Назад, Глава 14. ...В глубинной камнемольне под землёй...: http://www.proza.ru/2018/03/31/821
Если у вас есть сочинение Бёттигера об Иффланде, то я прошу вас прислать его мне.
Говорят, что в нём содержится великое множество глупостей и что там можно
обнаружить даже письмо госпожи фон Кальб.
Ф. Шиллер, Переписка с И.В. Гёте 241.
Но долго спать она не смогла. Но теперь не жажда – иное побуждало её проснуться. Думаю, это была ответственность. Ну, само собой, ведь они теперь находятся близ реки! Которая, быть может, вынесла бы их письмо наружу, туда, где-то кто-нибудь сможет его прочесть и принести дяде Бэмсу. Или дяде Бобрисэю. Ведь они же смогли найти возможность прислать им сюда письмо! А ведь нужно успеть использовать то, что сейчас река к ним так близко, ведь ко знает, может, это ненадолго... Думаю, так. И что ещё? Да, к тому же: разве может быть лучшая ученица училища вожжевания хуже своих учителей? Конечно, может. И мы по себе это сами прекрасно знаем. И даже более того: не только может, но и должна. В том смысле, что какое ж тогда это ученичество? Ну, то есть... В общем, ясно.
Итак, Бобриэль проснулась.
Ну, содержание-то долго придумывать не придётся – они живы и... собственно, всё. А вот всё остальное? На чём писать, чем писать, да ещё и как писать – в такой темноте...
– Бобриальтер, – тихо позвала она.
Тот не отзывался. Она опять подобралась к тёмному окну (что сейчас в мире – утро, вечер, ночь или день?) и, просунув лапы наружу, стала слушать реку, ощущать ладонями влажное её дыхание... Она не могла её видеть, только слышала её мерный шум. Река текла и текла, отдавая и вновь возвращая воды, пребывая вся здесь – бесконечностью своего собственного движения, всегдашней переменчивость своей поверхности, непрестанным обновлением...
– Ну чего? – недовольным шёпотом вдруг ответил Бобриальтер.
– Что? – переспросила в свою очередь Бобриэль. – А, да. Я хочу написать письмо. У тебя нет чего-нибудь... ну... на чём бы можно было его написать? Я видела у тебя какую-то книжку. А то мой рюкзак так и лежит где-то...
– Книжки уже давно и след простыл, – вздохнул Бобриальтер и сел. – Но вообще-то кое-что есть, – и он, расстегнув пояс, изначально предназначавшийся, видимо, для ношения фляжки или чего-то подобного, но теперь пребывавший пустым, достал из под него что-то.
С усилием порвав и аккуратно разгладив, подал ей. Это был кусочек какой-то шкурки или кожицы.
– Держи, – пришлось ему сказать, поскольку было темно. – Ага, вот. У меня было с собой.
– Что это? – улыбнулась Бобриэль мягкости шкурки. – От чего?
– Даже не думай, – неожиданно свирепо прошептал Бобриальтер. – Пиши, и всё.
– А всё-таки? – насколько могла мягко, спросила ещё раз Бобриэль.
– Ну, – после некоторой паузы смущённо пробормотал Бобриальтер, – это был мой дорожный кошелёк. Да, а что? Там лежали леденцы. И что такого?
Бобриэль молчала. Бобриальтер, подозрительно прислушавшись к тишине, спросил ещё раз:
– Чего молчишь-то?
Ну, тут уже Бобриэль не смогла больше сдерживаться.
– Подумать только... – хихикая, прошептала она. И, изображая нелепо важные интонации, произнесла: – «Мой любимый кошелёк»!.. Пф!.. Ты мой маленький... «Леденцы»! Не пожалел, а?
Бобриальтер, весь красный, что даже, кажется, в темноте светился, буркнул в ответ:
– Я не говорил «любимый». Пиши давай... Так я и знал.
Да, хорошо сказать «пиши». А вот чем? Бобриэль так и сказала:
– Н-да... Только вот чем? Может, кровью написать?
