Часть 1. Тягостное ожидание.
Катя не спала всю ночь: ворочалась, садилась на кровати, закрывала лицо руками, кусала ногти. Где он сейчас? Что ждет ее завтра? Права ли она? Вставала, пила ледяную воду. Если она ошибается — как будет жить дальше? К своим восемнадцати годам она успела побывать сиротой и охотницей на волков, санитаркой дипломатической миссии, духовным сердцем дикой казачьей сотни и отчаянной наездницей. Веселилась, плакала, даже дралась от души.
Но сегодня ее обуял страх. Странный. Животный. Первородный.
Катя отняла руки от лица. Комната выглядела как после артобстрела. Со шкафов свисали чулки и какие-то платки и платья; на полу валялся раскрытый портфель с окровавленным блокнотом – это Катя пыталась записать свои мысли, чтобы хоть как-то унять дрожь от предстоящего свидания в хамаме – турецкой бане, но вместо этого только изрезала пальцы острыми краями бумажных страниц блокнота, да так и бросила его в сердцах.
До сих пор ей приходилось думать или только о какой-то бесплотной, почерпнутой из книжек, любви, или домысливать о том, что же называется страстью и чувственностью. Ее же нынешняя любовь была не похожа ни на то, ни на другое. Что она испытывала к нему? То, что называется любовью, или то, что называется страстью? Сердце Кати готово было выпрыгнуть из груди, она готова была упасть в обморок и, одновременно, ей казалось, что из груди ее, только расстегни пуговку на платье, вырвется ввысь звездный фейерверк, доводящий ее измученное ожиданием тело до какого-то не земного блаженства. Она зажмурилась, по спине ее пробежала мелкая дорожка дрожи – она представила себе, как он, наконец, расстегивает ее, эту пуговку, и целует ее ключицу, ее грудь, такую нежную и девственную, готовую раскрыться ему навстречу с какой-то неосознаваемой покорностью. Что это: бесстыдность или чистейшая невинность? Катя снова зажмурилась. Выпила залпом кружку ледяной воды, остатки вылила себе на голову, пальцами потерла глаза. Что же это она? Как же она так может?
Она помотала головой из стороны в сторону. Нет! Успокойся! Все это не правильно! Так не должно быть!
Она всегда стеснялась своих белых волос. Ей всегда казалось, в них нет жизни. Все вокруг щеголяли с дивными каштановыми или черными кудрями. И только Катя одна из всех была похожа на приблудившуюся Снегурку. Всем сразу становилось понятно, что она пришлая, приемная. И только рядом с Эльнуром она забывала про этот свой ужас – быть не похожей на других. Рядом с Эльнуром свою непохожесть она ощущала даром, благословением. Когда они стояли рядышком вместе около зеркала, она замечала, что они дополняют друг друга, как день и ночь, как белое и черное. И было в этом что-то чарующе-волшебное.
Катя снова тряхнула головой, отгоняя остатки глупых мыслей, быстро накинула пальто и выбежала на крылечко.
Быстро сделала несколько шагов в сторону апельсинового сада и вдруг остановилась с жуткой мыслью: "А вдруг все обман?" По ее спине вновь пробежала дрожь, она не понимала, чего ей ожидать. Днем женщины уведут ее в хамам, потом будет вечер хны. Что такое хны? Ферайя успокаивала и веселилась беспрестанно, Кате же было почему-то не до веселья. Она не видела Эльнура уже два дня, и сердце ее от этого сжималось и беспрестанно колотилось. Анне сказала, что так и должно быть. Она увидит его на свадьбе. Свадьба. Что она еще напридумывала? Не будет ли потом ругать себя за свою непоседливость, нерассудительность и поспешность? Другая страна, другие люди… И Эльнура нет уже целых два дня… «А вдруг он и вовсе не придет? А сегодня? Сегодня может она хотя бы украдкой посмотреть, хотя бы со стороны на него? Придет ли он?» - ей казалось, что вся жизнь зависит от того, придет он или не придет, увидит она его сегодня или не увидит.
