Чужаки Фантастический роман. Главы 3 - 6

Резво вырвавшись на «волю» перед самой станцией из отпустившего и вагоны, и пассажиров сплошного молока тумана, скорый шестнадцатый прогромыхал по двухкилометровому железнодорожному мосту через реку и буквально через три минуты тихо, словно крадучись, подошел на первый путь.
Торжественно заиграл марш. На крытом перроне сразу же колыхнулась масса встречающих с цветами и без них. Люди побежали к нужным вагонам. Скорый шестнадцатый прибыл на конечную станцию минута в минуту. Из вагонов высыпали приехавшие. Они стали несколько неузнаваемы. Даже бригадир поезда и проводники — видимо, сказался долгий путь.  Не было среди приехавших лишь толстозадой девицы и узкоглазого, давно не купаного старика в старой шубейке. Скорее всего, их таки ссадили на какой-то станции, а, может, и отдали в руки правосудия...
— А ты, смотрю, круто изменился, ненаглядный мой Кравцов, — сказала Валентина, обнимая меня.  Я же в это время, чмокнув девушку для приличия в раскрасневшуюся от первого морозца щеку, все еще нетерпеливо рыскал взглядом по заснеженному перрону в поисках  деда Кулича и Виолетты.
— Ты меня совсем не слушаешь, Коля? Кого здесь, на перроне ищешь? Я вот она, перед тобой, — обиженно, чуть отстранившись от меня, проговорила Соколова.
— Да, да, — я оторвался от поисков в огромной массе народа узкоглазого старика, прожужжавшего все мозги и толстозадой девицы. — Извини, о чем ты только что говорила, Валя?
Валентина несколько обиженно отстранилась от меня:
— Я спрашивала, кого ты искал среди встречающих? Тебя должен был еще кто-то, кроме меня встретить? — в ее голосе было удивление. —  Кстати, ты, Николай Владимирович, изменился,  — повторила Валентина во второй раз, подозрительно обежав глазами «перронных» — и приехавших, и встречающих.
Ни на ком не зациклившись, девушка, упрямо поджав губы, спросила еще раз:
— Так кого это ты выглядывал, обормот?  Или, может, кого-то потерял из приезжих с этим поездом? Кого так внимательно и долго вычислял? По ком расплескал свои «зырюшки»? А? — в глазах Валентины вспыхнули чертики ревности и в то же время совсем открытого недовольства. — Кто-то ваше величество сегодня встречает еще?
— Да никто кроме тебя. И никого я не терял. Если честно, госпожа Соколова, то я боюсь нынче лишь «пастухов», вот и озираюсь как вор на чужом подворье. Кажись, их ко мне сегодня не приставили, и, слава Богу. А изменения... В чем, Валя? — я поднял на Соколову чуть виноватые, недоумевающие глаза. — Ну, устал чуток с дороги, а так... — я замялся. — Все остальное в норме, Валюха. Уж поверь!
— Не знаю, но, откровенно говоря, ты стал не тем, Николай, — глаза Валентины застряли где-то на среднем кармане моей куртки. — Я как увидела тебя, выходящего из вагона, и озирающегося по сторонам, после того, как меня узрел,  сразу почувствовала: здесь что-то не то. Словно между нами за время твоего короткого отсутствия в Лучегорске пробежала нахальная огромная черная кошка. Ты, случайно там, на фешенебельных московских улицах и проспектах, не нашел кого?.. Брюнетку, блондинку, шатенку, крашеную, некрашеную? От тебя, кстати, пахнет не так, как всегда, Коля... Не только дальней дорогой... — Соколова поддернула носом, ее ноздри расширились, заходили ходуном.
Я улыбнулся, прижал девушку к себе  и  прошептал ей в ухо:
— Дурашка ты, Валюха! Ду-раш-ка! Это пахнет от меня не духами московских блондиночек-брюнеточек или шатеночек, а несет как из кочегарки самосадом узкоглазого Кулича. Пойдем, продрогнешь, — я взял девушку под руку.
— Кого? Какого Кулича? — Валентина опять приподняла на меня свои удивленные, недоверчивые глаза. —  О чем, вернее, о ком ты, Коля? Насколько я знаю, у тебя знакомых ни японцев, ни китайцев не было...
— Да одного ненормального старика. Может, бывшего математика, или физика.  А, может, и гипнотизера, который, как он исповедался мне сам, в бытность Комитета госбезопасности, а потом и федеральной службы контрразведки, в одном из литерных «санаториев» пачками зомбировал молодых парней и девушек... Он почти всю дорогу пытался завербовать и меня к какому-то вору в законе,  жужжал мне о каких-то параллелях и перпендикулярах, о том, что существуют иные межвременные коридоры, и жизни, которые иногда пересекаются между собой, и тогда происходит непонятно что...
Валентина снова бросила на меня недоверчивый взгляд:
— Зачем тебя вербовать?
— А я почем знаю?
— Такого, Коля, не бывает.
— Да поехавший он, Валя. Как по мне — ненормальный плешивый старик.
— Ненормальных держат в психиатрических заведениях или сразу же «чистят» им мозги, а ворам, как ты говоришь, место уготовано в тюрьме, или на подводных рудниках, — опять же недоверчиво и в то же время упрямо проговорила девушка.
Я развел руками:
— Этого, значит, еще не забрали в психиатричку, не вычислили, и мозги, не «почистили», как и неизвестного мне вора в законе, тоже видимо пока не определили в тюрьму...
— Страж и спецназовцы не позволят ненормальным находиться среди нас, Коля. Сразу вычислят. Ненормальным всегда одна дорога — психиатрическая больница, где им почистят мозги, и — «гуляй уже практически здоровым» Я что, не права?
 Валентина взглянула на меня, я же только поддернул плечами.
Соколова хмыкнула, но промолчала.
Мы уже подошли к ступенькам, которые вели вниз, на привокзальную площадь. Рука Валентины неожиданно дернулась и чуть притормозила мое движение.
— Ты чего, Валя? Потеряла что? — Остановившись, спросил я.
Валентина ничего не ответила, снова подозрительно прострельнула глазами движущихся к выходу «перронных» и, видимо решив что-то для себя, решительно зашагала по ступенькам вниз.
— Ты чего, Валя? — еще раз спросил я.
— Да так, — отмахнулась девушка. — А он что, тот Кулич, действительно свихнутый?
— Не знаю, может, мне показалось, что он ненормальный, — я вздохнул. — Кстати, сколько времени нацокало, Валя?  Ты долго меня на вокзале ждала?
— Да минут пять, не больше, — вскинула на меня свои утяжеленные густыми длинными подкрашенными ресницами глаза Валентина. — Троллейбуса долго не было, я уж забоялась, что опоздаю к прибытию поезда, но затем автобус-экспресс нагнал опоздание. Поезд пришел вовремя, Коля, в одиннадцать двадцать пять, а что?
— Да нет, ничего, — чуть растерянно обронил я, отводя взгляд от своих часов, которые нагло спешили часов на восемь...
Четвертый троллейбус, ходивший в это время раз в иногда,  не ждали. Я взял такси.

* * *
Я ушел от Валентины зацелованный и немного поддатый, в половине двенадцатого. Остался бы у нее и на ночь, но девушка, несмотря на то, что жила сама, бесцеремонно выпроводила меня, нормально разогретого, практически что воспламененного и жаждущего, из своей квартиры, как только я начал переступать «грань дозволенного». Хотя, в чем заключалась с точки зрения Валентины «грань дозволенного», я так и не усек. Мою неторопливую, но уверенную и последовательную инициативу Валентина, к сожалению не поддержала.
В свою квартиру на этот раз не пошел — зачем? Кроме одиночества и почти недельной пыли, там меня ничего не ждало.
 Полупустой дипломат оставил у Валентины — поленился подняться этажом выше и бросить его у себя дома.
Плюнув и на тех, кто меня нахально пас, на киллеров, не однажды покушавшихся на жизнь, я по темным ступенькам медленно спустился вниз. Выйдя в первую в этом году дождливо-снежную непогодь из привычно неосвещенного подъезда, решил «с горя», в стоявшем через дорогу коммерческом лотке и работавшем круглосуточно, добавить внутрь еще пару градусов «горючки».
Пастухов и близко не было, как и киллеров, которые могли пришить меня сегодня запросто. То ли их загнала в берлоги непогода, а, может, «сильные мира сего», сняв наблюдение, нынче вынашивали в своих фешенебельных белокаменных апартаментах новые планы моего устранения, либо перепутали день моего прибытия в Лучегорск? Скорее всего, что так и произошло. Из командировки я должен был вернуться домой только завтра... Спецназовцы тоже, слава Богу, не прослеживались. Короче, на ветреной и дождливой улице не было ни одной живой души, да и в домах одно за другим стали гаснуть окна — хозяева ложились спать. Разве что наискосок, метрах в двухстах от скамьи, на которой я планировал расположиться, ярко светились окна гостиницы «Лучегорск-2». Но и на пятачке рядом с ней тоже никого не было. Даже швейцара, всегда стоящего у входа. Не крутились нынче рядом с гостиницей и представительницы древнейшей профессии ...
Не отходя от сразу же захлопнувшегося запотевшего окошка, я, нетерпеливо сорвав зубами пластмассовую пробку, словно воду,  высосал прямо «с горла»  почти всю бутылку портвейна. Полупустая бутылка, обиженно зазвенев разбитым стеклом, отправилась в урну.
На душе моей, что зачерствелой краюхой бесновалась в груди часов с девяти вечера, потеплело не сразу. Пройдя с десяток метров, сел на припорошенную мокрым снегом скамью и, улетев в приятные дебри воспоминаний и ближайших планов на будущее, отключился.

