Много со мной в этой жизни происходило абсурдов, наверное, как и с каждым из нас. Но самым искрометным из них был-появление Лизы в моей жизни. Мне кажется, что это вообще какая-то просто мистическая история. Это совпадение ряда каких то случайностей, которые совпали случайно и вылились в определенный результат.
Да, я хотела взять приёмного ребёнка. да хотела девочку, хотя не исключала и появления второго приемного сына в нашей семье, потому как первый был просто посланием господним, и мы на него радовались, не на радовались. И если бы нам предложили точно таких же еще пять, мы бы забрали всех оптом и продолжали получать удовольствие от приемного родительства .
Я , как и все прочие, желающие расширить свою семью, приехала с заключением о возможности быть усыновителем в Департамент социальной защиты и труда населения города Москвы на Басманную 10. Я записалась туда через портал и приехала в назначенное время. Скажу сразу, что живём мы в Москве, но, образно говоря , на краю земли. Наш район Ново-Переделкино находится очень далеко от того места, где я сидела в коридоре в ожидании своего времени. Припарковаться у этого Департамента очень сложно. Можно кружить довольно долго, пока ты найдёшь куда тебе приткнуться. Потом нужно найти паркомат, потому как парковка платная.
Я зашла в кабинет , где сидели три инспектора. Сказала, что бы я хотела, и мне начали пролистывать на мониторе все возможные варианты. А вариантов то никаких и не было, на самом деле. Лиза и была единственным вариантом. Все остальные «варианты» готовились к депортации, либо их родители готовились восстанавливаться в правах, либо бабушками были написаны заявления на тему того что они хотят забрать своих внуков под опеку. И только на Лизу никто не претендовал и не писал никакие заявления. Прям вот она была совсем одна такая никому не нужная , со всего списка сирот города Москвы.
- Ну, вот есть одна девочка, Моначакиди. Она грузинка. Три месяца ей. Фото показывать?
Я вообще сначала подумала, что Моначакиди-это имя ребёнка. Пролистав базы и увидев там Чернавку, Леопольда и прочих, я вполне была готова поверить, что это некое грузинское имя. И вообще, когда представляли детей, никогда не называли их по фамилиям. Никогда не говорили: Это Иванов, это Сидорова… Говорили: Это –Маша, 3 года, это-Петя, 2 года… Но Моначакиди-это всё таки оказалась фамилия.
Мне показали фото младенца. Мне кажется, они все на одно лицо в таком возрасте. Особенно если речь идет не о том младенце, которого ты родила и тебе там каждая родинка знакомая, а о том, которого ты видишь впервые в своей жизни. Фото как фото. Ничего примечательного и отталкивающего.
И я взяла на Лизу направление, на знакомство. Вот если честно, взяла просто так. Чтоб не за зря типа ехала, парковалась два часа, платила за парковку, мокла там под апрельским дождём. Вот просто хотелось получить хоть какой то результат от своей поездки в департамент. Чтоб хоть что то держать в руках на выходе из кабинета. Хоть какую то бумажку. На самом деле, в ту минуту, я практически была уверена в том, что эта бумажка-направление, так и пролежит у меня мертвым грузом и я так и не увижу эту девочку Лизу Моначакиди.
Такой ребёнок вообще никак не входил в мои планы. Во первых, девочке было три месяца. Это вообще не в какие ворота не проходило. Мне на тот момент было 43 , а мужу моему на 13 больше. Куда нам грудничков? Не спать ночами, кормление по часам, беготня с колясками по лифтам-это уже было выше наших моральных , а главное физических сил. А потом, мне сказали, что ребёнок сильно недоношенный, прооперированный на тему гидроцефалии. По статусу- Лиза была брошенка. Мама оставила ее в больнице. В свидетельстве о рождении одни прочерки. Никакие родственники на нее не претендовали.
На тот момент, когда я была в департаменте, Лиза была в больнице. И в какой? Она была в детском научно- практическом центре, который находится в Солнцево. Это в трёх минутах на машине от моего дома.
Приехала я домой и перелопатила весь интернет на тему гидроцефалии, операций и последствий. Доктора таким детям давали очень обнадеживающие прогнозы. В интернете говорилось о том, что если причина во время устранена, то дальше эти люди живут долгую, счастливую и полноценную жизнь.
