если бы я рисовал тебя цветными карандашами, ты не была бы очаровательным божеством, вроде тех, к-ые можно созерцать в обыденной рутине, наполненной жадностью и презрением. если бы я рисовал тебя цветными карандашами, ты бы не была той идеальной маленькой девочкой, о к-ой пишут непревзойденные авторы, повествуя о всех красотах щели между зубов и усыпанных веснушками плечах. если бы я рисовал тебя цветными карандашами, ты была бы именно той нелепой и наивно игривой девчушкой, к-ой я тебя запомнил.
я запомнил тебя совершенно целомудренной и постоянно корящей себя о настолько глупых вещах, настолько неважных, что федор михайлович постеснялся бы упоминать подобное. я запомнил тебя маленькой и наивной настолько, что в каждом идущем лицемере ты видела чистейшую душу, не сравнимую с водами тихого океана. я запомнил тебя дурочкой, к-ая так забавно демонстративно обижается, пытаясь удержаться от непревзойдённого смешка.
я помню твои ледяные руки, постоянно лезущие под футболку в дикий мороз; помню настойчивый хруст суставов, противный и раздражающий старушек в автобусе (о, как ты любила их злить!); помню вкус искусанных до крови губ, постоянно ноющих и болящих. знаешь, я помню твой хриплый ночной шепот, когда ты пыталась неприлично шутить и казаться загадочной и желанной; помню даже, как ты отводила взгляд каждый чертов раз, когда тебе становилось неловко, - ты так забавно резко поворачивала голову, надеясь, что я не замечу; черт возьми, знаешь, что я помню? я помню твой запах на моей футболке, приторный и похожий на истинное спокойствие, помню равнодушность твоих холодных объятий и мурашки по спине, при виде к-ых ты коварно улыбалась и поднимала подбородок, чтобы казаться чуточку выше и властнее.
но проблема в том, что я не помню твоего голоса, искреннего голоса, просто не помню. не помню, как ты говорила о своих тайных желаниях и страхах, мечтах и стремлениях, спонтанных глупых идеях и чувствах. не помню твоего недовольного тона; не помню, как ты звонко смеялась от совершенно нелепых глупых высказываниях; не помню даже, как твой голос затихал, когда ты говорила глупости и тебе становилось стыдно. а знаешь, что самое страшное? я не помню, совершенно не помню, как дрожал твой голос, не помню этот оглушающий сердце хрип и бесшумные мольбы.
и, знаешь, что смешно? смешно до тошноты и омерзительности. я помню твои глаза – чертовы испепеляющие глаза, полные боли и разочарования в очередной попытке довериться. помню твою омерзительно наигранную улыбку; помню, как отвратительные ****ские слезы стекали по дрожащему лицу, опухшим губам, заставляя тебя улыбаться от боли еще сильнее.
я помню твое равнодушие, незаметно превратившееся в лицемерную страсть и привычку покупать красные dunhill. помню твою глупость цепляться за вещи, к-ые в итоге тебе испепеляют. помню твою жадность чувств и поганое пристрастие к громким словам. помню все самое омерзительное и лицемерное, но вот ирония, не помню я на вкус, прости уж, твою искренность.