* * *
...Она стояла, прислонившись плечом к толстому стволу старой, может даже столетней, накренившейся под тяжестью налипшего на ее ветви мокрого снега, березы, которая одиноко росла у входа в первую в городе почти пятизвездочную гостиницу «Лучегорск-2».
Когда появилась на другой стороне улицы  миниатюрная фигурка, я не заметил. Девушка была в распахнутой, почти что детской, но дорогой утепленной кожаной курточке и коротенькой юбчонке. Ее тоненькая фигурка и небольшой рост резко контрастировали с огромными толстыми голыми ножищами в туфлях сорокового, а, возможно, и сорок первого размера. Такие «тумбы» мне не нравились, а только вызывали отвращение. Вот, если бы у этой крали и низ был под стать верху, я, нынче  «обиженный» Валентиной и сам бы, не задумываясь, подкатился к куртизанке. Чтобы попытать «счастья», но ножищи позволили хоть малость и распаленному, поумерить свой пыл и высказать свое «фи». Мне было предостаточно лицезреть практически каждый день почти квадратные ножищи своей секретарши Светки Никишовой...
Шел щедрый снег, и туфли путаны уже почти наполовину утопали в неприятно-серой жиже под ногами.  К толстоногой время от времени подкатывались молодые парни: кто в изысканных пальто, некоторые выскакивали из гостиницы в фешенебельных костюмах... Подходили к девице и те, кто был одет попроще и победнее — в ношеных джинсах, куртках с чужого плеча, но девушка, видимо ожидая клиентов, которые забашляют побольше и покруче, быстро отшивала неудачников. Скорее всего, она ждала какого-то денежного воротилу, который деньжат отвалит мало не покажется.
— Это моя подопечная, — кивнул мне на подпирающую березу девушку, Кулич, который, тщательно сметя ладонью еще не слежавшийся на тщательно подогнанных брусках снег. Он только что присел на скамью рядом со мной, даже не поздоровавшись. Был теперь узкоглазый уже не в рваной шубейке, а в засаленной куртке с чужого плеча. Когда он появился здесь, я не заметил.
«Не иначе, этот старикан — «пастух»... Надо же, и здесь нашел меня, — едва не шарахнулся я. — Уже в наглую, скоты, работают. А, может, он и не «пастух» вовсе, а... самый настоящий киллер, и сейчас возьмет да прихлопнет меня? Момент удобный выжидает. Чтобы свидетелей поблизости не было. В купейном вагоне тогда свидетелей было море, могли настучать, а здесь... Что ему стоит? Бабки, небось, деду уже отсчитали... Достанет из-под полы своей замызганной куртки пушку с глушителем, пук, и я труп...», — подумал я, но со скамьи не вскочил: решил, как только старик полезет своей грязной пятерней под полу куртки, то опережу его и сразу, плюнув на Стража, пришибу деда. Пусть потом спецназовцы, если накроют, разбираются, что и к чему...  Скорее всего, я сумею защитить свой мозг от сканирования. Сброшу в пятнадцатиминутную «пустотку» пару параллельных нейтральных записей, пусть сканируют, читают, смотрят...   У меня, хоть какая, хоть и с пометкой о неблагонадежности, но ксива была, у деда же этого вряд ли даже потертая бумажка в драных карманах окажется, хотя я на все сто процентов был уверен, что фараоны не станут лазить по карманам деда — побрезгуют...
Зная, что существует несколько видов защит от неблагоприятных посторонних влияний, я тут же, не мешкая,  поставил сначала пассивную, а затем, на всякий случай, применил и активную  защиту.
— Да на кой ляд ты мне нужен, — прошамкал старик, словно прочтя мои невеселые мысли и, поняв, что я уже отгородился от него обеими защитами, хмыкнул. — Я же тебе сказал, за кем сейчас прибыл. Меня интересует вот та, в короткой юбчонке, что топчется возле гостиницы. А ты, Кравцов, дубина стоеросовая. Видно, в Комплексной лаборатории по созданию копий индивидов не полностью скачали с твоего носителя информацию... Последнее время что-то сбоит Комплекс... Не хватало, чтобы я еще блокировал выплески яростного шквала отрицательных эмоций копии настоящего Кравцова. Это требует от меня больших энергетических затрат, Николай, так что поумерь свой пыл. Брось ненужное дело. Меня это бесит и не дает возможности сосредоточиться на главном объекте. Будешь дальше выпендриваться, отключу тебя на время. Чтобы не путался под ногами, думаю, сразу поумнеешь, как придешь в себя. Наклюкался... Я же сказал, что в былые годы был гипнотизером, зомбировал многих. А по тебе... Я все данные первому помощнику  Кривоногова выдал, теперь жди от них визита...
— Знаешь что, дед, будешь заливать все это другим, а не мне. Говори, зачем разыскал меня? Следишь? Пастухом приставлен? Охотишься за мной? Я, хоть и мирный, но не выдержу, и сейчас тебя пару раз двину по башке, затем пойду в бар напротив дальше сосать вино...
— В одиннадцать ночи?
— Какое тебе дело, во сколько. Хоть в четыре утра. Не за твои деньги. Достал, дед... Шмякну сейчас, и мокрого места не останется. Пускай потом спецназовцы со Стражем разбираются кто прав, и кто виноват... Если найдут меня и докажут, что мы были вдвоем здесь, на скамье.
— Ты мне огоньку-то дай, — попросил, улыбнувшись, старик, не ответив на мои вопросы и ничуть не испугавшись словесной угрозы. — Мне эту девушку надо как следует обработать, перед отправкой,  — добавил Кулич, покряхтывая, а ты, Николай, все суешь свой нос не в ту степь, не по ветру, как говорят, его воротишь. Смотри, как бы его не прищемило, да собственными соплями не подавился, поскольку ветер может быть и большим... Ты знай свое место, Кравцов. Я могу долго и терпеливо сносить все твои выкрутасы, но как пойду на расслабон, мало тебе не покажется. Нынче ты пока не нужен, однако понадобишься, если уж Кривоногов приказал провести с тобой политинформацию. Там, в иных параллелях, выпендривается настоящий, здесь — его копия... Поэтому ты не занимай оборону, не выйдет... Уразумел?
Я, даже не ожидая, что так поступлю, утвердительно кивнул.
— Вот то-то и оно, — ухмылка заполонила лицо старика. — Давай огоньку и не петушись.
Давно потухшая самокрутка в тонких бескровных губах,  смотрящие на меня почти в упор глаза-щелочки, сразу же напомнили мне о старике и его недюжинных возможностях, которые он продемонстрировал мне, а мне ли? (я даже засомневался) еще в поезде. Может, Кулич и прав?
— Да эта краля продажная на тебя, дедуля, и твою вонючую одежку не то, что глянуть —  даже плюнуть поленится, не то, что..., — едва сдерживая себя, чтобы громко не рассмеяться, с ехидцей бросил я.
— Дареному коню в зубы не смотрят — лишь бы тянул еще лямку, — неожиданно для меня пробормотал старик. — Ты говоришь, не глянет? А зачем  глядеть? Это сколько я ей деньжат отвалю, то и получу. А про то, чтобы изрядно плевалась она, вряд ли. У нее слюней не хватит, чтобы на пальцы плевать, когда будет предложенные мной деньги пересчитывать...
Я почувствовал, как у меня отлегло. Затем искоса взглянул на перепачканного и неприятно пахнущего деда, который, полностью разблокировав свои мысли, крутил в немытых пальцах незажженную самокрутку.
— Это как на кого посмотреть, — с язвинкой в голосе сказал Кулич и тут же, на глазах у меня, расплывшись в студенообразную массу, преобразился, словно вылепив из нее неотразимого парня лет двадцати пяти в кожаной куртке и новехонькой шапке. В  руке, до того грязной, а нынче холеной, появилась сигарета.
— Так ты огоньку дашь?
 Голос у старика тоже изменился, с простужено-хриплого, стал «баритонистым», как говаривал о подобных голосах мой отец.
Щелкнула зажигалка.
Дым, аккуратно минуя лохмотья снега, сыпавшегося сверху, приятной струйкой потянулся к притихшему, щедро законопаченному тучами небу.
— Возможно, что ты и прав, дед, — пробормотал я, чувствуя, как у меня задрожала струнка души, пытаясь стряхнуть с себя остатки набежавшего страха. — Деньги в данной операции, конечно, сделают свое дело. Но ноги у нее... Ноги... Как у бегемота.
— Не беда, наши в Великой лаборатории Комплекса Компиляции по созданию копий индивидов этот недостаток поправят в два счета, — сказал Кулич. — Моих подопечных не мне выбирать. Вот и тебя, вернее, твой натуральный индивид, я там, в поезде, тоже выбрал не из охотки. Метагалактическая киберсистема выдала координаты, и ищи... Я кто — я Вербовщик второй категории...
— Не дослужился до первой?
— Вербовщики первой категории работают после меня с оригиналами, я же иногда должен следить за их сработанными в наших лабораториях двойниками. Ты — двойник будущего Щупача, копия из индивидуума, его временный сменщик... Тебя, Николай Владимирович Кравцов, сработали у нас на Великой лаборатории Комплекса Компиляции по созданию копий индивидов и временно доставили сюда. Правда, получилась небольшая накладка. Один твой двойник сбежал из Комплекса на Землю чуть раньше тебя. Сбоит Комплекс последнее время... Его не успели утилизировать.
— Комплекс? — ухмыльнулся я. — Наверное, давно пора...
— При чем здесь Комплекс? Двойника твоего. Сортировщицы прохлопали. При выгонке, в его исправные хромосомы втесалась ломаная хромосома. Параметры вновь созданного индивида не прошли тест. Пока готовили замену, Ломаный сбежал...
— Выходит, нас, Кравцовых на Земле теперь вместо одного — двое, а третий — где-то находится у вас? Я правильно тебя понял?
— Выходит, что так, — старик развел руками. — И понял ты меня правильно, Николай. Ломаный это зек Калиновский, который дал себе прозвище Черный Дьявол...
— Классно вы поступили. А как же Страж? Ведь он «поедет», с орбиты сойдет, если вычислит, что нас на Земле двое живет, и мы, судя по тому, что ты мне сообщил, похожи как две капли воды...
— Ломаного ловим... Хитер,— бывший дед Кулич, а теперь красивый парень, вздохнул, выбросил в снег окурок. — Относительно Стража, это уже прерогатива ученых Земли... А ее двойниха...
— Ты хотел сказать, двойник? — Кравцов поправил помолодевшего у него на глазах лет на сорок, а то и больше Кулича. Я пропустил мимо ушей все ранее сказанное стариком и зацепившись лишь за последнее слово.
— Да какое это имеет значение, Николай. Вот она будет на  Комплексной лаборатории по созданию копий индивидов — сортировщицей, а ее двойник — на определенное время продолжит здесь, на Земле, занятие путаны и все такое прочее... Я же сказал...
— Чего? — я удивленно вскинул глаза на Кулича.
— Эта толстоногая «вертихвостка», станет у нас сортировщицей мыслеобразов вверенных ей сменщиков-землян. И твоих мыслеобразов, кстати, тоже. — Ну, ладно, я пошел, — добавил дед Кулич. — А ты... Ты уже, вижу, оклемался после первых часов, проведенных здесь... Так сказать, адаптация прошла нормально... Мой тебе совет, Николай, не пей много спиртного. Курить можешь, а вот пить... Сортировщицам приходится после этого туго, Николай... И еще один совет, Кравцов. Буквально с завтрашнего дня за тобой снова будет приставлена слежка, тебе будут основательно трепать нервы все кому не лень, но ты терпеливо сноси все и только в крайнем случае, давай нужный отпор. Ты понял, Николай? Чтобы тебя не перепутали наши с Ломаным... Страж, конечно, ошалеет, но... Ломаный на два месяца раньше твоего прибыл на Землю. Может и в Лучегорск с часа на час забредет — родное подворье всегда тянет... О его похождениях уже все наслышаны... После Ломаного остается море крови и разрушений: взрыв в пятом квартале в городе Сомове. Но ни Страж, ни спецназ не взяли бандита, не смогли вычислить и вряд ли возьмут в дальнейшем...  Слышал?
Я кивнул.
— Так это его рук дело. И на шестой студии городского телецентра, где Ломаный перерезал половину журналистов... Он кодируется, ставит защиту. Так что не высовывайся, чтобы наши тебя с ним не спутали. Он на тебя похож, как две капли воды. Разве что донельзя психованный... Понял?
— Понял о ваших, — я вздохнул.  — А как же наши? Если, как ты сказал, Ломаный — моя копия, тогда я, опять же, даже не знаю... Страж... Спецназ...
— Не твоя копия, не с тебя, а с настоящего Кравцова. Ты тоже копия настоящего Николая Владимировича Кравцова, но нормальная, не ломаная...
— Страж и спецназ церемониться не будут...
Кулич ухмыльнулся, поддернул плечами, затем взглянул на меня:
— Так ты понял? Я еще появлюсь. Придет время. Лишнего не бузи, Кравцов. Как бы тебе ненароком не вляпаться.
Старик медленно встал, потянулся, затем стряхнул с куртки снег. — Короче, Николай, я пошел, а ты жди. За тобой от вора в законе  Кривоногова обязательно придут. Не сегодня, так  в определенное им время. Если уж он наметил тебя, значит, тому и бывать...
После этих слов Кулича, брошенных будто невзначай, я почувствовал, что его снова исподволь охватывает робость и нежелание сопротивляться. 
Я ничего не успел ответить Куличу, который, не ожидая ответа, уже ретировался со скамьи и подкатился к девице.
Как ни странно, я, лишь встав со скамьи и сделав только пару шагов вперед, остановился. Я все отлично слышал и отсюда, словно находился в метре от этой пары, и сам участвовал в их разговоре.
— Здравствуйте, Ксения, — еще не успев подойти к  путане, громко произнес Кулич. Затем он осторожно переступил через лужу, сделал еще пару шагов, чтобы быть поближе к девице.
— Ну и, — почти что промычала она в ответ, презрительно измеряя взглядом подошедшего, словно прицениваясь к нему.
— Я хочу отпустить все твои грехи. И бывшие, и будущие. Позволишь?
—  О моих, не знаю. А вот о твоих, парень... — Девица строго взглянула из-под густых ресниц на Кулича, хмыкнула, — башли у тебя есть?
— Что? — сразу не сообразил Кулич.
«Деньги, дурак» — мысленно подсказал я бывшему деду.
— Тугрики, доллары, фунты, евро... — добавила девица, потерев перед лицом Кулича большим и указательным пальцем правой руки.
— Только рубли, Ксения, — виновато произнес Кулич. — Суточные, — добавил он тут же.
— Бедненький ты мой командированный, — съязвила девица, сузив свои непропорционально большие и, может этим, такие притягательные, неотразимые глаза. — А жена что твоя запоет, когда вернешься домой и расскажешь о наших с тобой делах, о том, как грехи мне отпускал, а я на тебя, их навешивала?
— Нет у меня жены в этих параллелях. Пока, — не нашелся что сказать Кулич.
«Дурак, — мысленно прорычал я. — Да кто же так с путанами разговаривает. Не даром у тебя до сих пор всего вторая категория...».
«Ладно, недоделанный, не учи старого Вербовщика, — мысленно огрызнулся Кулич. — Тебе не кажется, что ты преступаешь границы дозволенного? Как только Щупач пройдет полный курс наук, ты вылетишь отсюда, с Земли, как пробка и твоя, Кравцов, песенка с Валентиной, будет преждевременно спета. Так что поспеши насладиться даденым. Понял?»
«Не бузи, дед, и занимайся своей подопечной. А обо мне... Теперь думать обо мне не твоя забота. Ты же сам об этом сказал».
«Ты прав...»
Мне показалось, что старик вздохнул и снова стал пожирать своими глазами девицу.
— У нас ничего не получится с тобой, хоть ты и миленький. На суточные и пообедать не хватит, а уж на меня, если даже обменяешь твои копейки в пункте на «зеленые» можно разве что, пару сосисок купить... А теперь, отвали, не отбивай у меня стоящих клиентов. — В голосе путаны послышалась угроза.
«Знала бы ты, Ксения, или как там тебя еще, кто он и каков на самом деле... Древний старик, с которого уже и труха вся высыпалась» — ухмыльнулся я.
«Цыц! — прикрикнул на меня Кулич. — Этого она не раскусит».
Девица улыбнулась и продолжила:
— Жаждущих море, а я — валютная. До-ро-га-я! Понял? Это не то, что жене своей баки заговаривать, да лизаться... Тут «чмоком» в щечку не обойтись. Башляй, и все, как на тарелочке. А без денег ты для меня никто. Спать ляжешь с женой. Потерпишь…
Душа у меня взыграла. Ничего у Кулича, несмотря на принятый имидж, не получалось.
«Не радуйся, — неожиданно накинулся на меня Кулич. — Все с Ксенией идет строго по плану».
— Еще нет у меня жены в этих параллелях, — промямлил Кулич. — А к тебе, Ксения, подошел, чтобы отпустить все твои грехи. В этом и цель моей нынешней командировки.
— Ты что, действительно священник? — Глаза у девицы вспыхнули заинтересованностью.
— В некотором плане, да, — тут же нашелся что ответить ей Кулич.
— Это интересно. Со священниками я еще ни разу не спала. Да и красив ты, парень! Пойдем, горе ты мое луковое. А рубли свои, деревянные, оставь для своей будущей жены. Или, может, ее вам, священникам, иметь возбраняется?
Девица взяла под руку Кулича и потянула к стоящей за углом машине цвета металлик.
Он не упирался.
Я мог пройти с ними, но расхотелось. Кулич добился своего. Каким образом он будет дальше вербовать путану и переправлять ее в Центр или куда-то еще, меня не интересовало. Проследив за юркнувшей в какой-то переулок машиной с Куличом и девицей, я снова подошел к скамье и сел на нее, даже не смахнув мокрый снег...