По причине того, что ребёнок от меня находился в трех минутах езды, я все таки решила поехать посмотреть на неё. Я подумала: А вдруг, я увижу и прям влюблюсь в нее с первого взгляда. Ведь бывают такие милашечки в три месяца, глаз не оторвать. А тем более, что она грузинка, а скорее всего полукровка. Они бывают просто очаровательными. Просто как с обложки журнала. Вот может посмотрю в ее карие глаза и утону в них.
Территориальная близость сыграла здесь главную роль. Находилась бы она где то на Преображенке, сто процентов, я бы туда не поехала. Потому как 1 % который я отпустила на чудо, в такой ситуации бы не сработал. А тут, рукой подать. Ну, потеряю я час времени. Ну, и Бог с ним. Чего я прям настолько занятой человек? Да, нет , конечно. Смотаюсь!
Я созвонилась с отделением, где лежала Лиза, договорилась о встрече. Приехала в больницу, имея при себе стандартный набор бумаг, с которыми меня пропускали не в одном городе и не в одном заведении. Но тут прям все как то пошло в другом русле. Меня провели к юристу! Я вообще не поняла зачем. Потом выяснилось, что у меня нет каких то бумаг, каких то прививок, которые являются допуском для встречи с ребёнком. И я даже без расстройства, что встреча все таки так и не состоялась , собралась идти обратно. Но, тут юрист и еще какая то сотрудница, все как то уладили, с кем то договорились и в итоге , мне был дан зелёный свет на то что б я увидела Лизу.
Мне сказали куда подняться, я поднялась и попала в тот момент, когда у врачей шла какая то конференция. Меня вежливо попросили подождать под дверью отделения, минут двадцать. Я стояла, стояла, ждала ,ждала… По двадцать минут прошло уже несколько раз. Я начала со скуки всё вокруг фотографировать: помещение, вывески, вид из окна.
Наконец то, меня пригласили войти в отделение. У меня не оказалось ни маски, ни шапочки, ни халата… короче, ничего кроме бахил. Мне все дали! Пока я всё это одевала на себя, кто то из мед. персонала указал на меня рукой и сказал: Это мама пришла к Лизе Мончакиди, проводите её в палату. Фраза просто резанула мне по уху. Какая я ей мама? Меня провели к Лизе. То, что я увидела, сложно было ассоциировать с почти четырех месячным ребёнком. Маленький младенец с белой прозрачной кожей, через которую был очень хорошо виден венозный рисунок. Глаза у ребенка были полуоткрыты и конкретный нистагм был хорошо виден. Сложно было понять: спит она или бодрствует. В носу стояли кислородные трубки. Ребенок был запеленован. И в принципе, все что я хотела увидеть, я уже увидела. Чуда как то не произошло. Я с первого взгляда не влюбилась. И моя готовность направиться в направлении припаркованной машине была очень велика.
- Ну, покажите маме товар лицом! Разверните её!-оптимистично скомандовал кто то, -мама, вы посмотрите какие мы!
Вот если честно, когда Лизу развернули, стало еще страшнее. Открылись тоненькие ножки и ручки- отоночки, бело-голубого цвета. Ребёнок был весь в каких то огоньках-датчиках. На то что её развернули, она никаким образом не отреагировала. Все так же лежала на полу боку. Я еще раз посмотрела в ее полуоткрытые глаза. Зрачки все так же бегали туда-сюда.
- Спасибо, я посмотрела. Все увидела,- сказала я, разворачиваясь в сторону выхода и стягивая с себя одноразовую маску.
- Что? Вот прям так и уходите? А поговорить?- услышала я в спину женский голос.
Это была заведующая отделением «Патологии недоношенных детей» Иншутина Юлия Леонидовна. Я потом много думала про эту женщину. Думала на предмет того, что живет себе человек спокойно и даже не подозревает, какую роль она сыграла в жизни маленькой , больной, брошенки-отказницы и в моей лично.
