Глава 4.
Проводив соседку, Берта Лазаревна потихоньку убрала со стола грязную посуду и автоматически спрятала остатки пирога в старую фарфоровую супницу. Она всегда хранила там булочки или плюшки, которые не доели- очень удобно и, главное, никакой таракан или паук не залезет. Так всегда делала её мама. Мысли её после разговора с Лёлей полностью касались семьи своего ненаглядного Моти Вишневецкого. Да, она сказала ей, что все его родные погибли в Одессе, но ведь это было не так или не совсем так.
За свою долгую жизнь, она научилась тому, что никогда нельзя доверять мало знакомым людям, а иногда и близким тоже. Трудности предвоенного времени, доносы, поклёпы, обвинения в космополитизме уже после войны - она всё это испытала в полной мере. Пресловутый пятый пункт приучил к тому, что всегда надо быть начеку, надо быть осторожным, чтобы не принести вреда ни себе, ни знакомому, ни другу, ни соседу. Лёля очень симпатичная девушка тоже много хлебнувшая за свою ещё короткую жизнь, но всё равно, лучше ей не всё говорить, лучше для неё самой не всё знать.
Когда началась война, Мирра Ильинична, свекровь Берты, Лев с Аней, Фрумой и Ицеком оказались в оккупированной Одессе. Льва не мобилизовали по возрасту, а Ицека из-за сломанной руки. Всех евреев немцы собирали в Прохоровском сквере. Аня, русская дворянка, пошла вместе со всеми, обняв совсем ещё молоденькую дочку Фруму, хотя могла отказаться от еврейской семьи и возможно остаться живой. Оттуда начинался их скорбный путь в село Богдановку, где был устроен концлагерь. Из этого концлагеря никто из них не вернулся.
Вика, как и множество девушек, была угнана на принудительные работы в Германию. Три года она прослужила прислугой в семье богатых бюргеров, терпела унижения, побои, называлась остарбайтером. А после освобождения и победы Советской Армии стала называться репатрианткой. Ей пришлось пройти через сито одного из советских проверочно-фильтрационных лагерей. Лагерь, в который попала Вика, не был должным образом подготовлен к огромному наплыву репатриантов, им приходилось ночевать вповалку на грязном полу, либо под открытым небом. Вернувшись наконец-то домой в Одессу, ей долгое время не было где жить и на работу устроиться никак не удавалось. Тогда она написала письмо Берте, в котором, рассказывала много такого, от чего мурашки пробегали по коже, особенно ужасало отношение работников СМЕРШа :«у фашистов я была «русской свиньей», а у своих стала «немецкой подстилкой» писала Вика.
Берта с Мотей приезжала в Одессу к Вишневецким до войны раза три и помнила Вику совсем девочкой, светловолосой, румяной, с большими карими глазами, озорной и весёлой. Поэтому, когда та приехала в Москву и Берта открыла дверь, то чуть не упала в обморок: перед ней стояла тень, осунувшаяся, потускневшая, худющая, с глазами затравленного зверя. Сердце у Берты обливалось кровью, когда они вместе сидели тихонечко в комнате и поминали всю родню, погибшую в Одессе и на фронте. Горе было бесконечным и обе понимали, что ни время, ни будущая мирная жизнь не уменьшат его, не успокоят душу, не отнимут память.
В то время ещё жив был отец Берты и он довольно быстро помог устроиться Вике на работу в одну из Подмосковных больниц санитаркой, там ей выделили небольшую комнатку в деревянном бараке.
Всё это Берта Лазаревна долгие годы держала в себе, даже Марику почти ничего не рассказывала, она очень волновалась, чтобы то, что Вика была репатрианткой каким-то боком не сказалось на его судьбе, карьере. И всё было бы ничего, да вот только в прошлом году, как раз после Международного фестиваля молодёжи и студентов, жизнь Вики круто изменилась. И Берта Лазаревна вынуждена была всё рассказать сыну. Ох, и перенервничала же она тогда.