Глава 4.

...Я не помнил, где был. Провалы в моей памяти стали столь огромны, что порой казалось, что это не я, а некто иной нынче нахально и жадно копается в моем мозгу. Я попытался «заглянуть» поглубже, дабы по ступенькам восстановить все от начала до конца, и с ужасом осведомился, что абсолютно не помнил своего детства. Разве что вот только сейчас передо мною, как в паршивом телевизоре-старичке, всплыла крутая драка на берегу реки.
Было уже под вечер. Лето. Жара. Вода уже зацвела. Я только что «сдал» двухсотметровку на спор и практически обессиленный выполз из реки на щедро усеянный загорелыми телами песчаный берег городского пляжа. Упал почти рядом с водой в мокрый песок и буквально сразу же меня кто-то больно пнул в бок ногой. Раскрыл глаза. Впереди, широко расставив ноги, стояло то ли пятеро, то ли шестеро тупорылых пацанов. Они ехидно ухмылялись.
Как только я, ошарашенный, вскочил на ноги, меня сразу достал удар кулака в лицо.
Конечно, кровище рекой, нос — в лепешку, ни дохнуть, ни чихнуть. А чихать вдруг ни с того, ни с сего, захотелось до одури. А потом, практически без перерыва, мне зазвездили нехилым кулачищем под правый глаз.
Я вспомнил, что мне в тот летний вечер досталось прилично, а вот недругам... Тот, что повыше корчился на песке у воды  с «дыхалкой» — у него после удара  двумя пальцами, с ней случились нелады. Это надолго. Дружок-коротышка, ёжиком своим  метра полтора асфальта, что сразу за пляжем постелили, подмел, сняв скальп. А вот черноволосому я очки в металлической оправе со всего маху кулаком вправил в глазищи. Именно этот скотина успел расквасить мне нос. Остальные ретировались еще до того, как я повернулся к ним, разъяренный... За что же мы дрались тогда? За девчонку? За «место под Солнцем»? За что же? Я силился вспомнить, и не мог — здесь меня преследовал полнейший провал...
Тогда еще не существовало ни Стража, ни спецназовцев и столь строгих стражников правопорядка, которым было все до лампочки. Не было  и спецподразделений двушников и трешников — их еще не придумали, и можно было помахать руками вдоволь...

