража, забросанную обломками плит перекрытий и еще чем-то массивным, остановился на секунду на детской песочнице с поломанными качелями, затем переметнулся куда-то правее, вверх, и утонул ветвях кленов. Прожектор полутораметровых в поисках жертвы мотался по ближайшим закоулкам. Если бы коротышки повернули свет чуть левее, мы, прижавшиеся к поросшей сорняками земле, сразу же попались бы им в лапы.
Рядом с мощным ливнем «огня», исходившем от ближайшего прожектора, начали дружно появляться скромные, но все приближавшиеся и прибавлявшие в силе, снопы света от других прожекторов. Их хозяева постепенно сужали участок, дабы придти к исходной точке.
«Где она взялась эта разжиревшая паршивая крыса со своим крысенком? — зло подумал я. — Все было бы нормально».
— Они прочесывают квадрат за квадратом, Коля, — прошептала Валентина. — Нам отсюда не выбраться. Оставь меня одну. Коротышки схватят меня, и тем удовлетворятся... Хоть ты останешься невредимым! Они слышали, как кричала женщина...
— Им пополам, кто кричал, — рассерженно бросил я.
— Но почему полутораметровые не дают людям даже продохнуть? — В голосе Валентины — сама обреченность. — Почему они, слоняясь по улицам, по пустырям и везде, не лазят по домам, не заходят в подъезды и не ловят там оставшихся не кастрированными «мозготерапией» людей? Ведь так они могли бы запросто поймать нас, и других, оставшихся при полном рассудке, и сделать, придурков без памяти...
Я не ответил девушке, поскольку понял: что Валентина перестала верить во все, и была согласна опустить руки и сдаться в обрубки коротышек.
Услышав, как что-то упало позади меня подобно небольшому кулю с мукой, я обернулся и увидел, что это Соколова упала в обморок.
Невдалеке что-то ужасающе рвануло. Может, это были остатки магистрального газопровода? Я не знал. Земля у нас под ногами вздрогнула, асфальт вспучился, заходил ходуном. Это продолжалось не больше тридцати секунд. Затем асфальт почти по человечьи всхлипнул и начал трескаться и ломаться, обнажая под собой тучные пласты щебня, покрученные инженерные сооружения. Справа и слева заполыхало. Огромные огненные языки яростно и жадно лизали бетонные блоки, прорываясь наружу из непроглядной темени черных пустых оконниц. Рядом с домом, как мороженое в жаркий солнечный день, плавилась пластмассовая будка строителей. С нее стекала вниз зеленоватая с темно-синим отливом пузырящаяся масса, которая в любой момент могла выплеснуться на тела двух земных крошек...
— Бежим, Валя! — я резко вскочил и поднял с земли пришедшую в себя Соколову.
Было что-то внушающее страх в моем голосе. Страх за девушку, страх за себя, свою жизнь и ее... С этой минуты я становился личным телохранителем Соколовой ото всех неприятностей, которые могли встретиться на пути девушки.
Поскольку Валентина не ответила мне, я, не скрывая недовольства, прорычал:
— Я же тебе сказал, немедля уносим отсюда ноги!
— Куда? — Испуганно спросила Соколова, но уже не упиралась. Не дождавшись ответа, она ринулась вслед, догнала, схватила за руку.
— Надо как можно быстрее вырваться из этого ада, Валя, не то сгорим здесь заживо. Пронесло от одной беды, попали в другую, — быстро говорил я Соколовой, не снижая темпа бега и цепко держа ее за руку, чтобы девушка не отстала.
Дым. Пыль. Треск. Нарастающий гул...
Все это преследовало нас еще долго. Мы бежали, часто цепляясь о камни, какие-то стержни, забитые и искалеченные ржавые трубы... Темнота впереди была такой плотной, что всё: дома, деревья, кусты, сараи — химерами нависали над нами.
Страха не было. Так уж получалось, что мы будто носом чуяли места, где можно было напороться на западню трехглазых чудищ, хотя в этом хаосе темени можно было ожидать чего угодно.
Я еще немного пробежал бы, но меня остановила Соколова. Судорожно хватая открытым ртом воздух, озираясь назад, где все еще полыхало, я, наконец, взволнованно выдавил:
— Тебе плохо, Валя?
Девушка ничего не ответила. Ухватившись рукой за дерево, Соколова обессилено опустилась на землю. Ее пустой пятнистый рюкзак укрыл, как одеялом, хрупкую спину. Юбка впереди чуть приподнялась, оставив открытыми выше колен на холодной земле белые ноги Валентины.
— С-с-с-о-ба-кки, — зло выругался я.
— Кто? — едва подала голос Соколова.
— Да все, — резко сказал я, стаскивая со своей спины рюкзак. — Положи под ноги и укрой их, — побеспокоился я. — Простудишься. Тебе перед выходом из дома нужно было брюки одеть...
Соколова не ответила. Видимо ей было уже все равно.
Я аккуратно подоткнул под нее свой рюкзак и сел на оставшийся кусок сам, обратив лицо туда, откуда только что уносили ноги. Там была смерть и разрушения, да хаотично сновали многочисленные лучи прожекторов полутораметровых. Коротышки никак не могли уняться.
«Гаденыши» — подумал я. — Как же, из-под носа ушла очередная жертва!»
* * *
Я долго наблюдал за спящей Соколовой. Она так мирно сжалась в клубочек, что мне стало жаль ее беспомощности. Беспомощности горожанки, не привыкшей к перипетиям, свалившихся на ее голову.
Оглядевшись, при мертвенно бледном свете появившейся луны, я увидел, что мы далеко за первой Зоной и можем вздохнуть спокойно. Относительно спокойно. Я знал этот район как свои пальцы. Излазил в свое время его вдоль и поперек. Еще мальчишкой прибегал сюда с санками и «козлами», покататься с горки. Сейчас бы я ни за что не спустился отсюда. Даже на санках. А тогда... Ребята не только с синяками да порванными штанами возвращались после катания, но и с поломанными ногами. И я не пас задних... Но нас все равно, как магнитом, тянуло сюда. И они вновь и вновь показывали друг перед другом свое бесстрашие...