Самое веселое время в деревне – святки, каждый день происшествия, некогда скучать. Была у нас такая скандальная баба по прозвищу Чапаиха, уж если у нее что случилось – вся улица «на ушах стоит», разбираются. В святки ей больше всех доставалось. В доме у ее двое сыновей взрослых да муж, все механизаторы. Вывесит Чапаиха белье по забору зимой, оно замерзнет колом и целую неделю вымораживается, а то и больше (а белье то одни штаны с мужиков). Утром выходят из калитки ее мужики, а штаны по дороге расставлены до самого магазина в конце улицы. Где бы на работу идти, так штаны надо собирать, пока хозяйка не вышла, а то и им то не сдобровать. На другой день ребятня ночью поленницу разберет, крестов наложат вдоль улицы из поленьев, дрова собирать надо. И чем больше Чапаиха ругается, тем злостнее проделки у детворы.
Находились отчаянные ребята и на крышу забирались, утром идешь мимо, а из трубы живописно метла торчит, или елка, выброшенная во двор после Нового года. Бывало и печь не растопить, дым то в избу идет, елка мешает. Но самая смешная проделка была золой дорожки посыпать от парней к любовницам своим. Тут уж не отвертишься, да золу то со снега и не соберешь. Вот где страсти то бушевали, в скольких семьях скандал стоял и не сосчитать.
У Чапаихи в соседях Танька жила, одинокая баба, беззлобная. К ее калитке эти дорожки из золы со всей улицы тянулись, поди, разберись, где тут, правда, где шутка нелепая. Выпить она любила, кто с бутылкой зайдет, тот и гость. Но был у Таньки один неистовый тайный воздыхатель по прозвищу Баринок. Когда получил он от нее отставку, начал за ее калиткой вечерами следить от бессилья.
Друг закадычный у Таньки был вдовец, Хлястиком его прозвали за то, что за директором колхоза везде следовал, сам то председателем сельсовета был. Оставшись без жены Хлястик, мог уже с утра похмелиться, а к обеду из его кабинета уже богатырский храп раздавался. Как то разозлилась на него бухгалтерша (надо было срочно документы подписать), намазала пожирнее печать и поставила ему на лоб спящему.
- Теперь, слышь, не потеряешься у нас, подписанный…
Лежит Хлястик на стульях, руки блаженно сложивши на груди, не храпит уже, видно прислушивается, что за стенкой в бухгалтерии делается. А что там может делаться после такого – хохот стоит аж до визгу.
Проснулся Хлястик окончательно, вышел из кабинета и бочком на улицу. Бухгалтерия что то сегодня не на шутку веселиться – подумалось. Двинулся он домой по улице, самому невдомек, чего все его разглядывают и взглядом недоуменным провожают. Заворачивает по дороге в магазин за четвертинкой, надо голову то поправить немного. Продавщица его увидела и за прилавок наклонилась, вылезла оттоль пунцовая вся, чуть не задохнулась там.
- Ты, Васильич, это, домой уж иди. Тебе домой надо, понял? – говорит.
Да где ему понять то, к Таньке направился. Та конечно сразу сообразила, чьих это рук дело, печать то водкой оттерла со лба. Да только знала Танька, что это теперь не поможет ему, по селу то уж прошелся, да еще через магазин. Утром выходит Танька из дома, а Чапаиха ее уж во дворе поджидает и через забор выдает:
- Говорят вчера к тебе Меченый то свернул. Чем яво отмывала то, небось, краска штемпельная не сразу поддалась?
- Тебе-то что за дело? – огрызнулась Танька, или сочувствуешь?
- Так ить власть как-никак на посмешище то – не отступалась соседка.
Весь день село гудело, как улей. Хлястик дома отсиживался, на работу ноги не несли (заболел будто), а вот к Таньке вечером снова пробрался задворками. Баринок-то в ярости еще со вчерашнего, ненаглядной Тани имя то полощут заодно с Хлястиком. Как дождался, что в домах окна погасли, и у Таньки сарайку поджег, мол не будет вам счастливой ночи. Сам-то немного подождав, прибежал с другими вместе пожар тушить, как и делу быть, не заподозришь. Слава Богу, на другие постройки не перекинулось, тихо было, безветренно (и на том Баринку спасибо). Конечно, и Хлястик этот пожар тушить выбежал, тут уж не до опасений, оба трудились на славу, всю воду из колодца на огонь перетаскали.
Не прошло и двух недель, а у Таньки и баня заполыхала(все ревность проклятая). Вся улица с ведрами на пожар топает, уже как на работу. Баринок снова почти первый прискакал, тушил на совесть, в поте лица, никто и предположить не смог бы. Одну Чапаиху версия о самовозгорании не устраивает, чует баба людскую подлость своим нутром. Точно ухажеры Танькины тут замешаны!
Стала Чапаиха вечерами на задворках похаживать дозором ночным. Не все еще у Таньки пожгли-то, двор остался, переживат, стало быть. Правильно переживала, не прошло месяца, и двор загорелся. Все ж таки вычислила она Баринка, хоть и не поймала с поличным, но прямо на пожаре его и «прищучила»:
- Ведь ты поджигатель то, сукин ты сын! – выпалила она Баринку. Он, конечно растерялся с испуга, но виду не подал, молча воду таскает, как обычно. А уж все то плюнули тушить: пусть уж зараз все у Таньки выгорит, а то и конца этому не будет, все лето на один и тот же пожар ходим. Но такая постановка дела Чапаихе не годилась, берет она Баринка за шкирятник и в огонь тащит, тот конечно упирается, пятками тормозит. Все ж таки вырвался он у дуры-бабы, но страху натерпелся ай-яй. Мужики то со всех сторон обступили его, бежать некуда, что называется, намертво прижали:
- Или ты завязывай с этим делом, или точно в огонь бросим и разбираться с тобой не станем.
Ну и пожары на этом закончились. Помогла наука Баринку, Богу молился потом, что люди пощадили.
Говорят и с Танькой помирились они после этого. Да и то сказать, вон чего любовь эта безответная наделала. Ладно, хоть понял Баринок, что с народом шутки плохи. Вот только у Таньки одна изба осталась, ни кола, ни двора, и куры в огороде на яблоне сидели до самых холодов.