Назад, Глава 16. Жой и Вторник с отоварищами: http://www.proza.ru/2018/03/31/1317
Вонг налил в чашку жидкость, которую он варил в чайнике, и протянул её Лал Тааску.
– Пей, – сказал он.
Лал Тааск глотнул, скривился и сплюнул.
– Я не могу пить эту гадость, – сказал он. – Что это такое, дохлые кошки?
– Только самая малость дохлой коски, – сказал Вонг Фенг. – Ты пей!
– Нет, – ответил Лал Тааск, – уж лучше умереть.
Эдгар Берроуз, Тарзан и запретный город
– ...Сколько раз вы ещё будете устраивать здесь, в нашем прекрасном царстве такое? – говорила Белинда.
Перед ней теперь стянутые ивовыми путами стояли Бобры. Лица их были опущены... Да ещё бы – гораздо лучше рассматривать камень и пыль под ногами, чем искажённые разными страстями лица этих шприцесс. Они собрались все на этот парадный совет и восседали по трое по правую и по левую руку от Белинды.
Впрочем, пыли здесь было не особенно много – только та, что нападала с самих Бобров, пока их волочили к месту предстояния. Место это представляло собою ряд колонн с вделанными в них по бокам кольцами для закрепления подсудимых. К ним и были привязаны трое наших друзей. В остальном всё это парадное (как, видимо, представлялось шприцессам) помещение было похоже на огромный провал – какие, например, бывают далеко-далеко за пределами земли, куда утягиваются незримым и ужасным притяжением даже самые звёзды... И здесь было так: тёмная бездонная пустота, в середине которой, казалось, висел в воздухе каменный помост, уставленный по середине колоннами. С одной стороны помоста спиной к теряющемуся в темноте краю стоял ряд тронов, с противоположной втекал в эту парящую площадь железный мост на цепях, уходящих куда-то вверх. Видимо, он мог подниматься. А может, просто такой была его конструкция. Мост же этот, словно высунутый язык, выходил из одной из множества галерей, смотревших своими маленькими тускло светящимися жерлами в это пространство пустоты. Может, и из других могли выходить сюда подобные мосты – в этот раз был виден только один.
По нему теперь в зал и втащили Тыркс-Пыркса. Сам идти он уже не мог. Он был изодран так, что плоть, кожа и шерсть на боках висели клочьями. Одно ухо отсутствовало и ещё недавно прекрасная его клаашеская шевелюра была похожа на старый веник с поредевшими и до основания истёртыми прутьями; вся она пропиталась кровью. Перебитая левая лапа бессильно висела вдоль туловища, правая зажимала рану под сердцем... Но он был в сознании, глаза его смотрели ясно и весело. Насмешливо оглядев застывших на тронах шприцесс, он хотел что-то сказать им, но сильный удар в спину свалил его навзничь. Он не застонал. Но и подняться он тоже не смог, а так и остался лежать на полу перед этими искажёнными мордами, побелевшими выпученными глазами глядящими на него.
Бобриэль заплакала.
– Вот! – словно сгусток пара выбросила из себя шипящий возглас Белинда. – Это и будет решением! Не хотели вы остаться в послушании, не хотели узнать природу и вкус окаменевших от ужаса наших врагов, не хотели внимать... Так пусть будет вам теперь ещё хуже! Вам дали не худшее место, вас даже кормили, а вы и этим оказались недовольны!..
Но Бобриэль, на которую смотрела в этот момент Белинда, похоже, не слышала из сказанного ни слова. Она искоса, стараясь скрыть от окружающих взгляд, посмотрела на Бобриэстер. Та, встретившись с нею глазами, вздрогнула и нагнула голову так, что, казалось, она вот-вот оторвётся.
А Белинда всё говорила:
– ...Вас хотят исправить от вашей неправильности, научить мудрости и служению нашему царству, но вы всем всегда недовольны!.. Но у вас есть ещё шанс... Присягните нам – и вы будете живы. Вы получите блага! Вас будут уважать здесь...
В этот момент на каменный судный помост втащили Бугорса и Дотсона. Белинда не обратила на них никакого внимания, её взгляд, подобный теперь кипящей смоле, был обращён на Бобриэль.
