Я брал билет на последний сеанс. «Миниатюр» - крохотный кинотеатр, узкий как коридор в коммуналке и с низким потолком, в задних рядах кто повыше едва не упирался в него головой, и когда все места заполнены в нём, то через полчаса воздух становился сырым и горячим и не хватало только берёзового веника, чтобы ощутить банный комфорт,
(Наргинский вспомнил, что кинотеатр находился напротив круглой бани, где под пышной пальмой стоял бронзовый Ильич ростом с пятилетнего ребёнка и приветствовал желающих помыться протянутой рукой...Баня сохранилась, а кинотеатр исчез.)
но ехать в «Спорт» в такое время – безнадёжно. Фильм был не из лучших, студии Довженко, одно уже это говорит само за себя, но я давно не был в кино, а ребята куда–то разбежались и одному валяться весь вечер на кровати и смотреть в потолок не важное занятие.
Я уже был у окошечка кассы, когда меня хлопнули по плечу.
- Возьми и мне парочку.
- Три билета, будьте добры. Последний ряд, середина? Ты не против?- повернулся я к Эрику.
- Всё равно,- отмахнулся тот.
Я получил билеты и протиснулся сквозь очередь к выходу.
- Познакомьтесь,- предложил Эрик.
Ей можно было дать 18. Маленькая, худенькая, юбчонка колокольцем, выше колен, причёска модная и откровенно циничный взгляд двадцатисемилетней потаскухи.
- Эмма,- сказала она голосом заезженной грампластинки. Она рассматривала меня, не стесняясь, в упор.
- Ты где пропадал целый месяц?- Эрик укоризненно взглянул на меня.
- Положим не месяц, а полторы недели. Дела, Эрик. Завалил контрольную, пришлось отсиживаться в читальне.
- Я к тебе заходил несколько раз.
- Знаю. Я теперь поздно прихожу. Приходится подрабатывать на овощебазе. Стипендия, сам понимаешь.
- Это точно. А здорово вы кретина обработали. Перестарались малость. Он целую неделю из амбулатории не вылезал.
Я провёл языком по тому месту, где был когда-то зуб.
- Ты не знаешь, что это за фильм?- спросил я у Эрика.
-Понятия не имею. О! Чуть не забыл. Прости, Эммуля. Мы на минуточку. У нас с Робертом сугубо мужской разговор.
Она кокетливо хмыкнула: -Только не задерживайся.
-Разумеется.
Мы отошли к аптеке.
- Ну как?- спросил Эрик. Спросил с деланным равнодушием, но вижу парень на пределе, того и гляди вспыхнет.
- Где ты её подцепил?
- Только что. Вместе смотрели афишу. Пригласил в кино, согласилась. Клёвая чувиха. А посмотри какие ножки. Божественно! Чувствую бессонная ночь ждёт меня впереди.
- А ты...Что? - удивился я.
_ Разумеется. Не стишки же ей читать.
- С Женей кончено?
- С какой? А-а, ну что ты. Женечка дело будущего. А с этой одну ночку. Надо же удовлетворять потребности организма. Кстати, чуть не забыл. Завтра у Женьки день рождения. Приглашает и тебя. Я зайду за тобой. Поедем вместе. Ну пошли, а то моя уже копытом бьёт.
Весь сеанс они целовались и это было делать приятнее и интереснее, чем смотреть стандартные нравоучения на экране. Я проводил их на трамвайную остановку, но трамваи ещё стояли на кольце и Эрик остановил такси. Я помахал им рукой и вспомнил Женю с её оттопыренными ушами и разными глазами.
- Что Эрик нашёл в ней,- подумал я и пошёл домой по тёмной и грязной Большой Спасской.
Мы купили цветы, пахли они отвратительно, но других не было. Дверь открыла сама новорожденная.
- Ой мальчики! Какие чудесные хризантемы! Спасибо.- Она чмокнула Эрика в щёчку, а меня взяла за руку. Волосы у неё в этот раз прятали уши.
-Проходите, Роберт, вы так давно у нас не были. Мама! Это Эрик и Роберт, тот самый, помнишь я тебе говорила.
-Добрый вечер, Валентина Георгиевна. О, вы так великолепно смотритесь. 25 не больше. Как здоровье Иллариона Петровича?
