Наверное, если не все, то очень многое зависит от случая. По крайне мере, в моей жизни все определила цепь неблагоприятных случайностей. Из-за разгильдяйства и халатности врачей родильного дома города Ефремов Тульской области при рождении мне была нанесена родовая травма. Просто медперсонал не торопился исполнять свои служебные обязанности и не оказал моей маме вовремя необходимую помощь при схватках. В больнице был пересменок – одна бригада решила, что её рабочий день уже закончился, другая считала, что ей работать еще рано. В результате на свет я появился с диагнозом детский церебральный паралич (ДЦП). Короче, раздолбайство медиков стало для меня решающим жизненным фактором, определившим всю дальнейшую судьбу.
Санаторий «Березка» в Дубовке.
Диагноз мне поставили годам к трем (в то время я еще не ходил, говорил невнятно, руками ничего делать не мог, были гиперкенезы, слюнотечение и косоглазие). Потом был мучительный для меня и моих родителей процесс лечения. Ванны, массажи, скитания по клиникам, какие-то таблетки… В пять лет меня в первый раз отвезли в детский санаторий. Домашнего ребенка оторвали от родителей… Мне это жутко не понравилось. Там еще месяц карантина придумали. Родственников не пускали. В голове у меня крутилась только одна мысль: с мамой и папой что-то случилось. Помню, все время плакал. В конце концов, родителям сказали:
– Забирайте своего ребенка, он у вас все время плачет. Ни о каком лечении не может быть и речи.
– Нет, – ответила мама. – Его нужно лечить. Я ему обещала, что на следующий день мы приедем, а вы нас к нему не пустили. Прошло уже две недели, он до сих пор не видел ни мамы, ни папы. Из-за этого ребенок и нервничает. С сегодняшнего дня я буду с ним встречаться столько, сколько надо. Пусть он проплачет месяц или два, но оставшиеся два месяца (заезд был на четыре месяца) вы будите его лечить.
Слова мамы оказались пророческими. Я рвался домой, но она убедила меня, что для того, чтобы я выздоровел мне нужно остаться в санатории (в то время я еще верил, что выздоровею и что все у меня будет как у других ребят). В общем, успокоился, и лечение принесло плоды. Здесь в Дубовке в санатории «Березка» мне удалось сделать свои первые самостоятельные шаги.
Тогда, в первый раз, я пробыл в оздоровительном учреждении с осени по декабрь. Закончилось мое мучительное пребывание новогодним утренником. Самой первой в моей жизни ёлкой. В санатории сказали, что у меня будет костюм мухомора. А я не хотел быть поганым грибом, мне хотелось быть клоуном. Я уговорил маму сшить мне клоунский прикид. Помню, как днем накануне праздника во время тихого часа приехала она, забрала меня из спальни и переодела в костюм. Сколько я тогда радости испытал от того, что она была рядом. Все представление я просидел у нее на руках. Потом приехал папа и увез нас домой. Подарка мы дожидаться не стали. Мне очень хотелось, как можно скорее добраться до родных мест, в свою однокомнатную квартиру, к своим родным и близким. Туда, где ждала меня моя годовалая сестренка. Я просто несказанно благодарен родителям за то что, не смотря на все несчастья, случившиеся со мной, они подарили мне потом еще сестру и брата.
Позже в этом санатории я побывал еще три раза. Два раз до школы и раз на летних каникулах в 1980 году, в самый разгар олимпиады. Всегда ехал туда с большой неохотой. Только став взрослым, понял, что очень многое, в плане здоровья, я получил именно в этом детском санатории.
Фотоснимок.
В детстве, еще задолго до школы и санатория, так как в детсад меня не брали, я сидел с бабушкой. У бабушки с дедушкой был собственный дом. Наш дедушка Гриша (папин отец) был ветеран войны, вернулся с фронта с ампутированной рукой. В этом доме я обитал со своей двоюродной сестрой Галей, пока родители были на работе. Галя была старше меня на два года, но мы с ней, кажется, неплохо ладили. Вместе чем-то занимались, играли в карты, просто шалили, как могли, радовались жизни. Я ползал на четвереньках по всем бабушкиным комнатам – на своих ногах тогда еще не ходил. Поскольку подвижные игры были не для меня, как-то быстро переключился на интеллектуальные развивающие дела. Буквы выучил в три года по подаренной разрезной азбуке, где в каждом квадратике помимо буквы был нарисован предмет, название которого начиналось на указанную букву. Позже, Галя рассказывала, что буквам учил её я. Но я этого не помню.
В тот день мама пришла за мной в самый разгар рабочего дня и забрала меня к себе на работу в школу – она преподавала математику. С собой у меня была любимая игрушка сломанная зажигалка в форме фотоаппарата. С игрушками у меня никогда проблем не было (родители покупали мне чуть ли ни все, что мне понравится), но эта вещица была самая классная. У парадного входа в школу стоял какой-то дядька с большим фотоаппаратом. Мы встали возле стеклянных дверей. Он направил на нас объектив. Я тогда здорово испугался, подумал, что сейчас дядя щелкнет затвором, и мы исчезнем, останемся только на фотографии. Как бы в отместку я наставил на него свой любимый фотоаппаратик. Решил, что в ответ я запихну его в свой объектив. Дяденька быстренько нас сфотографировал и ничего страшного не произошло. А на память у меня осталась фотография, где мама, присев на корточки, прижимает меня маленького к себе, а я стою серьезный и насупившейся, направив куда-то свой фотоаппарат.
Первый настоящий фотоаппарат, ФЕД-2, подарил мне дядя Сережа Галкин. Но я так и не сделал им не одного снимка. Рановато, наверное был сделан подарок. ФЕД стал еще одной моей игрушкой. Галкин был классный фотограф, в Великую Отечественную воевал на фронте. Он дружил с моим папой. В нашем семейном архиве осталась куча фотокарточек сделанных им. Когда мы вспоминаем былое, рассматривая себя на фото, частенько вспоминаем дядю Сережу.
Позже в школьные годы я немного увлекался фотографированием. Учась в интернате, купил себе недорогой «Смену-Символ» за 22 рубля. В классе в те годы увлечение фотографированием было повальным. Правда, ничего толкового из этого не вышло. Заряжать пленку в кассету и бочек для проявки для меня было сложно. Приходилось кого-то просить. Мороки, конечно, много, но и интересно очень было. Фотографировать, проявлять и печатать я научил своего младшего брата Виталика и сестру Любу. Было очень здорово и, наверное, забавно смотреть со стороны, как мы ночью под свет красного фонаря копошились на кухне вокруг фотоувеличителя, окуная листки фотобумаги, сначала в ванночку с проявителем, потом с водой, потом с закрепителем. Со временем желание всем этим заниматься у меня отпало. А вот брат фотографировал вплоть до самого конца существования черно-белых пленок. Черно-белое фото, затем сменило цветное. Правда, с самостоятельной проявкой пленок и печатанием фотографий уже никто не возился. Отщелканные пленки в кассетах просто сдавались в фотоателье, а оттуда забирались уже готовые фотоснимки в конвертах.
За фотоаппарат снова я взялся только «в эру» цифровой фотографии. Фотограф из меня, увы, не ахти какой, но сделанные моей рукой снимки в одной из газет мелькают часто. Все-таки правильно выбирать ракурсы и выстраивать «картинку», похоже, в школе меня научили. Только это уже другая история.
Первый экзамен.
Мне исполнилось семь лет. Возникла проблема, в какое учебное заведение меня отправить. Честно говоря, мне очень хотелось стать учеником школы, находящейся в моем родном поселке, практически, около дома. Я мечтал учиться там, куда ходили все мои друзья. Мама никогда не ограничивала меня в общении со сверстниками. Практически все мои ровесники, живущие по соседству, часто бывали у нас дома. К тому же помимо маленьких родных сестренки и братишки у меня было, куча двоюродных сестер чуть постарше меня. Мы все всегда здорово дружили и дружим до сих пор. Так что комплексом неполноценности и одиночеством я никогда не страдал. Меня всегда принимали во все компании и воспринимали нормально таким, какой я есть. Однако мое желание учиться в обыкновенной школе, было обречено на провал с самого начала. И это, скорее всего, вполне естественно. Еле ходящего, невнятно говорящего ребенка, руки которого почти не работали, отправлять в обыкновенный класс – авантюра, изначально обреченная на провал.
Конечно же, мама все это прекрасно понимала и добивалась, чтобы меня устроили в специализированную школу-интернат. Помню, в конце августа меня повезли куда-то в областной центр на комиссию. Какие-то специалисты задавали мне вопросы, проверяя мою смекалку, сообразительность и рассудительность. Даже пару задачек по математике мне пришлось тогда решить устно. Потом на столе собрали картинку из счетных палочек (домик и забор возле него), после чего все палочки смешали и попросили собрать рисунок заново. Эта часть задания мне далась с большим трудом. Как я писал выше, пальцы и кисти рук меня тогда почти не слушались. Гиперкинез был страшный, моторики - никакой.
После этого меня попросили выйти коридор, а мама осталась с «приемной» комиссией. Члены комиссии стали объяснять ей, что умственно развит я не по годам, намного опережаю в этом компоненте своих сверстников, а вот физически слабоват. Может, стоит еще год мне посидеть дома, окрепнуть? Но мама вновь настояла на своем и сумела убедить всех, что раз годы подошли, то мне пора учиться. Нам дали направление в Северо-Агеевскую спецшколу-интернат для детей с нарушением опорно-двигательного аппарата.
Школа
Моя школа оказалась за двести с лишнем верст от отчего дома. В лестном поселке Северо-Агеевск Суворовского района Тульской области. История этого поселка такова. Где-то в конце пятидесятых в окрестностях поселка нашли залежи бурого угля, решили открывать там новую шахту. К делу подошли основательно. В старой, вымирающей деревеньке построили десятка полтора двухэтажных двухподъезных домов из красного кирпича, асфальтировали дорожки, даже что-то среднее между парком и сквером в центре между домами заложили. Только еще до открытия шахты выяснилось, что предприятие будет заведомо убыточным. Рыть там забой передумали. Решили отдать все эти строения под специализированные школы. Так появились две школы-интерната. Одна - Санаторная – для детей с легочными и желудочными заболеваниями. Другая - наша – для детей с нарушением опорно-двигательного аппарата.
Родители привезли меня в Северо-Агеевск 31 августа 1976 года. Первым делом мы познакомились с директором школы Кузнецовой Александрой Михайловной и моей первой учительницей Прониной Галиной Федоровной. Настроение у меня в тот день было очень паршивое. Опять приходилось отрываться от дома, от родителей на несколько месяцев. А мне так этого не хотелось.
Вечером я познакомился со своими одноклассниками. В нулевом классе нас было десять человек – восемь мальчиков и две девочки. Дальше, на протяжении всех десяти лет учебы, класс все время тасовался (приходили новые ученики, кого-то из-за неуспеваемости переводили в параллельный вспомогательный класс). Из той «десятки» до выпускного класса вместе со мной доучились еще троя человек. Дима Матвеев, Эдик Александров и Олег Куницын. (закончило школу в нашем классе девять человек, причем все мальчишки.)
На следующий день прошла линейка, и мы сели за парты. И, как говорится, понеслось.
На первом же уроке нам Галина Федоровна сказала:
– Всё, не считайте себя больными. Вы переболели. Спрашивать с вас надо, как со здоровых. Иначе нечего в этой жизни не добьетесь.
Школа – значимый период становления в жизни любого человека. За десять лет было всякое: зародилась дружба, которая осталась потом на всю жизнь, ссоры, выяснение отношений с друзьями, преподавателями и воспитателями. Жить в коллективе всегда непросто. Особенно, когда находишься внутри этого социума 24 часа в сутки и сменить обстановку нет никакой возможности. Добивал еще жесткий режим: в семь часов – подъем, в девять вечера - отбой. Всё строго по распорядку: с девяти утра до 14 часов – учеба, с 14 до 15 – обед, с 15 до 17 часов в младших классах тихий час, в старших – личное время отдыха, с 17 до 19 часов – самоподготовка, потом ужин, в 21 час – отбой. В общем, скука: в столовую – строем, на занятия – строем. Личная инициатива наказуема… Впрочем, радостного и смешного тоже хватало. Как раз последнее и остается в памяти. А невзгоды и обиды со временем из нее стираются.
Только вот ощущения тоски по близким, родственникам, родным местам, по друзьям, что остались дома, преследовали меня на протяжении всех десяти лет моей учебы, никуда не исчезли и остались во мне до сих пор.
Спецшкола-интернат состояла в ту пору из трех одинаковых двухэтажных корпусов из красного кирпича. Корпус для учеников начальных классов стоял чуть в стороне от основного школьного ядра у въездных ворот на территорию школ (санаторная школа находилась тут же рядом на одной территории). В этом здании мы жили и учились первые пять лет. Вплоть до сентября 1981 года. Два других здания были расположены чуть поодаль. Один корпус был отдан под учебный. В нем учились ученики старших классов. В другом – располагались спальни старшеклассников. Спальни были большими на 10-12 человек, умывальники и туалеты – общие, находились в торце зданий. Из кранов умывальников текла только холодная вода. Но тут же в комнатах для умывания находились электрические титаны. Так что с мытьем головы и стиркой никаких проблем не было. В год московской олимпиады чуть в стороне между двумя этими корпусами было построено новое типовое панельное учебное здание с большими окнами, просторными кабинетами для классов и спортивным залом.
Пожалуй, я чуть ушел от хронологии изложения. Заранее прошу прощения у читателей за всякие лирические и прочие отступления.
Итак. Нас определили в нулевой класс. На уроках чтения и математики мне было довольно скучно. Галина Федоровна, дабы как-то меня занять, придумывала мне персональные дополнительные самостоятельные задания, пока сама занималась с остальным классом. А вот письмо мне не давалось, хоть убей. Буквы получались кривыми, большими и неровными. Руки сильно дергались, движения не подчинялись моему желанию. Ручку я держал левой рукой в кулаке, сжимая тремя пальцам, наконечник с пером пропускался через мизинец. С тех пор на левом мизинце у меня жесткая мозоль. Манеру держать авторучку я так не поменял. Практически весь год ушел у меня на тренировку письма. Не выносимо было тяжело. Но уже тогда я понимал, что работать смогу только в конторе с бумагами, а для этого необходим красивый почерк. Все далось не просто и не за один год, но все-таки далось.
Кто бы мог тогда подумать, что в старших классах почерк у меня станет почти каллиграфическим, и именно он окажет не малое влияние на мою дальнейшую судьбу.
Самым нелюбимым предметом во всей моей школьной жизни оставался труд. Руками я ничего делать не мог. Впрочем, многое не делаю до сих пор. Однако не делаю только то, что, по большому счету, мне и не нужно. Усидчивость и кропотливость никогда не были моими лучшими качествами. Но моя врожденная твердолобость всегда брала свое. Сейчас работа моих рук тоже далека от идеала, но для себя делаю все сам. В том числе и с мелкими деталями справляюсь. Если нужно, могу и нитку в иголку вдеть. Как ни крути, уроки труда не прошли даром.
В школе мы постигали не только науки, но и житейские истины. Там формировался наш характер, привычки. Но все это тогда казалось скучным и занудным.
Лишь с годами понимаешь, как много всего полезного тебе там дали. Например, по субботам приходилось самим гладить и отпаривать свою школьную форму. Первые навыки стирки и глажки я получил именно там. А тогда учеба для нас была чем-то вроде обязательной повинности. Я даже сейчас для себя не могу понять, что было для меня лучше инклюзивное образование в обычной школе (увы, о совместном обучении здоровых и больных детей в средине семидесятых годов приходилось только мечтать) или все-таки учеба в специализированном классе. Обучение на дому считаю недопустимым для себя априори. (Все-таки со сверстниками и больными, и здоровыми нужно общаться обязательно.)
С одной стороны окажись я в обычной школе, судьба бы у меня сложилась бы совершенно иначе. Это понятно. Но было ли это к лучшему или к худшему? Стал бы я более коммуникабельнее и менее закомплексованным, постоянно общаясь со здоровыми? Получил ли я тот уровень знаний, что получил в спецшколе, позволивший мне без мондража поступать и учиться дальше?
С другой стороны, здесь мы все были в одинаковых условиях, чувствовали себя более раскрепощенными. Играли в подвижные игры. Активно участвовали в октябрятских, пионерских и комсомольских делах. Поводили сборы, утренники, собрания, советы дружины, организовывали какие-то номера художественной самодеятельности, ставили спектакли. Нездоровый ребенок в общеобразовательной школе, наверняка всего этого был бы лишен. Наверное, мне с моим вспыльчивым характером ужиться в обычной школе было бы труднее. Единственное, что я знаю точно: если бы у меня был шанс, начать все заново, я бы все-таки просил родителей отправить меня в обычную школу… Ибо легких путей в жизни никогда не искал и не ищу, скидок на состояние здоровья себе делать не люблю.
Нулевой класс.
Первый учебный год пролетел как-то стремительно. Запомнилось в нем только вступление в октябрята. Кажется, это было осенью накануне октябрьских праздников. Новый год. На елке наш класс поставил сказку «Репка». Мне досталась главная роль - роль репки. Её я сыграл блистательно. Хотите, верьте, хотите – нет: таким зрительским успехом я больше никогда не пользовался. Что значит, роль без слов досталась. Еще запомнился большой костер на день пионерии. Нам тогда еще по мороженому в вафельных стаканчиках раздали. Вообще, огромный костер и мороженое в День пионерии – это было что-то вроде традиции, которая не изменялась на протяжении всех десяти лет моей учебы. Если учесть, что в то время мороженое на каждом углу не продавалось, а в сельской местности, где я жил его вообще не было, праздник получался шикарным с ореолом настоящей романтики.
Знаковым этот период был не только для меня. Кардинально изменила свою судьбу и мама, сменив работу педагога на экономиста автоколонны. Впоследствии, профессия экономист стала для нас семейной профессией. По стопам мамы пошли и я, и моя сестра.
Летние каникулы прошли на ура. Вообще, школьное беззаботное детство у меня ассоциируется с летом и каникулами. Вот когда можно было пошалить и оторваться по полной.
Первый класс
Первого сентября 1977 года я пошел уже в первый класс. Состав класса переменился у нас кардинально. Почти половина из «нулевой десятки» были переведены в параллельный вспомогательный класс. Появилось много новых ребят. Сурен Агабабян, Серега Ващенков, Олег Земсков. С ними я учился до самого выпуска. На первом уроке первого сентября у нас в классе вообще человек восемнадцать набралось. Запомнилась девочка. Звали её Инна. Очень красивая брюнетка с длинными волосами. Я сразу обратил на неё внимание. Уже второго сентября половину ребят из нашего массового класса перевели во вспомогательный. Среди тех, кто ушел, была и Инна. Впрочем, об Инне отдельный рассказ. Он будет чуть ниже.
Серега.
После новогодних каникул я чуть-чуть запоздал. Приехал, как раз, в «тихий час». Лег на свою кровать у стенки. Спальни у нас в группах были большие, человек на 10-12. Кровати стояли в два ряда. Примерно так же, как у военных в казармах, только без второго яруса. Воспитателя в это время в спальне не оказалось. Вдруг из другого конца опочивальни шустро по-пластунски преодолев под кроватями все пространство, выныривает передо мной новенький парнишка небольшого ростика с нестандартной внешностью. Предлагает познакомиться. Звали его Серега Кондаков. Это была наша первая встреча с моим будущим самым близким другом. С Серегой мы в первом классе проучились не долго. Но зато, то время, пока он учился у нас, дым в корпусе стоял коромыслом. Мы постоянно играли в войну с классом, что был на год старше. И заводилой у нас был самый маленький, то есть Серега. Он постоянно мастерил из конструктора какие-то пистолеты и разрабатывал планы нападения на «неприятеля». Однако закончилось это быстро. Родители увезли его в больницу на операцию ног. На ближайшие три года, вплоть до четвертого класса он исчез из моего поля зрения.
Годы учебы в начальной школе были похожи один на другой и почти ничем особенным не запомнились. Зимой катались на санках, играли в снежки, весной по выходным ходили на природу в лес. Благо весь Северо-Агеевск был окружен лесами. Осенью мы там даже грибы собирали.
Майские праздники.
Самыми не любимыми в ту пору у меня майские праздники. Выпадало слишком много выходных, которые нечем было занять. Все, кто жил поближе, разъезжались по домам. Моим же родителям вести меня на день-другой за двести с лишним километров было не с руки. От классов обычно в ту пору по трети учеников оставалась. Школа как-то становилась полупустой. Скука жуткая.
И в это время обычно проводил демонстрации по случаю Дня рабочей солидарности. Гоняли нас (тех, кто остался) в парадной школьной одежде с транспарантами («Миру мир», «Пролетарии всех стран объединяйтесь» и пр.), с воздушными шарами и бумажными цветами на проволоке под звуки пионерских горнов и барабанов по всему поселку.
После торжественной части устраивался смотр политического плаката, патриотической песни и проч. – выстраивались либо на улице где-нибудь на плацу или на сцене актового зала (в зависимости от погоды). Мы боролись с проклятым империализмом все праздник. Полный дурдом – одним словом.
Веник
Тут же были номера художественной самодеятельности. На баяне у нас играл учитель физкультуры (он же пение вел) Романов Венедикт Георгиевич. Шустрый седовласый поджарый дядька преклонных лет. Безобидный добрый старичок. Он сначала у санаторников работал, потом к нам перешел.
Как-то, когда он только начал у нас работать, произошел смешной случай. Это было в столовой. За столами во время обеда сидели вместе и ученики, и воспитатели. Воспитательницы разговаривали между собой громко про Романова. Новый мужик, только пришел. Интересно же обсудить. Слава богу, его самого тогда в столовой не было.
Одна и говорит:
- Венедикт Георгиевич, Венедикт Георгиевич. Как же его жена дома зовет? Веником что ли?
С той поры он и стал Веником.
Ученики, озорства ради, даже и в глаза его так, как бы случайно называли.
Веник был мужик беззлобный, улыбался и только пальцем нам грозил.
К сожалению, скончался он через год после того, как я из школы вышел. Вроде бы заканчивал он что-то всего лишь педучилища заочно. Но была в нем какая-то житейская мудрость. Очень быстро к детям подход находил, умел расположить к себе.
Наша первая машина
Пожалуй самым ярким событием того времени в жизни моей семьи была покупка «Москвича-2140» красного цвета в 1978 году. Какая-то страна отказалась от закупки партии советских «Москвичей». В результате, нам досталось авто экспортного варианта. По тем временам личный автомобиль была большая редкость. Мои родители брали машину с одной целью, что проще было возить меня в школу. До этого каждый раз, чтобы приехать ко мне отцу приходилось просить транспорт на работе.
Да и на лето у нас появилось новое семейное приключение. Раз в год мы всей семьей ездили на машине к бабушке в Вологодскую область. При этом и, когда ездили туда, и когда возвращались обратно, всегда заезжали в Москву. Посещение столицы всегда оставляла море ярких радостных приключений впечатлений. Ведь тогда она еще не была так загружена транспортом. Разъезжать по ее широким проспектам было одно удовольствие.
Санаторий « Анапа»
Также запомнилась поездка на юг в декабре-январе. Маме в самый разгар зимы удалось получить у себя в профкоме на работе путевку в Анапу. Благодаря чему, новый олимпийский 1980 год я встретил на берегу Черного моря. Ванные, грязи, массаж, какие-то еще процедуры… Лечили нас с мамой на полную катушку. Больше всего запомнилась массажистка в санатории «Анапа». Оказалась прикольная тетка. Уже тогда в махровые советские годы, в период правления Леонида Ильича Брежнева (на мой взгляд, лучшего правителя России в двадцатом веке), она освоила азы предпринимательства. Впрочем, это было не предпринимательство, а коррупция с вымогательством.
Очень хорошо помню наш первый приход к ней на массаж. Я остался в коридоре перед массажным кабинетом. А мама занесла массажистке курортную книжку с назначениями врача, после чего вышла ко мне. Через несколько минут женщина в белом халате в возрасте чуть за тридцать лет разъяренной фурией вылетела из кабинета.
– Что это такое? – негодовала она. – Ему что, массаж и рук, и ног, и спины нужен? Вы знаете, сколько на это времени надо? У меня расписание плотное, я не могу одним им заниматься. Я не буду ему делать массаж вообще, - зло кричала она.
После чего удалилась обратно в кабинет.
Мама стояла в крайней растерянности и из последних сил пыталась себя сдержать. Без массажа после ванн лечение теряло всякий смысл. Я тоже упал духом. Подумав, мама порылась в своей сумочке и достала двадцать синих пятерок. С деньгами она зашла обратно к массажистке.
Через несколько минут из кабинета вышли уже спокойная мама и что-то лебезящая перед ней массажистка.
– Во сколько вам удобно, во столько и будем делать массаж, – заискивала перед мамой, словно перед начальницей.
Когда мы ушли в свою комнату, находящеюся в другом корпусе, мама мне сказала:
– Дала ей сто рублей. После окончания комплекса процедур, пообещала дать еще. Теперь она будет стараться.
Обещание мама свое не выполнила. К концу заезда деньги у нас уже закончились. Второй раз специалистке по массажу не обломилось.
Света
Правда, не это было самое мое яркое воспоминание об Анапе и одноименным санатории. Во-первых, на целый месяц мне удалось оторваться от учебы и побыть с мамой. В десять лет для меня это было самым большим счастьем. А во-вторых, там я познакомился со Светой.
Свете тоже на тот момент, как и мне, тогда исполнилось десять лет. Абсолютно здоровая девочка. Познакомился я с ней в столовой. Нас четверых (её со своей мамой и меня с моей) посадили за один стол. На удивление, мы с ней быстро нашли общий язык. Хотя и жили в разных корпусах санатория (она - в пятом, а я в дальнем седьмом), все свободное время проводили вместе. Во что-то играли, ходили в кино, на прогулки, чем-то еще занимались. Были у нас там еще две общие подруги, но чаще всего мы гуляли со Светой вдвоем. Нас даже звали жених и невеста. Самое интересное, что нам это нравилось. Тот Новый год, стал самым запоминающимся в моем детстве. Мы встретили вместе со Светой, нашими родителями и друзьями в Анапе в комнате, где жили Света с мамой. Было так здорово. Санаторий покидали вместе. Ехали домой в одном поезде, правда, в разных вагонах. Сутки, что шел наш состав, постоянно бегали друг к другу в гости. Перед расставанием мы обменялись адресами. Где-то с полгода регулярно переписывались. Светланка мне даже фотографию свою послала. А потом перестала отвечать на письма. Наверное, это вполне естественное развитие событий. Но у меня до сих пор осталось чувство досады из-за того, что наша дружба не имела продолжение. Наверное, Света была моей первой детской любовью, к тому же единственной взаимной.
Лет десять спустя после нашей встречи я написал стих.
Шум прибоя, накат волны
С белым гребнем из взбитой пены.
Берег спит - середина зимы.
Черноморские пляжи пустынны.
Не спеша мы бредем по песку.
Здесь прекрасно в любую погоду.
Легкий бриз разгоняет тоску.
Мерный плес поглощает невзгоды.
Никого нет вокруг - только ты.
Треплет ветер тебе прическу.
Я под властью твоей красоты
И в смущеньи от мыслей немножко.
Ощущаю дыханье твое.
Неотрывно смотрю на губы.
Для тебя я готов тут на все,
Не боясь показаться глупым.
Мимолетная встреча, невинный роман.
Я не понял, как это случилось.
Ты была и исчезла, как ранний туман.
Ну, а может все просто приснилось.
Мое пребывание в санатории дало не плохой результат, я стал устойчиво самостоятельно ходить по улице.
Это еще больше укрепило во мне иллюзию, что когда-нибудь я выздоровею. И будет у меня все здорово во всех отношениях.
Мое олимпийское лето
Лето и самый разгар московской олимпиады я провел снова в Дубовке. Маме очень хотелось закрепить и развить успех, полученный в Анапе. Она добилась, чтобы мне дали направление в местный санаторий. Мне же, как всегда, ехать туда не хотелось, тем более в разгар летних каникул. В качестве компромисса мне было дано обещание, забирать меня на выходные домой. Благо Дубовка была не так далеко от нашего дома, как Северо-Агеевск. Это было моё последние посещение санатория «Березка».
1980-й год был богат на события. О самой большой трагедии года я узнал в разгар олимпиады. Отец вез меня на выходные из Дубовки, не отрываясь от руля машины, как бы между делом сказал:
– Высоцкий умер. Наши ездили на автобусе в Москву на какое-то соревнование, видели похороны. Весь проспект был забит желающими проводить его в последний путь.
В дни олимпиады невозможно было просто так попасть в столицу на машине или автобусе, все дороги были перекрыты. Автомобили с транзитными номерами на трассах заворачивали. Проехать можно было только на автобусе в составе организованной группы с билетами на какое-нибудь состязание.
В конце августа, когда я уже приехал домой из санатория, из школы пришло письмо с благой вестью. В связи с затянувшейся сдачей нового учебного корпуса, мои каникулы продлялись до 10 сентября.
«Ну вот, хоть какая-то компенсация за мои двухмесячные страдания в Дубовке», - подумал я. В общем, тем первым сентябрем я с чистой совестью стоял на торжественной линейке станционной школы. Куда пришли мы всей семьей проводить в первый класс мою сестренку Любу.
В школу на этот раз я уехал 10 сентября. Однако не учились мы еще пару недель. Вместо учебы десяток с лишним дней под контролем воспитателей учащиеся слонялись по территории школы: гоняли в футбол, играли в шахматы, шашки и домино, ходили в лес. Такой бесшабашной вольницы в школе за период моей учебы больше никогда не было. За парты сели только 23 сентября. Кроме новой школы, был построен еще теплый переход, соединивший учебный и два жилых корпуса. Типовое здание из красного кирпича, служившее когда-то учебным корпусом для старшеклассников, тоже было переделано основательно. Первый этаж был полностью перестроен под столовую (до этого питание для нас готовили в столовой санаторной школы), а на втором расположились спальни и игровые комнаты. Обеденный зал столовой хоть и получился большим, питаться в нем приходилось все равно в две смены. В школе насчитывалось тогда больше ста учеников.
После третьего класса у нас опять появились изменения в численном составе. Несколько человек из-за неуспеваемости были снова отправлены в параллельный класс. Удивительное дело, у ребят, учившихся на год старше нас, такого «сплава» во вспомогательный класс не было. Правда, несколько человек из их потока позже оказались у нас. Но только Игорь Алексеев из всех второгодников смог доучиться с нами до выпуска.
В сентябре после скитаний по больницам вернулся к нам Серега Кондаков. Как оказалось, все эти годы он оперировал ноги в Московской области, в больнице неизвестного мне тогда Рузского района. Кто же мог подумать, что спустя четверть века Рузская земля станет моей второй родиной.
С возвращением Сереги жизнь у нас в классе завертелась, закрутилась с новой силой. Мы уже не играли в войну (чуток подросли). Нас больше интересовали теперь интеллектуальные и спортивные игры: шашки, шахматы и прочие. Ну, и естественно футбол. На протяжение всех старших классов пока позволяла погода мальчишки всегда гоняли в футбол. А зимой, как это ни парадоксально, мы переключались на хоккей. Были у нас сварены из труб учителем труда Соболевым Виктором Борисовичем по стандартным размерам хоккейные ворота, обтянутые железной сеткой (тысячу раз латанные и перелатанные). Они стояли на спортивной площадке. У спального корпуса, где жили ученики старших классов, была небольшая спортивная площадка. Зимой мы расчищали снег, делали плотное утоптанное снежное покрытие и гоняли там в хоккей. На нем было не скользко, но очень удобно. Вместо шайбы, во избежание травм, играли теннисным мячом. А за спортивной площадкой еще огороженный сад имелся, у входа в который была шикарная деревянная беседка. В этой беседке мы обычно весной, когда наступало тепло, забивали в домино морского козла.
Спорт вообще занимал очень значительную роль в нашей жизни. В школе проводились регулярные соревнования по шашкам и шахматам (в этих видах спорта мы с Серегой Кондаковым были вне конкуренции, начиная с четвертого класса), а также хоккею. На ледовых площадках страсти кипели не шуточные. Играли класс на класс. В течении зимы успевали выявить школьного чемпиона. Игры проводили обычно по воскресеньям. Посмотреть на матчи собиралась вся школа. Кроме этого особый интерес вызывали поединки между сборной учеников школы против учителей. За команду учителей тогда выступали Корытов Анатолий Георгиевич (старший воспитатель и преподаватель географии), Романов Венедикт Георгиевич (учитель физкультуры), воспитатели Федосеев Леонид Николаевич и Ли Николай Юрьевич, а Аксенов Андрей Викторович (воспитатель и учитель немецкого языка). С учителями лучшие спортсмены нашей школы играли не только в хоккей, но и баскетбол. Все зрители болели, естественно за ребят, но они всегда (закономерно) проигрывали. После чего во всех классах потом недели две обычно обсуждалось «необъективное» судейство в пользу учителей. Подобные спортивные события были очень желанными. Пацаны просто жаждали поражения учителей, но они, увы, не случались.
Также охотно наши ребята играли в футбол против санаторников (учеников Санаторной школы) Здесь наши успехи были более впечатляющие.
Спорт у нас искусственно не культивировался, но ему уделяли внимание очень многие из учившихся. Знаю, что по окончании школы кое-кто из ребят со спортом так и не завязал и громко отметился в паралепийских делах.
В четвертом классе у меня появилось какое-то ощущение эйфории и беспричинного оптимизма. Я вдруг почувствовал себя взрослым и самостоятельным. Скорее всего, шло физиологическое становление. Да и посещение санаториев уже тогда принесли свои реальные плоды, которые я в то время воспринимал как само собой разумеющиеся вещи. Я стал, пусть не хорошо, но очень уверенно ходить. Стыдно признаться, до четвертого класса я не мог самостоятельно застегнуть себе пуговицы на рубашке и завязать шнурки на ботинках. До этого мне помогали это делать одноклассники или воспитатели. В те моменты я испытывал чувства неловкости и беспомощности. Это непередаваемо тяжелые чувства, от которых все время хочется избавиться и которые пуще любого стимула заставляют тебя до самоизнурения тренировать пальцы рук и как-то учиться приспосабливаться к сложившейся ситуации. Вообще, на будущее родителям детей-инвалидов, да и самим детям, имеющим схожее со мной заболевание, могу посоветовать в первую очередь делать упор на развитие прикладных, бытовых навыков и, прежде всего, необходимо научиться, несмотря ни на какие сложности, полностью себя обслуживать. Поверьте, это важнее хороших оценок в аттестате и даже наличия высшего образования. Через пару месяцев после начала нового учебного года я всё-таки научился застегивать пуговицы на рубахе и завязывать шнурки на ботинках. Чему бесконечно рад и по сей день. К тому же у меня реально и очень заметно улучшился почерк. Правда, писать быстро я так и не научился.
Учеба по предметам мне показалось более интересной. Нашим классным руководителем стала Сережкина Лидия Ивановна учитель математики.
Если вспоминать об учителях, то лично я многим обязан Сережкиной Лидии Ивановне два с половиной года ведшей у нас алгебру и геометрию. Точные предметы мне давались всегда легко – люблю то, что можно логически просчитать. А математика, вообще - наш семейный конек. Кто знает, окажись я здоровым, вполне возможно, как мама, окончил бы физмат. У Лидии Ивановны всегда на уроках интересно было. Умела она объяснить толково и детей расположить к себе. Думаю, любовь к предмету мне привила она. Спустя два года Лидия Ивановна перешла на работу в райком партии. В нашем классе жалели об этом сильно.
