Заморские варвары говорят, что Ордусь это, конечно, великая страна, но женщина в ней принижена. Надо ли опровергать эти измышления?! Ещё у Древних читаем: женщине подойдёт всё, что доставляет ей наслаждение и позволит обрести гармонию. Хочет этим заниматься – пусть занимается! И разве в пении, музыке, каллиграфии не достигают они высокого искусства? Или не ведом им почётный и достославный сельский труд? Или запрещена, для них, любовь к нашей бескрайней отчизне?... Что за чепуха! Вот, послушайте лучше, какая история произошла у нас на западе, в улусах.
В то время их было ещё шесть, а не семь как ныне . И вот в Сарайском, в Тане на Дону, жил боцзун Самвак Трусецкий. Был он честный служака и даже участвовал в одном вразумительном походе. С первой женой детей у него не случилось и, овдовев, он взял себе вторую – из рыбачьей семьи, но грамотную и умевшую хорошо танцевать. Скоро зачали они девочку. Родилась она в положенный срок и нарекли её Марина, что значит «Морская».
Боцзун, твёрдый приверженец Распятого, гадателей к дочурке звать не стал, но полюбил её безмерно и воспитывал с особым тщанием. Только всё больше как мальчишку. Видно догадывался, что других детей и на этот раз в семье не будет. Их и не случилось, а единственная, но здоровая – кровь с молоком – Марина бегала, плавала, лазала по деревьям, а когда подросла, стала заниматься с лёгким мечом цзянь , в чём достигла немалого искусства.
Уйдя с военной службы, боцзун работал во внешней охране . Годы его, в ту пору, были уже весьма преклонные. Почувствовав уменьшение сил, он явился к начальнику, ведя с собой Марину. Девушке как раз исполнилось семнадцать. Лицо у неё было не самое миловидное, но зато статью она пошла в великана отца, а умом в мать.
- Вот, Ылтарь, - сказал Самвак Трусецкий. – Замена мне. Служить у тебя надеется.
- Эта?... – удивился начальник. – Надеется?...
- Марина, покажи! - велел отец.
И Марина тут же выдала десяток прыжков, переворотов – так складно, будто с настоящим шифу занималась. Завертела мечом – ветер пошёл по саду. Самвак подал ружьё – сбила грушу с тридцати шагов. А под конец ещё и главу из Сунь-Цзы прочла, без запинки, со всеми оборотами и тонами.
Ылтарь наблюдал с большим интересом. Потом встал и поклонился.
- Прошу простить мои сомнения. Я ещё не видел такой девушки. Она обязательно пойдёт учиться, а потом служить.
- Спасибо, - сказал Самвак. – Ты утешил мои седины.
И они выпили по чарке местного эрготоу с перцем, а Марина была принята в управу.
В Сарайском улусе издавна повелось, что женщина груба и носится в седле наравне с мужчиной. Так, по крайней мере, рассказывает историк Ге О-До, через которого и дошли до нас слухи о воинственном царстве амазонок. Взрослея, Марина могла бы поспорить с любой из своих древних предшественниц. Редкому парню уступала она в борьбе на поясах, а уж настырностью в учёбе превосходила любого. Рвение служебное тоже не подкачало - уже через год ей довелось самой обезвредить преступника. На заблужденца (да не просто заблужденца, а настоящего кровопийцу и членовредителя похуже Чжоу Синя ) устраивали всеобщую облаву. Марина пряталась на склоне оврага и вдруг увидела пробирающегося в кустах разбойника. Не раздумывая, она прыгнула сверху. Собственно борьбы даже и не случилось. Когда подоспели горожане, взгляд преступника уже остекленел – юная стражница одним своим весом переломила человеку шейные позвонки. Все наперебой хвалили Марину, присвоив ей звание «защитник гуманности». Восторгам не было границ, хотя виновница и плакала тайком, ибо такой почин всё же вреден для женских нервов. Но слабости этой никто не видел, а начальство, посовещавшись, не нашло уставных нарушений.
- Не девушка, а драгоценная яшма! - провозгласил Ылтарь за чаркой гаолициньского. И, кивая её отцу, добавил: - Надо бы продолжить обработку!
Тут, как раз, открылась вакансия на работу в Северной столице. Александрия подбирала людей, принятые в ряды тут же шли на заочную учёбу, чтобы получить в Великом училище степень сюцая правоведения. Родители благословили Марину на поездку в соседний улус. Так она оказалась на берегах Нева-Хэ и, поначалу немного робея, стала осваиваться на чужбине. Всё было новым – и дома, и природа, и говор толпы. Впрочем, местное наречие она переняла довольно быстро, как и порядки свойственные огромному и, уже тогда, весьма культурному городу.
Управление внешней охраны поразило Марину размахом человекоохранительной деятельности. Начальник отдела, Мороз Иванович Пашенный, встретил Марину весьма добродушно, сразу преподнёс цветы и определил надзирать за общественной нравственностью. Работая, девушка познакомилась с александрийскими хутунами. На неё оглядывались, но её же и побаивались, ведь стражник она была крутой, а знаток уложения отменный. Все наперебой ухаживали за Мариной. Надо – помогали, надо – прикрывали. В училище, где над зубрёжкой слева склонялся парень из Сверловска, а справа из Улумуцы , тоже всё шло наилучшим образом.
Беда лишь в том, что ценили Марину не только за её трудолюбие. Сильная, напористая, иногда и жестокая, она сохраняла полное женское естество, и проявляло его с редким бесстыдством. Попустительство началось ещё дома. Самвак, воспитывая дочку в пацанских обычаях, разрешил измениться в окончательной степени. Теперь появление свахи вызвало бы только смех. Быстро оставив сверстников - мальчишек, она служила у подушки дородным, уверенным в себе мужчинам. В Александрии же тяга к распутству только усилилась. Шесть крепко заваренных чайников наливали в её чашку, а седьмым оказался шоубей Михаил Козак, военный со всей подобающей наружностью. Были при нём и рост до притолоки, и взор орлиный, и напор бычий, и ураган объятий. А кольца и браслеты так и сыпались из мужественных рук. Марине он казался решительнее Гуань Юя и красивее Шан До . Жадно набрасываясь на него в постели, она скоро позабыла остальных любовников.