Доктор проводила меня в ординаторскую, где сразу представилась, сказала, что она заведующая этим отделением и ребенка этого знает в деталях. Наверно, как и у любого администратора, ее сотовый краснел и разрывался от непрекращающихся звонков. Она отключила звук и полностью переключилась на меня. Достала карту Лизы, раздутую от подшитых в нее листов , и чтоб не быть голословной , открыла ее на какой то странице. Затем взяла чистый лист А4 и начала мне рисовать человеческий мозг в разрезе.
- Я хочу, мама, чтоб вы понимали, что произошло с ребёнком, что с ним было, как и что оперировали и чем дело кончилось.
Она мне что то рисовала, объясняла на пальцах, что такое гидроцефалия, потому как ребёнок был прооперирован именно на эту тему две недели назад. Рисовала мне схематично операцию, которую провели Лизе, что там было тронуто, что было поставлено, как и для чего. От нее я узнала, что ребенок мой родился сильно недоношенный, на 32-ой неделе, весом 1620 кг. и ростом 40 см. Родилась она совсем плохенькая, по шкале Апгара 4/5.
-Ну, конечно , мама, сейчас вы можете заметить небольшое увеличение головы ребёнка относительно тела, но оно совсем незначительное и к году это все будет прекрасно скомпенсировано. Вообще, скажу вам сразу, что для меня ребёнок, который самостоятельно дышит, писает, какает и сосёт-это уже вполне состоявшийся человек. Мы , мама, прогнозы даем девочке очень хорошие. Сейчас ребёнку чуть больше трех месяцев и весит она приблизительно 3100. Она практически удвоила свой вес. Это очень хорошие показатели. Мы ее прооперировали. Сделали стентирование четвертого желудочка,- активно рассказывала мне доктор, все время чего то схематично обозначая на уже изрисованном белом листе.
- Как это все отразится на качестве ее дальнейшей жизни? – спросила я.
- Как то наверняка отразится,- заулыбалась доктор,- я же не господь Бог,я не могу вам ничего точно сказать. Есть статистика: у 70% детей с гидроцефалией есть какие то последствия. Кому то это даёт на глаза, зрение плохое, кому то на речь- говорить поздно начинают. Но это все корректируется и эти люди живут долгую и счастливую жизнь. К пяти годам нужно будет решать что то со стентом. Варианта всего три. Либо он удаляется и вы продолжаете жить без него, либо он заменяется на более длинный, так как голова у ребёнка вырастет, либо он заменяется на шунт и это уже до конца жизни.
Меня, конечно, больше всего интересовала интеллектуальная сохранность ребёнка. На что мне доктор ответила, что по снимкам МРТ все у нее замечательно. Но мозг-это такая темная лошадка, что только один господь Бог знает, что и как будет на самом деле.
- Иногда видишь такие снимки перед глазами, один скелет от мозга, - рассказывала Юлия Леонидовна,- и по идее, ребенок должен быть овощным! А у него все рефлексы на месте. Все работает. А иногда и снимки замечательные, а ребенок никакой. Но это не ваш вариант,- заверила меня доктор.
Тогда же я узнала, что Лиза у них последний день. Все что от них требовалось, врачи сделали, больше койко-место за ней держать не могут. Завтра она уезжает в детскую клиническую больницу № 6 , в ту, что на Преображенской площади.
Целый час она мне что то без перерывов рассказывала, приводила какие то примеры. Один единственный раз , ответила на телефонный звонок:
- Дочь звонит, извините, отвечу!
Никогда и никто мне не уделял столько пристального внимания. Мне казалось, что это никогда и никому не было нужно. Я сидела перед доктором и чувствовала себя как кролик перед удавом. Мне уже начало казаться, что я под гипнозом.
- Так что , мама, думайте сами, решайте сами,- подытожила она через час.
Я уже была готова сорваться со стула и направиться домой для переваривания информации, как вдруг она опять подхватила ситуацию :
- А , вот кстати и непосредственно Лизин лечащий невролог! Она про нее знает больше чем я , потому как более плотно с ней общается. Расскажите про девочку маме,- обратилась она уже к доктору. Мама хочет все знать!
То что она меня называла мамой девочки, которую я увидела час назад впервые, просто выбивало меня из колеи. Разве я мама? И самое главное, то что она мне все рассказывала именно как маме, я это прочувствовала однозначно. Потому, что кого как не маму могут столько информировать в мельчайших подробностях про ребенка?