– Угу, – всё ещё надуто буркнул Бобриальтер. – И сразу примчится куча клаашей и потащат нас куда-нибудь ещё. Здесь же всё чувствует... как ты не понимаешь?.. даже вот эти стены, наверное...
– Тфу, – содрогнулась Бобриэль. – Слушай, не продолжай. А то и так уже просто...
– Ну вот и я том же, – примирительно сказал Бобр, – что хватит продолжать. Пиши уже чем угодно.
– Так, может, подскажешь чем, – заметила Бобриэль, шаря повсюду, – если ты такой непродолжательный, а?
– Чем? – хмыкнул Бобриальтер. – Да вот хоть копотью.
– Какой ещё копотью?
– Ну вот... тут факел какой-то по-моему... ага, точно, – он нащупал его и продолжил объяснения: – На нём – ну, чисто теоретически – должна быть копоть, которая, как ты знаешь, может служить чернилами. Точнее, мазилами. В нашем случае.
– Да-а, в нашем случае это послужит мазилами... – опять говоря дразнительным важным тоном, заявила Бобриэль. – Так, мазила, тащи сюда этот факел, – и вернулась к окну. – Тут вроде бы посветлее... Слушай, а ты не можешь ещё раз покраснеть? А то всё ещё плохо видно...
– Ох... – смутился Бобриальтер. – Ты видела что ли?.. – И помолчав (видно, предпринял попытку), добавил: – Нет, так просто – не могу. Если вот ты скажешь чего-нибудь такое... Нет, лучше не надо, не говори.
Бобриэль уже хотела это «что-нибудь такое» всё-таки сказать, как вдруг они оба подпрыгнули на месте от неожиданности и изумления. Потому что услышали снаружи пламенный шёпот Бобриэстер:
– Эй вы там, болтуны! Тише!
– Бобриэстер! – выдохнули они в один голос, точнее, в один писк.
– Да, да, я это, цыплятки мои, – буркнула та по своему обычаю. И опять сказала: – Тише!
И, неожиданно легко перекусив один из прутьев решётки, протиснулась к ним в камеру. У неё был с собой светильничек Ожжедана, который она, отойдя в самый угол, где его свет менее всего был бы заметен снаружи, затеплила огонёк.
– Ну вот... – блаженно сияя, сказал Бобриальтер. – Есть тебе и мазила, есть тебе и свет. Пиши своё письмо.
– А что, – нахмурилась Бобриэстер. – Это так срочно? Вы как тут вообще?
Они сошлись вокруг светильника, закрывая его собой, чтобы ещё более уменьшить его наружную видимость.
– Да... живы... – задумчиво произнесла Бобриэль, уже выводя на гладкой стороне шкурки корявые буквы. – Не очень вышло... Ну да ладно. Так, а в чём отправляем? Есть мысли?
– У меня есть мысль, – заявила Бобриэстер. – Дуть отсюда со всех лап и как можно быстрее.
– А там будет река? – спросила Бобриэль.
– Ты что, с ума сошла? Какая река? – не хотела понимать Бобриэстер. – Зачем она тебе? Купаться теперь решила? Не время, знаешь, сестра, для косметики-то.
– Да нет, – терпеливо стала объяснять Бобриэль. – Я пишу письмо. Вот, – она помахала перед её носом исписанной шкуркой. – Уже готово. Только отправить осталось. Это быстро.
– «Письмо», – скривившись, передразнила Бобриэстер. – Ну, давай, отправляй уже быстрее.
– Немножко осталось... – проканючила Бобриэль и оживилась: – О! Придумала! – и одним махом выдрала у Бобриальтера из загривка целый клок шерсти.
Тот зашипел и было неясно, чего в этом шипении больше – боли или возмущения. Ведь здесь даже и крикнуть нельзя! Бобриэстер прыснула, сдерживаясь что есть сил, чтобы не засмеяться в голос:
– Во-во. И я тоже давно собиралась... Эй, ты чего? – вскрикнула она.
Потому что Бобриэль выдрала не меньший клок и у неё.
– Ну, сейчас получишь! – заявила Бобриэстер и ответила Бобриэли тем же.
