В Инвернессе я вёл себя так осторожно, как будто проводил рекогносцировку во вражеском тылу. Лошадь оставил на окраине, у коновязи, до почты дошёл пешком, внимательно поглядывая по сторонам. Телеграммы уже ждали меня. Две. Первая от Майкрофта Холмса: «Разочарован опрометчивостью. Подвергаетесь опасности. Меньше активных действий. Можете доверять Кларку Вернеру». Как всегда у братьев Холмс, лаконично и не слишком понятно. Другая – от Мэртона: «Я в больнице в Эдинбурге. Постараюсь связаться с вами, когда буду здоров. Будьте осторожны». И – что меня искренне обрадовало – денежный перевод от Майкрофта Холмса на сумму, о которой я и мечтать не мог. Сунув телеграммы и деньги в карман, я отправился в ближайшую аптеку и плотно набил свой саквояж всевозможными медикаментами, а потом прошёлся по лавкам и запасся продуктами, способными выдерживать длительное хранение - сухофрукты, орехи, вяленое мясо, сухари, шоколад и консервы. Получилось немало, и пришлось купить ещё заплечный мешок, после чего я уже вернулся к оставленной лошади и пустился в обратный путь.
Не скажу, что чувствовал себя, как на увеселительной прогулке – непривычка к верховой езде сказывалась, я натёр себе седалище и испытывал определённого рода страдание, пускаясь в обратный путь. Однако, время шло, и надо было торопиться. Ночью в лесу я, пожалуй, не отыскал бы монеты в собственном кармане. Пусть я представлял себе, где примерно находится логово Магона, но подобраться к нему мне следовало не только до темноты, но и до сумерек.
Ориентируюсь я неплохо, поэтому овраг с родником и опустевшим капканом разыскал довольно быстро. В самом овраге, на влажной почве вчерашние следы прекрасно сохранились – и моей лошади, и топтавшихся здесь после лошадей егерей. Но дальше следовало применить все мои навыки следопыта, заложенные на войне, а потом развитые в обществе Холмса. Следуя его правилам, я обошёл круг, внимательно вглядываясь в землю, потом забрал пошире и. наконец, наткнулся на отчётливые отпечатки конских подков. Сравнив их со свежими следами своей лошади и убедившись в их идентичности, я спешился и, ведя лошадь в поводу, пошёл по следу, стараясь примечать всё вокруг – и надломленные веточки, и примятый мох. По моим расчётам, мы ехали до того места, где Магон оставил меня, минут пять, значит, пешим мне понадобится минут двадцать, учитывая неспешность продвижения. Дождя, слава богу, не было, а почва под деревьями никогда не пересыхает до конца – я был уверен, что хоть изредка, да буду находить под ними очередной след. Там же, где Магон оставил меня, я помнил, он осалил лошадь по крупу, и она прыгнула в сторону – этот прыжок я тоже надеялся прочесть по следам.
Однако. мне понадобилось изрядно покружиться по лесу прежде, чем я нашёл искомое. С этой минуты лошадиные следы меня не интересовали – всё равно они вели к месту моей встречи с егерями. Я рассудил, что передвигаться пешим Магон из-за повреждённой капканом ноги едва мог, следовательно, он вынужден был хвататься за кусты и опираться или отдыхать. Таких следов я и искал, прикидывая в уме, позвать его голосом или это верный способ получить удар ножом под рёбра. Как вдруг мне повезло – на одном из кустов я заметил следы крови. Теперь направление было мне известно. О том, что Магон может нарочно петлять и путать следы, я старался не думать, надеясь, что для таких уловок его нога уж слишком болела. Листья, запятнанные кровью, я оборвал и сунул в карман, предполагая выбросить где-нибудь в другом месте. Бог знает, почему мне было так важно найти этого странного человека – я не мог сам себя понимать, меня тянуло к нему до лихорадочной суетливости, словно в нём таилось или он знал что-то не просто важное для меня – важное, как жизнь и смерть. В какой-то миг я подумал, что могу и не найти его и вообще больше никогда не увидеть, и я облился холодным потом просто от этой мысли. Но тут мне попался на глаза новый кровавый мазок и примятый мох и листья. Похоже, мой странный знакомец упал здесь на колени. И – да – поднимаясь, он повредил кору на ветке куста. Он не спотыкался – спотыкаться ему было просто не обо что – он или обессилел или не справился с болью при очередном шаге. Я присел на корточки и снова постарался уничтожить следы крови – в мои планы не входило приманивать на свой след ещё и егерей Клуни.
Вокруг было тихо. Чертовски тихо. Не переговаривались птицы, не шуршали в листве мыши или ящерицы. Я задумался. В конце концов, если этот человек живёт здесь, прячется. Спит по ночам, он должен оставлять после себя какие-то продукты жизнедеятельности: объедки, испражнения. С последним, впрочем, можно уходить и подальше от логова. Ну а угли? Или он питается сырым мясом? Потом, я слышал, что у него есть даже конь. Где-то же должен находиться этот конь. И всё это близко, должно быть близко – далеко ему было бы не добраться.