На соседний стул, напротив меня , села лечащий невролог:
- Что вас, мама , интересует?
- Да, я не мама. Я с направлением пришла посмотреть на девочку. Вот посмотрела.
Второй доктор оказалась менее словоохотливая, чем первый. В сокращении, достаточно официально , по второму кругу, рассказала мне то, что я уже слышала только что.
Я ее вежливо поблагодарила, сказала , что я все поняла, что буду думать. Встав со стула, я повернулась в сторону двери, на выход…. И тут, я почувствовала, что ко мне со спины подошел кто то совсем близко, положил руку на плечо и почти шёпотом на ухо сказал:
- Возьмите девочку, хорошая девочка….
Это была лечащий невролог Лизы.
И вот на полном серьёзе, мне уже сейчас кажется , что я попала под какое то сильное психологическое воздействие неврологов. Было состояние некого зомбирования, когда тебе становится вдруг интересно то,что раньше никогда не интересовало.
-А можно я ,с учетом услышанного, еще раз посмотрю на девочку?- попросила я.
- Конечно, мама! – ответили мне, - идите смотрите!
Я вышла из ординаторской и как обычно потерялась в «трех соснах». В какой палате лежал ребёнок, я уже понять не могла. Но меня там быстро сориентировали и теперь уже одна я зашла в палату к Лизе. Ребенок то ли спал, то ли нет, понять было сложно. Глаза ее были полузакрыты. Под наполовину закрытыми веками были отчетливо видны бегающие зрачки. Ребенок как то непонятно шевелился, то ли во сне, то ли нет…. Первое, что мне пришло в голову, это быстренько нафотографировать ее на телефон, чтоб показать уже дома мужу. Делать этого нельзя по законодательству. И я это знала. Поэтому, боясь быть пойманной на месте преступления, я судорожно начала ее фотографировать и даже сняла какое то видио, на 4-5 секунд. Но тут ребенок начал издавать какие то крехтящие звуки, кто то по коридору зашаркал шлепанцами и я быстро «свернулась».
Я ехала домой и думала: Ну, надо же, как я попала удачно! Уже завтра ее бы там не было. Увезли бы ее на «край земли» и я бы ее никогда не увидела. Потому как на Преображенку мне бы лень было ехать и смотреть ребёнка, совсем не моего формата. То что мы встретились, здесь виновато исключительно минимальное расстояние, которое нас разделяло.
Как то рассуждать на тему: понравился мне ребёнок, не понравился, я была не готова даже сама с собой. А чего там могло понравится? Она и на человека была похожа очень относительно. Диагнозов куча. Здоровье…. Без комментариев. Маленький таракашечка-никому не нужный человек. Никто за нее не переживает, никто не держит за нее кулаки. Нет таких людей, которым интересно: жива она еще до сих пор или уже нет.
- Вот ты попала, Лиза,- думала я про себя,- не повезло , так не повезло.
А меня все называли мамой. К Лизе Моначакиди приехала мама,- так меня представили когда я зашла в отделение. Никто не приезжал, не приезжал, и вдруг мама приехала! Мама- это я….. Ответственность то какая!
Я приехала домой, с каким то неприятным осадком на душе. Перекинула Лизины фотографии на копм. И видео тоже перекинула которое мало чем отличалось от фотографии, потому как ребёнок на нем практически не двигался. Позвала мужа. Показала ему добытый фото материал. Ну, вот честно сказать, муж как то не очень впечатлился. Мне вообще показалось, что он ничего не разглядел на моих фотографиях, в силу своего плохого зрения. Сказал, что совсем маленькая. И как бы все на этом.
И тут у меня пошли глубокие раздумья на тему этой девочки Лизы. Я тоже считала, что она очень маленькая и делать какие то выводы на ее счет очень рано. А какие выводы? А любые… Мне понималось одно, что её никто не возьмёт. Просто у нее такой список диагнозов, непопулярных среди опекунов, что до нее даже никто и не дойдёт просто посмотреть. Я уже не первый день общалась с разными опеками и мне было прекрасно известно, что и как говорят о таких детях инспектора. Они не дают им ни малейшего шанса оказаться в семье. Ни малейшего. Я думала об этом и у меня больно щемило сердце. И не конкретно за Лизу, а вообще, за всю несправедливость в этой ситуации. Этим детям не дают права на семью, а по какому моральному праву?
