Назад, Глава 3. Исчезновение: http://www.proza.ru/2018/03/29/528
Провожая глазами
Облако в небе, с лапки на лапку
Переступает лягушка.
Ёса Бусон, Лягушки.
Не знаю, достигла ли Бобриэль хоть в чём-нибудь половины, но она нисходила теперь в те места, где... Впрочем, не нисходила, а ниспадала. Здесь было странное пространство, со своим каким-то воздухообменом, потому что ветер дул в нём, как в печной трубе – тягой кверху. Может быть, это и была печь, не знаю. Ну, в смысле, когда-то, в какие-то времена это и было печью. А теперь...
До стен ей было далеко и уцепиться за что-нибудь, при этом просто падая, вероятности было мало, и Бобриэль для начала сбросила свой рюкзак, приговорив ему обычное присловие:
– Рюкзачок-рюкзачок, добрый мой лесовичок, если я не пропаду, я тебя найду... – и он просто и стремительно полетел вниз, затерявшись в темноте колодца.
– Колодец-то колодец, но какой большой! – задумчиво проговорила ещё Бобриэль, выравнивая своё положение в воздухе.
Всё-таки воздухоплавательные уроки дяди Бобрисэя не прошли даром!
– Ты был бы доволен сейчас... – улыбнулась Бобриэль, видимо, тоже вспомнив о нём.
Но всё же совершенно ровно выдерживать позицию ей не удавалось, и она снижалась, медленно и плавно ниспадая, как, может быть, падает в разреженном и прохладном воздухе над восходящим последним теплом земли сухой осенний лист. Тогда, когда свет делается таким призрачным...
– Хм, – заметила Бобриэль, – а здесь есть свет... какой-то свет...
Потому что она всё падала и падала, глаза её, видимо, привыкли и стали различать что-то в боках этого огромного колодца или шахты (так что же это?). Она разговаривала вслух, хотя раньше столько времени могла проводить в безмолвии... Но её можно понять – в таких обстоятельствах до сих пор она точно не оказывалась ни разу. Ведь уже бывает непросто, если тебе одиноко, а тут ещё и обстоятельства... И вдруг она ахнула:
– Дядя Бобрисэй! – и даже на мгновение потеряла равновесие в воздухе.
Нет, она нигде не заметила Белого бобра, потому что его здесь теперь и не было. А был он там, где я и сам не знаю, а только, как вы помните, отправился он проведать Бобредонта. А в том было дело, что, видно, вспомнила Бобриэль рассказы своего дяди, как он оказался когда-то в одном похожем на темницу месте...
– Хм, – ещё раз произнесла она через некоторое время, выровняв положение. – Но здесь всё совсем другое...
То ломаной линией, то спиралью пролегал её путь вниз. И она могла видеть то подступающие к её глазам, то удаляющиеся картины, события чьей-то маленькой и большой жизни в этих синеющих глубиной скалах, в этом странном восходящем к высоте воздухе... Из ещё не ставшего привычным сумрака выступали, попадая в ниспадающий свет колодца, то один, то другой персонажи, подобно странным и почти нереальным видениям, и одни были обременены страданием, другие уже казались спокойными и мирными, только мир этот был... словно бы каменным. Они трудились. Не знаю, можно ли было тогда успеть заметить, в чём именно был их труд, – я не успел. Однако в их руках были орудия, разные, и вместе одинаковые, как и они сами. Там было множество каких-то ходов, пещер, балконов, лестниц и прочего... И ещё: можно было заметить, что эти существа словно бы не ощущают того, что воздух в этом колодце восходит вверх – а иначе разве пренебрегли бы они такой возможностью выйти отсюда? Хотя... Ведь и она теперь не восходила, а падала.
Далеко вверху ещё оставался свет, слабый, подобный маленькой и радостной утренней звезде в темнеющем небе, неимоверно далёкой, и всё же он был вполне ясным. Она взглянула вверх, и это немного её сбило, пришлось побарахтаться, прежде, чем ей удалось вернуться в прежнее паряще-ниспадающее положение. Но в краткий момент этого барахтанья внезапно, подобно вспышке, возникло перед ней и вновь отступило в сумрак лицо, которое осветило вначале изумление, потом улыбка и радость... И ещё: он махнул ей лапой! Она не смогла ответить ему жестом, поскольку ловила воздух, и только лишь улыбнулась. Да-да, она, неприступная Бобриэль, лучшая ученица и непобедимая в сражениях, пусть ещё и детских, – она улыбнулась! Нет, конечно, она улыбалась и раньше, например, дяде Бобрисэю, или папе и маме, или своим братьям и подругам, или учителям, но... Думаю, вы понимаете. Не могу сказать, что она переживала, и переживала ли она теперь вообще, поскольку того не знаю, – знаю одно, что она ниспадала в восходящих потоках воздуха в этой странной пещере всё ниже и ниже.