* * *
...Очнулся я оттого, что некто бесцеремонно стаскивал с меня ботинки. Я никак не мог понять, где нахожусь, и чего от меня хотят. 
Алкогольный угар улетучился буквально в несколько секунд и я, наконец, сообразил, что меня нахально грабит какой-то немытый бомж. Рядом, бормоча что-то о Страже и о стражниках правопорядка, небритого, со слежавшейся мокрой бородой, поторапливала такая же грязно-серая, пропитая, пожилая бомжиха. Как они появились так далеко от обычного места шастанья в теперь напрочь прочесываемом спецназовцами городском районе, и как их еще не забрали в пункт правопорядка для выяснения личности ребята в форме, я даже диву дался.
Пары увесистых оплеух тыльной стороной ладони — для мужика и бабы, которые посягнули на мое имущество, было достаточно, чтобы бомжи с воплями и ругательствами сразу ретировались.
Я осмотрелся.
Уже светало. Снег все еще шел.
Весь заснеженный, с нахально вылезшей щетиной, я и сам был похож на едва не замерзшего и не окочурившегося на скамье бомжа. Как ни странно, Страж меня не «заметил». Хотя, почему Страж должен был «замечать» человека, который не дрался, не делал ничего противозаконного...
Отряхнувшись, от налипшего на куртку снега, я перешел через пустынную улицу и окунулся в привычные запахи своего родного подъезда.
На гостиницу я даже не бросил взгляда.
Архаичным лифтом-старичком доехал до шестого этажа. Посиневшими от холода пальцами едва смог достать в заиндевевших карманах ключи. Замок на входной двери долго не открывался. Я уже собирался плюнуть на это и пойти на седьмой этаж к Валентине. Наконец внутри замка нечто по-подхалимски щелкнуло и дверь, даже не скрипнув, открылась и пропустила меня в квартиру.
Сразу же, сбросив на пол задубевшую куртку, в ботинках протопал в ванную, открыл горячую воду. Машинально раздевшись, стал под тугие струи душа.
Сознание, как и теплота, приходили неуверенно, рывками. Лишь минут через пятнадцать, наконец-то прошла раскалывавшая «пополам» голову боль, и уже после этого я почти вернулся в свой привычный мир, хотя, понимал, что стоило принять грамм пятьдесят. Или выпить пару кружек ржаного квасу. Тогда бы все пришло в норму намного быстрее...
Голышом, оставляя под ногами мокрые лужи на полу, я вбежал в комнату и взглянул на часы.
Была половина восьмого.
Понимая, что круто опаздываю, и к открытию магазина скорее всего не успею,  выхватил из шкафа полотенце, быстро вытерся, снова побежал в ванную. Там пару раз, для видимости, что брился, торопливо провел бритвой по черной щетине на щеках. Бородку не расчесывал — и так сойдет. Затем, надев костюм и куртку, через пять минут, с мокрой головой был на улице. Свою машину решил оставить на стоянке и на работу сегодня добраться городским транспортом. Уже отходящий переполненный троллейбус догнал за остановкой. С трудом втиснулся  на ступеньки, придерживая руками закрывающуюся дверь.
На удивление, меня  сегодня утром никто не пас. «Пастуху» пришлось бы туго, — подумал я, пытаясь спрятать мокрую голову внутрь салона. Этот маневр мне не удался и пока я доехал до магазина, волосы почти что покрылись сосульками, как и мои усы, бородка клинышком.
Секретарша Светка Никишова, привстав со стула, кокетливо улыбнулась, и успела поздороваться, когда я, ворвавшись, словно на пожар, проскакивал мимо нее в свой кабинет. Повесил на плечиках в плательном шкафу куртку, прошел к столу. Едва разложил документы, как ко мне  ввалилась Светка:
— Разрешите? Вам уже звонили, Николай Владимирович, — елейным,  голоском произнесла она. — С утра было два звонка. — Она словно сделала мне замечание за опоздание. Вот уж пригрел на свою голову...
Я устало посмотрел на Светку и снова уткнулся в кипу бумаг.
— Николай Владимирович! — оторвала меня от бумаг Никишова. Артистически расставив локти на столе, она так наклонилась, что блузка ее вся распахнулась, вывалив почти что наружу огромные, едва охваченные миниатюрным лифчиком, груди.
«Долго же готовилась, змея подколодная, — мелькнула у меня  мысль. Взгляд мужчины все равно, но лишь бегло скользнул по молоку распахнутого женского тела и остановился на щедро размалеванном полном лице. Затем я снова «утонул»  в очередном многостраничном договоре с возможным партнером. Что-то в договоре мне не понравилось, но я никак не мог сосредоточиться на тексте. — Наштукатурилась и надушилась так, что на километр несет всякой импортной заразой. Завтра же, сучку, уволю!»
Никишова была полностью помешана на сексе. То ли порнофильмов вдоволь насмотрелась, которых было сейчас валом в интернете, то ли по молодости. Горячая кровь действительно бурлила в ее пышном молодом теле. Поэтому с каждым мужчиной, который еще не «посматривал на полшестого», секретарша говорила с придыханием, заискивала, строила глазки.
Никишова из кожи вон лезла, словно из-за этого ее собеседник должен был обязательно переспать с ней в одной постели и хотя бы однажды, даже без «пересыпу», как следует оттрахать.
Светлана пошла в последнее время еще дальше: она практически перестала носить бюстгальтер, а кофточки выбирала такие прозрачные, чтобы ее груди совсем были «наверху», то есть чаще над тканью, чем за ней, за что Никишову я не раз журил.
Неоперившиеся пацаны, увидев Светкины прелести и торчащие соски, еще как-то клевали на ее сексуальный «зов», с полнаклона Никишовой перед ними, заводились. На меня же это «откровение» не производило должного  впечатления. То ли насмотрелся уже, то ли по иной причине... Ее открытость и доступность, наоборот, отталкивала, что порой сильно бесило меня. И не потому, что у «аппарат» у меня был все время «на полшестого». Я считал, что женщину следует завоевать. Взять, как подобает мужчине, а не тряпке, которой предлагают сразу окунуться в ведро с помоями...
— Застегни, пожалуйста, свою кофточку, Света, — негромко попросил я, не отрываясь от бумаг.
— Извините, я совершенно не заметила, Николай Владимирович. Спасибо, — Никишова тут же деланно вспыхнула, затем, двумя пальцами  схватилась за пуговичку, для видимости подержалась за нее, запахнула другой рукой за обе половинки полочек кофточки или блузки — я абсолютно не разбирался в верхней женской одежде. Как только Никишова убрала руку, полочки  снова разлетелись на ее полной груди до неприличного. 
Я привычно кивнул, что, мол, принял ее извинения.
Никишова сразу взбодрилась, как это она всегда делала и бойко затарахтела:
— Звонили из общества защиты растений, просили сразу перезвонить. И еще Лев Викторович, все допытывался, будете ли вы сегодня на работе, или устроите себе, как всегда, по средам, выходной? Как же, говорю в ответ, обязательно будете, поскольку только из командировки, мол, приехали, а из командировки вы всегда на работу приходите... Лишь тогда Лев Викторович  попросил, чтобы вы ему перезвонили сразу же, как появитесь на работе. Я телефон его записала. Вот, Николай Владимирович, — Никишова протянула листочек. —  Кстати, помните, Лев Викторович уже звонил вам однажды. Две недели назад. Вернее, его секретарша вас разыскивала. И вы тогда долго беседовали с ним.
— Спасибо, Света, — сказал я, беря из протянутой руки секретарши до того миниатюрную бумажку, что мои пальцы ненароком коснулись сытых, донельзя горячих пальцев Никишовой, которая никак не хотела расстаться с «удобной» позой.
Глазки у Никишовой, елейные, словно напомаженные, так и горели, так и норовили завлечь, сжечь, съесть меня со всеми потрохами... Как же отпустить? Молод, нормальный мужик, в соку. Такой...
После того, как секретарша  отпустила бумажку их своих пальцев, я сразу набрал номер Павлова — председателя областного общества защиты растений. К трубке долго не подходили. Я уже хотел  дать отбой и накрутить номер неизвестного Льва Викторовича, как в телефонной трубке что-то щелкнуло, затем зашелестело, и раздался едва слышный голос Павлова:
— Я — автоответчик. Оставьте после сигнала свои координаты, вам я перезвоню, как только появлюсь в офисе, — послышалось на том конце.
— Да пошел ты подальше, зараза электронная, — буркнул я автоответчику и бросил трубку на телефонный аппарат. Когда спохватился, что послал, хоть и в записи, своего закадычного друга и помощника в доставании самого дефицитного посадочного материала и разнообразной комнатной экзотики, чем и славился мой магазин, было уже поздно. Лешка Павлов юмора  абсолютно не понимал, и все мог принять за огромный камень в его огород... Ладно, потом извинюсь, перед Лешкой, при встрече, если что...
Затем я встал с кресла, взглянул на топчущуюся прямо перед моим столом противную Никишову. Она, конечно же, все еще трясла своими грудями и пуговицу на кофте так  и не застегнула. Снова, уже стоя у стола, поднял трубку, натыкал на номеронабирателе шесть цифр. Судя по оставленному номеру, незнакомый Лев Викторович жил, вернее, его офис находился  на правой стороне реки.
На том конце ответили сразу же, словно ждали именно моего звонка:
— А, Николай Владимирович Кравцов? Здравствуйте, — пропел в трубку милый женский голос. — Сейчас я соединю вас с Львом Викторовичем. Подождите, пожалуйста, у телефона одну секундочку.
— Ты должен сейчас приехать! — буквально ошарашил меня спокойный мужской голос с хрипотцой после непродолжительного кашля. — Думал, не найдем, не вычислим? Как бы не так... Чего это я должен по несколько раз напоминать?
— К-куда приехать? — все внутри у меня оборвалось, похолодело. Тут же вспомнил «наставления» Кулича, говорившего о том, что существует Черный Дьявол, он же Ломаный, он же Владимир Семенович Калиновский. Я после приезда из Москвы и сам начитался в прессе об этом. Черный Дьявол действительно сеял после себя смерть по всей России и за ее ближайшими пределами.
Увидев на страницах периодической печати портрет преступника, я понял, что мы как две капли воды похожи друг на друга. Черный Дьявол снова сбежал из колонии особо строгого режима и уже мог добраться и в Лучегорск и... Возможно, Лев Викторович это  шеф Калиновского, или, быть может, действительно шеф того старика, который саданул меня в плечо возле железнодорожного вокзала... А еще... Ломаный... Голова у меня действительно пошла кругом. Я еще пытался хоть как-то сообразить, что и к чему, но ничего не получалось. Да и что могло получиться, когда была такая абракадабра...
— Давай, давай, не поленись, заваливай ко мне.
— Но я, простите, не знаю, куда и зачем? Кто вы на самом деле? Представьтесь! Я не первый раз с вами беседую по телефону, и...
На том конце неприятный, может быть простуженный голос, загоготал в трубку:
— Ты что, чудик, уже успел залить антифризом свое рыло и забыл, где моя контора находится? Бери тачку, и кати на Симферопольскую двадцать восемь. Шестой этаж. Комната шестьсот шестая. Запомнил? — спросил все тот же голос и тут же, с нажимом добавил:
— Не поленись, Коляня, возьми конвертик. С синей полоской в углу. Надеюсь, ты получил его вчера?
— Нет. Я был в командировке.
— Прочел наши требования?
Душа у меня ёкнула, заметалась по грудной клетке и упала еще ниже, метнувшись, как показалось, к  похолодевшим на ногах пальцам.  «Точно, проделки Ломаного, не иначе», — мелькнула мысль, но я смог выдавить в трубку:
— Не успел.
— Значит, не прочел... Напрасно, напрасно, — чуть помедлив, сказал незнакомец  на другом конце провода и посопел. — Все равно конвертик этот не поленись, а прихвати с собой. Моя просьба, фискалов с его содержимым не знакомь. Кстати, по поводу того, что в конвертике со спецназовцами не связывался?
— Да нет пока. Я же говорю, что не видел этого конверта и не читал его содержимого, поэтому не было прецедента, — опять же, дрожащим голосом ответил я, рукой отсылая из кабинета любознательную Никишову, и сразу же подумал, что боюсь неизвестного мне Льва Викторовича. Никого не боялся, а его, незнакомого, боюсь...
— Лады, — сказали в трубке. — Возьмешь конверт, и к нам. Его содержимое, кстати, прочтешь по дороге. Чтобы был, так сказать, уже во всеоружии и не мямлил, что, мол, ничего не знаешь...
— Кто вы? — поинтересовался я. — И зачем мне ехать? Это на другом конце города. Я сегодня без машины... Давайте встретимся завтра. После обеда. Вас устроит? Вы Кривоногов, или от него?
На том конце трубки раздался продолжительный хриплый смешок, затем уже серьезно спросили:
— Кто такой Кривоногов? Твой подельщик?
— Я думал, вы от него...
— Нет, я не Кривоногов. Знаю, что на троллейбусе на работу тащился. Мне пару минут назад доложили. Тебе же сказано, поц, бери тачку, ну, то есть, такси, так уж и быть, за мой счет, и кати немедля по названному адресу. Объяснишь все на месте. Не телефонный разговор. Проигнорируешь — завтра после обеда будет поздно. — Голос говорившего стал нетерпеливым, отрывистым, нахальным, погрубел. — У меня времени в обрез, а ты, пешка сучья, еще выдергиваться вздумал?  Мы тебе, мальчик, давали последние двадцать четыре часа, чтобы все мог обмозговать? Давали. Отсюда — следуют определенные выводы.  Как  бабки брать — мастак, а как отдавать... Как говорили в свое время мудрые, пришло время собирать камни. Тебе понятно? Не приедешь, к назначенному часу ко мне в офис — поспешай заказать в церкви свечку за упокой души... Мне и моим шестеркам, надоели твои идиотские выпендрежи! Если что, мои люди тебя из-под земли выгребут, из гроба заставят встать, но башли отдашь. Тебя уже поставили на счетчик. С процентами на проценты. И не выпендривайся, фараонов и федералов с собой не веди. Приведешь фараонов по указанному адресу — кранты тебе, Кравцов. Мы не будем искать тебе даже белые тапочки. Сгниешь у меня в подвале для «особо избранных», если полчища живущих там крыс тебя преждевременно не обглодают до костей. Усек? Значит так, на дорогу даю полтора часа. Чтоб потом, как штык был у меня в офисе.
Я хотел задать еще хотя бы один вопрос, чтобы внести определенную ясность, но на том конце провода, даже не попрощавшись,  бросили трубку.
«Таки пасли и пасут, собаки,  — подумал я. — Если меня начали так давно пасти и пока ничего сверхъестественного не предпринимали, а теперь вызывают на «рандеву», значит, дело самое что ни на есть, паршивое, Коля. Черные деньки, видать, для меня наступили. Точно, Черный Дьявол уже наследил. Кулич ведь предупреждал, что может быть все... Да и гороскоп на эту, и последующую неделю у меня самый что ни на есть — черный... И сегодня меня могут... прикончить. Если не на Симферопольской, так здесь, в магазине, или у подъезда дома киллеры  всадят пару пуль в лоб, или басовую гитарную струну сзади накинут на шею, и скажут потом, что так и было... И это, значит, не от Кривоногова... А жаль... Может, бывшие зеки мне и помогли бы...».
Страх ко мне пришел с опозданием на пару секунд. Рубашка под пиджаком взмокла, все внутри неожиданно  сжалось, душа сначала екнула, а потом вдруг задергалась как эпилептик в последней стадии. Затем комната перед глазами  затуманилась, поплыла и я, даже не успев положить на телефонный аппарат трубку, опрокидываясь назад вместе с креслом, понял: говорил, скорее всего с шефом «нужных людей» или около того.
— Что случилось, Николай Владимирович? — на грохот в кабинете, вбежала только что вышедшая за дверь Никишова. — О, Боже, праведный! — Она, заслонив своими громадными сиськами половину окна, брызгала на меня минералкой из стакана, который схватила со стола. — Вам плохо, Николай Владимирович? Сердце? Давление? Вызвать «скорую помощь»? — Никишова уже успела расстегнуть мне пиджак  и рубашку и пальцами, похожими на укороченные сардельки, споро массировала мне грудь.
— Да нет, «скорую помощь», думаю, не надо, Светлана, спасибо. Уже  все нормально. Кажись, отпустило,  — еще вяло пробормотал я, пытаясь прорваться между нависшими надо мной  грудями секретарши. Одновременно я подумал и о том, почему Никишова не успела расстегнуть мне еще и брюки? Такая возможность ей только что представилась. Там она тоже могла кой чего не только помассировать — благо, я был малость в отключке, поэтому секретарше и карты в руки... Никишова, скорее всего, до этого действа не додумалась...
— Ну, слава Богу, а я уже, Николай Владимирович,  подумала, кто его знает, что...
Я дальше не слушал трескотни секретарши, которая в буквальном смысле слова после того, как ей отказал в «милости» мой заместитель по коммерческим вопросам Колесников, целенаправленно подбивала клинья под меня.
Я поднялся с пола, поставил на место опрокинутое кресло и, ничего не говоря секретарше, достал из ящика стола подброшенный неизвестными конверт, застегнул пуговицы на рубашке, поправил пиджак, затем надел на плечи куртку  и уже подошел к двери.
— Простите, вы надолго, Николай Владимирович? — донеслось вслед любознательное.
Я ничего не ответил Никишовой и только со зла грохнул дверью. Да и что я мог сказать, если даже не знал, на каком нынче небе пребываю, и настоящий ли я, или как говорил дед Кулич, копия настоящего Николая Владимировича Кравцова...

