К чему только не привыкает человек! От вечных льдов до палящих пустынь распространилось это неприхотливое создание, заселив самые глухие уголки планеты.
Набеги, катаклизмы, голод, объясняют ученые мужи, переселения, запустение некогда многолюдных городов, ставших гробницами и храмами забытых цивилизаций. Но нам ли, детям и наследникам тех дорог разъяснять, отчего не в нашей столь непритязательной природе жить, что в храмах, что в гробнице?
Думала ли маленькая девочка, бродя по питерским мостовым под неспешные рассказы бабушки о прошлом, что этот город может стать чужим? Что неведомый рок, призвавший три столетия назад её предков в топи гиблых болот воздвигать то, что станет их гробницей и храмом, рано или поздно настигнет и её?
Очевидно, бабушка знала больше, чем стремилась рассказать внучке. Ее напевное повествование о придворных дамах елизаветинской эпохи, блистательных кавалерах екатерининского двора порой сбивался, утрачивая стройность и обращая вдохновенную песнь в невнятное бормотание забывшего урок ученика.
– Ну, бабушка! Расскажи! Что дальше было?! –приставала внучка, теребя рукав пожилой женщины.
– Не знаю. Не помню! – отмахивалась от неё бабушка.– Не могу, не поймёшь, рано тебе ещё, – смягчалась порой старушка под натиском детского любопытства, –понимаешь, судьба у них была другая, она на всём их роду прописана. Подожди, вот подрастёшь, всё узнаешь, всё тебе расскажу!
Что стоит обмануть детскую наивность, с её убеждением, что бабушка всегда будет рядом?
Как часто вспоминала Маргарита это бабушкино упорство! Как корила себя, что столько времени проведя с ней, так о многом не успела расспросить! Бабушка жила в своём, отдельном мире, в котором восемнадцатый век, когда их великий пращур дерзал собственным росчерком пера утверждать указы от имени самой Екатерины, занимал куда больше места, чем век нынешний.
Девятнадцатый век лишил потомков благородного рода прежнего аристократического блеска, но сохранил их имена в зданиях, мостах и железных дорогах имперской столицы, вырубив золотом в фойе «Горного института».
Всё это легло немалым грузом на плечи юной Маргариты, когда пришло время определяться в жизни. Мать настаивала, что дочь должна продолжить семейные традиции и поступать в архитектурный.
Маргарита же считала минимум недостойным плеяды славных предков пытаться продолжать то, к чему не чувствовала никакого призвания. Предпочтя совершенно иную стезю, выбрав биофак. Мама отнеслась к этому с пониманием.
Мама Маргариты была человеком совершенно другой эпохи. Пройдя непростой карьерный путь до значительных постов по строительству и архитектуре, она наверняка могла бы немало поведать об испытаниях, выпавших в двадцатом веке на долю семьи, связанной кровными узами чуть ли не со всеми благороднейшими родами империи. Но никогда об этом не распространялась.
И если в разговоре с дочерью невзначай проскальзывала запретная тема, умолкала, хмурилась, недовольно выговаривая: «Ты ещё на улице где-нибудь об этом брякни!»
Маргарите подобные предостережения были ни к чему, она и сама прекрасно понимала, что обсуждение родословной – плохая тема для студенческих вечеринок. Но подобный
подход матери не разделяла, даже осуждала. Ей был чужд и непонятен тот безотчётный страх, который испытывала мать от всего, что внушало Маргарите только почтение и гордость.
И если бы всё ограничивалось только непониманием!
Для Маргариты переход мамы на ответственный пост в городском правительстве ознаменовался установлением жесточайшей финансовой диктатуры. Ни одной сколь-нибудь ценной вещи больше не могло появиться в доме без товарного чека. Бережно сохраняемых теперь в стопках «архива расходов».
В то же время другие, её личные вещи исчезали.
Письма, фотографии незаметно пропадали и раньше, но теперь Маргарита лишилась всех упоминаний о бабушке, фотографий, памятных безделушек и даже дневника, в котором пыталась сохранить некоторые её рассказы.