Но пока Марина предавалась излишествам, на башнях вспыхивали сторожевые огни, а в улусах возросло беспокойство. Фольксфюрер Штыклер соединил Баварию, Польшу и Ганновер. Своё войско он посадил на моторные повозки и вооружил скорострельными автоматами. В год белой металлической змеи было подчинено Остзейское королевство, а в год чёрной водяной лошади нарушены улусные границы. Всюду разлетелись прелестные письма. Меж тем у князей царило легкомыслие, варварская музыка гремела невпопад, а просители целыми днями томились в ямынях. Вот потому-то скоро все и узнали, как трудно бороться, когда нет доверия!
В Ханбалыке, нынешний владыка Чжу Пу-вэй подошёл к отцу и с поклоном спросил:
- Батюшка, я такой недогадливый. Скажите сразу, это провокация?
- Нет, сынок, это война, - ответствовал царствующий владыка и тут же, не сходя с трона, велел отослать германцам первое решительное предупреждение. Всего их, как известно, было тысяча восемьсот пятьдесят пять. Придворный цзяйсян составлял эдикт: улусам выделить пятую часть людей, денег и машин – помогать соседям.
Известили обо всём варварские посольства. Устроили подобающую службу духам. Но можете себе представить, александрийский князь Боголеп в это время ещё спал!!!
На следующий день шоубей Козак прощался с Мариной. Та ходила растрёпанная и рыдала в голос. Начальник бронепоезда «Ли Гуан» весьма удивлялся этому. Невдомёк ему было, что подруга уже понесла и разные женские тревоги накладываются теперь одна на другую. Прахом шли надежды на бесшабашную удачу; на счастье и богатство, обретённые с могучим любовником. Здесь, возможно впервые, девушка стала сожалеть о своём недостойном поведении, но вслух сказать об этом побоялась.
Прошло ещё десять дней. Новостницы упомянули о «Ли Гуане » один раз. Он бился где-то под Плесковом. Марине выдали каску, противогаз и отправили дежурить ночью. С крыши она видела, как стреляют орудия в крепости Балык-йок, а утром заговорили о падении Луги.
Кроме фёлькишистов войну объявил турецкий султан. Его боялись в Тебризе и даже в Сарае. Улусный курултай выпустил приказ, по которому все сарайцы должны были вернуться на родину и защищать свою землю. О пятине там даже не вспомнили, что скоро им крепко аукнулось!
Письмоносец с казённой бумагой постучал в маринину дверь, когда девушка стояла боком к зеркалу и тихонечко выла, предвосхищая пока незаметные, но скоро ожидаемые изменения. Честно сказать, не понятно, чего она хотела при таком-то поведении?... Впрочем, бумага отвлекла её от тошнотворных мыслей. Расписавшись в получении, она немного подумала и достала свою прежнюю форму. Это был кафтан с разговорами, шальвары и шапка с красным верхом. Одетая на сарайский манер и перепоясанная уставным мечом она отправилась к начальнику отдела.
Мороз Пашенный работал под охраной молодцов с длинноствольными пистолетами. Другие молодцы выносили тяжёлые коробки.
- Не смею верить!... Вы нас покидаете?!... – возгласил он, читая улусный фирман.
- Недостойной вышло особое предписание, - отвечала Марина с поклоном.
На лице Пашенного лёгкая небритость подчёркивала выражение скорби и растерянности. Уже не раздумывая, он подписал отставное свидетельство и подорожную.
- До Мосыкэ поедешь с нашими. Бывшего градоначальника на расправу повезут. О Ягодиницыне помнишь? Война-войной, а правила соблюдать надо!
О мосыковском градоначальнике наговорили достаточно. Обвалившуюся, его небрежением, пагоду обещали возродить силами всех улусов. А от общин Цветущей Середины уже поступили немаленькие суммы. Но сейчас всё это казалось каким-то мелким недоразумением и слова начальника просвистели, что называется мимо ушей.
Стражница машинально поклонилась, не собираясь длить начатый разговор. Когда она выходила, Мороз Иванович взглянул на её крепкую спину и, незаметно для себя, прослезился.
- Эх девка, девка!... Может и не увидимся боле!...
У Марины едва хватило времени чтобы собрать на квартире чемодан и приехать ко двору железнодорожных сообщений. Правда южный хо-чэ подали к перрону с большой задержкой и ей пришлось сидеть, скучая, на изрезанной ножами скамейке. Где-то через полчаса, к ней подошла оборванная цыганка.
- Ай, могучая, надёжная наша! Дай погадаю, дао-карму твою открою!
- Гляди не соври! – усмехнулась Марина.
- Мои не врут, - цыганка присела рядом, вынула из передника засаленные карты. - Моим цены нет!... Вот, гляди! Ждёт тебя дорога да встреча. Молодец тебе поможет. Только узнать его надо лучше, голубка. Как бы не погубил тебя, невзначай. А ещё птицы бойся, могучая! Большая птица! Ай-вай, сказать не могу! Упадёт сверху, жизнь твою закончит!
Марина посмотрела на небо, где среди тучек проглядывалась яркая, пронизанная короткими лучами голубизна. Бомбовых налётов ещё не было, но, говорили, что вещь это непереносимо ужасная.
- Я же в поезде еду, - тайком сглотнула она. – Что мне птицы?...
- А карты так легли. Карты не врут, голубка, - настаивала гадальщица.
- Ладно, иди, - Марина дала ей серебряный лян и цыганка побрела к воротам, метя по перрону замызганной юбкой.
Тяжко посапывая надвинулся громадный паровоз, влекущий длинные жёлто-коричневые вагоны. Двое знакомых вэйбинов провели человека в халате из простой арестантской сермяги. Несмотря на бороду, Марина узнала Ягодиницына. Бывший градоначальник выглядел сосредоточенным и спокойным. Вздохнув, Марина перекрестилась на часовню Одигитрии и отправилась за ними следом – место ей выпало в том же вагоне.
Выезжая из города, видели людей бегущих по путям. Что-то горело невдалеке и о том, куда продвинулись фёлькишисты не хотелось и думать. А об атамане «Ли Гуана» думать было просто страшно.
Попутчиками у Марины оказались люди невоенные. Кантор певческой капеллы, сопровождавший его цзиньши из Ведомства музыки и грузный, краснолицый торговец носивший слева на халате значок гостиной сотни. Всё земляки, но общение получалось до странности скупое. Разок, за чаем, кантор повёл речь о вреде чревоугодия. По слухам разрыв с немцами оттягивали только для того, чтобы узнать секрет жирных баварских колбасок.
- Ага! Вот теперь-то им прислали. По горло! – хохотнул торговец. – Я их ел, между прочим. Под пиво хорошо идут. И пиво у них тоже ничего. Душистое. Поучили бы варить.