* * *
Я не наведался, как требовали, на улицу Симферопольскую, а  почти целый день бродил по городу и уже к вечеру, усталый, но в то же время с некоторой уверенностью в завтрашнем дне, отправился домой.

ГЛАВА 5

Охоту на жителей дома по улице Каменной в тот еще по по-летнему теплый вечер осени, снова устроили полутораметровые ублюдки.
В понедельник на общий обед не пришло еще пятеро. Не появились они и во вторник. Исчезнувшие нашлись у первого подъезда только в среду, к концу вечера, когда Валентина и я практически лишились всякой надежды вообще увидеть живыми своих соседей.
... Тех, кто побывал в «логове» у полутораметровых мудрено было узнать. За считанные дни отсутствия не по собственной воле, люди стали изможденными до немыслимого предела. На них было страшно смотреть: в неописуемом рванье, босые, с их разбитых пальцев на ногах текла кровь, губы потрескались и тоже кровоточили... Я вообще удивился, как практически по-младенчески несмышленые, немощные соседи нашли дорогу домой?..
Не прошедших стерилизацию мозга, осталось всего ничего, но они уже научились умело скрываться от зачастивших облав полутораметровых. Всем уцелевшим в ближайшем будущем, я и Валентина прекрасно понимали, в лучшем случае было уготовано одиночество и почти безысходность, поскольку выжить без продуктов питания, без обеззараженной воды, можно было только теоретически.
 Полутораметровые не держали в своем логове жертвы подолгу. Что-то там делали с людьми и отпускали.
По моим данным, за все время присутствия на Земле, полутораметровые не убили пока никого. Скорее всего, им это было незачем, либо еще не пришла пора к более решительным действиям. Не лишая жизни людей, коротышки бесцеремонно вышвыривали их с кастрированным мозгом из своего Ничто, как мусор, на свалку, в привычный людям мир и после этого утрачивали к жертвам хоть какой-то интерес.
Никому из землян до сих пор так и не удалось разузнать, где же находится «штаб-квартира» коротышек. Ни простым смертным», ни тем, кто по роду своей профессии был обязан разыскать и уничтожить сучью берлогу... То ли полутораметровые подводили жертвы к местам посадки своих десантных шлюпов, тщательно сокрытых от землян защитной стеной, то ли у коротышек существовали определенные «окна», или, как говорил дед Кулич, «параллели», через которые они на время проникали на Землю и безнаказанно творили все, что им заблагорассудится, но факт оставался фактом. Люди исчезали, затем появлялись, но уже не людьми, а абсолютно пустыми оболочками, пустышками, как назвала  вернувшихся соседей однажды Валентина...
Этот беспредел был, и поныне оставался страшен своей сутью, и, практически непреодолимым своей безысходностью.
...До тех пор, пока работало радио и телевидение, я мог хоть что-то узнать нового о нападении на город полутораметровых. Затем все смазалось, перемешалось, перемололось...
...Судя по сообщениям, больше половины натренированных ребят из специальных отрядов по борьбе с организованной преступностью и чрезвычайными ситуациями, из ФСК, с разведок так и не вернулись.  Те  же, которые вновь появились на месте дислокации, стали немощными. За исключением майора Петрова и лейтенанта Свистунова. Они переступили порог своей «вотчины» в целости и сохранности, но ничего существенного по поводу базы коротышек так и не сообщили — в тринадцать двадцать местного времени они потеряли из виду почти сто сорок человек, шедших под бдительным надзором полутораметровых.
Пробовали короткомерных уродцев расстреливать, но ни пули, ни снаряды их не брали. Убойная сила металла, предназначенная уничтожать и крушить все на своем пути, и живое в том числе, прошивала тела полутораметровых насквозь не встречая преграды. Огромные дыры в телах коротышек затягивались буквально на глазах. Поэтому у всех землян, да и у меня тоже, возникал закономерный вопрос: телесны ли полутораметровые? Не миражи ли? Не фантомы? Но пока никто так и не ответил на эти вопросы...
«Поpыскав» в еще не пустом холодильнике, я плотно поел. Выпив огромную чашку кофе, уже собирался двинуть в город поискать провианта на будущее. Я знал, что близлежащие магазины и базы разграбили вчистую уже давно, поэтому искать еду недалеко от дома было полным абсурдом. Я едва не подскочил от радости, когда вспомнил о магазинчике на Флотской. «Там должно остаться хоть что-то съедобное»,— подумал я, поскольку понимал, что в эти запутанные улочки старого частного сектора полутораметровые, скорее всего, носа пока еще не казали...
Черт дернул меня выйти на лоджию. Как же, сигаретку после плотного обеда выкурить. Нет, чтобы в комнате кольца попускать, как это я делал с большим удовольствием — потянуло на воздух...
 На улице смеркалось. Уже вспыхнули  фонари на столбах. Мой взгляд остановился на огороженной сеткой-рабицей спортивной площадке, которую освещал прожектор с крыши дома. Возле нее «пастухов», нахально наблюдавших изо дня в день за мной и моей квартирой, опять же не было. Сейчас площадка была пуста и внутри.  Крикливые пацаны, гонявшие на ней  мяч с утра до вечера, часто до хрипоты препиравшиеся между собой, уже разошлись по домам. Владельцы собак досматривали очередной многосерийный фильм и должны были появиться на ней минут через десять. А по ночам не обходилось и без крутых разборок.
... Досталось в свою бытность здесь и мне. Я был еще школяром и поздним осенним вечером провожал с затянувшейся в школе генеральной репетиции праздничного концерта домой Оксану — соседку по школьной парте. Ее мать, Клавдия Петровна, попросила. Именно у спортивной площадки нас и «заарканили» около десяти вечера четверо солидно поддатых залетных шибздиков. Ни о чем не спрашивая, двое из них схватили за руку Оксану и потащили в темный угол площадки.
Я, не долго думая, сразу же полез в драку. Низенький, утлый пацан так саданул меня под «дых», что я подумал, все, пришел конец. Но, отдышавшись, опять храбро кинулся на пацанов, которые, заткнув Оксане рот тряпкой, тут же, на площадке, уже нетерпеливо срывали с нее платье. Ясное дело, для чего — изнасиловать.
Пока я пытался отбить девчонку у них, подоспели два взрослых мужчины. Залетные, конечно же разбежались, а не будь меня, успели бы сделать свое черное дело...
Домой пришел весь в синяках, с расквашенным носом, подбитым правым глазом... Мои решительные действия потом долго обсуждали все соседи по дому, в школе сделали едва ли не героем. Директор даже грамоту выписал, стенгазету организовали. И на концерте во всеуслышанье объявили, что я спас от хулиганов Оксану... Родители чуть покорили меня, особенно мама, но были польщены таким вниманием всех к рыцарскому поступку сына, а мать Оксаны в благодарность подарила мне подзорную трубу.
Поняв, что против силы может помочь и противостоять только сила и умение владеть своим телом, начитавшись книг и насмотревшись фильмов, я записался в только что открывшуюся школу восточных единоборств, где с завидным усердием до самого нашествия полутораметровых, изучал  каратэ и джиу-джитсу.
Потом были другие школы. Посолиднее. Я овладел самбо, затем успел познать и азы школы Шоу Дао. Научился владеть почти любым оружием. Особенно мне удалось, по мнению учителя и наставника, изучить «зоны тела», используя палку длиной в тринадцать кулаков. Разделив палку на тринадцать условных частей-отрезков, я прекрасно владел и «зоной огня», и «красным тигром», и «зоной воздуха», а также формами передвижений «взвешенным шагом», «паучками» и многими другими приемами. Все это при безостановочной смене разнообразных позиций позволяли мне одерживать победы над самыми сильными противниками, а уж о том, чтобы шибздики меня накостыляли, пусть даже скопом, и речи быть не могло...
Вспоминая свой первый «бой», я лишь ухмылялся, понимая, что теперь могу противостоять почти любому. Даже группе неплохо обученных фискалов —  мордоворотов из федеральной службы контрразведки, не говоря уже о спецназовцах, которые отстали от меня в применении «рукопашки» почти что на порядок. Возможно, я смог бы дать отпор даже полутораметровым, хотя этого мне пока не представилось...