- Спасибо. Ты всё шутить изволишь, молодой человек.
- Ну что вы, что вы. Правда и только правда, мой девиз.
- Ой балаболка, проходи, проходи. Проходите и вы, Роберт, не стесняйтесь.
- Здравствуйте,- сказал я наконец и поймал в её взгляде сострадание, сменившееся сразу озабоченностью. Пора привыкнуть, Роберт. Стоит ли обращать на такие мелочи.
Я прошёл в гостиную. За столом сидело не меньше двадцати человек.
По одну сторону пожилые, по другую молодёжь. В основном преобладал слабый пол. Была за столом ещё та атмосфера скованности, смущённых извинений и взаимных услуг, что бывает, когда некоторые гости только что познакомились и только что расселись по местам.
- Позвольте представить этих молодых людей. Друзья Виктора-Эрик и Роберт,- сказала мать Жени, в основном обращаясь к массивному грузному мужчине. Череп его был гол, как женское колено и блестел как налакированный.
Мы извинились за опоздание и прошли к столу. Вначале я подумал, что это глава семьи, а когда сел за стол и увидел рядом с ним темноглазого мужчину с оттопыренными ушами, понял, что ошибся.
Я сидел между Женей и девицей с рыбьим профилем и выпученными глазами. Вероятно нас специально посадили вместе. Персонажи достойные кисти Гойя. Её звали Милочка. Она, очевидно, еврейка. Рядом с ней сидел Виктор. Мы с ним обменялись приветствием.
- Как насчёт шахматишек?- подмигнул мне Виктор.
-Порядок, хоть сейчас.- Моя соседка улыбнулась и я подумал, что если она будет так улыбаться, то ей всю жизнь придётся остаться девственницей и ещё я поймал себя на мысли, что у нас с ней общая участь.
-Роберт, сделайте, пожалуйста, ход конём вот этой штучкой и подцепите бутерброд с икрой, – попросила меня Женя.
-С удовольствием,- сказал я.
- Женя?- Голос Эрика полон возмущения.
- Ты же не догадался сам.
- Простите,- обратился я к соседке слева,-а вы что хотите?
- Спасибо. Мне немного салата.
Милочка смутилась. Если бы она всегда смущалась. В смущении она оправдывала своё имя.
-Игорёк, не шали. Тише,-чей-то испуганный шёпот.
За столом вдруг стало тихо. Над бутылками шампанского нависло тугое брюшко того лысого мужчины, которого я принял за отца Жени. Он оглядел всех, весь осветился золотозубой озорной улыбкой и поднял бокал с шампанским.
Он поблагодарил хозяев за то, что ему предоставили право первому произнести тост, потом пояснил присутствующим для чего они здесь собрались и кому обязаны своим присутствием и затем осыпал виновницу торжества цветистыми эпитетами прошлого столетия.
Чувствовалось по его то ликующим, то мягким интонациям голоса, что ему доставляет удовольствие слушать самого себя, и ,наконец, коснулся того, с чего и надо было начать.
Я уже налил шампанского и теперь с сожалением следил за пузырьками, поднимающимися со дна бокала. Женя сидела вся пунцовая от смущения. Эрик глупо улыбался. Отец был смущён не меньше дочери, а мать растроганно смотрела в рот лысому.
Тот, наконец, окончил и под жидкие нетерпеливые аплодисменты подошёл к Жене, расцеловал её в обе щёки и в лоб, чокнулся и, не отходя, выпил.
-Браво! Браво!
-Ай да Валерий Петрович! Каков молодец!- Под восторженные крики лысый вернулся на сво место.
-
-Кто он?- спросил я у Жени, когда тот занял своё место за столом.
- Он из министерства. Приехал вчера из Москвы к папе на работу и остановился у нас. Папин друг, с детства.
А пробки летели в потолок и сыпались на головы под взрывы смеха и испуганные вскрики. Уже давно развязались языки и над столом висел гул голосов, звон бокалов, вилок, ножей и тишина устанавливалась лишь на несколько секунд, необходимых для опустошения бокалов.
Я медленно прихлёбывал шампанское и вслушивался в застольный шум.
- Берите виноград, сладкий.
-Спасибо, но мне нельзя. Много глюкозы.
Ах, у вас...
-Да,да, представьте себе какие нужны деньги.
-Игорёк, тебе довольно.
