Этот дворец — назвать его иначе не поворачивался язык — стоял на отшибе, как будто демонстративно отвернувшись от города, фасадом в сторону перегораживающего горизонт горного хребта. Четыре мощные колонны попарно поддерживали треугольный фронтон с барельефом в виде могучего рудокопа с киркой в мускулистых руках. Портал был слегка утоплен в карминовые стены, что было вполне разумно и практически оправдано, учитывая положение здания на вершине холма, где свирепые зимние ветры могли у самых дверей бесцеремонно швырнуть в лица посетителей горсти колючего снега и намести сугроб, через который перебираться пришлось бы разве что на четвереньках. К величественной двустворчатой двери вела пологая лестница — по такой и старец мог добраться до входа, не испытывая одышки. Дотошный народ не замедлил окрестить это сооружение как «Замок», и это слово прочно вошло в местный лексикон. По-другому его не называл ни стар, ни млад. Стоять бы этому красавцу в центре города, украшая какую-нибудь площадь с памятным названием, так нет же — отгрохали его за городской чертой, а точнее в стороне от города. Более того, он стоял повернувшись к нему спиной, надменно демонстрируя оскорбительное пренебрежение. Возможно, такое положение «Замка» строители могли бы как-то оправдать, например, эстетическими вкусами служебного люда, наполнявшего его с утра и до вечера. Ведь, случись оказаться «Замку» в черте города, этому люду из всех окон пришлось бы созерцать скучный городской пейзаж с многочисленными похожими один на другой панельными и кирпичными зданиями жилых домов, а то и скопище одноэтажных жилых бараков, ощетинившихся шестами телевизионных антенн — возможно, убавился бы тогда трудовой энтузиазм. Трудовой энтузиазм полагалось приветствовать. Смотреть на такой пейзаж из окна — плакать хочется. Но что такое какие-то слёзы? Мелочь. Когда и кому они, солёные, уж очень сильно портили жизнь? Да и так уж ли основательно они влияют на трудовой энтузиазм? На этот счёт можно поспорить. Важнее другое: такое положение «Замка» к городу явно демонстрировало пренебрежение ко всему суетному городскому и, конечно, если вдуматься, прежде всего к персонам, осуществляющим власть. Такое мог себе позволить заказчик с крепкой волей, умеющий настоять на своём, либо личность, имеющая наверху основательно «мохнатую лапу». Трудно сказать, как стоял вопрос при согласовании проекта строительства с сильными мира сего. Были ли разногласия и, если были, то как они уладились — одно можно сказать: заказчик был незаурядной личностью и умел настоять на своём. Таким он и был, недаром он сыскал в рядах сослуживцев прозвище, в некотором роде как бы созвучное партийной кличке — Медведь. Да Медведь, откровенно говоря, и в самом деле имел опасную привычку не считаться с мнением вышестоящих инстанций и во всём умел ставить на первый план свой интерес и свои пристрастия. Например, он мечтал иметь рабочий кабинет с видом на горы, и эту мечту, несмотря ни на что, осуществил. Глядя по утрам на восходящее из-за гор солнце, Медведь частенько мысленно повторял строку из известного детского стишка про дом, который однажды построил некий мальчишка Джек. Естественно, имея ввиду под последним себя.