– Итак, ваше слово! – выкрикнула она и откинулась на спинку трона, по-прежнему не отрывая глаз от Бобрианы.
Та подняла голову и посмотрела в глаза Белинды. Лицо Бобриэли не было ни нахмуренным, ни как-то ещё выражавшим негодование, или презрение, или какое-то ещё из, быть может, приличествующих здесь чувств. Она просто смотрела, а лапы Белинды, инстинктивно выпустившие когти, всё глубже впивались в подлокотники, ноздри её раздувались, жилы на лбу надулись, зубы начали скрежетать... И она отвела глаза.
Некоторое время в судном зале царила тишина. Наконец Белинда поднялась, встали за ней и остальные шесть шприцесс, видимо, полагая, что сейчас будет общим их именем произнесён приговор. Но Белинда оставалась стоять молча, то открывая, то вновь закрывая рот, словно ей не хватало дыхания.
И тогда сказала слово своё Бобриэль, одно только слово. Она сказала:
– ...Человек...
И больше ничего. Но этого было достаточно, чтобы Белинда, визжа и брызжа жёлтой слюной, вихрем слетела с тронного возвышения и подскочила вплотную к Бобриане, пригнувшись и глядя ей прямо в глаза. Некоторые из жёлтых брызг попали на лицо Бобриэли, но та даже не поморщилась, а всё так же стояла, спокойно и как-то безмятежно глядя на шприцессу. А впрочем, нет. Взгляд Бобрианы был уже далеко. Он словно бы миновал и шприцессу, и этот зал, и темноту, его окружавшую и достиг такого далека, куда никто из окруживших её теперь врагов, сколько бы ни старался, достичь всё равно бы не смог...
– Ладно, – бросила Белинда и вернулась к своему трону, оставшись стоять; остальные шприцессы также всё стояли. – Если она отказывается от нашей милости, то может вы, остальные... Послушайте же меня! Разве же вы глухие? Или у вас нет тел, которые будут болеть? Или нет у вас душ, которые будут изнывать здесь? Подумайте... Мы можем вам дать свободу...
Но никто не сказал ни слова. Молча стояли у своих столбов Бобриэстер и Бобриальтер, молча лежал на помосте бессильный Тыркс-Пыркс, и даже Бугорс и Дотсон не произнесли ни звука.
– Что ж... – сказала Белинда и села.
Шприцессы удивлённо посмотрели на неё и после некоторого колебанья тоже сели в свои троны; это было странно – ведь известно же, что приговор произносится стоя, во всей силе и власти, во всей ужасной красе. А теперь... Что теперь?
– Хорошо, – всё так же сидя, произнесла Белинда. – Я приняла решенье и, надеюсь, меня поддержат остальные мои соправительницы, – она не удостоила их и взгляда. – Вы осуждаетесь на вечный плач. Вы будете пущены на слёзы. А когда останется от вас лишь призрачная оболочка... Тогда постигнет вас и остальное, вплоть до окаменения и истирания в порошок. Поздравляю! Вы станете ничем, вот этою пустотой, темнотою!.. Поистине, нет предела вашей глупости, – она пыталась изобразить презрение, но что-то ей помешало, и гримаса, так и не достигнув нужной интенсивности, угасла на её лице. – Увести, – уже как-то совсем устало бросила она слугам.
Те, сумрачные, как камни, двинулись к пленникам. Первым унесли Тыркс-Пыркса. Бобриэль провожала его взглядом и ей удалось встретиться с ним глазами. Он слабо, но всё же светло улыбнулся ей, рука его чуть двинулась, изображая прощальный взмах... И что это был за взмах! Не более нескольких сантиметров поднялась рука и опала, как увядший цветок, но он принёс Бобриэли радость. И она улыбнулась ему в ответ. И опять глаза её заполнили слёзы, но теперь, как видно, совсем иные, потому что Белинда даже не зашипела, – не то что произнести хоть слово, – а лишь молча ждала, когда наконец всех уведут.