- Ну что вы. Пусть мальчик выпьет. Это ж шампанское.
- Он ещё ребёнок. Боже, он опьянеет, Игорёк?
Пухлые розовые губки нервно дёрнулись, дрогнула ниточка чёрных усиков, а глаза по-прежнему готовы были выскочить из орбит и нырнуть за пазуху хохочущей соседки.
-Роберт, как ты думаешь, наши помогут Египту? Я, конечно, имею в виду военную силу.
- Нет, англичане прекратят и без этого.
-…погода в Москве? О, вам здесь лучше знать. Там у нас не до погоды. В последнее время очень занят.
-А если нет?
-Навряд. Англия давно лишилась почвы в Египте и всё, что там сейчас бессмысленно для них.
- А у нас иного мнения. Говорят будут посылать добровольцев. Мы уже списки составили.
- Витя и Нил. Витя в набедренной повязке, в чалме, с ятаганом в зубах. Уря-я! И мы в плену у женщин.
- Закрой коробочку, Эрик.
- Нет, Валюша, у тебя прекрасный вкус. Как изумительно сервирован стол. Ты у меня просто прелесть. Я всегда говорила Иллариону, что ты прелесть.
.
- …опять что-то назревает. У нас о Молотове и Кагановиче и весьма, весьма недоброжелательно. Только… Вы сами понимаете.
- Наши венгры третий день не ходят на лекции. Закрылись у себя и день и ночь сидят у приёмника. Представляете, выходят только поесть по очереди. Злые, обросшие. Рвутся домой.
-Ещё бы. Чтобы ты делал на их месте.
-Не вылезал бы из бутылки из-под столичной.
-Ха-ха!
- У тебя дети золото. А мой беспутный.
- Ну что вы. Тяжело с детьми сегодня всем. Не те дети пошли, не те.
- Извините, а дочка ваша красавица. Красавица, извините ещё раз, что так бесцеремонно вмешался в ваш разговор.
-Ну что вы , Валерий Петрович.
-Слышь, Илларион, дочь твою хвалю. И супругу тоже. Хорошеет, цветёт.
- Вы уж скажете…
-Засмущалась, Валюшка. А бывало… Эх, молодость!
-Тише, Игорёк, помолчи.
- Выпьем за молодёжь, нашу смену!
Звон хрусталя, звуки горлом, когда пьют большими глотками.
- А не пора ли нам потанцевать? Мальчики, как вы на это смотрите?
Казалось Женя обращалась ко всем, но смотрела мне в глаза, как бы спрашивая только меня.
- Представь себе, положительно.- Эрик демонстративно положил на стол вилку и нож.
- Так в чём же дело?
- Ой, что это? – в голосе матери неподдельный испуг. – Возьмите другое. Илларион, ты… Валерий Петрович, возьмите вот это,- она протянула ему красное яблоко.
- Ну что вы. Мне ничего не стоит вырезать вот этот кусочек, не беспокойтесь. Я сейчас вырежу.
-Нет, нет …Ах как это неприятно. Вы уж не обессудьте. Наша Мария стара стала. Мария! Простите, я вас оставляю на минутку.
Она взяла вазу с яблоками и точёные высокие каблуки стремительно вынесли её из комнаты. Через пару минут она вернулась с другой вазой и с другими желтобокими яблоками.
Она держала вазу в правой руке, левая с кокетливо отведённым в сторону мизинцем полуопущена, каблучок и острый носок изящных туфелек старательно выставляются по одной линии, бёдра натягивают узкое платье и вырисовываются настолько, чтобы было заметно, но не бросалось в глаза.
Она чарующе улыбается ещё свежим, чуть подкрашенным ртом. Женя смотрит на мать с восхищением. Гость из Москвы не скрывает своих чувств, рот его сияет золотом. Женя похожа на мать. У них даже одинаковая походка и жесты, но унаследовала от отца оттопыренные уши и разные глаза.
Но сегодня уши спрятаны, пара заколок надёжно прячет их под тёмными прядями волос и глаза блестящие, как свежесколотый антрацит и, когда она смотрит чуть искоса, ничем не отличаются. Она сегодня красива и, чувствуя это по откровенным взглядам, держится уверенно, немного вызывающе и развязно.