И вот такое сооружение с колоннами, с какой стороны ни посмотри — настоящий дворец, выкрашенное в карминный цвет, с вызывающей ярко-зелёной крышей, поблёскивающее регулярно мытыми стёклами, возвышалось в тундре, на отсыпанной гравием площадке посреди окружающей эту площадку тундровой мокрети — среды обитания куликов и прочей болотной живности. Четыре полу утопленных в кирпич колонны разместились у широкого входа в вестибюль, красные ковровые дорожки вели на этаж, где располагался внушительный, едва ли не со спортивный зал, кабинет начальника. Входящего в приёмную встречал изучающий взгляд высохшей от усердия секретарши — женщины неопределённых лет с узкими, не знавшими губной помады губами. Дверь, ведущая в кабинет, с ручкой в виде разъярённого, оскалившегося медведя, искусно отлитой из чистейшей бронзы, невольно обращала на себя внимание, изготовленная не из какой-то сосны или ели, а из древесины поблагороднее, возможно, дуба или лиственницы, недвусмысленно показывающая, что хозяин кабинета фигура далеко не из простых. Поэтому даже беглый взгляд на эту дверь заставлял посетителя подтянуться и одёрнуть пиджак. Войдя же в кабинет, новичок непроизвольно поднимал глаза на массивную люстру, держащую в своих растопыренных бронзовых лапах хрустальные сверкающие светильники. Внимание посетителя немедленно привлекала и огромная, почти во всю стену, геологическая карта, которую непосвящённый мог воспринять как гигантское красочное панно, созданное восторженным художником-авангардистом, не поскупившимся на краски и сотворившим так, что красное соседствовало с зелёным, а синее с жёлтым, и всё так хитро переплеталось, что создавало некую иллюзию загадочной таинственности. На внешней стене между окнами, которые в любую минуту могли быть прикрыты тяжёлыми портьерами из красного бархата, висела большая картина в позолоченной раме с изображением сурового ландшафта, видимо, во вкусе хозяина, с синими озёрами, скалами, залесёнными холмами и нахмуренным небом. На другой стене позади огромного письменного стола висел, как и положено, портрет покойного вождя, зорко всматривающегося в каждого вошедшего, словно проверяя его на добросовестность. Справа от стола, на приставном столике уместился коричневый полированный ящик, по виду напоминающий большой радиоприёмник, со множеством тумблеров и с крохотными выпученными прозрачными глазками под каждым, загоравшимися при включении зелёным — новое по тем временам устройство, селектор для экстренной связи руководителя с подчинёнными. Большая с зелёным абажуром настольная лампа примостилась у левого края письменного стола. На остальное вошедший в кабинет не сразу обращал внимание, потому что это были мелочи и, конечно, в изрядном количестве деловые бумаги. И если посетитель был человеком наблюдательным, то он непременно отмечал, что столу для заседаний придавалось очень скромное значение, по сути это был даже не стол, а столик персоны на четыре: похоже, что хозяин кабинета ко всякой коллегиальности относился без должного почтения. Стульев же для гостей имелось достаточное число — чинными рядами они стояли вдоль стен, образуя фигуру, похожую на букву «П», несколько нарушенную входной дверью.
Хозяин кабинета, невысокий, иной сказал бы, коренастый, с волевым подбородком прирожденного командира, с чёрными проницательными глазами за стёклами модных очков в золотой оправе, одетый в безукоризненно сшитый модного фасона костюм из ныне уже забытой шерстяной ткани, так называемой «жатки», запоминался с первого взгляда и надолго. Удивительно, что входящие в кабинет все как один мысленно восклицали: «Да это же настоящий босс! Он же как из голливудского фильма!». И уже, делясь впечатлениями от первой встречи с его подчинёнными, слышали в ответ: «Нет, он не босс, он Медведь. А Медведь, потому что сильный». Внешне сидящий за столом начальник и в самом деле чем-то напоминал киношного босса, но было в нём ещё и то, что поднимало его выше простой начальственной персоны — нечто гроссмейстерское, сочетание твердости духа с незаурядным умом, особо проявлявшееся в манере говорить, неторопливо подбирая и взвешивая слова, смотрелось в его облике.
Конечно, командующий полками исследователей полярных недр, большой геологический начальник имел имя, отчество и фамилию. А прозвище Медведь, пришедшее в голову одному из поклонников его административного таланта, со всех точек зрения уважительное, если не сказать больше почтительное, быстро распространилось среди многочисленных сотрудников от самых небольших по чину и званию до персон, занимавших более высокие должности.