Шаль связала мама. Черную, ажурную, с вкраплениями люрекса. И шаль эта сразу стала Томкиной любимой. Она носила ее вместо шарфа, эффектно наворачивая вокруг шеи; дополнением к вечернему платью, перебрасывая через левое плечо, оставляя свисать концы свободно; на работу, поверх блузки, укутывая плечи, словно мёрзнет чуть-чуть, этак кокетливо и трогательно.
Шаль была объектом зависти знакомых, и все они спрашивали, не вяжет ли мама на заказ, нельзя ли как-то приобрести такую же универсальную вещь. Тамара улыбалась устало в ответ и отвечала, что нет, не вяжет.
Такая теплая для души вещичка, что даже дома, снимая её, старалась разместить красиво, чтобы видеть постоянно. То на кресло набросит, с показной небрежностью, то на журнальном столике расстелет… И проходя мимо, каждый раз норовила дотронуться кончиками пальцев, чтобы ощутить шероховато-мягкую поверхность.
Шаль обрастала легендами, теплотой событий и знаковостью.
Выступая на литературном вечере с чтением стихов Цветаевой, она, конечно же, не преминула обыграть любимую вещицу. Шаль была у нее и коварным возлюбленным, и верной подругой, и тоскующим ветром…
Зрители много аплодировали, надарили цветов, и Тамара, вся обласканная вниманием, не смогла отказать в просьбе зрительниц устроить фотосессию с шалью. Дамы тут же выстроились в очередь – фотографироваться, а её отвлекли, утянули на чаепитие, заставили дать интервью местным журналистам. В суматохе она,вернувшись домойс охапкой цветов, только в квартире и заметила, что нет шали, нет. Не забеспокоившись, решила, что оставила её на сцене Дворца культуры или у методистов. «Ничего страшного, завтра заберу»,– подумала легко. Завтра не получилось. Получилось через месяц. Не переживала, даже думала, что теперь как новую её носить станет.
Но у методистов шали не оказалось. Начала обзванивать знакомых, кто был на выступлении. Нет. Никто не видел… Все отнекивались. Почему-то не было горечи потери. Почему-то вдруг оказалось, что и без этой удивительно замечательной шали можно существовать. И Томка привычно шла себе на работу, в контору, и привычно куталась уже в ажурный палантин, купленный по случаю в магазинчике на углу.
А теперь, друзья, нам придётся забыть на время о черной шали с блестками люрекса. Теперь мы поговорим о Зинаиде. Зинаида – пенсионерка со стажем, молодящаяся, одевающаяся вульгарно и броско, посещала все мероприятия, где любила бывать Тамара с подружками. Её вызывающее поведение вовсе не одобрялось любительницами поэзии, театра и живописи. Зинаиды сторонились. Но она, как таракан, проникала в любые щели и появлялась везде, где её не ждали. Бесцеремонно приходила на чаепития и посиделки, непринужденно собирала со стола остатки застолий в свою сумку.
Зинаиду не любили, но поделать ничего не могли. Тамара на дух не переносила нахалку, но та, как нарочно, постоянно мозолила ей глаза и искала дружбы, не брезгуя, впрочем, сплетнями за спиной.
Раззаявилась в гости на «девишник»,какой женщины устраивали порой по субботам. Ой, говорит, Томочка, я так по тебе соскучилась. Ты, говорит, у нас лучик света в царстве невежества и грубости. Пришла, как всегда, с пустыми руками. И ускакала в зал, устроившись там в самом удобном кресле.
Тамара, поджав губы, отправилась на кухню за чашкой, куда от этой надоеды деваться, но ведь не выгонишь…
И, входя с чаем в комнату, услышала вдруг:
– Что, девочки, а характер-то у Тамарки с гнильцой…
Вошла, как на ватных ногах. Зинаида замолкла на секунду, и продолжила на одном дыхании:
– Какая ты молодец,Томочка. Квартира у тебя, как новая денежка блестит.
Тома, громко брякнув блюдцем, поставила чайную пару на стол и произнесла:
– Пошла вон!
И что же тут началось, господа мои хорошие! Как же они ругались. Неожиданно для себя, Томка выпаливала такие трехэтажные ругательства, о существовании которых она сама и не подозревала. Скажите, пожалуйста, из каких глубин памяти, из какого такого социального опыта?
С тех пор при встрече одна из них любезно улыбалась, здороваясь, а вторая надменно проходила мимо, не удостаивая первую даже взглядом.
И на том злосчастном вечере Зинаида тоже была. И стихи слушала, и «браво» кричала. И даже подойти пыталась потом, но Томка – кремень, головы не повернула в её сторону.
И вот, с год времени прошло, является как-то Зинаида к Томке на работу. Тихая, скромная.
Что, говорит, мне сделать такое, чтобы ты меня, Тамара, простила и полюбила?
Томка даже растерялась. Возраст, сами понимаете. Мысли о всепрощении посещают все чаще. Да и жалко вдруг её стало, непутевую рыжуху с ярко-красными губами, в леопардовых лосинах (стыдобища, прости, Господи!).
– Ладно. Что уж там. Забыли.
– Ой, – защебетала прям. – А я, ты знаешь, нечаянно твою шаль унесла. Тогда. Фотографировалась, и со своим шарфом в пакет положила. А дома в шифоньер убрала… недавно вот разбирала и нашла…
Томка приняла у неё из рук черный, ажурный платок, аккуратно сложенный, пахнущий резко чужими духами.
Поговорили ни о чем.
И вечером, уже дома, Тамара достала платок из пакета, как что-то чужеродное… не родное. Даже неприятное. Как будто Зинаида своими прикосновениями, своим запахом отвратила её от любимой некогда вещи.
Вздохнула. Сложила. Убрала на полку. И никогда больше не надевала.