В чём дело, сразу не поймёшь
На улице мороз. И таки порядочный. Трескучий, как в сказках говорится. За минус тридцать давит, да ещё с ветром, да ещё плюс высокая влажность. Стало быть, ощущения, как от «добрых» минус сорока пяти. Такой уж у нас в Питере перерасчёт метеорологический. Народ по Московскому проспекту перебежками перемещается от одного магазина к другому. Не столько мечтая сделать покупки, сколько погреться. Над тротуарами — сплошные белёсые дымки морозного пара, выдыхаемого поспешающими пешеходами. Ресницы, чёлки, усы и бороды у людей в инее. Деды Морозы и Снегурочки, ни дать, ни взять!
Рассекая встречный поток, по тротуару в темпе ходока-марафонца вышагивает мужчина, изумляющий, наверное, всех. На него оглядываются, провожая взглядом. Ещё бы! На нём лишь просторная, с коротким рукавом, шёлковая голубая рубашка-гавайка, вся в зелёных пальмах, пестрых попугаях и белых яхтах, красные шорты-бермуды и летние пляжные сандалии на босу ногу. Через плечо перекинута небольшая спортивная сумка интенсивного жёлтого цвета. Впечатляет, ничего не скажешь! Останавливаюсь у входа в магазин, чтобы вблизи рассмотреть героя-моржа. Ну-у… рассмотрел.
Волосы в инее, кожа от мороза неприятно красная, будто её только что кипятком ошпарили, пальцы на руках и ногах, наоборот, побелевшие, как будто отмороженные. Впрочем, так и есть, скорее всего.
Идёт, мужик, коротко покряхтывает, комфортного самоощущения на лице не раз-глядеть, потому что нет его. Нос, – тоже, кстати, побелевший на самом кончике, – сопливо блестит. Словом, впечатление такое, что морж, полностью окутанный всё тем же морозным паром, терпит из последних сил.
Рядом со мной молодая пара тоже на этого пляжника любуется. Наконец сей вождь краснокожих просвистел мимо, и мы одновременно с парнем и девушкой стали заходить в магазин.
— Ну и как оно тебе, Танюш? — обратился молодой человек к подруге.
— Да… Не знаю… Даже и не поймёшь сразу, то ли это он закаляется, то ли выпендривается.
— Ага, мне тоже показалось, что выпендривается!
И мне. Хотя… Ну да, мне слабО подобным образом прогуляться. Как, видимо, и парню. Да как и всем, пожалуй, в этой энергично рысящей по тротуарам массе прохожих. И нечего тут комплексовать: моржи не мы.
А в магазине просто непередаваемо тепло! Через некоторое время, когда становится жарко в тяжёлой зимней одежде, можно запросто представить, что всё-таки смог бы вот этак же... выпендриться. Просто «бермудов» нет.
Yesterday
По подземному белому коридору — длинному, плавно загибающемуся влево, — течёт плотная людская река. Почти молчаливая после рабочего дня. Изредка щебетнут девчонки или гоготнут жизнерадостно мальчишки-подростки, и снова тихо. Только дробный стук каблуков да шуршание одежды.
И вдруг из-за поворота доносится музыка. Чистая и прозрачная, не механическая. Две скрипки и альт вдохновенно выводят Вивальди, навевая настроение не то парижского, не то венецианского вечера. Будто вымахнешь через некоторое время не на заснеженную тёмную Сенную площадь, а на мечтательный сиреневый Монмартр какой-нибудь или залитую рыжим закатным солнцем Площадь Дожей. Или ещё куда-нибудь, где всегда романтично и, как тебе кажется, безмятежно.
Но вот мелодия стихает, а через полминуты под белыми сводами коридора победительно и чуть разухабисто гремит «7.40». Всё те же две скрипки и альт. И ты из Рима-Парижа попадаешь в большую коммунальную квартиру на большую еврейскую свадьбу. В Одессе! Эка! Выводят-то как заразительно, шельмецы! Даром, что молодые совсем, а ни одной фальшивой нотки не запустят, насколько ты можешь судить со своим школьным «музыкальным образованием».
Перетекаешь с целеустремлённой толпой в другой коридор, а там… Кто-то на сверкающем серебристом саксофоне невероятно чувственно и пронзительно играет тему из знаменитого французского, некогда запрещённого в СССР эротического кинофильма «Эммануэль». У ног исполнителя лежит открытый футляр от инструмента, в его подбитое лиловым бархатом нутро невольные слушатели бросают деньги. В основном бросают женщины отчего-то. Хотели бы, должно быть, такого же простого дамского счастья, какое сотворила себе хрупкая улыбчивая Эммануэль.
Саксофон плачет, стонет, вздыхает, зовёт, ликует, тает звуками… Хочется остано-виться, послушать, но людской поток влечёт тебя дальше.
Выносит к нужной платформе, вернее, к ступеням, сбегающим к ней. А на них, как раз посередине, расположился грустный длинноволосый кларнетист. Он весь в музыке и экстазе, что не удивительно. Он играет бессмертное «Yesterday» сэра Пола Маккартни. И вот вроде бы мешает людям спускаться, но никто не ворчит. Некоторые улыбаются. А ты… Ностальгия немедленно запускает в душу свои мягкие лапки с острыми коготками и начинает царапаться, подхлёстывая услужливую память.
Тебя ведь, было дело, тоже одно время битломаном называли, «прорабатывали» даже на собраниях. «Как может член комитета комсомола школы слушать идеологически вредную музыку?!» Да вообще без проблем может. Идёшь к верному другу, берёшь у него заигранную до шипучего треска гибкую пластинку голубого цвета, ставишь её в стереофонический проигрыватель и слушаешь. И подпеваешь ещё во всё воронье горло. А стены квартиры, как водится, предельно звукопроницаемы. А соседнюю жилплощадь занимает школьная учительница и слышит, как ты разлагаешься. Волосы к тому же до плеч отрастил. Битломан несчастный…
Да будет вам врать-то! Вполне себе счастливый, отвечающий в комитете комсомола за спортмассовый сектор. Спортивная жизнь бьёт ключом, проводятся соревнования там всякие, турниры, чемпионаты. Стараниями школьного физрука в основном. Но всё равно: чего надо-то?
…К платформе подлетают поезда. Ты спешишь к «своему», а сам радуешься, что в кои-то веки станция метро оказалась захваченной не армией побирушек с боевым кличем «Люди добрые! Мы сами не местные!», а десантом студентов консерватории. Ведь когда ещё и где бесплатно (ну, пусть за брошенный в футляр червонец) послушаешь любимые вещи в таком качественном живом исполнении? А, может, и в не очень качественном. Ты-то ведь «консерваториев не кончал». Но всё равно душевно ребята играют.
Спасибо огромное! Высаживайтесь, пожалуйста, ещё! Почаще, если можно.
Тебя заносят в вагон, глухой стук дверных створок отсекает музыку. Но она звучит в тебе, ей не мешают даже зверский грохот и завывающий гул несущегося в тоннеле поезда. И хоть с виду ты каменно суров и безразличен, в душе улыбаешься. В ней цветут ромашки и колокольчики. И щекочут сердце. Повезло сегодня.