Оказалось, что Вику много лет разыскивает её родная бабушка Эмилия де Маришар, чтобы хоть перед смертью увидеть родную кровь и единственную наследницу. Этот факт, вероятнее всего, опять похоронили бы втуне Советские органы и это в лучшем случае, но на этот раз оказалось, что приехавший на гастроли во время Международного фестиваля молодёжи и студентов в Советский Союз известный певец Ив Жерар прекрасно знает Эмилию де Маришар и с огромным желанием и напором взялся помочь разыскать и привезти с собой к одинокой, стареющей бабушке её единственную внучку и наследницу. И колесо фортуны завертелось: Вику несколько раз вызывали на Лубянку и задавали массу разных вопросов, на которые растерянная Вика ответить, естественно, не могла: она сама-то от них узнала, чья она дочь на самом деле. Далее ей сообщили, что её родной дед по матери, Ипполит Андреевич Воронцов, эмигрировал в 1920-ом году из России. Каждый раз переполненная всё новыми и новыми сведениями, Вика после разговоров на площади Дзержинского в смятении приезжала поделиться ими к Берте Лазаревне, обсудить внезапно навалившиеся на неё проблемы.
Всё это было не просто опасно для самой Вики, но и для её близких родственников, а для Марка в первую очередь. И если учесть, что он работал фотокорреспондентом и ездил в различные города по стране, то вполне можно было приплести ему всякие сомнительные связи и разведывательные цели поездок. Все эти ужасы Берта Лазаревна постоянно рисовала в своём воспалённом мозгу, но переживала молча.
И исключительно благодаря тому, что в судьбу Вики вмешался сам Ив Жерар, бдительные органы, то бишь КГБ, хорошенько подумав, взвесив и посоветовавшись на разных высоких и высочайших уровнях, решили оставить в покое, ничего в общем-то не представляющую из себя, а тем более не знающую никаких секретных сведений и государственных тайн, скромную санитарку из Подмосковья Викторию Вишневецкую и отпустить её с богом во Францию к умирающей бабушке. Сначала совершенно обескураженная Вика испугалась одной только мысли покинуть Родину и уехать в незнакомую страну, к незнакомой родственнице, но постепенно всё взвесив, она решилась на этот рискованный шаг и благополучно отбыла во Францию.
Когда это произошло, Берта Лазаревна, испытав различную гамму чувств от бесспорной радости за несчастную, неустроенную, тридцатисемилетнюю Вику до глубокого чувства освобождения от непосильной ноши волнения за неё и за Марика, казалось бы, должна была успокоиться, но гаденькое чувство страха и тревоги никак не отпускало.
Вот почему она ничего до конца не рассказала про семью Вишневецких своей молодой соседке Лёле. Конечно, хотя с приходом Никиты Хрущёва к власти и наступило время именуемое «оттепелью», но страна продолжала жить за «железным занавесом».
В который раз вспомнив и проанализировав все подробности Викиного отъезда годовой давности, Берта Лазаревна пришла в выводу,что самое спокойное это не иметь никаких иностранных корней и наследств, во всяком случае для её слабых нервов.
Похоже, что Вика возвращаться не собиралась и это тоже являлось совершенно ненужным обстоятельством.
У Марика на работе вроде всё складывалось неплохо, его ценили, он действительно обладал настоящим мастерством и талантом профессионального фотографа. А вот семейная жизнь, отношения с Верой, Берту Лазаревну расстраивали. Она постоянно замечала равнодушные взгляды невестки, а так же её волновали частые сомнительные ночные дежурства. Да и детей до сих пор у них не было. Что-то ни так, она это чувствовала своим материнским чутьём, но не лезла с расспросами, надеялась, что всё чудесным образом в конце концов наладиться.
Как и большинство юношей и девушек, приехавших по призыву партии строить Днепрогес, Берта Лазаревна была в молодости активной комсомолкой и уж тем более атеисткой, в Синагогу никогда не ходила. Считала по- ленински любую религию опиумом для народа. А теперь, прожив такую непростую жизнь, с возрастом в ней отчего-то проснулась потребность прибегнуть к божьей помощи, какие слова при этом надо произносить она не знала, молиться не умела и спросить было не у кого. Поэтому она часто перед сном, закрывшись у себя в комнате, тихонечко обращалась к тому, кто всё может, в чьей власти все судьбы человеческие, просила со всей искренностью и пришедшей к ней непоколебимой верой в него : «Убереги моего Марика, Господи, наставь на путь истинный Верочку, сохрани бедную Вику. Помоги нам, Господи!» и была уверена, что Господь её обязательно услышит и поможет.