Настоящим апогеем маминой страсти заметать следы стало исчезновение части фотографий из свадебного альбома, вскоре после её бракосочетания. Этого Маргарита снести уже не могла, закатив грандиозный скандал.
Семейные бури стихли лишь с решением мамы «вернуться в родовое гнездо», коммуналку на канале Грибоедова, оставив молодым свою, заработанную честным трудом отдельную квартиру.
Вполне приличные апартаменты по меркам девятнадцатого века «на Грибоедова» занимал ещё их прадед.
Внукам досталась лишь библиотека – комната в коммуналке, последний клочок былого великолепия, единственное, что тем удалось отстоять за минувший век.
Героиней последнего эпизода этой столетней обороны общепризнанно считалась бабушка, которая на заре шестидесятых, когда в доме начали капитальный ремонт, вследствие повреждений от взрыва авиабомбы, просто отказалась покинуть квартиру. Она сохранила библиотеку несмотря ни на что, так и продолжая жить на стройплощадке, в бочке. Здесь она и оставалась до конца своих дней.
Маргарита понимала, что все эти семейные ссоры, разногласия с матерью – лишь следствие. Слишком безжалостен был к их семье двадцатый век, слишком тяжёлым грузом лёг он на хрупкие женские плечи.
Единственное, что ее по настоящему беспокоило – психологическое состояние матери. С тревогой видела она, во что обходится её милой, доброй, патологически честной и ответственной маме тащить на себе такую ношу – спасение архитектуры Петербурга. С жаром убеждала её прекратить свою работу в правительстве, прекратить эту безнадёжную, бессмысленную борьбу. Что не в то время вступила она на этот пост.
Мать со всем соглашалась, всё обещала и продолжала нести свой крест, игнорируя увещевания дочери.
Пока наконец в ходе очередной реорганизации вследствие очередной правительственной программы маму с почётом не отправили на пенсию. Маргарита была счастлива. Мама считала, что и нереализуемую строительную программу, и реорганизацию затеяли лишь для «зачистки поля» нужным людям, но приняла свою отставку если и не с радостью, то, как минимум, с облегчением.
Так, скромным торжеством без излишней помпезности город отметил окончание трёхсотлетней службы династии зодчих, проводив на заслуженный отдых последнего прямого потомка Бушей и Камерон.
То, что они с мамой – последние из оставшихся на земле прямых потомков рода Камерон, стало для Маргариты такой же неожиданностью, как и для её ничего не подозревавшего мужа.
С той лишь разницей, что она была к этому готова, а он нет.
Как жалела она, что взяла его на тот роковой юбилей Скавронского! Она решила ехать в Москву из любопытства, ей очень хотелось увидеть хоть кого-то из родственников, о которых так много слышала, но никогда не видела.
Не было дня, чтобы она не вспоминала тот момент, потрясение мужа, момент, разверзший поток несчастий её жизнь.
И всё сводилось к одному.
Происхождение всегда относилось к интимной части её жизни. Она никогда не думала и не знала, как на это могут реализовать окружающие. Потрясение мужа было для Маргариты неожиданным и странным. Изо всех сил она пыталась всё это как-то смягчить, обратить в шутку, старалась не реагировать на обрушившийся поток подозрений и упрёков. Всё тщетно.
Больно было видеть, как изменились их отношения, как отдалялся столь близкий ей человек. Муж стал нелюдим, то торчал на работе, то подолгу молчал, застыв перед зеркалом.
Наверное, она просто устала прощать. Тогда ей казалось, что она делает всё, но не видит шагов в ответ.
К последнему разговору с мужем она готовилась давно, задолго до того, как после смерти Скавронского её официально провозгласили наследницей рода Камерон.
Но и в этом совпадении трудно было не видеть распростертой десницы рока.
Наследство Скавронского было лишь катализатором.
Наверное, это было жестоко. Маргарита осознанно шла на разрыв. Но разве в том не была мольба о помощи? Надежда, ожидание того самого ответного шага?