- Учитель Кун не говорил об учёбе у варваров, - отхлебнул из лаковой чашки цзиньши – Да и музыка их, боюсь, на пользу народу не пойдёт. Ряды танцоров преувеличены, обряды нарушены. Кто согласится с таким увеселением? Откуда прейдёт чувство радости и высшей гармонии?
- А я вообще не пойму, на что эта тля надеется! – заявила Марина. – Шесть улусов и Цветущая Середина. Да у нас ханлиней больше, чем у Штыклера солдат! Раскатаем, блин!
Собеседники промолчали. Да и сама Марина высказалась, а уверенности не обрела. Муторно было как-то. Выпила чай и забралась на полку. Хотела дремать, но сон не шёл.
Перебирая бесчисленные стыки, грохоча на стрелках, поезд шёл через похожие друг на друга станции. Скучно мелькнули Подберезье и Крестецкой Ям. Долго стояли в Хошилове. Прямо перед вагоном, кучками сидели новобранцы, в открытое, по случаю душного вечера, окно заносило махорочный дым и обрывки случайных разговоров.
- Плесковичи, то….
- А что плесковичи?...
- Покрали всё, да и сдались до ревизии….
- Мели больше!...
- Сам катись!...
- Ханбалык по три предупреждения в день…
- Не нашего ума…
- Оружья не знали. Сто лет уже….
- Лучше бы с Сивки упал, руку сломал….
- Говорят, арбатеры у них о-го-го получают!...
- Это кто ж такие?...
- При арбе которые….
Дальнейшее заглушил поезд, громыхнувший на соседнем пути. Явилось несколько человек в стрелецкой форме, новобранцы бросали окурки и нехотя строились. Марина отвернулась от окна. Время она коротала не в своём купе, а через два – в третьем по проходу. Познакомилась с вэйбинами, сторожившими везомого в Мосыкэ Ягодиницына. Пётр – масластый, высокий, с головою, не по возрасту белёсой, как случается у многих карельских уроженцев – явно заинтересовался Мариной. А похожий на плечистого колобка Филипп, с важностью показывал карманное фото: жена-ханиянка и с нею две умилительно пухлые, лупоглазенькие и кукольно приодетые девчонки. Семья гостила у родни в Нижгороде и осталась там, что называется от греха подальше.
Устроившись втроём (арестант пребывал как бы сам по себе), они распивали чаи и, вопреки всем установлениям, развлекались игрой в загонные шашки. Даже Ягодиницына пытались привлечь, но Серго Каганович ответил вежливым отказом. Во время следствия он много передумал, обрёл, по его же словам, духовный смысл и сейчас проводил время в посте и молитвах. Ну, да Будда с ним! Игра и так не простаивала.
Поезд тронулся. Стемнело. В окне мелькали печальные огоньки. Марина, за три часа, дважды повергала на доске задумчивых вэйбинов. Корельчанин всё восхищался: «какая женщина!...» и, продув очередную партию, предложил выйти, проветриться. В тамбуре угостил сигаретой. Марина затянулась, скорее из баловства, чем с большой охотой.
- Знаешь, - сказал Пётр, облокачиваясь на поручень. – Я вот понял, отчего вся эта катавасия! Крепкой руки нам не хватило. Помнишь, силач англицкий, Чемберлен, приезжал? Всех своих рукодавщев он опрокинул и к нам явился. И пошло – кто не выйдет их наших, того он побивает. В Иван-Городе, Новгороде, Мосыке этой, Казане…. Да везде! Так Чемберлену и не ответили. А за границей ведь следили. Оценивали!
- Ну так из Шаолиня приехали и его побили, - ответила Марина. – Даже песенка есть, - она вынула изо рта сигарету и довольно легкомысленно пропела:
Нет, за всех ордусов не скажу я,
Вся Ордусь отменно велика!
Но у Се Юана и Цы Жуя,
Очень даже крепкая рука!
- Так это потом! А до того, что стали думать об артельных? Что слабаки, да? – Пётр развёл руками, но так, словно хотел приобнять Марину. Та, однако, посторонилась, решив, что этот мужчина не столь впечатляющ как ей бы хотелось. Вдобавок тяга к распутству всё больше вытеснялось у неё зрелыми размышлениями о судьбах родины и смысле исконных обрядов. Похвальное, хотя и запоздалое решение! Но, как говорил учитель Кун в 22 главе Лунь Юя – «Лучше увидеть цилиня в старости, чем не увидеть его вовсе!».
Прочему же разговору помешало иное, страшное и чудовищное в своей неожиданности, событие. Ровное «ду-ду» вагона вдруг сменилось резкими толчками. Тамбур накренился, раздались треск и скрежет раздираемого металла. Вагон сошёл с рельсов, соседние вставали на дыбы, и крушили друг друга. Марина упала, Пётр перелетел через неё и приземлился по другую сторону площадки.
Последний рывок был особенно страшен. Девушка сжалась, ожидая неминуемой гибели. Однако новых разрушений не последовало. Что-то скрипело, и пахло гарью. Потом раздались удары металла о металл. Пётр на ощупь действовал ломом, приноравливая его к заклинившей двери.
Однако, едва он разделался с неподатливой створкой, как снаружи донёсся громкий свист и последовал выстрел. Вэйбин упал головою вперёд и соскользнул по ступенькам. Марина изумлённо вглядывалась перед собой. За путями раздавались грубые голоса, стук телег и ржание понукаемой лошади. Сообразив, что крушение поезда специально устроено разбойниками, девушка ползком вернулась в коридор и с трудом пробралась к Ягодиницыну.
- Не стоять, прочь от окон! - командовала она.
Не имея при себе огнестрельного оружия, она велела Филиппу стрелять, если разбойники появятся около купе. Меж тем, за стенкой уже слышался топот и ругательства.
- Откуда они?... Никогда не стрелял… - колебался вэйбин.
- Дай сюда! – она почти силой забрала пистолет, на ощупь сдвинув скобку предохранителя. Тут дверь распахнулось и грубый голос проорал:
- Сарынь на кичку!
Марина выстрелила на звук. Человек с грохотом упал.
- Не замай, браты! Их мало! – ревел, вероятно, разбойничий предводитель.
Кто-то сунулся ещё, но и сам лёг, даже не трепыхнувшись. Тогда подобрались снизу и стали бить в окно, но Марина и туда отправила меткую пулю.
- А! Вэйтухаи, когти рвать! – вопили разбойники
Они стали отступать и вскоре всё стихло, только гремели, удаляясь телеги и громко стонали увечные.
