Мы стояли у ларька и пили пиво. Моросило. И эта липкая морось сыпалась на головы, стекала с волос за воротник и дальше по спине, отчего всего передёргивало. Но мы стояли и пили. Больше нечего было делать. Народу было мало. За весь вечер только две девицы пробежали мимо, торопясь на сеанс в кинотеатр « Союз».
Скука. Слякотно. И вдруг к нам подходит Эрик.
-Салют, мальчики! Зябните?. Хотите погреться? Дело есть.-Мальчики оживились.
- Давай выкладывай, – сказал я.
- Не торопись, яки голый купаться. Сначала согреем озябшую плоть.- Он вынул из –под плаща бутылку столичной и торжественно блеснул зубами.
Мальчики пали ниц. Когда отзвенели пустые пивные кружки и улетела за ограду бутылка и нам стало теплее, Эрик сказал:- Дело вот в чём. Некто уже давно хочет, чтобы ему выправили мозговые извилины. Я бы это сам сделал, но-о…Обстоятельства, мальчики, складываются в вашу пользу. По рукам?
- Его портрет,- сказал я.
-Ты знаешь его. Кретин. Тот самый, что вчера скандалил.
- Меченый что ли? А когда его обработать?
-Когда хочешь. Можно сегодня. В семь он должен вернуться в общагу. Скорее всего пойдёт через парк. Только без свидетелей. И слишком не перестарайтесь. Припугните малость и скажите ему, что это за то. Он поймёт. Ну, ладушки, ребята. Ни пуха.
Он ушёл. Я взял ещё маленькую кружку и медленно сквозь зубы цедил пиво и смотрел в след удаляющемуся Эрику, пока его тёмная фигура не слилась с ещё более тёмными кустами.
- Хороший парень,- думал я, –свой в доску. Люблю я весёлых парней, верящих в силу своего кулака, могущих постоять за себя и за других, умеющих с чувством выпить, позубоскалить, вовремя сказать своё веское я.
Эрик был одним из таких парней. Наши общежития были рядом. Наши комнаты были напротив и жили мы на четвёртых этажах, и по утрам в выходные дни мы распахивали окна, садились на подоконники и договаривались о встрече. И каждое утро из соседних окон высовывались заспанные головы и жизнерадостно обещали отложить наши встречи на неопределённое время.
Но мы встречались и встречались довольно часто, едва ли не каждый день. По субботам в комнате Эрика организовывались мероприятия, под скромным лозунгом – приходите к нам на чай.
Пили «Московскую» из чайных стаканов, закусывали консервированной килькой в томатном соусе и варёной картошкой, рассказывали анекдоты весьма скабрёзные и неприличные, но когда приходили девочки, анекдоты носили невинный и политический характер. Мальчики часто бегали в туалет, поправлять причёски, модные коки без бриалина плохо держались. Особенно у Лёвы Волчека.
Совсем пацан. Золотой медалист. Ему семнадцать, но когда вы смотрите на его круглую бабью физиономию с добрыми негритянскими губами и широким, словно придавленным носом, на его жалкие старания выглядеть намного старше, вы обязательно подумаете, что он боится темноты и чёрных кошек и непременно крикнет мама, если его напугать. Но он пил наравне со всеми и не мог скрыть отвращения к питию, но всё равно пил усердно и прилежно, как ежедневно выполнял школьные задания в недалёком прошлом.
Когда Эрик покровительственно похлопывал его по плечу, уши его розовели от смущения и самолюбия. Он ещё житейски глуп, и когда поймёт это, будет возможно поздно. А может и нет. Сейчас глуп и оттого счастлив. В наш век только кретины могут быть счастливы. Они спокойны, наслаждаются тем, что имеют, и не думают о том, чего у них нет, ничего не требуют и ничего не делают.
Их мир ограничен четырьмя стенами и мысли их не выходят из дозволенных им рамок и потому они счастливы. Им плевать на водородные бомбы, на радиоактивные дожди, на то, что в мире нет сейчас ни одного ребёнка, в костях которого не было бы стронция-90, на культ личности, на всякие почины и движения, словом на всё, что отравляет жизнь, заставляет думать, волноваться, мучаться.
Я не допил пива и выплеснул остаток в лужу. Мы ещё потолкались у трамвайной остановки и потом пошли к парку. В парке ни души. Единственный фонарь уныло раскачивал собственную тень и его отражение тускло блестело в луже. Между стволами сосен и берёз было черно и густо пахло хвоей и размоченными в воде листьями.
К новому общежитскому корпусу прокладывали канализацию. У калитки дорога была разрыта и через канаву перекинута пара досок. Я был уверен, что он пойдёт здесь. Отсюда за пустырём пестрели окнами наши общежития и отсюда, если идти через парк и пустырь до них пять минут ходу, а если в обход, то добрых десять.
Дождь всё сыпал и, если он не идиот и не трус, то пойдёт именно здесь.
-Самое подходящее место,- сказал я, - ты останешься здесь и уберёшь доски, как только он пройдёт. Зачем? Чтоб назад не побежал.- Степанов было возмутился, но я сказал: – Нас пятеро, куда ещё.