Я пожалел, что у меня нет с собой нюхастой собаки, потому что мой собственный нос, как нос всякого человека, оставлял желать лучшего. Но всё-таки я воспользовался им, и мне показалось, я уловил слабый запах костровища. Однако, определить направление я при всём желании не смог бы, поэтому оставил в покое чувства и прибегнул к разуму. Логово Магона должно было быть скрыто от глаз, не то бы его поймали, но достаточно обширно, чтобы разжигать внутри огонь, не то бы он замёрз. Значит, мне следовало искать землянку, нору, что-то в этом роде. Место здесь холмистое, но никаких скал или пещеристых гор нет – значит, скорее всего, логово расположено под землёй. Однако рыть твёрдую землю без инструмента не так-то просто, лопату в руках Магона представить мне было трудно, и я подумал, что он, скорее, должен бы был воспользоваться чем-то, что предоставила бы ему природа. С этой мыслью я ещё раз и ещё раз обошёл вокруг предполагаемого места обитания моего дикого знакомца, зорко вглядываяь не глазами даже – разумом во всё, что меня окружало и, наконец, зацепился взглядом за то, что показалось мне достойным внимания. Старый замшелый дуб наполовину вырвал из земли свои корни и накренился как раз над склоном очередного оврага – небольшого и узкого. Оставив стреноженную лошадь над оврагом, я спустился рассмотреть этот огромный кряжистый дуб поближе. Большой валун мешал ему упасть, зато отгнившие ветви падали беспрепятственно, и в итоге у корней его образовалась целая куча сухого колючего хвороста. Я приблизился к нему, вглядываясь в самые эти корни, и в третий раз заметил кровавый след. С одного края куча сплетённых в непроходимые силки веток малость не доставала до земли. На свой страх и риск, не исключая определённой вероятности каждую минуту получить удар ножом, я лёг на живот и постарался заглянуть под корень. Сначала я не видел ничего, кроме чёрной замшелой земли, но по мере того, как вглядывался, заметил вдруг, что на земле под корнем словно обрисован тонкой щелью довольно большой квадрат.
- Магон!- позвал тогда я. – Это я, доктор. Не бойтесь, я один.
Мне никто не ответил, но я уже был стопроцентно уверен, что нашёл то, что искал. Оставалось сообразить, какие слова нужно сказать Алладину, чтобы пещера отворилась ему. Я вытащил из кармана нож и попытался просунуть в щель Чем я руководствовался, совершая такое почти безумие, понятия не имею, но меня по прежнему не оставляло подсознательное ощущение, что мне нечего бояться, и что Магон не сделает мне ничего дурного.
Нож мне просунуть удалось, и я стал обводить квадрат по контуру, пока мой нож не наткнулся на препятствие. Попытавшись приложить силу с той и другой стороны, я в какой-то момент вдруг услышал тихий металлический лязг, и препятствие исчезло – похоже, я смог отодвинуть щеколду, придерживающую эту своеобразную дверь изнутри. Тогда я толкнул квадрат и он откинулся на шарнирах, как крышка погреба с деревянным настилом. Внутри было темно, но я сразу почувствовал запах жилья. Вернее, вонь жилья. Так пахли самые запущеннее палаты госпиталя для бедняков в Шантадираге – смесь человеческих испражнений, пота, рвоты, гноя и крови. Только здесь к букету примешивался ещё и звериный запах, и запах прогоревшего дотла костра. Никто не бросился на меня, не издал ни единого звука, из чего язаключил. Что внутри пусто.
Я чиркнул спичкой, достал из саквояжа и зажёг прихваченный с собой небольшой фонарь, а когда, поморгав, чтобы привыкнуть, взглянул, то чуть не закричал от неожиданности: Магон находился в логове. В углу было сложено из камней подобие очага, прогоревшего и холодного. И там, совсем близко к этому очагу, он лежал на каких-то не то грязных тряпках, не то звериных шкурах. Так неподвижно, что поначалу я подумал даже, что он мёртв, но, прислушавшись, уловил тяжёлое дыхание. Я окликнул его, думая теперь, что он спит, но он не ответил, и я полез в дыру, извиваясь всем телом, потому что дыра не была широкой – рассчитана точь-в-точь на худого Магона, и я еле протиснулся. Понятно, что . прилагая усилия к этому, от Магона я взгляд отвёл. И снова испытал оторопь, увидев, что он уже не лежит а сидит, оскалив зубы и сверкая на меня глазами, как дикий зверь. Я замер, чувствуя, как покрываюсь ледяным потом.