Катя остановилась, глубоко вдохнула воздух, уловив запах цветущих апельсинов и остатки вечернего дыма, и обернулась на мгновение. Все вокруг заполняла утренняя тишина и успокоение. Тишина особенная: глубокая и глухая. В это раннее утро небо было особенно ясным. Солнце неторопливо всплывало из-под узкой тучки, от которой во все стороны разливался нежно-лиловый туман. Утренняя заря медленно, но уверенно разливалась едва заметным румянцем, заполняя и охватывая почти полнеба, а высоко в небе, куда еще не добрались солнечные лучи, все еще блестел острый серпок только что народившегося месяца. Катя быстро и мелко перекрестилась и шагнула в туман.
Последние несколько дней почти ни на минуту не оставляло ее какое-то непривычное возбуждение. Теперь оно достигло высшей силы. И возбуждение это было какое-то странное, такое ощущение, что оно было чем-то самостоятельным, как будто она вся разделилась на тело, душу и вот это возбуждение. Сердце билось страшно. А кругом было так пронзительно тихо, что она слышала только одно - это биение. В небе кружили мотыльки, а солнце нежно щекотало стены домов, рассыпая вокруг огни и обнимая Катерину за плечи. Она засмотрелась: в предрассветной прозрачности мотыльки все кружились и кружились, и завораживали ее.
Вдруг где-то сзади нее что-то хрустнуло - и звук этот как гром поразил ее. Она порывисто обернулась, глянула меж деревьев по направлению к ограде - и увидела, что под ветвями низких деревьев катится на нее что-то огромное. Но еще не успела она сообразить, что это такое, как эта темная туча набежала на нее, повертелась, сделав широкое движение, - и оказалась домашним псом Аксаем. Пес поднялся на задние лапы и широко и влажно лизнул ее в нос.
Она рассмеялась, откинула, сбросила с головы платок из тонкого хлопка, подняла глаза и увидела испуганное и сияющее улыбкой лицо… ЕГО! Катя невольно вздрогнула и выдохнула с облегчением про себя: «Все-таки пришел…». «Не испугалась? - слегка запыхавшись, спросил Эльнур. - Сбежал! Едва остановился! Хорошо в тебя не врезался». Широко раскрытый ворот открывал его шею и грудь, а засученные выше локтя рукава – округлые мускулистые руки. И все в нем - от темных кудрей и до сильных ног, от его глаз, таких притягательных, по-мужски суровых и вместе с тем детских, и до мозолистых рук - было так хорошо, так пленительно, что Катя внутренне ахнула.
- Ну, пойдем домой скорее, холодно что-то, - весело и по-воровски прошептал он, оглянулся, нырнул в пахучий сумрак и выудил оттуда улыбающегося во всю собачью морду пса. Красный язык его свисал и нервно подрагивал, выпуская в воздух огромные клубы горячего пара. Пес попытался увернуться от державшей его руки и снова лизнуть Катю в щеку. Держа пса за ошейник одной рукой, Эльнур другой обнял Катю за плечи, не зная, что делать дальше, - надо ли целовать или нет. Запах ее платка, волос, лавандовый запах всего ее тела, смешанный с запахом домашней еды и дыма, - все было до головокружения хорошо, и Катя понимала, чувствовала это. Тихо и нервно смеясь, она поймала его руку, сняла с плеча и потянула вперед.
- У меня сегодня хамам! - сказала она не то в шутку, не то серьезно. – Пойдем! Анне ждет!
- Пойдем! – согласился Эльнур.
Часть 2. Хамам.
Когда за спиной захлопнулась дверь и голоса оставшихся позади людей стали глуше, Катя осторожна прошла вперед, держась одной рукой за отполированную множеством ладоней стену, а другой прижимая к груди стопку полотенец. Сойдя с последней скрипучей ступеньки, она отпустила стену и осторожно прошла вперед.