Я еще раз обратилась к интернету и много, много читала про отпугивающую опекунов болезнь- гидроцефалию. И прочитала я , что эта болезнь гораздо популярнее, чем мы думаем. Вот спроси ты у любого человека: Кто такой гидроцефал? И сразу у человека в сознании возникает образ ребёнка с головой с подушку, в которой нет мозга , и все тому подобное. В то время, как узнала я, гидроцефалией может заболеть человек в любом возрасте. Но все мы прекрасно знаем, как тяжело ломать стереотипы социума. И Лиза самая наглядная жертва этого стереотипа.
Маленькая девочка, никому не нужный человек, синий ,беспомощный, прооперированный комочек, с которого мама должна пылинки сдувать и ночами не спать, слушая её дыхание, но не случилось. Всё это было про неё. Так обидно. Так жалко её. Просто бесконечно.
И тут у меня родилась мысль посмотреть на нее второй раз. Не просто посмотреть, а взять с собой мужа ,чтоб он тоже посмотрел. Не могу же я вот так вот от нее отказаться, когда мой муж даже не видел ребёнка. Мы должны на него посмотреть вместе и принять солидарное решение об отказе. Это будет правильно. Но чтобы её посмотреть еще раз, мне нужно было уже озвучить свое решение опеке. Потому как на раздумье мне давалось 10 дней, которые уже прошли. Уже нужно было что то отвечать. А как я ее второй раз посмотрю, если я отвечу «нет»? Никак. Соответственно , нужно было отвечать «да». «Отвечу «да»,- думала я, чтоб от меня все отвязались и спокойно начну «устанавливать контакт» с ребёнком. Это так называется в опеке. Прежде чем ребёнок уходит в семью, будущие родители должны установить с ним контакт, для того чтоб они не тащили его в машину рыдающего и дерущегося, а ребёнок сам, с желанием и удовольствием шел за руку с «мамой» и «папой». Причем, сроки устанавливания контакта никак не определены. Его можно устанавливать до тех пор, пока не установил. Хоть, пол года, ты можешь навещать ребёнка в детском доме и устанавливать с ним контакт. А через пол года , можно совершенно спокойно сказать, что контакт установить так и не удалось и со спокойным сердцем и чистой совестью подписать на него отказ. Причем, это условие нигде и ни в каком законе не прописано. Это положение имеет чисто рекомендательный характер до 10 лет. Но опеки это «преподносят» как обязательный момент. Короче, если в двух словах, я решила, что отказ я подписать успею всегда. Пока напишу согласие. Лазейка , с установлением контакта, мне показалась просто замечательной и я подписала на Лизу согласие. Позвонив в департамент, я представилась, сказала что брала на девочку направление, девочку я посмотрела и вот даю на нее согласие, сделайте на этот счет пометку в ее личном деле. Как только я доеду до местной опеки, у которой она на учете, я засвидетельствую свое согласие письменно. На самом деле, я решила подстраховаться, и в том числе отзвонилась и в местную опеку Головино. Сказала, что брала на девочку направление в департаменте, и у меня согласие. В ближайшее время обещала к ним приехать и подписать все необходимые бумажки. Лизу на тот момент уже перевели в другую больницу, совсем далеко от нашего дома.
Сказать по правде, я не спешила. Не спешила появляться в опеке, не спешила второй раз смотреть ребёнка. Я конкретно щикотала себе нервы, читая разные форумы, медицинские статьи, какие то истории из чужих жизней, которые были совсем не похожие на мою. Мне даже сложно сказать что я делала на тот момент: разряжалась или заряжалась. Я дала сама себе какой то тайм аут на размышления. И конечно я была на тот момент бесконечно далека от того, чтобы взять в свой дом такого маленького ребёнка, такого болявого. Для меня это значило изменить весь свой образ жизни. Это бессонные ночи, это бутылочки и смеси. Как давно это все было в моей жизни. У нас уже был один приемный ребёнок, но это была совсем другая история. Это с одной стороны. А с другой стороны, я хочу услышать убедительный ответ «нет» от своего мужа. Пусть эта брошенная девочка будет не только моей «точкой провала» но и моего мужа тоже. Шучу, конечно.