За пару лет до выпуска классной «мамой» у нас стала Нужнова Жанна Васильевна учитель русского языка и литературы. Она, как потом показала жизнь, в плане знаний, тоже дала мне не мало. Наверное, благодаря ей, я научился складно писать сочинения. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь описанные мной истории будут пользоваться популярностью.
Справедливости ради, надо сказать, что многие из педагогов школы отдали мне свою частичку тепла и которым я в жизни обязан. Были очень хорошие учителя по гуманитарным предметам истории, биологии, географии. Складно говорить меня научили, да и знания дали неплохие. Главное, научили работать с книгой.
Еще один человек, о котором нужно упомянуть обязательно – Юлина Нина Никитична. Она работала у нас воспитателем с нулевого и до шестого класса. Не скажу, что мы были в восторге от нее или сильно любили. У нее был специфический подход к воспитанию детей. Вроде бы делала она все правильно, но мне кажется (да и не только мне), со строгостью и придирчивостью она чуток перебарщивала. Впрочем, возможно она была права. Как-никак шесть первых лет нашей учебы старалась из нас сделать хороших людей. Этого забывать, наверное, не стоит.
В том же четвертом классе к нам воспитателем пришел Леонид Николаевич Федосеев. Он всегда интересовался спортом, был заядлым болельщиком московского «Динамо» по всем видам спорта. Время, наверное, тогда было такое. Спорт в ту пору являлся самым захватывающим и самым доступным зрелищем. Мы вечера на пролет могли сидеть в игровой комнате около черно-белого телевизора и смотреть трансляции футбольных матчей европейских кубков или игры чемпионата Союза. А как болели мы за наших в хоккей? Начало восьмидесятых годов – эра расцвета тренерского таланта легендарного Виктора Тихонова. Созданная им знаменитая первая пятерка (Вячеслав Фетисов, Алексей Косатонов, Виктор Крутов, Игорь Ларионов и Сергей Макаров), как тайфун, просто сметала всех и вся на своем пути. Мы тоже вслед за Леонидом Николаевичем стали много интересоваться спортом. Как ни парадоксально, мое детское увлечение впоследствии, переросло в профессию, навыки которой я получал уже на практике.
Кто бы мог подумать, что спорт станет для меня больше, чем хобби, больше, чем страсть…
Вообще, советское время я вспоминаю с неподдельной теплотой и душевной радостью. Пусть тогда не было цветных телевизоров, огромного выбора телевизионных каналов, плюрализма мнений и прочей разной дребедени. Зато были замечательные сказочные постановки Александра Роу. Перед отбоем (перед традиционной программой «Время») мы смотрели захватывающие фильмы о войне, поставленные Сергеем Бондарчуком, Юрием Озеровым, прочими режиссерами, впоследствии ставшими классиками отечественного кинематографа. Сопереживая героям фильмов, мы сами не подозревали, как в нас зарождались и воспитывались чувства сострадания и патриотизма. А сколько тогда было качественно экранизировано классики? Сколько было снято классных житейских фильмов? Сколько вышло на экраны страны теперь уже неувядаемых комедий, над которыми мы все смеемся до сих пор. Раз в неделю по субботам мы всей школой ходил на киносеансы в местный поселковый клуб. Именно там мне удалось впервые посмотреть многие будущие кино-хиты. Теперь, когда я слышу от молодых людей, не живших в то время, и читаю в разной периодике «о страшных годах советского тоталитаризма», я проникаюсь жалостью и сочувствием к этим несчастным людям, ставшими жертвами пропаганды извращенных бездельников именующих себя «демократами».
Да, жили не богато, присутствовал дефицит, но счастливых, высокодуховных людей было на много больше, чем сейчас. Больше всего меня убивает утверждение, что инвалидов в стране тогда не замечали, что для них ничего не делалось, что их содержали в спецучреждениях, как уголовников. Были, упущения, нарушения, даже преступления со стороны чиновников по отношению к инвалидам. Но не было такой жуткой безнадеги, что описывается в произведения некоторых постсоветских писателей. Кстати, за границей обратили внимание на безбарьерную среду тоже всего каких-то 30 лет назад. В семидесятые года там был такой же бардак, как и у нас. Даже на много хуже все тогда было.
Смерть генсеков.
Впрочем, это опять отвлеченная лирика, без которой невозможно передать дух того времени. Как там? Пузатые восьмидесятые - канун грядущих перемен. С 10 ноября 1982 года страну накрыла «эпоха» смертей Генсеков. Брежнев, Андропов, Черненко… Если смерть и церемония похорон Брежнева запомнились мне потому, что это впервые, то смерть Андропова запомнилась по другой причине.
Помню, в том феврале у нас в школе случилась эпидемия гриппа. Не обошла болезнь стороной и меня. Почувствовав, что заболеваю, зашел в медпункт померить температуру. Там я и увидел ее. Естественно, это была не первая наша встреча. Знали мы друг друга давно и хорошо. В тот раз я увидел Инну как-то иначе. Красивая девочка с длинными каштановыми волосами, что когда-то в первом классе проучилась с нами целый день. За эти годы много воды утекло. Инна сколько-то там лет училась в параллельном вспомогательном классе. Потом ее перевели вновь в массовый. Училась она теперь в классе, что был на пару лет моложе нашего. Я не могу передать словами, что я тогда почувствовал, какие ощущения испытал. Только вдруг как-то невыносимо захотелось, чтобы эта девочка всегда была рядом. С тех пор и последующие долгие голова моя была забита Инной.
В медпункте у меня обнаружили грипп. Но так как изолятор был забит под «завязку», меня с друзьями (среди которых был, естественно, Серега) разместили в кабинете, где делали массаж. На койках в массажной во время болезни мы и узнали, что умер Юрий Андропов.
– Помянуть бы надо вечерком перед отбоем Юрия Владимировича, – предложил один из моих госпитализированных приятелей.
– В смысле? – не поняли мы затею друга.
– Массажистки здесь, видимо от своих мужей, прячут трехлитровую банку самогонки. Стаканчик отольем, водичку в баночку добавим, чтобы не заметили и помянем, – объяснил старший товарищ.
Как решили, так и сделали. Благо, с закуской проблем не было. Кому-то из нас тогда посылку с гостинцами прислали. Досталось нам тогда по глотку (было нас пятеро). Никто, естественно, не опьянел. У меня, правда, от глотка первача дыхание перекрыло. Но все тот же ушлый товарищ вовремя сунул под нос корочку хлеба. От запаха ржаной корочки дыхание мое пришло в норму. Так я первый раз пробовал спиртное. Больше мы в школе не выпивали ни разу. Просто так бухать в спецшколе, как расписывал один товарищ в своем легендарном опусе, не реально. Риск нарваться и вылететь из учебного заведения был так велик, что никто рисковать не хотел.
Выписался я из изолятора раньше похорон. В то время, когда жизнь забирала лучших из нас (кстати, тогда я точно так же иронизировал), решено было сомкнуть ряды партийцев. Мне предложили вступить в комсомол. Естественно, я сразу согласился. О чем не жалею ни чуть. В комсомол нас приняли всем классом. Не плохое, между прочим, было развлечение. Как-никак, свозили в Суворов в фотоателье сфотографироваться на комсомольский билет. Тоже, между прочим, развлечение – вывехали за пределы казенных стен. Молодые ребята из райкома комсомола в цивильных костюмах приезжали к нам. Выясняли, насколько хорошо мы знаем Устав ВЛКСМ, рассказывали о положении в мире и политике партии. Интересно, когда они несли всю эту чушь, их кто-нибудь слушал? По крайней мере, мы с Серегой после комментировали их речь на манер сегодняшнего прожектора Пересхилтон. Особенно мне понравился белесый паренек интеллигентного вида. Он мне так был симпатичен, что я его для себя сразу назвал Гессом. Не подумайте ничего плохого. О партайгеноссе, сбежавшем в Англию, я тогда еще ничего не знал. Но зато мне очень нравился Эдвард Гесс, спартаковский полузащитник с пушечным ударом. Как истинный динамовец, «Спартак» я терпеть не мог и не могу, а вот Эдвард всегда, как футболист нравился. Кроме тупых комсомольских собраний, мы еще молодежные вечера с дискотеками устраивали. В общем, не скучали.
А юнцам, рассуждающим о тоталитаризме, могу рассказать забавный случай. В ту пору, у нас в спальне у кого-то из ребят был радиоприемник «Океан». Умер какой-то очередной генсек (просто не помню уже какой именно). Траур. По телевизору транслируют один балет «Лебединое озеро». По отечественному радио - тоже какая-то симфоническая лабуда. Скука, в общем. А нам-то интересно кто станет следующим главой государства. Не долго думая, мы ловим на коротких волнах «вражеский голос» (также не помню, что там было «Свобода» или «Голос Америки») и внимательно слушаем, что они там в новостях загибают. В это время заходит наш воспитатель Леонид Николаевич. И начинает нам что-то громко рассказывать. Я ему в ответ (святая простота):
– Леонид Николаевич, не мешайте. Мы тут по «Голосу Америки» слушаем, хотим знать, кого генсеком назначат.
До Николаевича доходит, что пацаны оборзели совсем. Он начинает гневно возмущаться. Типа, вы граждане советской страны, будущие комсомольцы, как вы можете слушать капиталистическую пропаганду.
Серега Кондаков, пока Николаеч не видит, крутит пальцем у виска, показывая мне, что я совсем с катушек съехал, не соображаю, что болтаю. После чего о чем-то нашего воспитателя начинает спрашивать, уводя разговор на другую тему. Через пару секунд воспитатель, переключившись на Серегу, забывает, чем нам мозги парил. Поговорив немного с Серегой, Леонид Николаевич куда-то уходит, а мы продолжаем слушать свою волну. Почему-то по поводу вражеских голосов больше нас никто не дергал. Вот и весь, собственно, тоталитаризм.
Не самые приятные мгновения.
Со школой у меня, как и у любого, связано немало интересных веселых и печальных историй. Помню, как мы в классе пятом забыли практически все сделать домашнее задание по немецкому языку. Нужно было написать карточки с латинскими буквами, а мы этого не сделали. И нам всем учитель немецкого языка Андрей Викторович Аксенов поставил в дневник единицы. Единицы были, как под копирку, с подписью Андрея Викторовича.
Эти единицы мы вспомнили через год. Тогда закончилась вторая четверть, и начались каникулы. Многих ребят (в том числе и меня) родители забирали домой прямо из школы. Но дело в том, что наше учебное учреждение находилось на отшибе области в Суворовском районе, практически на границе Тульской и Калужской областей. Добираться туда было крайне неудобно. Из другого конца области за день приехать в школу и вернуться назад не из каждой глухомани возможно (в 70-е – 80-е годы личный транспорт мало у кого имелся, а на общественном из отдаленного уголка добраться – проблема). Чтобы родителям было удобнее, ребят из дальних мест ранним рейсом на поезде воспитатели везли в Тулу. Там родители своих детей разбирали. В тот день под Новый год Андрей Викторович вместе со своим коллегой Ли Николаем Юрьевичем и ученицей девятого выпускного класса Тоней Матыценной, возвращаясь из Тулы в школу на «Москвиче-2140». Тоню не забрали родители. Её папа, не поняв, что к чему, вместо областного центра приехал за дочерью в школу. А Андрей Викторович родом из Тулы. Там жили его родители. К нам он попал после института по распределению. Забрав у родителей свой автомобиль, он решил обратно возвращаться на нем. В тот день был страшный гололед. Их поездка на «Москвиче» закончилась страшной трагедией. На Одоевском перекрестке трассы Тула – Суворов Андрей Викторович не справился с управлением. В результате, при попытке обгона, рейсового автобуса их машину занесло, под прицеп встречного «Камаза». Все троя погибли. Андрей Викторович и Николай Юрьевич скончались на месте. А Тоня умерла тем же вечером в Суворовской больнице. Обо всем мы узнали после каникул. Это было самое страшное потрясение в моей школьной жизни.
Инна
Генсеки умирали, а мы взрослели. С учебой у меня никогда проблем не было. Ну, вот Инна, точнее ее образ, все больше и больше заполнял мой мозг. Каждую свободную минуту я старался попасться ей на глаза и о чем-нибудь с ней поболтать. Очень хотелось произвести на нее впечатление. Я стал более придирчив к себе. Больше обращал внимания на свой внешний вид. Старался выглядеть опрятнее и элегантнее. Но всё мое усердие было напрасным. Эффект получался обратным. Мое мелькание сначала ей просто надоело, а потом еще и начало ее раздражать.
Вплоть до самого выпускного (наверное больше двух лет) я не оставлял своих намерений. Над этим прикалывалась уже вся школа, но мне все это было «по барабану».
Увы, Инна открытая, добрая девушка, но я был явно не в ее вкусе. Долго ломал (да и сейчас ломаю) голову, что во мне не так. До сих пор не могу до конца разобраться в чем проблема: в моем здоровье или в чисто человеческих моих качествах. Впрочем, Инне я все равно за все благодарен. Не смотря, на все мои неудачи, о ней у меня остались самые теплые воспоминания.
Это было самое первое, но далеко не последнее поражение на моем «личном фронте». Пожалуй, эта единственная сфера моей жизнедеятельности, где я никак не могу преуспеть. Скорее всего, в этом есть объективная закономерность, и я не в силах что-то изменить.
Александра Степановна.
Из воспитателей в те выпускные и предвыпускные годы за нашим классом была закреплена одна Александра Степановна. Женщина пенсионного возраста, старая коммунистка и необычайной души человек. Если существуют профессии по призванию, то призвание Александры Степановны именно воспитатель. Так любить детей, словно своих внуков, не каждый способен.
Она жила в городе Суворов и на работу ездила, как и многие сотрудники школы, за 15 километров на рейсовом автобусе. Обычно её рабочий день начинался после обеда. Нам же родители оставляли какие-то деньги на карманные расходы. Отоварить средства в поселке, где один продуктовый сельмаг, было сложновато. К тому же не только продукты нам требовались. Обычно мы отдавали деньги Александре Степановне и заказывали ей, что нам надо привезти. В общем, по утрам перед работай ей приходилось совершать шопинг для нас. Заказывали мы ей клюшки (зимой), фотоаппараты, пленки, закрепители, проявители, канцтовары, еще какую-то мелочевку. Мне кажется, не проходило дня, чтобы кто-то из нас не обращался к ней с просьбой. Самое удивительное, что она никому никогда в этих вопросах не отказывала. Не каждый так будет трепетно и педантично относиться к просьбам детей. Её приветливость, улыбчивость, умение найти к каждому ребенку свой подход, не оставляли равнодушными никого из наших пацанов. К тому же и многие проказы нам спускались с рук, да и вольности уже кое-какие позволялись.
А еще она умела жестко отстаивать интересы своих воспитанников. У нас была преподаватель, которая вела у нас рисование, черчение и физику. В общем-то, по натуре своей женщина инициативная, немало организовавшая прекрасных конкурсов и выставок рисунков и всевозможных поделок. Многому научившая ребят в плане изобразительного искусства. Даже пару шикарных спектаклей она с нами поставила (благодаря чему, даже я попробовал себя в роли актера). Но была она женщиной со странностями. И физике учить совсем не умела. Что она объясняла, толком никто понять не мог. Самое интересное, могла месяцами ничего задавать на дом и ничего не спрашивать. Бестолковым пацанам это, естественно, нравилось. А тут какая-то проверка должна была нагрянуть. Открытый урок планировался. Ну, она нам сразу двадцать параграфов из учебника и задала. На самоподготовке Александра Степановна узнала про все выкрутасы учительницы физики. Ведь ненормально, когда детям по полгода ничего не задают, а потом за вечер чуть ли ни весь учебник читать заставляют. Задание учительницы физики она тут же отменила. На следующий день пошла к директору школы и попросила заменить нам преподавателя. С нового учебного года нас учил физике уже другой человек. Причем, очень хорошо учил. Прошло уже четверть века с окончания нами школы, а Александру Степановну мои одноклассники до сих пор вспоминают с особой теплотой.
Как я определился с выбором будущей специальности
Со своей будущей специальностью я определился за полтора года до окончания школы. Как-то после новогодних каникул нас восьмиклассников, а также выпускной девятый класс, пригласили в актовый зал. Когда мы вошли, там перед аудиторией уже сидел темный короткостриженный интеллигентного вида мужчина в пуловере.
После того, как мы все расселись, мужчина представился. Звали его Дежин Олег Николаевич. Он был представителем Михайловского техникума-интерната бухгалтеров, что находился в Рязанской области. В этом техникуме обучали инвалидов. Олег Николаевич очень много нам рассказывал о профессии, которой они обучают в техникуме, об условиях проживания и быте в интернате. Рассказ получился содержательным, захватывающем и интересным. Как ни странно Михайлов хоть и располагался в другой области, находился на много ближе к моему дому, чем Северо-Агеевск. Потому я уже после того зимнего вечера решил, что продолжу учебу после школы там. А свою первую встречу с Олегом Николаевичем я запомнил на всю жизнь. Ведь это была встреча с моим будущим учителем. Одним из тех главных моих педагогов, что сформировали мое сегодняшнее мировоззрение и очень серьезно повлиявших на мою дальнейшую судьбу.
Через год Дежин еще раз приедет к нам в Северо-Агеевск и я в тот приезд утвердительно скажу, что буду поступать в их техникум.
Военно-приписная комиссия
В 16 лет я учился в выпускном девятом классе. Настало время оформлять мне группу инвалидности. Весной в апреле 1986 года в самый разгар моего последнего школьного учебного года мне пришлось на неделю уехать домой, чтобы по месту прописки пройти комиссию ВТЭК. От возможности лишнюю неделю посидеть дома, не учась, я пришел в восторг. Самое нудное при прохождении врачебно трудовой экспортной комиссии это сидеть ждать, когда тебя вызовут из очереди, чтобы на пару минут предстать перед очами докторов, определяющих степень твоей нетрудоспособности. Потом еще приходиться дожидаться, когда тебе вынесут справку подтверждающую, что ты инвалид. Во время моего первого прохождения такой процедуры нам с родителями пришлось убить, как минимум часа четыре. Определили мне тогда вторую группу инвалидности, что давала мне возможность поступать в Михайловский техникум. С первой группой это было бы сделать весьма проблематично.
Там же при прохождении ВТЭК выяснилось, что, учитывая, что мне 16 лет, как всякий советский юноша в таком возрасте, я должен пройти военно-приписную комиссию.
Как только в поликлинике мы с родителями узнали об этом, сразу зашли военкомат. Благо, находился он неподалеку.
На наше счастье, там, как раз, шла эта самая медицинская военно-приписная комиссия. Но каких-то врачей уже не было. Слишком поздно мы пришли. Всех остальных я честно пробежал.
С обходным листом я зашел к военкому. На руках у меня уже была выписка невропатолога, что у меня ДЦП и заключение, что ни к какой службе я не годен. Впрочем, это было и так хорошо видно по мне.
– Вот, – показываю я военкому выписку, – давайте мне военный билет и забудем друг о друге.
О процедуре получения этой книжечки мне было все хорошо известно. Многие мои одноклассники не так давно эти билеты получили.
– Я не могу тебе выдать билет, ты прошел не всю медкомиссию, – начал мне впаривать офицер. – Приедешь другой раз, пройдешь всех врачей, тогда и поговорим.
– Зачем? – опешил я. – Невропатолог уже все написал. Если остальные врачи по своему профилю признают меня здоровым, вы забреете меня в армию что ли?
– Так положено, – ничего более умного военный придумать не смог.
– Больше я в военкомат не зайду, – четко отрезал я. – Билет вы мне отдадите и так. Если вы считаете, что я отлыниваю от армии, подайте на меня в суд. Пусть над Вашей дуростью посмеется еще и судья.
Увы, на язык я уже в свои 16 был резок – говорил всегда быстрее, чем думал.
Мой военный билет моим родителям выдали через полгода, когда он мне понадобился, чтобы прописаться в техникумовском общежитии Михайлова. Я же, как и обещал, в военкомате так ни разу больше не появился. Еще несколько раз при «совке», меняя место жительство, прописываясь, мне приходило становиться на военный учет. Зачем нужна была эта волокита – ставить невоеннообязанного на военный учет, я не понял до сих пор.
Чернобыль и выпускные экзамены.
1986 год – знаковый в моей жизни. На дворе уже во всю идет перестройка. Ставропольская балоболка, Михаил Горбачев, витиевато и не понятно объясняет, что надо нАчать, а что Углубить. Раиса Максимовна щеголяет в нарядах от Кардена по Европе и Америке, пока ее супруг демонстрирует свое новое мЫшленее, с фантастической легкостью, уступая Западу везде и во всем, предавая интересы Советского Союза. Член ЦК КПСС Егор Лигачев, уже замахнулся на виноградники, продвигая идею сухого закона. А мы готовимся к выпускным экзаменам.
В канун последнего звонка мы узнали, что рванула Чернобольская АЭС. Не прошло и месяца как горбочевский ЦК, состоящий из сторонников гласности, свободы слова и ускорения, нам об этом объявил. По черно-белому телевизору, который мы смотрели в перерывах между зубрежкой конспектов, в новостях показывали, эвакуацию людей из зараженной зоны, дезактивацию транспорта, выезжающего из пострадавших районов (люди затянутые с головы до ног в резиновые комбинезоны с респираторами на лице из ранцевых опрыскивателей полевали какой-то жидкостью колеса машин). Показывали вертолеты, барражирующие над дымящимися разваленными взорванного реактора, скидывая туда подвешенные на тросах мешки со свинцом. Еще рассказывали о пожарных, умирающих от лучевой болезни, которым срочно требовалась пересадка костного мозга. От увиденного складывалось впечатление апокалипсиса. Просто в голове не укладывалось, что огромные территории Союза на долгие годы будут заражены радиацией.
Одной из первой серьезность всего случившегося осознала моя мама. Она была точно уверенна, что Тульская область окажется в зоне заражения (и, как ни странно, оказалась права). Поэтому, не дожидаясь окончания учебного года, она отправила моих брата и сестру к бабушке в Вологодскую области.
Я же готовился по билетам (предстояло сдать устно и письменно математику и русский язык), гонял в футбол, с нетерпением ждал начала футбольного чемпионата мира в Мексеке и жил радостным предвкушением окончания школы. Единственное, что меня немного огорчало так это разлука с Инной. Смотреть на эту девочку, даже не подходя к ней близко, я готов был всю свою жизнь.
Мои игры в футбол, закончились простудой. Перед самыми экзаменами я свалился с температурой, голова болела нещадно. Первые дни лета мне пришлось проваляться в кровати. Из нее я выбирался только на сдачу экзаменов. Но это не помешало мне получить пятерки по всем сдаваемым дисциплинам. Даже сочинение по русскому языку впервые в своей жизни написал на пять и пять. Тему этого сочинения я запомнил на всю жизнь. Она называлась: «Добрые руки матери». И писал я, естественно, о своей маме Надежде Николаевне. Самом близким родном мне человеке, которая, несмотря ни на что, не только в буквально смысле слова поставила меня на ноги, но и сделала цельной, грамотной личностью.
Школьная пора у меня, как и всех, закончилась выпускным. Торжественное вручение свидетельств об окончании восьмилетки, трогательные речи нашей первой учительнице Прониной Галины Федоровны, директора школы Филимоновой Александры Михайловны, нашей классной руководительницы учительницы русского языка Нужновой Жанны Васильевны и моей мамы, выступившей от родителей и праздничное чаепитье, как венец всей церемонии. А дальше папин «Москвич» мчал меня довольного и счастливого домой. Впереди меня ждали новые впечатления, новые откровения и новые испытания. Впереди меня ждала насыщенная жизнь с радостями и горестями, с победами и поражениями, с обретениями и потерями.
Заканчивая рассказывать о школе, хочу низко поклониться всем своим учителям и воспитателям, слепившим из меня человека и много давшим в этой жизни.
Часть вторая.
Первое послешкольное лето запомнилось мне ярким выступлением сборной Советского Союза на чемпионате мира по футболу в Мексике. Команда Валерия Лобановского, только накануне сменившего на посту главного тренера Эдуарда Малофеева, произвела на мундеале настоящий фурор, показав экспрессивную и зрелищную игру. Но из-за ошибок судьи Санчеса, не увидевшего два явных офсайда, наши проиграли в 1/8 финала Бельгийцам – 3:4. Однако это игра запомнилась многим. Не случайно наш игрок Игорь Беланов, забивши в том матче три мяча, по окончании года стал обладателем приза «Золотой мяч», который вручается лучшему футболисту Европы по итогам сезона.
А еще это лето заставило меня по-другому смотреть на жизнь и на себя самого.
Мне предстояло отвезти вступительные документы в Михайлов. Я считал, что это чисто техническое дело: собрать медицинские справки, присовокупить их к школьным бумагам и отдать в секретариат техникума. Окончил я школу без троек - надобность сдавать вступительные экзамены отпадала сама собой.
Требовалось только сходить на комиссию ВТЭК и попросить, чтобы там в моей розовой справке, где значилась вторая группа инвалидности, написали, что я смогу обучаться в техникуме.
Поехали в город Богородицк (в Воловском районе, где я проживал, своей комиссии не было). Вызвали меня на прием в тот день последним. Я зашел с мамой. Председатель комиссии, какой-то бородатый врач, когда узнал, зачем к нему пришли, стал резко и грубо возмущаться:
- Зачем ему учиться? Он, все равно, не сможет работать по специальности (тут он, как показало время, оказался неправ).
Его тирада меня удивила. Я, конечно, завелся. Потому, как был обескуражен. Мне тогда это показалось не слыханной наглостью. Что я ему плохого сделал? Зачем он на меня «наезжает»? Сейчас я понимаю, что эта, чисто обывательская точка зрения, будет преследовать меня всю жизнь. На нее просто не следует обращать внимания. Кому, как не мне, лучше знать, что я на самом деле могу, а чего нет. Позже я к этому стал относиться спокойно. А тогда сильно разозлился и начал нервничать. Из-за волнения речь моя стала невнятной.
В общем, как мы ни уговаривали врачей, разрешение на учебу мне не написали.
В семье не на шутку задумались, что делать дальше. Ехать в Михайлов без медицинского разрешения или продолжить среднее образование в местной школе.
Директор местной школы Мареев Николай Трофимович сказал утвердительно:
– Если никуда не поступишь, придешь доучиваться к нам.
Это был не самый худший вариант. Я уже окреп, своих потенциальных одноклассников знал очень хорошо, со многими из них даже дружил. Запасной вариант меня успокоил. Если бы не был тогда я настроен учиться в техникуме, скорее всего, счастливый и довольный пошел бы 1 сентября в девятый класс железнодорожной школы № 54 станции Турдей. Ведь я всю жизнь мечтал учиться в ней.
Однако сначала решено было съездить в Михайлов. Поехали мы подавать документы на нашем «Москвиче» вместе с Серегой Кондаковым и его отцом. Благо жил Сергей недалеко от меня в городе Ефремове.
В приемную директора мы вошли вчетвером: я со своим папой и Сергей со своим. Окружили секретаря стали разъяснять ситуацию. Мои опасения оказались напрасными, документы у меня приняли и без медицинской справки.
Секретарь (к сожалению, не помню ее имя отчества) сказала, что ДЦП это их профиль. А увидев мои оценки, и каким почерком я заполнил заявление, добавила, что никаких проблем у меня с учебой не будет.
В это время в приемной появился директор техникума Иван Петрович Брыков. Подтянутый, в элегантном костюме со значком депутата районного Совета, густая седая шевелюра была аккуратно уложена назад. Его облик выражал солидность и интеллигентность одновременно.
– Почему у Вас люди стоят? – обратился он к секретарю. – Если не хватает стульев, возьмите у меня в кабинете, – дал он распоряжение и ушел.
Вот так прошло мое первое знакомство с Иваном Петровичем Брыковым – одним из самых незаурядных людей, что встретил я на своем жизненном пути. Впрочем, их было немало – на умных, добрых, нестандартно мыслящих людей мне всегда везло.
Документы сданы, все волнения позади – гора с плеч упала. Собеседование в приемной комиссии ждало меня лишь 30 августа. Короче, свободен - каникулы начались, можно расслабиться. Почти все лето я провел дома на станции Турдей. Вообще, бесцельное времяпрепровождение, игра в футбол с друзьями по вечерам на школьном футбольном поле, что находилось через дорогу от дома, были моим любимым видом отдыха. Футболист - я не ахти какой, но друзья меня всегда принимали в команду. Грубо против меня никогда не играли – жестко не прессинговали, по ногам не били, на землю не роняли.
На недельку съездили в Вологодскую область, откуда родом мама, и где теперь жила моя бабушка. Моих брата с сестрой туда «сослали» еще в конце весны, сразу, как стало известно о Чернобыльском взрыве.
Удивительное дело, моей сестре Любе очень нравилось бывать в деревне у бабушки, а я просто умирал от скуки в необустроенном поселке лесорубов. Отдохнуть там, конечно, с толком можно – кругом леса, грибов и ягод много, рыбалка хорошая. В июле, когда жара, можно в прозрачных водах реки искупаться. Реки там прогреваются плохо – июль, единственный месяц в году, когда можно купаться. Но, как там жить постоянно я не представлял. Такое впечатление, что приезжая туда окунаешься в средневековье. Удобств никаких. Водопровод, канализация и прочая «цивилизация» отсутствовали напрочь. Даже два существовавших в те годы телеканала на лесопункте толком не показывали. Приезжая туда, я оставался без футбольных трансляций. А это для меня было самой страшной пыткой. Словно кислород перекрывали. Ведь футбол - самая главная отдушина в моей жизни. Мне даже представить страшно, что было бы со мной, если бы я вырос в этом медвежьем углу?
Впрочем, в середине восьмидесятых в том лесопункте еще кино в клубе крутили, и автобус до райцентра два раза в день ходил. Снабжение промышленными товарами было по советским меркам неплохим. Круглый лес из Вологодской области гнали на экспорт, а на валюту, закупали заграничные шмотки, часть из которых доходила до аборигенов. Полный коллапс в лесных районах Вологодчины наступил уже после развала СССР.
Техникум
В техникум я приехал, как и планировалось 30 августа 1986 года. Из нашего класса туда поступало 6 человек. Но ребятам, в отличие от меня, еще в середине августа пришлось сдавать вступительные экзамены. Мне же, как хорошисту, предстояло только пройти собеседование с комиссией. По существу это оказалось чисто формальным мероприятием и заняло всего несколько минут. После чего я уже заселялся в общежитие.
Михайловский техникум-интернат бухгалтеров располагался тогда в одном большом (метров 100 с лишнем в длину) двухэтажном здании под двухскатной крышей. Белокаменное здание (облицованное белым силикатным кирпичом) построено было буквой «Е». Позже я узнал, что это типовое строение, специально спроектированное для техникумов-интернатов. Точно такое же было в Калаче-на-Дону. По существу, это - соединенные между собой в единое целое блоки-корпуса. Дальние параллельные крылья «буквы Е» были отданы под общежитие. С одной стороны находилось мужское жилище, с другой – женское. В центральной параллели на первом этаже размещалась столовая, а на втором актовый зал. Перпендикулярное самое длинное здание, соединяющие все помещения в единое целое - учебный корпус. Коридоры, проходящие по центру учебной зоны на обоих этажах, стыковывали угловые (там, где располагались общежития) и центральные холлы. Учебные аудитории, размещались по обе стороны вдоль соединительных галерей-коридоров. Главный вход находился около центральной «параллели» слева, там, где под прямым углом сходились центральный блок, в котором сходилась столовая, и учебный корпус. Рядом с входом стояла вахта. Вахта представляла собой письменный стол, поставленный около окна, рядом с дверью в костелянную. За столом сидела дежурная, в обязанность которой входило наблюдать за всеми пришедшими и ушедшими.
Общежитие было типичным для 70-х – 80-х годов прошлого столетия. Перефразируя Высоцкого: система коридорная на этаже всего одна уборная. Впрочем, умывальник и курилка тоже были. В отличии от школы, из кранов там текла только холодная вода, никаких электротитанов не было. Правда на первом этаже располагались еще душевая (но она не всегда работала) и бытовка. В последней можно было погладить одежду или вскипятить чайник. Розетки в комнатах почему-то были запрещены.
Михайлов
31 августа был последний свободный от учебы день. В технаре народ только подтягивался. Из моих одноклассников на день раньше приехал только Сурен Агабабян. Подвернувшийся выходной мы с Суреном решили посвятить изучению города Михайлова. Наш техникум находится на западной окраине города за железной дорогой, убегающей с Москвы куда-то на юг. В центр небольшого городка можно добраться двумя способами. Либо выйдя на шоссе соединяющее Новомосковск с Михайловом сесть на остановке в автобус, идущий с цементного завода «Спартак» (до трассы от альма-матер метров 350-400), либо пройдясь пешком через небольшой цыганский поселок, миновать железнодорожную насыпь, пересечь футбольное поле стадиона. Выйдя со стадиона, оказываешься на оживленных городских улицах.
На поверку городишко оказался небольшим, но вполне уютным, зеленым. Мы прошлись пешком до центральной площади. Универмаг, кинотеатр с располагающимся рядом книжным магазином, киоск, торгующий мороженным, всё это мы рассматривали впервые. По красивому с железными ажурными фермами дорожному мосту мы перешли речку Проню. За мостом через дорогу в вагончике находился тир. Чуток постреляв, мы прошлись вверх по тинистой аллее парка, посидели на лавочке. От знакомства с городом остались приятные впечатления. В душе была эйфория – как, никак наступала взрослая, еще не виданная, студенческая жизнь. Выражаясь языком компьютерных игроманов, мы вышли на новый уровень.
Снова учеба
Как и положено, 1 сентября в актовом зале перед парами прошло традиционное торжественное собрание. Нас приняли в студенты… И понеслись самые лучшие годы моей лихой юности.
Значительную долю из числа поступающих в этот техникум составляли выпускники профильных спецшкол-интернатов, вроде нашей. Учились здесь ребята со всей центральной России. Подобные школы были в Тамбове, Брянске, Воронеже, а также в Москве и Узбекистане. С нами обучалось немало и местных здоровых девчонок. Все-таки бухгалтер – профессия женская.
Первый день учебы для нас начался с неразберихи. Так получилось, что меня и Сурена Агабабяна определили в группу 1-а, а остальную часть нашего бывшего класса – в группу 1-б. У воронежских ребят получилась примерно такая же путаница. Мне бы, наверное, все равно было с кем учиться, если бы Серега Кондаков был в моей группе. А так утро первого сентября ушло на утряску формальностей. В конечном счете, мы все северо-агеевские оказались в первом «Б».
Группа 1 «б»
Обучение по специальности: «Бухгалтерский учет и анализ хозяйственной деятельности в потребительской кооперации» осуществлялось в то время два года десять месяцев для тех, кто поступал после восьмилетки. И год и десять месяцев учились имеющие среднее образование.
В 1986 году у нас на первом курсе было три параллельных группы. Через год уже на втором добавилась еще одна - группа «спецов» (это те, кто поступили по окончании десяти классов).
Помню свое первое появление в аудитории. Был урок истории. Я по привычке, как и в школе, забрался на «камчатку», то есть на последнюю парту у окна. Таким образом я всю жизнь боролся с близорукостью. Предпочитал смотреть на доску с самой дальней точки. В кабинете было три ряда парт. Штук по шесть в каждом ряду. Больше половины группы составляли девчонки. Человек десять из них было местные. Естественно, я первым делом обратил внимание на них. Светленькие, молоденькие, опрятно одетые – аппетитные, в общем. Ребята на меня тогда особого впечатления не произвели. Парни, как парни. Помимо нашей Северо-Агеевской «гвардии», было пару юношей из Узбекистана.
Кстати, подавляющее большинство узбеков, учившихся в техникуме, страдали полиомиелитом. Из чего я сделал вывод, что Узбекистан в то время был еще довольно отсталой республикой. Ведь в России, благодаря прививкам, делаемым в раннем детстве, к средине восьмидесятых годов прошлого столетия это заболевание было искоренено.