Перед ней открылось первое небольшое помещение, из которого выходило 3 двери – двойные створчатые с узорами посередине и две небольшие и неприметные в две разных стороны. Ферайя повела ее в правую дверь, та тихонько скрипнула, как бы приветствуя новую гостью. Пол в комнате был застелен мягкими циновками, на стенах были расставлены в красивых подсвечниках маленькие свечки, которые давали достаточно света, только чтобы смутно разглядеть стоящие вдоль стен зеркала и сундуки с полотенцами и полки для одежды. Края комнаты терялись в сумраке. Через несколько шагов из тьмы выплыли несколько скамеек и груда сложенных у стены подушек. Проход стал шире. Впереди, казалось, произошло какое-то движение. Катерина вздрогнула и попятилась назад, но сразу же поняла, в чем дело — из темноты прилетал сквозняк, пламя свечи подрагивало, и вслед за ним колебались тени, отчего и казалось, что впереди что-то шевелится. Наконец, Катерина оказался в довольно просторном помещении, углы которого были задрапированы спускающимися с потолка тяжелыми темными изумрудно-зелеными шторами, зарывающими мягкие полукруглые диваны.
- Ну, вот, мы и пришли, - нарушила молчание Ферайя, - Переодевайся и отдыхай, на столике ты найдешь хошаф, ну… компот из вишни, по вашему, сухофрукты и сыр. А я скоро вернусь!
Ферайя ушла, и дверь за ней вдалеке захлопнулась с легким гулким стуком.
Прошло несколько минут, в течение которых Катерина неподвижно стояла у низкого столика и вслушивалась, не совсем осознавая, в звуки окружающего пространства или своего сердца, которое то останавливалось, то снова начинало суетливо постукивать внутри. Щеки ее пылали, пальцы судорожно мяли льняные покрывала, нервно перебирая узелки кисточек. Она не представляла, что ей делать дальше.
Наконец за пределами освещенного пространства раздались какие-то шкребущиеся звуки, потом долетел скрип досок, послышалось нечто отдаленное, похожее на смех, и из прохода прямо под ноги Катерине быстро выкатился край разворачивающего ковра. Катерина усмехнулась и отпрыгнула в сторону. Край ковра прокатился мимо, врезался в противоположную стену комнаты и остановился.
Опять наступила тишина. Катя переспутила с ноги на ногу, не зная, куда себя деть.
- Ну, вот, tatlim, моя сладкая, - удивительно звонким голосом проговорила анне, - твой первый подарок. Этот ковер мне подарила мама моего мужа, когда я принимала свой последний свободный хамам, как раз перед моей свадьбой. И завещала мне беречь и хранить его и передать жене своего первого сына. Теперь он твой! Береги его, дочка! И передай жене своего первого сына!
Анне протянула руки навстречу Катерине, обняла ее, побаюкала немного, потом усадила на ковер, обложила подушками и протянула бокал вишневого хошапа. Катя взяла его дрожащей рукой и слегка пригубила. Обжигающе холодная густая терпко-сладкая жидкость пролилась внутрь, остужая и замораживая все на своем пути. Кате даже показалось, что в животе вот-вот пойдет снег. Однако, щеки вмиг перестали гореть, сердце восстановило свой ритмичный ход, с глаз как бы слетела какая-то пелена. Возбуждение и страх, которые владели Катериной последние несколько дней, как рукой сняло. Она огляделась по сторонам, будто только что проснулась.
- Возьми цукаты, - протянула Ферайя маленькое блюдечко. – Этого года! Я сама делала!
Катя взяла дольку цуката, положила в рот и снова огляделась. В помещении было очень тепло, на лбу и на груди выступила легкая испарина, очень захотелось скинуть с себя поскорее сдавливающее платье и завернуться в легкие покрывала – такие же, как на картинах, нарисованных на стенах этой комнаты.
- Давай, я помогу тебе! – как бы угадав мысли Кати, встрепенулась Ферайя.
Через несколько минут Катерина стояла абсолютно раздетая, если не считать тонкого хлопкового покрывала, обмотанного вокруг бедер и тонкого шелкового покрывала, накинутого на плечи.
- Попробуй еще лимонного щербета, - прощебетала Ферайя, пристраиваясь позади Катерины и начала слегка массировать плечи и шею. – Ты сегодня наша королева! Отдыхай, расслабляйся! Наслаждайся!