А вот ее можно же смотреть очень долго,- размышляла я ,- можно хоть пол года. А через пол года ей будет уже девять месяцев. В девять месяцев они уже спят ночами более-менее, сидят и пьют из кружечки. И уже не так все сложно и мучительно. А еще через три месяца ей будет уже годик. А в годик они уже совсем взрослые. Уже ходят. А что такое три месяца? Это мне три раза аренду проплатить в своём салоне. Трынь и всё. А зато как интересно! Первый зуб-мой! Первый шаг-мой! Первое слово-моё! Это дорогого стоит. Так это все трогательно. Где и когда я уже такое застану? Если только у внуков. А у внуков свои родители. А эта будет-моя, с «икринки» выращенная. И не будет она знать ни детдома и ничего прочего. Будет обыкновенный домашний ребёнок, мамин и папин.
Наконец то я добралась до Головинской опеки. Там как и в любой опеке царила полная неразбериха. Они никак не могли понять, кто я и откуда? Не могли разобраться кто такая Лиза? Долго выясняли, каким образом я умудрилась ее уже посмотреть, если они мне не давали никаких на нее направлений. На самом деле, такая ситуация-это абсолютно нормально для опек. У них там постоянно присутствует некий раскардаж в документах, в информации и всем прочем. Хотя, казалось бы именно там должен быть педантичный порядок. Ведь именно там решаются судьбы людей и именно они их решают. Меня сначала пригласили в кабинет, взяли документы, потом не понимая кто я, попросили выйти из кабинета и подождать за дверью. Видимо им не хотелось при мне выяснять: кто я? Хотя, чего выяснять, если я им все доходчиво объяснила.
Когда наконец то все вопросы выли выяснены, меня пригласили зайти в кабинет уже во второй раз. Интересовала меня любая информация относительно ребёнка. С диагнозами, как мне казалось , меня уже ознакомили в подробностях. Хотелось что то узнать по родителям и причинам , которые явились поводом оставить ребёнка в роддоме. Инспектор достала папочку с Лизиным делом и сказала, что особо то ничего и нет , что бы она могла мне рассказать. Ребёнок-брошенка. Мать оставила в роддоме, без заявления. Просто ушла и все. Сбежала. Роженицу привезли по скорой. Документов у девушки при себе не было. Всю информацию записали со слов:
Моначакиди Валерия Викторовна, родилась в Москве 14. 01.1994 года, 21 год. Живет в Москве. Роды третьи, беременность третья, срок 32 недели.
Я так про себя подумала: Как это со слов? Ведь она могла назвать вымышленные данные. Что ей мешало это сделать? Тем более, если она не собиралась этого ребёнка забирать. Вряд ли она назвала своё настоящее имя.
В свидетельстве о рождении у ребёнка в графах, где должны быть записаны родители, стояли два прочерка. Первый раз в жизни я видела такой документ. Итогом моего посещения Головинкой опеки стал направление на посещение ребёнка, который лежит в ДКБ№ 6.
Мы с мужем определили день, когда мы поедем в эту больницу смотреть маленькую Лизу.
И вот наконец то наступит день откровения и мы с мужем двинулись в заданном направлении , курсом на больницу. Это был уже май. С того момента как я видела Лизу прошло чуть больше двух недель. Погода была по настоящему весенней, солнечной. Настроение у меня было тоже каким то весенним и солнечным. Рядом с мужем, во всем этом я чувствовала себя гораздо увереннее. Мы очень скоро и без пробок добрались до места, очень оперативно нас записали на проходной, кого надо позвали, куда нужно проводили… и вот мы вдвоем зашли в палату. Лиза там лежала одна. Ребёнок лежал без чепчика, видно было как за две недели у нее отросли волосики и голова уже не казалась такой прозрачной, как в первый раз. Лиза не спала и у нас появилась возможность увидеть ее чернющие глаза во всей их красе. Цвет глаз меня не смутил, потому как мне сказали же, что девочка –грузинка. А какие еще у грузинки могли быть глаза? Вместе с нами зашла доктор, ее лечащий невролог Кудрявцева Елена Викторовна.