Хотя... я сказал «пещере»? Нет, то была не пещера, а нечто, подобное огромному колодцу, и называлось всё это здесь немного иначе. Хотя потом, по сторонам от этой перевёрнутой книзу башни, конечно, расходились, ветвились пещеры, какие-то простирающиеся вглубь и в толщу горных пород ходы и коридоры... Однако об этом позже. Потому что теперь, как я уже говорил, она лишь только летела. Не могу описать это падение вглубь, каким оно было – мучительным ли, обычным, захватывающим, изумляющим, тревожным... каким? Оно просто было.
Бобриана планировала, колеблясь то вправо, то влево, то в соединении этих движений переходя в плавную спираль, словно бы так согревала собою весь этот здешний летучий воздух. Должно быть, всё это было чем-то вроде гигантской аэродинамической трубы.
– «Гиган-нский карлик»... – копируя некие интонации, таинственно пробормотала она вдруг и, фыркнув, рассмеялась.
Это Бобредонт однажды сочинил такое имя для какого-то персонажа своих чуланных походов и чердачных приключений, которого, конечно же, не было. Потому что этого «гиганского карлика» устраивал для него дядя Бобрисэй, придумывая разные такие штуки (об этом знали все, кроме самого Бобредонта)... Бобриэли пришлось оборвать свой смех, оттого что в воздухе что-то изменилось; он стал кружиться, словно бы намереваясь стать смерчем... Но нет, всё опять успокоилось.
– Хм... – прошептала она. – Странная реакция на смех...
Нет, что ни говори, а она всегда была сообразительной девочкой. Потому что теперь она, кажется, заметила нечто важное, и это было видно из того, как она нахмурилась, погрузившись в осознание настигшей её мысли. Какой – в точности не знаю (вопрос, знала ли это до конца она сама), но ясное дело, что мысль была об изменении. Том, что только что произошло вокруг неё в воздухе.
Между тем её лётный путь близился к концу – уже проглядывало в тёмных глубинах какое-то дно, всё ещё жидко освещённое рассеянным светом. Посмотреть вверх, чтобы увидеть подобный дальней звезде свет летнего дня (или, может, там уже вечер?) она не могла, без того, чтобы подвергнуть себя опасности, а близился момент посадки, самый ответственный.
Но она сообразила, как ей быть: в один из махов её плавноспирального и сухолистного пути, благодаря тому, что книзу колодец сужался, ей удалось коснуться синеватых, чёрных от темноты его стен. Они были сухи, как пустыня. И она вцепилась всеми когтями, зубами и всею собою в эту сухость! Скрежет, хруст и скрип, подобный визгу, огласил пустынное жерло колодца – казалось, всё вокруг ещё больше притихло от испуга. И она, таким способом затормозив, также плавно, как летела, скатилась по сделавшейся пологой стене колодца на самое его дно.
И удивительно! – да, здесь было дно. А то после такого падения могло и показаться, что вообще... Тут была неимоверная сухость, песок, камень. И призрачный, далёкий свет, подобный ночному свету звёзд. И был здесь жёлтый... да, наверное, жёлтый песок, сквозь который изредка ощущались ладонью даже какие-то растения. Стебельки их были жестки, как проволока. Она поднялась. И тотчас вновь села, обхватив лапами голову. Посидев ещё немного, она предприняла новую попытку и тотчас упала ничком на эту песчано-проволочную почву. Что ж, ей пришлось ползти. Потому что стало казаться, что где-то там, на средних ярусах, возникло странное движение, словно бы тени катились вдоль стен... и в её сторону, вниз!
Она доползла наконец до стены колодца.
– Хм, странно... – пробормотала она и быстро приложила ухо ко дну. – Как будто вода...
И тут прямо перед ней упало сверху несколько мелких камешков. Нет, явно было нужно убираться отсюда подобру-поздорову. Только вот куда? Ощупав лапами стены вокруг себя, она ощутила, как влево стена вроде уходит внутрь. Так и есть. Там открывалась какая-то глубокая ниша или даже ход... То это было или иное, лучшего она сейчас не имела и, более не медля, нырнула туда, скользя на животе, на боках, на спине, отталкиваясь от стенок лапами, летела куда-то влево, вниз, потом правее, потому ещё как-то, ходы ответвлялись то туда, то сюда, она выбирала из них какие-то наугад, летя, что есть сил как придётся... и всё это в полной темноте. И да, к счастью, это был ход.