Конечно Маргарита хотела, чтобы у её сына был отец, но она не должна и не желала жить с чужим человеком.
Как жалела она обо всём сделанном, сколько бы дала, чтобы остановить ту прежнюю себя!
В постигшем мужа ударе Маргарита винила только себя.
Потянулись долгие недели и месяцы больничных коридоров, муж почти не говорил, и практически ничего не помнил.
– Это «блокировка», защитная реакция, – пояснял лечащий врач, – теперь нужен только покой. До положительной динамики не надо ничего форсировать.
Но «положительной динамики» не было, что заставило пересмотреть первичный диагноз. Привыкающей к плохим новостям Маргарите подтвердили худший прогноз.
– Быстро прогрессирующая опухоль головного мозга, – констатировал нейрохирург из «Поленова», – операбельна, шанс есть, я считаю, надо пробовать, тянуть нельзя. Вы не виноваты, – успокаивал он кающуюся женщину, – опухоль развивалась давно, при таких симптомах возможны и галлюцинации, и изменение личности, вы не виноваты, это болезнь.
А жизнь Маргариты теперь делилась по датам назначенных операций, чтобы снова и снова узнавать об их отмене, день за днём, месяц за месяцем.
Как-то после очередной отмены назначенной мужу операции разъярённая Маргарита ворвалась в кабинет нейрохирурга, требуя разъяснений: почему? И когда всё это кончится?
– Когда? – протянул врач, подняв отяжелевший взгляд на отчаявшуюся женщину. – Хотел бы я знать когда, и я хотел бы знать, почему наши же шунты я покупаю за свой счет. И кого здесь вообще оперируют по ночам?
И продолжил, упершись в Маргариту пристальным, тяжёлым взглядом:
– Вот если бы вы могли вывезти мужа в Германию…
– В Германию?! –опешила Маргарита. – В Германии врачи лучше?!
– «Лучше»? – ухмыльнулся медик. – Да у нас операций подобных вашей за год проводилось более трехсот! А во всей вместе взятой Европе только шесть. Тут и разница в законодательствах, и…
Я готов оперировать вашего мужа. Но, к сожалению, сегодня это возможно только в Германии. Здесь… – Хирург с чувством грохнул стаканом о стол.
Испытания, выпавшие Маргарите, в полной мере разделила ее мать, которой они оказались не по силам. Маму поразил инсульт, обрушивший на несчастную дочь новую лавину забот.
К счастью, мама оправлялась хорошо, выглядела вполне дееспособной, только перестала узнавать буквы, совсем разучилась читать.
Для истерзанной дочери это было знамением.
Она хотела увезти мать из библиотеки, ставшей для неё символом всех проклятий уходящего во тьму веков рода зодчих. Та отказывалась наотрез, утверждая, что сроднилась с этими шкафами и сама стала частью «Камероновой галереи», как в шутку называла свое жилье ещё их бабушка. Но мистический ужас Маргариты был неодолим, а у мамы не было сил сопротивляться, она сдалась, выпрашивая у дочери ещё хоть только пару дней.
Вызов следователя обрушил всё, что ещё связывало Маргариту с безоблачным прошлым.
Мама ещё лежала на полу с небольшой, почти бескровной ранкой у виска, распластавшись лицом вниз в своем любимом голубом халате.
Такая маленькая и хрупкая, на фоне старинных дубовых шкафов «библиотеки Камерона»! Маргарита ничего не понимала, не реагировала на окружающих, лишь настоятельные
требования следователя проверить наличие ценных вещей на время привели её в чувство.
Вокруг царил необычный беспорядок, но Маргарита слишком хорошо знала эту комнату, где с её младенчества каждый предмет сохранял свое место.
Вещи, книги, всё было здесь, она не видела лишь пары маленьких интерьерных акварелей, оставшихся от бабушки, но зная мамину страсть «заметать следы», разве могла она что-то утверждать?
Единственное, на что Маргарита пыталась указать следователю, что в комнате явно рылись. Мать никогда бы не допустила такого беспорядка.