* * *
 ...Родители мои работали допоздна, поэтому вместо того, чтобы наблюдать за звездным небом, я, еще юный, не меньше года ровно в семь вечера занимал привычное место либо у кухонного окна, либо летом на лоджии, практически ежедневно укреплял на штативе подзорную трубу, поскольку знал — через минуту-другую в окне напротив должен вспыхнуть свет. Моя одноклассница Оксана,  выгуляв на спортивной площадке Бармалея — огромного черного сенбернара, входила в это время в подъезд  в сопровождении пса и поднималась в лифте.
Оксана Колобова —  действительно клёвая девчонка и, чего греха таить, я давно на нее глаз положил... Еще с тех времен, когда впервые заступился... Она так любила расчесывать свои непревзойденные длинные золотистые волосы, что, порой, я не мог на все это смотреть без содрогания, сразу же загорался... Да и было от чего!..
...Оксана, придя домой, всегда снимала с себя коротенькое платье в горошек, если дело было летом, или цветастый свитер, когда становилось ближе к осени и зиме, рубашку на тонких бретельках, все остальное... Уютные, небольшие груди ее тотчас разбрасывались ослепительно белой красотой по чудесному загару и сводили меня с ума. Они заставляя глаз еще сильнее вжиматься в окуляр подзорной трубы и сосредоточенно следить за тем, как Оксана, принимая  воздушные ванны, будет вертеться перед огромным зеркалом, а затем солнечными волнами расплескивать по загорелой спине волосы, которые от каждого взмаха руки с расческой заставят меня вздрагивать и практически ощущать запах разгоряченной степи...
Это было так давно... Почти пятнадцать лет назад, а Колобова все еще стоит у меня перед глазами. Все такая же, обнаженная, с распущенными волосами, воздушная, загоревшая, стройная, околдовавшая... Будь я художником — нарисовал бы отличнейшую картину, но, увы: в таланте художника мне Создатель отказал напрочь... 

* * *
Раньше я совершенно не знал Всеволода Полетова. Жили в одном доме уже лет пять, но как всегда бывает, лишь пару раз встречались в лифте. Я уходил на работу в семь, затем были ежевечерние тренировки в школе восточных единоборств... Полетов же, издав пять книг, бросил работу конструктора в научно-исследовательском институте и полностью отдался литературе, и в это время видел еще цветные сны. Естественно, не пересекались наши пути-дорожки и по вечерам, когда Полетов корпел над рукописью очередного романа.
Полетов со мной почти одногодки. Разве что он на пару лет постарше. С мной и Валентиной он познакомился после нашествия в город полутораметровых, но теперь мы стали друзьями. Хотя наши взгляды на жизнь существенно отличались, но все же живая душа — есть живая душа, и Полетов частенько наведывался ко мне поболтать...
Про Оксану я прожужжал Полетову все уши. Я видел, что с  каждым визитом писатель открывал новые и новые «навороты». Однажды, когда отсутствовала при нашем разговоре Валентина, я вошел в раж, разоткровенничался.
Мы  сидели и пили чай без сахара. Где Валентина раздобыла заварку, до сих пор осталось загадкой. Она пошла к соседям. Мы же остались одни.
— Понимаешь, Полетов... — я на время умолк, наблюдая за струящимся вверх дымом от принесенной Полетовым сигареты, а затем, словно сорвался, — я  балдею от самих воспоминаний об Оксане. Это не девка — огонь с, понимаешь, чем... Она не такая, как все... Да и посуди сам! Чуть смугловатая, нежнейшая кожа ее... А огромные голубые глаза, которые так и просятся на объемный настенный календарь или на видеоряд опытного мастера кино... А фигура!!! Такой, Всеволод, не сыщешь, сколько ни будешь рыскать...
— Да ты...
— Нет, это не то, что ты, Всеволод, подумал... Я не из любопытства, нет... Увидеть ее, обнаженную, для меня всегда было как наркотик... С той поры, когда я вызволил ее из рук насильников и впервые увидел почти что голую. Дрожащую, беззащитную, но такую милую... И так всегда продолжалось до тех пор, Всеволод, пока в комнату к ней, следом за сенбернаром, не вплывала своей огромной безобразной массой ее толстенная мать Клавдия Петровна, и не задергивала в нетерпеливом порыве шторы на окне...
— А ты не боишься, Николай, что тебя начнет ревновать к Оксане Валентина? — поинтересовался Полетов, подставляя чашку для кипятку.
— Я тебя не понял, Всеволод. — Я заулыбался. При чем тут Валентина? Она мне кто? Жена, чтобы ревновать?
— Но все же, Николай... Хоть вы и не расписаны... Но вы же живете вместе, спите с ней в одной постели...
— Давай, Всеволод, замнем все. При чем тут одно к другому. Оксана есть Оксана, а Валентина, Валя... Давай покурим, и замнем. Да и не спим мы с Валей в одной постели, как ты соизволил только что сказать...
— Ладно, не валяй дурака. Все равно не поверю. Ты что, не мужик, а она не баба?..
— Я что, по-твоему, вру? Валентина мой лучший друг, и не более того, а ты нас сразу положил в постель..., — в моем голосе проскользнула нотка несдержанного несогласия.
— Хорошо, я понял, — быстро ретировался Полетов.
— Считай, что этот вопрос ты мне сегодня не задавал. Договорились? — я так взглянул на Всеволода, что у писателя сразу отпало желание продолжать начатый разговор, поскольку понял — Оксана для меня была своеобразной отдушиной в этой непонятной, нервной жизни, когда тебе приходится ежечасно, ежесекундно  пребывать в страхе и неведении...
— Лады, — сказал Полетов, но все же, червячок обиды за Валентину, остался при нем, хотя об этом он мне, конечно же, не сказал. Да и зачем — я все равно не понял бы его.

* * *
 Фильм по телевизору, видимо, закончился, и на площадке появились первые хозяева вместе со своими четвероногими питомцами.
Я медленно отошел от окна, включил свет. Чайник был еще горячим и я, насыпав в чашку ложку с горкой растворимого кофе, налил воды. Сахара в чашку не клал. Сел к столу.
Почему-то именно сегодня, в этот снежный вечер, мне вспомнился  еще один случай, который свел меня с теми, кто хотел подичиться своей силой у этой же спортивной площадки. Меня, подкравшись сзади, пятеро мордоворотов впихнули на площадку и решили там раздеть.
Я почувствовал, что зверею. Так же, как и в тот поздний вечер, когда на меня, еще в юности напали четверо подвыпивших дебилов. Тогда я, еще только проходивший курс молодого бойца, но уже довольно неплохо освоивший несколько приемов школы Восьми лучей, расправился с нападавшими на меня буквально за пару минут. Да нет даже того меньше.
Первого обидчика, который неожиданно почти смазал меня по скуле, я точечным ударом атэми парализовал. Второго, коротковолосого громилу, применив тэнкан, заставил его же усилие обратить против него самого и «броситься» на ограждение. Двое других решивших испытать свою «силу» на мне, с виду хлипком «пацане», предвидя нежелательный для них исход, в пару минут смылись...
Я, едва не обжегшись, чуть отхлебнул кофе, поставил чашку на стол и уставился в черное стекло окна.
Оставив почти нетронутую чашку с кофе на столе, встал и снова подошел к окну.
На улице уже было полностью темно. Выудив из кармана сигарету, прикурил. Затем открыл окно, в которое сразу же ворвался холодный ветер и буквально за минуту остудил разгоряченное лицо.
Бросив окно приоткрытым, я, даже не взглянув на площадку и на окна дома напротив, прошел из кухни в спальню и опустился на  диван.   
Отсыревшая сигарета тянулась с трудом.
Потушив «упрямую сигарету», не выдержал, снова взялся за подзорную трубу и установил на балконе.
Все повторилось и в тот вечер.
...Свет  в  раскрытом  окне, Оксана перед зеркалом. Ее безобразно-толстенная мать...
Если бы на штативе не ослаб стопорной винт и труба не «поехала» вниз, я сразу бы переключился на звездное небо, которое тоже притягивало меня к себе как магнит...
Внизу на площадке задрались собаки. Обычное дело. Лай взахлеб, страшное рычание, многократно усиленное эхом замкнутого со всех сторон  высотными  домами пространства...  Бедлам продолжался считанные секунды. Тишина внезапно обpушилась на меня и больно ударила по ушам. Я вчистую забыл и об Оксане, и о ее корове-матери, и о звездном небе...
Прильнув к окуляру, навел подзорную трубу на площадку.
Там, безвольно опустив руки, сбившись в пеструю кучу, собрались почти все «собачники». Как не напрягал я глаза, ни одной собаки на площадке, не заметил. Никем не сдерживаемые животные сразу же, поджав со страха хвосты, разбежались. Почти рядом с разноцветной, высокорослой толпой мужчин и женщин, как карлики, в широкополых шляпах, степенно прогуливались четверо полутораметровых. Пятого, стоящего поодаль, в полутени спортивной площадки, я увидел не сразу.
— Это было еще то зрелище, Всеволод!
Я, рассказывая Полетову об увиденном, неоднократно потирал свои сухие руки.
— Ты их «сфотографировал»? — поинтересовался писатель, но я, словно не расслышав его вопроса, продолжал:
— Туловище коротышек могло вполне сойти за человеческое. Упитанного сорокалетнего мужчины в грязно-сером комбинезоне, но уменьшенное, кукольное, миниатюрное. Все остальное не лезло ни в какие ворота. Руки-ноги — четыре короткие, сантиметров по пятьдесят,  или того меньше, светло-зеленые отростки-сосиски. Голова — приплюснутая зеленая дыня с синими полосами, которую полностью покрывала черная широкополая шляпа. Лица их я долго не мог рассмотреть: полутораметровые все время находились ко мне затылком...
Минуты через четыре, когда «собачники», послушно построившись по трое, длинной цепочкой пошли за полутораметровыми, я, наконец, рассмотрел уродливое лицо ублюдков — трехглазые, безносые чудища со щелью вместо рта. И еще что-то я увидел в том лице. Что именно — Полетов сразу не мог сообразить, несмотря на то, что я неоднократно пытался втолковать в него понятие, которое никак не лезло в сознание писателя... И лишь много позже он усек: я говорил о том, что средний глаз полутораметрового был, раза в два крупнее человеческого, наблюдал за всем как видеокамера, постоянно, не мигая и, может, этим завораживая, притягивая к себе каждого человека... И последнее, что успел в тот раз заметить я — временами на уродливом лице коротышек формировалось более или менее, человеческое лицо с нормальными глазами, носом и ртом...