Уже потом, чуть позже, добавились к нам еще Толя Бутов (хохмач, любивший выпить) и Султан Хашукаев из Кабардино-Болкарии. Сейчас вспоминаю эти годы с особой теплотой. Я на людей всегда был удачливым, а на однокурсников мне повезло особенно. Не скажу, что мы проявляли повышенную активность в организации общественных мероприятий, но друг к другу относились с особой теплотой. И местные здоровые девчонки, и приезжие ребята с инвалидностью – все были единым коллективом.
Классным руководителем у нас стал Дежин Олег Николаевич. Тот самый, что приезжал к нам в школу агитировать поступать в техникум.
Дежин Олег Николаевич
Олег Николаевич Дежин преподавал в техникуме политэкономию и советское право. В то время, когда мы у него учились, ему не было еще и сорока лет. Среди студентов слыл довольно строгим и требовательным учителем. Поговаривали, что дисциплина в группах, которые он возглавлял, была железная. Мол, стипендии оболтусов за разные провинности лишал часто. Учащиеся его побаивались.
Легенды о его строгости распространялись моментально. Не успевал будущий студент переступить порог своей новой альма-матер, его сразу знакомили со всеми нравами и обычаями сего священного заведения. А по сему, первокурсники в год, когда Олег Николаевич набирал группу, стремились всеми правдами и неправдами в нее не попадать.
Естественно, вымысла в этих передаваемых из уст в уста историй было больше, чем правды, но все же какая-то доля истины присутствовала.
Да, действительно, Олег Николаевич требовал, чтобы его предметы слушатели знали хотя бы на твердую тройку. И тем, кто не сумел аттестоваться у него на семинаре, приходилось сдавать каждую тему после уроков. Увы, своей семьей Дежин обременен не был и выкладывался на работе по полной. Но поверьте, лишнего никогда не спрашивал и никого никогда не валил. К тому же лекции читал фантастически интересно. Я часто его заслушивался. Все в его рассказах было просто и понятно. Лично мне его уроки здорово помогли сориентироваться в лихие девяностые годы, в эпоху жутких ельцинских перемен.
Что касается дисциплины, то тут он тоже больше, чем положено, не спрашивал. А некоторые «косяки» нам просто прощал. С чувством юмора, иронией и снисходительностью у него всегда было все в порядке. Приходилось Дежину лишать нас и стипендии, в том числе. Но на этот счет лично у меня на него никаких обид нет. Все было заслуженно и по делу.
Для меня Олег Николаевич навсегда останется учителем с большой буквы, человеком научившим жить и разбираться в людях. А его совет: «для того, чтобы что-то достичь в этой жизни, вы всегда должны хотя бы на йоту, быть выше своих здоровых конкурентов», я пронес через всю жизнь. И всегда стараюсь ей соответствовать.
Султан Хашукаев
Где-то в октябре в нашей группе прибавилось пару новых парней. Кабардинец Султан Хашукаев перевелся к нам из Калача. В тамошнем техникуме бухгалтеров у него что-то не заладилось, и они втроем (с Султаном еще Гусейн и Гайваз приехали, но они учились на втором курсе) появились в нашем технаре. Все ребята - крепкие и на много старше нас. У Султана была ампутирована нога по самую ягодицу (кажется правая). Ходил он на протезе. Как- то так получилось, что в день приезда мы с ним пересеклись в курилке (кроме меня там находилось немало пацанов), о чем-то поболтали, и я ушел (не курю по жизни), а они остались курить.
– Ты в какой группе учиться будешь? – спросил Султана кто-то из ребят.
– А Кочетов в какой группе учится? – в свою очередь поинтересовался он.
– В 1 «Б».
– Ну, значит, и я там буду.
– Ты что? У них же Дежин классный руководитель. Не человек – зверь. Ты до выпуска не доучишься, – предостерегли его.
– Да ладно, не пугайте. Если надо, мы и Дежина перевоспитаем, – спокойно возразил Султан.
Уж не знаю, что Султан впаривал директору. Только появился он, как и обещал, в нашей группе.
Так как по возрасту, он был постарше, то в жизненных вопросах разбирался лучше. Не раз давал дельные советы да и к нашим закидонам относился снисходительно. А еще, благодаря ему, до нас с первого курса никто из старшекурсников никогда не докапывался. Побаивались его почему-то все в общежитии. Чему я, честно говоря, был очень рад.
Толя Бутов
Толя Бутов из Ельца у нас появился примерно в то же время, что и Султан. Поступал он в техникум раньше нас, но год не учился – брал академический отпуск. Когда вышел из отпуска, попал к нам. Плотного телосложения парнишка с хорошим чувством юмора. У Толи была парализована одна рука и голова была повернута чуть вбок – будто немного срослась с туловищем. Рассказчик из него был фантастический, а пародист – просто замечательный. Я сам умирал от смеха, когда он меня парадировал. Единственный недостаток Толяна: выпивать любил, а меру не знал. С этим и были связаны все его неприятности, равно, как и забавные истории.
К тому же, время тогда уже прикольное наступило, перестройкой называлось. Сухой закон вовсю «свирепствовал». Горбачев, наивная душа, пытался ограничить наших мужиков в питье спиртного. Водку выдавали по талонам – две бутылки в месяц на человека.
А Толя уже тогда (в свои ни то 24 года, ни то 26 лет) был большой любитель выпить. Как-то приезжает он с Ельца на поезде с авоськой бутылок сорокаградусной. Нести сразу в техникум он драгоценную ношу не решился (не дай бот, на вахте отберут).
У Толи был такой горький опыт. Как-то взял он бутылку в городе, пошел в техникум. На встречу классный руководитель Олег Николаевич Дежин. Вместо того, чтобы пройти спокойно мимо педагога, Толян бросился наутек. Олег Николаевич понял, что что-то тут не так. Догнал Бутова и бутылку отобрал. Тут же на глазах у Толи откупорил ее и вылил все содержимое на землю. Страшнее пытки, чем видеть, как выливается на землю водка, для Бутова придумать было сложно.
– Лучше бы, Олег Николаевич, ты ее выпил, – сказал Толя, смотря на учителя полными слез глазами.
Второй раз испытать такую пронзительную боль он не хотел. Потому решил оставить бутылки на вокзале в автоматической камере хранения, а потом вечером прийти за ними с друзьями. Все бы ничего, но вот только, когда пришли три приятеля к заветной ячейке, дверь не открылась. Забыл Толя код, а заклинание «сим-сим, откройся» так и не помогло. Пришлось вызывать наряд милиции.
– Какого цвета сумка? – спрашивал у Толи «зеленый» лейтенант, заполняя протокол опознания.
Бутов не ответил.
– Что в сумке? – привычной казенной интонацией выяснял офицер.
– Ценные вещи, – чуть замявшись, отвечал Толя. Потом, подумав, добавил, – Водка, в общем, бутылки в количестве трех штук.
– Что? – удивленно и как-то обрадовано переспросил старший наряда.
Его напарник довольно заулыбался, в предчувствии радостного и долгожданного события – сколько же можно ждать начала следующего месяца.
– Водка, – опять подтвердил Толян.
Лейтенант тут же порвал протокол и ускоренным шагом чуть ли ни побежал с универсальным ключом к указанной ячейке камеры хранения.
На этот раз для Бутова все закончилось хорошо – водку на землю никто не вылил, а он с друзьями еще долго (по секрету) хвастался, как распивал сорокоградусную в линейном отделении с ментами.
Комната № 33.
Разобравшись с учебными группами, мы с одноклассниками окончательно определились и с жильем. Поселили нас пятерых северо-агеевских на втором этаже в комнате № 33.
Жилище досталась самое большое в общежитии - метров пять на шесть, угловая комната с двумя окнами: по одному в каждой внешней стене. Быстро сориентировавшись, мы расставили кровати и тумбочки вдоль трех стенок. В центре комнаты установили большой коричневый полированный стол. Четвертая стена отделяла наш уютный уголок от общего коридора. Входная дверь была где-то по центру. Слева от входа стоял небольшой книжный шкаф. Тут же за книжным шкафом был встроенный бельевой шифоньер. Справа от входной двери вдоль стены – такой же встроенный шифоньер с антресолями для одежды. Закрывали «встроенную» мебель белые фанерные дверки.
Одной из фанерных дверей применение я нашел довольно быстро.
Тут вынужден дать небольшое пояснение.
В техникуме свободы было на много больше, чем в школе. Там мы так же, как и в интернате, находились на полном государственном обеспечении. Кормили бесплатно 4 раза в день в столовой. Так что насчет еды вопрос так остро, как у наших сверстников, обучавшихся в других учебных заведениях, не стоял. Приходилось группе только раз в месяц три дня дежурить по столовой – разносить блюда на столы. В общем, свободного времени было навалом. Чем ты занимаешься после того, как отсидел три или четыре пары, никого не интересовало. Учеба мне давалась легко, на подготовку домашних заданий уходило в среднем полчаса, а то и меньше.
Вот от безделья уже числа третьего сентября я и решил пометать раскладной ножик в дверцу бельевого шкафа. Мою затею сразу подхватили друзья. Приходили ребята и из других комнат попрактиковаться в меткости. Игру дартс тогда еще не продавали, а энергия хлестала через край. С гормонами, эндорфинами и тестостеронами тогда все было в порядке. Словом, всем хорошо и весело, только дверца превратилась решето.
Отбой объявлялся в 22 часа, но чисто формально. Кто когда ложился, за этим особо не следили. Лишь бы в общежитии было все спокойно, и чтобы никто никому не мешал спать. Поэтому ложились глубоко за полночь – дело же молодое – все какие-то занятия находились да и поболтать друг с другом всегда было интересно. Занятия начинались в 8-30. А просыпались мы, в лучшем случаи, около восьми. Стремглав одевались и неслись на учебу. Убираться в комнате было некогда. Марафет в своей «коморке» наводили после обеда, но и то не всегда. Естественно, пыль, грязь на полу присутствовали.
Попали мы «под монастырь» уже в октябре. Как-то после последней пары несем учебники и конспекты «домой». Подходим к своей комнате, а там целая делегация проверяющих: директор с завучем, наш классный руководитель Олег Николаевич Дежин, студентки от профкома и комсомольской организации. Солидная комиссия получилась. Когда я протиснулся сквозь толпу в дверной проем комнаты, остолбенел сразу – директор техникума Иван Петрович Брыков веником выметал мусор из нашей комнаты. Меня тогда обуял стыд и смех (в глубине души) одновременно. Это противоречивое чувство за свое разгильдяйство осталось во мне до сих пор. Это же надо так докатиться, что уже на первом курсе директору пришлось убираться у нас в комнате.
Влетело нам тогда здорово и за беспорядок, и за продырявленную дверцу (потом пришлось покупать белую шпаклевку и приводить ее в относительно приличный вид). Но, по большому счету, отделались легким испугом. Даже стипендии на первый раз не лишили.
С тех пор старались хоть какое-то подобие порядка в комнате блюсти.
Впрочем, тридцать третья комната была не самая хулиганистая, но за мелкие проделки от Олега Николаевича нам периодически доставалось. У него даже поговорка появилась:
– Как выпущу вас, схожу в церковь поставлю свечку.
Межнациональные отношения в годы Перестройки
Сам по себе я не националист, ко всем национальностям отношусь ровно. Естественно, меня раздражает, когда выходцы из других республик, оказываясь у нас на русской земле, ведут себя нагло, вызывающе, нарочито показывают неуважение к русским. Но по большому счету, мне все равно, кто человек по национальности.
Удивление у меня вызвала реакция узбеков (у нас в техникуме их было не мало), на события в Казахстане. Тогда шла пертурбация руководителей на местах. И в Казахстане у власти оказался русский. На мой взгляд, абсолютно нормальная ситуация для целинной республики. Ну, не казахи же там поднимали Целину. Русских в ту пору в Казахстане жило ничуть не меньше, чем казахов
Но молодым казахам явно не понравилось, что русский человек пришел к власти. И начались студенческие волнения, обернувшиеся открытым противостоянием.
Я не предал большого значения этому конфликту. А вот собравшаяся в коридоре общежития толпа узбеков оживленно обсуждали эти события, восхищаясь поступком казахских расистов.
– Какая разница, какой национальности будет руководитель республики? – спросил у них я. – Лишь бы человек грамотным был и мог управлять регионом.
– Ты ничего не понимаешь, – объяснял мне самый уважаемый у них узбек по имени Айбек. – Вот если бы негр стал генсеком, тебе понравилось?
– Мне-то какая разница, что Мишка, что негр. Лишь бы с обязанностями своими справлялся, – совершенно искренне ответил я.
– Вам русским ваням все равно. Вы бестолковые. Скоро мы от вас отколемся.
– Как же вы жить собираетесь без нас? У вас республика дотационная. Мы же вас кормим.
– Мы под американцев пойдем. И жить будем, как в Америке.
– А для чего вы американцам понадобитесь?
– Мы им земли под военные базы отдадим.
Теперь, когда я вижу выходцев и Средней Азии на улицах русских городов, выполняющих самую тяжелую физическую работу, я вспоминаю этого Иудушку. Так и не удалось им продаться за тридцать серебряников и нагадить русским.
Гена Головащенко
Как вспомню, какими мы тогда бестолковыми пофигистами были, до сих пор удивляюсь. Впрочем, пофигист тот же оптимист. А положительного заряда на жизнь у нас и сейчас хоть отбавляй.
Учился с нами в группе парень из Ташкента, Гена Головащенко. То ли русский, то ли украинец – не узбек, короче. Парень симпатичный, покладистый, в техникумовской вокально-инструментальной группе на гитаре играл. Кстати, я не рассказал, что у нас при технаре была своя вокально-инструментальная группа «Шторм». Ребята, среди которых были мои друзья Толя Бойков, Саша Куницын, играли на гитарах. Ударная установка у них была, клавишный инструмент – синтезатор…Играли популярные в то время вещи (что-то из Борыкина, «Землян»), свои какие-то вещи исполняли. Группа пользовалась бешеной популярностью у местной публики. Был популярен и басист Геннадий Головащенко. От девчонок у него отбоя не было. Парень веселый, рисковый.
Домой на зимние каникулы Гена решил лететь самолетом. Билет взял заранее. Однако какой-то экзамен с первого раза в зимней сессии не сдал. Нужно было пересдавать через несколько дней. А если задержаться, значит, на самолет уже не попадешь. И что вы думаете?
Сел Гена в самолет и полетел из студеной подмосковной зимы в жаркое ташкентское лето, разумно рассудив – экзамен – не самолет, подождет. Не помню, насколько его стипендии лишили, только дали возможность экзамен пересдать, учиться оставили. Риск себя оправдал. Каникулы для студента всегда важнее экзаменов.
Шахматный турнир и Сашка Синельников
Саня Синельников – калач тертый. Учился с нами на параллельном курсе в 1 «А». Он был постарше нас, даже, говорят, в тюрьме посидел. Обычно спокойный, рассудительный, всегда мог постоять за слабого. Благо занимался каратэ, и ударом владел. У него была всего лишь ампутирована кисть руки. Правда, спокойным он был когда трезвый. Иногда, подвыпив, мог где-нибудь и накуролесить.
Познакомились и сдружились мы с ним при весьма забавных обстоятельствах. По осени в техникуме проводился командный турнир по шахматам. Мы с Саней выступали от своих групп на первых досках. По регламенту нам предстояло сыграть между собой две партии. Первый поединок получился упорным, затянулся надолго, но в концовке я все-таки проиграл. За второй нашей партией уже наблюдало массу народу. Я играть не спешил, обдумывал каждый ход. Шла вязкая, тяжелая игра и вдруг он подставил ферзя под «вилку». Мне оставалось это только увидеть, после чего доигрывать партию уже не имело смысла. Серега Кондаков увидел ляп Синельникова раньше меня, и уже спокойной мимику держать не мог. Я сделал вид, что Серегу не заметил, внимательнее посмотрел на доску и понял, что партию выиграл. После того, как я сделал ход конем, объявив шаг королю, Сашка вскочил и стал скандалить, доказывая, что ход мне подсказал Серега. Фигуры он тут же с доски сбросил.
– В общем, эту партию ты проиграл, – заключил я спокойно.
– Нет, тебе Серега подсказал, – доказывал он. – Давай переиграем партию.
– Ничего подобного, мне никто не подсказывал. С какого бодуна мы будем переигрывать мою победную партию? Давай тогда уж обе переиграем, – в качестве компромисса предложил я.
– Да сыграй ты с ним еще две партии, – подбивал его напарник по команде.
– С ума сошел? – возразил Сашка. – Он мне больше и за пол очка не даст зацепиться. Ты видел, как он играет?
Пререкались мы с ним долго. Переигрывать не стали. Турнир длился месяца два еще. И все два месяца наш поединок считался несыгранным. Лишь, когда нужно было подводить окончательные итоги, Синельников признал победу в этой партии за мной. За это упорство он меня почему-то зауважал, и мы сильно с ним сдружились.
Потом мы часто вспоминали наше знакомство, подтрунивая друг над другом. Доучиться Сашка так и не смог. Где-то курсе на третьем был у него какой-то пьяный залет. После чего его отчислили из техникума. Дальше учиться он уехал в Ленинградскую область в поселок Сиверский в аналогичное учебное заведение. Видимо, такова был судьба Александра Синельникова. Там он не только окончил техникум, но и женился.
Первый курс, первый семестр
На первом курсе были в основном общеобразовательные предметы. Специализация начиналась со второго курса. Контрольные, зачеты, семинары, сессии: это все, конечно, здорово. Но, по большому счету, не сильно напрягало. По субботам дискотеки в актовом зале, часов с девяти до полдвенадцатого проходили. По воскресеньям (а может еще и среди недели – не помню уже) в этом же актовом зале крутили фильмы, что шли в городском кинотеатре. Многие из ребят в техникуме времени зря не теряли. Заводили дружбу с девушками, которая потом у некоторых перерастала в роман, а у кого-то и в свадьбу. Студенческие браки складывались по-разному. Одни пары не прожили вместе и года. Другие – живут вместе уже более двадцати лет. Вырастили детей, ждут внуков.
Я же завязать дружбу с кем-то из девчонок не стремился. С одной стороны ни одна из них не западала в душу, как Инна (о ней вспоминал я еще очень долго). С другой – у меня тогда была четкая установка, что сначала нужно твердо встать на ноги – обзавестись хорошо оплачиваемой работой. С жильем решить проблему. Выпорхнуть и родительского гнезда, стать самостоятельным. А уже потом думать о женитьбе. Да и, как жениха, я себя серьезно не воспринимал. Прекрасно понимал, что муж с такой серьезной формой ДЦП никому не нужен. В общем, молод я был еще тогда, рановато мне было думать о женитьбе. Возможно, мой юношеский максимализм был глупостью (кто-то же смог в таких обстоятельствах вполне нормально наладить свою личную жизнь). А может быть, я, как это не грустно прозвучит, все правильно понял и сумел посмотреть на свою жизнь трезвым взглядом.
Вспоминая первый студенческий год, отмечу, что немного непривычно было сдавать зимой после Нового года сразу четыре экзамена. Однако у меня все обошлось. Только по математике схватил четверку. Физику, историю и литературу сдал без сучка и задоринки на пятерки. Пару недель зимнего отдыха ничем таким не запомнилось.
Я периодически, как минимум, раз в месяц катался домой на выходные. После безвылазной жизни в школе-интернате это казалось сверхсвободой. Сначала с Михайлова на междугородном автобусе (чаще всего это был красный «Икарус», видимо, закупленный еще в год московской олимпиады) я добирался до Новомосковска. Потом 15 минут на городском 123-м автобусе с автовокзала Новомосковска ехал до железнодорожного вокзала Узловой (это были желтые с полуприцепом «гармошки» «Икарусы»). С Узловой на родную станцию приходилось добираться на дизельном пригородном поезде. Весь путь в лучшем случаи занимал часа четыре. После выходных все проделывалось в обратном порядке. В общем, совсем самостоятельным стал.
Второй семестр, весна и лето
В начале марта третий курс разъехался на двухмесячную практику, и в техникуме стало свободнее и тише. В это время в нашем учебном заведении целую неделю шла какая-то гуманитарная олимпиада. Уже не помню, в чем она заключалась. Кажется, писали тесты по истории и обществоведению. Помню, что меня с моим другом и бывшим одноклассником Игорем Алексеевым в числе победителей премировали поездкой в Горки Ленинские.
Помпезность зданий, убранство комплекса, где доживал последние годы вождь мирового пролетариата, «Роус-Ройс» в гараже меня немного шокировали. В детских книжках было написано, что дедушка Ленин жил скромно. Еще я понял, что, разбитый инсультом, Ильич не мог управлять страной с 1920-го года, и никаких трудов, которые нас заставляли конспектировать и зазубривать не писал. Не в состоянии немой, парализованный мужик что-то намычать или нацарапать пером. Уверенность в этом утверждении после поездки только окрепла. Зря пытались меня убедить экскурсоводы в обратном.
Поездкой под Домодедово я остался доволен. Во-первых, попутешествовал на техникумовском «ПАЗике» в рабочий день, вместо того, чтобы учиться.
Во-вторых, с ребятами второкурсниками сдружился в ходе поездки. На память от посещения Горок у меня осталась куча черно-белых фотографий. Помимо того, что нас нащелкал на фоне особняков комплекса музейный фотограф (естественно за деньги), нас еще на снимал фотолетописецтехникума того времени Бекул. У Бекула была ампутирована одна рука, но он здорово управлялся с фотоаппаратом одной рукой. Как ему удавалось проявлять пленку и печатать снимки, я не представляю. Делал он это в фотолаборатории, что была в мужском общежитии. Вспоминая Бекула, скажу, что поступал он на учебу с нами в 1986 году, но учился два года, поскольку имел среднее образование. Благодаря ему, как воспоминания о той поре, сохранились старые нецветные фотографии, снятые на различных техникумовских мероприятиях того времени. Мой одноклассник Игорь Алексеев тоже со школьных лет всегда много снимал (в том числе и меня в Горках – эти фотки у меня также хранятся), но у Бекула (не в обиду Игорю будет сказано) кадры получались четче и лучше. Увы, до цифрового фото и видео было еще далеко. Так ярко и подробно мы тогда свою жизнь фиксировать еще не могли. Ютубы, рутубы и соцсети в Интернете появились в студенческие годы наших детей.
В-третьих, после поездки я стал понимать, что реальная история немного отличается от того, что написано в книжках.
***
Впервые за долгие годы майские праздники и День победы я провел дома. По вечерам вплоть до глубокой ночи, когда приезжал с учебы домой, мы уже с повзрослевшими моими друзьями бродили по родному поселку. Собиралась довольно большая шумная, доброжелательная компания из ребят и девчонок. Тусовались мы (как сейчас говорят) возле неработающего фонтана. Фланировали до вокзала – встречали пригородные поезда. Вместе ходили в кино или на дискотеки, на танцы в соседние села и деревни. Но чаще всего просто общались на фонтане, обсуждая все подряд, подшучивали друг над другом. Шло самое лучшее беззаботное время. Самое интересное, что-то доброжелательное дружеское отношение друг к другу сохранилось у нас и по сей день.
После майских праздников наступила жара. Второй курс уехал на свою первую производственную практику. А мы в свободное время и в выходные, когда я не уезжал домой, гуляли по Михайлову. Ходили на футбол (благо стадион был где-то в полукилометре от техникума, сразу за железной дорогой). Бывали там на вечерних сеансах в кинотеатре. В Михайлове тогда был большой кинотеатр. Он не пустовал. Помню, на премьерном показе «Маленькой Веры» яблоку негде было упасть. Еще бы, слава о фильме распространилась раньше показа. Надпись на афише «Детям до 16» только разогревала интерес. Наступала эпоха бунтарских восьмидесятых. Стране предстояло пережить эпоху сексуальной революции. То, что на Западе прошло двадцатью годами раньше.
Этот учебный год показался мне самым длинным. Экзамены были только в конце июня и в начале июля. А каникулы, наоборот – самыми короткими.
Второй курс
Второй год моего обучения получился более насыщенным интересными и запоминающимися событиями. За предыдущее время учебы от нас отсеялось по разным причинам несколько человек. У кого-то возникли проблемы с успеваемостью, Кто-то грубо нарушил дисциплину – попросту говоря, был пойман на пьянке. А кому-то просто надоело учиться, и он добровольно ушел из техникума. К слову, такая текучка была во всех группах на протяжении всех трех курсов.
Однако народ не только уходил, но и добавлялся. 1 сентября 1987 года в нашу группу влились несколько студентов поступивших на базе десяти классов: Галя Першукова, Марина Сидорова, Игорь Ботвинов, Саша Куропов, Володя Геращенко. Все они оставили свой след моей душе и сердце.
Со второго курса упор делался на профилирующие предметы: бухгалтерский учет, экономика, финансирование, ревизия и т.д..
Галина Степановна Мытарева
Естественно, главный предмет для бухгалтера – бухгалтерский учет. В нашей группе бухучет вела Галина Степановна Мытарева – женщина предпенсионного возраста, со своеобразным чувством юмора и неповторимой манерой объяснять. Она каждое свое занятие превращала в маленький спектакль, умела как-то тонко найти подход к каждому ученику, грамотно играя на его личных качествах. Ее шутки, прибаутки и поговорки очень быстро стали притчей во языцех студентов. Уже позднее я понял, что у Галины Степановны был природный дар психолога.
Не помню, по какой уже причине, первые занятия по бухгалтерскому учету я пропустил. Увы, пораздолбайничать в студенческие годы я всегда любил. Из-за чего не получил красный диплом. Впрочем, из-за такой ерунды не переживаю. Ведь не цвет корочек показывает уровень знаний, а умение ими пользоваться. Из-за пропуска первых уроков, я что-то не уловил. И все эти проводки, кредиты, дебеты, активные и пассивные счета очень долго оставались для меня непонятными вещами. В ребусах проводок я первое время разобраться не мог, а бухгалтерские балансы нас заставили сводить чуть ли ни с первых уроков. В общем, было и горько, и смешно. Ведь если составишь хотя бы одну проводку не правильно, равенство левой и правой половины баланса уже не сведешь. И поймешь ты, что проводки сделаны не правильно лишь, когда подобьешь итог. Получалось, что куча времени и усилий потрачено зря. А Галина Степановна очень умело бьет по твоему самолюбию, одной, двумя ничего незначащими фразами. Из-за чего ты сильно заводишься и начинаешь все пересчитывать и пересматривать с удвоенной энергией. Поверьте, лучшего тренинга для данной будущей работы придумать было трудно. Со временем я в этих шарадах разобрался, и все встало на свои места.
Житье-бытье
В 1987 году перестройка набирала обороты. Михаил Сергеевич, наивная душа, решил отучить страну пить. Как следствие, сократили выпуск спиртного. В Союзе ввели талонную систему на водку. Совершеннолетнему гражданину продавали не больше двух бутылок в месяц и строго по карточкам, выданным в ЖЭКе или сельсовете. Цена самого популярного русского напитка резко подскочила с 4-62 до 10 рублей. Пошла первая волна народного возмущения. В ответ генсеку в стране увеличились объемы самогоноварения. Те, кто уже не мог жить без спиртного, перешел на употребление денатуратов и прочей спиртосодержащей технической жидкости. Мой сосед даже умудрялся пить ацетон. Количество отравлений от такого хода только увеличилось. А пить меньше не стали. Водку можно было купить за 20 рублей пол-литровую бутылку в любое время суток. У нас возле техникума в цыганском поселке продавалось что угодно: самогон водка, крепленые напитки. Стипендия у нас тогда была небольшая. До 1 сентября 1987 года платили по 9 рублей. С нового учебного года обыкновенная стипендия повысилась до15 рубликов. Деньги небольшие. Тем не менее, у цыган, торгующих водкой, дни выдачи стипендии получались прибыльными.
Однако водочку пили не все, а вот бутербродами с чаем после ужина до отбоя перекусывали многие. Но в период повального самогоноварения с прилавков магазинов пропали и сахар, и карамель, и почему-то даже чай. Впрочем, нормальный индийский чай был в Союзе давно большой редкостью. Приходилось заваривать грузинский «№36». Подходило время тотального дефицита. С каждым днем снабжение в стране становилось все хуже, Полки магазинов стремительно пустели. Если на первом курсе «перекус» мы покупали в Михайлове, то на втором и третьем курсе провиант возили сумками из дома. Неполадки в стране начались именно тогда. И мы явственно ощутили это на себе.
Странная штука жизнь. Никогда вам точно никто скажет, что важнее в ней серьезное дело или развлечение, учеба или хобби. Например, меня всю жизнь тянуло к футболу. Я мог часы напролет просидеть перед телевизором, наблюдая за футбольными матчами. Сам постоянно гонял мяч во дворе. А еще я любил мотаться с любительской турдейской футбольной командой, выступающей на областном первенстве на все выездные матчи. Естественно, не пропускал я и домашние игры. Толя Бойков был вокалистом техникумовской группы. В результате, Анатолий Бойков сейчас где-то поет в профессиональной группе. А я зарабатываю деньги аналитическими материалами о футболе.
По вине Сереги Кондакова стол в нашей комнате всегда был завален радиодеталями. С первого курса он часами что-то паял, крепя к платам транзисторы. В общем, канифолил. У Сереги в то время не было серьезных теоретических знаний в области радиоремонта, но он так вдохновенно и с таким упорством ковырялся в радиоприемниках и магнитофонах, что многим казалось, что он большой спец в этом деле, способный починить что угодно. Как-то к Кондакову попросили отремонтировать кассетный магнитофон. Мой кореш с умным видом обещал все наладить быстро и бесплатно. Поковырявшись во внутренностях бытового прибора, он понял, что сделать ничего не сможет. Но терять репутацию Серега не собирался. Недолго думая, он отнес сломанную вещь в михайловскую телемастерскую. Там спецы оказались точно такие же, как и Серега. Содрав с Серого не малые деньги, они даже не подумали вскрыть кассетник. И вернули ему вещь сломанной, клятвенно уверяя, что все сделано в лучшем виде. Как ни скандалили они с Игорем Алексеевым с приемщиком и мастером, магнитофон им не починили и денег не вернули. В конце концов, Кондаков по дешевке выкупил этот злосчастный проигрыватель кассет. Через год по окончании техникума Серега Кондаков поступит учиться в училище на телемастера. И теперь всю жизнь будет чинить телевизоры, радиотехнику, собирать компьютеры.
Крушение надежды
Где-то осенью или в начале зимы 1987 года моя троюродная сестра Ирина прислала мне из Тольятти заметку из «Литературной газеты». В ней рассказывалось, что некий доктор биологических наук Виталий Николаевич Васильев вывел какой-то новый метод лечения ДЦП. Благодаря его разработкам болезнь вылечивалась полностью. В качестве доказательств приводились примеры полутора десятка человек излеченных по этому методу. Изобретение Васильева иначе, как гениальным не называлось. Рассказывалось, что на прием к этому специалисту выстраивается очередь больных не только из граждан Советского Союза. Инвалиды ДЦП из Штатов, ФРГ и Китая не считаясь не с какими затратами жаждут у него лечиться.
Что греха таить? Где-то в глубине души я надеялся, что когда-нибудь стану абсолютно здоровым человеком.
От прочитанного меня обуяла эйфория. Я сразу же поверил в то, во что всегда хотел верить. Мы с друзьями (с Суреном Агабабяном и Игорем Алексеевым) решили, не откладывая дело в долгий ящик, съездить в Москву по указанному адресу. Тем более, что до нас там уже побывали ребята из нашего техникума. Они нам и рассказали подробно, как туда добраться.
Стоящая на пороге зима, и гололед нашу решимость не остудили. Недолго думая, в этот же вечер мы прямо из общежития пошли на вокзал и в общем вагоне ночным рейсом отправились в Первопрестольную. На новый, только что отстроенный, Павелецкий вокзал мы прибыли, как раз, к времени открытия метро. Благо от Михайлова до столицы было всего пять часов езды.
«Резиденция» Васильева в ту пору находилась не далеко от вокзала на «Автозаводской» станции метро. Практически рядом с метро в двухэтажном здании располагался ни то кожено-венерический, ни то наркологический диспансер. В нем и находился кабинет доктора биологических наук Виталия Николаевича Васильева. Мы приехали за долго до начала рабочего дня. В убогом строеньице, кроме вахтерши, никого еще не было. Она нам и рассказала, что доктор Васильев действительно лечит ДЦП, что к нему постоянно записывается очень много больных, и что он никому не отказывает в помощи. Но сегодня он работает только с 14 часов.
Нам предстояло перекантоваться где-то до двух часов дня. Если честно, для меня это была первая самостоятельная поездка в Москву. Хорошо, что хоть у Игоря Алексеева была третья группа инвалидности, и он крепко стоял на ногах. Он-то и водил меня, постоянно крепко держа за руку, по тогдашним неимоверно скользким столичным тротуарам. С ним же я уверенно спускался по эскалатору в подземку.
Помню, мы первым делом пообедали в какой-то столовке. Потом нам пришла в голову «супероригинальная» идея, снять номер в гостинце «Россия». Тормознув какую-то двадцать четвертую «Волгу», мы отправились к Красной площади. По пути нам водитель тоже что-то рассказывал о «гениальном» даре Васильева, который в скором будущем избавит человечество от ДЦП. Тогда это была главная новость. Тираж у «литературки» был большой, и ее читало подавляющее большинство людей. Номер нам снять не удалось (не помню, кажется, там все уже забронировано было, а, возможно, просто нам не хватило денег). Из гостиницы мы поплелись к мавзолею. Возле Кремля я был также в первый раз в свои восемнадцать с небольшим хвостиком лет. Зашли в ГУМ. Там я купил обложку на паспорт. Прошли годы. Я уже сменил несколько паспортов, а обложка у меня все та же, купленная в ГУМе за семьдесят копеек (я по натуре консерватор – не люблю расставаться с полюбившимися вещами).
Времени было уйма. Подумав, я решил не обременять ребят и отправиться на перекладных электричках через Ожерелье к себе в Турдей. Они проводили меня до Павелецкого вокзала и посадили в электричку. По пути я домой купил батон вареной колбасы за 2-20 рублей за килограмм. Тогда традиция была вести из столицы колбасу. На периферии купить ее было сложно. Купив билет до конечной станции, всю оставшеюся наличность я отдал ребятам. Не известно, сколько им еще в Москве оставаться придется. Домой я прибыл в одиннадцатом часу ночи. Дома в это время меня никто не ожидал увидеть.
Удивленным родителям я подробно рассказал, куда и зачем ездил.
– Если он действительно лечит, мы тебя обязательно вылечим, – уверенно сказала мама.
Она очень часто, практически каждый месяц бывала в Москве командировках. Обещала в следующий свой визит обязательно туда заехать.
Хорошо отоспавшись, на обеденном «дизеле» я укатил в Михайлов. Ребят, к моему удивлению, в общежитии еще не было. Они прикатили только поздно вечером.
Как они рассказывали, что народу к двум часам, и в правду, набилось не протолкнуться. Васильев выходил из кабинета, сетовал на то, что государство не выделяет ему свою больницу, что американцы настойчиво зовут его в Штаты, предлагая ему все условия для работы. Но он патриот и никуда от своих больных никогда не поедет.
Далее он расхаживал среди записавшихся к нему на прием и доказывал, что всех присутствующих можно вылечить.
– И меня вылечат? – робко спросил Сурен Агабабян.
– И тебя вылечат, – как в том фильме ответил ему доктор биологических наук.
Васильев регистрировал всех, кто приходил к нему на прием и ставил в общую очередь на лечение. Ребята смогли записаться у него только на следующий день. Ночь провести им пришлось у каких-то случайных знакомых.