Анне тоже переоделась, присела, скрестив ноги, на коврик и начала массировать пальчики на ногах. Катерине было немного неловко и щекотно и, одновременно, удивительно приятно и спокойно. Еще одна девушка – соседка Гюмюш на пару лет старше Катерины – тоже опустилась на колени рядом и стала расплетать косы Катерины. Она перебирала длинными тонкими пальчиками каждую прядку, расчесывала их деревянным гребешком и тихо мурлыкала какую-то милую непонятную песенку: «У нашей кошки четыре ножки, позади у неё длинный хвост. Ты обидеть её не моги за её малый рост, милый хвост!»
Катя рассмеялась. Ей отчего-то сделалось так хорошо и спокойно на душе, что все тревоги и печали показались далекими, как звезды дальних планет.
И когда все волосы были расчесаны, песенки спеты, все дружкой гомонящей стайкой переместились в другой зал – основной зал хамам. Здесь все вокруг было из мрамора. Прожилки на камне казались живыми ниточками каких-то жизней. По периметру мраморные лавки с мраморными же ёмкостями для воды, а посредине огромный камень Чебек Таши. Катерина была так расслаблена, что почти без сил опустилась на него, как подломленая ветка. Камень был горячий и влажный; и по мере того, как прогревалось тело, отзываясь на передающееся мягкое и захватывающее тепло камня, появлялось ощущение того, что начинаешь "плыть"... Катя прикрыла глаза и отдалась во власть захватившим ее эмоциям.
Немного погодя появилась банщица (или хамамщица?) – красавица-турчанка с оленьими глазами, уже в годах, вся такая упругая и гибкая, что, глядя на нее, невольно внутри что-то сжималось от какой-то неизбывной сладости. Она специальной шершавой рукавичкой "кесе" начала нежно поглаживать круговыми движениями всё тело. Каждый милиметр, каждый пальчик, от макушки до кончиков пальцев, аккуратно и нежно освобождая от старой кожи. Катя лежала расслабленно, свободно раскинув в стороны руки, впитывая материнское тепло камня. И чувствовала себя царевной-лягушкой сбросившей лягушачью кожу - всё тело горело, звенело и трепещало! Вся как обнажённый нерв! Свободный и вибрирующий блаженством!
Катя лежала и готова была закричать, объявить во всеуслышанье, что Турция - это моя любовь, любовь навсегда! Она попыталась что-то сказать, но снова и снова заливающая ее теплая водяная волна смывала так и не сорвавшиеся с губ ее слова. Водяная волна становилась все горячее и горячее, пока не обожгла ее настолько, что кожа все вспыхнула и сердце зашлось в бешеном ритме. И вслед за ней прокатилась освежающая волна, выплеснутая из медной ледяной мисочки, затем еще холоднее и еще. Удовольствие продолжалось, как только тело нагревалось настолько, чтобы загореться, как его тут же охлаждали, поливая, сначала тёплой, а потом и прохладной водой. А потом... потом Катерину окутали пеной. Ароматной, воздушной, лёгкой пеной! Целой горой нежнейшей пены! Пенный массаж успокаивал горящую кожу, разглаживал все печали на лбу, насыщал лёгкостью каждую клеточку! Твердые, но очень мягкие руки банщицы продолжали массировать каждую мышцу, каждую косточку, каждую клеточку кожи, что Кате казалось, вот-вот и она выскользнет из сильных рук банщицы, как рыбка, вся такая живая, новая и радостная! Она была словно Афродита, вновь возрождавшаяся из этой лёгкой пены, только не в море, а на тёплых камнях хамама.
После пены, Катерина ожидала покоя, но вместо него, ее стали умащивать маслом герани, мускусом и амброй, разглаживая каждый сантиметр тела, разминая каждый суставчик, каждую мышцу.
- Нужно, чтобы тело твое было как небесный сад, в котором щебечут птицы блаженства, из которого нет выхода и нет сил выйти! – проворковала банщица, косясь на Катерину своими оленьими глазами. Катя непонимающе пожала плечами; сегодня она соглашалась со всем, что ей говорили.
Мягусенькие-мягонькие пальчики банщицы вмиг приобретали стальную твёрдость, если где-то под лопаткой она обнаруживала крупинку соли и затвердевшую мышцу - пока не разомнёт, не отпустит.
И вот размякшую и обновлённую Катерину уложили отдыхать на топчан, налили гранатового чая, принесли сют-хельвасы для восстановления сил, воскурили вокруг благовония, на лицо нанесли маску из целебной глины, через какое-то время смыли ее и нанесли какую-то мягкую и пахнущую маску.