Эрика нельзя обвинить в дурном вкусе. Хохочет. Он здесь свой. Он держит пальцы Жени в своей руке, мнёт их, смотрит ей в глаза и они оба хохочут. Мать, улыбаясь и прислушиваясь к болтовне соседки, задумчиво глядит в их сторону. Они вскакивают из-за стола и едва не выбивают поднос из рук домработницы.
-Осторожней, Мария.- Мать говорит подчёркнуто ласково, но в голосе проскальзывает раздражение. Мария скорбно поджимает губы. Веки её припухли и красны. Она молча ставит посуду на поднос и уходит, ссутулившись, тяжело волоча по блестящему паркету уродливо толстые, очевидно, больные ноги.
В соседней комнате уже сдвинули мебель, включили проигрыватель и начались танцы. Эрик не отпускал от себя Женю. Они танцевали, прижимаясь друг к другу и Эрик часто, как бы случайно касался губами её щеки. Я приглашал только Милочку и каждый раз она смущалась и мне хотелось, чтобы она всё время смущалась.
Она была маленького роста, излишне широкобёдрая, но когда мы в перерывах между танцами сидели в креслах и болтали, и, если я удачно сострил, она подпрыгивала, хлопала и ручками и ножками и по-детски искренне смеялась. Нам было весело и легко. И мы никого не замечали, и не слышали кроме самих себя.
- Разрешите, -Женя кокетливо улыбалась, но глаза её были грустны. Я взглянул на Милу, она кивнула.
- Дамское танго?- спросил я.
- Нет. Просто я хочу с тобой потанцевать. Сегодня мой день и я могу позволить себе то, что хочу. Имею я на это право?
- Конечно, и к счастью, что это бывает раз в год.
- Нет, к сожалению.
Женя была в белом платье с глубоким вырезом на груди. У неё очень красивые плечи и шея, но она лишена той искренности и обаяния, что было в избытке у её уродливой подружки Милочки.
-Как тебе Милочка… Правда уродка?
- Милочка удивительна. Насколько она неприятна вначале, настолько обаятельна после.
- Да. Никогда не замечала.
- Она ваша подруга?
- Вместе учились в одном классе… Что-то голова закружилась. Проводите меня, пожалуйста.
Мы вошли в соседнюю комнату. Она была заставлена мебелью, вынесенной из комнаты, где мы танцевали.
-Фу, какой беспорядок. Это папин кабинет. У нас ужаснейшая теснотища, негде повернуться. Папе обещают новую квартиру на проспекте Сталина, но обещанного сколько ждут?
Кто-то заглянул в комнату
.
-Идёмте ко мне,- сказала она и взяла меня за руку, чуть выше запястья.
- Вот здесь я обитаю. Нравится?
- Много книг. Я завидую у кого много книг.
- Что вы! Я бы их с удовольствием выбросила. Когда они рядом, их не читаешь. Надеешься на завтра. А завтра всегда становится сегодня. А так бы взяла в библиотеке и прочитала. Присаживайтесь, хотите закурить? - Она щелчком выбила из пачки две сигареты.
- А вы разве курите?
-Немного. Родители не знают, скрываю.
-Дань моде?
-Хотя бы и так. Разве вам не нравится?
- Нет.
- Тогда я больше не курю.
- Сколько же у вас телевизоров?
- Что? У меня и у Витьки . Ещё у мамы в спальне. Я ненавижу политику. Если бы вы знали, какие распри были по этому поводу. Каждую неделю приходилось сдавать телевизор в ремонт.
Папе это надоело и он в позапрошлый день рождения подарил мне этот ящик. Теперь у меня пропало желание включать его. Нечего смотреть. Скукота. Лучше погулять по городу, правда?
- Тем более по такому.
- А вы до этого не были в Ленинграде?
-Нет.
-А я здесь родилась. И даже в блокаду мы жили втроём. Я заболела воспалением лёгких и мы были вынуждены остаться. Жили мы тогда где-то на Муринском. Маме удалось устроить нас в детсад на проспекте Энгельса.
Я хорошо помню, как долго шли туда. Трамваи уже не ходили. Стояли на улице без окон, пустые. Улицы в сугробах и всюду трупы. Трупы, трупы. Ужас. Прямо в снегу. Иногда приходилось перешагивать через них. А в Челюскинском парке их в штабеля… Вначале было страшно, а потом привыкла.