Мама, как и обещала, в первый же приезд в Москву сразу направилась в этот самый диспансер. Васильев, как обычно жаловался на не понимание властей. Хотя в то время уже созданием условий для его работы занималась сама Ирина Горбачева (дочь тогдашнего руководителя государства). Доктор рассказывал, что он такой же талант в своей области, как хирург Гавриил Илизаров или офтальмолог Святослав Федоров, и ему нужен свой медицинский центр. Сказал, что ему необходимы средства для создания клиники. Дескать, здание ему уже выделили. Нужно теперь, чтобы кто-то взялся за ремонт строения. В конечном счете, Виталий Николаевич предложил родителям добровольно все отремонтировать и самостоятельно, не дожидаясь чиновников, начать перечислять пожертвования на счет его заведения.
Тем временем, разобраться кого и как лечит Васильев взялась съемочная бригада очень популярной в то время программы «Взгляд» вместе с журналистом Владиславом Флярковским. Вопреки логики, на контакт с телевизионщиками Виталий Николаевич не пошел. Найти указанных в «Литературной газете» излеченных Васильевым больных взглядовцам так и не удалось. Их просто не существовало – все имена были вымышленными.
Обо всем этом Флярковский рассказал во «Взгляде». На прямой вопрос кого-то из коллег:
– Так лечит или не лечит Васильев? – ответил однозначно:
– Не лечит.
Там же в сюжете Флярковского негативное заключение деятельности Виталия Васильева дала ведущий специалист в области ДЦП Ксения Семенова.
Мне не хотелось расставаться со своей заветной мечтой. Смонтированный ролик Владислава Флярковского я воспринял, как злые происки недоброжелателя. Долго еще надеялся на то, что у Васильева появится своя клиника, и я все-таки смогу излечиться от мучившего меня всю жизнь недуга.
Мама перечисляла деньги на указанный Васильевым счет, несколько раз была у него на приеме. Он все также бодро вдохновлял, вселял надежду, просил подождать совсем чуть-чуть. А, в конечном счете, куда-то исчез навсегда.
Мое отрезвление сознания, проходило очень болезненно. Я вдруг медленно начал понимать, что меня никто никогда не вылечит и мне незачем больше забивать себе голову мечтами о выздоровлении. Просто нужно приспосабливаться жить, исходя из реальных возможностей. От осознания всего этого, по большему счету, стало легче жить.
Теперь я ни о чем не мечтаю, живу сегодняшними проблемами и заботами, надеюсь только на свои силы. Наверное, благодаря этому, чего-то добился в жизни и не озлобился.
А Васильеву я даже благодарен за это потрясение, вытащившее меня из иллюзий. И, конечно же, я благодарен Владиславу Флярковскому, быстро расставившему все точки над «i».
P.S.
Когда готовил эту главу, залез в интернет, чтобы выяснить, где же сейчас Виталий Васильев. Оказывается, «патриот» живет в Израиле, работает в какой-то клинике. И до сих пор обещает всех вылечить от ДЦП. На его контактной страничке «отзывы» излеченных от ДЦП людей датированные 2009-м годом и увлекательная история о том, как он в 1987 году изобрел свой способ лечения этой страшной болезни. Ничего в этом мире не меняется…
Все путем
Потрясения потрясениями, а жизнь продолжалась. Семинары, рефераты, зачеты, экзамены – все шло как-то, как по накатанному, на полуавтомате. Все-таки второй курс уже в систему втянулся. Не хватало только какого-то разнообразия и драйва, как сейчас говорят.
Залеты
Куда же без них? Тем более, когда драйва хочется. Правда, иногда все сходило с рук.
Молодость – веселое время, есть что вспомнить. Ночи с субботу на воскресенье мы обычно «кутили». Впереди был выходной, просыпаться к парам не нужно. Если не разъезжались по домам, то часов до четырех играли в карты. Карты, конечно, игра азартная и в техникуме находилось под запретом. Олег Николаевич если находил колоду карт в комнате, всегда ее забирал и запирал у себя в сейфе, возвращал владельцу только перед поездкой на каникулы. Но находил он картишки лишь тогда, когда кто-нибудь из-за ротозеев оставлял их на видном месте. Специально шмоном он никогда не занимался. Это никакого урона нам не наносило. В запасе всегда имелись по три-четыре игральные колоды.
Наверное, смысл в запрете карт был. Прецеденты по стране всякие бывали. Только с головой у нас и в восемнадцать лет было все в порядке. На деньги никогда не играли. Да и вообще те игры, в которые мы играли, денежными не назовешь. В них по выходным в каждом дворе тогда мужики резвились. Обычно резались в «козла». Наша комната угловая – в общаге самая большая. Здесь карты раскидывать удобнее всего – народу помещалось много. Приходили друзья с других курсов. Собирались в центре за столом человек по 10-12. Играли при приглушенном свете (горел ночник) под негромко льющуюся музыку из кассетного магнитофона. Обычно слушали либо советскую эстраду, либо душевный шансон. Шестеро (трое на трое) бились, а остальные смотрели за поединком. Ждали своей очереди, чтобы сменить побежденных. Иногда играли на отжимания. Поигравшим приходилось принимать упор лежа и делать по десять отжиманий. В общем, и интеллект, и физическую силу развивали, да и тасование карт при сдаче - хороший тренинг для разработки пальцев.
Поединки так затягивали, что ложиться приходилось часов в пять. В связи с этим у нас раз чуть не возник скандал глобального масштаба. По ночам в техникуме обычно дежурили вахтерша и медсестра. Что им в голову стукнуло в тот раз, какая муха укусила – не знаю. Только решили они в два часа ночи в общежитие порядок проверить. Вваливаются в нашу комнату, а у нас игра в самом разгаре.
«Вот это фокус, – подумали они. – Не дать, не взять – подпольное казино».
Светило нам «организация азартных игр после отбоя», со всеми вытекающими последствиями. Они даже директору тогда нажаловались. Но как-то все удалось утрясти. Наши невинные объяснения, что спать никому не мешали, играли тихо на интерес, как в домино, Петровича тогда устроили.
– Знаю я их, умные самостоятельные ребята, лишнего себе ничего не позволят, – заступился за нас Иван Петрович.
У «умных ребят» мозгов тогда не было совсем. Но «протекция» директора дорогого стоит. Эта пара (вахтерша и медсестра) ловили нас еще пару в самый разгар «кутежа» по субботам, но уже никуда не жаловались. Им было достаточно того, что шума от нас в общежитии никакого не было.
Однако не всегда все заканчивалось безобидно.
Так уж получилось, что все мои залеты, за которые лишали стипендии, случились на втором курсе. Это не означает, что на третьем мы не чудили. Но, наверное, потом нам больше везло. А может просто ума и опыта за год набраться успели.
Первая моя провинность вообще безобидной была. Напомню, что в то время зимние каникулы начинались у нас в техникуме числа с 14 января, после сдачи сессии – рождественских праздников тогда никто не отмечал. Прикинул я, что за неделю до Нового года у меня никаких зачетов и семинаров не предвидятся, взял да и сделал себе дополнительные новогодние каникулы, укатил домой на неделю из техникума числа 25 декабря. Мне бы моя наглость может быть с рук и сошла, если я бы один уехал. Никто бы может этого и не заметил. Только отправились отдохнуть мы всей комнатой. А отсутствие человек пять или семь уже трудно не заметить. Получилось, как всегда прикольно и романтично. Изрядно «покутив» ночку с субботы на воскресенье (правда, все было чинно, без спиртного), мы оделись, собрались и самым первым шестичасовым автобусом отъехали в Новомосковск.
Уже в 10 часов утра, вдыхая свежий морозный воздух, по белому скрипучему снежку я неторопливой походкой шел от вокзала к своему дому по родному Турдею.
Новый год я тогда отметил здорово. С друзьями и подружками погулял в волю, на дискотеке в родном клубе оттянулся по полной. Числа четвертого отдохнувший приехал в родные пенаты. Тут же узнал, что за прогулы лишен стипендии на месяц. Но такой отдых стоил того.
Второй и последний залет был более серьезный. Но все обошлось и на этот раз.
Случилось все 1 апреля в мой любимый праздник День дураков. Накануне мы получили стипендию. Честно говоря, мне немножко стыдно за этот поступок, но из песни слов не выкинешь. Не рассказав про него, я просто не смогу описать полно нашу студенческую жизнь.
Была весна, чуть влажный воздух изобиловал ароматами просыпающейся природы. Мы гуляли по центру города. Снег уже полностью сошел, но травы еще не было. Вдруг кому-то (не помню уже кому) взбрело в голову взять бутылочку коньяка и чуть расслабиться. Возражений ни у кого не было. По правде говоря, я не возражал потому, что думал, что этим безобразием мы займемся в общежитии. Считаю, до сих пор, что этот вариант был бы самым правильным. Все прошло бы, как всегда без сучка и задоринки. Но у одного из моих товарищей существовала другая идея. Он предложил, не откладывая в долгий ящик, расслабиться в близлежащем кафе «Дружба».
– Ты знаешь, сколько в общаге народа набежит, нам ничего не достанется, – обосновал он свое предложение.
Нас было четверо. Его предложение остальным показалось более удачным. Каюсь, не учел я, что некоторые из нас не в состоянии с кем-то делиться «живительным» напитком.
Пить в «Дружбе» коньяк я не собирался, поскольку тогда еще не представлял, как поведу себя, приняв на грудь. Смогу ли дойти до техникума самостоятельно. Еще один товарищ из нашей компании также решил не пить. Наша порция отошла тому, кто боялся, что ему мало достанется. Мы же решили пропустить по кружечке пива.
Впрочем, кружку пива я тоже не осилил. К пиву, впрочем, как и к любому другому спиртному, до сих пор отношусь с равнодушием.
Зато два моих приятеля (один довольно крупный, плотного телосложения (именно он боялся, что ему не хватит), другой, наоборот маленький и щуплый) осушили коньячок с превеликим удовольствием.
После опустошения бутылки крупный сразу куда-то исчез. Видимо, отправился в город «догоняться». А мы втроем отправились на остановку, собрались ехать в техникум. По дороге наш приятель прямо в центре напротив какого-то памятника у всех на глазах помочился. После чего, практически отключился. До остановки его «труп» третьему (трезвому) другу пришлось нести на руках. Я просто физически не могу кого-то носить.
Рейсовый автобус мы ждали не долго. Пока он подходил наш пьяный товарищ, приставленный вертикально к забору, чтобы не упал, тихо рвался. Садиться мы хотели последними, в заднюю дверь. Но кондукторша, увидев нас, из окна закричала.
– С этим не пущу.
Что делать? Тащиться пешком с ним через весь Михайлов – реальный кошмар.
На нашу счастье или на нашу беду буквально во время этой сцены с кондуктором по встречной полосе дороге проезжал наш техникумовский «ПАЗик». «ПАЗик» развозил учителей с педсовета по домам. Нас заметил сразу весь педагогический коллектив. Стало понятно, что мы влипли. Однако на произвол судьбы нас не бросили.
Развезя всех по домам, техникумовский автобус подобрал нас на обратном пути. На автобусе втроем мы добрались до своей обители. Четвертого нашего товарища почему-то уже чуть позже отлавливали в городе группа добровольцев с техникума во главе с воспитателем общежития.
Олег Николаевич успел нам тут же в автобусе прочесть краткую нотацию. Но самые серьезные разборки нас ждали на следующий день. Утром пришел в себя наш отключившийся товарищ. Четвертый же доказывал, что «знать нас не знает», и пил он без нас. Ему поверили.
Первой парой в тот черный день была «Гражданская оборона», которую вел директор Брыков Иван Петрович. Во время первого урока он нас отличившихся отправлял по очереди в своей кабинет, писать объяснительную о произошедшем накануне. Я уже не помню, что мы ему написали, но, думаю, нашему вранью тогда поверил бы даже Станиславский.
После уроков нас попытались разобрать на классном собрании.
Возмущенный Олег Николаевич вбежал в кабинет политэкономии, где мы собрались, и начал свою речь словами:
– У меня нет слов…
Договорить он не успел. Как на автомате, я тут же ответил репликой из сюжета «Ералаша» «До свидания, Вася»:
– Как нет слов? Нужно было подготовиться…
Я всегда, сначала говорил, а потом думал, что сказал.
– Дану вас, – прыснул классный руководитель и махнул рукой. Напряжение сразу упало.
Мы снова отделались легким испугом. Лишением стипендии на месяц. Все-таки это был наш первый серьезный залет. Вот четвертому нашему товарищу повезло меньше. У него это был ни то пятый, ни то десятый серьезный проступок. Его исключили из техникума. Однако он до сих пор считает, что исключили его только потому, что я отказался пить, и он вынужден был принять сверх нормы.
Второй семестр второго курса
Это, пожалуй, самое лучшее и запоминающееся время учебы. Первая практика и первый собственный магнитофон, купленный на честно заработанные деньги, увиденная живьем игра Эдуарда Стрельцова. Впрочем, обо всем по порядку.
Практика
В начале апреля мы чуть-чуть начудили в кафе «Дружба», а уже в конце столь знаменательного месяца нас ждала первая в жизни производственная практика. Нам следовало ознакомиться с работой бухгалтерии общества потребительской кооперации.
Поскольку история развивается стремительно, и многое из того, что в восьмидесятые годы казалось нерушимым монолитом, сейчас исчезает, стоит напомнить, что в советское время районные потребительские общества (райпо) или райпотребсоюзы (РПС) существовали в каждом райцентре. Им принадлежала львиная доля магазинов, пекарен и столовых и ресторанов. По обыкновению студенты нашего техникума брали направления на практику на родину поближе к дому. Тех же, кто не мог устроиться в родных пенатах, отправляли стажироваться в потребобщества Рязанской области.
Мой родной поселок, станция Турдей, находится на границе Воловского и Ефремовского районов Тульской области. Соединяет эти два райцентра, проходящая через нас железная дорога. До Волова от Турдея на пригородном дизельном поезде ехать полчаса, до Ефремова – 45 минут. В самом Турдее никогда никаких потребительских контор не существовало. Поэтому передо мной стояла дилемма: куда податься на практику в Волово или в Ефремов. Благо вопроса: как туда добираться в то время не стояло. Пригородные поезда ходили строго по расписанию в удобное для людей время.
Для верности я взял направления и в Волово, и в Ефремов. Лишь в самый последний момент решил отправиться все же в Ефремов. Решающим фактором для меня стало то, что в Ефремове, в своем родном городе, проходил практику Серега Кондаков. Два шалопая в одном месте это, конечно многовато, но, слава богу, не взрывоопасно.
Чтобы сэкономить на поездке от Турдея до Ефремова, я сразу купил месячный проездной билет. Стоил он тогда 2 рубля 10 копеек. В то время как за билет в один конец нужно было платить 45 копеек. Экономия больше, чем существенная.
Свое рабочие место я нашел быстро. От вокзала до райпотресоюза было минут двадцать ходу пешком.
Территория за воротами, на которой находилось пару контор и какой-то гараж со складами, эстетикой не отличалось. Главное, небольшое каменное двухэтажное здание походило на скромный купеческий особнячок. Строилось оно, по-моему, до Великой Октябрьской революции. И с тех пор, наверное, не ремонтировалось. Даже, кажется, толком и не красилось. Домишко имел мутно-грязный цвет. Бухгалтерия пригородного сельпо, куда нас прикрепили на практику, больше походила на временный одноэтажный барак. Большая полутемная комната вся была заставлена старыми деревянными письменными столами, за каждым из которых трудились люди. В основном это были женщины. В общем, скромная, неказистая серая советская действительность.
Тем не менее, было здорово. Нам пообещали все, что надо показать и объяснить, бланки всех документов необходимых для курсового отчета дать. И посоветовали, как можно реже появляться в конторе (типа не мешаться под ногами). Последнее нам очень понравилось. Пару с лишнем месяцев мы были предоставлены сами себе, никому до нас не было дела. Дополнительные каникулы, одним словом. Но для порядку Серега Кондаков спросил:
– А если проверяющие с техникума приедут? Нам же прогулов понаставят.
– Успокойся, – ответили ему, – скажем, что вас на инвентаризацию в глухую деревню в магазин командировали.
Изучение процесса инвентаризации, как раз, входило в план работы на практике.
В конторе райсоюза, я появлялся два-три раза в неделю. Молодому парню даже интересно было кататься туда-сюда. Пригородный поезд приходил в Турдей в 10 часов 10 минут. На работе я появлялся около половины двенадцатого. До обеда мы собирали нужные документы, с чем-то знакомились, что-то записывали в тетрадь для отчета. Для отчета о практике я купил общею тетрадь в клеенчатой обложке, листов 90 формата А-4. В этом талмуде приходилось описывать работу Ефремовской бухгалтерии. Чтобы шибко не напрягаться, я подстраховался. Купил у приятеля Сашки Бедненко, что учился на курс старше, готовый отчет за червонец. И списывал все с него. До поры, до времени, мозги особо не напрягал. Когда же решил вдуматься в написанное, понял, что этот отчет троечника. Туфта, одним словом. К тому же проводки все равно пришлось переделывать самому. План счетов поменяли, как раз в год нашего обучения. На дворе ведь стояла перестройка – все перестраивались. Было уже лето, тепло. Слишком напрягать мозги не хотелось. И я без зазрения совести списывал с купленного гроссбуха.
До обеда мы крутились в конторе. Потом ходили обедать в какой-нибудь ресторан. Рядом с РПС находилось два ресторана «Красивая меча» и «Тула». Было время, когда бедные студенты за рубль-полтара могли плотно пообедать в ресторанах. Хорошее время.
После чего мы мотались по городу. Постоянно какие-то дела находились. Отправлялся мой поезд обратно в пять вечера. В шесть я был уже дома. Оставалось еще время и в футбол погонять, и потусоваться с друзьями.
Мой первый магнитофон
За практику нам от техникума причитались какие-то деньги (стипендия, средства на питание, плата за жилье). Отдали сразу за весь срок (это пару с лишнем месяцев). Деньги пришли по почте в самый разгар практики. Сумма набежала неплохая.
У меня было давнее желание – купить кассетный магнитофон. Сейчас это анахронизм, а тогда они только входили в моду. Была очень завидная вещь. Сколько хочешь, можно было слушать музыку. Причем, любую – какая тебе нравится. Тогда это было чем-то невероятным. Родители разрешили мне свои деньги потратить по собственному усмотрению.
1988 год – год всеобщего дефицита. Найти что-то стоящее где-то в провинциальном захолустье – большая проблема. Хороший импортный «Шарп» или японский двухкассетник «Сони» это что-то за гранью возможного. Да и стоили они полторы тысячи рублей при средней зарплате 180 целковых. Но наша промышленность тогда тоже выпускала кое-что неказистое и относительно доступное. Самая распространенная модель была воронежская «Электроника» – рублей 120 стоила. Были заводы, выпускающие отечественные магнитофоны в Казани, Томи, еще где-то.
Мне повезло. Кто-то в Ефремове за железной дорогой на окраине в затерянном магазине «Культтовары» видел магнитофон «Соната-216». Сразу же поехали туда с младшим братом (он в классе шестом уже учился). В Ефремове к нам присоединился Серега в качестве консультанта (ему же родители уже маг купили, к тому же он под радиомастера косил). Посмотрели – магнитофон работает. Забрали, заплатив 260 советских рубликов. К покупке еще две отечественных кассеты МК-60 дали.
С новой вещью мы сразу поехали через весь город к Кондакову музыку с его магнитофона на мой записывать. Помню первое, что мы записали, было «Снится мне деревня» в исполнении Сергея Беликова.
Нравилась мне эта песня всегда. Люблю ее до сих пор. Больно она пронзительно трогательная. Для меня в какой-то степени оказалась пророческой. Много лет спустя я также, как и ее герой, укачу в город. Где состоюсь, как журналист. Возможно, получится из меня и писатель. За все за это я благодарен своему новому месту жительству. Только также невыносимо тянет на родину в Турдей в свои родные места, к друзьям, в беззаботное детство и юность.
Все-таки умели мы тогда радоваться новым вещам. Помню, эйфория от покупки еще ни одну неделю в душе стояла. Сейчас уже какая-то пресыщенность к вещам. Ни от чего такое удовольствие не получаешь. А тогда жили все одинаково. Рост благосостояния у всех шел параллельно. Был период повального увлечения магнитофонами. На этой волне финансово поднялись кооператоры, зародившееся тогда по указке Горбачева, тиражирующие магнитофонные записи. Все у них шло тогда влет.
В тоже время появлялись стране и видеомагнитофоны. Купить это чудо техники было очень проблематично. Стоило оно бешенных денег (раз в десять дороже магнитофона) и достать ее было практически невозможно. У спекулянтов они продавались по цене машины. Все что мы могли, это смотреть фильмы в видеосалонах, где крутились иностранные боевики, эротика и прочие интересные вещи. Видеосалоны и кассетные магнитофоны, с которыми мы прогуливались вечером на улицах – яркая примета того чудесного, какого-то романтичного времени.
Очень быстро у моего магнитофона отказала функция звукозаписи, но служил он исправно мне сестре и брату еще несколько лет. Крепкий оказался.
Счастливые мгновения футбола
Летом во время прохождения практики в Ефремове на автобусной остановке я увидел афишу, анонсирующую проведение в воскресенье товарищеского футбольного матча между местной командой «Химик» и ветеранской сборной СССР.
Если бы не неординарное зрелище, вряд ли кто заставил бы меня в жару в выходной трястись в поезде, где-то в Ефремове на юго-западе искать в роще стадион у кладбища. Футбола в то время мне вполне хватало. По субботам я мотался по просторам Тульской области с местной туредейской командой, выступающей в областном первенстве на призы ДСО (добровольного спортивного общества) «Урожай». А тут еще и финал чемпионата Европы в Германии стартовал на днях. Однако список имен, обещавших приехать на игру: Газзаев, Якубик, Ярцев и, конечно же, Стрельцов, подействовал на меня магически.
Вообще, по жизни я считаю себя счастливым человеком. Все-таки видел игру Валерия Газзаева на пике его популярности. Благодаря ему, стал болельщиком московского «Динамо». Его искрометные действия в атаке, виртуозный дриблинг (на скорости с мячом он обходил игроков, как пластмассовые конусы), навечно врезались в мою память. Фишка Газзаева была - падение в штрафной площадке. Никто: ни судья, ни свои игроки, ни соперники, а уж тем более болельщики, не могли точно сказать, когда против него нарушали правила, а когда он просто красиво падал без чьей-либо помощи. Даже замедленный видеоповтор не всегда мог пролить свет на эту картину. Впрочем, нарушения, против техничного игрока умеющего держать мяч – вещь закономерная. Самое главное, что заставляло болельщиков влюбляться в Газаева, как в игрока, - это его эмоции. Человек просто в каждом матче умирал на поле и возрождался вновь. Глаза, жесты, реакция после каждого сыгранного эпизода выливались в моноспекталь, в котором нельзя было не сопереживать герою. Естественно, я не мог отказать себе в желании посмотреть на Газзаева живьем. Он тогда только завершил карьеру и находился в очень хорошей форме.
Стрельцова я живьем никогда не видел. Но рассказы про то, что по уровню таланта он был сравним с самим Пеле, я слышал не раз. Про трагическое происшествие перед чемпионатом мира в Швеции, поломавшее ему жизнь и стоявшее свободы, тоже знал хорошо. Равно, как и про его триумфальное возвращение в футбол в зрелом возрасте после отсидки.
Я понимал, что не увижу легендарный молниеносный проход по бровке в его исполнении. Все-таки Стрельцов к тому моменту шел шестой десяток лет. Но как можно не посмотреть на живую легенду?
В предвкушении насладиться незабываемым зрелищем я отправился в воскресенье в Ефремов. Стояла жуткая жара. Точно, где находится стадион, я тогда еще не знал, но ориентировочно предполагал четко. На автобусах добрался до главного базара города. В то время около центрального рынка и районной больницы не было еще помпезного православного храма. Но зато ощущался какой-то неброский уют. Помню, глядя на больницу, подумал: «Вот же, блин, родина. Именно здесь я появился на свет». И отправился в сторону рощи, по наитию искать стадион. Продравшись сквозь заросшие могилы старого кладбища, я все-таки нашел то, что, искал. В парке возле стадиона прогуливался народ. Вовсю работала привозная торговля, продававшая соки и мороженое.
Вход на матч был бесплатным. Осушив стаканчик сока, я пошел на трибуну, выбирать место получше. Благо они еще были не заполнены. Взобрался повыше прямо по центру поля. Рядом со мной взгромоздился какой-то дядечка раз в два с лишнем старше меня. По всему было видно – заядлый болельщик, много чего повидавший в своей жизни. К тому же, он оказался интересным рассказчиком. Скучно с ним не было. Я сидел, слушал его, широко разинув рот. Тут же рядом к нам пристроились две молодые девчонки. С первого взгляда стало ясно, что футбол для них что-то далекое и непонятное. Отраден был сам факт их любопытства к игре. Интересно было за ними наблюдать. Когда дядечка стал рассказывать, как он впервые увидел на стадионе «Торпедо» молодого Стрельца, девчонки навострили уши и слушали его очень внимательно. Даже пару вопросов задали. В общем, компания у нас получилась довольно теплая.
А между тем, матч начался. К моему разочарованию, ни Газзаев, ни Якубик не приехали. Зато, Эдуард Стрельцов играл справа с первых минут. Бегать он уже в полную силу не мог, но техника и культура паса никуда не пропала. За счет четких точных передач сборники взяли игру под свой контроль. На острие атаки у ветеранов играл Георгий Ярцев. Тактика гостей была элементарно проста и, на мое удивление, очень эффективна. Мяч забрасывался «за уши» ефремовским защитников, и сорокалетний Ярцев убегал с мячом от молодых парней, как от стоячих. Если бы сам этого не видел, никогда бы не поверил, что такое возможно.
– Жора, давай! – кричал, что есть мочи мой сосед, когда с мячом оказывался Ярцев.
– Жора, Жора, – вторила ему вся наша трибуна.
Девчонки долго разбирались, что за Жора там бегает. Но потом, поняв который Жора, кричали громче всех:
– Жора, давай!– всякий раз, как Ярцев оказывался в их поле зрения.
Георгий Александрович был явно в ударе. Да, и трибуны его здорово заводили. В тот день он отгрузил в ворота «Химика» 3 мяча.
Впрочем, Эдуард Анатольевич Стерельцов тоже наглядно показал, что когда-то он являлся игроком очень высокого класса. Его пробежки рысцой с мячом по бровке и обостряющие передачи в штрафную, всякий раз сделанные на мгновение раньше, чем защитник блокировал удар, лично меня приводили в изумление. Увы, на второй тайм Эдуард Стрельцов не вышел. Видимо, слишком много было отдано сил в первом тайме.
Матч близился к концу. Гости выигрывали – 4:2. Взглянув на часы, я понял, что мне пора торопиться на вокзал, иначе опоздаю на поезд. Пробираясь к выходу, я прошел мимо здания, где находились раздевалки футболистов. Второй этаж этой «сараюхи» был сделан балконом. Под навесом крыши смастерили что-то типа ВИП-ложи. Оттуда за игрой наблюдал всего один лишь человек. Это был Эдуард Анатольевич Стрельцов. На поле он смотрел каким-то затухающим печальным взглядом. Я был совсем рядом. Мне хотелось окликнуть его, попросить автограф, сказать, что-то ободряющие, поблагодарить за красивую игру, но мной овладели робость и стеснение. Постояв с мгновение, я ушел со стадиона.
Оказавшись за воротами, направился по прямой. Пройдя мимо техникума химиков, я вышел на Красногвардейскую улицу. По ней прошел до Красной площади (центральная площадь в Ефремове называется точно также, как и в Москве). С площади благополучно и вовремя добрался на автобусе до вокзала. На следующий день узнал, что сборная СССР победила «Химик» - 4:3.
Через полгода наша ветеранская сборная в Италии сыграла вничью (3:3) с итальянской сборной своих сверстников. У итальянцев все три мяча забил лучший бомбардир чемпионата мира-82 Пауло Росси. У наших свой очередной хек-трик сделал Георгий Ярцев. А еще через полтора года в Москве в онкоцентре на Каширке скончался Эдуард Стрельцов. Теперь, когда я вспоминаю Стрельцова, перед моим взором вновь всплывет его печальный взгляд на футбольное поле.
Счастливые мгновения футбола – 2 или никогда не угадаешь, где найдешь, где потеряешь
На практике у меня появилась масса свободного времени. Я полностью отдался своей, как потом показало время, главной жизненной страсти – футболу. Понятно, что мальчик из глубокой провинции, да еще с очень серьезной формой ДЦП матчи команд высшей лиги мог смотреть только по телевизору. Ездить в Москву на стадион – не реально. Во-первых, далеко. Во-вторых, сама поездка на метро для меня – риск. Как в плотной толпе подниматься по крутой трибуне – представить даже страшно. Как говорили мне всегда мои друзья и родственники, когда я только начинал заикаться о поездке на стадион:
– Не лезь, тебя затопчут.
А еще на трибунах всегда бесновались фанаты. Восьмидесятые годы прошлого столетия мало чем отличались в этом плане от сегодняшнего времени. Никогда не понимал эту братию, которая ходит на стадион, чтобы не футбол посмотреть, а себя показывать. Одно дело в футболках расцветок своей команды что-то кричать в порыве желания, подбадривая своих, при этом внимательно наблюдая за игрой – жить страстью, происходящего на поле. Другое – нажраться до свинячьего состояния и весь вечер орать что-то обидное в адрес своих оппонентов, развернувшись спиной к происходящему спортивному действу скандировать что-то. Потом еще лезть с кулаками на стражей порядка и болельщиков команды соперников.
Однако советское время было еще и благодатью для развития любительского футбола. При каждом предприятии существовал профком (профсоюзный комитет), в каждом профкоме выделялись средства на спортивную и культурно-массовую деятельность. Сотни тысяч любительских команд и коллективов художественной самодеятельности существовали на эти деньги. В областях проводились многоуровневые футбольные первенства (насчитывалось несколько футбольных лиг). Самая низшая из них «колхозная» – первенство на призы ДСО «Урожай». В ней участвовали команды сельских населенных пунктов – футбольные дружины так называемых аграрных районов, где районными центрами были не города, а села или рабочие поселки. Таких в Тульской области не мало.
Наш Турдей райцентром не был, но, в отличие от поселка городского типа Волово (нашего райцентра), у нас существовало три относительно крупных предприятия строительной отрасли. В Турдее добывался известняк и перерабатывался в щебень, который потом отправлялся на домостроительные комбинаты Москвы и Московской области. Были мы побогаче Волово. Профсоюзы трех турейских предприятий (карьероуправление, ГАТП и щебзавод), скинувшись на троих, содержали поселковую команду. Конечно же, и тогда все держалось на энтузиазме отдельных футболистов, но, тем не менее, формой и транспортом для выездов команда была обеспечена. Катались по всей области.
Так называемый домашний стадион наш располагался на окраине поселка у реки Турдейка в прилегающей к поселку деревушке в просторечии прозванной «Заречкой». На длинном заливном лугу выкроили ровный прямоугольник нужного размера, вкопали, где нужно, сваренные из толстых труб стандартные ворота. Собственно, это и был «стадион». В дни матчей натягивали на ворота сетку, убирали с поля совковой лопатой коровьи «лепешки» (в свободные от игр дни футбольное поле использовалось «несознательными» жителями в качестве пастбища), отсыпали мучкой (отходами от дробления щебня) разметку и играли. Не представляете, сколько собиралось народу на такие поединки. Почти полпоселка приходило. Люди шли на матчи целыми семьями с детьми. Весь периметр вокруг поля был занят людьми.
Играли обычно по субботам. Если матч был домашним, то осуществлялось действо, описанное выше. На выездные игры футболисты стекались к фонтану. Есть у нас такое место в центре поселка на перекрестке дорог. Сам фонтан находится на «пяточке» на возвышенности, окруженный рядами стройных высоких тополей. Внизу с одной стороны, где сходятся дороги, откос возвышенности, чтобы не подмывало, заложен каменной вертикальной стеной, Стена сделана из неотесанного камня-известняка. Эта кладка у меня почему-то всегда ассоциировалась с древним рыцарским замком. Под песочно-желтый цвет основания «пяточка» и сам фонтан. Представлял он собой шеренгу труб замурованных в бетонное прямоугольное основание. Когда-то из этих труб, наверное, била вода. В шаге от «шеренги» находилась большая круглая (тоже бетонная) чаша. Сам я не помню, чтобы этот фонтан когда-то работал, но место было культовое. Вечерами здесь собиралась обычно вся молодежь. Отсюда мы расходились на ночные прогулки. Сюда же возвращались после гуляний, потравить байки перед сном. Здесь же собиралась футбольная братия перед выездом. Грузились в автобус, предоставленный одним из трех предприятий, и отправлялись в путь. Автобусы были разные. Ездили мы и на «ПАЗике», и на «КаВЗике», на «ЛАЗе», и даже «КАМАЗе»-вахтовке.
Особенно мне запомнился мой первый выезд в Куркино. Не обошелся он без курьезов и приключений. Шел второй тур первенства. Первую игру мы выиграли дома. На вторую, согласно футбольному календарю, погрузившись в щебзаводской «КАВЗик», отправились в соседний Куркино. До Куркино ехать не так далеко: несколько километров проезжаешь в сторону Ефремова по федеральной трассе «Дон», поворачиваешь в Больших Плотах, а дальше нужно ехать километров 30-40 по грунтовой дороги. Повернули, едим. Движения по шоссе практически никакого нет. Кто-то азартно режется в карты в «козла», кто-то рассказывает какие-то истории. Я же сидел, рассматривал в окно, проплывающие бескрайние просторы моей родины. Погода стояла прекрасная. Ярко светило солнце. Настроение у меня – превосходное. Вдруг навстречу нам пылит точно такой же синий «КАВЗик».
– Похоже, куркинские к нам направились. Смотрите, в автобусе одни мужики сидят, – не отрываясь от игры, заявляет Саша Шепилов. – Мяча, правда, не видно, но карты мелькают – верный признак. У них, кстати, первая игра тоже домашняя была.
Останавливать автобус не стали. Выяснять, куда едут мужики, вроде как, неудобно. Мало ли у кого какие дела.
Приезжаем на стадион. Там только судья из Тулы, и местные мальчики катают мяч у одних из ворот. Спрашиваем у мальчишек:
– Где ваши футболисты?
– В Турдей футбол играть уехали.
– Зачем? У вас же игра домашняя?
– У них календаря нет. Они позвонили в Тулу, им сказали, что они играют с турдейскими. Вот они в Турдей и покатили.
Ждем положенное время – никого нет. Садимся обратно в автобус. Судья напрашивается ехать с нами – с Турдея удобнее в Тулу добираться, чем с Куркино. Все-таки через нас железная дорога проходит.
Разворачиваемся, уезжаем. Настроение у меня двоякое – с одной стороны на халяву два очка получили (тогда за победу два оча давали), с другой – игра не состоялось – как-то грустно.
Только выезжаем за городскую черту Куркино, на встречу опять тот же автобус. Нас увидели, моргают фарами, просят тормознуть. Останавливаемся. К нам в салон вбегает представитель их команды.
Так, мол, и так, ребята. Извините, напутали. Давайте все-таки сыграем.
У наших парней желание сыграть тоже огромное. Судья не возражает посудить. Возвращаемся.
Настроение у всех игроцкое. В общем, обыгрываем мы Куркино в гостях в красивом, комбинационном стиле. Тогда Володя и Саша Сапроновы только с армии вернулись, вновь играть за основу начали. Такую «карусель» в центре поля крутили – мама не балуй. И Коля Майров, как всегда, момент-другой реализовал. На обратном пути было что обсудить, чему порадоваться.