Катерина приподнялась на одном локте и впервые за все время огляделась. Вокруг суетились около двадцати женщин, все разных возрастов. Все лишь отчасти одеты, да и то в тончайшие ткани, словно нарочно пропитанные паром, чтобы подчеркнуть их формы... Все хихикали, щебетали, услащали себя цукатами, шербетом, лимонадом... влажные стены отражали турецкую музыку и тихие турецкие песни, придавая происходящему неведомое очарование...
Катерина благосклонно и благодарно принимала все эти знаки внимания и мнила себя царицей Клеопатрой, представляла себе ею снова и снова, снова и снова, пока и не заметила, как… уснула. Быстро проснулась, резко встрепенувшись и слегка испугавшись, но никто этого так и не заметил, продолжая вокруг суетиться и угождать.
И вот, через несколько часов вышла Катерина из хамама наверх - царевна, Афродита и Клеопатра в одном лице, сияя новой кожей, новыми глазами глядя на мир, трепеща каждой клеточкой, звеня каждым нервом...!!!
- Королева! - прошептал встреченный ею солнечный лучик и прильнул к обновленному телу нежным поцелуем!
- Королева! - промурлыкали волны, ласковыми тёплыми котами ластясь к нежной коже!
- Я - Королева! – улыбнулась Катерина, царственным взглядом обводя окружающие ее скалы, море, солнце и чаек...
И она поняла, что ни единой мыслью не вернётся она к той женщине, которой была вчера, которая не спала всю ночь, у которой синяки под глазами и куча не отвеченных вопросов, потому что вся эта шелуха растворилась и исчезла на горячих камнях хамама, и эта женщина уже не та...! Она - королева!
После хамама все девушки выпорхнули в салон отдыха и расселись, поджав под себя ноги, на низких топчанах-диванах за низкими столиками. В дверях появился невысокий турецкий мальчик в феске, подпоясанный шерстяным кушаком, с мраморным кувшином и медной ванночкой. Начав с Катерины, прошел по всем девушкам, помог каждой помыть приятно прохладной водой с мылом руки и лицо, и промакнуть их нежным полотенцем. Каждой побрызгал в ладони розовой приятно пахнущей водой.
Все окна в комнате были раскрыты, вдоль них расположились жаровни, распространяя вокруг удивительные ароматы. Рядом с центральной жаровней стояла большая мраморная доска, служащая своего рода столом или сервантом. На ней были разложены красиво изукрашенные помидоры, огурцы, фасоль, дыни и арбузы – все так любимые турками.
Вначале подали различные мезе – баклажаны, запеченные на гриле с перцем и томатами, листья салата с йогуртом, черкез и пюре из гороха нут. Затем на столе появился густой суп с солеными лимонами и соленым перцем , потом обжаренный в масле рис с мелкой вермишелью, орехами и сухофрутами и овощной гювеч. На горячее подавали казандиби, мухаллеби и Хюнкар беянди. Принесли много кувшинов с разными соками, хошафами, шербетами и шурупами. На десерт подавали фаршированный арбуз, апельсины и яблоки.
И каким же чудом оказались неожиданно поданные котлеты «Птичье молоко», рулеты-розочки из печеночных блинчиков с сырно-морковной начинкой, томатные блинчики с чесночным рисом и, конечно же, луковые оладушки! Катерина понимала, что кроме Порфила некому было приготовить все эти изыски. Но откуда у него плавленый сыр? Эти блюда были такими знакомыми и так приятно овеивали теплыми воспоминаниями! Катерина забыла про все – она ела, пила, танцевала, обнималась со всеми и, кажется, совершенно потеряла счет времени и пространству.
Часть 3. Ночь хны.
Наступила ночь хны.
- Подойди ко мне ближе, дочка, - позвала ее анне, позвала , как показалось Катерине, сразу всем: глазами, кивком головы, руками.
Катерина подошла и остановилась, грудь ее вздымалась, светлые волосы свободной волной разметались по плечам и груди, прикрывая ее ниже пояса. Анне рассматривала Катерину долго, внимательно и медленно, будто видела впервые, будто не провела с ней рядом несколько месяцев.