Мы даже играли однажды, представляете, играли с трупиком ребёнка. Он был маленький, обвязан пёстрыми лоскутками. Мы подумали, что это кукла. Лицо у него было голубое, как сейчас помню, морщинистое, рот раскрыт и забит снегом. Он был лёгок, как настоящий пупс. Мы его баюкали, играли в папы-мамы, а потом я разбила ему глаз…случайно.
Она побледнела.
- Не надо вспоминать. Забудь об этом.
-Не буду, не буду.- Она всё ещё дрожала. Я осторожно обнял её. Она прижалась ко мне плечом.
- Опять дождь,- сказал я, подводя её к окну. Стекло было усыпано каплями, они искрились и сквозь них смутно вырисовывались чёрные хребты крыш и тусклые прямоугольники окон. Где-то недалеко работал портовый кран и его красный огонёк то появлялся, то исчезал во мраке.
- Здесь всегда такая осень?
-Что? Осень? Бывает ещё хуже.
- Золотая осень.
-Я не люблю осень. Туманы, сырость, холод. Мёртвые листья. Всегда чувствуешь себя одинокой.
- А друзья?
- У меня нет друзей. Я имею в виду – настоящих.
- Разве Эрик?
- Эрик? Что Эрик?
- Он, вероятно, ищет вас.
-Если бы искал, то был бы уже здесь. Ему там не до меня.
- Не вникаю.
- Когда-нибудь поймёте сами.
-Вы любите его?
-Какой вы любопытный. Честно… Наверное нет. ..Иногда с ним легко.
- А он?
-Делает вид, но в основном для мамы. Но что мы всё об Эрике.
-Тогда поговорим об искусств
е.
-Какой вы злопамятный,- рассмеялась она.- Как это вы тогда сказали?
-У вас тогда была странная причёска.
-А теперь?
- Мне нужно поучиться у Эрика говорить комплименты.
-Мне кажется, вы однажды обошлись и без учителя.
- Тогда я был не трезв.
-Вам сколько лет, Роберт?.
-Двадцать один с хвостиком.
-Вы служили в армии?
-Да. Когда-то я был чересчур любознателен и беспутен. Моя мама была только рада, когда меня обрили.
Женя улыбнулась: -Я уверена – солдатская форма вам нисколько не помогла.
-Напротив. Она научила держать язык за зубами.
- Вообще, трудно служить?
- Если ты уважаешь себя, - да. Там ты не человек, а солдат. Будущий убийца.
-Это уж слишком, Роберт.
- Нет. Люди плохо мыслят абстрактно. В этом источник зла. Если бы мы могли видеть вещи, абстрагируясь от всей идейной шелухи и патриотизма, мир бы не знал войн.
Нас учат ненавидеть воображаемого противника. А завтра им окажется такой же парень, как и я, который хочет жить, смеяться, любить. И я должен убить его, потому что он солдат, потому что… К чёрту! Идёмте танцевать.
Я взял её за руку. В коридоре мы столкнулись с Эриком.
-А-а! Вот вы где!- сказал он, криво ухмыляясь. –Постой, Роб, а ты иди.
Женя ушла.
- Вот что. Она моя. Понял!? И только попробуй! Убью!
- Ты пьян, Эрик.
-Не твоё дело, я тебе сказал. Повторять не буду.
- Ты пьян. Иди умойся. Испачкался чем-то. Дай гитару, я подержу.
Он внимательно осмотрел на меня и облегчённо хмыкнул.
- Между нами ничего не было. Забудь, Роб.. Я погорячился, извини.
Он сунул мне гитару в руки. Он едва сдерживал смех. Я проводил его взглядом до туалета. Если бы это был не Эрик, то ему пришлось бы долго полоскаться в раковине.
- Роб, иди сюда.- Я подошёл к нему. Он вытирал лицо полотенцем. – Поправь галстук и причешись.
- На что ты намекаешь?
- Только на твоё неряшество. Давай гитару.
- Ты иди, я приду.
Я посмотрел на себя в зеркало. Подтянул галстук, причесался. Моё отражение ничуть не изменилось и смотрело на меня равнодушно и холодно. Пора привыкнуть, милок, пора. Ты взгляни на себя.