Еще мне тем летом запомнился выезд в Архангельское (это Каменский район). В ту субботу у нас за основу в первый раз Серега Белобрагин сыграл. Матч там закончился вничью - 2:2. Чуть-чуть мы хозяев не додавили. Саша Шепилов там дивный штрафной слева метров с двадцати пяти исполнил.
Тот поединок прошел раньше обычного по времени, поскольку все торопились посмотреть вечером финал чемпионата Европы по футболу, где наши с голландцами играли.
Увы, финал чемпионата Европы мы проиграли – 2:0. До сих пор остались у меня в памяти незабитый пенальти Белановым и гол-красавиц Ван-Бастена. Как Марко смог «прошить» пушечным ударом ближний верхний угол Рината Дасаева – до сих пор ума не приложу.
Этот постоянный контакт с футболистами, впоследствии, мне очень многое дал. Поверьте, в футболе лично для меня главное не результат, а простое человеческое общение. Процесс игры, конечно, захватывает. И, естественно, всегда хочешь победить. Страсти вовремя матча бьют ключом, и потом остывать приходится долго. Но результаты очень быстро забываются, а дружба, человеческие симпатии они остаются навсегда.
Я благодарен Саше Шепилову, Коле Майорову, Саше Матвееву, Коле Жидких, Саше Ципилеву, Володе Сапронову, Саше Сапронову, Сергею Белобрагину, Николаю Михайловичу Калашникову многим другим за то, что когда-то они приняли в своей коллектив и многое мне дали в чисто человеческом плане. С ними я никогда не ощущал свои физические недостатки. На мой взгляд, спорт не только закаляет характер и укрепляет чисто физически, он еще закладывает навыки общения, делает человек добрее.
Стопроцентно уверен, что именно тогда у меня зародился интерес к спортивной журналистике. Тогда я еще и не догадывался, что лет через пятнадцать стану журналистом и моим фирменным коньком станут именно репортажи с футбольных матчей провинциальных любительских команд. Вот уж, воистину, – никогда не угадаешь, где найдешь, где потеряешь. В то время я думал, что самое важно для меня практика в бухгалтерии, а оказалось – у кромки футбольного поля…
Самая прикольная сессия
Практика прошла «безбашенно». Пожалуй, это был самый лучший период в моей учебе. В конце июня нам предстояло вернуться в техникум и сдать летнюю сессию – то ли три, то ли четыре экзамена. Интересно, какой садист придумал сдавать экзамены, сразу после такого шикарного отдыха, как практика?
Возвращение в альма-матер у меня, как всегда, не обошлось без приключения.
Приезжаем в назначенный день в родной технарь, а там во всю капитальный ремонт общежития идет. Из-за чего в родных комнатах мы поселиться не можем… Для возвращающихся с практики (у нас четыре группы тогда на курсе было) устроено что-то вроде военно-полевого лагеря. Под спальни нам выделены спортзал и еще один большой учебный кабинет на первом этаже. Обстановка – койки в ряд с двух сторон – форменная казарма. От житья в «казарме» за пару лет учебы в техникуме я успел отвыкнуть, пришлось привыкать заново. Благо весь бедлам должен был продлиться полторы-две недели – время сдачи экзаменов.
Но мое приключение началось не с этого. Помню, появился я в техникуме к обеду. Определился с койкой, застелил постельное белье, запихнул сумку под кровать – больше ее просто положить некуда было. Посчитал сколько коек в «спальне» (уже не помню, толи двенадцать, толи шестнадцать насчитал) Сразу понял – будет весело…
Все же оказалось еще веселее. В комнате появился Серега Кондаков. Он сразу же мне поведал, ну очень прикольную историю с трагическим концом, как проходили практику наши закадычные друзья Султан и Витек в одном из районов Рязанской области.
Ребята решили не только практику в райпо пройти, но еще и денег заработать. Было им тогда лет под двадцать пять. Витек заключил договор материально ответственного лица с этим райпо. И взялись они на пару торговать в каком-то продуктовом магазине в деревне. Физически им это было по силам (у обоих третья группа инвалидности). В будние дни торговали, а на выходные в общежитие наведывались с «гостинцами»…
– Ты не представляешь, – рассказывал мне Серега, – пока нас с тобой тут не было, здесь водка лилась рекой. Сам знаешь, как они любят погулять, а на халяву от бухла еще никто не отказывался, народ к ним валом валил.
Еще бы мне не знать, как они любят погулять. «Все-таки здорово, что нас здесь не было. Точно бы вляпались в какую-нибудь «забавную» историю», – подумал я про себя.
– И знаешь чем все это, таки, закончилось? – продолжал Серж. – У них недостачу при ревизии выявили в четыре тысячи рублей.
У меня глаза на лоб полезли. Ребят реально стало жалко. Для сравнения: государственная цена «Жигули» «копейки» тогда была 5 тысяч 600 рублей.
– Да ты не парься, – сразу почувствовал мое состояние Серега. – Султана родственники недостачу уже покрыли. Дело в прокуратуре замяли. Сейчас они ходят, рассказывают, что понять не могут откуда такой долг взялся. Вроде бы обсчитывали народ грамотно, на халявную водку к выходному должно было хватать.
– Так то ж на водку. А брали-то коньяк, небось …
– Блин, Толян, точно. Как же никто не додумался это посчитать? Их предприятию явно не хватило твоего аналитического ума. Пойду им скажу, чтобы без нашего с тобой участия такими делами больше не занимались.
– Ты печати в отчете поставил? – тут же переключился на другое Серега.
– Какие печати? О чем ты? – не понимал я.
– В конторе на последнем листе отчета нужно было поставить печать Ефремовского РПС и подпись главного бухгалтера – руководителя практики. Без них у тебя отчет ГСМ (Галина Степановна Мытарева прим. авт.) не примет, – втолковывал мне как бестолковому мой друг.
– Нет, не поставил. А что делать?
– Домой езжай, пока последний автобус на Новомосковск не ушел еще. Завтра в Ефремове поставишь печати, послезавтра приедешь. Я тебя здесь на пару дней прикрою.
«Я бы был не я, если бы сделал все без сучка и задоринки», – уже спокойно размышлял я, после мощного выброса адреналина, садясь в последний автобус.
С другой стороны, перспектива провести еще пару дней дома меня даже воодушевляла.
****
– О, ты что вернулся? – удивленно спросила мама, когда я в десятом часу вечера переступил порог квартиры.
– Да печати в отчете не поставил. Завтра поеду в Ефремов все сделаю, – коротко пояснил я.
Эпопея с печатью закончилась без приключений. Когда я вернулся в техникум там во всю уже шли предэкзаменационные консультации. Меня почему-то никто не хватился. Я сдал Галине Степановне отчет с папкой документов. Она просила зайти через день.
Говорят, что от сессии до сессии живут студенты весело. Честно говоря, так и не понял в чем подвох этой поговорки. Мы и на сессии не грустили. А эта сессия вообще была самой веселой у меня. Вот, убей, не помню, чтобы я или кто-нибудь из моих друзей по 5-6 часов коптели над конспектами. Так бегло взглядом за день до сдачи пробегали по исписанным авторучкой страницам общей с клеенчатой обложкой тетради. И шли сдавать на следующий день с наглой уверенной физиономией. Что самое интересное, сдавали неплохо. Откуда что бралось?
В назначенный срок зашел кабинет бухучета, выяснить, какая оценка мне по практике светит.
– Ты же не сам писал отчет, списывал, – с улыбкой и укором в глазах сказала Галина Степановна.
– С чего Вы взяли?
– Сам бы ты его лучше написал.
– Да, я это так получилось, ничего в голову не лезло. Что мне по практике будет?
– Кочетов, горе ты мое, ну нельзя же так халатно ко всему относиться с твоими возможностями. Вас же не много в группе, кто потом реально сможет работать по специальности. Ты один из них. Все вы на втором курсе одинаковые, не заставишь вас серьезно проходить практику. В общем, на что экзамен сдашь, то и поставлю за практику.
Увы, на втором курсе, я своим логическим умом еще все в бухучете по полочкам для себя не разложил. Многое тогда еще четко не понимал. Вот через год перед госэкзаменами у меня уже была выработана четкая концепция работы, я без запинки мог объяснить, как тот или иной документ обсчитать.
А на этот раз я на экзамене по бухгалтерскому учету немного «поплавал», но на твердую тройку наговорил (это был единственный в моей жизни экзамен, который я сдал на тройку).
– Ничего вы с Кондаковым учить не хотите, – ворчала Галина Степановна, расписываясь в моей зачетке за тройку. – Одни девчонки на уме.
– Где же их взять-то, девчонок? – печально вздохнул я
– А вот это тебе нужно знать намного лучше, чем мой предмет.
Со временем Бухгалтерский учет я выучил на зубок, а вот ответа на последний вопрос так и не нашел.
Третий курс. Исторический финал СССР – Бразилия.
Это, наверное, смешно прозвучит, но я абсолютно не помню, чем всю жизнь занимался на каникулах. Как-то все тогда было однообразно. Отдыхал, гулял, спал до обеда, тусовался с друзьями, общался с братом и сестрой, что-то чудили с соседями-сверстниками. В общем, наслаждался жизнью. Увы, от работы в поле сажать картошку, окучивать, опрыскивать ее от колорадского жука, копать (раньше почти все жители нашего поселка брали участки в колхозных полях под выращивания картофеля – серьезное подспорье в семейном бюджете) я был освобожден родителями по состоянию здоровья.
Зато не был освобожден от постоянного маминого воспитания. Нагоняй от нее получал постоянно. Маме очень хотелось, чтобы ее дети выросли воспитанными интеллигентными людьми. Поэтому она всю жизнь следила за тем, что мы говорим, как выражаемся, мечтала, чтобы наше поведение было образцовым. Она не была верующим человеком, но библейские заповеди привить нам смогла. Добрыми, совестливыми, вежливыми, сдержанными и образованными – такими она мечтала нас видеть. Естественно, подростковым и юношеским бунтарством мы не были обделены. Так что маме приходилось не просто. Но повзрослев, немного обтесались, поумнели. Наверняка если бы я когда-нибудь стал отцом, воспитывал бы своих детей точно также.
Первого сентября на третьем курсе мы узнали о расформировании третьего «В». Всех отличников с «В» группы отправили в параллельный нам «А», который теперь стал назваться группой «31». Все же «разгильдяи» и «лодыри» очутились в нашем «Б». Нам в свою очередь присвоили номер «32». Позже я у отличников спрашивал, что это вдруг они все в группу «А» рванули? Все оказалось до смешного просто – уж очень не хотели, чтобы у них классным руководителем был «строгий» Дежин.
Про тех, кто пришел к нам из «В», ничего особенного рассказать не могу. Помню, что были тихие добрые ребята. Учеба им давалась тяжело, но как-то общих интересов у нас не было. В общежитии мы с ними почти не пересекались.
Из всей ватаги «новичков» запомнился только Витя Гордиленко. Парнишка из Пензенского детского дома. Виктор родился с заячьей губой и волчьей пастью. С рождения у него вместо кисти одной из рук была тонкая культя. В это трудно поверить, но он здорово играл на гитаре. Где только этому научился, ума не приложу. Сейчас в век интернета и социальных сетей как-то двадцать лет спустя встретились мы с ним в «Одноклассниках». Оказывается, парень в жизни не затерялся. Женился, работает на двух работах, много юморит и, что интересно, про гитару свою не забывает. Бренчит на ней до сих пор. Молоток – цельная натура, под грузом житейских проблем не сломался.
Наша память устроена так, что сохраняет в основном самые яркие и приятные эпизоды жизни. Эта книга из них и состоит. Спустя годы, прочитав всевозможные «правдивые» откровения о тяжелых для инвалидов советских временах, я, честно говоря, сильно был удивлен. Потому, как сам этих системных ужасов никогда не видел. Так что те, кто хотят, прочесть о том, как мужественный инвалид, преодолевая все преграды советского режима, вопреки всему, становится личностью, счастливом человеком, будут разочарованы. Ибо этот рассказ о самой обыкновенной жизни самого обыкновенного человека, о прекрасных временах, когда мораль и нравственность были нормой.
Многие из самых запоминающихся страниц моего 1988 года я описал выше.
Не могу не рассказать я и о летней олимпиаде в Сеуле. Как ни парадоксально, она прошла осенью. Уж не помню, кто там, что выигрывал. Главным для меня был футбольный финал. Уж его я точно никогда не забуду.
Встреча проходила в субботу 1 октября. Как раз в этот день мой самый близкий друг Серега Кондаков отмечал свое двадцатиоднолетие. Накануне он в очередной раз разобрал свой относительно дешевенький компактный кассетный магнитофон, купленный им же где-то в новомосковской комиссионке. Как говорит Задорнов: «только наши люди разбирают хорошие вещи, для того, чтобы посмотреть, как они устроены». Разобрать-то он его разобрал, а вот собрать уже не смог. Поняв, что вещь не реанимировать, Серега в свою днюху отправился в Новомосковск за новым магнитофоном.
Я же в своей голове решал дилемму, как смотаться с третьей пары, семинара по политэкономии, и спокойно посмотреть финал. Почему-то я ни секунды не сомневался, что он станет историческим. Политэкономию у нас вел Олег Николаевич Дежин. Улизнуть с его урока было практически невозможно. Да и хвоста мне иметь не хотелось.
Еще утром я подошел к Николаевичу, попросил отпустить меня с урока. Врать не стал, сказал про финал. Дежин сначала был категоричен против. Мол, нет и все, посмотришь в записи. Пришлось напрячь все свое красноречие, рассказать про исторический момент, что такие вещи очень хочется смотреть исключительно вживую, еще чего-то там наплел. Поняв, что от меня не отвязаться, ДОН сказал свое лаконичное:
– Посмотрим.
Мне показалось, что ничего хорошего меня впереди не ждет. В начале пары я быстренько ответил на несколько вопросов семинара и тут же попросился выйти из аудитории. На мое удивление, меня отпустили. Не мешкая ни минуты, я сразу спустился на первый этаж, где в нише между учебными кабинетами стоял черно-белый телевизор. К моему приходу его уже облепила серьезная группа футбольных фанатов. Самые смотрибельные места были полностью заняты. Но я как-то пристроился. К сожалению, чуть опоздал. Бразильцы уже подали угловой с правого фланга их атаки, вратарь Дмитрий Харин уже махнул кулаком мимо мяча, а будущая звезда мирового футбола Ромарио, получив возможность «на блюдечке с голубой каемочкой», отправил снаряд по назначению в наши ворота. Короче, мы проигрывали 1:0. Но в целом, игра смотрелась, хотя ошибок было - прорва, и с той, и с другой стороны. У наших не ладилась игра в пас. Зато судья не замечал грубых фолов. Наш защитник Кеташвили просто «срезал» Ромарио с газона, каждый раз, как только тот получал мяч, не стесняясь, бил ему сзади по ногам. При этом «горчичника» перед собой Кеташвили так и не увидел.
Больше неприятностей в первом тайме у наших ворот так и не случилось. С самого начало второго тайма на замену у СССР в атаке вышел Юрий Савичев, и игра как-то в нападении оживилась. Но вратарь бразильцев Тоффарел (будущий чемпион мира) играл выше всяких похвал. В одном из эпизодов он вытащил из ближнего угла мяч, смачно посланный Савичевым. Однако через несколько минут бразильцы завали в своей штрафной Алексея Михайличенко. Сколько не смотрел я потом этот эпизод, так и не понял, каким образом бразильцы нарушили правила. По-моему Михайличенко упал по собственной инициативе. Но судья назначил пенальти, а значит, пеналь был. Моя душа в эти секунды ликовала. К мячу подошел Добровольский. Своим шансом он воспользовался, как надо. До конца основного времени счет так и остался ничейным. Как только основное время закончилось, я глянул на часы. Третья пара кончалась через несколько минут.
Я успел до звонка появиться в классе.
– Как там? Что к чему? – чуть ли ни хором спросила меня вся мужская половина аудитории, включая Олега Николаевича.
– Сейчас через несколько минут дополнительное время начнется, – выпалил я.
Сразу после звонка все рванули к телевизору. Мне мое место там заботливо держали. Дальше был быстрый средний пас Сергея Горлуковича, рывок со своей половины поля Юрия Савичева, исторически вопль комментатора Владимира Маслоченко: «Савичев, забей, я тебя умоляю», безрезультатная попытка Тоффарела предотвратить голевой момент и всеобщее ликование в нашей стране.
Сборная СССР стала олимпийским чемпионом по футболу. Нас всех захлестнула безудержная радость.
К вечеру с новым магнитофоном подвалил Серега Кондаков. Он похвастался, что финал смотрел в каком-то кафе по цветному телевизору. Магнитофон оказался кстати. Врубив кассету с песней Михаила Муромова «Яблоки на снегу» мы ликовали, отмечая Серегин День рождения и историческую победу олимпийской сборной СССР, свидетелями которой мы стали. Пожалуй, это был самый яркий день для меня в первом семестре на третьем курсе.
Последний семестр.
Во втором семестре третьего курса у нас пошла череда свадеб. Ребята заканчивали учиться спешили закрепить свои отношения законными узами брака. Где-то в конце февраля намечалась роспись Султана Хашукаева с первокурсницей Светланой. Правда, я об этом узнал буквально накануне этого торжества. И при весьма забавных обстоятельствах.
В это время в нашей альма-матер традиционно проводится КВН для третьекурсников. Мероприятие для техникума больше, чем знаковое.
Вот с подготовки к КВН все и началось.
С КВНом, в котором я вынужден был участвовать, вообще получилась довольно забавная штука. Дело в том, что это мероприятие в наше время больше походило на соревнование профессионального мастерства без пяти минут специалистов. Юмористическая составляющая там тоже была (как же без артистизма и шуток на КэВээНе?), но она как бы присутствовала на втором плане.
Отбирала участников в команду преподаватель по бухгалтерскому учету нашей группы (в каждой группе был свой наставник по бухучету), то есть Галина Степановна Мытарева. Этот отбор я запомнил на всю жизнь. Он вроде бы мне никакой «беды» предвещал, но все обернулось по-другому.
Мы собрались в кабинете бухучета. Я, как всегда, сидел на своей парте, на «камчатке», в пол-уха слушал ценные указания ГСМ, одновременно читая «Аргументы и Факты». Галина Степановна рассказывала, кто из девочек в каком конкурсе будет участвовать. В бухгалтерии у нас лучше соображали девчонки (в основном это были местные здоровые михайловские девочки). Оно и понятно, они, в отличие от некоторых балбесов, собирались работать по специальности. В общем, преподаватель рассказывает, кто будет кассовый отчет писать, а кто работать с бланками товаро-денежного отчета, кому предстоит баланс свести, а кому товарно-транспортные накладные заполнить. Я сижу, пропускаю все это мимо ушей. В полной уверенности, что лично мне ничем этим заниматься не придется.
Вдруг Галина Степановна подходит ко мне и говорит:
– А капитаном команды у нас будет Кочетов.
– В смысле? – удивляюсь я. – Зачем я нужен в женском коллективе? Уж лучше среди зрителей в группе поддержки посижу, активно поболею. Дикция у меня плохая, шутить я не умею. Зачем я команде нужен?
– Ты умеешь думать. А там нужно будет 18 проводок решить и на юридический вопрос ответить.
– Я умею думать? А почему мне никто никогда об этом не говорил?
– Ну вот, и с юмором у тебя все в порядке. Экспромты выдаешь быстро.
Вдруг, вся группа чуть ли ни хором:
– Да, если мы думаем побеждать, Толик должен возглавить команду.
Главное, и Кондаков вторит со всеми. Я-то думал, у меня на курсе друзья есть. А он тоже хочет, чтобы я опозорился на глазах у всего технаря. Там же среди соперников в обоих командах парни, идущие на красной диплом капитанить будут. А тут я - разгильдяй. Впрочем, если провалюсь, может очки за гомерический смех добавят. Единогласно порешили, что главным в команде стану я. Моим мнением по этому вопросу никто не поинтересовался. Отпираться было бесполезно.
– Я тебе помогу все ответы записать. Ты же медленно пишешь, – успокоил меня Серега Кондаков.
– А что? Это находка, – сразу подхватила ГСМ.
Пишу я действительно медленно (конспекты под диктовку писать не успевал), но контрольные почему-то всегда сдавал первым. Так что, по большому счету, с быстротой письма у меня все в порядке.
Но все почему-то посчитали, что это удачный ход «конем». Так бы оно и было, если бы Серега что-нибудь смыслил в бухгалтерских проводках или знал бы, как правильно оформить документы груза, принятого на ответственное хранение. На самом деле, на конкурсе он только сбивал меня с мысли.
В общем, февраль тот был забит подготовкой к КВН. Девчонки готовили приветствие, придумывали эмблему команде «Смена», которую лучше было бы назвать «В джазе только девочки». Но кто бы тогда оценил этот тонкий американский юмор? Еще бы какое-нибудь западническое поклонение пришили бы. Они же готовили шутки-прибаутки. Галина Степановна, словно тренер, натаскивала нас по предмету, разъясняя все нюансы, с которыми мы можем столкнуться на конкурсных заданиях. Я же в свою очередь старался держаться от всего этого чуть в стороне, пытался не мешать творческому процессу.
На март мы с парнями запланировали отметить окончание всей этой канители грандиозной пьянкой и релаксом по полной. Так бы, наверное, все и было. Вот только когда мы своих планов придерживались? Все у нас случалось экспромтом и с точностью наоборот – сначала все отпраздновали, а потом ударно поработали в местном шоу.
Была суббота. Делать было нечего. КВН намечался на конец следующей недели. Пока же была возможность передохнуть и чуть расслабиться. Вечером в актовом зале крутили индийский фильм «Танцор диско» или что-то в этом роде. В семидесятые – восьмидесятые годы на красочные индийские сказки залы кинотеатров забивались до отказа. Индийское кино давало нашему советскому прокату неплохие сборы.
В общем, идет кино, актеры танцуют, всем весело. Вдруг на середине фильма вырубается свет. И весь техникум погружается во тьму. Прошло минут двадцать, стало ясно, что «конец света» затянется надолго. В темноте все поплелись в общежитие. Добравшись до своего закутка в общаге, я вдруг обнаружил, что братва уже потягивает портвейшок. Мой друг Серега, Витечка (тот самый, что на практике в продуктовом магазине в рязанской деревне торговал, кстати, именно Витечка шел на красный диплом, и именно с ним мне предстояло тягаться в конкурсе капитанов). Одним словом, вся наша компашка была в сборе и уже дружно отмечала сумерки. Мне оставалось только присоединиться к коллективу, что я сделал. Сереня почему-то быстро отключился, а мы с Витечкой только вошли в раж, потому отправились на поиски Султана Хашукаева. Султан оказался в своей комнате. Сидел «соображал» с какими-то приятелями. Увидев нас, он тут же полез за чистыми стаканами.
– Ребята, подключайтесь. У нас тут цела «батарея». – Султан открыл платяной шкаф. Там внизу стояло бутылок двадцать «червивки». – Без вас ее не осилим.
И пошла веселая, добрая пьянка. Прикалывались, юморили. Тут еще парочка каких-то нерусских парней объявились. Один был туркмен, другой – азербайджанец Их, оказывается, из техникума в Калаче исключили, они решили восстановиться и продолжить учиться у нас. Свет уже включили, но веселье в нашей общаге затянулось надолго. Я уже не помню, сколько выпил (хмель меня не брал долго). Знаю только, что в жизни я больше так никогда не напивался. Компания гудела. Эти парнишки из Калача-на-Дону что-то там бузить начали. Пришлось их дружно немного успокоить. По большому счету, ничего серьезного обошлось без кровавого побоища. Однако парни потом решили доучиваться не у нас, а в Сиверском техникуме в Ленинградской области.
Вспоминая то время, ловлю себя на мысли, что несмотря на серьезные хронические диагнозы заболеваний (у кого-то было ДЦП, у кого-то полиомиелит, у кого-то ампутация конечностей, у кого-то еще что-то ужасное) наша жизнь мало, чем отличалась от жизни наших сверстников того времени. В голове роились те же жизненные суждения, мы также по собственному разумению старались выстраивать свое житейское счастье. Да и поступки, и ошибки мы совершали те же самые, что и наши ровесники.
До своей постели я добрался самостоятельно. Уснуть не мог долго, перед глазами все плыло. Потом отключился. Наутро трещала голова. Ребята предложили похмелиться. Но у меня уже было стойкое отвращение к дешевому красному вину.
С тех пор его не пью. Если где-то в компании приходится пригубить, дабы не оказаться белой вороной в стае, предпочитаю более крепкие напитки. Но это бывает крайне редко. Желания бухнуть, расслабиться у меня как-то не возникает. Даже любимый футбол смотрю без пива.
Я умылся, привел себя в порядок, решил зайти в комнату к Султану. Все мои закадычные приятели были уже там. От предложения «подлечиться» я сразу отказался. Султан, поняв, что похмеляться я не собираюсь, предложил кофейку.
– Зря продолжить банкет не желаешь. У меня тут порядком еще осталось, – все хвастался Султан.
Он открыл шкаф и показал изрядно поредевшую «батарею».
– Да, Светка увидит, будет тебе на орехи, – изрек Витечка, обращаясь к Хашукаеву.
– В смысле? – начинал соображать я. – Султан, ты куда так затарился?
– У него свадьба послезавтра, – изрек Витек.
– А что ты мне вчера не сказал, что вино на свадьбу приготовил? Я бы квасить не стал.
– Потому и не сказал, что знаю тебя. А так посидели вчера по-человечески. Мы же никогда еще так не сидели. Теперь есть что вспомнить, – объяснил Султан.
Слава богу, роспись у него была во вторник, а стипендию нам должны были выдать в понедельник.
– Ладно, завтра я тебе всю стипендию отдам. Хоть немного возместишь свои запасы, – сказал я.
– А на свадьбу придешь?
– Нет уж, извини, два загула перед КВН для меня многовато. Тогда уж точно все провалю. Мытарева мне это до государственных экзаменов припоминать будет.
Вот так я узнал, что Султанчик наш женится. Мы попили кофе, повспоминали день минувший. Прав сатирик Задорнов: лучше пить, чем наркотой колоться. Ничто не развивает юмор в человеке, как воспоминания о минувшей пьянке. После я принял душ, поиграл в настольный теннис. Уже к обеду голова перестала болеть.
Слово я свое сдержал. Через пару дней Султан со Светланой отпраздновали свадьбу. Гуляли в той же Султановской комнате, где мы «гудели» тремя днями раньше. Комната была забита под завязку. Так что нашего с Серегой отсутствия там не заметили. Молодоженов пришли поздравить ребята и с нашей группы и со Светиной. Также там были Олег Николаевич Дежин и классная руководительница первого курса, на котором училась Светка. Надеюсь, ребята запомнили свою свадьбу на всю жизнь.
КВН прошел, как и планировалось в конце недели. Актовый зал был забит под завязку. Впервые мне приходилось находиться на сцене при таком количестве зрителей, да еще в таком цветнике. Перед своими болельщиками мы предстали во всей красе в парадных белых рубашках. Я же был еще при галстуке. Естественно, наша команда, по крайней мере, красотой и изяществом всех затмила. Как-никак самые красивые девчонки в техникуме учились в нашей группе, и сейчас они все были на сцене. Артистизмом 31-я группа превзошла всех. Но мы взяли свое в профессиональных дисциплинах.
Конкурс капитанов был забавным.
За 31-ю группу в капитанском конкурсе выступал Сережа Семенов самый высокий и наверняка один из самых умных парней в округе. Уже тогда они дружили с Галей Першуковой, моей одногруппнице, находящейся тогда в нашей команде. Сразу после техникума они поженятся. К сожалению, Сережа очень рано уйдет из жизни. У Гали от него останется сын. В моей памяти Сережка останется улыбающимся, чуть не складным, спокойным парнем. Почему-то я всегда, когда вспоминаю его, улыбаюсь.
За 32-ю группу вышли я и мой «писарь» Серега Кондаков. Наш друг Витек Ильин отстаивал честь 33-ей группы, так называемых спецов (тех, кто учился на базе среднего образования).
Мы расселись за столы. Задания по советскому праву разыграли жребием. Еще накануне Олег Николаевич рассказывал, что за всю историю КВН на юридический вопрос еще никому не удалось ответить на пять баллов.
Вопрос, который достался на мою долю, показался мне простым. На семинаре я бы точно ответил, как подумал. И получил бы, скорее всего, свою пятерку.
«Не может быть, чтобы было все так просто. Это же конкурс», – подумал я.
В конечном счете, я выложил все свои энциклопедические знания по данной статье экономического права. Покончив с юриспруденцией, я взялся составлять проводки. Благо второе задание было у всех одинаковое. Серега Кондаков поспешил отнести мой ответ первый вопрос жюри.
«Не спеши», – хотел сказать я ему. Червь сомнений в правильности ответа меня продолжал грызть. Потом подумал: «Будь, что будет! А вдруг правильно».
С проводками я расправился быстро. Парочку из них вызвали у меня сомнения. Все-таки не реально помнить и держать в голове все счета и субсчета. Для этого есть справочная литература, которой всегда можно воспользоваться. Но внутренняя чуйка подсказывала, что здесь все написано было около дела.
Конкурс капитанов я закончил первым. Со сцены мы с Серегой спускались под шквал аплодисментов. Не помню, чтобы когда-нибудь еще раз меня так приветствовали. Я реально в эти секунды понял, что значит искупаться в овациях.
Еще нужно было быстро и с юмором ответить на вопросы судейского жюри. Решить какой-то кроссворд всей командой. Во всем этом мы особо не преуспели.
Пока мы занимались художественной самодеятельностью, жюри подсчитала итоги всех профконкурсов.
Галина Степановна оказалась лучшим тренером по бухгалтерскому учету. Накладные, кассовые отчеты и прочие вещи наши девчонки написали лучше всех, оставив всех конкурентов позади.
Ну, и я тоже не подкачал. Решил 17 с половиной проводок. Лично для меня это оказалось большой неожиданность. Мысленно для себя я считал неплохим результатом пятнадцать решенных задач. Кстати, мои оппоненты пятнашку осилить не смогли, что тоже меня сильно удивило. А вот на вопрос совправа лучше всех ответил Сережа Семенов, ему поставили четыре бала. Мне вкатили пару за излишнее усердие. Витечкин ответ вообще остался не аттестован – ноль балов. В конечном счете, мы с Сереней оказались первыми в конкурсе капитанов. И тут интуиция Галину Степановну, волевым решением назначившую меня капитаном, не подвела. В конечном счете, по итогам всех конкурсов мы стали вторыми – подвело «актерское мастерство». Первой, по праву, оказалась команда 31-ой группы. Ребята реально закатили лучшее супер-шоу, а это все-таки был КВН, а не конкурс по технике вычисления. Будь в жюри я, я бы тоже отдал им первое место.
Проиграли мы все три очка. Те самые пресловутые три очка, что я не добрал на юридическом вопросе. Свое «серебро» мы всей группой вместе с Галиной Степановной и нашим классным руководителем Олегом Николаевичем пошли отмечать в наш кабинет бухгалтерского учета, что находился на первом этаже. На этот раз обошлось без спиртного. Но чувства эйфории от этого меньше не было. Мы почему-то считали, что выступили блестяще. По крайней мере, как профи учета, нос утерли всем.
Участие в КВНе, почему-то отложилось в моей памяти, как самое яркое мероприятие. Тогда мы все реально и те, кто был на сцене, и те, кто болел в зале, были единым коллективом. Такой сплоченности среди нас я больше не помню.
Предпоследний аккорд. Небольшое приключение в Рязани.
В конце марта в след за КэВээНом сразу у нас начиналась вторая практика. На этот раз я, не раздумывая, отправился опять в Ефремов. От добра, добра не ищут. Практиковались мы там вновь с Серегой. Таких ярких впечатлений, как от первого самостоятельного изучения своей будущей профессии, я уже не испытал – исчезло чувство новизны.
Но, по большому счету, все очередной раз было здорово. Я снова купил проездной билет на месяц за два рубля. И стал кататься два-три раза в Ефремов, где в райпотребсоюзе собирал бланки с документами для курсового отчета. В 10 часов утра выезжал с Турдея, а в 18 часов вечера возвращался. Как прежде мы обедали с Серегой в городе в ресторанах, что были рядом с РПС (даже не верится, что было время, когда студенты со своей нищенской стипендией имели возможность спокойно обедать в ресторане). Все вечера я, как и прежде, проводил с друзьями. Были незатейливые прогулки часов до двух ночи, посиделки в кино на сеансах в местном клубе, по выходным с ребятами ходили на дискотеку в соседние населенные пункты (обычно это были или совхоз Турдейский, или поселок Лутово). Не обходилось и без разных мелких стычек. Одним словом, я втягивался в самую нормальную тусовочную молодежную жизнь, постепенно забывая о своем интернатском прошлом и всех распорядках казенных учреждений. До сих пор благодарен своим друзьям юности, что, несмотря на тяжелый недуг и вспыльчивый характер, я так и не стал изгоем в компании.
Практика пролетела как-то быстро, не заметно. Отличалась она от моей предыдущей практики лишь тем, что на этот раз и отчет, и курсовую по анализу хозяйственной деятельности я писал сам, ни у кого не списывая. Оказалось это не так сложно. В принципе и время на все про все ушло не слишком много. Как результат, четверки мне за курсовики поставили с лета. А больше мне уже и не нужно было.
С практики нужно было вернуться в конце апреля, аккуратно перед неделей майских праздников. Естественно, по уже укоренившейся традиции подавляющее большинство практикантов вовремя на третьем курсе с практики не возвращается. Из-за пары учебных дней плестись из дома в техникум? А зачем это надо? Как оргвыводы со стороны администрации техникума – лишение стипендии на месяц. Наша группа исключением из «принятых правил» не стала. Народ в основном подтянулся после 9 мая. Я тоже устроил несанкционированный полутора недельный отдых. Только в отличии от подавляющего большинства, меня стипендии не лишили. Обо мне позаботилась мама, взявшая в местной амбулатории у Нины Сергеевной Плясовой справку о том, что я все праздники болел ОРЗ. Хоть где-то мне в жизни повезло.
Учеба после практики в теплые весенне-летние денечки тянулась как-то вяло. Все уже были в предвкушении государственных экзаменов. В общежитии парни, что постарше и имеющие третью группу инвалидности (практически здоровые), рассуждали, где и как, кем кто сможет устроиться. Мне они говорили что-то типа:
– Ну, и что с того, что у тебя голова светлая? Подумаешь, ты все соображаешь, хватая на лету. Ни один руководитель тебя с такой тяжелой инвалидностью на работу не возьмет.
В принципе, позже я понял, что во многом ребята были правы. И будь у тебя семь пядей во лбу и работай ты на несколько уровней лучше здорового конкурента, шансы получить работу у тебя небольшие. Но в жизни, и это я тоже понял НА много позже, всякие нюансы случаются.
В те дни я не стремился заглядывать вперед и думать о том, что в моей жизни изменится через пару-тройку месяцев. Знал, что впереди меня ждали госэкзамены, после которых я собирался пару месяцев отдохнуть, а уж потом в сентябре заняться поиском работы.
Но до государственных экзаменов меня ждало одно небольшое романтическое приключение.
Был обычный жаркий летний день. Уроки уже закончились. Надрывающиеся кассетные магнитофоны разносили по коридору общежития, доносящиеся из нескольких комнат сразу песни, вдруг резко набравшей дикую популярность, группы «Ласковый май». Почему-то эпоха конца восьмидесятых у меня ассоциируется с нежными романтичными песнями детдомовских подростков и съездом депутатов Верховного Совета СССР, на котором Горбачев сгонял с трибуны Андрея Дмитриевича Сахарова. Было как-то спокойно и радостно на душе. Вдруг в спальню влетает Серега Кондаков и начинает рассказывать:
– Мы с тобой с завтрашнего дня на три дня уезжаем в Рязань на первенство области по шахматам. Едим с физруком Николаем Дмитриевичем. В команде еще девушка первокурсница. В общем, тебе будет, чем заняться там кроме шахмат. Поселить нас обещали в центральной гостинице, сказали – будут все удобства класса люкс. В воскресенье приедем.