– Наличие беспорядка свидетельствует в первую очередь об отсутствии попытки скрыть улики! – высокомерно констатировал следователь, ухмыльнувшись в густые чёрные усы. – Следов борьбы нет, соседи ничего не слышали, деньги, ценные вещи на месте, – деловито подвёл он итог с казённым сочувствием, – пожилая женщина затеяла приборку, упала, а что вы хотите? Обычная история. Тем более у неё был инсульт. Никакого криминала здесь нет, – подытожил он результаты своего недолгого следствия.
И до того ли было Маргарите?
Скопленных мамой денег за годы честной государственной службы вполне хватало на похороны, но этого было недостаточно ни для жизни, ни уж тем более для лечения мужа в Германии. Пенсия которого обращалась в пыль с той же стремительностью, как курс рубля на валютной бирже.
Пришлось Маргарите достать запылившийся диплом.
– Попробую найти что-то профильное, – делилась Маргарита с последним из оставшихся с ней близким человеком.
Сыну пришлось до срока повзрослеть к своим девяти годам. Он давно перестал спрашивать про отца, понимая как тяжела для мамы эта тема, серьёзно, по-взрослому ухаживал за бабушкой.
Маргарита лелеяла надежду, что сын не помнит того злополучного дня, тех слов, которые наговорили они с мужем.
Но когда однажды сын остановился на том месте, где упал его отец, и застыл точно так же, как тот, перед стеной, на которой когда-то висело выброшенное Маргаритой зеркало, всё в ней похолодело. Всё естество пронзил ужас от сознания, что ничего не кончено, не она последняя наследница рода Камерон!
Навязчивая мысль защитить сына, заслонить и уберечь было единственным, что давало ей силу и смысл к существованию. Подобно матери, Маргарита сожгла всю переписку Скавронского, уничтожила всё, что могло хоть как-то намекать на аристократическое происхождение сына.
Однако, было и то, что она уничтожить не могла, – город, с его дворцами, мостами и храмами, возвышавшимися над ней гробницами её предков. Она брела по нему, убеждая себя только в одном – она последняя.
– Микробиологи нам, конечно, нужны, –удивлённо глядела на Маргариту женщина в институте защиты растений, – но понимаете, оклад три тысячи четыреста и это всё, что мы можем предложить. Дорогая моя, бежать отсюда надо, а не на работу устраиваться!
– Три четыреста! – жаловалась Маргарита сыну. – Я и не думала, что такие зарплаты бывают! Это что же? Месяц работать только чтобы коммуналку оплатить?!
– Завтра на почту выхожу, – известила она в другой день. – График замечательный, говорят, можно до трёх почту разнести и свободен, обещают девять тысяч в месяц! Потом добавят.
Однако на следующий день к трем она не вернулась, приплелась к половине седьмого и рухнула на диван.
– Обувь не подходит… – сдавленным голосом жаловалась Маргарита. – Ещё и эта сумка с почтой, руки болят!
На второй день она пришла ещё позже, но уже с решительным видом и без нытья.
– Я туда больше не пойду, – твёрдо объявила Маргарита.
– Я устроилась уборщицей в тот новый дом на углу! – возбужденно сообщила она сыну спустя пару дней. – Там охрана, свой дворник, мне только наводить порядок в подъездах. Жаль, платят всего шесть тысяч, зато график свободный! Когда удобно, тогда и выходи! Здорово ведь? – делилась она. – И рядом, и тебя из школы всегда встречу и с музыкалкой и спортивной никаких проблем, а там наведу порядок, и буду поддерживать, график составлю, где мыть, где мести, где пыль протирать.
С работы на следующий день она вернулась уставшая, но счастливая.
– Весь дом перемыла! – отчиталась она. – Завтра протру везде пыль, подмету, будет у меня чистота идеальная!
Но на следующий день сын застал её злой и подавленной.