- Дивные волосы, - наконец, проговорила она, - ни у кого таких нет. Каждая жена должна придавать блеск каждому яркому дню совместной жизни. У тебя удивительное, нежное тело, которое, как озеро наслаждения, должно согревать и наполнять горячей струей радости каждый день вашей совместной жизни.
Катя стояла, потупившись, гладя на пальцы своих босых ног и шевелила ими. А анне говорила скороговоркой, так много и так воодушевленно, как будто выталкивая из себя слова целыми охапками. Катя очень скоро перестала понимать суть сказанного, слова анне звучали глухо, как будто издалека, обволакивая ее, как покрывалом.
Незнакомые девушки надели на нее биндали – специальное красное платье для ночи хны. Оно было дорогим и роскошным, с традиционной турецкой вышивкой ручной работы и с жемчужинками. В этом платье встречала свою ночь хны бабушка Эльнура, потом его мама и вот теперь она, его будущая жена. И ей самой следовала бережно сохранить и передать его жене своего первого сына… А вдруг будет первой дочка? «Должна ли я буду отдать его своей первой дочке? А вдруг сына совсем не будет, кому тогда отдавать платье?» - думала-гадала Катерина, пока ее наряжали и одевали. Потом ее голову и лицо покрыли красной вуалью с пайетками и золотыми блестками и вышивкой. Удивительным было то, что лица невесты из-под этой вуали видно не было, а невеста могла видеть все. Это раскрепощало и радовало Катерину одновременно.
Родственники будущего мужа принесли хну на серебряном подносе, который венчали две зажженные свечи – одна золотая, другая серебряная.
Наконец, наступил момент, когда все участники Кына геджеси (ночи хны) собрались вместе, и будущая свекровь расстелила перед ногами Катерины ковер шелковой ткани. Катерина ничего толком не понимала, в голове ее клубился сплошной туман. Ферайя одной рукой подхватила Катерину , другой соседнюю девушку и они с зажженными свечами зачем-то обошли всех гостей, которые в это время обсыпали голову невесты монетками, которые должны символизировать богатство и плодовитость.
После обхода всех гостей Ферайя подвела Катерину к шелковому ковру и легонько подтолкнула в спину. Катерина дрожа всем телом, осторожно ступила босой ногой на ковер, будто ожидая, что там кипящий котел. Но приятный холодок шелка приятно остудил ступню, придав уверенности и сил, она прошла по нему до конца и, не поднимая глаз, опустилась на колени, порывисто схватила руку анне, поцеловала, прижалась к ней лбом и замерла. Рука была маленькая, нежная, слегка теплая. И чем плотнее Катерина прижималась лбом к руке анне, тем спокойнее и теплее становилось у нее на душе. Анне наклонилась и поцеловала Катерину.
Та поднялась, и чтобы прийти в себя, переступила с ноги на ногу и огляделась. Несколько окон в ряд в резными решетками, кружева на циновках и подушках, столики с лакомствами, выпечкой и марципанами, курильницы с забивающими дыхание благовониями. Все гости и родственники сбились в кучку в одной части комнаты. Приглушенные голоса, подавляемые вздохи, неслышные шаги босых ног.
Ожидание было тягостным, напряженным и невыносимым. Печи были жарко натоплены, в комнате было душно. Или это было душно на душе у Катерины? Она сбилась с четкого ритма своих мыслей. «Ночь хны… вот и все… ночь хны…» - только и плыло в ее сознании. Катерина боялась даже вздохнуть… Но не в характере Катерины было долго грустить. Потом она вдруг подумала: «Ночь хны – от какого слова, интересно? Хны…? Хныкать, возможно?» Катя нервно рассмеялась только ей понятной шутке и вдруг осознала, что ей, действительно, очень, очень сильно хочется поплакать, похныкать, даже покапризничать…
Она всхлипнула, топнула ножкой, вскину руки вверх и рванулась, закружилась в своем собственном танце под свою собственную мелодию. Она закружилась в таком неистовом ритме, запела так громко и звонко, что анне, родственники и гости оторопели поначалу, а потом дружно все рассмеялись и попытались присоединиться к ее танцу, не успевали, сбивались, пробовали остановить своевольную девушку, но тем самым распаляя ее еще больше. И чем дольше кружилась Катерина в танце, тем обильнее текли слезы по ее щекам. И чем обильнее они текли, тем более Катерина кружилась и кружилась. Как ни увлечена была собой Катерина, она не могла не почувствовать, что атмосфера в комнате наэлектризовалась до предела. Подбежала возбужденная Ферайя, схватила ее за руки, другие девушки заиграли на инструментах и хором запели, и они уже вместе закружились в бешеном ритме танца, по щекам обеих текли слезы, другие девушки присоединялись снова и снова к ним, пока не образовался огромный водоворот из юбок, кос, шалей и платков. Ритм нарастал, музыка оглушала, а девушки кружились и кружились.