– Какая Рязань? Какие шахматы? Я в них пару лет уже не играл. И вообще, я на выходные домой собрался. Может там на дискотеке мне подфартит кого-нибудь закадрить.
– Я уже сказал, что мы согласны ехать. Димыч на нас рассчитывает. Он желает, чтобы мы с тобой там играли. Сказал, что результат не важен. Главное, он хочет раскованных, уверенных в себе ребят там увидеть. Поехали. Чем два дня на парах париться, по Рязани лучше прогуляемся. Когда ты еще сможешь в Рязань выбраться?
В конце концов, Серега меня уговорил. На следующий день все после завтрака отправились на занятия, а мы пошли на автовокзал. Где нас уже ждали Дмитрич и та самая первокурсница. Ей оказалась узбечка Гуля. Кстати очень симпатичная девчушка. Я даже не догадывался, что девушки из Средней Азии могут быть настолько хороши. У Гули был полиомиелит – одна нога была чуть ссохшаяся.
До Рязани мы добрались на красном Икарусе примерно за час. С гостиницей в центре вышел облом. На наше несчастье Рязань в эти дни праздновала День города, и все гостиничные номера были забиты приехавшими гостями. Организаторы областного первенства выделил нам койки в каком-то общежитии на окраине. От парка, в котором мы играли, добираться до этой «конуры» нужно было с полчаса на троллейбусе и автобусе с пересадкой на площади Ленина. Зато кормили нас в ресторане в том же парке три раза в день, как на убой. Очень вкусно и сытно. Даже мороженое на десерт давали.
Играли мы всего пару дней. Там в центральном парке возле радиоинститута было помещение шахматного клуба «Буревестник». В нем и состязались. Соревновалось всего человек семь мужчин, а девушек и того меньше оказалась. Само состязание меня не очень занимало. Помню, в начале соревнований я стартовую игру выиграл минуте на третьей, самый первый. Поняв, что здесь не боги горшки обжигают, интерес к турниру я потерял окончательно, расслабившись донельзя. И в результате, все оставшиеся игры проиграл.
В холле шахматного клуба работал цветной телевизор, по которому в те дни транслировался в прямом эфире съезд народных депутатов СССР. Зрелище оказалось еще то. Практически все участники, представители команд, судьи, уличив свободные минуты, шли посмотреть, что там происходит, кто, что говорит. А депутаты, все эти коротичи, гдляны-ивановы (помните эту пару гэбешных следователей, работавших по узбекскому делу?) и прочие, рубили правду-матку. Типа, страна в опасности, везде процветает коррупция и так далее. Для всех было это в новинку. Раньше это обсуждалось на кухне. Теперь все лезло на экраны. И никому, ничего за это не было. Депутатов распирало от своей значимости. Они записывались в длинную очередь к микрофону, чтобы жахнуть на всю страну то, о чем они думали всю жизнь. Позже, благодаря этому трепу многие из них сделали себе неплохую карьеру. А мы как завороженные все это слушали, боясь пропустить каждое слово. Потом еще друг другу все пересказывали, делясь впечатлениями. Было же время дикой наивности. Теперь самому смешно все это вспоминать.
Через пару лет эти трепачи окончательно развалят экономику Советского Союза, а следом и само государство. После чего придет время отъявленных негодяев. А пока мы все были погружены романтическую наивность и ждали скорейшего улучшения своей жизни в свободной стране.
Когда там было думать о шахматах? Ведь в стране такие события разворачивались. Одна фраза «Борис, ты не прав!» сделала заурядного свердловского пьяницу лидером нации, а потом и президентом России.
Но довольно о политике. Сам город Рязань, утопающий тогда в зелени мне очень понравился. Общественный транспорт ходил там очень хорошо. Автобусы всех маршрутов подходили четко по расписанию. Я умудрился в свободное от шахмат время сводить Гулю в кино, угостить мороженом. Мы славно о чем-то вечером поболтали. Но на этом все мое романтическое приключение закончилось. Я как-то не решился развивать эти отношения по возвращению в техникум. Все-таки я всегда был о себе, как о кавалере, не высокого мнения. Наверное, из-за этого и страдаю всю жизнь. Но почему-то до сих пор думаю, что сделал тогда все правильно.
Позже мы пересеклись с Гулей уже в эпоху интернета на страницах всемирной паутины. Она уже не помнила ту поездку в Рязань, но меня почему-то запомнила. Рассказала, что вышла второй раз замуж. Оказалось, что первый муж у нее был русский парень с моего потока из параллельной группы. У нее растет два сына. Позже Гуля закончила экономический институт. Сейчас имеет какой-то свой маленький бизнес в Ташкенте.
Есть и еще одно маленькое приятное воспоминание, что осталось у меня от той поездки в Рязань. Там на остановке в газетном ларьке я купил десять билетов денежно-вещевой лотереи. Билеты тогда стоили по 30 копеек. Я всегда в ту пору, бывая в различных городах, покупал 10 лотерейных билетов. И вот на один из этих государственных купонов пришелся мой самый большой в жизни выигрыш – аж 75 советских рублей.
Ребята с того Рязанского областного первенства по шахматам среди инвалидов, в отличие от меня, приехали с медалями за призовые места. У меня же от этого вояжа осталась куча приятных воспоминаний.
Государственные экзамены
Через пару недель после путешествия в Рязань у нас началась последняя сессия. Предстояло сдать пять экзаменов. Парочку обычных (по экономике и финансированию), а затем еще три государственных (по политэкономии, бухгалтерскому учету и анализу хозяйственной деятельности). Мне вновь крупно подфартило. Дело в том, что именно с этой сессии в нашем техникуме оценки за экзамены стали ставить «автоматом». То есть, если у тебя все контрольные и семинары аттестованы положительными оценками, зачет за экзамен выходил «автоматом» и ненужно было париться над конспектами, потом идти тянуть билет и отвечать по нему на каверзные вопросы. На финансировании и экономике у меня поинтересовались, устраивают ли меня выставленные автоматически четверки или я хочу большего? Я сказал, что человек скромный, четверок мне достаточно, синий цвет обложки диплома меня вполне устраивает.
Получив четверки в зачетку, я быстренько собрал свои вещи и отправился домой на пару недель (типа готовиться к государственным экзаменам), пообещав приехать за день до первого «госа».
Кажется, дома я даже пару раз заглянул в тетрадку с конспектами. Но, по большому счету, было не до этого. На дворе стояло лето. И у нас с ребятами все почти дни были, как расписанные. Нужно было и на футбол съездить, и на дискотеку сходить, днем на пруд прокатиться по загарать, да и за девчонками вечером попытаться приударить. Хотя, конечно же, они на меня внимания не обращали.
Первый государственный экзамен у нас был по политэкономии – науке гуманитарной, не точной. А по сему, при моем красноречии, волноваться было не о чем. Цитаты Ленина я знал, про руководящую роль партии тоже мог вставить металлическим голосом, да и формулу деньги – товар – деньги, но уже дороже, как говорил Михаил Паниковский из «Золотого теленка», тоже помнил.
В техникум посвежевшим и отдохнувшим, я приехал за день до экзаменов, когда консультаций уже никаких не было.
«Ну и ладно, – подумал я, – зачем мне какие-то консультации? Да еще по политэкономии».
31-я группа уже сдавала эту самую политэкономии. В техникуме опять затеяли какой-то ремонт. Нас уплотнили и поселили почему-то в комнату напротив, сделав из нее «казарму» на десять человек. Среди подселивших к нам постояльцев мне почему-то запомнился больше всех закадычный друг Султана Хашукаева Коля Романов. Хоть он и был меня года на три постарше, оказался такой же, как и я, беззлобным авантюристом с юмором. К тому же выпивоха Колян – страшный. При этом он уже пару лет состоял в законном браке. Ничего удивительного. Парень, как-никак симпатичный, статный, кучерявый – у девчонок имел большой успех. Имел Николай сразу два прозвища. За шевелюру, его звали Пушкиным, за имя и фамилию – царем. Сошлись мы с Коляном сразу, но тусил он больше с Султаном. Я был плохим компаньоном в деле, где нужно было соображать, как минимум, на троих.
Политэкономию я сдал, как и планировал, без проблем. Возглавлял государственную экзаменационную комиссию какой-то дяденька из райкома с орденской планкой на пиджаке.
В кабинет мне удалось прорваться в первой группе сдающих. Поготовился к ответу минуты две и сразу пошел отвечать. Уже не помню, что я там рассказывал по вопросам. Помню, дяденька с орденской колодкой меня прервал и что-то спросил, как говорят в Одессе, за идеологию. Тут я зычно начал докладывать о передовых отрядах партии, о пламенном борце за дело пролетариата дедушке Ленине.
Орденоносец меня опять оборвал, не дав мне развить свою пламенную речь, сказал:
– Достаточно. Сдал.
Сидевший рядом наш преподаватель Олег Николаевич Дежин на это ничего не возразил, только иронично улыбнулся.
– Да, это пятерка, – подытожил директор техникума Иван Петрович Брыков.
Я выскочил из аудитории явно довольный собой. День только начинался, а я уже «отстрелялся».
Недолго думая, я заглянул в «коморку» физрука Николая Дмитриевича. По старой дружбе выклянчил у него на недельку футбольный мяч и пошел стучать по пустым воротам.
Следующие несколько дней у меня прошли в подготовке к государственному экзамену по бухгалтерскому учету. Пару часов в день я тратил на чтение конспектов. После беглого прочтения материалов, быстренько все прокручивал в голове. Вроде бы все фиксировалось. Для себя я логическим мышлением мелкие детали материала раскладывал по полочкам. Особо ничего не волновало. Хотя, жуткая мыслишка: «а вдруг провалюсь», где-то в глубине души присутствовала. Мои опасения у Сереги Кондакова вызвали улыбку.
– Как ты не сдашь? Здесь дураки сдают, – посмеялся он. – Больно ты им нужен. Зачем кому-то тебя валить?
Час три после сна у нас с Серегой уходило на подготовку к экзамену, все остальное время мы гоняли в футбол, играя друг против друга.
Как-то зашли к Галине Степановне на консультацию. Она на ней рассказывала о новейших изменениях, принятых в учете буквально на днях. Что-то там по другим проводкам проводилось и иначе оформлялось (уже не помню что). В бухгалтерии постоянно что-то меняется, нужно все время знакомиться со всеми нововведениями.
Прослушав консультацию, мы пошли с Серегой на футбольное поле постучать по воротам. Кое-кто из парней нашей группы сутки напролет отчаянно зубрили непонятный им предмет.
– Зачем они это делают? – удивлялся Серега. – Один хрен, ничего не сдадут. Лучше бы с нами в футбол погоняли.
Как ни странно, слова Кондакова оказались пророческими. Два парнишки особо рьяно коптевших над конспектами на госе бухучета, получили «неуд».
У нашей компании со сдачей второго экзамена также проблем не возникло. Лично я отвечал по билету без запинки. Но меня спросили про нововведения, что были приняты неделю назад. Я что-то там промямлил. В общем, сказали, что четверка, можешь идти.
Следом за мной из кабинета вышла наш завуч по профпредметам. Она тут же в коридоре стала мне растолковывать, суть принятых новшеств. Но мне до этого уже не было никакого дела. Думал я о другом. С бухгалтерией я мысленно уже распрощался навсегда.
«Осталось сдать «Анализ»», – стучало у меня в голове.
– Надо бы отметить успешную сдачу бухучета, – подкатил вечером Султан.
Мы сидели после ужина на лавочки перед техником, наслаждались вечерней прохладой.
– Отличная идея, – подхватил Серега.
– Какое отметить? Послезавтра «анализ», Сдадим – дипломы обмоем.
– Брыков запретил нам справлять здесь выпускной, – огорошил меня Султан. – Сказал выдать дипломы, и пусть разъезжаются немедленно. Никакой торжественной части не будет. Мы его и так за три года достали. Ты, как хочешь, а я Царя за пузырем уже заслал. Наше дело предложить, ваше дело отказаться.
– Что серьезно? Иван Петрович запретил отмечать выпускной? – удивился Серега.
– А я директора понимаю, – подхватил я. – Мы же не можем ему гарантировать, что не разнесем техникум по кирпичикам. Ладно, давайте отметим сдачу буха.
– Ну, так гуляем на свежем воздухе. Толян, не расстраивайся, сегодня обойдемся без мордобоя и приключений, – пообещал Султан.
Гульнули мы не сильно. Бутылку самогонки на всех раздавили. Практически трезвыми остались. Тепло как-то посидели в кустах, душевно. Было уже далеко за полночь, когда мы решили лечь спать.
– В общагу через окно полезем? – кто-то спросил.
– Да ну, на фиг, – подал голос Коля Романов. – Я на посту договорился, что нас пропустят. У меня все схвачено.
Человек пять (кто поумнее) полезли по-тихому в окно. А мы с Коляном и Серегой пошли через вахту. Мы ж почти выпускники, что нам в окна лазить? Как-никак солидные уже люди.
На следующий день у нас в десять часов назначена консультация по анализу хозяйственной деятельности.
Я спокойно в девять встал, сходил позавтракал и отправился уяснять подробности будущего экзамена. Серега Кондаков сказался больным и не пошел. За пару часов преподаватель по анализу прорешала нам все задачи, что будут на экзамене. К своему удивлению, решения задач я запомнил четко.
– Как прошла консультация? – поинтересовался Серега
– Отлично, – ответил я.
В день экзамена я пошел первым сдавать. Минут за 15 я успел решить свою задачу и расписал ход решения задачи Султану. Анализ хозяйственной деятельности, за который я сильно волновался, мне удалось сдать без сучка и задоринки. Кстати, знания именного этого предмета мне пригодились через пару месяцев, когда я смог устроиться экономистом в Турдейское ГАТП. Трудоустройство мне и моим родителям далось нелегко. Но, как ни крути, бородатый врач из Богородецка, председатель комиссии ВТЭК, утверждавший, что мне нет смысла учиться, так как я никогда не смогу работать по специальности, оказался неправ.
Сразу после сдачи, пошел заполнять обходной лист. Сдал в кастелянную все казенные вещи. После чего зашел в приемную кабинета директора, где завуч Зинаида Алексеевна в совершенно будничной обстановке выдала мне под роспись диплом и значок в коробочке. Диплом я положил в сумку с вещами, а коробочку со значком сунул в карман брюк. Серега диплом получил в след за мной. И мы с ним отправились на Новомосковский автобус, что отходил в 14 часов. С Михайловым, в котором мы провели три лучших года своей юности, мы прощались как-то суетливо без помпезностей. До автовокзала прошлись пешком, через цыганский поселок, железнодорожную линию, мимо стадиона, магазина «Юбилейный». По недлинной городской улице подошли к автовокзалу. Взяли в кассе билеты и сели в автобус.
– Ты в курсе, что вахтерша нас заложила Михайлычу (Михайлович – это воспитатель общежития)? – поведал мне Серега, когда мы уже тронулись с места. – Он сейчас ко мне подходил, сказал, что мы с тобой охламоны, квасящие даже на госэкзаменах. Нормальный мужик, а ведь мог «срезать» нас с тобой в последний момент.
– Ты же сам говорим, зачем им с нами связываться? Мы ж безобидные.
В Новомосковске мы с Серегой расстались. В Узловой, садясь на пригородный дизель-поезд, я встретился с друзьями, возвращающимися откуда-то из отпуска. За разговорами доехали быстро. Кажется, в поезде я хвастался своим новеньким диплом и вкладышем с оценками.
Лишь приехав домой, обнаружил, что нагрудный знак специалиста где-то потерял. Как всегда, остался верен своей рассеянности. Ну, и ладно, главное, что диплом до дома довез. Не зря три года учился.
Впереди восходила заря моего нового жизненного этапа. Я вступал во взрослую жизнь. Все так же, как и раньше, словно молекулу в электрическом проводе, меня бросало из стороны в сторону. Казалось, что эти движения были хаотичны и не подчинялись никакой системе. Однако, несмотря на ухабы и колдобины, в виде страшного диагноза, оставляющего свои неприятные нюансы и особенности, это все-таки было поступательное движение вперед. Вообще, все, что со мной происходит, напоминает мне электрический ток – Броуновское движение. И чем сильнее ускорение, бросающие меня из стороны в сторону, тем сильнее сила «тока». Не знаю, может это и есть то, что называют целеустремленностью или силой духа, заставляющей меня крутиться изнутри вопреки всему.
Часть третья.
Мент начередил
Лето 1989 года – мое последнее беззаботное лето. Я уже был специалистом с дипломом, но еще нигде не работал. Честно отдыхал после тяжелого учебного года со всеми его зачетами, экзаменами и госэкзаменами.
Именно это лето запомнится всем моим землякам, жившим в то время на станции Турдей, одной из самых больших трагедией поселка.
Самым почитаемым летним праздником детворы и молодежи в нашей округе считается Петров день. Празднуют его своеобразно в ночь с 11 на 12 июля.
Как только начинает темнеть, наступает время «чередушек». Молодежь перегораживает дороги, вытаскивая на проезжую часть камни-волуны, даже тополя спиливали так, чтобы они падали поперек дорожного полотна. Переворачивались уличные сортиры, торговые ларьки, вытаптывались чьи-то огороды, ломались уличные лавки и столики, что-то воровалось где-нибудь на предприятиях и не только на предприятиях. При этом улицы были заполнены хорошо принявшими на грудь людьми. Зевак, наблюдавших, как народ чередит, всегда было больше, чем самих хулиганивших. После того, как зеленые юнцы вдоволь набедокурят, мы обычно всей толпой уходили на окраину поселка за речку, куда заранее накануне свозились старые покрышки грузовых автомобилей. Высокая такая кучка из десятка белазовских шин получалась. Благо в поселке в ту пору работали на полные обороты три крупных (по местным меркам предприятия) организации. Изношенной резины было вдоволь. Эти покрышки тут же поджигались. Вонь от смоливших покрышек была кошмарная, но это от костра никого не отпугивало. Так мы встречали солнышко, после чего расходились по домам.
Примерно такой же сценарий планировался и на злосчастную петровскую ночь восемьдесят девятого года.
Сейчас заглянул в интернет. Оказывается, обычай с бедокуреванием уходит корнями еще в языческие времена. Так, вроде бы, изгонялись злые духи.
Не знаю, как насчет злых духов, а вот урон эта традиция народному хозяйству наносит серьезный. И чтобы как-то переломить этот обычай и не допустить серьезных беспорядков вся районная милиция в эту ночь «стоит на ушах», патрулируя улицу.
В то время участковым в соседней деревне был наш землячок урожденный Витя Шлюхин. Вите всю жизнь не нравилась его фамилия, и он мечтал, как можно быстрее жениться и взять после бракосочетания фамилию жены. Но прикол заключается в том, что у невесты Вити была фамилия, Чушкина. Так что после росписи они взяли нейтральную фамилию Борисовы. А за Виктором с тех пор закрепилась кличка ЧШБ. За глаза все местные хонырики называли Чушкиным Шлюхиным и Борисовым.
Я с Виктором не был знаком лично, но говорят, он был нормальным мужиком со своими слабостями. Только вот работа в милиции его немного подпортила. Виктор вдруг почувствовал власть, в какой-то степени вседозволенность и безнаказанность. Вот и на этот вечер перед ночным дежурством он с друзьями «квасил» водочку. После принятого на грудь всю эту компашку куда-то понесло. Поехали они на «Москвиче» приятеля Витька. Возможно, они отправились в соседнюю деревню на участок Виктора.
Когда они ехали по центру нашего поселка прямо напротив фонтана их машину обогнал мотоцикл с люлькой. За рулем мотоцикла сидел мужчина, живущий в доме возле этого самого фонтана, а в люльки сидели детишки лет семи-восьми, кажется, сын и дочь мотоциклиста.
Что нашло на Виктора в это мгновение, я сказать затрудняюсь. Скорее всего, хмель сильно вдарил в голову, и ему, представителю власти, сильно не понравилось, что его обогнали.
Виктор высунулся в окно машины, возможно, что-то прокричал, после чего, не раздумывая, выстрелил из пистолета по мотоциклу несколько раз. Свидетелями всего этого происшествия стала вся братва, по обыкновению бухавшая в это время на фонтане. Одна из пуль угодила семилетней девочке точно в шею.
Перепуганные собутыльники милиционера, поняв, что произошло неладное, быстро забрали девочку и повезли в больницу в деревню Турдей. Но медики ей уже были не нужны, девочка умерла мгновенно. Самого ЧШБ эти товарищи спрятали от суда Линча у своего родственника на Глуховке (это деревня в паре километрах от станции Турдей).
Весть о том, что милиционер застрелил ребенка, в мгновение ока облетела весь поселок. Все произошло в восемь часов вечера, а уже в девять часов дорога у фонтана, ведущая от железнодорожного переезда была перекрыта толпой народа. Примерно в это же время с Волова (наш районный центр) на станцию для патрулирования приехал на УАЗике наряд милиции. Ничего не подозревавшие милиционеры, сразу оказались в центре разъяренной толпы. Стоит отметить, что люди хоть и были раздражены до крайности, но на стражей порядка никто драться не кидался.
От толпы стражи порядка и узнали, что натворил их коллега.
– Здесь целая банда милиционеров, – истошно орал дядя Коля Калашников. – Немедленно задержите Чушкина, немедленно задержите Шлюхина, немедленно задержите Борисова.
«Полный дурдом», – подумал я тогда, слушая этот спич.
– Он на Глуховке у Троякура, – пронеслось в толпе.
Тут же прожженные урки – матерые уголовники-рецедивисты, отсидевшие не один срок, погрузились в какой-то мотоцикл с люлькой и дали по газам, направившись в Глуховку, крикнув остальным:
– Никуда не пускайте отсюда ментов, мы сейчас сами с ним разберемся.
Однако сотрудники милиции, сообразив, что дело пахнет керосином, как-то очень ловко высвободились от наседавшей на них толпы и направились в сторону Глуховки.
Народ гудел, не успокаивался. На поселок уже спустились сумерки, а людей на улице только прибавлялось. Спустя где-то час вернулись раздосадованные зеки.
– Он там, у Троякура, в дребедень пьяный спал. Мы выволокли его на улицу, только начали его мутузить ногами (он даже сообразить не смог за что его колотят), тут же мусора подкатили. Стали стрелять вверх, обещали открыть огонь на поражение. Ну, мы и разбежались. Блин, обидно. Теперь его ждет ментовская зона. Дадут года четыре. Из него даже пидора не сделают, – убивался один из урок.
Из Волово, видимо, вызвали подкрепление. Сотрудников милиции на «бродвее», стало, как грязи. Еще и родители все высыпали на улицу. Мы с моим другом Андрюхой, поняв что «чередушки» закончились, отправились за речку к костру из баллонов. Там в спокойной тиши при речной прохладе мы проболтали с девчонками о жизни до утра. Благо, народу собралось в этот раз немного. Встретив рассвет, мы разбрелись по домам.
P.S. А Шлюхин-Борисов и, правда, как вопил уркаган, получил четыре года. Вышел по УДО года через два, но в поселке с тех пор появлялся редко. Куда-то уехал жить.
Где-то через полгода, уже работая экономистом, я прочитал в областной газете «Коммунар», как бедолага-милиционер Борисов в Петров день, преследуя на машине друзей злостного правонарушителя, неправомерно применил оружие так как не мог догнать мотоцикл. Нечаянно застрелил ребенка. Щелкопер сделал вывод, что всему виной плохая оснащенность наших сотрудников милиции скоростным транспортом.
Я в ужасе представил пьяного Борисова мчащегося на «БМВ» по Турдею со скоростью 200 километров в час... Увы, нелепую смерть этой маленькой девочки, которую, конечно же, никто не хотел убивать, у нас не забудут никогда.
Моя первая работа
Петров День был самым сильным моим воспоминанием в то лето. Еще помню, что ездили мы всей семьей в тот год в деревню к бабушке.
Уже в начале августа я занялся поисками работы. Помню, сначала сходил на Щебзавод (есть у нас такое предприятие на станции Турдей).
Директором там тогда был Виктор Павлович Гранкин. Знали мы с ним друг друга хорошо. Разговор у нас получился спокойным. Он мне сказал, что у него есть вакантная должность кладовщика на амональном складе. Если я желаю, он может меня взять. Через месячишко обещал сообщить, когда на работу выходить. Только сначала нужно было поучиться пару месяцев в Туле на каких-то курсах. Все-таки буду заведовать складом взрывчатых веществ, нужно досконально знать технику безопасности.
– Нет проблем, – сказал я, – подучусь.
Работа мне показалась вполне приемлемой.
Однако через месяц со мной никто не связался. Позже я выяснил, что амональный склад отошел какому-то самостоятельному предприятию взрывпрома и я этой фирме совсем не нужен. Теперь эта единая организация обслуживала, все близлежащие карьеры.
Дело в том, что у нас в поселке и округе идет добыча известняка карьерным способом и последующая его переработка - дробление на строительный щебень, который потом используется для строительства дорог и изготовления строительных панелей на предприятиях столичных домокомбинатов. А чтобы из пласта известняка взять горную массу на обработку, ее нужно как-то раздробить, погрузить экскаватором на самосвал и отвезти на фабрику дробления. Для этого пласт превращают в глыбы камней. Приходиться его взрывать, предварительно пробурив в нем шурф и заложив туда взрывчатку. Этим и занимаются работники взрывной отрасли, использующие в своей работе в качестве взрывчатки аммонит.
Мама предложила мне устроиться к ней в отдел временно экономистом, так как ее сотрудница уходила в декретный отпуск. Но я решил попытаться еще раз устроиться сам. Для этого поехал в Ефремов в райпотресоюз, где дважды проходил практику. Думал, а вдруг повезет. Уж очень хотелось жить отдельной, самостоятельной жизнью. На тот момент я даже не соображал, где буду снимать квартиру, каким образом буду жить самостоятельно… «Главное ввязаться в «бой», а потом решим что к чему», - думал я в тот момент.
На что я тогда рассчитывал? Сейчас даже затрудняюсь ответь. Скорее всего,
на «авось».
Естественно, меня ждал полный облом. Мне сказали, что никаких вакансий бухгалтеров там нет. После чего я убрался восвояси.
Пришлось согласиться на предложение мамы и пойти работать к ней в подчиненные.
Здесь тоже все не так легко далось. Тогдашний директор ГАТП Геннадий Егупов не очень-то хотел, чтобы у него работал человек с такой инвалидностью. Понятно, что из-за меня у него могли произойти всякие неприятности. Чисто по-человечески я его понимаю. Но увидев сильно расстроенную, еле сдерживающую слезы маму, сердце его дрогнуло (маму он очень уважал и ценил, как специалиста), он сказал:
– Надежда Николаевна, пусть приходит. Я приму его на работу.
До сих пор я благодарен Геннадию Николаевичу за это.
В плановом отделе у нас работало три человека. Мама была начальником планового отдела. Инженером по труду и заработной плате работала Вера Алексеевна Подколзина. Мы жили с ней на одной лестничной площадке, её когда-то мама и пригласила к себе в отдел из Карьероуправления. Она знала меня с раннего детства. Вот теперь (на время ухода в декретный отпуск Людмилы Курьяновой) экономистом зачислили и меня.
В мою обязанность входило заполнять сводные ведомости работы грузовых автомобилей – разносить данные с путевых листов, проверять правильность их подсчета и ставить расценки, по которым потом в бухгалтерии подсчитывалась сдельная оплата труда водителей. По окончания месяца я должен был сводить все данные грузоперевозок по предприятию.
Наше организация оказывала различные услуги по транспортным перевозкам. Заказчики были разные. Сдельные коэффициенты зависели от вида автомобиля, его грузоподъемности, характера груза, расстояния, маршрута, категории дорог и прочих вещей. Отдельно считались в сдельщине тонно-километры, отдельно – тонны, потом все это суммировалось. В результате, этой суммы получалась стоимость рейса для шофера.
Главным нашим заказчиком было Турдейское Карьероуправление. Автопарк Турдеского ГАТП преимущественно состоял из карьерных самосвалов большой грузоподъемностью. Не считая машин хозобслуги, было их штук шестьдесят. В основном это были «Белазы» и «Камазы». Одно время на предприятии были еще и «Кразы», но я их уже не застал. Грузоподъемность «Белазов» у нас была по 30 и 42 тонны. У «Камазов» - 10-13 тонн, но у «Камазов» были еще прицепы примерно такой же грузоподъемности. Предприятие работало в две смены. Грузовики гоняли, как заводные, круглый год. При таком режиме работы автопарк у нас полностью обновлялся за три года. Машины старше трех лет списывались, вместо них покупались новые.
Я работал на предприятии последние годы советской власти. К нам в поселок приезжали устраиваться люди из соседнего города Ефремова. Зарплата у белазистов доходила до 500-700 рублей. При желании некоторые и 900 рублей зарабатывали. Горожане, повкалывав у нас ударными темпами с год, покупали потом себе подержанные легковые автомобили (новые тогда было купить уже невозможно) и меняли работу, уезжая к себе домой. У меня самого первый оклад в ГАТП составлял 160 рублей, при выполнении плана предприятием (а это было, практически, всегда), шла еще пятидесятипроцентная премия. Одним словом, на жизнь хватало, грех было жаловаться.
Когда сейчас слышу, что распад Советского Союза был неизбежен. Все это «бла-бла-бла» про износ основных фондов, про высокозатратную экономику, про неконкурентоспособную продукцию, понимаю - политики «гонят». Все очень просто – Горбачев был некудышный руководитель государства и бестолковый политик. А группа мерзавцев из межрегиональной группы депутатов СССР просто рвалась к власти, не особо считаясь с интересами народа. Если порыться в архивах их выступлений, мы узнаем много ошеломляющего. Например, тот же Гавриил Попов, чтобы свергнуть горбачевцев, призывал искусственно создавать в стране повальный дефицит, дабы народ был обозлен на действующую власть. Так на местах и происходило – оптовые склады ломились от товаров (продукты на них просто портились), а полки магазинов были пусты. Все в стране продавалось по талонам. Всеобщее недовольство в стране нарастало, как горная лавина.
У меня же в это время все складывалось, как нельзя лучше. С работой я справлялся. Оставалось даже время в конце рабочего дня газеты почитать, радио, которое беспрерывно работало в нашем кабинете, послушать. Коллектив у нас был замечательный. Меня в нем приняли, как родного. Папа мой тоже тут же на «Белазе» работал. День автомобилиста был нашим семейным праздником. Отмечали мы его и на работе, и дома в семейном кругу. В моей вечной безбашенной, куда-то несущей жизни, наступил трехгодичный период размеренного спокойствия.
Только сейчас понимаю, как это было здорово. Родители еще были молодыми, полными сил и здоровья. Я напрочь забыл, что такое тоска по дому, ибо жил в нем, у себя на родине. Куда всю жизнь стремился и стремлюсь. Друзей было – полна чаша. Практически, все свободное время тусовался с ними.
Тот период мы с друзьями и коллегами часто вспоминаем. Маму мою добрым словом поминают до сих пор.
По сей день, когда бываю в Турдее, слышу от работников бывшего ГАТП, когда-то работавших со мной, что предприятие держалось на ней. Точнее, на ее профессионализме и неимоверном чутье, благодаря которому организация упреждающе реагировала на все тенденции и перемены. Помнят ее там и ее ученики.
Просто жизнь – тихое счастье
В Турдейском ГАТП я отработал с сентября 1989 года по март 1992г… О том моем отрезке жизни остались обрывки воспоминаний, которые в какой-то мере передают дух истории «смутного времени».
Помню «Павловскую» реформу, когда меняли пятидесяти и сторублевые купюры. Самое смешное, у моей семьи, так получилось, в этот день ни одной купюры данного достоинства не нашлось. Помню тот дурной ажиотаж. У меня родственник всю жизнь пасеку держал, за работой света белого не видел. Вот ему пришлось побегать по банкам с рюкзаком денег в эти сумасшедшие три дня. Я так и не понял, зачем это нужно было правительству.
Помню, надвигающийся всеобщий дефицит. Пустые прилавки магазинов, длинные очереди, всеобщую нервозность в обществе. То табачный, то чайный бунты. Все это последствия горбачевского «сухого закона». Когда говорят, что это было следствие неправильной политики брежневского «застойного» периода, всегда отвечаю - бред. Дефицит - это продукт горбачевского безграмотного правления, плюс козни младодемократов, удачно впоследствии разбогатевших за казенный счет. При Брежневе тоже было все далеко не гладко, но не до такой же степени.
Ну, а в моем внутреннем мирке все было тихо и спокойно. Мои друзья приходили из армии. Было весело. Наши вчерашние подруги детства хорошели, расцветая на глазах. Правда, во мне они, как и раньше, мужчины не видели. Увы, моя расшатанная походка, тяжелая речь не делали меня привлекательным. ДЦП, есть ДЦП. Судьбу мне поломали врачи еще в роддоме. От клейма болезни избавиться невозможно. И комплекс неполноценности здесь не причем. К тому же в юности я был робким и нерешительным. Да и думаешь в молодости со всем по-другому – житейской мудрости явно не достает. Ну, и характер мой до сих пор оставляет желать лучшего. Выдержки и терпения побольше бы…
Впрочем, все это - проза жизни. Я и сам-то, по большому счету, не стремился с кем-то флиртовать, как-то форсировать события. Хотел сначала встать на ноги, состоятся как личность. А потом… Я все всегда откладывал на потом.
А между тем, молодежи в поселке тогда было много. Кто-то доучивался в ВУЗе, кто-то только что демобилизовался. Любимым нашим развлечением в будние дни оставалась прогулка перед сном к последнему дизель-поезду. Затем после прихода поезда мы большой толпой поднимались по главной улице вверх к фонтану, проходя мимо почты, магазина и т.д. Автомобильного движения в вечерние время по дороге уже, практически, не было. Мы растягивались шеренгой вдоль всей ширены дорожного полотна и неспешно плелись, разговаривая на произвольные темы. Останавливались у развилки напротив магазина и фонтана, дышали теплым вечерним воздухом. Не представляете, как мне потом не хватало этих теплых тихих вечеров в холодной и неуютной Вологодской области.
Однажды как-то так же стоим мы после прогулки к поезду на своем излюбленном месте. Подтруниваем друг над другом. Человек 25 нас тогда было. Вдруг откуда-то из близлежащих домов выходит какой-то пожилой мужичок. Приветливо поздоровался с каждым из нас и как-то с тоской произнес:
– Эх, ребята, какие вы все молодые, красивые. Жаль, что никто из вас здесь так и не останется. Ведь все уедите, разлетитесь кто куда.
Честно говоря, я тогда не придал значения этому монологу своего пожилого земляка. Реально, меня все тогда устраивало в моей турдейской жизни. Уезжать я никуда не собирался. Хотя, где-то на уровне подсознания мечтал жить в городе, где горячая вода течет в кране и купить любую вещь можно в близлежащем магазине. А лучше бы, думал бы, здорово было, если бы это у меня было здесь на станции. Реально, лично для меня тогда бы наступил рай.
Многие из моих друзей тоже потом признавались мне, что на тот момент также никуда уезжать не собирались. Их вполне устраивала работа на местных предприятиях.
Лишь пару лет спустя я понял, что слова этого человека были чем-то вроде пророчества. Практически все, кто стоял тогда на дороге так и не остались жить на станции. Мы еще тогда не догадывались, что скоро Советский Союз перестанет существовать. А деспаретет цен, устроенный шокотерапевтом Егором Гайдаром и его преступным правительством уничтожит все предприятия на станции Турдей. Всем нам после этого придется искать счастья на чужбине. Как оказываются неисповедимы пути господни.