– Зараза, – изливала душу Маргарита. – «Я, – говорит, – ещё вчера обратила внимание, что вы пыль не протерли, а сегодня, похоже, вы и мыть не собираетесь!» Представляешь? Эта зараза мне выдаёт! «У нас, – говорит, – дом элитный, жильцы состоятельные, нужно всё успевать каждый день!» Представляешь? Каждый день мыть весь дом! И это за шесть тысяч! Дом у них элитный! Жильцы состоятельные! Так какого же вы шесть тысяч платите?! Жаль, что не в рожу я ей этой тряпкой залепила… – не могла успокоиться Маргарита. – В общем, я там больше не работаю.
Третье место уже не вызывало у неё каких-то сильных эмоций. Оформившись в «уборке офисов», она просто стала ходить на работу. О работе особо не рассказывала.
– Да и что рассказывать? – со своей обычной легкой улыбкой отвечала она на вопросы сына. – Работа как работа. Только, говорят, с днём зарплаты у них вечно проблемы, могут по две недели не давать, да и с трудовой книжкой у них зарплата семь тысяч, а без трудовой восемь, говорят «за вычетом подоходного», чушь, конечно, хотелось бы по-нормальному оформиться и работать, да где же такое найдёшь?
Офис, который достался Маргарите, находился довольно далеко, в районе «Автово». И занимал почти весь четвёртый и пятый этажи большого, невзрачного здания красного кирпича в производственной зоне.
Но внутри! Это был один большой зал, поблескивающий сквозь стены стекла непривычной радикальностью черной и красной отделки «хай-тека». Пространство делил нависающий балконом остаток верхнего этажа. Нижний ярус занимали стеклянные кубы кабинетов, потрясающие абсолютной прозрачностью, и диваны в том же стиле «хай-тек», из никеля и дерматина.
– Мы занимаемся проектированием, трёхмерным моделированием и специализируемся на московский рынок, – представляла статная симпатичная секретарша место её новой работы, – все деньги там, в Питере рынка нет. Основная деятельность проходит через интернет, так что и посетителей у нас немного.
На недоумение Маргариты, зачем тогда содержать такой огромный офис, секретарша сухо пояснила:
– Мы пытались перенести всю деятельность в интернет, но это был неудачный опыт.
В обязанности Маргариты входило поддержание идеальной прозрачности стеклянных кубов и полного порядка в офисе, чем она должна была заниматься два раза в день.
Работы было немного. Вся компания, занимавшая пустынную залу, состояла из секретарши, бухгалтерш, располагавшихся в одном из кубов, двух директоров, да двух программистов, затерявшихся со своими компьютерами где-то на верхнем ярусе. Редки были и посетители, решающие свои дела с директорами, за звуконепроницаемым стеклом.
Привыкшие к людским потокам городов знают, что и в мелькании толпы попадаются лица, которые врезаются в память надолго.
В очередном посетителе, фривольно беседующим с директором за стеклом не было ничего странного, разве чрезмерная бледность, подчеркнутая чрезмерной чернотой волос, но Маргариту будто прошило током, когда незнакомец за стеклом остановил на ней свой задумчивый взгляд. Она не понимала, почему, но он казался ей очень знакомым.
– Кто это? – спросила она выпорхнувшую секретаршу, с которой у неё сложились доверительные отношения.
– Испанец, – отрапортовала та на бегу, – город заключает договор на подсветку архитектурных памятников. Это представитель испанской фирмы. Художник-осветитель. Очень интересный контракт!
Очевидно, испанец приходил не раз, но не в часы работы Маргариты.
Однако однажды он заявился во время ее вечерней уборки, когда офис был уже пуст, обозначив свое появление громкой и долгой тирадой на французском. Маргарита отложила тряпку, чтобы объяснить иностранцу, что офис закрыт, рабочее время закончено и пусть он приходит завтра! Вполне приличный французский ей достался в наследство от бабушки. Иностранец удивлённо посмотрел, и произнес на чистом русском языке:
– И почему с таким французским мы моем пол?
– Да потому что российскому рынку труда что французский, что латынь! – по-французски огрызнулась Маргарита, намереваясь продолжить своё занятие. Но домыть полы в тот день ей не довелось.