Потом увели Бугорса и Дотсона. Они шли с сумрачными, но решительными лицами, и взгляд их был твёрд. Бобриэстер наконец подняла голову и посмотрела на Бобриэль. Взгляд её был жалок, наполнен страданья. Но Бобриэль улыбнулась и ей, ласково, как всегда улыбалась своему младшему брату Бобредонту (и где то он теперь?), когда он, случалось, искал у неё ответа на какой-нибудь из вечных своих вопросов или помощи и одобрения в затеянных им приключениях... Само собой, разве можно было просить вот об этом папу и маму, ведь они-то уж точно откажут, но вот Бобриэль, она... И Бобриэстер в ответ улыбнулась ей.
– Ну всё, хватит! – выкрикнула тут Белинда, точнее, буркнула еле слышно. – Уводите их уже, сколько можно возиться! Где Чистерморд?
– Я тут, госпожа Блевинда... – подал голос упомянутый Лизенблюд, выскакивая откуда-то, как некто из табакерки. – Я...
Неизвестно, что он хотел сказать, да, скорее всего, никому и неинтересно, даже Блевиндам, Форбокасам и прочим подобным присутствующим, потому что его оборвал выкрик шприцессы:
– Сколько раз!.. я тебе говорила... – из лап её опять показались когти, – не называть меня так при... – она замолчала, лишь глаза её продолжали выпучиваться, а когти расти.
– Забыл, забыл, простите, забыл... – залопотал Лизенблюд, беспрестанно кланяясь.
Белинда, тяжело вздохнув, закрыла глаза.
– Уйдите все, – сказала она в конце концов и охранники, неловко теснясь и толпясь, потянулись к выходу.
Они вели с собою Бобров. Младшие шприцессы, обменявшись вопросительными взглядами, посмотрели на Белинду. Лицо её было непроницаемым. И тогда они тоже поднялись и вышли, перетекая через железный мост, словно тени. И воцарилась вновь в судном зале мёртвая тишина и темнота. Которую разодрал вдруг истошный, исполненный отчаяния вопль. Свободные стражники и шприцессы вздрогнули – там, где они в тот момент находились, каждый в своей галерее. Бобры с окружавшими их стражами ушли уже достаточно далеко, но и им был слышен этот леденящий вопль. И они ни вздрогнули, ни закрыли глаза хотя бы на миг, ни сделали инстинктивного движения руками, чтобы закрыть уши, – они просто шли. Только брови их сошлись друг к другу ближе, а губы и сжались до тонкой, ушедшей в себя полосы. Будущее было перед ними. А беспомощная в своей злобе Белинда кричала там, далеко за спиной.
Как уже было сказано некогда, исполнительными казнителями в особенности были трое: Роже Какбидон, Харитон Какведрон и Мардарий Кактазон. Именно они и вели теперь троих Бобров, всё глубже уводя под землю, всё дальше погружая их в тяжкие глубины Нямняма, пока наконец не остановились почти у самого дна. Само собой, были ещё пространства по сторонам, вправо и влево, в том числе те, в которые едва не смогли ускользнуть однажды Бобриальтер и Бобриэль, также и те, где был Дальний зал, и иные, ещё неизведанные и даже неслыханные ими пространства... Да, это так. Даже здесь, в этой тьме и безвестности были свои убежища, о которых они и знали всегда, как о свете и воздухе, и всё же не знали, ещё не настигнув их.
Что же, – их привели на фабрику слёз. Собственно, фабрики как таковой не было. А были непрестанные странствия от одного места страданий к другому, но страдали там не они, водимые повсюду, а другие пленники, в страданиях которых и предстояло Бобрианам изойти в слёзы. За ними стали носить сосуды, медные или латунные, изредка оловянные, но никогда не серебряные или иного какого благородного металла. В эти тазы, кувшины и прочую посуду предстояло быть собранными их горьким, как думалось шприцессам, и безутешным слезам. Перед их Бобрианскими земными глазами должны были казнить известных и неизвестных им узников, истирать их в порошок, растворять в кислоте, варить в смоле, растапливать в кипящей лаве...