Между тем я продолжал ощущать вонь, которая внутри сделалась ещё невыносимее. Я понял, что зловоние исходит от самого Магона, а потом увидел его источник – и меня затошнило: он испражнялся под себя, шкура и вся его одежда промокли от мочи, а грудь, борода и длинные волосы были покрыты слизью и желчью. Он выглядел сейчас, как, помнится, однажды, я видел, выглядел дикий больной лис, на последнем издыхании подползший к черте нашего лагеря всё в той же долине Шантадирага, но ещё пытающийся кусаться. Магон, впрочем, тоже зарычал и припал на руки, как зверь припадает на передние лапы. «Дикарь, настоящий дикарь, - подумал я. – Тварь лесная, которой никогда не быть принятой обратно в человечью стаю со всеми повадками животного, а не человека»
Ощущение у меня было не из приятных – я ждал прыжка, ждал его зловония у своего лица, ждал зубов, вцепившихся в горло. Это только позже до меня дошёл весь ужас моего, а не его нравственного падения: я смотрел на человека, а ждал волка. Но тут он тяжело, мучительно закашлялся, руки у него подломились, и он упал лицом вниз, как-то странно лязгающее ударившись подбородком о камень, скорчился, всё продолжая кашлять, и пелена словно спала с моих глаз: он просто обессилел, понял я, обессилел настолько, что не может сдвинуться с места. Весь ужас, всё моё отвращение исчезли бесследно: не дикий зверь – больной, страдающий, измученный человек, в полном и беспросветном отчаянии, совершенно беспомощный и обречённый на смерть был сейчас передо мной.
Я подумал: а что бы случилось, не найди я его логова? Хватило ли бы сил у него доползти до двери и отодвинуть щеколду? А если бы и так, что дальше? Кто оказал бы помощь злому духу, ведьмаку, проклятию этих мест? И он был обречён медленно умирать от холода и жажды на вонючих шкурах под землёй, и сам, я полагаю, осознавал прекрасно свою обречённость.
Я сорвал с пояса фляжку и уже без всякого страха приблизился к нему, отвинчивая колпачок. Внутри логово было довольно просторным – я мог выпрямиться почти в полный рост, прежде, чем упёрся бы головой в потолок, представляющий собой сплетение корней и какие-то древесные тяжи. Приблизившись к Магону, я увидел, что он почти потерял сознание, и почувствовал исходящий от его тела густой горячечный жар. Я присел и прижал горлышко фляжки к его губам, заставляя сделать невольный глоток. Жгучий вкус коньяка привёл его в себя. Тут же он дёрнулся в подсознательном порыве убежать.
- Тихо-тихо, - остановил я. – Это я, доктор, и я пришёл вам помочь.
- Помочь сдохнуть? – уточнил он еле слышно, но с явной насмешкой. – У вас с собой яд?
- Сдохнуть, скорее, помешать, - возразил я. – Здесь есть вода?
Он качнул головой.
- Но как же так? У вас жар и, судя по всему, была рвота. Потерянную жидкость нужно восполнять.
Он засмеялся. Слабым, скрипучим, чрезвычайно при этом злорадным смехом.
- Я помолился, - пробормотал он сквозь этот жуткий смех. - Но потоп не случился снова. Должно быть, молитвы сыновей дьявола не доходят к адресату.
Я почувствовал, что сморозил глупость. В то же время меня снова продрало морозом по спине от его голоса, и выговора, и от самого смысла его слов.
- Я принесу воду, - сказал я. – Есть здесь что-то, во что её можно налить?
Оказалось, у него есть прекрасная посуда – бурдюки, которые можно перекинуть через спину лошади, и в каждый навскидку могло войти не меньше пары ведер. Четыре ведра – это было больше, чем я мог мечтать. Вообще, в логове имелся кое-какой скарб – чан для воды, который можно было поставить на огонь, жестяной чайник, в корзинке у очага кружки, миски, ложки. В углу, аккуратно сложенные, лежали куски некрашеной холстины, мешки, кое-что из грубой одежды. И, что меня удивило больше всего, большая тетрадь в коленкоровом переплёте, заложенная небрежно, но остро заточенным карандашом. В стену у очага примерно на уровне моих глаз воткнут был широкий устрашающего вида нож – не тот, которым Магон грозил мне при встрече – другой.
Я прихватил бурдюки и снова пополз в проход. Дорогу до родника теперь я уже помнил хорошо и съездил и наполнил их водой скоро. Теперь следовало, пожалуй, избавиться от лошади, коль скоро я собираюсь задержаться в «логове» на всю ночь, но я не знал, как и куда её девать и боялся, что просто стреноженная она попадёт хищнику в зубы или ржанием привлечёт егерей.
Но как раз когда я снимал мешки с седла, чтобы по одному осторожно перетаскать их в «логово», ломая себе голову над проблемой, раздалось потрескивание сучьев и на поляну перед логовом вышел большой, чёрный, как смоль, но белогривый конь. Он был взнуздан, но не осёдлан. Моя кобылка сразу вскинула голову, раздула ноздри, тихонько вопросительно заржала, а потом повела себя, как непристойная женщина – принялась вертеться, приплясывая, так и эдак, подвиливать крупом и всем своим видом демонстрировать интерес к красавцу-коню.
Конь скакнул боком, снова приблизился, снова скакнул. Он словно заманивал кобылу, а она уже рвала рот удилами, выворачивая голову, чтобы за ним последовать.
Мне хватило ума сообразить, что это - конь Магона, и если он бродит где-то здесь, не попадаясь никому на глаза, может, будет лучшим решением позволить ему увести кобылу. Я выпустил её. И она бодрой рысью побежала за уходящим чёрным конём, а я снова лёг на живот и потащил бурдюк с водой в «логово»