Возможно, эту историю можно было бы представить как самый фантастический городской роман между полномочным представителем иностранной компании, ведущей переговоры с городскими властями, и уборщицей.
Впрочем, на следующий день, Маргарита там уже не работала.
Художник-осветитель оказался не совсем испанцем.
Впрочем, кем он оказался, для Маргариты становилось всё более и более запутанным, чем больше она о нём узнавала. Напористый, общительный, умеющий быстро расположить к себе Жан, как он просил себя называть, утверждал, что родился в России. Его предки, принадлежавшие к древнему дворянскому роду, в годы революции бежали во Францию, родители были из той волны эмигрантов, что на волне патриотизма пятидесятых вернулась в СССР, где он и появился на свет, получив вполне русское имя. Но советская действительность оказалась им не по нутру, и при первой же возможности они бежали обратно, где Жан вновь сменил имя и заканчивал образование уже в Америке.
В голове Маргариты не помещалось, как, имея родителей во Франции, дом в Америке, иметь британское подданство и работать в испанской компании, да ещё и располагавшейся в мальтийском торговом представительстве?
И что ей до этого? Ей просто нравилось быть Золушкой.
Ей нравились лёгкость и непринужденность его общения, ощущение твёрдости мужского плеча. Тема языков превалировала в начале их знакомства, Жан был настоящим
полиглотом, даже жаловался, что в этом есть большое неудобство. В разговоре с собеседником он мог не замечать, как переходит с одного языка, на другой.
– Но думаю я по-русски! – утверждал он многозначительно.
Багаж Маргариты был куда скромней, она действительно немного знала латынь, когда-то даже читала с бабушкой Цицерона. Совсем плохо, в рамках школьной программы изъяснялась на немецком.
И как-то в припадке откровенности призналась Жану, на его заявление: «Долг каждого дворянина знать язык своих предков», что как раз языка своих предков она не знает.
Тут же сжала зубы в неловкой паузе, осознав, что сказала слишком много. Тема предков, которой столь вольно бравировал Жан, для Маргариты была запретной.
И всё же она ощущала непривычную лёгкость в общении с Жаном. Может, от того, что ей давно не хватало близкого человека, а может, потому что не питала в отношении него никаких иллюзий.
Она искренне делилась всем, чем могла – смерть мамы, история с мужем. Ей нравилось, сколь серьёзно Жан относится к каждому её слову, являя истинно дворянское благородство.
Маргариту оформили в представительстве на какую-то должность, и она впервые в жизни получила зарплату в долларах. На выяснения, в чём же теперь заключаются её обязанности, Жан с улыбкой отвечал:
– В первую очередь хорошо выглядеть! Потому что обязанности твои теперь сугубо представительские – будешь представлять мне Петербург!
И Маргарита честно выполняла свою работу, таская Жана по самым интимным уголкам города своего детства. Ей уже было не до чего, она просто была счастлива.
Единственное, что омрачало это счастье, – работа Жана в Петербурге подходила к концу.
Она жила неизбежностью их расставания.
Полной неожиданностью, даже шоком для Маргариты стало заявление Жана, что его юристы согласовали условия лечения ее мужа в специализированной клинике Кельна. Их фирма даже готова профинансировать его в рамках своей программы благотворительности! Он долго втолковывал обалдевшей Маргарите, что эти расходы для его испанской компании вовсе не убыточны, что деньги вернутся через налоговые и прочие отчисления согласно испанскому законодательству, но только за дорогостоящую операцию. Фирма не может брать ответственность за всё! За длительную последующую реабилитацию должна отвечать Россия, а пребывание, транспортировка и прочие накладные расходы лягут на неё.
И его юристы готовы подготовить Маргарите полный пакет документов, включая обеспечение средствами, например, за счёт передачи прав на их совместное с мужем имущество.
– А ты с сыном можешь переехать ко мне, – произнёс он серьёзно в ответ на её долгий, вопросительный взгляд. Маргарите действительно надо было основательно подумать.