Глава 6.

...Бессонные ночи. Первые немощные...
 Страх и отчаяние у всех людей, пока оставшихся нетронутыми полутоpаметpовыми.
Вспоминая те дни, я с содроганием думал о том, что если бы подобное испытание выпало на мою долю еще раз, я бы не выдержал и буквально через несколько месяцев подался бы на поиски первого попавшегося полутораметрового чтобы отдаться ему на «съедение». Опять же, передо мной всплывал, как из несуществующего тумана, образ старика Кулича из скорого поезда, его узкие щелочки глаз смеялись, заставляли съеживаться, собирать всю свою силу воли, и снова окунаться в жестокую обыденность непонятного... И еще, словно из-за тюлевой ширмы, изредка появлялись образы непонятных монстров, белостенные многоугольные комнаты, так похожие на операционные...
Стражи правопорядка... Спецназ... ФСК... Ребята в фоpме и без, сбились с ног. Дуpацкие телефонные звонки, зачастую с угpозами... ЧП  за  ЧП.  Исчезновение людей. Во все возрастающих масштабах...
Следователи... Протоколы... Свидетели...
... И опять у дома рейды полутораметровых... Сколько же их прошло за последнюю неделю???
Ни стражкй правопорядка, ни следователей, ни свидетелей...  Отключен газ, свет. Все, кто мог — ушел, уехал, уполз... Те же, кто еще не смылся, остались погибать в холодных квартирах порядком опустевшего города.
За этим безобразием как-то незаметно пришли в город настоящие холода.
Пока в районе не отключили электричество, все, оставшиеся не «заарканенными» полутораметровыми, еще общались с миром. Дикторы телевидения, радио захлебывались от избытка, порой противоречивой информации о пришлых чужаках. Информация о «проделках» коротышек в оккупированной ими зоне, была настолько куцей и однообразной, что вскоре наскучила всем, как надоело и то, что вокруг района все строили и строили так называемый защитную стену. Никто так толком и не узнал, построили ли здесь что-нибудь существенное? Работа в начале кипела, строительство шло «на ура». Техники и людей согнали уйму... Как в огромном муравейнике суетились тысячи строителей, энергетиков, людей иных профессий... Но затем все постепенно затихло, как примелькались и рассказы о полутораметровых.
Идя сегодня ранним утром ко мне, по намеченному с вечера маршруту, чтобы не дай бог не наткнуться на многочисленные посты полутораметровых, Полетову несколько раз приходилось видеть и обходить огромные «кладези» ржавеющей и теперь никому не нужной техники...
Я встретил его приветливо, хотя сказал о том, что на привычные посиделки у меня нет времени и попросил помочь сориентироваться в ситуации, в которую попал буквально несколько часов назад. Благо об этом не знала еще Валентина, и я шепотом, пока Валентина на кухне что-то на скорую руку готовила нам для «перекусу», поделился с Полетовым:
— Сегодня я столкнулся нос к носу... с полутораметровым, Всеволод.
— И... нормальный? — поднял на меня свой недоуменный взгляд Полетов.
— Как видишь. Скорее, это коротышка был ненормальный.
— Почему?
— Я шел мимо задворок Веселовского гастронома. Разведывал, где можно разжиться провиантом. Только повернул на Парковую, а навстречу мне — полутораметровый. Столкнулись нос к носу. Представляешь? Всё, кранты... Даже мелькнула мысль, что захомутают... Не долго думая, я с разворота ногой хрястнул его промеж всех трех глаз. Коротышка не успел даже среагировать... Привычного хруста ломаемых костей не было. Нога моя едва не увязла, как в липком клее. Пришлось вытягивать ее из расквашенного месива. Гад подколодный обрызгал меня почти всего своей белесой жидкостью. Может, мозгами своими, или это кровь у них такая. Ну, короче, Всеволод, — я хмыкнул, — он с копыт, а я — деру. Правда, туфлю мою, пока домой добрался, жидкость коротышки сожрала почти до носков...
— И ничего не случилось с тобой, этого? — Полетов крутанул указательным пальцем у виска.
— Случилось, но только не это, о чем ты подумал. — Я закатил штанину и показал на ногу, где, остались два больших обожженных пятна, которые местами покрылись небольшими пузырями от ожога. — Это от жидкости той. Брюки тоже сменил. Благо, Валентина не знает. Я брюки в мусоропровод выбросил.
— Болит? — спросил Полетов.
— Сначала порядочно жгло. Теперь... Как кипятком ошпарился. Подживать начинает. Неприятно, но терпеть можно...
— Тебе здорово повезло, — только и успел проговорить Полетов. Я видел, что ему хотелось расспросить меня конкретнее, но помешала вошедшая с кухни Валентина, которая принесла ухающий чайник.
— Ребята, к столу! — весело проговорила она. — Я присоединюсь к вам через минуту, — сказала и как вихрь, улетучилась, чтобы буквально сразу оказаться вместе с нами.

* * *
Я прекрасно понимал, что нынче практически полностью отрезан от мира...
Неоднократно наблюдал, как наш район, где уже напропалую господствовали полутораметровые, запрудили военные да наслали сюда, кроме огромной массы строителей, толпы спецназовцев, что, порой, на каждого жителя приходилось, по крайней мере, по три-четыре человека в форме. То ли в военной, то ли гражданской, но это были люди пришлые, не местные. Да и техники сюда натащили уйму... А мостовые и тротуары так разворотили, будто по району прошла атомная война. На улицу страшно было выткнуть нос.
Но ни колючая проволока, опоясавшая в пять рядов район, ни какие-то зачехленные и затем брошенные на произвол судьбы громадины, не спасли жителей от коротышек.
Порой мне становилось не по себе, когда я, вот уже в который раз прокручивал в голове то, что творилось в родном городе. Словно неизвестный наслал на всех «жителей-безбожников», божью кару в обличье полутораметровых. Мне казалось, что кромешный  ад  продолжался вечность. И то, что я с Валентиной до сей поры не попали в безобразные обрубки полутораметровых, было чудом.
...Об оставшихся людях забыли. И правительство, и Президент, все...
Быдло никому не нужно...
Размышляя о чудовищном «преобразовании» человека в непонятно что, я понимал: подобное долго продолжаться не может, мозги всех без исключения прошедших стерилизацию, были пусты, что называется. Сколько всего осталось «нормальных»? Скорее всего, единицы.
Коротышки внесли хаос во весь огромный городской район. Откуда они сверзились на головы никто не знал. Я предполагал, что полутораметровые могли быть мутантами, отголоском далекой чернобыльской трагедии, случившейся почти в центре Европы?.. Ходили же слухи о том, что отшельники снова обосновались недалеко от нового Могильника...
То, что  в Чернобыльской Зоне жили мутанты, я соглашался, хотя и с натугой. Но тогда, каким же сильным должен был быть измененный радиацией генетический потенциал, чтобы у мутантов, живуших у Могильника, у их потомков,  рождались одинаковые по своему строению уродцы?  И почему «недоросли»  избрали  своим  «испытательным  полигоном» именно город, вернее, часть  города,  отстоящего  от  Чернобыльской Зоны почти за тысячу километров? На месте бы и «упражнялись»...
Эта мысль все время мучила меня, преследовала по ночам, и я часто просыпался от этого с холодной испариной на лбу.
Однажды я поделился своими размышлениями с Валентиной о том, что полутораметровые, видимо дети отшельников Могильника, но она тоже думала об этом. И Валю мучили подобные кошмары...
Сегодняшний сон был как две капли похож на вчерашний, позавчерашний, на все предыдущие...
Огромный локомотив на всех парах мчался на  меня, готовый раздавить, уничтожить, расплескать его, измочаленную как старый, выброшенный на свалку канат, душу. Когда я уже всем телом ощутил на себе его раскаленное дыхание, жар почти плавящихся, пузырящихся колес, с которых стекали огромные расплавленные капли оранжевого металла на размягченные от неимоверного огня рельсы, меня ошарашило: из окна машиниста изуродованной щелью вместо рта, ухмылялся трехглазый.
Локомотив в последний миг снова перескочил на запасной  путь. Там, в тупичке стоял эшелон с цистернами бензина и сжиженного газа... А затем последовал красочный фейерверк, страшные, дымные и огненные взрывы... И огромная, всепожирающая стена огня, озера и реки пылающего бензина и сжиженного газа... Они стекались со всех сторон ко мне, полуодетому, чтобы испепелить, сжечь дотла брюки,  расстегнутую  рубашку,  все клетки моего тела...