- С почином, - сказала Марина, лязгнув зубами от запоздалого страха. – А ты,
- обратилась она к Филиппу, - пойди, посмотри раненых!
К сожалению, с нападением разбойников ужас этой ночи не закончился. Два вагона сгорели, погибло очень много людей. Мёртвым нашли и Петра. Грязная, закопченная прилегла Марина, невольно хватаясь за живот. Ягодиницын рассёк скулу ещё в самом начале, но его поранение заметили и перевязали только сейчас.
Не слишком старательно обыскивали и убитых заблужденцев. Крепкие мужланы, с бородами, в малиновых поддёвках, они совсем не походили на александрийских мазуриков. Вместо крестов у разбойников были амулеты в виде рыбок. Это могло бы помочь при будущем расследовании, но совершенно непонятно, кто будет его вести в местности, неожиданно и буквально за несколько дней провалившейся в откровенное варварство.
С рассветом явилась подмога из Медного, а прямо в поле приземлился огромный самолёт. О нападавших не было ни слуху ни духу. Выбравшись из вагона на открытый воздух, все трое завтракали пищей, добытой в поездной харчевне. Филипп завёл разговор о положении в Мосыкэ. Следует ли отправляться туда, не разведав его предварительно? Или лучше узнать, куда полетят вот эти?...
Ширококрылый, синевато-серый, вздыбленный на опорных колёсах самолёт выпустил сходни и вбирал по ним длинную череду санитарных носилок. «Феникс-3» - самый большой в мире…. Варварам в продажах отказали, чтобы не приспособили под бомбовую или химическую гадость, но в улусах летучие громады появлялись часто. И у этого, на хвосте, как назло, тоже была сарайская тамга! Почти наверняка он отправится на юг, так что в Марине отчаянно боролись два чувства: желание увидеть родные края и страх перед ворожбой цыганки.
Филипп тайных страхов не имел и с вожделением поглядывал на летучую машину. Он, то вскакивал на ноги, то снова садился и, наконец, заявил, что пойдёт на переговоры с лётчиками.
- Сразу вернусь и скажу, можно ли с ними! Если разрешат, то переждём в спокойном месте и оттуда вернёмся в Мосыкэ.
Скоро его щестиклинка замелькала в кустах, ниже по склону.
- А что думаете вы? – спросила Марина у бывшего градоначальника.
Ягодиницын закрыл глаза. Вобрав в себя воздух, он прочитал нараспев:
Теперь не сыщешь
Радости в Китае –
Так неужели ж
Уклонюсь от долга?
Убогую лачугу
Покидая
В тоске и горе
Ухожу надолго .
- Если не мы, то кто же, Марина Самваковна?... - Он обращался к девушке, прибавляя, как и положено в западных краях, к её имени ещё и отцовское. – Посмотрите вокруг. Прошло совсем немного времени, а законы нарушены повсеместно! Доверие рухнуло в людях. Каюсь, аз, многогрешный, сам способствовал этому. Но продолжать цепь разрушений не буду. Может быть, вместо прутняков меня ожидает смерть. Но я возвращаюсь в свой город, и пусть будет стыдно тем, кто опрокидывает устои и творит неповиновение!
- Хорошо, - сказала Марина. – Как вам известно, я ничтожная уроженка соседнего улуса и могла бы улететь на этой машине. Однако, если вэйбин Филипп не вернётся, я отправляюсь с вами, ибо и меня терзает не меньшее сожаление. Вместо поддержания порядка и обороны меня зовут в безопасное место. Я работала с александрийцами и теперь бегу от них. Это не допустимо!
- Вы женщина, - напомнил Ягодиницын.
- Женщина друг благородного мужа! – вскинула Марина круглый и твёрдый подбородок.
Стали ждать, но второй провожатый и вправду не вернулся. А через полчаса «Феникс» уже взлетал, ревя шестью крыльевыми моторам. Ничего не оставалось, как собрать брошенные документы и добираться до Мосыкэ отдельно. К счастью их подобрал попутный грузовоз и оставшиеся триста ли промчались относительно быстро, хотя и безо всяких удобств.
Щебёночный тракт был дрянной и пыльный. Наконец блеснули маковки церквей и шпиль монументальной Красноворобьёвской богадельни . Ветер донёс ароматы ладана и сивухи. То ли улицы, то ли площади, то ли продолжение главной дороги - всё одинаково зарастало бурьяном. Грузовоз вспугнул залежавшуюся в грязи свинью и остановился возле трактира. Размашистая надпись извещала: «Цены на эрготоу снижены!», причём «эрготоу» было зачёркнуто и, сверху, надписано «водка».
- Слезай, приехали! – крикнул водитель.
Марина помогла спуститься Ягодиницыну. Сидящие рядком обыватели лузгали семечки и с сомнением поглядывали на обоих. К счастью вид бывшего градоначальника не способствовал лёгкому узнаванию. «Помилуй Бог!» - сказал Серго Каганович и повёл Марину вглубь кривоколенных улиц, где с воплями носились босоногие мальчишки.
Ближе к каменному городу Кэлемули-гун дома стали повыше, появились мостовая и тротуары. Трёхъярусный, кирпичный ямынь узнавался по обилию чиновных халатов. Служащие входили и выходили через резные, высокие двери. Обычные люди протискивались в двери пониже.
- Не знаю, как мы сможем учтиво доложить о себе, - признался Ягодиницын. – Мой вид соответствует моему жалкому положению, но дело надо завершить как можно скорее. Можем ли мы обойтись без задержек в нынешней тревожной обстановке?
- Это уж я беру на себя, - успокоила решительная Марина. – Держитесь за мной, Серго Каганович!
Внутренность ямыня не отличалась благообразием. Слишком шумно, слишком много посетителей. Происходил набор в дружину самообороны, под стягом «Степан Разило » мелькали сомнительные рожи и малиновые поддёвки. Это особенно не понравилось Марине, но она собрала всю свою волю, достала служебное удостоверение и рванулась прямо в начальственный кабинет, голося по дороге:
- Слово и дело улусное! Особая важность! Особые сведения! Только для начальника города!
Народ шарахнулся, но если бы здешняя стража была порасторопней, то девушке вряд ли удалось пробиться внутрь так скоро. Однако, как уже говорилось, в те времена в ямынях царило легкомыслие, и Марина в два счёта оказалась перед лицом оторопевшего градоначальника. Это был красивый, но неприятный человек с маслянистыми глазами и лощёной бородкой, облачённый в халат из драгоценной парчи с вышитым на груди павлином . Сейчас чиновник третьего ранга выглядел испуганным, но он всё же вскочил из-за стола и закричал, стараясь сохранять начальственные обороты в голосе:
- По какому праву?! Кто вам позволил врываться?!