В коридоре у окна стоял Виктор и курил. Эрик играл на гитаре в соседней комнате и пел песню про жену с деревянной ногой. Виктор был чем-то расстроен и даже не взглянул на меня, когда я присел рядом с ним на подоконник.
Я попросил закурить. Он достал скомканную пачку и не глядя сунул мне в руку. Пачка была едва начата, но я нашёл только пару папирос. Остальные можно было выбросить.
- Ты что сидел на них?
- Извини.- Он вял пачку и выбросил в форточку.- Мне сейчас позвонили,- сказал он, немного спустя и судорожно вздохнул, словно подавился чем-то.- Был у меня друг, понимаешь, уже был. Не верится. …Колька Макеев… Десять лет за одной партой. Поступали в университет вместе. Он не прошёл по баллам. Взяли в армию. ..А вчера матери сообщили… Погиб в Венгрии.
-Убили?
- Там наши войска. Там ужасно плохо. Гораздо хуже, чем нам преподносят. Там война… Был человек … и нету.
- Чёрт подери! Нелепо как-то. Не вяжется - в мирное время...Погибнуть.- Я даже растерялся.
-Странно устроена жизнь. Если бы он не получил четвёртки за сочинение, попал бы в университет. И был бы жив сейчас.
А если б я не попал, мог оказаться на его месте. Глупо устроен этот мир. Всё определяет случайность. Всё относительно.
Единственный абсолют – смерть. И это напоминает тебе на каждом шагу. Ты чувствуешь своё бессилие и покорно его воспринимаешь. Неужели все это чувствуют?
- Наверное, но они живут и мы с тобой живём, и это не мешает нам жить, пока не задумаешься.
- Слишком часто приходится ,- он опять судорожно вздохнул.- Не могу представить, Кольки нет. Не могу. Убит. Где-то в братской стране. Убит.
В глазах его застыли слёзы. Я молчал. Что я мог сказать утешительного. Мы долго молчали, бессмысленно глядя в окно.
- Одного не пойму, Роберт,- Виктор встрепенулся, лицо его исказилось злобной гримасой.- Почему от нас скрывают правду? Почему мы её узнаём из других источников, враждебных нам?
И она оказывается настоящей правдой. Откуда такой страх у власти? Недоверие?
- Это остатки культа. Заразиться легче, чем вылечиться.
-Шила в мешке не утаишь. Предельно ясно, но до кого –то не доходит.
-Всему своё время. Когда будет нужно, дойдёт.
-Мальчики! Чуваки! Кончайте травить,- крикнул Эрик.
- Отстань!- сказал Виктор.
- Ну зачем так грубо? Зачем портить нервную систему и без того расшатанную и подорванную? Вы видели хотя бы раз, как по утрам из бараков Скворцова – Степанова возят на саночках в морг навсегда вылечившихся сумасшедших? А?
Товарищи не берегли нервную систему. Вот так. Лично мне что-то очень не хочется раньше времени пересчитывать носом кафельные плитки на полу морга. А вам, девочки? Думаю, мы одинаково с вами мыслим в отличии некоторых заболтавшихся.
Берегите девочки, берегите ма-альчики, нервную систему, как первую любовь,- пропел Эрик.
- Вы циничны, Эрик,- сказала Милочка.
Эрик резко оборвал аккорд.
- А кто из вас в душе не циник? Кто? Кто даже о любимом человеке не подумал хотя б единожды цинично, пошленько. Все мы с пережитками. Наши предки вышли из старого мира и подарили нам грязное наследие прошлого. И мы надели на свои юные, представьте только, чистые тела прародительские дурно пахнущие лохмотья, выдавая за новые костюмы. Святая наивность!
- Исходя из ваших лирических излияний, молодой человек, можно сделать весьма
странные выводы.- Лысый гость из Москвы появился, как царь Салтан из пушкинской сказки.
Эрик явно смутился.- Ну что вы, это шутка- прибаутка. К слову пришлось.
- Конечно, конечно. Не может быть иначе. Я не сомневаюсь в этом, молодой человек. Бывают порой заблуждения, ошибки, юности это свойственно. Но вы, молодёжь, будущие шестидесятники двадцатого века, с вас и спрос другой.
-А имеете ли вы право требовать от нас больше, чем сами могли дать?- Мне почему-то захотелось уколоть московского гостя, возможно из антипатии к нему.
