С кинематографом я познакомился в далеких шестидесятых в возрасте 4-5 лет. Тогда у нас еще не было телевизора, а во всей Ивановке их было не более трех. Естественно, я понятия не имел, что это такое, но слышал, что в нем показывают людей, да и не только. Еще братья и сестры рассказывали про кино.
В Ивановке у нас был клуб, который, в принципе, таковым можно было считать с большой натяжкой. По сути, он представлял собой большую комнату площадью около сорока квадратных метров. Там располагались по три-четыре ряда стульев с каждой стороны от прохода. Каждый ряд состоял из связанных между собой шести стульев. Спереди от них, буквально в двух-трех метрах от экрана, с каждой стороны стояли по две длинные скамьи, это были детские места. Но не всегда. Если в деревню привозили популярный фильм, то они тоже занимались взрослыми. В таких случаях нам, детям, приходилось сидеть прямо на полу, в метре от экрана, а, чтобы наблюдать за действом на нем, приходилось задирать голову так, будто мы смотрели на небо. С противоположной от экрана стороны была аппаратная, из окошечка которой при отключенном свете исходил загадочно яркий пучок света. Я с первого раза догадался, что бегающие на экране люди и лошади вылетают именно оттуда и, шлепаясь о стену, становятся большими. Истинная магия!
Клуб наш не отапливался, поэтому в зимнее время там иногда было холодно. В такие дни сельчане ходили на фильм тепло одетые, а женщины обернутые в пояснице толстой шалью, иногда одеялом, в аналогичных рейтузах и в вязанных шерстяных носках. Но холодно в клубе было только во время сильных морозов. А так он неплохо прогревался теплом телят, поскольку под ним располагался колхозный телятник. Во время сеанса мы отчетливо слышали их блеяние, чувствовали их молочный запах, но не только его. А скотник, ухаживающий за ними, когда тоже поднимался смотреть кино, узнавал их по голосам: «Это теленок Маврулы, - говорил он, - а этот – Нишаны, а вот теперь – Зины…». Разумеется, речь шла об именах мамаш телят.
О том, что в Ивановку привезли фильм, мы узнавали по афише, которую, нередко с ошибками, писал от руки наш киномеханик. Клеили ее в центре села на высоком заборе. На афише указывались название фильма, страна происхождения и количество серий. Те, кто не имел возможности прочитать ее, оповещались дополнительно. Для этого за несколько часов до начала сеанса по селу ходили зазывалы. Звеня в колокольчик, они монотонно и громко кричали: «Сегодня, в 20-00 состоится показ фильма такого-то, столько-то серий, цена билета такая-то! Сегодня, в 20-00…». Для получения дополнительной информации, сельчане могли вступить с ними в диалог и задать интересующие вопросы. А что, даже в те времена сервис в Ивановке был на достойном уровне. Да и цены были приемлемые. Односерийный фильм стоил двадцать копеек, двухсерийный – сорок. Сеансы были только вечерние. Почему? Да потому, что днем все сельчане пахали.
Самыми популярными фильмами в Ивановке считались индийские или арабские. В эти дни в клубе яблоку негде было упасть. Скамьи тоже занимались взрослыми, а на полу перед экраном кучей мала сидели мы. Позади стульев было небольшое свободное пространство, где тоже стояли взрослые, которым не досталось места. Некоторые, зная, что будет туго с местами, шли в клуб со своей табуреткой. Женщины непременно брали с собой носовые платки, ибо душещипательные истории, разворачивавшиеся на экране, настолько задевали их ранимую душу, что они плакали не переставая, подвергая свой организм риску обезвоживания. Некоторые не выдерживали и пускались навзрыд, сопровождая это действо причитаниями. Эта форма плача в Ивановке считалась наиболее уважаемой, но доступна была далеко не всем. Применялась она в основном на похоронах, где таким образом демонстрировали свое уважение к памяти усопшего. Мастерицы этого дела на Кавказе всегда были на вес золота. Их за деньги приглашали на траурные мероприятия, где перед ними ставилась задача растеребить душу присутствовавшего населения. Это были профессиональные плакальщицы, работа которых представляла высокое драматическое искусство, которое органично сочетало в себе повествование, пение и в определенной степени танцы. Моя тетя зарабатывала этим. Проживала она в Тбилиси и получала неплохие доходы. Однажды, будучи сам тому свидетелем, понял, что ее мастерство могло выдавить слезу даже из камня.
Однако о театре в следующий раз, вернемся к фильму. Так вот, индийские фильмы вводили ивановских женщин в состояние устойчивого транса, и они иногда «путали понятия». Бывали и фальшь-старты – начинали свое мокрое дело до начала сеанса. В таких случаях привести их в чувство могло только замечание от старших мужчин - у нас был жесткий патриархат. Надо отметить, что эти фильмы оказывали такое же действие и на нас, детей. Хоть мы и не имели представления, о чем на экране идет речь, но вслед за женщинами тоже пускались в слезы. Так, на всякий пожарный. Да и чем мы были хуже?! Иногда наше старание в этом деле зашкаливало, и поднимался такой рёв, будто нам всем одновременно защемили дверьми пальцы. Окрики взрослых приводили нас в чувство, но ненадолго.