- Восхитительные ощущения, не правда ли? - спросила Катерина Ферайю, запыхавшись. Ферайя кивнула, послушно откликаясь на каждое ее движение. Ее аквамариновые глаза сияли от восторга и слез, юбки развевались в вихре танца, приоткрывая изящные босые ножки с аккуратными овальными ноготочками на пальцах.
Анне издали внимательно наблюдала за девочками. Ее радовало, что к ним обеим возвращалось ощущение счастья. Она видела это по их глазам. Слезы изливали остатки былых печалей, улыбки возвращали в их жизнь свет и веселье. Незаметно для себя, Катерина в своем неистовстве закручивала Ферайю в безумии танца, тем самым освобождая от плена скорби и страданий. Было очевидным, что после этого дня она окончательно сбросит с себя оцепенение прошлого. Анне свято верила в это, верила с той самой ночи, как ушла Мавису и она обещала Ферайе, что будет с ней до тех пор, пока она снова не заговорит и вернет свою веру в жизнь. Анне верила, что Ферайя обязательно должна была вернуться к жизни и обрести настоящее счастье! Но, давая обещание в ту далекую ночь, что она будет с дочерью до тех пор, пока она на обретет свое счастье, она и предположить не могла, что аллах воспримет все так буквально и ее маленькая девочка должна будет покинуть ее, уехать на чужбину к новому мужу… Как же она не хотела этого! Она уже потеряла одну свою кровинку….
И она, не отдавая отчета себе, вдруг запела-заскулила откуда-то далеко из глубин души свою печаль:
Мой цветочек, мой котенок,
Мой комочек, оленёнок,
Ласточка моя родная,
Где же ты?! Я так скучаю!
Были вместе днем и ночью,
Ждали встречи ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ!
Я читала тебе сказки,
Представляя твои глазки,
Представляя носик, щёчки ...
Но ... нету рядом моей дочки!
Эти мысли в голове ...
Снова плачу по тебе ................
Музыка остановилась, девушки перестали петь, а Ферайя с Катериной бросились на шею матери, обнялись и зарыдали в полный голос все втроем, уже не пытаясь сдерживаться. Каждая пыталась выплакать всю свою прежнюю боль, всю свою скорбь, которая владела их сердцами до этого времени.
Когда, наконец, все вдоволь наплакались и слез больше не осталось, Катерину усадили на диван, анне положила в каждую ее руку по ложке хны и по золотой монетке, на руки ей надели полупрозрачные мешочки-перчатки, как бы привязывая счастье, удачу и радость в браке к рукам девушки.
Потом девушки снова заиграли традиционную турецкую музыку, вперед всех вышла турчанка-банщица с оленьими глазами – по старым традициям самая счастливая женщина в браке среди окружающих должна наносить рисунки хны на руки и ступни невесты, дабы жизнь ее была самой счастливой. Незамужние девушки тоже присоединились немного позже к украшению хной невесты, это по турецким поверьям, должно было помочь им поскорее выйти замуж.
- Этот рисунок к дню свадьбы станет очень ярким и ты будешь самой красивой и самой счастливой невестой на свете! – восхищенно проговорила Ферайя. – А еще я спрячу в узорах инициалы твоего будущего мужа – пусть разыщет их в первую брачную ночь! – она хитро прищурилась, - А если не сможет, пусть приносит хорошие подарки, может, я ему их подскажу!
Продолжение следует…