Не знаю, задавала ли она себе теперь какие-нибудь вопросы, вроде того, что «где она оказалась», «как отсюда выбраться» и тому подобное. Может быть, сама мысль об этом была страшна – лишь бы уйти от того сквозящего повсюду, скользящего по сухим колодезным стенам вкрадчивого ледяного шороха, направляющегося к ней... Наконец она оказалась в какой-то комнатке. По крайней мере потолок вдруг стал высоким... Достаточно высоким. Быстро ощупав её стены (комнатка была небольшой), Бобриэль нашла справа ещё одну нишу, в которой были высечены ступеньки, круто уходящие вверх и вглубь, в самую толщу горы. Замерев на несколько мгновений, она прислушалась. Всё вокруг было тихо. И тогда она присела на этих ступеньках. Можно было немного отдышаться. Лапы её дрожали, спина, бока и живот были расцарапаны, местами даже разодраны, несколько когтей обломилось. Хорошо хоть зубы целы. Она попробовала их, несколько раз открыв и закрыв рот. Да, главное Бобрианское средство спасения оставалось в целости. И это уже было неплохо.
А наверху, в прекрасно-спокойных лучах летнего солнца учёный клов Бэмс Шваркенбаум разбирался с вороной, которую, как она утверждала, звали Онноварр Ноючча. Наверное, так оно и было, но какая всем им от того польза?
Итак, как я сказал, Бэмс тем временем раз... Само собой, он прежде всего отступил в сторонку. Ну, всё-таки ворона над ним. Да ещё и выступ скалы этот навис...
– Да вы сами подумайте, – всё говорила ворона. – Что вам, трудно что ли? Я вам всё покажу. А вы достанете моих птенцов.
– Хм-м... – изображая крайнюю степень задумчивости и гномического размышления, пробормотал Бэмс, тем временем изыскивая глазами подходящий камень.
Он уже в который раз пытался внезапно в неё попасть, и всё без успеха. Недаром же она Ноючча. И вот ноет и ноет, да всё о своём...
– Ну слушай, – тяжело вздохнув после очередной неудачной попытки камнеметания, сказал ей Бэмс. – Ты всё о своём, да о своём...
И вдруг он замер. Откуда-то раздавался жалобный писк. Или хрип и слабое кряхтенье, как когда у младенца нет сил кричать... Да, кому-то там точно было не радостно.
– Ладно, быстрей говори, что и как, – выпалил он, одним ухом слушая ответ вороны, а другим прислушиваясь к писку и прочим шумам.
Понять бы ещё в этих скалах, унизанных разнообразным эхом, откуда именно послышался этот хрип.
– ...Ты что, ничего не слушаешь? – спросила вдруг Онноварр.
– Нет, – машинально ответил Бэмс и поправился: – Э-э... только вполовину.
– Что вполовину? – ошалело спросила Ноючча.
– Да я же тебе говорю... А, ладно, – махнул лапой Бэмс. – Веди давай. Там уже разберёмся. По ходу дела.
– Ну... – с удивлением и некоторой опаской, смешанной с жалостью, ответила Онноварр. – Тогда пойдём.
И она привела его к этой расщелине. Несчастной тухлой расщелине, которую он, разумеется, обнаружил бы и без её помощи. Если бы удалось только унять её тарахтенье и хорошенько прислушаться и присмотреться. Но уж ладно, так или иначе... В общем, Бэмс решил лезть внутрь.
– Стой-стой-стой, – Ноючча, похоже, не на шутку забеспокоилась. – Ты хоть что-нибудь из того, что я говорила, услышал?
– Да. Услышал, – невозмутимо ответил Бэмс, примериваясь, как бы ступить лапой, чтобы потом влезть внутрь этого расщепа. – Но ничего не понял.
Онноварр всплеснула крыльями.
– Да говорю ж я тебе, – она от волнения даже перешла на «ты», забыв свои Ноюччие манеры. – Там полно клаашей, восс и нлиифов.
– И что? – ухмыльнулся Бэмс и, поплевав на ладони, взялся за подходящий уступ.
– А ещё, говорят, там Нямням, – с явной неохотой выдавила из себя Онноварр и затихла, испуганно глядя на Бэмса.
– Та-ак... – холодно, как лёд, произнёс Бэмс, быстро вылезая из ямы. И спокойно добавил: – А ну-ка поясни... Отчего ты этого раньше мне не говорила?!!