Но Бобриэль, к удивлению Бобриэстер, даже не сопротивлялась. Наоборот, подставила свой загривок, чтобы той было удобнее. И даже не вскрикнула. А просто сказала:
– Ну всё, теперь хватит... Давай сюда мою шерсть, – и быстро свила и всей шерсти кокон, упрятав внутрь него письмо.
– Так... Теперь нужна смола... – деловито сказала она, оглядывая светильник и факел. – Если вот тут погреть... Да!
Это была удача. Факел оказался смоляным так что с помощью светильника удалось растопить немного смолы и обмазать кокон.
– Ну вот, – сияя от удовлетворения проведённой работой, торжественно сказала Бобриэль. – Теперь – в путь дорогу! – и выбросила его за окно.
Они услышали мягкий «плюх» и, улыбнувшись друг другу, погасили светильник.
– Ну что? – спросила Бобриэстер. – Теперь-то уже идём?
– Э-э... – сказал Бобриальтер. – Ты что, не заметила, что у нас лапы спутаны каменными ивами? Мы только семенить теперь можем, а если нос почесать – так только обеими руками.
– О, это просто, – ухмыльнулась Бобриэстер и, потерев лапы, добавила: – Сейчас перекусим...
– Приятного аппетита, – иронически заметил Бобриальтер. – Не слишком ли самоуверенно?
– Сейчас... раз! – и Бобриэстер перекусила ручные путы Бобриэли. – Ха! Ну что, зануда? Два! Видал? – перекусила она и ручные путы Бобриальтера. – И три... ой!.. м-м!.. вуб...
Бобриальтер только вздохнул, на всякий случай отодвигаясь подальше. Само собой, не рассчитала эта девчонка, что ножные путы мощнее. Кусать-то надо было по-другому, не с размаха...
– Ладно, полезли так, – сказала Бобриэль и первой двинулась к окну. – Там верёвка? – спросила она у Бобриэстер, всё ещё держащейся за свой сколотый зуб. – Она куда крепится?
Та без слов показала рукой вверх. Лицо её было исполнено страдания.
– Что, больно? – Бобриэль даже остановилась.
– Фмотви, – прохныкала Бобриэстер. – Я фепевь уводина...
– Ну, скололся краешек одного зубчика, ну и что? – успокаивающе похлопала её по плечу Бобриэль (Бобриальтер всё ещё благоразумно держался подальше). – На наше с тобой счастье у бобруний они отрастают в несколько дней. Идёмте, – и первой вылезла наружу и стала быстро продвигаться вверх по верёвке.
Второй вышла Бобриэль, последним двигался Бобриальтер. Когда он уже взялся рукой за верёвку, в коридоре за дверью их камеры послышались шаги.
– А она выдержит троих? – шёпотом спросил он Бобриэстер.
Та, обернувшись, кивнула. И он, ещё раз посмотрев на дверь, сошёл с подоконника. Он не мог видеть, как тотчас после того, как он вышел, дверь отворилась и в на цыпочках прокрался Свинкельштейн. Тихонько подойдя к окну, он постоял там чуть-чуть, прислушиваясь. Потом ухмыльнулся (опять вышло гадко) и, возвратившись к двери, сообщил кому-то:
– Всё идёт по плану...
А трое бобров ползли вверх по верёвке. Они были свободны!
До края уступа, на котором она была закреплена оставалось совсем чуть-чуть, когда Бобриэль, внезапно обернувшись, спросила Бобриэстер:
– А Дори, Ожжедан... знают, что ты... ну, вот... всё это? – она обвела глазами всю их верёвочно-бобровую гроздь.
– Внает, внает, – как-то слишком поспешно кивнув, ответила Бобриэстер.
Бобриэль нахмурилась. Вздохнув, она стала подниматься дальше. Её рука уже коснулась уступа, когда верёвка, столь тщательно исплетённая Бобриэстер из корней и трав, оборвалась. И опять не видели они, как медленно выглянула из-за края уступа чья-то огромная морда и, удовлетворённо кивнув, вновь скрылась за ним. И как они могли это видеть, если теперь летели в реку, падая на воду с огромной высоты? И ещё неизвестно, есть ли там хоть какая-то глубина...