- Долг! – отчеканила Марина, вынимая сумку с документами. – Я сопровождаю особого преступника, которого должны наказать в Мосыкэ.
- Прошу выйти! – кивнул градоначальник секретарю и другим, заглянувшим в кабинет, людям. Потом вытер лоб и несколько раз обмахнулся тонким желтоватым платком. – Сообщите, что у вас!
Ягодиницын встал на колени, а Марина принялась рассказывать. Лицо градоначальника просветлело. Он проверил тигровые знаки, сломал печать и позвонил во внешнюю охрану.
- Вы не представляете, как вы вовремя! Народ волнуется. Требует справедливости. Приходится отпускать вожжи и думать об удовлетворении нужд. Увидев, как наказывают моего предшественника, люди поймут, что власть заботится о всеобщем благе. Да заодно и развлечение. Надо отвлечь кое кого от дурных мыслей. А то в соседних уездах такое творится!...
- Поезда грабят и пускают под откос, - усмехнулась Марина
- Про поезда не знаю, - градоначальник отвёл лукавый взгляд. – А летучие машины падают. Только перед вами сообщили. В Клину такая сверзлась. Шестимоторная….
Марина похолодела.
- И…. Что же?...
- Да почти все и сгорели. Причём на борту бомба была – хвост ещё в полёте отвалился.
Так, вроде бы, подтвердилась надёжность предсказания. По крайней мере, его половины. Но что можно взять с грязной цыганки?... Девушка, довольная и тем, мысленно прочла благодарственную молитву Распятому, спасшему её от похищения Янло-Ваном.
Тем временем, призванные вэйбины уводили Ягодиницына под замок. Марина тоже хотела уйти, но хозяин кабинета двинулся за нею.
- Одно слово. Я заметил, что вы побледнели, когда узнали об упавшем «фениксе». Неужели там были ваши родственники?
- Нет.
- Тогда, наверное, вы устали с дороги…. У меня есть нефритовое ожерелье, хорошее вино и фрукты. Приходите ко мне вечером.
- Нет!
- Но я прошу вас….
- Ещё раз нет! Я знаю, что на меня оглядываются, будто всюду, где я пройду, остаётся аромат дымящейся ивы . Но это баловство мне надоело, и я размышляю о пути настоящей женщины. Это уместней в нынешней тревожной обстановке. И, думаю, император скоро сменит девиз правления и будет строже следить за нравами подданных!
Градоначальник поджал губы.
- Хорошо. Не смею задерживать! Если надо, вы остановиться в любой гостинице нашего прекрасного города!
Марина действительно нашла караван сарай, но номер был плохого разряда, и в нём не оказалось даже дырявого чайника . Нужно было искать какой-то выход. Предвосхищая любопытные взгляды и думая их избежать, она достала из чемодана обычное платье горожанки, полотняные туфли и в таком виде отправилась за снедью на шумевший подле Кэлемули-гуна базар. Там она смогла увидеть и услышать много интересного. Прямо перед воротами били ханьца только за то, что он не так выговаривал русские слова. «Много-мало денег!... Триста лет у нас живут, а «сколько стоит» сказать не могут!» – глумилась рыжая торговка. Ханец, молодой и сильный, вырвался и побежал, в него кидали грязью, но не слишком гнались и Марина, скрипя зубами прошла мимо. Под навесами судачили о вражде рыборядцев к Китай-городу и часто поминали некого Памфила Оглоблина, который «ужо им устроит!». Вэйбины отсутствовали, зато малиновые поддёвки расхаживали по рядам, им отвешивали поклоны и предлагали лучшие куски.
Были и другие признаки поколебленной власти, слишком многочисленные, чтобы о них рассказывать.
Встревоженная Марина видела всё, но скромно закупила продукты, что-то приготовила и легла спать в обществе клопов и тараканов. Из людей покой её никто не тревожил, но сон, посреди ночи, виделся тяжёлый и страшный – будто Филипп и Михаила Козак, стали друзьями и вместе летают по воздуху. Причём силою духов, ибо никаких механических приспособлений в округе не имелось. На следующий день не грех было бы выяснить, что означают эти сновидения, но девушка стыдилась вновь нарушить отцовские заветы. Вместо того, она побежала в ларёк улусной печати, желая узнать, где сейчас идут сражения, но нашла только крошечные мосыковские «Известия», где о войне говорили ещё туманней, чем в александрийских «Курантах».
Так прошла первая половина дня. А к полудню, Марина стояла на площади перед Кэлемули-гун, где собралась толпа, привлечённая слухами и объявлениями из громкоговорителей. В первом ряду опять торчали малиновые поддёвки. Они ожесточённо лузгали семечки и рыгали мосыковским эрготоу.
Через десять минут на возвышении, прозванном «место для обрития лба и подмышек» появились Ягодиницын, влачивший увесистую кангу , разодетый градоначальник, главный вэйбин со своими подчинёнными и палач города Мосыке. Под общее улюлюканье Серго Кагановича опять поставили на колени. Градоначальник выступил вперёд, к звукоусиливающему устройству, кашлянул и стукнул пальцем в сердечко микрофона.
- Э…. Сограждане!...
Снизу, непочтительно перебив, попросили снять шапку. Кажется, это был пьяненький старичёк, притиснутый к самому возвышению.
- Не соблаговолите ли главу обнажить?... Али вера не позволяет?...
Чиновный замялся. В толпе раздались волнительные речи:
- Ушымау сымай!... Сымай перед народом!
Улусный обычай брал верх над правилами Цветущей Середины. Обнажив голову, градоначальник вызвал неистовый хохот – волос под шапкой просто не оказалось.
- Солнышко воссияло! Кунь, твою цзы!... Солнышко!... – куражился старичок, а малиновые ухватились за бока и трясли цепями.
- Сограждане! – почти умолял чиновник, сразу потерявший всю свою значимость.
– Вернёмся к тому, кто перед нами…. Перед вами….
Его не слушали. Марина посмотрела на лицо Серго Кагановича и поразилась его возвышенному и печальному выражению. Маленький, сухой, он с чрезвычайным терпением переносил колодку, почти не обращая внимания на окружавшее его безобразие.
