Баритон Кутилин вышел из театра. Только что закончилось профсоюзное собрание. Обсуждали репертуарную политику и распределение ролей. В голове крутятся всякие Виолетты, Джильды, Лизы и Полины. После заседания хватанули, как водится, с тенором Жуковым по рюмашке-другой.
Вечер был ласковым. Кутилин присел на лавочку, подумал о чем-то приятном и задремал.
Дремал он не долго. Чувствует, что его с лавочки приподнимают. Раскрывает глаза и видит в тумане двух плотненьких силовиков. Крепыши волокут его к желтенькому авто. Кутилин был человек опытный (не первый год в театре) и отдался на милость победителей, сознавая, что сопротивление бесполезно.
Прибыли на место. Просторный «холл». В углу что-то вроде распятия. К нему привязан ремнями мужик. Дергается, кричит. Сержант подходит, лениво тычет ему в живот кулаком. Потом, матюкнувшись, повторяет то же движение и отходит. Мужик продолжает шуметь. Нервный, наверно.
Кутилину тоже захотелось пошуметь, но участь распятого его смутила. И он осторожно просочился в дверь, любезно открытую сержантом.
Пред ним предстал длиннющий ангар с двумя шеренгами железных коек, покрытых тоненькими потертыми одеялами. На койках сидели странные субъекты. Некоторые кучковались и что-то темпераментно обсуждали. Другие ползали между кроватками, желая похмелиться, еще не протрезвев. Некоторые, явно нетрадиционной ориентации, ползали за ними. Часть спала сном праведника.
Кутилин присел на койку и задумался, постепенно трезвея. Надо что-то придумать. Ведь придет в театр бумага, где он будет представлен в виде, порочащем человеческое достоинство. Начнется воспитательная работа.. Директор, режиссер и дирижер по очереди будут журить его за нехорошее поведение. Не исключено, что и из театра попросят. Ведь это не первый случай.
Баритон вспомнил о вчерашнем спектакле. О пленении князя Игоря. О его тоске и жажде свободы. Баритона осенило. Явилась спасительная идея.
С отчаянием и как бы размышляя, он пророкотал: «Ни сна, ни отдыха измученной душе». Наращивая мощь, он продолжал: «Мне ночь не шлет надежды на спасенье». И далее задумчиво и безысходно: «Все прошлое я вновь переживаю. Один в тиши ночей».
И вдруг крик истерзанной души в верхнем регистре: «И нет исхода мне! О, тяжко, тяжко мне…». Дверь в ангар приоткрывается. В щель выглядывает сержант. Челюсть у него отвисла, глаза круглые.
Кутилин устремляется к апофеозу, гремя: «О, дайте, дайте мне свободу! Я свой позор сумею искупить, спасу я честь свою и славу!!!». Ангар чуть не обрушился от громыхания могучего голоса и грома аплодисментов. Клиенты заведения были людьми эмоциональными, и, следовательно, тянулись к настоящему искусству. Сержант захлопнул дверь.
Через некоторое время дверь приоткрылась, и сержант прокричал: «Кутилин, на выход!».
В холле очарованные милиционеры вручили баритону документы, рубль на пиво, удостоили рукопожатия и отпустили с богом.