Но сильнее всего такие фильмы действовали на молодых сельчан раннего половозрелого возраста. Один наш парень после просмотра индийского фильма «Бобби» на своем мотоцикле «Восход» попытался убежать в Индию. Все предусмотрел: воду взял, хлеб с сыром на дорогу. И отправился в путь. Правда, до Индии не доехал, по дороге в райцентр поймали. А то, говорят, райцентр, потом Марнеули, а там до Индии рукой подать.
Но для нас, детей, все же самыми популярными были фильмы про войну и индейцев. Героев мы делили на «наших» и «не наших» (признаюсь, путал их зачастую). Во время победоносных действий или атак «наших» мы хором кричали «ураааа!!!», махали кулаками, подпрыгивали на месте. А что, страсти были нешуточные. В эйфории иногда начинали схватки между собой и опять-таки натыкались на резкие замечания старших.
Однако вернемся к нашему мальчику. Короче, о кино я тогда не знал ровным счетом ничего. Но горел желанием узнать. Из разговоров братьев и сестер, я понял, что это очень и очень интересная вещь. Кстати, братьям особо не воспрещалось посещать клуб, но и не приветствовалось. А вот сестрам дорога туда была заказана, причем строго-настрого. Так решал отец. Однако сестры нет-нет, да умудрялись в его отсутствие слизнуть туда. Однажды они, возвращаясь после сеанса домой, через окно увидели спящего на кровати отца, хотя в этот день он должен был быть на работе. Трепет перед ним был такой, что они, несмотря на кромешную тьму, убежали к матери на ферму, за километр от села, где она работала дояркой.
Так вот, я внимательно слушал их рассказы и в моем сознании постепенно оформлялось свое представление о кино. И, разумеется, мне захотелось своими глазами увидеть это чудо.
В те времена самым большим праздником для меня были дни, когда я оказывался у матери на ферме. Не знаю почему, но она на меня действовала завораживающе. Я ходил в проходах между стойлами и с огромным интересом рассматривал коров. Все разные: цветом, размерами, формой и величиной рогов. Навострив уши и, не переставая жевать, они внимательно наблюдали за мной. Немного страшно было проходить там, где были привязаны быки-производители. Огромные такие, яйца размером с мою голову, глаза злые. Они всегда встречали меня недружелюбно, переставали есть, фыркали, наклоняя голову вперед и выставляя рога. Чуя, что и у меня присутствовали яйца, они, видимо, видели во мне конкурента. Нужны мне были их телки! Однако убедить их в обратном не представлялось возможным. Я буквально трепетал перед их тяжелым взглядом и бочком-бочком старался быстрее проскочить это место.
Самой большой радостью для меня было ходить с матерью к телятам. Она наливала молоко в алюминиевый баллон, натягивала на него большую черную соску и просовывала ее через решетку теленку. Тот, промахнувшись пару раз, затем хватал ее ртом, задирал хвост пистолетом и начинал с жадностью сосать. Периодически отпускал соску, чтобы в бидон подсосало воздух, затем снова продолжал. Вершиной счастья были моменты, когда мать доверяла мне самому их кормить. Хоть они размерами и были не очень большие, но сильные, поэтому бидон я держал изо всех сил, чтобы не выронить. Телята имеют свойство во время еды производить ощутимые толчки, из-за чего он иногда выпадал у меня из рук. Точно так они поступают с выменем матери, чтобы быстрее «спустилось» молоко.
На ферме я был своим парнем. Особенно крепко я дружил с заведующим – дядей Костей и скотником дядей Одисеем. Это были добрейшие люди. С первым мы разговаривали на равных, как два взрослых мужика. Очень меня любила тетя Тамара ти Займинас, постоянно угощая то конфетой, то печеньем или яблоком. Она же среди доярок была лучшей подругой моей матери. Так что запретных мест для меня на ферме не было. И опять же, больше всего мне нравилось посещать телятник. Подолгу стоял и сквозь решетки клеток рассматривал этих озорников. Заметив меня, они подходили и, высовывая свои мордочки, обнюхивали, что-то выпрашивали, пытались лизнуть меня языками. Я гладил их по головке, протягивал им свои пальцы и они с удовольствием их сосали. Затем они мне устраивали концерт, весело подпрыгивали, мотали головой, стараясь обратить на себя внимание и пытаясь доказать, что они главнее и сильнее.
Но, терпение, уважаемый читатель, не спешите, очень скоро Вам будет ясна причинно-следственная связь между кино и телятами.
Так вот, в один прекрасный день сидим дома, я и сестры. Они, все еще пребывая в трансе от просмотренного накануне фильма, обсуждают его:
- Какая все-таки у них замечательная жизнь в Индии! – Говорит Парфена.
- Да-а-а! – С тяжким вздохом вторит ей Христина, - Не то, что у нас!
- Вот бы попасть туда. Или хотя бы краешком глаза взглянуть!
- А какие у них красивые мужчины?! – Продолжает Христина, красуясь перед зеркалом шифоньера и поправляя прическу на голове под индийский стиль.