И в этот момент над площадью раздавался новый, потрясающий звук. Огромный, низко летящий (девушки почудилось, что прямо из преисподней), шестимоторный «фэнхуан» вынырнул из-за крепостных башен и, ревя, прошёл над головами. Тень чудовищной птицы затмила солнце, из упитанного брюха обрушились клубки рассеиваемых листовок. Точно громадные снежинки посыпались среди пышного лета и десятки жадных рук тут же потянулись навстречу.
- Братцы! Александрия-то, ку-ку! Немчики её взяли! – раздалось сразу в нескольких местах. Толпа, волнуясь, вытягивала шеи вослед самолёту. Знаков на его крыльях никто не увидел.
На месте обритий главный вэйбин размахивал мечом:
- Не брать! Не читать! Ах вы, лошадиные морды, бычьи головы!...
- Сам ты морда! – люди в поддёвках забрались наверх. – Кончилась ханьска власть!...
Началась драка с оставшимися вэйбинами. Народ ревел:
- Бузи, робяты!
- Все они, туточки!
- В кутузку их!
- Круши всё!...
Про Ягодиницына вроде забыли. Марина протиснулась в толпу, схватила Серго Каганровича за руку и потянула его через площадь, к распахнутым ворота Кэлемули-Гуна. Бежали без роздыха, насколько позволяла упрямая колодка. За древней стеной остановились передохнуть, но тут из переулка, меж приземистых служб вышли шестеро человек и направились к ним, держа наперевес стрелецкие карабины. Девушка оглянулась. Спасаться было некуда. Тем более вместе со спотыкающимся Ягодиницыным. А засада приближалась, выставив штыки и бороды.
- Ишь, карасики, а вот и сеть на вас! – объявил передний, толстопузый и широколицый, вещая голосом, живо напомнившим поездные разбои.
- Со сметанкой подадим, Памфил Пудыч – улыбнулся его сосед.
- Эту? - названый Памфилом махнул рукой и Марину сильно ударили чем-то сзади. Падая, она ещё услышала «Эту с умом подавать надо!» и сразу потеряла сознание.
Здесь мы умолчим, какие муки перенесла девушка, очнувшись связанной, на холодном, земляном полу уездной темницы. Свет в камеру проникал через маленькое зарешёченное окошко. Рядом с этим желтоватым пятном она и лежала, придаваясь неистовой кручине. Мысли были о содержащемся внутри зародыше, который мог быть исторгнут наружу, с самыми губительными для себя и для матери последствиями. Но и в противном случае – что ожидало эту непутёвую, оторванную от родни, попавшую в разбойное логово мать? Хотя бы в ближайшем будущем? Увы, надежд на благополучный исход не было почти никаких….
Так прошёл вечер, за ним сгустилось ночь, а потом в окошке снова забрезжило – нехотя, словно бы и солнце чуралось всходить над охваченным злобою городом. Однако взошло, а за сим в подвал ввалились люди, действовавшие с немалой суровостью. Они окатили Марину из ведра, тем предоставив, заодно, и напиться, и выволокли в тюремный двор. В одном исподнем стражницу бросили в вонючую телегу и тощая кляча повлекла её по улице. Рядом, в такой же, везли Ягодиницына. Встречные, по дороге, смеялись, показывали пальцем, но попадались и смущённые лица, особенно у одной девчонки, в красном платке, тоненькой и доброй на вид. Она держала на ладони крохотную собачку и, прикрывая рот свободной рукой, с ужасом смотрела на Марину.
Шествие продвигалось к вчерашнему месту, вид которого, однако, непомерно ухудшился. Двумя столбами с перекладиной громоздилась приготовленная виселица. Развивались стяги: дружинный – «Степан Разило» и незнакомый ещё – красный, бахрому которого словно обкусывали играющие рыбы. Весь отряд малиновогрудых выстроился под этим стягом, а чуть поодаль занял место художник с мольбертом. Возможно, местная знаменитость, призванная делать зарисовки сегодняшней казни. Марина представила себя моделью для будущей картины, и её затошнило от страха и отвращения. Она бы сомлела вконец, если бы не чья-то крепкая рука, нежданно ухватившая её за связанные запястья.
Девушка оглянулась и увидела шагающего возле телеги шоубея Козака.
- Вы ли это?... – пролепетала она.
- Я. Живой, и воплоти. Прилетел и сразу к вам, - отвечал Михаил Козак, ловко рассекая путы. Подбежавшего тюремщика он отогнал, показав особую чёрно-красную повязку. В остальном он был в обычной форме шоубея, подтянутый, властный, и поразительно щедрый на улыбки.
- Вернулся Маринушка! Гляжу – ну и дела у вас! Крепко взялись, без задержки…. Накопились вопросики.... Но, что касается верёвки – не бывать такого! Два слова им сказал и они, конечно, на попятную…. Так что не бойся…. Всего-то….
- О! - всхлипнула Марина, - вы так много делаете для меня, ничтожной и жалкой!
- Не только для тебя, - с важностью сказал Козак. – Для нас делаю. Для всех. Для племени русскаго!
И он любовно посмотрел на Марину своими тёмными, чуточку раскосыми глазами.
Повозка остановилась шагах в тридцати от лобного места. Место градоначальника занял главный рыборядец, тот самый, названный Памфилом Пудычем. Выпятив живот, он поигрывал обязательной цепью, на которой была пристёгнута, исполненная со всякой тонкостью, самоцветная рыба. Рядом объявился чужеземный фёлькишист – остроносый, похожий на обезьяну человечек в коричневой куртке и лопатообразных штанах , заправленных в узкие хромовые сапоги. Взметнув правую руку и прокричав что-то несообразное, он уткнулся в бумагу и стал читать воззвание на своём лающем, многосложном языке. Некто мышастый, невзрачного вида, переводил сказанное. Таких слов Марина никогда не слышала и с трудом улавливала нагромождения смыслов. Фёлькишист сулил счастье от великих перемен, свободу от тирании Ханбалыка, чистоту славянской крови, новую экономику в составе новой, национальной Европы и много ещё такого, что потом не сбылось, а если и сбылось, то оказалось горше любого проклятья.
Завершив призывом - Ди бюргер дер остеурайшен эбен! Стунд дер фрайхайт декомен ! – он удалился, а рыборядец, оттолкнув переводчика, закруглил речь по своему:
- Так-то браты! Привалило нам! Раньше рыбку ловили, а теперь целые улусы, мать их! Ханбалык на посылках забегает! Но сперва этих кончай, чтоб воздух наш не поганили! Да! А после и остальных туда же!