Время в ожидании всегда тянется, особенно, если ты ничем не занят и считаешь минуты. Я уже выкурил три папиросы и собирался закурить новую, как кто-то тихо сказал : -Идут.-
Их было трое, но это были китайцы. Я ещё издали узнал их по голосам. Мы спрятались за стволы, чтобы не напугать их. Терпению и усидчивости их нужно позавидовать. На лекциях порой слышишь о таких вещах, которых не понять и на родном языке. А, вообще, понимают ли те, кто пишет, что они пишут?
Фонарь вырвал из темноты две фигуры.
- Тот, что справа, длинный, наш клиент,- сказал я.- Попутчика припугнуть, но - если, сами понимаете... А этот мой.
Я потушил папиросу о мокрый ствол берёзы и прижался к ней плечом. Они приближались. Я чувствую начинаю дрожать. Ладони становятся влажными, воротник душит. У меня перед дракой всегда начинается лихорадка, но она исчезает после первого удара.
Я не свожу глаз с его длинной фигуры. Этот Меченый, кажется, зовут Марком, я его видел несколько раз в общежитии. Он председатель студсовета. Длинный тощий малый с прыщавым лбом. У него от левой брови к виску шрам. Такой зигзаг. Провалиться на месте, если это след не от кастета.
Кто-то хорошо приложился. Видимо мало, если по словам Эрика, эта самая вредоносная гнида после замдекана. Одним словом, мерзкий тип.
Вот он, не замедляя шага, проходит по доскам. Идёт прямо на меня. За ним переходит канаву его попутчик. Вот он рядом. Я слышу его дыхание.
И тут я выхожу из-за ствола. Он отпрянул назад, остановился. А парень, что с ним, бросается в сторону, но натыкается на чей-то кулак и по- бабьи взвизгивает.
-Простите, пожалуйста,- говорю я,- у вас не найдётся закурить? Да вы не мандражируйте, я смирный. Ну дашь закурить?
- Я не курящий,- прохрипел он и оглянулся. Сзади стояло четверо и его спутник на коленях.
- А если пощупаю и найду.
- Попробуй,- сказал он не без угрозы.
-Ах, вот как мы заговорили.
Не успел я и глазом моргнуть, как земля рванулась из-под ног и я ощутил её затылком. Рот мой наполнился кровью и ещё чем-то твёрдым, острым. Зуб? Я приподнялся и выплюнул вместе с кровью свой зуб. Я вскочил, но не мог понять, где кто. Я видел мелькающие руки, головы, слышал глухие удары, лязг челюстей. Кто-то упал мне под ноги, кто-то завопил, причитая.
- Герман, беги! Беги!- слышу его голос. Я перешагнул через кого-то и подошёл к нему сзади. Он держал за куртку кого-то, кажется, Женьку, и бил его короткими ударами в живот. Я перехватил его руку, рванул назад. Он повернулся ко мне лицом. Оно было белое, как ствол берёзы. Я ударил туда, где чернел открытый рот. Голова его метнулась назад, но он успел перевернуться, упал на руки и тут же вскочил. Но я опередил его и он снова упал, ударившись спиной о ствол.
На этот раз он поднимался медленно. Я шагнул к нему. Он встал, прислонился спиной к стволу. Ждал. Кто-то появился сбоку от него. Он оторвался от ствола, двинул того ногой и вдруг я ощутил на своей щеке его горячее дыхание. Всё произошло мгновенно. Острая боль под диафрагмой и яркая вспышка пламени в глазах и я проваливаюсь во тьму. ..
Открываю глаза и вижу косматые тени и бледные пятна лиц. Они склонились надо мной и о чём-то говорят, но я не разбираю слов из-за звона в ушах. Мне помогают подняться.
-Где он?- выдохнуд я.
- Вон лежит.
Кто-то злобно выругался, сплёвывая. Голова гудела и трещала, как поутру после обильной попойки.
- Степанчик вовремя перепрыгнул канаву,- захлёбываясь слюной, говорил Женька,- мы его здорово обработали.
Я подошёл к нему. Он встал на четвереньки. Потом медленно стал подниматься. Мы стояли молча и ждали. Цепляясь за ствол берёзы, он выпрямился.
- А… всё ясно,- глухо произнёс он, –новый друг Шаргородского.- Я вздрогнул. Вот кретин. Надо было уйти сразу.
- Что?- Он сплюнул и чёрным испачкал себе подбородок:- Что ты хотел? …Думаешь испугали?... Шаргородский любит всё делать чужими руками. Передай ему. Зря старается…Ничего не добьётся.
- Ну и чувак,- Степанов засмеялся, –ты ещё Интернационал спой.
-Заткнись! Заткни фонтан!- сказал я Степанову со злобою, внезапно охватившей меня, и отошёл в сторону, и чуть было не столкнулся с Германом. Тот всё ещё прижимался к стволу и дрожал, поскуливая. Я слышал как мерзко стучат его зубы.
-У слизняк. Тля капустная,- прошипел я не находя подходящего слова этой двуногой размазне. Мне хотелось выместить на нём злость и стыд, но я сунул руки в карманы и пошёл пустырём в общежитие.