– Что ж, – сказал Чистерморд Лизенблюд, оставляя их на попечение трёх вышеупомянутых гигантов, – сообщу вам на последок неприятнейшее из известий... Казнимые так, как вы, беспрестанно плачут, их слёзы собирают... Следствием этого, как можете догадаться, становится слепота, но не только это... Ещё страх, бессилие и все прочие прилагаемые... Но это ещё не самое худшее, – Чистерморд улыбнулся ликующей леденящей улыбкой. – Худшее наступит тогда, когда начнут каменеть ваши лица. Всеми остальными собой вы будете чувствовать это, но никак не сможете тому помешать... Пока наконец постепенно не сделаетесь каменными насквозь. Но даже тогда не потеряете способности чувствовать и осознавать всё с вами происходящее. И вот тогда приведут вас вновь на камнемольню, с которой вы и начали свой глупый путь. И сделают вас там бесформенным и безликим порошком, который возьмёт в себя внутренний ветер и уведёт туда, откуда никто уже не приходит, в самые глубины Этого, – жалкие остатки вашего существа... – он постоял, молча оглядывая их и всё ещё улыбаясь ужасной улыбкой.
И они также молча стояли, ожидая, когда он уйдёт. Усмехнувшись и покачав головой, он пошёл вверх по ступеням из пространного зала, где оставлял их теперь с казнителями, пока не скрылся в одной из сходящих сюда галерей.
И начался их тягостный путь.
Но на их счастье, куда бы их ни приводили, места страданий и казней оказывались пустыми. То только что перед их пришествием казнили кого-то, то всё ещё никак не могли привести и они после долгого ожиданья и сна возле места казни опять были уводимы в бесконечный безмолвный путь. И тазы и кувшины, которые носили близ них стражники, всё ещё были пусты. Само собой, они понимали, что так не продлится вечно и они рано или поздно станут свидетелями... того, о чём не хотели даже и думать.
В один из таких моментов (или дней?) сонного ожидания Бобриэль решилась сообщить Бобриальтеру нечто, как видно, для неё важное. Потому что она оглядела из-под полуприкрытых век сидящих вокруг них мордоносцев, к которым они были прикованы каменно-ивовой цепью... Те, казалось, тоже задрёмывали. Тогда Бобриэль, приблизившись к самому уху Бобриальтера, сказала, можно сказать, почти беззвучно выдохнула:
– Знаешь... я всё думала... Как же так, Господи?.. Отчего же так тяжело?.. Почему всё – так?.. И знаешь... я вдруг услышала ответ... Он говорил: «Подобает пройти через последнее отчаяние, чтобы найти покой...»
Бобриэль замолчала. Бобриальтер подождал немного, но она больше ничего не говорила, словно бы задремав на полуфразе. Но он, так же приблизившись к самому её уху прочёл ей по памяти:
– «Ничто так не сильно, как отчаяние... Когда человек в мысли своей отсечёт надежду по отношению к жизни своей, тогда нет ничего дерзновеннее его... Всякая приключившаяся скорбь легче смерти, а он подклонил голову, чтобы приять на себя смерть...»
Сказав, он отстранился и осторожно посмотрел на неё. Казалось, она спала.
– Эй, – буркнул один из амбалов, ткнув его в бок. – Если не плачешь – спи и дай другим отдохнуть. Хватит уже елозить.
И Бобриальтер, покорно закрыв глаза, уснул вслед за всеми. Судя по всему, никто сказанного им не услышал. И может, это было к счастью.
Их амбалы-охранники потому так спокойно спали, что они-то всё это время ели и пили, а Бобрам не давали. Иногда они даже делали это напоказ. Но странно: Бобры на это только лишь улыбались. А мордоносцы рассчитывали на то, что их пленники обессилены и не смогут бежать. Постепенно этим «гиганским карликам», – Бобриэль, вспоминая при взгляде на амбалов эти слова Бобредонта, неизменно улыбалась, а «гиганы» неизменно злились, не понимая, – им уже приходилось носить Бобров на руках, поскольку те не могли идти, до крайности иссохнув от жажды.
Да, сами они уже не смогли бы бежать. Но им помогли...