И он указал рукой в сторону повозок. Марина задрожала, когда схватили и сунули в петлю Серго Кагановича. Бывший градоначальник принял смерть с возвышенным спокойствием, так что многие в толпе даже разрыдались, наблюдая беззаконную расправу. В противовес ему, казнь лысого градоначальника привлекла мало внимания, хотя он вопил, и извивался довольно долго. Третьим, повесили главного вэйбина, полумёртвого от вчерашних избиений.
Закончив с этими убийствами, рыборядцы стали наказывать бывших стражников, заодно приводя их к присяге. Все получили по пятнадцать ударов большими прутняками и целовали крест городскому протопопу на том, что отныне безвыходно и беспорочно будут служить народной власти. Марину поставили в общий ряд. Когда приблизилась очередь, она поискала глазами Козака. Шоубей молитвенно сложил руки.
- Надо, Мариночка….
Первый удар ожёг спину. Второй, третий…. Было больно, Марина закусила губу, молча перенося новую обиду. Отхлестав, её взяли за руки и подвели к священнику. Рядом густо дышал Памфил Оглоблин.
- Что, курва, признаёшь народную власть? А наших тогда чего положила?.... Думаешь, не узнаем?... Узнали, узнали, всё….
- Что ты там мелешь? – протиснулся и встал между ними Козак.
- Ничего, ничего. С Европой дружить советую… - стал оправдываться Памфил.
Шоубей накинул на Марину чей-то старый халат и увёл с площади. Не оглядываясь, и не помня себя, она зашла в незнакомый дом, рухнула на постель и уснула. Иногда крепкий сон сменялся каким-то бредом – комнату наполняли запах гари и выстрелы. Потом сознание гасло, и окружающее снова проваливалось в темноту.
Так происходило раза три или четыре. Только через сутки она очнулась, и сразу же увидела перед собой расторопную служанку, которая несла завтрак, приготовленный на постельном столике. Печёная утка, галушки и прочие яства были самыми изысканными.
Но ощущение беды не отступало. Служанка держала окна наглухо зашторенными. А когда явился Козак, его, провонявшееся дымом обличье, вызвало не уважение, не любовное чувство, а один только страх.
- Что там у вас? – спросила Марина.
- У них, - поправил шоубей. – Обычные эксцессы новой власти. Плюнь. Сейчас не об этом думать надо.
- А о чём же?
- О том, как мы вместе будем. Я решил! – Козак стукнул кулаком. – Набирайся сил, а к вечеру улетаем.
- Куда?
- Далеко, Маринушка! Сам пока не знаю…. Может в Вену, может в Берлин…. А? Чем Гуаньинь не шутит? Хотя и здесь дел, прямо скажу - до чёрта….
Вечером он пришёл снова, чуточку навеселе, целовал Марину, но она его к себе не подпустила. Тогда шоубей велел собираться. Подали моторную повозку. Проезжая по городу было видно, что жизнь в нём, на время, превратилась в настоящий ад. С ямыня сбивали коньки с драконами, ходили пьяные и неимоверно расхристанные люди, катили бочки и несли вороха одежд. На фонарях болтались тела. Кучи пепла, обгорелые брёвна, груды кирпичей, указывали на места, где раньше были лавки мосыковских хуацяо , а за китайгородской стеной всё ещё что-то горело и даже взрывалось.
- С ханью кончают, - Козак гладил пальцы на сильной девичьей руке, хотя там, чуть пониже, ещё оставались следы затянутых верёвок. – Надо, Маринушка…. Кто сказал «аз», тому и «буки» положено. Злее будут.
- Ужасно….
- От тебя ли слышу?! А бронепоезд потерять не ужасно?! Или это тряпка – тьфу?! Сто лет настоящей войны не было, а потом – р-раз, и весь мир перевернулся! Но раз так, прыгай наверх, всё забудь, жилы рви, а снова стань кем-то! На перевёрнутом корабле, да поверх киля! Так-то…. А подниматься буду с тобою…. Вместе…. Ты да я….
«Уже втроём» - подумала Марина, скосила глаза вниз, к животу, но Козак не заметил перемены.
Воздухолётное поле в Мосыке ещё не имело бетонного покрытия. Но царственные крылья самолёта хитро расщеплялись при взлёте и могли вознести его над любой подходящей лужайкой. Изображение феникса было наскоро замазано, решётчатое стекло кабины блестело на высоте третьего этажа, а колёсный обтекатель возвышался над крышей моторной повозки. По сходням они забрались в просторные сени. Фэнхуан содержал немало помещений. Студию громкоговорения и радиостанцию, типографию, фотолабораторию. Шли и видели одетых в коричневое печатников, возле них похожий на обезьяну фёлькишист кричал и остервенело перетряхивал бумаги.
У Козака в середине воздушного корабля имелась своя коморка с двумя сиденьями и столиком. Михаил усадил девушку и помог пристегнуться ремнями, ибо взлёта ожидал с минуты на минуту. Яростно загудели моторы. Никогда ещё Марина не летала сама, но странное дело, вид в круглом окошке нисколько не занимал её. Вот исчезло поле, с игрушечной цистерной бензовоза. Вот и лес, за ним дорога, потом опять лес. В кабине ревело, густо, с утробным бешенством. Кажется, самолёт отправился на восток.
- В Нижгород! – отстегнув ремни, нагнулся к подруге Козак. – Там баскак упёртый и штаб собирают. Герры когда ещё дойдут! А народу как раз сейчас бы и побузить. Нажмём и рассыплется.
Марина вспоминала. Нижгород…. Что-то ей говорили о Нижгороде. Но кто?... Когда?...
Шоубей гладил её плечи и хотел насладиться телом. Говорил он, отрывисто, перекрикивая пение винтов и сам, видно, не очень слыша сказанное:
- Как хорошо, что ты на нашу сторону перешла!... Что служить!... Служить себе надо! И силе, если она такова! Если чего-то могут! Вот я могу!... А эти?...
Да…. Нижгород…. А говорил о нём вэйбин Филипп, сгинувший ныне. У него там семья, девочки полукровки…. Забавные девочки…. И ещё жена, ханеянка….
- Миша, подожди, - попросила Марина, слегка отталкивая любовника. – Миша, тут такое дело….
Но он и не думал останавливаться.
- Потом, Мариночка, потом! Вот убьём всех плохих, тогда и заживём! Тогда и дело! И жизнь наступит…. Эх, какая будет жизнь!...
- Миша, у меня ребёночек будет! - простонала Марина.
Козак приоткрыл рот.