***
Вика Вишневецкая долго не могла прийти в себя от открывшейся правде о её происхождении. Её с раннего детства окружала любовь и забота: дедушка Меер в ней души не чаял, бабушка Мирра только и делала, что баловала её и младшую сестрёнку Фруму. Ей казалось, да нет не казалось, а именно так она и считала, что лицом она вылитый папа, Лев Меерович, и только волосы светлые, мамины. Как все дети, она ходила в школу, приносила только хорошие и отличные оценки. О национальности она вообще не думала: в Одессе каждый второй считался евреем. Единственно, что отличало её от сверстниц, так это то, что дома мама занималась с ней французским и немецким языком и к окончанию школы Вика их освоила в совершенстве, особенно ей давался и очень нравился протяжный французский. А немецкий немного резал слух своим лающим звучанием, но и им она прекрасно владела. И вот теперь, так неожиданно, как снег на голову, она узнала, что её отец оказывается не Лев Вишневецкий, а какой-то французский офицер Виктор де Маришар, а вся семья Вишневецких, всех, кого она считала самыми близкими людьми, не имеют к её происхождению никакого отношения! Ни отца, ни матери нет на свете уже много лет и спросить, отчего так вышло, не у кого, а Берта Лазаревна, жена её дяди Моти, которого она слабо помнила, знала совсем мало.
На Лубянке, то бишь площади Дзержинского, где её не раз расспрашивали или вернее, допрашивали, кое-что разъяснили. Но эти скупые и враждебные взгляды! Мало того, что она три года натерпелась в немецком услужении, будучи прислугой у чванливых, вечно унижающих её хозяев, считавших всех русских недочеловеками, а потом, уже после возвращения на родину, два года в советском лагере, и опять унижения, опять жуткие оскорбления... Как она это всё вынесла, до сих пор не понимает. Спасибо Берте, её отцу. Десять лет она проработала больничной санитаркой, скромно одетой, исполнительной, тихой и одинокой. И вот теперь из обыкновенной советской женщины она вдруг превратилась во француженку! Эти мысли не покидали её с того момента, как она узнала о себе правду, не давали покоя и сейчас: правильно ли она сделала, что согласилась уехать с этим французским, знаменитым певцом к совершенно незнакомой женщине, мадам Эмилии де Маришар-её родной бабушке?
---Мадемуазель Виктория, можно к вам.- Ив Жерар тактично постучав в купе, протиснул в дверь свою крупную фигуру и присел напротив неё.- Я вижу вы волнуетесь, не надо. Вы всё правильно сделали. Мадам де Маришар чудесная, добрая, умная. Я знаю её очень много лет! Она так долго вас искала, так долго.
Двое суток, пока стучали колёса поезда, неотвратимо приближающие её к новой жизни, он успокаивал, рассказывал ей об Эмилии, о Париже, о Франции. И когда наконец поезд сделал последние толчки и остановился, сердце Вики уже не так часто билось, она вдруг почувствовала, что почти успокоилась и даже обрадована тому, что её ожидает совершенно новая, другая, до сих пор неизвестная ей жизнь, жизнь, которую она представляла только по книгам да посмотрев заграничные трофейные фильмы.
Мадам Эмилия де Маришар оказалась не такой дряхлой старухой, каковой её описывал, очевидно специально для органов КГБ, Ив Жерар. Она встретила их в своей большой квартире на Елисейских полях в строгом чёрном платье, аккуратно причёсанной и заметно ухоженной для своих восьмидесяти лет.
Видно было, что она изрядно волнуется, стараясь не показывать виду, смущённая улыбка не сходила с её лица, долгожданная радость встречи так и сквозила, окутывая Вику теплом и радушием. Поначалу Вика не знала как себя вести, мешало стеснение и неловкость, но через полчаса общения с мадам де Маришар, она вдруг обнаружила, что всё смущение куда-то улетучилось и ей стало по-домашнему тепло и свободно. В голове пронеслось: «неужели так бывает, я как в детстве дома?»
Ив, посидев для приличия около часа, извинился и откланялся. Эмилия показала Вике её комнату, предложила принять с дороги ванну и потом, после ужина, они долго сидели в гостиной, та расспрашивала подробно Вику обо всём, рассказывала ей о своём сыне, Викином отце, о своём муже, рано умершем, обо всём роде де Маришар. Постепенно речь дошла и до другого Викиного деда- Ипполита Андреевича Воронцова. К тому моменту, когда за окном забрезжил рассвет, Вика уже знала почти всё о своей новой родне.
С этого дня Вика поняла, что перевернулась вся её жизнь: страницы прошлого захлопнулись, а новые предстояло прочесть, осмыслить и принять.