* * *
Я пошел на разведку вот уже в который раз в поисках провианта по магазинам, но ничего толком не нашел. Уже возвращаясь назад, задумался и едва не попал «в гости» к полутораметровым, которые устроили очередную облаву. За восемью коротышками уже послушно плелось не меньше десятерых «оболваненных», еще трое полутораметровых шастали по закоулкам, в надежде заарканить еще кого-то, зазевавшегося.
После расправы с первым коротышкой, я вел себя намного осторожнее, стал более осмотрительным, но в то же время в мое сознание вплелось то, что с полутораметровыми можно справиться.
Решение вызрело моментально. Подождав, когда один из ублюдков отошел от остальных и скрылся в очередной подворотне, я мотнулся туда же. Мне понадобилось не больше минуты, чтобы, налетев сзади и накостыляв, успеть воткнуть кляп в рот, связать недомерка и накинуть на его основной глаз кусок тряпки, тем самым полностью обезоружив пришельца. Полутораметровый еще не пришел в себя, но, судя по частому вздрагиванию конечностей, был жив. Я не знал, как будет дальше вести себя он, но надеялся, что на этот раз все обойдется. Со вторым коротышкой я не хотел поступать так, как с первым, которого отправил к праотцам.
Взвалив на себя ношу почти в сорок килограммов, я, предвидя, что полутораметрового начнут искать его же собратья, припустил что было сил подальше от места поимки. Уже рядом с домом, весь «в мыле», налетел на Полетова:
— И что ты будешь с ним делать? — спросил, абсолютно не удивившись Полетов, как бы между прочим, словно я нес не полутораметрового, а мешок с картошкой.
— Дрессировать, — зло огрызнулся я, осторожно опуская связанного коротышку в мокрую снежную кашу.
— Ну, ну, часа через три приду, посмотрю, как тебе это удается, — с язвинкой в голосе сказал Полетов. — И когда же начнешь?
Я не успел ответить писателю. Полутораметровый, почувствовав под своими ногами мокрую твердь, так дернулся, что я едва не выпустил из рук ношу.
— Ты поосторожней с ним, — порекомендовал мне Полетов, увидев, что коротышка пытается высвободить свои руки-обрубки от кожаного ремня.
— Помог бы лучше, — прохрипел я, едва удерживая разбушевавшегося коротышку.
Полетов ничего не сказал и, осторожно подойдя поближе, наклонился и попытался цепко ухватиться за левую, методично пинающую меня ногу полутораметрового, но сделал это неудачно, и получил в челюсть.
— Ты еще будешь ногами бодаться, с-скот-тина, — резко проговорил Полетов и со всей силы ударил коротышку ногой по туловищу. Что-то внутри недоростка хлюпнуло, изо рта выплеснулось пару стаканов белесой жидкости, расплескавшейся по асфальту и коротышка, дернувшись пару раз, отключился.
— Таким образом, ты испортил мой второй экземпляр, — недовольно пробормотал я.
— Третьего притянешь. Хочешь, я помогу? — спросил Полетов, брезгливо отирая руки.
— Проблематично. Они по одиночке почти не ходят, а с двумя землянам, думаю, не справиться.
— Ничего, очухается, — заключил Полетов, когда увидел, что у полутораметрового вздрогнули мешки на «лице» и  широко расхлопнулись оба глаза. — Его центральный глазище хорошенько запаковал? — с опаской в голосе спросил Полетов, словно отлично знал строение тела полутораметровых.
— Не сбросит, на двойной узел завязал. Помоги, — снова попросил я.
— Зачем домой несешь? Мало трущоб вокруг? Там бы и оставил, да дрессировал...
Я ничего не ответил Полетову и, молча подхватив полутораметрового под обрубки, приподнял над землей и потащил по ступенькам в подъезд.
Полетову ничего не оставалось, как помочь мне.

* * *
Аккуратно положив дергающегося коротышку в спальне на диван, я еще раз поправил повязку на основном глазе у полутораметрового и плюхнулся рядом в кресло, достал из кармана сигарету.
— Садись, — пригласил Полетова, кивнув на соседнее кресло.
— Домой пойду, — извинительно пробормотал Полетов. — Дел невпроворот.
— Скажи, что испугался, — улыбнулся я.
— Да нет, — с некоторой неуверенностью в голосе сказал Полетов. — И на самом деле работы море. Роман нужно дописывать.
— Ты же шел ко мне. А роман... Роман позже будешь писать... Какой экземпляр, какой типаж... Ты же шел ко мне, Всеволод. Скажи, что забоялся. А?
— Проходил мимо, — соврал Полетов. — Пока. Может, завтра заявлюсь. Извини, — пробормотал он и уже из прихожей спросил:
— А как на это посмотрит Валентина?
— Положительно, — выдавил сквозь зубы я. Мне стал отвратительным не только тон разговора Полетова, но и его перестраховочное «как бы чего не вышло». Я не встал провожать Всеволода. Не хотел неприятностей, поскольку был на взводе и мог накостылять ему по первое число. Просто так. Пускай даже из-за того, что ретировался.
Дверь привычно хлопнула о косяк и в квартире воцарилась тишина, изредка прерываемая хлипкими вздохами наполовину, а, может и полностью пришедшего в себя плененного коротышки.
— Думали, скоты, что не найдется управы на вас? — сказал я, вставая с кресла. Затем прошел на кухню, долго пил воду, плескал себе в лицо, затем, выйдя с кухни  и подойдя к дивану, хотел вмазать со всей силы по темному подобию лица коротышки, но сдержался: недомерку и так досталось порядочно. От последнего удара коротышка мог отправиться к праотцам, если таковые были у него. Мне же полутораметровый был нужен живым. Для чего, пока не знал.
Коротышка пару раз дернулся на диване, но разорвать кожаный пояс, которым были связаны его руки не смог.
— Полежи малость и поумерь свой пыл, — сказал я, присаживаясь рядом на краешке дивана. — Если бы я хотел тебя кокнуть, это бы сделал в охотку на углу Ротной и Космической, когда ты начал выдергиваться. А, если тащил сюда, значит мне нужно побеседовать с тобой.
От полутораметрового шел холодок неуверенности, страха и огромной ненависти, которые сообща начали по-пиратски лезть в мои мозги.
— Только не надо ля-ля, — резко поднявшись с дивана, прорычал я, — не то от тебя не останется ничего. Понял. Чтобы взять меня, твоих обрубков не хватит. А мы... Мы немного ученые. — Сказав последнее, я умело поставил барьер к входу в меня чужеродной мысли и решил осторожно прозондировать, если получится, мозг полутораметрового. Сначала ничего не вышло. Волны внутреннего «эхолота», пометавшись по всему телу полутораметрового, и не найдя преграды, сначала вырвались вообще за пределы квартиры, но затем, по команде, вернулись ко мне, не принеся даже малой толики информации, на которую я рассчитывал.  Словно коротышка был без мозгов, либо зондирование их было недоступно для меня.
Неожиданно, когда я уже отчаялся и снова хотел уйти на кухню, меня словно грохнули по голове. Волна, упрямо несшаяся от коротышки, ничем не сдерживаемая, даже поставленными тройными барьерами активной и пассивной защит от проникновения чего-либо постороннего извне, почти опустошила горизонты моих мыслей.
Я едва не грохнулся перед коротышкой на пол от боли, которая, «завоевав» височные части головы, словно с ленцой, но нахально распространялась по всей голове и холодной змеей подползала к затылку. Коротышка, творя несусветное, требовал не только развязать его и отпустить, но и обещал мне адские муки в каменоломнях моей души. Я даже решил сдаться, но еще пытался бороться. С трудом отрывая от пола ноги, отодвинулся на полметра от дивана, на котором бесновался коротышка. Чуть отпустило.
— Ах ты скотина пришлая! Да я тебя порешу! — я почувствовал, что зверею. Также, как и тогда, когда на меня, еще в юности напали четверо подвыпивших дебилов.
— Мы прибыли сюда, чтобы изучить возможность переселения всего нашего народа, — паутинисто пронеслось в мозгу у меня, — неожиданно раскрылся полутораметровый. — Эта планета подходит для нашего расселения...
— Ну и, — мысленно послал вопрос коротышке, чуть приоткрыв «заслонку» поступления информации извне. В меня снова ворвалась боль, в глазах заиграл фейерверк. Пришлось «захлопнуться». Коротышка надолго умолк. Словно умер.
Выудив из кармана сигарету, я прикурил. Меня трясло как в лихорадке. Видно было, что организм пытается противостоять неизвестной враждебной силе.
Я отошел от дивана, открыл окно, в которое сразу же ворвался холодный ветер и буквально за минуту остудил разгоряченное лицо.
Оставив окно приоткрытым и, даже не взглянув на полутораметрового, вышел из спальни и прикрыл за собой дверь, чтобы не выстудить и комнату...
...Отсыревшая сигарета тянулась с трудом.
«Пойду к Валентине, расскажу о «добыче», — только и успел подумать я, как осторожно кольнуло в мозгу:
— Не уходи, — попросил недомерок. В мысленной просьбе полутораметрового было отчаяние. Скорее всего потому, что он, привыкший не встречать никакого сопротивления от землян, бился сейчас как головой о гранитную стену.
— Ну и что ты мне хотел сказать, — снова, зайдя в спальню, спросил у коротышки я.
Полутораметровый долго не отвечал, словно соображая, сказать ли мне, Охотнику об основном, или уйти в небытие? С тех пор, как Охотник отрезал его от собратьев, прошла масса времени. Его сородичи уже успели многое сделать... Коротышка был молод, и сила его жизненной энергии преобладала и он с надтугой, пробормотал:

— Я никто, лишь в группе сила
Которая по Космосу носила
Не только бренные останки
Былой родной планеты,
Не в этом соль...

— Нельзя ли короче и проще? — попросил я, чувствуя, что полутораметровый, «заговаривая» мне баки, пытается освободить мысленную энергию, которая накапливалась в нем, как в конденсаторе, чтобы затем обрушиться всей силой на мои мозговые извилины. — И не надо мне твоих стихов.
Коротышка надолго замолчал. Это надоело мне, как и надоело то, что недомерок исподтишка зондировал мой мозг, вовсю пытался навести там «порядок» и, беспрестанно мотая головой, пытался сбросить повязку с центрального глазища. Скорее всего, это и был концентратор энергии, которым полутораметровые «глушили» буквально за доли секунды землян и делали их немощными.
Не выдержав, я взвился:
— Если будешь играть в молчанку, я проткну твой основной глаз вот этой пикой, — я кивнул на остро отточенный кусок арматуры, прикрученный к длинному древку, который стоял у двери.
Оба свободные глаза коротышки проследили за движением кивка  и пришелец сразу же «поумнел».
— Мой народ переселится на вашу благодатную почву, — констатировал полутораметровый.
— Ну, ну, — ухмыльнулся я. — Давай, плети свои сети дальше.
— Мы создадим здесь колонию для подпитывания нашей мысленной энергии, которая, уходя из нас, пополняется лишь за счет других мыслящих.
— Ах ты паразит. Выходит, вы подобны повилике  или заразихе, которые питаются соками носителей?
Полутораметровый ничего не ответил мне, долго отмалчивался, затем мысленно послал меня ко всем чертям и отключился.
Решив, что на сегодня выудил с плененного больше, чем достаточно, я, поставив все мыслимые и немыслимые барьеры перед собой, приблизился к коротышке и, потуже затянув ремень и поправив на центральном глазе чуть слезшую повязку,  вышел из спальни. Решил лечь спать на диване в комнате.
 Полутораметровый не сопротивлялся. Скорее всего, притомился и он...