А пока мы еще были все вместе, и нам было здесь хорошо. Постояв на перекрестке, мы разбредались кто куда. В будние дни я к полуночи возвращался домой. Как-никак подъем на утро у меня был в 6-45. В 8-00 начинался рабочий день. В 17 часов работа заканчивалась. С двенадцати до часу дня у меня был законный обеденный перерыв. До 12 часов я коптел над путевыми листами. Потом шел домой на обед. Если погода была плохая, я до дома доезжал на рабочем автобусе. Когда был крайней степени гололед на дорогах, я на обед не ходил. Но на работу и с работы я в любую погоду ходил пешком. Просто в непогоду чуть пораньше вставал.
Так все у меня и тянулось. Зимой по воскресеньям ездил с друзьями в Узловую играть в баскетбол. Я, конечно, не играл, только смотрел. Но все равно как-то живенько было интересно. Летом в выходные мы своей компанией мотались по округе на дискотеки. Чаще всего в Лутово ходили. Без заварухи там не обходилось. В общем, чудили по молодости, что греха таить. Но как-то все с рук сходило. Естественно летом еще и в футбол играли. По субботам на область. По будним дням вечером проходило районное первенство.
Турдейский марафонец
На матчах чемпионата Воловского района я появлялся не часто – не всегда успевал на них после работы.
Однако эпизод случившейся после выездной игры на первенство района запомнил хорошо.
Как-то после работы, уже отдохнув и поужинав, спускаюсь я от своего дома к фонтану. Смотрю, на фонтане какая-то суета. Народу почему-то собралось больше, чем обычно бывает.
Смотрю, футболисты с матча приехали, но расходиться не торопятся, что-то оживленно обсуждают. Тут еще толпа зевак собралась. У всех глаза горят. Понимаю, ждут какого-то зрелища.
«Это я удачно зашел, – думаю про себя, потирая руки, – Сейчас что-то будет».
А там, в скверике чуть дальше фонтана. Игравший одно время за нашу команду Толик Е (по прозвищу Чаб) уже разделся, как легкоатлет, до трусов и майки, стоит, разминается, куда-то бежать собрался. Кто-то уже секундомер наготове держит. Ну, прям – марафон.
Подхожу, выясняю, что случилось. Оказывается, у них после матча, пока ехали домой «разбор полетов» игры начался. Стали обсуждать скоростные качества друг друга, кто слабо бегает, кто в конце матча «подсел». Обычное дело, в общем.
И Чаб начал объяснять, что он не спринтер, а стайер. И что он за час бегает со станции на Спиртзавод за спиртом и успевает возвратиться обратно.
От Спиртзавода до нас километров 12. Туда и обратно 24 получается. Ребята, которым он это пытался впарить, фанатики спорта. За сколько пробегается спортсменами полумарафонская дистанция, знают прекрасно.
– Не свисти, – сказали ему.
– Спорим на трехлитровую банку самогонки? Я сейчас же докажу, – стоит на своем Толян.
От бесплатного зрелища, да еще и от халявной банки самогонки кто же откажется? Тут же с ним зарубились кто-то. Кажется, это были ни то Коля Майоров (наш лучший спринтер), ни то Саша Шепилов. Впрочем, это не важно.
Решили ему даже облегчить задачу. Бежать Чабу следовало не до Спиртзавода, а до ЦПД.
ЦПД – цех первичного дробления. У нас в поселке известняк добывался с полвека. Близлежащий карьер уже давно был выработан, а место под новый карьер нам выдали в километрах 13 от поселка. Там же открыли новый цех дробления. До него было 11 километров. Уж что-то, а хронометраж между различными промышленными объектами я, как экономист, знал хорошо.
Толян, между тем, уже размялся, принял позу стартующего у черты. Ему дали отмашку, и он побежал. Минут пять спустя за ним отправился мотоцикл сопровождения с бутылкой воды (как же такое серьезное спонтанно организованное мероприятие и без техники безопасности). Чуть позже, на легендарном четыреста двенадцатом «Москвиче» апельсинового цвета Коляна Майорова, выигранном хозяином в лотерею «Спринт», отправилась за бегуном и группа зевак, в числе которой был я.
На поселок к тому времени уже спустились сумерки. И Толяну пришлось бежать по разбитой «Белазами» карьерной дороге в свете москвичевских фар. За час Е добежал только до цеха. Обратно бежать уже не было смысла. Назад мы его повезли на машине.
– Нет, серьезно, раньше бегал, за час туда и обратно – не унимался Толян. – Но, я сейчас проставлюсь, базара нет, признал он, что спор проиграл.
– Толик, – кто-то обратился ко мне, – ты с нами на фонтане сегодня квасишь?
– Нет, ребята, спасибо, мне завтра на работу, – скромно отказался я. – Я иду спать.
На следующее утро у нас на работе «марафонский» забег Е был новостью номер один. Не каждый отважиться за три литра самогонки двадцать километров бежать на время…
Снова комиссия ВТЭК
Весной мне опять предстояло пройти переосвидетельствование своей инвалидности. Почему-то до двадцати лет мне постоянной группы не ставили, приходилось ежегодно ходить на комиссии.
Процедура с переосвидетельствованием группы это просто - мрак. В Волове прием проходит в конце рабочего дня раз в месяц. Народу в холле набивается видимо-невидимо. Когда кого вызовут, никто не знает. Приходиться несколько часов сидеть и тупо ждать. Пытка невыносимая. После того, как ты на минуту или две предстанешь перед очами членов комиссии, тебе еще с час приходится ждать пока секретарь заполнит тебе твою розовую справку. В этой справки с одной стороны будет написано, что ты такой-то, такой-то имеешь такую-то группу инвалидности, с другой – пишут, в какой помощи ты нуждаешься, что разрешено тебе, а что нет.
В общем, процедура назначения инвалидности в России крайне унизительная. Кроме того, по советским и российским законам очень часто эта самая розовая справка необоснованно ограничивает конституционное право человека с ограниченными физическими возможностями на труд. А невозможность человека трудиться резко ограничивает его материальное положение, а, следовательно, и уровень жизни человека. Социальная пенсия, как и раньше в Советском Союзе, так и сейчас в России самая низкая. В лучшем случаи на нее можно не умереть с голоду. К тому же, любому человеку очень важна его статусность. Если коротко, работающий инвалид, ощущает себя полезным людям. У него приподнятый внутренний настрой, он душевно спокоен и оптимистично настроен. То есть живет с самим собой в ладу.
Честно говоря, я долго отстаивал право инвалидов на труд и возможность за счет своего трудолюбия жить в достатке. Пока мне не открылась очень наглядная истина: далеко не каждый инвалид разделяет мои убеждения. Подавляющее большинство инвалидов просто инфантильны. Не раз приходилось слышать от таких людей что-нибудь типа:
– Я - инвалид с детства, государство мне должно пенсию в тысячу евро, круглосуточный пансион по уровню пятизвездочного отеля и т. д..
При изложении такой точки зрения всегда задаю вопрос:
– С чего ты решил, что ты должен жить лучше тех, кто работает? Заслуги твои перед государством какие?
– Как же, у меня первая группа инвалидности. Я так страдаю, страдаю…
Дальше у меня обычно пропадает интерес к полемике.
Считаю, да, обязанность государства – обеспечивать прожиточные нормы своим социально незащищенным категориям граждан, но не более того. При этом государство обязано предоставить возможность инвалиду чувствовать себя полноценным гражданином, как записано в конституции. Иначе говоря, в стране повсеместно должно быть то, что называется доступной средой. Вне зависимости от формы заболевания (связано ли оно с потерей зрения или у человека проблемы с опорно-двигательной системой – пусть даже передвигается он только при помощи инвалидной коляски), он должен свободно беспрепятственно самостоятельно добраться туда, куда ему нужно. Ну, и у желающих и способных работать должна быть возможность за счет собственного труда поднять свой жизненный уровень.
Однако я отвлекся от повествования прохождения мной комиссии весной 1990 года. Должен напомнить, что мое последнее общение именно с этим составом комиссии медико-социальной экспертизы оставили в моей памяти и душе не самые радужные воспоминания. Тогда эта компания отказалась мне давать медицинское разрешение на учебу в Михайловский техникум, мотивируя это тем, что нет смысла мне учиться, все равно, я работать не смогу. И вот прошло три года. Я окончил тот самый техникум, в который эскулапы не пускали меня учиться. Благодаря записи в справке ВТЭК «может обучаться и работать по специальности», оставленной медицинской комиссией города Михайлова, я работал экономистом в Турдейском ГАТП. Кстати, как я выяснил, позже многим в Михайлове писали просто: «может обучаться по специальности». Мне же почему-то сделали приписку, значительно облегчившую мне жизнь.
– Ну, что? Вам оставить вторую группу инвалидности пожизнено? – спросила меня женщина председатель комиссии (почему-то вместо бородатого варвара, на этот раз председателем комиссии была женщина).
– Да, – ответил я. – Только не забудьте в справке написать, что я могу работать по экономическим специальностям.
– Что? Но ведь это не реально. Вы сможете работать, допустим, бухгалтером.
– И, тем не менее, в данный момент я работаю экономистом в ГАТП. И вполне справляюсь со своей работой. Нареканий не имею.
На этот раз я был абсолютно спокоен и несколько не нервничал. Все, что я говорил, было абсолютно понятно.
– Это правда? – переспросила она.
– Да, – подтвердил ей, приехавший со мной, мой отец.
Доктор взглянула на меня как-то иначе. В ее глазах читались одновременно удивление и восхищение.
– Не вероятно. Этого не может быть, С таким заболеванием это абсолютно исключено, – заворожено говорила она, скорее самой себе, чем мне или окружающим. – Хорошо, я распоряжусь, чтобы Вам написали «может работать при определенных условиях».
– Зачем «при определенных условиях»? Напишите, как было написано «может работать».
– Если написать «может работать», значит, Вам нужно давать третью группу инвалидности. А этого я сделать не могу. У Вас очень тяжелое заболевание. Мне проще Вам первую группу дать. Но Вы невероятный герой.
– Я – не герой. Героями были Саша Матросов и Зоя Космодемьянская. Я человек, вынужденный приспосабливаться и выживать в определенно складывающихся обстоятельствах.
Перед комиссией я сильно волновался, дергался, ожидал от нее неприятностей. Однако уходил с нее чувством эйфории. Я чувствовал себя победителем, взявшим верх над медицинской бюрократией, самой большой моей жизненной преградой.
Безумные девяностые – время ненужных перемен
Если бы было можно, я бы предпочел последнее десятилетие двадцатого столетия просто исключить из своей жизни. Здорово бы было из 1989 года сразу перескочить в двухтысячный год, чтобы не проживать то страшное время потерь и унижений. Хорошо бы было начать постсоветскую эпоху с ельцинской долгожданной предновогодней фразы: «Я ухожу»…
Но из песни слов не выкинешь. Впрочем, это десятилетие стало страшным приговором для всего моего поколения. Тем, кто был старше нас и моложе, тоже не поздоровилось, но именно нас, родившихся в средине шестидесятых и семидесятых годов, назвали потерянным поколением.
– Так получилось, мы воспитывали вас на одних идеалах, а потом, когда вы только начали вступать во взрослую жизнь, в одночасье взяли и поменяли все нравственные ценности, – объясняла мне главный редактор газеты «Верховажский вестник» Татьяна Анастасьевна Погожева много позже. – У вас нет ориентиров. В бога верить не можете, вам четко, последовательно и очень логично объясняли, что бога нет. То, что с коммунизмом не все так гладко, честно и правдиво вы и так поняли. Ощущение безнадежности, полное равнодушие и апатия ко всему, поиск истины в вине, вот, что стало присуще большинству из вашего поколения. За это вас и называют потерянным поколением.
Сказано это было в конце девяностых. Татьяна Анастасьевна в моей жизни - человек не случайный. Я многим ей обязан. Скорее всего, и эта книга никогда бы не была написана, если бы она когда-то не разглядела во мне дар журналиста. Во время, когда была сказана эта фраза, и спорить-то было не с чем. Я сам прекрасно видел, как уходят на тот свет мои друзья и сверстники, травясь алкоголем и наркотиками. Сколько их не дожило до сегодняшнего дня из тех, кто стоял тем теплым вечером у фонтана, когда пожилой мужичок предрекал нам, что никто из нас в Турдее не останется.
Да, те, кто дожил до двухтысячных, потом наглядно доказали, что не все мы такие пропащие и не все наше поколение потеряно. Однако факт остается фактом Ельцинские бесчеловечные эксперименты на людях больнее всего отразились на нашей возрастной группе. Часть из нас все эти гайдары, чубайсы и прочие лившицы просто выкосили.
Опять ухожу от канвы повествования в болезненные для себя рассуждения. Просто очень хочется, чтобы эта страница истории была правильно понята. Меня очень раздражают высказывания современных историков доказывающих, что Ельцин спас страну от гражданской войны, а Чубайс с Гайдаром от экономической катастрофы. На сам деле они угробили мою родину. Поставили на колени мой народ.
Постараюсь рассказывать об исторических вехах этого времени, в контексте событий происходивших со мной в те дни.
История любви моих родителей
Чтобы было понятно, о чем идет речь в этой части книги. Эту историю нужно рассказать хотя бы коротко.
Отец мой, Кочетов Анатолий Григорьевич, родом из села Кузовка Богородицкого района Тульской области. Он из многодетной семьи. Детство отца выдалось на военные и послевоенные сороковые-пятидесятые годы прошлого столетия. Как выживала многодетная семья колхозников на селе, где работали за трудодни лучше не вспоминать. Конечно же, голодали.
При первой же возможности семья переезжает в рабочей поселок на станцию Турдей, что находится в километрах пятидесяти южнее Кузовки, на той же Московской линии железной дороги, что и село.
Папе в то время исполняется 15 лет, он только что закончил семилетнюю школу. На станции в середине пятидесятых годов открывают новое предприятие - Турдейское карьероуправление. Идет активная разработка и переработка известняка. Разрастается и поселок. На предприятии возводят новые многоквартирные жилые дома. Но жилья все равно не хватает. Многие из вновь прибывших рабочих из близлежащих деревень берут участки земли и ставят свои дома. Делают что-то типа мазанок. Заливают смесь из глины песка и паровозных шлаков в вертикально сбитые деревянные щиты, затем дают стенам устояться, высохнуть и подводят крышу. Такой дом ставят и родители моего отца, мои бабушка и дедушка. Примерно такое же жилище ставит и старший брат папы, дядя Женя.
Рядом с поселком примерно в семи километрах строиться новая общесоюзная автомобильная трасса Москва – Воронеж. Отец идет работать на строительство трассы. После колхозных трудодней честно заработанные живые деньги кажутся вершиной счастья.
Послевоенная жизнь потихоньку в ходит в нормальное русло. До армии папа успевает закончить Ефремовское профтехучилище по специальности механизатор. Перед самым призывом в ряды вооруженных сил от ДОСААФ успевает выучиться на водителя. Три с половиной армейской службы он проводит в составе группировки Западной группы войск, колесит на понтонном грузовике по автобанам Германии.
После армии отец возвращается домой. В молодости у нас у всех море энергии. Работа, бурная ночная жизнь с друзьями. Бабушке от чего-то это не нравится, она предпринимает попытку отца чуть утихомирить. Решает женить его на «образованной» (техникум закончила) дочке директора. Папе этот вариант пришелся не по душе. Не долго думая, он увольняется и уезжает жить к старшей сестре в Архангельскую область в город Вельск. У сестры, как раз, тогда погиб муж, а на руках остались двоя маленьких детей. Требовалась мужская помощь. В Вельске он устраивается в ПАТП водителем автобуса. Возит пассажиров в небольшие населенные пункты соседнего Верховажского района Вологодской области. Новые друзья – новые приключения. Так продолжалось примерно с год, пока теплым июльским днем в его автобус не вошла она.
Она только что закончила институт и возвращалась после выпускного вечера из Вологды домой к родителям. На руках уже было распределение в соседний Нюксенский район в небольшую школу поселка Леваши. Перебросившись с ней парой слов, отец вдруг где-то на уровне подсознания понял, что эта девчонка, которой на тот момент не было еще и двадцати одного года – его судьба, главная женщина всей его жизни.
Роман был скоротечным. Отец целый месяц, не соблюдая никакого графика движения автобуса, гнал, что есть мочи, свой ПАЗик до конечной остановки. А потом, высадив пассажиров, торопился в ее богом забытую деревню, где вместо дороги были одни ямы и ухабы, и только мой отец умудрялся по ним проехаться, не застряв. Он подкатывал к окнам ее дома и вставал, как вкопанный.
– Как ты умудрялся здесь проехаться, не разбив автобус? – много позже спрашивал я у отца, когда бывая в этих местах, он в очередной пересказывал мне нашу семейную легенду.
В ответ он только пожимал плечами.
Мама сначала делала вид, что не понимала, зачем этот ненормальный каждый вечер носится в их почти уже заброшенную деревню. Зачем катает на автобусе по округе всех местных ребятишек. Особенно привечает ее младших братишек и сестренок, которые были от моего будущего отца без ума. Их удивляло, что старшая сестра постоянно ворчит на Толика.
Мама, кстати, тоже дочь фронтовика. Сама также из многодетной семьи, где было восемь детей. В семье старше нее был только дядя Коля, родившийся в июне 1941 года. Мама же со своим братом-близнецом Валентином родились уже в послевоенном 1946 году. После восьмого класса она вынуждена пойти работать санитаркой в медицинский пункт. Оклада моего дедушки, работавшего начальником ОРСа, семье из десяти человек не хватало. Держались за счет собственного подсобного хозяйства и огорода. Бабушка была вынуждена работать в колхозе, где вместо денег ставили палочки в трудовой табель. Иначе земельный участок перед домом просто бы отрезали, отобрав соток двадцать. Такова была политика того времени. Если живешь в деревне и не работаешь в колхозе, приусадебный земельный надел отрезали. При этом всем было абсолютно до лампочки, что этот кусок земли был никому не нужен. Семья моей мамы выживала за счет коровы и нескольких пчелиных ульев. Работать приходилось всем от мало до велика с утра до вечера.
С особым содроганием мама позже вспоминала сенокосы. Приходилось в самых отдаленных и неудобных местах выкашивать все в ручную. Потом скошенное ворошили, сушили, как-то все это вывозили в свой сеновал. Уходило на это все лето. Косить тоже приходилось урывками после десяти-двенадцати часов работы в колхозе. В страду на общественных работах заставляли трудиться всех членов семьи. Самое обидное, что в неурожайные года, без зазрения совести колхозные начальники отбирали часть сена с личного подворья крестьян. Для этих нелюдей с партийным билетом важнее было сохранить колхозное стадо. Что станет с кормилицей многодетной семьи, ребят-партийцев не интересовало. Цинична все-таки жизнь: в сегодняшние дни многим из этих «героев» присвоили звание почетного жителя Верховажья…
Как уже писалась выше, после восьмого класса мама пошла работать санитаркой в медпункт расположенный на центральной усадьбе колхоза «Верховья». Здесь же она училась в девятом классе вечерней школы. Училась мама хорошо, поэтому на семейном совете было решено, что десятый класс она будет заканчивать райцентре. После школы удачное поступление в институт на специальность учителя математики.
– Упрусь рогам, но сделаю все возможное, чтобы из нашей семьи хотя бы Надежда получила высшее образование, – сказал тогда мой дед Николай Павлович Ждановский.
Так оно и вышло.
Мой же отец от своих намерений тогда отступать не собирался. Решив не мытьем, так катаньем взять непреступную крепость. Впрочем, «крепость» только с виду была непреступной. На самом деле маме тоже тогда понравился этот простой не в меру болтливый парень с нездешним городским выговором на «а». Они стали встречаться, общаться. А в день, когда ей исполнился 21 год 31 июля, он сделал ей официальное предложение. Решили пожениться в Нюксенице в начале сентября.
Отбыв отпуск, мама уехала работать по распределению в школу поселка Леваши. Отец тут же сразу уволился из ПАТП и на перекладных самолетах (по Вологодской области тогда только на кукурузниках можно было передвигаться) отправился в след за своей суженой. 6 сентября 1967 года они поженились, расписавшись в местном сельсовете. Свадьбу отмечали в столовой поселка Леваши в кругу коллег. Родители молодоженов о свадьбе узнали лишь за неделю до торжества из пригласительных телеграмм. Увы, прибыть на бракосочетание они так и не смогли.
Первый год, проведенный в лесном, заснеженном поселке, был, наверное, самый романтичный в их жизни. Мама учила детей, отец шоферил в местном леспромхозе. Однако северный климат моим будущим родителям пришелся явно не по душе. И в июне, как только закончился учебный год, отец с молодой женой вернулся в Турдей.
А еще через год родился я. Впереди у молодой семьи было много трудностей и испытаний (рождение больного ребенка, бесконечная изматывающая борьба за его здоровье, потом в семье появились еще двоя маленьких детей), но они вместе вынесли все. Прошли, пусть и не без проблем, через многое. Наверное, все-таки это и есть настоящая любовь.
Чернобыльский бзик
Авария на Чернобольской АЭС, случившаяся в апреле 1986 года, оказалась в чем-то судьбоносной и наложила отпечаток на мою дальнейшую жизнь.
Так получилась, что станция Турдей оказалась в зоне радиоактивного загрязнения. Мои земляки из-за этого даже какие-то льготы теперь получают. В общей сложности, те, кто прожили восемь лет с момента аварии на данной территории, имеют право уходить на пенсию на три года раньше. Плюс идут какие-то ежемесячные выплаты, для проживающих на загрязненной земле. В народе такие деньги сразу окрестили «гробовыми».
Если верить разговорам, которые ходили по нашему поселку в то время (за достоверность их не ручаюсь, но это сильно похоже на правду), то поднявшееся после аварии радиоактивное облако розой ветров гнало на Москву. Чтобы избежать трагедии и не дать накрыть лучевой заразе огромный столичный мегаполис, было решено с помощью авиации посадить эту смертоносную тучу в Тульской области над городком Плавск. От Плавска до моего родного поселка по прямой километров шестьдесят. По таблицам, печатаемым тогда в местных газетах, уровень радиации под Плавском тогда был примерно такой же, как у злосчастного саркофага. У нас в Турдее он был чуть ниже, но тоже ого-го какой.
Мою маму радиоактивный фон в Турдее слишком напрягал, и она на полном серьезе стала задумываться о переезде из Тульской области в другое место. Хотя сама по себе жизнь в Турдее ей очень нравилась. 24 года, прожитых там, она всегда считала самыми счастливыми годами в своей жизни.
Летом 1990 года в отпуск мы поехали отдыхать к бабушке в Вологодскую область. Естественно заехали в Вельск к тете Нюре, папиной сестре, у которой он жил, когда работал здесь на автобусе до женитьбы. У нее, как раз был юбилей, и мы задержались на праздновании Дня рождения на три дня. Там у отца и возникла идея взять в черте города участок земли и срубить в Вельске дом.
Это было летом в июле. В Вельске стояла изнурительная жара. В общем, мне тогда очень понравился этот город, и идея в нем жить показалась интересной. «Почему бы нам не обзавестись своим домом в городе?» – обрадовался я. На тот момент я даже представить себе не мог, какой там климат на самом деле…
Этой же осенью мы с отцом съездили в санаторий в Саки. После чего он уехал в Вельск. Уже там задумка построить дом в городе трансформировалась в строительство «особняка» в соседней Вологодской области на лесопункте Макарцево, где жили моя бабушка (мамина мама) и мамины братья. Здесь, оказывается, построить дом было на много проще и дешевле. Тем более, что рубили нам дом мамины братья дядя Володя, дядя Ваня и дядя Валя. Меня идея жить в глухой лесной деревне сильно ужаснула. Но кто меня тогда спрашивал?
Лес они выписывали там на корню. Благо на Вологодчине этого добра было много. И оформить все не так сложно было. Так получилось, что все накопления начала девяностых мы вбухали в этот дом. Так что шокотерапевт Егорка Гайдар разорить нас не смог.
Дом был построен осенью 1992 года. Стоит отметить, что в отделке дома принимала участие и моя сестра, приехавшая на Макарцево по окончании техникума в марте 1992 года. Но Люба быстро поняла, что ловить ей в пьяном лесном поселке нечего, и уже в конце августа она, уволившись с должности десятника, вернулась обратно в Турдей. Ей было проще. В отличии от меня она была физически независима.
В начале этой самой осени мы с мамой и переехали к отцу на Макарцево в новый дом. Впечатление от лестного поселка и Верховажского района в целом у меня сложились самые ужасные. Не изменились они через 12 лет – в пору, когда я с радостью покидал этот край навсегда. Лишь по прошествии времени я понял, что прожитые там годы молодости были лишь отчасти потеряны. Не забрось судьба меня в ту суровую годину на север, вряд ли я когда-нибудь стал журналистом, попробовал бы себя в жанре прозаика и занимался бы всем тем, что сейчас определяет смысл моей жизни. Я благодарен судьбе, что столкнула меня там со многими замечательными и интересными людьми.
Впрочем, я сильно забегаю вперед. Обо всем напишу чуть позже. Пока же стоит рассказать, что начало девяностых стало временем значительных перемен. Пока мой отец строил дом, а мы с братом, сестрой и мамой жили в Турдее, наши политики уничтожали нашу родину.
Начало девяностых – время эпохального развала
Если честно, к началу девяностых мне Горбачев со всеми его неурядицами в стране настолько надоел, что просто невыносимо хотелось, чтобы кто-нибудь его заменил. Надоели эти вечные дефициты, напряжение и озлобленность в обществе. Помню, что было реальное ощущение, что страну, будто пылесосом, затягивает в какую-то черную дыру. Казалось, что мы стоим над пропастью и через какое-то мгновение рухнем в неуправляемое падение. В общем, во всем чувствовалась нервозность.
И тут на авансцене появляется Борис Ельцин. Помню, я тогда заканчивал техникум. Все началось с фразы члена ЦК Егора Лигачева «Борис, ты не прав», прозвучавшей на каком-то пленуме.
Все почему-то это везде обсуждали. И я стал расспрашивать, что за тип этот Ельцин. Клянусь, я, студент третьего курса, понятия не имел, что Ельцин был первым секретарем Московского горкома партии. Я знал Рыжкова, который пускал слезу после землетрясения в Армении. Физиономию же Ельцина увидел впервые после гневного спича Егора Кузьмича.
Естественно мне стало интересно, что это за дядька. Знающие люди мне объяснили, что Борис Николаевич был первым секретарем Свердловского обкома партии, потом, когда Михаил Сергеевич решил почистить старые кадры, Ельцина перевели на аналогичную должность в Москву. Практически сделали хозяином столицы. И все бы ничего, только Борис Николаевич не умел пить.
Тогда Ельцин даже и не догадывался, что данная беда сделает его лидером нации. На каком-то приеме он сильно забухал. И на вопросы иностранного журналиста рубанул правду-матку. Стал объяснять, что перестройка Горбачева пошла не по тому руслу, что реформы дают обратный результат и т.д.. Через несколько дней пьяный бред Бориса Николаевича появился в иностранной прессе. Михаил Сергеевич, который просто пресмыкался перед западом, был вне себя от ярости.
– В политику я тебя больше не пущу, – бросил он в глаза Ельцину. Снял с поста партийного мэра Москвы. Проработал его на пленуме ЦК, где Кузьмич бросил фразу ставшею, потом афоризмом. И назначил замом какого-то шишки, занимавшегося строительством.
Наконец-то Ельцину пригодился его институтский диплом.
Будь в стране немного другая ситуация, а у Михаила Сергеевича чуть побольше ума в голове, Ельцин так тихо и керял бы до самой пенсии в кабинете зама по стройкам. Но Горбачев стал жертвой своей тупости. Пленум с обличающей речью Лигачева показали по ТВ. Ну, как же Михаил Сергеевич перестройку провозгласил, гласность. Тут же стенограмму пленума во всех газетах опубликовали.
Что подумал народ, посмотрев пленум? Правильно. Горбачев боится Ельцина потому, что Ельцин знает, как нужно управлять страной, а Горбачев нет. И пошла молва про хорошего умного партийного начальника, который может избавить страну от дефицита. Стали из уст уста передавать, как кегебешники сбросили с моста Ельцина, чтобы избавиться от него. Но Борис настолько был пьян, что даже не понял, что его с моста сбросили. Решил, что сам спьяну в большую лужу плюхнулся. Взял, да и спокойно добрел до суши.
«Вот такой он, народный герой, ни в воде, ни в водке не тонет», – заключил народ.
На свою беду, Горбачев решил еще честные выборы в верховный Совет СССР провести. Решил показать всему миру, что в «империи зла» ожила демократия. Естественно, среди избранных депутатов того Совета, разваливших Советский Союз, оказался и опальный Борис, который, согласно народной молве, знал, как страной руководить.
Около новой звезды политсцены нарисовался молодой журналист из «Комсомольской правды» Валя Юмашев. Валя, подобно авторам «Поднятой целины», быстро набросал брошюрку с названием «Исповедь на заданную тему». Автором повестушки значился Борис Ельцин. В чем, в чем, а в таланте пиар-менеджера. Валентину Юмашеву не откажешь. Книжка стала бестселлером. А Борис Ельцин самой популярной рейтинговой фигурой.
А еще по телевизору в то время показали, как Борис Николаевичи записывается на прием в обыкновенную столичную поликлинику, как сидит в очереди к врачу, как покупает хлебушек в универсаме около дома.
– Долой цэковские привилегии, зажирели партократы, понимаешь, – натурально возмущался будущий лидер нации.
Не знаю, то ли у Ельцина было великое чутье, то ли ему по пьяни все время везло. Только хватанув опыта в Верховном Совете СССР, в 1989 году подался он в депутаты Верховного Совета РСФСР. Быстро уловив, что к чему, Борис Николаевич становится председателем Верховной власти Советской России.
12 июня 1990 года в России принимается декларация о независимости России. До сих пор не понимаю, от кого зависела Россия до прихода Ельцина.
А ровно через год, я, как последний идиот, на первых президентских выборах в России проголосовал за непотопляемого пьяницу из Свердловска. В отличии, от президента СССР Горбачева, выклянчившего себе должность президента у Верховного Совета СССР с пятого раза (Мишка уже тогда прекрасно понимал, что на всенародных выборах народ его прокатит), Ельцин стал избранником народа. Причем, рейтинг доверия у него тогда был очень высоким. Красивая была должность у Бориса Николаевича. Одного он со своими шахраями тогда не сообразил, что власть по конституции в России сосредоточена в руках председателя Верховного Совета РСФСР. А эта должность почему-то отошла чеченцу Руслану Хасбулатову.
Впрочем, тогда ельцинской «семье» было не до выяснения этих тонкостей. Нужно было «свалить» Горбачева. Пусть даже через развал страны, пусть даже через кровь и насилие. «Семья» жаждала власти и денег.
А тут и случай хороший подвернулся
Уж не знаю, кто замутил 19 августа 1991 года ГКЧП. По официальной версии, группа заговорщиков во главе с вице-президентом СССР Геннадием Янаевым. Причем группа получилась очень прикольная. В нее вошли министр финансов Павлов, министр МВД Пуго, министр обороны фронтовик Язов, какой-то там Бакланов и (самое интересное) председатель колхоза имени Ленина, что в Тульской области Василий Старадубцев. Ну, нет у председателя важнее дела в самый разгар уборочной страды, как государственные перевороты совершать. Что ж поделать, если в ГКЧП без колхозника не управиться.
Все это у ребят получилось шибко опереточно. Я склонен верить, что сам «фороский узник» Миша Горбачев, который якобы по состоянию здоровья не смог управлять государством все это и придумал.
Наверняка сказал,
– Я пока в Форосе отдохну, а вы Борьку без меня шлепните.
Беда в том, что в окружении Горбачева умных не было. Единственный маршал, способный все в Москве разрулить, Валентин Варенников в это время был на учениях в Киеве, что в стране возникла чрезвычайная ситуация он, как и все, узнал по радио.
Что хотели сделать гэкачиписты, я так и не понял. Все, что они сумели натворить, так это обозлить народ против себя. Отменили все программы по радио и телевиденью (по «ящику» тогда транслировали только балет «Лебединое озеро»), запретили выход всех газет. Ельцина арестовать они не смогли. Да, и как можно было арестовывать самого популярного на тот момент политика в стране? «Мочить» его было сразу надо. А «мочить» - у них кишка тонка оказалась. Никто не захотел взять на себя ответственность.
Зачем-то ввели танки в Москву.
Ельцин же благополучно добрался утром с загородной дачи до Белого дома на Пресне, где у него была резиденция, и устроил там веселуху.
Вокруг сего белокаменного здания-корабля собралось уйма народу. Все ж за демократию, за гласность тогда горой стояли. А Ельцин, вроде как, оплотом демократии в те дни считался (Боже, какими же романтичными идиотами мы в то время были).
Борис то ли с балкона, то ли с танка красивую речь тогда толкнул… Отечество в опасности… и все дела.
Люди почему-то стали баррикады какие-то строить, костры жечь, песни петь под гитару, водку пить (куда же без нее русскому человеку?)
Помню, мы, тогда переговариваясь по телефону со своим товарищем Серегой Кондаковым, решили, что Вася Старадубцев с братвой долго не продержится.
А ребята в Москве у Белого дома бесновались. По ночам пугали себя штурмом спецназа «Альфа».
Говорят, Александр Иванович Лебедь к ним с десантниками приехал, помогать от кого-то там защищаться.
Одни захватили власть и не знают, что с ней делать (нелепые пресс-конференции собирают и водку пьют в кремле). Другие дрожат как осиновые листья в Белом доме, ждут, когда армия их «мочить» начнет, и тоже водку...
Пару дней так простояли. Потом солдатам на БТРах это надоело. Они решили, что пора по домам разъезжаться. Запрыгнули в танкетки и решили отчалить в свои части. Да куда там. Пьяные защитники решили, что пора воевать. «Защитники», у которых «крышу» снесло от романтики, полезли под танки и БТРы. Обзора у военных машин никаких нет. Кто к ним лезет под гусеницы, водители не видят.
Трех человек задавили в этой котовасии насмерть. Позже их всех с почестями похоронили. Ельцин подписал приказ о присвоении им звания «героев России». Кстати, это звание было придумано второпях в аккурат под этих ребят. Один из них точно герой. Он выдернул пьяную бабу из-под танка, а сам погиб. Почему погибли двое других - затрудняюсь ответить. Скорее всего, это были несчастные случаи, разбавленные водочным дурманом.
Гэкачиписты, поняв, что дров наломали (как никак три трупа получилось), полетели в Форос к Горбачеву, спрашивать, что им дальше делать. А хитрозадый Михаил Сергеевич, уловив конъюнктуру, включил дурака.
– Они меня тут держали под домашним арестом. Раиса Максимовна даже дар речи потеряла. Уже три дня меня не пилит и не указывает, какие законы подписывать. Я даже на бытовую видеокассету обращения к народу записал, – что-то в этом роде лопотал Горбачев перед журналистами.
Домой Горбачев полетел не со своими корешами-заговорщиками, а с вице-президентом России Руцким. Все телеканалы потом облетели кадры спускающегося с трапа самолета Горбачева с семьей и идущего за ними Руцкого в комуфляже с автоматом Калашникова.
Любил Саша Руцкой покрасоваться в комуфляже и с «Калашом», ой, любил.
Горбачев тут же сочинил историю, что его отстранили от власти якобы накануне подписания нового Союзного договора. Якобы он уже наметил назначить новое правительство во главе с казахом Назарбаевым, а те, кого он хотел выгнать с работы, его опередили.