Муж увидел маленькую Лизу и по его лицу разлилось выражение полного умиления. Она ему понравилась. Понравилась сразу, без презентации. Доктор окинула нас взглядом. Мне показалось, что она очень нервничает и ей как то неприятна сама эта ситуация, что нужно что то говорить нам, а то чего мы хотим услышать , она нам сказать не сможет. Она начала разговор с того, на сколько мы в курсе диагнозов этой девочки? Мы объяснили, кто мы и зачем пришли. Я сказала, что вижу девочку во второй раз. Что имею некое представление о ее диагнозах. Ребенка переложили из люльки на пеленальный стол. Доктор уточнила, в курсе ли я, что ребенок внутриутробно переболел менингитом? Это был удар ниже пояса. Нет, я была не в курсе, мне об этом никто не говорил. Мне было достаточно стентированной гидроцефалии.
-Какие последствия? - спросила я,- ребёнок интеллектуально не сохранен?
- Ну, нет же!- опять с каким то раздражением ответила доктор,- ей же все пролечили. Она не будет овощной, потому как она уже не такая! Ей уход хороший нужен и все будет у нее хорошо.
Елена Викторовна говорила еще что то и еще что то….и все с каким то нервозом. Казалось, что ей неприятно все это говорить. Или она боится сказать , что то лишнее и тем самым испортить жизнь этой маленькой девочке, а не сказать она тоже этого не может. И было отчетливо видно, что она себя чувствует не в своей тарелке.
Я подошла к столику и коснулась кончиков пальцев Лизы. Взяла ее за ручку, поводила пальцем по ладошке. Теплые, нежные, маленькие пальчики ухватились за мой палец. Лиза жадно насасывала соску. Мне казалось, что я как то оторвалась от реальности… Доктор начитывала какой то текст, нить которого я уже потеряла, муж с умилением смотрел на маленькую Лизу, а моё сознание пронзила какая то бесконечная жалость к этому ребёнку. Скажу сразу, что жалось-это худшая мотивация из всех мотиваций, в теме приемного родительства. Но здесь этого избежать и заставить себя чувствовать как то по другому было просто невозможно. Я смотрела на шов на ее голове, на истыканные катеторами руки и на эту пустую палату, где Лиза лежала совсем одна, после всего что выпало на ее долю.
- Бедная девочка,- подытожила доктор,- и мамка её бросила, и болячки на нее поналипли всякие разные. Если появится желание еще раз её увидеть, то приезжайте к часу дня. Она в это время кушает. У вас будет возможность ее самостоятельно покормить. Запишите мой сотовый телефон, звоните, интересуйтесь, если интересно. Отвечу на все вопросы. Я ей сейчас выпишу все анализы, обследования, все сдадим и посмотрим, как у нее дела в общем обстоят.
Мы сказали, когда у нас есть возможность подъехать к часу дня и предварительно договорившись о следующем визите ,поехали домой. Ощущения были какими то непонятными. Лиза уже не казалась мне совсем чужой и такой неочеловеченной, как в первую встречу. Но и родной она мне тоже не казалась. Она казалась бесконечно жалкой и бесконечно одинокой маленькой девочкой на жизнь которой выпали все эти невыносимые тяготы. И процент того, что найдутся кандидаты готовые разделить с ней все эти тяготы и те, которые возьмут на себя ответственность за такого ребенка, стремился к нулю.
Конечно, меня несколько удивила реакция моего мужа. Как то он так спокойно ко всему отнесся. Мне даже показалось, что он не понял значения всех тех диагнозов, которые нам там перечислили. Типа речь шла о насморке, а не о менингите с гидроцефалией. Как то вот он вообще не впечатлился услышанным. Лиза ему понравилась, возраст её его не смутил, что меня тоже несколько удивило. Мы не планировали таких маленьких детей.
Честно сказать, я уже не помню, как мы с ним чего обсуждали , чего мы там решили, но в итоге, в назначенный день , мы вдвоем, в час дня были в положенном месте, как и обещали. И нам дали бутылочку со смесью, где было 80 грамм белого напитка.
Продолжение следует...