Глубина была. Но всё равно удар оказался столь сильным, что, всплыв, они могли лишь кое-как держаться на воде, будучи совершенно оглушёнными. Река сама несла их. Вперёд, куда-то туда, в те пространства, которых они не знали. Их путь прекратила каменно-ивовая сеть, обвившаяся вокруг них столь плотно, как плотно, говорят, на Востоке облипают тело погребальные пелены. Они даже не бились в ней, – но если бы и имели силы и захотели сопротивляться – всё равно не смогли бы.
Сеть тем временем медленно поднималась из воды на толстом тросе. Поднявшись нижним краем до уровня берега, остановилась. К ней подошёл Свинкельштейн и удовлетворённо произнёс:
– Ну, как говорится, и снова здравствуйте! Только теперь уже трое. Отличный приплод! Интересно, а не можете вы ещё скольких-нибудь принести, а? – и он гортанно рассмеялся, запрокинув голову. Отсмеявшись, сказал: – А что? Хорошая мысль. Может, и правда вы у меня ещё наживкой поработаете...
Он хотел сказать что-то ещё, как вдруг содрогнулись стены. Сеть на тросе дрогнула, но осталась висеть. Свинкельштейн упал на коленки. И, тут же быстро поднявшись, хмуро скомандовал троим бугаям, к которым нынче присоединился и ещё один, глашатай Иржи Уигогоинс:
– Ладно, пошли быстрее! Относительно этих, как видно, особые планы, – и быстро пошёл назад, к темничному равелину.
И бугаи, вытащив сеть и ухватив за четыре края, потащили её вслед за ним.
На этот раз камера была другой. Но их опять, как ни странно (или как раз и не странно), поместили всех вместе.
Некоторое время они лежали без движения. Потом Бобриэль, вздохнув, села на рогожке (да, здесь даже были рогожки). Обхватив коленки руками, она сидела так и смотрела куда-то вдаль.
– Что? – спросил её Бобриальтер. – Как ты?
– Да вот, думаю... – ответила Бобриэль. – Интересно, проскользнуло ли наше письмо сквозь сеть?
– Тфу, – подала голос и Бобриэстер. – А ты не подумала, что, может быть, вообще никто не поймёт, что этот комок смоляной шерсти содержит в себе письмо?
– Нет, – изумлённо посмотрев на подругу, ответила Бобриэль. – Совершенно... – и, вдруг приободрившись, сказала: – Но ведь видит же Человек...
Не знаю, хотела она что-то ещё сказать или нет, но раздался такой удар, что их разбросало в разные углы камеры. Да и в самом деле – они ведь уже говорили, совсем не понижая голоса и никак не остерегаясь. Да ещё произнося такие слова.
– Ого, – сказал Бобриальтер, поднявшись и помогая подняться Бобриэли (Бобриэстер от помощи отказалась). – Вот это да.
– Жирный, – буркнула ему Бобриэстер. – Это ты верёвку своим весом оборвал. Всё бы тебе леденцы свои жрать...
Тот только вздохнул сокрушённо. Но как по-моему, так если он и был когда-нибудь толстым, теперь от его толщины даже и малейшего помина не осталось. Помолчав, он всё-таки произнёс:
– Слишком как-то просто всё выходило, слишком просто... Можно было нам и заподозрить...
– Да? – прищурилась Бобриэстер. – И как, если заподозришь, это можно было бы предотвратить?
И Бобриальтер честно ответил (как, я думаю, ответил бы и каждый из нас):
– Не знаю.
Вечером того же дня, – и опять скажу: не знаю, какого, – Дори Мэдж спросила Хима Джокинса и Ожжедана Таббояра, когда они втроём ужинали, как и обычно здесь, пустынными корешками:
– А где Бобриэстер?
Хим пожал плечами, а Ожжедан, медленно подняв на неё глаза, сказал:
– Кажется мне, что исполнила она таки свой план.