Ельцин вновь посчитал себя победителем, наподписал кучу глупых, указов (даже торговый флаг царской России, под которым власовцы в Великую Отечественную войну маршировали, признал официальным флагом России) и ушел в запой. Если верить мемуарам его охранника Коржакова, из Белого дома на дачную резиденцию увозили Бориса Николаевича уже в отключенном состоянии.
А потом началось время кошмара. В декабре 1991 в Беловещенской пуще был подписан договор о роспуске Советского Союза. А в феврале 1992 года сбылась голубая мечта Егора Гайдара. Произошел отпуск фиксированных цен. Цены в магазинах вмиг подскочили в несколько раз.
Как потом рассказывала моя сестра (в то время девятнадцатилетняя девчонка), после похода в магазин ей сразу плохо с сердцем стало. Представьте теперь, что испытали люди старшего поколения. В одночасье все сбережение людей обесценились. А диспаритет цен привел к полной остановки промышленности – экономика России, благодаря Ельцину, Гайдару и Чубайсу, приказала долго жить.
От рейтинга доверия Борису Ельцину ничего не осталось. Уже в 1992 году вряд ли он смог бы выиграть у кого-то выборы…
Холодное Макарцево. Быт.
С работой я расстался в марте 1992 года – женщина, которую я подменял, вышла из декретного отпуска. А в сентябре того же года мы окончательно переехали из Тульской области в недостроенный дом на Вологодчину. Дом получился неплохим. Большой, рубленный из полубруса с мансардной крышей, он стоял на отшибе поселка – практически в лесу. В первый год проживания, зимой завтракая на кухне, я даже рассматривал в окно, как белки прыгали по соснам. Потом местные охотники всех зверушек постреляли. Бездушное варварство, конечно, но там это почему-то все воспринимают, как само собой разумеющееся. Позднее в этих местах даже губернатор Вологодской области Вячеслав Позгалев позиционировал себя, как безжалостного охотника.
Через год в метрах в десяти пониже «особняка» мы поставили колодец – зарыли бетонную трубу большого диаметра на шестиметровую глубину. Если не брать во внимание отсутствие элементарных бытовых удобств, можно считать, что с жильем у нас все было здорово. Если бы у меня сейчас был бы такой домик в Тучково, я, наверное, считал себя абсолютно счастливым человеком.
В общем, дом наш мне наш понравился очень.
А вот лесопункт Макарцево, да и Верховажский район в целом произвели на меня удручающие впечатления.
Постараюсь объяснить, что такое лесопункт. Его еще называют поселком, но по сути это - одноэтажная деревня, затерянная в тайге, стоящая на слияние двух речушек Сухая Рогна и Корменьга. Обе речки берут свое начало от подземных ключей, и протекают по заросшему лесу. Вода в них просто ледяная. Холодом от них веет даже в разгар лета. Так что нормального тепла на Макарцево нет даже в самую жару.
Сам этот лесопункт появился в конце тридцатых годов. Во всю шла индустриализация, страна нуждалась в лесе. Поставили на опушке пару бараков, понагнали туда рабочих. Толкнули перед ними пламенную речь… И всё, вкалывайте мужики. И работяги с двуручными пилами на лошадках рванули на делянки. Со временем техника совершенствовалась: появились бензопилы, трелевочные трактора, но технология заготовки круглого леса от этого поменялась не сильно. По прежнему основной составляющей в производстве хлыстов был крепкий мужской горб.
На тот момент, когда я переехал, в лесопункте еще работал клуб – большое деревянное здание с длинной открытой террасой, холлом, зрительным залом. В нем даже киноустановка стояла. Кажется, я тогда еще успел пару раз в кино сходить. После чего, весь российский кинопрокат приказал долго жить.
Дом культуры стоял в самом центре деревни. Тут же на пяточке на возвышенности находились два магазина, контора лесопункта, почта размещалась в маленькой дощатой избушке, в точно таком же домишке было общежитие для командированных – так называемая гостиница. Повыше пяточка в ряд стояли начальная школа, столовая леспромхоза и перестроенный из векового срубленного пятистенка медпункт. У речки у самой воды были построены баня и котельная, которая работала на дровах. Котельная отапливала все эти казенные здания и гараж, что находился на косогоре на другой стороне реки. Там же на склоне возвышенности между рекой и дорогой ведущей к гаражу тянулся длинный барак. Это было общежитие для временных рабочих.
Дело в том, что вплоть до самого последнего дня развала советской власти спрос на древесину был устойчивый. Рабочих рук там тогда сильно не хватало, а платили на лесозаготовках очень даже неплохо по советским меркам. На заработки сюда рвались люди даже из соседних республик. Преимущественно это были молдаване. Моя бабушка их называла вербованными. Селили ребят, как раз в этом бараке
В деревне находилось всего лишь одно «градообразующие» предприятие, занимающиеся заготовкой и первичной переработкой леса.
«Золотые» стали для Макарцево восьмидесятые годы двадцатого столетия. Лесопункт работал, деньги платили исправно. Вся вышеописанная мной инфраструктура крутилась. Не рай конечно (по сравнению с тем же Турдеем очень даже бедненько), но молодежь в поселке оставалась. Кое-кого из молодых молдаван местные девушки быстро охмурили. Да и не было у молодых мужиков большого желания возвращиться в голодную, аграрную Молдавию. Появилось в это время немало молодых «интернациональных» семей. Более четырехсот человек проживало на момент развала Союза в поселке. Детский садик, начальная школа были заполнены под «завязку». Чтобы отвезти детей старших классов в среднюю школу в соседнее Сметанино приходилось лесопунктовскому автобусу делать аж два рейса.
Жизнь на Макарцеве кипела – щитовые бараки под жилье выстраивались с завидной быстротой. Правда, в них отсутствовали элементарные бытовые удобства. Но аборигенов и прижившихся молдаван это почему-то не беспокоило. Вы не поверите, там до сих пор женщины в любую погоду в любое время года полощут белье на речке. Артриты, хронические простуды и остеохондрозы в тех местах самые распространенные заболевания.
Еще одна особенность лесного поселка, которая мне показалась крайне дикой. Больше чем на половину лесопункт застроен временными финскими щитовыми домиками.
Представляете, на русском севере, где зимой – 30оС –40оС – норма, ставили дома из фанерных щитов заполненных опилками и стружками. Стружки и опилки с годами усыхали – щитовые панели практически были полыми. Сами дома рассыхались – щели между стыками бывали толщиной с ладонь. По таких избушках реально гулял ветер. Отопление в домах было печное. Ставили в основном русские печи с плитами, да столбянки. Топились они только дровами. Благо кругом тайга. Но сколько печь ни топи, зимой в этих домах все равно вода в ведрах замерзала (о таком понятии, как «водопровод» в поселке даже не слышали). Пол тоже промерзал основательно. Туалеты системы «сортир» - с выгребной ямой, деревянным насестом и очком пристраивается на Вологодчине вплотную к терраске. Чаще всего он сколочен из досок и зашит обшивочной доской. Все это, естественно, продувается всеми ветрами. Как они зимой ходят в туалет, я до сих пор не представляю. Мы себе туалет сразу в доме поставили, установили унитаз. Правда, смывать приходилось из ведра.
Местный досуг
Из развлечений в тех местах мне интересными показались только походы в лес за грибами и ягодами. Кстати, на грибах, на ягодах местные там осенью неплохо зарабатывают. До сих пор для многих это весомая статья доходов в семейном бюджете. Собирают на сдачу там чернику, бруснику, клюкву. Если честно, ягода это кислая. Лично мне она не по вкусу. Ни в какое сравнение с дикой клубникой, что растет на тульских буграх, не идет. Правда, собирать бруснику мне очень понравилось. Спелая эта ягода вишневого цвета, растет на вырубах гроздями на низких кустиках в обрамлении темно зеленых, узких продольных листьев.
Сбором брусники на Вологодчине занимаются не только вручную, но и с помощью так называемой хапуги (ее еще величают комбайном). Интересный жестяной агрегат. Длинной он сантиметров 60-70, ширенной – около 20см, а высотой 15-20 см. Выглядит это приспособление следующим образом. На поперечной металлической рейке крепятся стальные прутья толщенной с гвоздь-сотку. Расстояние зазора между прутьями такое, что стебли брусничного куста и листья проходят в них свободно, а вот ягода – нет (она остается сверху, когда хапугу засовываешь под куст). Сами прутья с одной стороны слегка загибают дугой – такая конфигурация чем-то напоминает растопыренные пальца. С другого конца прутьев монтируется жестяной бак. Сверху бака крепится ручка, позволяющая удобно зажимать ее в кулаке. От прутьев бак отделяется плотной створкой. При необходимости створка откидывается в сторону бака, и ягода скатывается в «бункер», после чего перегородка становится на место. С боков агрегат тоже загорожен жестяными пластинами. По конфигурации боковые пластины скроены четко по загнутой дуге проволок. Реально приспособление напоминает комбайн с «жаткой» и «бункером». В общем, «жатку» заводишь под корни брусничного куста, после чего дергаешь комбайн к верху. Стебли и листья брусничника пролетают сквозь зазоров, а вся ягода по желобкам из прутьев катится к створке бункера. Легким движением кисти руки, делаешь так, что створка открывается, и плоды брусники оказываются в просторной полости, после чего перегородка становится на место и можно идти снимать ягоду с соседнего куста. После нескольких таких манипуляций содержание «бункера» высыпаешь в корзину, а затем продолжаешь процесс сбора снова. Лично мне это дело показалось весьма занимательным. Оно какое-то меланхоличное, успокаивающее. Я с большим удовольствием собирал бруснику в сосновых борах.
Потом мы бруснику перебирали и в кастрюле ставили ягоду выпариваться в русскую печь. Выпаренную бруснику раскладывали по трехлитровым банкам и опускали в подполье на хранение. В ту первую осень, благодаря моей новой забаве удалось напарить 15 литров этой самой ягоды.
Тихая охота – в смысле сбор грибов – мне тоже пришелся здесь по вкусу. Реально такого удовольствия от сбора грибов я нигде больше не получал. Леса на Верховажской земле хвойные сосновые. Все сосны длинные прямые, а земля под ними покрыта мягким мохом. Идешь по нему, как по ковру. У нас на тульской земле хороших грибов днем с огнем не сыщешь. Если растут где, то их крайне мало. Помню, как в детстве мы ездили на своей машине в посадки под Красную Дубраву. Там собирали свинухи, толкачики и прочие. Короче, все подряд от чего нельзя было отравиться. О вкусовых предпочтениях особо не задумывались. Здесь свинухи, как и сыроежки, местные жители считают поганками, даже внимания на них не обращают. Наверное, это правильно. Ведь в вологодских лесах полно хороших грибов. Белые, подосиновики, лисички, грузди, моховики, рыжики, маслята. Я только здесь все это богатство увидел воочию. Наслаждение от того, что срезаешь крепкий белый гриб, не передать словами. А когда приносишь домой полную корзину таких боровиков это вообще что-то невообразимое.
Кое-кто еще в этих местах охотой и рыбалкой балуется. Но это не мое. Я от этих развлечений крайне далек.
Походы в лес только изредка скрадывали мое одиночество на севере, но тоску по родине не заглушали. Я просто с ума сходил от огромного количества времени, которое я не знал, чем занять. На работу меня никуда не брали, заняться чем-то интересным в деревне в тех краях было просто не реально. Пришлось спасаться чтением книг. Современные детективы и классику в те годы читал просто запоем. Потом это неожиданно принесло свои плоды.
Лирическое отступление
Самое большое «хобби» у подавляющего большинства аборигенов там была пьянка, а мне это дело не по душе. Я понимаю, что далеко не все там ищут истину в вине, есть на Ваге (так в районе самая большая река называется) и цельные, увлекающиеся натуры, интересные неординарные личности. Но процент пьющих людей просто ужасающий. Наверное, еще время, в которое я тогда там жил, послужило катализатором спаивания населения. Предприятия везде закрывались, землю в колхозах раздали на паи и отдали тем, кто понятие не имел, как на земле можно зарабатывать.
Осень 1992 года, как раз, была временем разбазариванием колхозных земель. Я так понимаю, такую ерунду тогда государство сверху спустило. В СМИ в это время муссировались рассказы про то, что мелкий фермер станет настоящим хозяином своей земли, будет гибче реагировать на изменения рынка. На все лады доказывалось преимущество мелкотоварного производства. Хотя любому экономисту понятен абсурд этих высказываний без всякой доказательной базы. Ибо, чем выше объем производства, чем ниже себестоимость единицы выпускаемого продукции, а никак не наоборот.
Я процесс разорения крестьянских хозяйств в России в 90-х годах прошлого столетия наглядно увидел на примере колхоза «Верховье» в соседнем Сметанино. Приехали туда ухари во главе с главой района Юрием Ординым, разделили землю и имущество на крестьянские паи и раздали труженикам. В результате там всяких манипуляций, объединений появилось около восьми или девяти крестьянских фермерских хозяйств. Самыми крутыми фермерами стали бывшие руководители колхоза (председатель главный агроном и т. д.) Те кто хотел, зарабатывать на производстве мяса и молока разорись сразу. Не нужны были стране отечественные производители. Душили их, как неугодный приплод котят. Более умные сразу полученную технику продали, а на вырученные деньги открыли свои магазины. С магазинов некоторое время кое-кто из господ фермеров продержался. Но, в конечном счете, банкротство ждало всех, кроме Пызина, Гребенкина (фамилии изменены) Эти товарищи оказались пооборотестее и понаглее своих коллег. Кроме магазинов, крутились с лесом, постоянно получали какие-то дотации от государства и от области. Даже в авантюру со льном вписались.
Какой смысл на севере Вологодчины выращивать лен, я до сих пор не пойму. Не может северный лен конкурировать по себестоимости и качеству с тем, что выращивается в более благоприятном климате в Калининградской области или Прибалтике. Но дотации под это дело эти ребята получали регулярно. Потом, правда, жаловались, что никак не могут продать тресту трехгодичной давности на льнозавод.
У этих двух ребят, действительно деловая хватка. А Пызин еще и угрызениями совести никогда не страдал. Своим рабочим всегда платил по минимуму. Мог зарплату по полгода задерживать. Вместо денег предлагал брать под запись продукты в его магазине, которые он реализовывал своим работникам с серьезной наценкой. Рассказывали, как один работник, которому Пызин с полгода не платил, пришел к нему перед первым сентября попросить заработанное, чтобы отправить ребенка в школу. В ответ работяга услышал:
– Сходи в магазине у меня продуктов под запись возьми.
Несмотря на «кризис», сами Пызины всегда жили на широкую ногу. Личные автомашины они меняли с завидной частой. Да и как же иначе, если глава семейства, то и дело попадал в них аварию. Говорят, частенько ездил за рулем пьяный. Но за скупость свою он однажды поплатился. Пикариха, которой он платил зарплату ниже прожиточного минимума, взяла и спалила его пекарню вместе с магазином. Однако горевали Пызины не долго, и уже скоро «отгрохали» здоровый каменный торговый дом.
Сейчас Пызины являются собственниками всего бывшего колхоза «Верховье». Местная газета регулярно рассказывает о высоких надоях пызинского хозяйства и стыдливо умалчивает о реальных заработках работников этой фирмы. В той же газете я читал, что город Северодвинск предлагал Пызину закупать у него молоко по высоким ценам. Только этому контракту не суждено было состояться. Пызин оказался не в состоянии производить требуемый для Северодвинска объем молока.
Гребенкину достались земли и хозяйство бывшего колхоза в деревне Олюшино. Там тоже вроде бы надои высокие, только в стаде коров почти уже не осталось…
А в районной и областной прессе о фермерах Пызине и Гребенкине дается только положительная информация. Как же спасители земли верховажской. Грудь Пызина уже увешана орденами. Чуть ли не пожизненно его избрали депутатом в районное заксобрание. Одно время он даже подвязался на какую-то аферу под названием «пилотный проект» для Сметанино. Обещал построить новую школу, клуб, чего-то там еще. Однако ограничились строительством биатлонного стадиона. Стадион для земляков, правда, пробил не Пызин, а двукратный олимпийский чемпион Анатолий Алябьев. Но Пызин в лучах чужой славы купался во всю. Про школу все остальное потом забыли. На участке, где депутатствует Пызин, нет ни асфальтированных дорог, ни природного газа, люди продолжают жить на уровне 60-х годов прошлого столетия. Что никаким образом не отражается на популярности Пызина. На последних выборах его не только переизбрали депутатом, но еще и сына его доизбрали в заксобрание.
Народная болезнь
Помню, когда я приехал на Вологодчину моховик зла только начинал раскручиваться. Первая история на Макарцево, буквально повергшая меня в ужас, случилась той же осенью.
Я впервые во очи увидел, как спивается деревня. Уже тогда в начале девяностых годов пили там почти все от мало до велика… и мужики, и женщины. Сам слышал, как мать троих детей громогласно возмущалась по поводу того, что девятому классу, в котором училась ее дочь, запретили на выпускной приносить спиртное…
А мой дядя рассказывал, как он возил на автобусе старшеклассников в дом культуры в поселок, что рядом с райцентром, на вечер. После того, как разогнали комсомол, там создали свою молодежную организацию «Альтернатива». И вот эта «Альтернатива» проводила в ДК сбор актива со всех школ, а после собрания там еще и дискотека была. Приехали детишки с учителями. Так вот некоторых детишек пришлось выносить после танцулек на руках, так как накачались они там водочки до самой отключки. При этом, по словам моего дяди, сопровождавшая учеников учительница была абсолютно спокойна. В общем, хорошую они там альтернативу комсомолу придумали.
А еще одну мизансцену я наблюдал сам лично, возвращаясь из райцентра на Макарцево в самый разгар рабочего дня. Видимо, учитель физкультуры возил ребят на какое-то спортивное соревнование, и после состязания возвращались они к себе домой на Сметанино на автобусе. Эти детишки, правда, были абсолютно трезвые, врать не буду. А вот физрук, потомственный учитель, ехал в ломотень готовый. Какие идиоты доверяют такому педагогу своих детей? Вы будите удивлены, но некоторое время спустя товарищ физрук стал директором спортшколы в этом же селе.
Однако я отвлекся от рассказа о случаи реально шокировавшего меня. Я так понимаю, две живущие по соседству семьи очень хорошо отдыхали, расслабляясь водочкой. Такие нормальные семейные пары. У одних супругов было двое детей, у других – троя. И, утрированно говоря, киряли ребята, киряли и докирялись до того, что поменялись женами. В конечном счете, решили обе пары развестись. Одни даже с Макарцева переехали в соседнюю деревню Киселево. Но дело в том, что у обеих пар до развода было какое-то совместно нажитое имущество. И товарищ, что переехал в деревню, решил причитающуюся ему часть мебели забрать у бывшей жены. Раздавил он со своими деревенскими друзьями пару пузырей с горячительным напитком, прицепили они к колхозному трактору «Белорус» четырехтонную телегу и отправились на Макарцево.
Подкатывает их человек 5 к квартире данного товарища, где теперь уже жила его бывшая жена со своим новым суженым. Кстати, новый муж жены колхозника был молдаванин, звали его Серега – очень горячий товарищ.
Когда Серега понял, что толпа алкашей из соседней деревни приехала барахло из его дома вытаскивать, тот тут же схватился за нож, решил наказать обидчика. Но силы были неравны – ножик у Сереги отобрали. Но бить, правда, его не стали, испугались. Деревенские вообще лесорубов побаивались. Последние, как ни крути, рабочий класс – друг за друга горой.
Уж не знаю, о чем они там разговаривали, но о чем-то мирно договорились. Нож Сереги товарищ, что у него отобрал, вернул. Серега, недолго думая, уехавшего с его бывшей женой колхозника, заварившего кашу с дележом мебели, тут же и пырнул пару раз. Соперник Сереги через несколько дней в больнице отдал богу душу. Кент, что вернул нож, видимо от потрясений (а может еще от чего) сразу после смерти друга в петлю залез – покончил жизнь самоубийством. А Серега-молдаванин, отсидев лет семь, вернулся на Макарцево.
Что кается баб, то обе подруги (и Серегина бывшая жена, и убитого товарища) элементарно спились и пошли по рукам, как говорят в народе. Ни то одну, ни то сразу обеих лишили родительских прав. С Макарцево они куда-то исчезли. Так что Серегу никто не дождался. Пришлось молдованину сходиться с главбухом лесопункта, которую впоследствии он «лечил» кулаком от пьянства…
Кризис
Кризис нарастал. Зарплату в лесопункте стали задерживать на несколько месяцев. Производство принялись чуть не ежемесячно оптимизировать. Проще говоря, рабочих постоянно сокращали. Сильно пьющие же в поселке, практически не просыхающих, наоборот только прибавлялись.
Я так подозреваю, что там и в восьмидесятые годы не все благополучно было со употреблением спиртных напитков. Вроде бы даже до Горбачева какие-то ограничения на торговлю водкой существовали. Но толку от этого было мало. Торговля «живой» водичкой из-под полы чуть ли ни на каждой улице велась, да не в одном дому. Какие-то товарищи развозили безработным женщинам под реализацию паленое зелье ящиками. А тетки продавали бутылки в розницу круглые сутки своим соседям. Самое смешное, у самих этих теток мужья были такими же забулдыгами, как и те, кому они этот товар сбывали. В общем, от своих же мужиков вдобавок ко всему приходилось прятать предназначенную для продажи «водичку». Естественно односельчанки кляли торгашек на чем свет стоит. Даже некоторые «клиенты», которые ночью выпрашивали бутылку за ради бога в долг, с утра крыли теток трехэтажным матом за глаза. По мнению данных товарищей и их жен получалось, что напивались благоверные мужи семейства исключительно по тому, что эти бабы торговали паленой водкой. Впрочем, пьющих женщин там было не на много меньше, квартиры некоторых макарят давно уже были превращены в забегаловки, где человеку, пришедшему с бутылкой, были рады в любое время дня и ночи.
Думаю, жизнь торговавших водкой женщин тоже была полным кошмаром. Им от собственных пьяньчуг-клиентов покоя не было ни днем, ни ночью. Очень часто свой «горячий» товар они продавали в долг. Кое у кого потом приходилось должок выбивать чуть ли не с боем. Сам видел, как в день получки они тетки терлись в конторе около кассы, буквально вырывая у своих должников деньги из рук. Еще на этих незаконных торговок строчили жалобы разгневанные жены алкашей. Участковый милиционер Ромка Семенов засылал к ним с контрольной закупкой их же клиентов. Потом брал их с поличным и штрафовал. Удивляюсь ссучиности таких мужиков. Сначала шестерят на мента, а потом через несколько дней приходят к этой же тетке и, буквально становясь на колени, чуть ли не со слезами просят простить их и продать бутылку. Но деваться бабам некуда. У всех семьи, у всех дети, а работы на Макарцеве никакой нет. Хочешь, не хочешь, а торговать приходится.
Доморощенные рэкетиры
Тут в связи с этим вспомнил комичный и одновременно трагичный случай. Жил на Макарцеве мужик, ну, скажем, по фамилии Сало. Когда-то он был передовиком производства. Круто лес валил. Призы, грамоты за это получал. Но потом окончательно спился. Кстати, эта ситуация в то время была типичной. Сколько работяг-трудяг нашло свой конец на дне стакана, теперь уже не подсчитать. Ради бутылки вотки колхозники тащили с ферм комбикорма и пропивали их частникам, при этом не сильно волнуясь, что казенная скотина остается голодной. О каких удоях и надоях в такой ситуации можно было говорить? А лесорубы еще по пути на делянку могли загнать соляру в любой деревне и потом квасить всю смену в лесу, не вылезая из автобуса. После получки вообще весь лесопункт от начальника до последнего сторожа почти в полном составе неделю не просыхал.
Так вот вернемся к Сало. Сало пил очень хорошо (впрочем, жена и великовозрастные детки от него в этих вещах тоже не отставали). С работы его выгоняли несколько раз за это дело. Но потом вдруг Сало решил завязать, даже вроде бы закодировался. И решил он заняться бизнесом. Взял у ребят из соседних Чушевиц под реализацию пару ящиков паленки. Вроде бы даже эту партию реализовал быстро. Оптовики обрадовались, привезли Сало еще больше водки. Хотите- верьте, хотите - нет, но, как потом выяснилось один из этих «оптовиков» работал учителем в школе. Уж не знаю, сколько времени шел удачно их совместный бизнес, только Сало взял да и «развязал». И крупную партию их «товара» просто сам выпил.
Партнеры по бизнесу приезжают, спрашивают:
– Сало, где деньги?
В ответ слышат:
– Нету.
– Верни тогда товар, – кричат ему.
А употребил он их «товар» уже. Что возвращать?
Эти полудурки деревенские, насмотревшись сериалов про бандитов, дают Сало срок, через который он должен вернуть им деньги. Естественно Сало за это время денег не находит. Кто даст безработному алкашу взаймы крупную сумму? Тем более, люди в депрессивном поселке сами по несколько месяцев без зарплаты сидят.
Ну а эти чудики чушевицкие решили показать Сале, что они люди о-очень серьезные. Схватили должника и повезли его куда-то в лес. Мутузили Сало там смертным боем. Орали:
– Отдай деньги, а то хуже будет.
А смысл-то какой его бить? Где тебе, пропивший все алкаш, деньги найдет? Если сами – дебилы с пропойцем связались, то на кого теперь пенять?
Но чушевицкие полудурки не унимались. Решили они должника пытать. Утюга и электричества у них под рукой в лесу не оказалось, так они бедному Сале, чтобы веки не закрывались, спички, как распорки в глаза поставили и стали окунать мужика в реку головой. Подержат его там несколько минут, потом достанут уже почти захлебнувшегося, и спрашивают:
– Рыбу видел? Отдай деньги, сволочь.
И так несколько раз. В общем, денег они с него так не получили. Почти бездыханного Салу оставили в лесу помирать. Но бедолага очухался. Весь побитый и покалеченный он добрел до деревни. Там ему оказали первую медицинскую помощь и отправили в районную больницу. Своих мучителей он тут же сдал милиции. Этим бутлегерам-неудачникам ни то два, ни то четыре года впаяли. Они еще остались должны выплатить Сале какую-то компенсацию. Правда, сам Сало после этого прожил не долго. Через год или два он все-таки скончался. Видимо, хорошо ему все там отбили.
Кстати:
Проблема с торговлей алкогольными суррогатами на севере Вологодчины до сих пор стоит остро. В конкуренцию за «рынок сбыта» дешевой «водки» включились на том же Макарцеве и владельцы продуктовых магазинов. Так в частном магазине некой Эльзы в то время одним самых ходовых товаров были флаконы со спиртосодержащей жидкостью для мытья ванн. В народе этот товар прозвали «фанфуриком». На Макарцеве до сих пор ни одной ванны нет, но фанфурики у опухших мужиков расходятся на ура.
Еще один нюанс, муж этой самой Эльзы депутат районного собрания некий Саша Пызин, постоянно поднимает вопрос о наведении порядка с оборотом спиртных напитков и полном запрещении нелегальной торговли в частных домах. Последовательно Саша отстаивает интересы собственного бизнеса, ибо на «фанфуриках» фермер Пызин зарабатывает больше чем на произведенном в его хозяйстве молоке.
Мне лишь остается констатировать, что спилась моя любимая деревня. От «фанфуриков» люди вымирают, как мухи от дихлофоса. И гибнут, как Сало, не за грош.
Андрюха Петров и его машина-убийца
12 лет моей молодости были отданы небольшому северному лесному поселку Макарцево. Поверьте, чуть ли ни каждый из жителей Макарцева это колоритный персонаж для художественной литературы. Тот же Андрюха Петров был здоровым, крепким мужиком под два метра роста. За что и прозвали его Лосем. Охотник и ловелас. Был он хитроват и нагловат – весь в отца. Того в деревне за глаза величали Евреем. При этом Андрюха оставался добрым и простым, как три копейки. К тому же выпить был не дурак, но и работать умел, а еще жить хорошо хотел. Потому крутился, как получалось в эти бандитские 90-е. Все-таки - глава семейства. В семье двое детей подрастали. С чем действительно Андрюхи повезло, так это с женой. Умница-красавица, работала фельдшером на лесопункте. Прибегала к больному по вызову в любое время дня и ночи. Да еще подсобное хозяйство дома вела огромное.
А вот Андрюха постоянно попадал в непонятные истории. То и дело затевал какой-то частный «бизнес» причем, не всегда законный. «Бизнес» его какое-то время процветал, а потом накрывался медным тазом. В промежутках между частной работой он устраивался в лесопункт вальщиком – все-таки мужик здоровой с бензопилой управлялся ловко, стволы валил четко. Потом опять была пьянка-гулянка. Месяц, другой, третий, поработав на хозяина, он уходил на вольные хлеба. И далее все шло по кругу.
Пробовал он даже одно время водкой торговать. Правда, занимался этим делом недолго – не пошло как-то. Хотя водка в деревне в то время – самая конвертируемая волюта считалась. За нее можно было работников нанять, комбикорма, солярки – чего угодно достать.
У меня отец в то время на лесопунктовском автобусе людей в райцентр возил. Ну, заодно и заказы односельчан исполнял. Бывает, там дел у человека - на минуту зайти, чего-нибудь забрать. Терять из-за этого целый день, вроде как ни к чему. Попросят отца, он сделает. Вот и Андрюха где-то договорился и заказал выкупить ящик водки. Почему-то на Макарцеве в этот период времени водка была в большом дефиците. Отец взял ящик, а Андрюха что-то задержался к назначенному времени к остановке не подошел.
Папа людей высадил и поехал домой обедать. Тут мужик какой-то к нам домой забегает, просит продать ему бутылку. Отец удивился, отвечает, что водкой не торгует.
– А Андрюхина? – спрашивает мужик.
– Так то же Андрюхина.
– Так он нам ее и купил, сказал взять у тебя бутылку, – довольно пояснил мужик.
Вот так прямо с колес, не приняв еще товара, он ее реализовывал.
Как-то он мне рассказывал, что был трижды судим и все условно. Судил его все время один и тот же судья – Сан Саныч. В первый раз Андрюха на скамью подсудимых в несовершенном возрасте загремел за угон мопеда. Потом тоже два каких-то незначительных правонарушения совершил. Знал бы Андрюха, что за неприятности его ждали дальше, так бы не бахвалился.
Впрочем, от правосудия он убегал часто. Горбачевская перестройка много чего плохого нашей стране сделала. Но есть одна вещь, за которую многие на селе (да и не только на селе) благодарны Михаилу Сергеевичу. При Горбачеве разрешили продавать частникам грузовые автомобили и трактора. До этого почему-то подобные вещи отдавать в частные руки строго воспрещались. Колхозы тут же в массовом порядке распродали всю, подлежащею списанию, старую технику. У меня дядя в то время так трактор Т-25 себе где-то купил, на котором пашет огород, заготавливает сено по сей день, даже спустя тридцать лет.
Вот и Андрюха Петров купил себе списанную машину ГАЗ -53 бортовую. Кто же мог тогда подумать, что спустя несколько лет этому за этим авто закрепится прозвище – машина-убийца.
Первый серьезное происшествие с этим транспортом случилось как-то по весне. Андрюха тогда вальщиком в лесу работал. Тут что-то сильно закутил в соседнем Сметанино с Серегой М. Серега, молодой парень, профессионально машину водить не умел – водительских прав у него не было – но, видимо, втихаря баранку крутил. В общем, Серега решил на этом «газоне» отвезти Андрюху прямо на делянку. Как они там ехали по раскисшим лесным дорогам, теперь выяснять нет смысла. Только не справился Серега с управлением и на одном из виражей, машина стала крениться влево. Андрюха, видя, что авто переворачивается, выпрыгнул в пассажирскую дверку. Серега, глядя на него, прыгнул в свою дверь и тут же был раздавлен насмерть тяжелым автомобилем.
Милиция, конечно, крутила Андрюху на «передачу руля», собиралась ему срок навесить. Но Андрей четко стоял на своем:
– Пьяный спал в кабине. Как он завел ее, куда меня вез, я понятия не имею.
Так и не смогли ему «пришить» статью.
Прошло несколько лет. Петров вроде бы даже срок небольшой отсидел – что-то там с лесом намутил.
Вторая история с бортовым «газоном» тоже получилась трагической.
У него на авто напрочь отсутствовало освещение. Вообще, ни одна фара не горела. А тут они с женой и друзьями на какой-то праздник гульнуть к приятелям отправился в то же злополучное Сметанино. Как они там гуляли, не знаю. Домой возвращались глубоко затемно все вместе. Кто-то ехал в кабине, кто-то в кузове. Благо, по ночам в деревнях по дорогам не много транспорта ездило. Видимо, никто им на пути тогда не встретился, ни с кем они и не столкнулись.
Только сразу поутру, как расцвело, водитель лесопунктовского автобуса, отправившейся за рабочими, нашел между деревнями Сметанино и Сурмино раздавленного машиной жителя деревни Сурмино – молодого парня. Парень этот хорошо «закладывал за воротник». Вполне возможно, он просто спал на дороге, перед этим перебрав лишнего. С ним такое бывало. Автобусник сообщил о раздавленном парне в милицию. По его рассказам, отпечатавшейся протектор автомобиля на спине парня, соответствовал рисунку колеса Андрюхиного «газона». Больно приметная у Петрова резина была.
Вполне возможно, что, возвращающаяся с гулянок, компания проехалась по спине парня, так и не заметив лежащего на дороге. Хотя как-то трудно такое представить.
Разозленная на Андрюху милиция, вновь долго его «колола» и допрашивала, но так не смогла доказать, что по спине парня прошлось именно колесо от машины Лося.
Жизнь, к сожалению, и Андрея оборвалась очень быстро и трагично.
Как-то зимой поехал тогдашний начальник лесопункта Владимир Клавдиевич проверять работу лесорубов в лесу. Нужно пояснить, что в Вологодской области снега за зиму выпадает много. Бульдозерам и грейдерам приходиться его сдвигать к обочине чуть ли ни ежедневно. В общем, за сезон снежная бровка становится выше человеческого роста. Вот, значит, едет начальник по дороге мимо своей делянки. Вдруг смотрит в одном месте эта самая бровка выше, чем в целом по пути. Что такое? Вышел посмотреть, поднялся на бровку. От увиденного, образно говоря, у него глаза на лоб полезли. Кто-то уже разработал недавно выписанную им делянку, хотя она должна была быть еще нетронутой. Причем, отчетливо было видно, что кругляк разделывался тут же на месте и куда-то отправлялся.
Вызвали милицию. Те, как положено, стали крутить-вертеть, опрашивать свидетелей. Искать, кто валил, кто распиливал, какие чужие машины в поселок заглядывали. Не мудрствуя лукаво, следователи прошлись по объявлениям местных газет, предлагавших купить кругляк. Так, прозвонив по всем телефонам, вышли на Андрюху.
С доказательной базой на этот раз было все в порядке. Нашли работяг, которых Петров нанял (в поселке в то время зарплату задерживали подолгу, многие просто без работы сидели, а семьи кормить как-то надо, вот и поддались на Андрюхины уговоры), настучали им на допросах по голове, в буквальном смысле слова, те все, что надо, показали. Один из таких допрошенных, со слезами на глазах рассказывал, как его колотил нерусский дознаватель. После этот мужик даже в петлю залезал, но жена его, слава богу, вовремя вытащила.
После следствия состоялся суд. Петрову дали приличный срок – все-таки рецидивист. Но пришел он года через полтора или два. Андрея из колонии выпустили с диагнозом – рак лимфоузлов. Прожил он после этого недолго.
Вот такая вот печальная история. Непутево как-то у Андрея все в жизни сложилось. Хотя сам по себе, повторяюсь, мужиком он был неплохим, но огромным авантюристом. За это, говорят, и женщины любили.