Тем временем бобровые пленники, ставшие хилыми и жалкими, начали плакать. Случилось это так.
Однажды их привели в который-то раз на камнемольню и вдруг... Вместо обычной пыли воздух заблагоухал пшеницей! Они поводили носами, поглядывая туда и сюда, ища источник благоухания и... тут-то они и заметили! А заметив, поспешили закрыть глаза, отвернуться, попытаться забыть.
Чья-то плоть, чей-то облик, знакомый, дорогой и вместе с тем, даже уничтожаясь, не могущий забрать с собою того, кто так был им дорог... Они всё закрывали глаза, отворачиваясь, как от удара, но амбалы ревели и вопили, оглушая их своим рыком, хватая их за головы, насильно открывая им веки, умолкая и заставляя слушать плач и стоны уничтожаемых, раздававшиеся на камнемольне... И тогда пленники заплакали.
– О! Дело пошло! – загоготали амбалы, подставляя кувшины.
А они, и без того иссохшие, теряли последнюю влагу, всё более приближаясь к тому, чтобы стать только тенью, угасающей и теряющейся в сгущающейся тьме.
И помощь пришла, как обычно в таких случаях говорится, откуда не ждали.
Бобрара Бобриана, тётка пленницы Бобриэли, услышав о её беде (Бобрисэй послал к ней Дальгрета), прилетела из верхних своих богатых краёв. Она заплатила огромные деньги драгоценными камнями, хлебом, благовонными деревами и так смогла пройти внутрь. Белинда приняла решение начать торговлю. Но Нямням открывал свою пасть, впуская Бобрару, весьма неохотно, так что ей пришлось ползти, тесниться и продираться сквозь острые края отверзающейся скалы.
А впрочем, далеко её и не пустили. Но гостинцы племяннице обещали передать. Думаю, не надо объяснять, что их, разумеется, не передали. Но, понятно, что Бобрара, – недаром же она всё-таки Бобриана! – знала и так, что именно это и случится и будет в точности так. Потому что целью её посещения было совсем иное. В большой и богатой сумке, висевшей наперевес через плечи, таился некто, знавший ходы и выходы этих мертвящих гор, ведший за собою помощников, свою неуловимую для клаашей семью.
Это был Жой. Когда вползала Бобрара в негостеприимную (и в подобном случае это очень приятно!) пасть Нямняма, двигались за нею несколько малых теней, словно бы шариков пыли, три перекати-поля, занесённых случайным ветром. Они исчезли из виду тотчас, как попали внутрь. А Жой оставался с ней. Она кряхтела от тяжести, таща его на своих плечах (ценный багаж уже похватали клааши), но сопровождавшая её «дупломатическая» стража не поняла причины, решив, видно, что там тоже лежит валюта, какой-то ценный и важный груз.
И в самом деле груз этот был важен.
Но когда принесли на судное плато все её чемоданы, сумка, висящая через плечи, уже была пуста. При самом входе сюда она нагнулась, будто споткнувшись о неровность каменного пола, и сумка раскрылась... И невидимой тенью выкатился оттуда и растворился в воздухе, прилипнув к стене, ушастый пустынный Жой. Он слышал, где теперь шла его семья, разыскивающая его и пленников. И он уже знал, где они – и те, и другие, – даром, что, сидя в сумке, слушал все разговоры.
И Жои нашли Бобриан. Дождавшись, когда в который-то раз уснут и пленники, и амбалы, они подобрались к ним. Точнее, не они, а один из них – именно Клюж. Он вообще был мастер на такие вещи – подбираться тихонько и проходить незаметным там, где всех всегда замечали. Они принёс с собой флягу с водой из Горного источника! Это Дальгрет своими крыльями перекрыл и соединил для них все времена и пространства. Он и принёс воды.
Бобриэль тихо вздохнула, проснувшись от прикосновения к своему локтю маленькой ладони. Ни слова не говоря, Клюж влил её в рот треть своей фляжки и поспешил к Бобриэстер. Проделав так со всеми троими и опустошив фляжку, он скоро вернулся в укрытие, откуда смотрели на него отец, мать и сестра.