- Я?... Мой?!... Породил?!... Маринка!!!
- Ты его породил, а я его убью! – взвыла Марина и, не слушая дальше, свернула Козаку шею. Хруст пробился сквозь моторный рёв, тело дёрнулось и обмякло меж кресел. Как-то даже и нетрудно всё получилось, руки, на мгновение словно железные стали, а голова сделалась пустой и принимающей всё как есть, без раздумий. Марина достала пистолет любовника и, приведя себя в порядок, отправилась в кабину экипажа. Сосредоточенный радист проводил её глазами и снова приник к наушникам. Потом сидели два моториста. В вот и лётчики, в отдельной, облицованной стеклом загородке. Оба держались за круглые штурвалы и неотрывно смотрели вперёд. Зря, потому, что от гула не было слышно чужих шагов и движений. У лётчиков наверняка имелось оружие но Марина застрелила их с неимоверной быстротой. Правого – в укрытую шлемофоном голову, левого, он всё же успел обернуться, в побелевшее лицо. Не раздумывая, прямо в переносицу. Взгляд врага погас, уже второй, вот так, в упор, за считанные минуты. Запертая внутренним рычагом дверь могла подарить ещё какое-то время. В дверях то её научили разбираться…. А вот в самолётах…. Кровь разбрызгалась по стеклянному набору, но в остальном, в кабине будто бы ничего и не происходило. Приборы кивали стрелками, опустевшие штурвалы слегка покачивались. Марина отодвинула, словно бы прилипшее к сиденью тело, и толкнула вперёд правый штурвал, он упруго подался и тут же встал на прежнее место. Девушка попробовала сделать то же с левым, но он пружинил с ещё большим усилием, а в дверь, меж тем стали отчаянно колотить, как тогда, в поезде, делал это вэйбин Пётр. Тогда Марина вскинула пистолет и стала дырявить стеклянные окошки, стойки с переключателями, похожие на фурункулы пупырчатые лампочки. Сразу заискрило так, что дым пошёл в кабину. Нетерпеливо кашляя, Марина схватила штурвал, он задвигался в руках, медленно, но с податливой определённостью. Сзади добавился автоматный гром. Две или три пули переломили колени, но не помешали тянуть его дальше, пока сплошное небо не заголубело в попорченном остеклении. Кабина окончательно встала на дыбы, сама повалилась набок, и крутящийся самолёт рухнул на землю в неимоверном пульсирующем рёве и грохоте обрываемых тут и там частей.
Так они и разбились. Надо признать, что карты цыганки показали всё верно. Марина и любовника своего подлого лучше узнала и погубила себя в летящей машине. Но заметьте, как всё пересеклось и перепуталось! Женщина совершает великое преступление – убивает отца своего ребёнка. И это, оказывается, верный и благородный поступок!. Она ведёт себя неподобающе, она легкомысленна, она приступает канон и, тут же, одним своим движением, спасает государство. Она сильная, грубая, из степного рода – и уважением помогает благородному чиновнику. Как её назвать, как выправить её имя ? Наверное, это под силу одним только древним. А ведь последствия её истории были весьма значительные. Прилети «Фэнхуан – 3» в Нижгород – ещё неизвестно, удалось бы шаньюю Волгину собрать там 1-ю Александрийскую рать, нанёсшую, впоследствии, сокрушительные удары фёлькишистам! И хватило бы тогда времени новому цзяйсяну Йо Тан-Жень на покорные увещевания царствующего императора, дабы тот отрёкся от привычных, милостей и распорядился собрать все, что может дать для войны Цветущая Середина? Возможно, и нет, но, в действительности, мы знаем, что прошёл год, и тишина Чжун-Го сменилась громом барабанов и шелестом знамён. Ещё через год заревели моторы и чиновники стали беспощадны. Во имя гуманности совершились казни. Могучий поток очищения пришёл на Запад. Буря кипела за пределами четырёх морей . Фёлькишисты всех мастей были смыты и развеяны.
Ныне великий мир царит в шести сторонах света , и мы можем спокойно внимать россказням Эфраимсона-ибн-Хоттаба , не боясь, что его маленькая передачка поколеблет возвышенную эру Дамин . Ибо варвары не помышляют о вражде, а грубые люди с опаской поглядывают на рассыпанные всюду ценности. Благоденствие страны породило всеобщее счастье. Воистину:
Инь-Янь сложённые,
Нам изливают Дао.
И Дэ, стране,
Небесный дарит свет.
Под стягом Чжу,
Покоятся народы
И фениксы в утунах
Гнёзда вьют.
Но меня могут спросить, как я узнал, что происходило с Мариной в Мосыкэ и о чём рассуждали внутри благого Феникса, если самолёт взял да и разбился? Разговоры мятежного шоубея представить весьма нетрудно. Ведь слова: «всех плохих убьём и тогда заживём, хорошо заживём!» принадлежат не кому-нибудь, а Штыклеру, этому худшему из западных чертей, который, ещё не понеся заслуженное наказание, много распотекивал на самые разные темы. Под плохими он, конечно, понимал не истинных преступников, а самых просвещённых мужей, и ведомые ими народы, чей успех не могла постичь его мелкая и скаредная душонка. Что же странного, если перебежчик Козак, стал повторять его злобную болтовню – ведь и лиана, оплетая древесный ствол, повторяет все его изгибы! Касательно же того, кто направил самолёт к земле, то здесь имеется объяснение бортового радиста. Заметив, что дверь в рубку управления закрыта и оттуда раздаются выстрелы, он не стал ломиться внутрь, как его соседи – мотористы, а выпрыгнул с парашютом и после дал показания нашим следственным органам.
Из тех же источников мне стало известно и о событиях в Мосыкэ. Сы Танко, наш просвещённый цензор, участвовал в судебных заседаниях и рассказал мне много интереснейших подробностей. Даже тех, которые всё ещё ждут занесения в исторические таблицы. Вместе мы путешествовали по возрождённым улусам, видели счастливые деревни и наслаждались выращенной там капустой. Потом нам пришла мысль вернуться к достопримечательностям Цветущей Середины. В числе первых, мы посетили водопады Дэтянь где, под шум текущих ручьёв, занимались стихосложением и каллиграфией. Сы Танко воспел пролетающих ласточек. Оду в их честь он собирается ещё отделать и издать на лучшей шёлковой бумаге с рисунками прославленного художника Гэлоцзуна. Я же совершенствовался в травяном стиле Цаошу , и, пока моя кисть отдыхала, почти невзначай записал эти небрежные строки.