– Думай, – великодушно согласился Жан, – но я хочу, чтобы ты знала, что в любом случае у тебя есть выбор – отправишься ли ты с мужем в Кельн или со мной в Барселону.
Подобный выбор перед Маргаритой не стоял. С мужем ее связывали сын да чувство вины, обратившееся теперь в благодарность и за счастливые прошлые годы, и даже за саму возможность подобного выбора. Ведь по сути, чужими друг другу они стали задолго до его приступа.
Подписывая подготовленные юристами документы, она ставила точку в своих отношениях с мужем, с лёгким сердцем и чувством до конца исполненного долга.
Она даже не поехала провожать его в аэропорт.
Вместо этого отправилась бродить по граниту набережных с опущенной головой, разглядывая мягкие волны поблескивающих свинцом каналов.
Подводя черту под всей своей прежней жизнью, Маргарита грустила, что ей нечего оставлять, не с кем прощаться и не о чем жалеть в городе ее предков.
Но было одно место, куда не прийти она не могла. Она долго стояла, глядя в воду канала Грибоедова, набираясь решимости вновь подняться в квартиру прапрадеда, коммуналку с «Камероновой галереей», убившей ее мать.
– Так, а там нет ничего! – удивлённо сообщила соседка, радостно встретив и усаживая Маргариту к чаю. – Хочешь, открою, посмотри! У меня ключи ещё от твоей бабушки, мы тут все и за мамой ухаживали, после инсульта, там бригада грузчиков целую неделю работала, всё вывезли! Даже стеллажи разобрали!
Пред ошарашенной Маргаритой предстали пустые стены разорённой библиотеки.
– И крутился тут один, иностранец, бледный, кучерявый, – тараторила соседка, – мы все думали, что ты ему эту комнату продаёшь!
Маргарита ничего не понимала. Ведь ей только сейчас предложили подписать документы! Ей нужны были объяснения.
В торговом представительстве царила суета. Офис компании выезжал. Приёмная была заставлена какими-то ящиками, коробками, кругом носили оргтехнику, папки. Маргарита требовала встречи с Жаном, но того на месте не было, и растерянная секретарша предложила ей дождаться в его кабинете.
Огнедышащей львицей ворвалась Маргарита в кабинет Жана, мечась в нём как в клетке. Кабинет был пуст, вдоль стен стояли какие-то картины, коробки с мелочами.
Вдруг она остановилась. Её гнев мигом рассеялся, раскатом прогремевшего над головой грома. Подобно безжизненной статуе замерла она, упершись взглядом в две маленькие акварели, с изображённой на них парчой колонных залов под вереницей столь знакомых ей гербов. Это была та самая пара интерьерных акварелей, что пропали из библиотеки в день смерти её матери!
Мир вокруг рухнул вместе с той прекрасной сказкой о Золушке, в которой она пребывала последнее время. В раскрывшейся бездне уже совсем по-иному представала и «случайность» их первой встречи, и его «бескорыстное благородство».
Рассудок остолбеневшей Маргариты сдал, не в силах связать смерть матери и Жана, ставшего ей столь близким человека. Его заполнял лишь ужас загнанного в ловушку зверя. Проклятие рода зодчих вновь дышало ей в лицо, глядя сквозь картонные глазницы акварелей.
И если в ужасе, сковавшем её естество, и оставались какие-то мысли, это были мысли о сыне.
– Я последняя!!! – кричала Маргарита во тьму веков, всем поколениям ушедших предков.
В ответ балтийский ветер с воем рушился на город, предрекая северной столице очередное наводнение. Синоптики тревожно извещали о всё новом, и новом подъеме уровня Невы.
Но хрупкой женщине, под порывами ветра крепко сжимающей малолетнего сына, до этого не было никакого дела. Подобно своему великому предку, день в день, ровно двести лет спустя, бросив всё, тайно, под покровом ночи бежала из Петербурга Маргарита, прижав к сердцу только самое дорогое, что у неё есть.
Наводнением ознаменовал город проводы наследницы трехсотлетней династии зодчих.
Дождем и ветром омывая путь последней из рода Камерон.