«Ничего себе, курицы, - подумал я, - слышал бы отец ваши разговоры!».
- И сильные! Как этот Шака в одиночку сотню человек побил?! Вот это сила! Наши ивановские и одного-то, наверное, не смогут одолеть?! – вздыхает Парфена.
- А там телята есть? – встреваю в разговор я.
Сестрам в этот момент было явно не до телят, и мой вопрос остался без внимания.
- А Шанти какая красивая была?! И женственная?! Хочу такой же быть! – Скрестив руки на груди и, закатив глаза, говорит Христина.
- Я бы тоже не отказалась! А какие у нее красивые платья?! Каждый раз новое одевала. Вот это жизнь! А у нас на двоих одни рейтузы.
- Так есть там телята или нет?! – Потянув за рукав Парфену, настойчиво спрашиваю я.
- Там все есть, отстань!
- Точно?
- Да!
«Вот это да! Так и знал, что классная это вещь – фильм! Посмотреть бы!» - замечтался я.
Тут, словно ветер, в комнату врывается мать. Лицо злое, негодующее:
- Время уже двенадцать, а вы навоз из хлева все еще не вынесли?! Не испытывайте мои нервы! – Закричала она, хватаясь за веник.
Новоиспеченных индианок как ветром сдуло. Следующий час эти швабры терпеливо загружали совковой лопатой навоз в ведра, цепляли их коромыслом и на плечах по очереди несли в огород. «Любви, видите ли, захотели!» - думал я, глядя им вслед. «А вот кино посмотреть надо! Телята там, наверное, особые, красивые!».
И шанс увидеть своими глазами, что такое кино, скоро представился. Прекрасно помню, что привезли новый индийский фильм «Золотые серьги». Отец в тот день должен был дежурить на ферме. Сестры ликовали в буквальном смысле. Еще днем стали собираться, в порядок себя приводить, носовыми платками запасаться.
- Возьмите меня с собой, - говорю я.
- Ты что, там целых две серии, ты не выдержишь!
- Выдержу…
- Да и дядя Коти тебя не пустит, маленький ты.
Как позже стало ясно, это было правдой. Действительно, маленьких детей наш киномеханик на сеансы не пускал, так как они мешали своими взрослым наслаждаться кинематографом.
- Я буду тихо сидеть, обещаю, - умалял я.
- Мы-то что можем поделать, если тебя не пускают?
- Все равно хочу!
- Нет, даже не думай!
«Плохо вы меня знаете!» – подумал я, и, не откладывая, стал разрабатывать план действий.
До сеанса оставалось несколько часов. Все это время я следовал за сестрами по пятам и, не переставая, ныл:
- В кино хочу, в кино хочу! Возьмите меня с собой! Очень хочу…
Дважды они пытались меня побить, но отбежав в сторону, я оттуда продолжал:
- Все равно хочу! Хочу, хочу, хочу…
Через несколько часов мощного психологического прессинга я заметил в них первые признаки умопомрачения, они стали блуждать в пространстве и времени. Поняв, что стою на правильном пути, я усилил давление. И они сдались, иначе им пришлось бы оказывать психиатрическую помощь.
- Ладно, возьмем, но попробуй только нас подвести! – И помахали кулаком перед моим носом.
Не помню как, но в клуб они все же меня протащили. Да и выхода у них, как понимаю, не было. Сижу, переполненный счастьем, разглядываю сельчан. Ждем начала.
И тут гаснет свет. За спиной что-то застрекотало, и на стенке высветились буквы, сопровождаемые прекрасной, но тревожной, музыкой. Буквы закончились и появились люди. И действительно красивые, одежды тоже. Действие постепенно разворачивалось, правда, без телят. Но я терпеливо ждал. На стене плавно перешли к песням и пляскам. «Все, - думаю я, - вот сейчас однозначно они появятся! Не зря же танцуют, видимо, к встрече готовятся!». Но там все продолжали петь и танцевать. Только где бы они этим не занимались, в лесу ли, в горах, а музыкантов не было видно. Спрятались, думаю, чтобы телят не испугать.
Минут через тридцать я уснул. Просыпаюсь, не сразу поняв, где нахожусь. Люди на стене что-то не поделили и приступили к драке, а телят все не было. В зале все сидели завороженные. Только слезы и всхлипывания... И тут как заору во все горло:
- Мама, меня обманули! Здесь не показывают телят! Забери меня!
- Замолчи! – Сквозь зубы прошипели сестры, со страхом оглядываясь по сторонам.
- Ни за что! Вы меня обманули! Где телята?!
Взяв меня в охапку, сестры, под возмущенным ропотом зрителей, вышли из клуба. Просмотр прекрасного художественного фильма был сорван.
Вот так и завершился мой первый поход в кино. Но это является не концом повествования, а началом целой истории длиной в тридцать лет. Какой? Даже страшно вспоминать. Короче, после того случая сельчане при встрече неизбежно припоминали: «А помнишь, как ты тогда звал маму и жаловался, что не показывают телят?!». Ну, помню, и что? Вы, что ли, в жизни не спотыкались?! И что, тридцать лет больше не о чем помнить?! Я ведь прав, уважаемый читатель?