– Молодец, – безмолвно сказал ему Жой.
А Клюж только сухо кинул в ответ – что, мол, особенного-то?
Бобрианы тем временем оживали. Слёзы их прекратились или, лучше сказать, стали совсем другими. Каменно-ивовые путы задымились и зашипели, корёжась от попадания на них изменившихся слёз. Заметив это, Бобры намеренно лили их на запястья. И скоро все лапы их были свободны. Ни жестом, ни словом, ни взглядом не выдавая своей радости, они поспешили вслед за Клюжем под выступ скалы.
– Поклон вам от Бобрары Бобрианы, – сказал им беззвучно Жой, вручая каждому по охапке пустынных кореньев.
Жоя принесла небольшие матерчатые сумки, куда они смогли бы пока положить провиант. А Клюжка вручила каждому ещё по одной фляжке, меньшего размера, чем первая, – вмещавшая ровно столько воды, сколько влил им в рот Клюж.
Да, этой пищи, конечно, недоставало, чтоб укрепить надолго, – ведь больше Жои не могли с собою нести, иначе бы их заметили. Но принесённого было достаточно, чтобы найти то самое тонкое место во дне Нямняма и подумать, как проломить его, и попытаться это исполнить. Потому нужно было действовать быстро.
Бобрам пришлось разделиться. Да, они были давно не кормлены и не поены Нямнямской пищей, а съеденное и выпитое ранее уже выветрилось, и потому они были нечувственны для преследователей. Но вместе они были заметны своим новым благоуханием, которое источали из себя их тела, напоённые водой Горного источника.
Бобриальтера вёл в отдалённые районы Нямняма сам Жой. Бобриэль уводила добрая Жоя, – Бобриэли так жаль было с нею потом прощаться! Её ладони были похожи на мамины, только меньшего размера. А энергичную Бобриэстер вели двое – Клюж и Клюжка. Они расходились врозь, но всё равно их пути вели к одному и тому же месту (только к разным его частям) – Жои вели Бобриан в Голёну дуйзеров, где был воздух, глубинное дыхание жизни.
Однако до этих мест требовалось ещё дойти, прячась и укрываясь от неизменных стражников, шляющихся и шатающихся повсюду, беспорядочных, обыденных и назойливых, как пьяные мухи в осенний день.
И вот, когда уже заканчивалась пища в сумке и вода в фляжке, а они всё ещё были далеко, Бобриэль выбилась из сил. Они в тот момент уже были на самом дне. Предстояло лишь взять немного влево, потом вперёд, потом ещё... Она не могла идти, лёжа на каменном полу, приникнув к какой-то щели. И вдруг её ноздри ощутили благоухание, проходящее к ней сквозь эту слабую щель, малейшую такую прореху, – откуда-то оттуда, где протекала река! Да, это была та самая река и те самые воды, при обонянии которых Бобредонт скривился и едва не упал в обморок, а потом плыл в них и плыл, теряя и находя друзей. Бобриэль приникла к ней и опять заплакала, не зная, что делать дальше, не имея сил, к тому, чтобы сойти в эти уходящие на её родину воды. Это дно ещё предстояло пробить. Но они нашли его!
А впрочем, что дальше?
И тогда появилась Ничкиса. Потому что дурацкая причёска помпадур, с отвращением и смирением сделанная себе для этого «дупломатического» посещения Бобрарой, таила в своих завитках секрет! Да, Бобрара Бобриана принесла в этот замкнутый мир на своей голове Светящую птицу.
– Ничкиса, милая тётя Ничкиса! – плакала Бобриэль, а та бесконечно обнимала её лицо своими сияющими крыльями.
А кроткая и незаметная Жоя стояла рядом и улыбалась. Наконец Бобриана воспряла духом. И нужно было идти, – они стали заметны. Ничкиса угасила своей свет и, сидя на плече у Жои, шепнула ей:
– Иди, я буду подсказывать тебе дорогу, – и пояснила: – Ту, что всегда короче, чем все остальные...
Дальше, Глава 18. Голёна дуйзеров и Наклув: http://www.proza.ru/2018/03/31/2019