- Мы вам новое государство, бесплатное образование, бесплатную...-Он начал загибать пальцы.
- Мы это знаем со школьной скамьи,- перебил я его,- но вы учите нас лгать. Вы подарили нам культ личности.
-
- Боже, как вы смеете! Прекратите, Роберт!-возмутилась мать Жени.
-Мама, не вмешивайся, - оборвал её Виктор, но она продолжила: - Я не позволю, чтобы в моём доме оскорбляли моих гостей. Вы должны извиниться.
- За что ему извиняться, мама?
- В противном случае в доме есть дверь и я могу указать её!
-Мама, как тебе не стыдно! Мама? - уже возмущённо закричал Виктор.
- Роберт, постойте, не уходите. Подождите.- Женя ухватила меня за рукав.- Мама?
- Успокойся, Валя. Роберт, стойте.- Илларион Петрович шагнул ко мне.- Есть хорошая пословица - назови мне своих друзей и я скажу, кто ты. Иди-ка сюда, Виктор… Так.- Он потрогал пуговицу на пиджаке сына.- Он твой друг?
- Да, папа и я думаю также как и он.
- Ты не ошибся? О! Это для меня ново. Может и ты, дочь?
- Я всегда была вне политики, ты же знаешь. Но сейчас это не возможно ни для кого. И я скажу – Роберт прав.
- Так, так. Вечная проблема – отцы и дети. Дожили.- Он покрутил головой.
- Проблемы нет, папа. Не может быть никаких проблем между нами и теми, кто гнил за решёткой и колючей проволокой, кто до последнего вздоха оставался человеком.
- Нельзя же так однобоко смотреть на вещи.
-Послушай, папа. В то время только идиоты могли быть слепы. Каждый честный человек не мог молчать, видя дикое безобразие вокруг. Честных заставили замолчать пулей в лоб, а те , кто понимал и молчал, или напротив прославлял, так им было выгодно, выжили и благоденствуют поныне. И более того выдают себя за жертвы культа или прикидываются несведущими простачками. Они мол искренне проливали слёзы над его гробом. Кто поверит этому? Скажи, ты знал?
-Я верил Сталину.
- Это не правда.
- Как ты смеешь говорить в лицо отцу?
-Это мы, пятнадцатилетние, верили Сталину. Вы научили и заставили верить. И мы любили его и не скрывали слёз, когда его не стало.
Мы даже не верили вашей правде о нём, которую вы боитесь сказать всенародно даже сейчас. Но самое страшное для нас и не понятное, не произвол, не лагеря, нет! Где были вы? Где были ваши голоса, ваши сердца, ваши действия, ваш суд? Где? Вот, что нас потрясло. Кто ответит за всё? Кто? Молчите? Как и тогда, молчите.
-Ты слишком молод, сынок и мало знаешь. Ты даже циничен.
- Да, мы циничны,- хотел было сказать я, но промолчал. Я многое бы сказал им выжившим и благоденствующим, которых шокирует наш цинизм, грубая прямолинейность, скептицизм. Я знаю, что вы тешите себя надеждой, что я явление единичное. Не типично. Свою растерянность вы прячете за этой отговоркой - советской молодёжи чужд скептицизм. А я вот - скептик.
Я – советский до мозга костей. Я ненавижу любое проявление эксплуатации и насилия, ненавижу ложь и все человеческие пороки. Я люблю, когда голова и руки звенят от усталости. Я люблю музыку Чайковского и наслаждаюсь джазом, восторгаюсь русской пляской и с удовольствием дёргаюсь в ритмах чуждых вам танцев.
Я никогда не считал « Молодую гвардию» настольной книгой, но я влюблён в »Трёх товарищей» Ремарка, героев Хемингуэя, смакую прозу Ивана Бунина, Леонова. Мне противно видеть алкоголиков, но я люблю выпить в хорошей компании. И я такой не один. Я никогда не хотел быть белой вороной. Мы, сегодняшние, стоим одной ногой в прошлом, а другой в будущем. Мы живые люди, люди своего времени.
Нас отличает от всех предыдущих поколений способность критически осмысливать вещи и события. Каждое новое слово мы встречаем скептической улыбкой. Это наш щит, защита совести. Но я ничего не сказал им больше и пока они продолжали выяснять отношения, ушёл незаметно, по- английски.