– Эх! – горестно вздохнула Дори. – Так я и знала! Нет, ну как же можно так... – она махнула лапой и отвернулась.
И невозмутимый Хим Джокинс с печальным Ожжеданом Таббояром изумлённо переглянулись, – похоже, они первый раз видели, как Дори Мэдж плачет. Или... Да, впрочем, и не видели – она ведь отвернулась. Только плечи её дрожали. Через минуту она вновь обернулась к ним. Лицо её было обычным.
– Но мы не будем терять надежды, – сказала она.
– А что же мы будем делать? – спросил Хим, ковыряя ногтем краешек каменного (как и всё здесь) стола.
– Мы будем продолжать подготовку, – ответила она и загадочно улыбнулась. – Мы будем готовить камни...
И Хим с Ожжеданом опять переглянулись, когда Дори нагнулась к своему пучочку корешков. Никто никогда не мог её толком понять, эту странную Дори Мэдж. Вот и теперь...
– ...И что теперь? – спросил Шалап свою жену Арлебадию, когда та наконец выловила из ручья этот омерзительный комок. – Фу, как тебе не противно...
– Мне противно, – изящно улыбнувшись, ответила Арлебадия, – но мне кажется, что это что-то особенное. Слишком уж странно выглядит.
Это был бесформенный комок шерсти, пропитанный смолою пещерных факелов.
– Ну, теперь посмотрим, – удовлетворённо сказала она, садясь на бережке и рассматривая его на коленях.
– Фу, – опять поморщился Шалап.
– Экий ты... нежный... – усмехнулась Арлебадия и добавила, уже иначе, по-хозяйски и деловито: – Дай-ка мне твой ножик...
Шалап аж зажмурился. Это был отличный перочинный нож, подаренный Чемем им с Арлебадией на годовщину свадьбы. Да ещё то приводило его в досаду, что жена его, уже на сносях, занимается не пойми чем с непонятно какими вещами в непонятно каких антисанитарных местах распрекрасно хорошего во всех остальных участках ущелья. А впрочем, кто их поймёт, этих беременных... И он отдал ей ножик.
Взяв его, она опять улыбнулась (какая же всё-таки чудная у неё улыбка) – ножик был тёплым.
– Всю дорогу, видать, грел, – подмигнула она мужу и, пригнувшись к комку шерсти, стала осторожно его вскрывать.
И через мгновенье вопль восторга огласил бережок замшелого ручья и полянку, усыпанную гнилушками.
– Смотри, смотри! – вопила Арлебадия, вскочив и пустившись в пляс. – Я же тебе говорила!
– Стой, стой, милая! – Шалап пытался её остановить, испуганно хватая её за руки. – Как бы тебе тут не родить...
– А что? Ну и рожу, – задорно сказала она, остановившись. И тут же махнула лапой: – Да не бойся, мне ещё долго! В конце концов, даже Чемь не боялся взять меня на задание. Смотри, что это... Это письмо от Бобриэли! – и, взвизгнув от радости, она хотела опять начать кружиться в своём чудесном танце, но всё-таки передумала. – Ну вот, как всё хорошо. Пойдём теперь расскажем всё Чемю и Бэмсу.
– Конечно, идём, – радостно поддержал её намерение Шалап, только бы побыстрее оставить эту помоечную полянку.
И он даже не обратил внимания и не заметил, что они оставили здесь его драгоценный ножик. И не вспоминал больше о том никогда.
И они принесли послание Бобриэли, и Бэмс прочитал его перед всеми, трижды прерывая чтение на всего-то пяти словах. Они были такими:
– Живы. Боремся. Ждём. Очень соскучилась...
Дальше не хватило шкурки.
– Она жива! – оглядывая всех изумлённым до опьянения взглядом, сказал Бэмс, хотя это и так всем уже было ясно. – И она не одна! Там ещё есть наши близкие!
Да, так оно в самом деле и было. И не знал ещё некто из их Города, насколько это было так.
Дальше, Глава 16. Жой и Вторник с отоварищами: http://www.proza.ru/2018/03/31/1317