– Да я ж боялась, что ты не пойдёшь!!! – в параллельных интонациях ответила Онноварр и сама испугалась своей смелости.
Но Бэмс это понял.
– Да ладно, – буркнул он. – Чего уж там... «не пойдёшь»... нешто я не знаю, что такое умирать... – последнее он сказал очень тихо, потому что просто и без примеривания полез в расщелину.
И, само собою, свалился вниз, как и Бобриэль прежде него. Но Бэмс всё-таки был подготовлен (хотя и сопротивлялся) и, в отличие от Бобриэли, успел ухватиться за край. И заорать, что есть силы. И услышать уговоры Онноварр не орать. И потом обнаружить, что это всего лишь уступ. Внутри расщелины. Метрах всего в десяти внутрь неё. На котором он преспокойно сидит. Всем собою. Весь целый.
И на этом уступе – увидел он – лежат четыре вороньих птенца, совсем уже слабеньких, да ещё накрытых сеткой, придавленной по краям камнями. И Бэмс сел и заплакал. Недолго, не более одной сотой секунды. Потом он скинул вниз камни и, перевернув сетку с воронятами, сделал её кошёлкой.
– Потерпите чуть-чуть, дядя Бэмс вас вытащит, – шептал он при этом, дыша на птенцов.
И они что-то пищали ему в ответ. Может быть, если бы у них нашлось побольше сил, они бы не пищали, а визжали от ужаса, когда огромная кловья пасть с гиганскими зубами взяла их сеточку и стала что есть мочи трясти их из стороны в сторону... Ну а как не трясти, если она трясётся? Ведь надо же вверх лезть.
– Слушай, – сказал Бэмс после десяти неудачных попыток. – Может, я просто тебе их заброшу отсюда в этой сетке?
Сказал, и сам понял, что был неправ. Потому что Онноварр так завопила в дырку пещеры от негодования и ужаса, что явно на него обрушились бы тучи кусков сыра и прочих вонючих камней, если бы не эта сеточка у него в лапах. Точнее, если бы не её содержимое, уже теряющее сознание от ужаса и жажды.
– Ладно, – сказал опять Бэмс. – А как мне тогда отсюда вылез... э-э... их вынести?
Онноварр выдохнула три раза и ответила, хотя и ещё дрожащим голосом:
– Вот там, правее, есть ступенька... Да, вот здесь... Я видела, как клааши тут выбирались... Что? – ответила она на полный самых разных эмоций взгляд Бэмса. – Да, я видела, как клааши входят и выбираются из этой пещеры. Да, я знала всё это...
И только после этого он заметил верёвку, которую она ему спустила. Давно.
– Так ты им, наверное, и помогала, так? – медленно произнёс Бэмс, наконец выбираясь из расщелины на горизонтальную землю и отряхиваясь от пыли; и в каждом его движении странным образом сквозила угроза, не говоря о том, что заветную сеточку-то он Онноварр всё ещё не передал.
– Да, – сказала она, опуская крылья. – Я им помогала. Потому что они забрали моих птенцов. Но они не съели их, а положили вот там, чтобы я видела и слышала, как они умирают. Потому что они знали, что я не могу лазить по скалам, как вы, четверолапые, а моё искусство летать в этой расщелине практически бесполезно, ведь она, если ты заметил, может сжиматься... И вот, они заставляли, чтобы я приводила сюда новых пленников. Ты был бы четвёртым. Но я вывела тебя!
– Угу, – буркнул Бэмс, отдавая ей сетку, – вывела. Только ради них.
– Может и так, – сказала Ноючча, – но хотя ты и самый сильный из этих четверых, у тебя всё равно нет другого помощ...
Она не договорила. Или, лучше сказать, договорила, да только того, что она сказала, не было слышно, поскольку внезапный шум из жерла ущелья перекрыл все прочие звуки. Бэмс инстинктивно отпрыгнул, а Онноварр взлетела, держа сетку с детьми в клюве. Но сетка стала выскальзывать, и ей пришлось опуститься. Из ущелья тем временем показались первые клааши. Бэмс даже не двинулся с места. Он просто чуть подбоченился и стал смотреть хмуро и исподлобья. Клааши исчезли. И тут же появились вновь, только их было уже не то что вчетверо или всемеро больше, но вообще такое количество, что Бэмс тут же схватил сетку с воронятами и дал стрекача вслед за Ноюччей, показывающей дорогу. Против клова, конечно, нет приёма, но если здесь клаашей такая прорва...
И они бежали.
Дальше, Глава 5. Опрометь: http://www.proza.ru/2018/03/29/966