Если до вечернего заката Вы неспешно прогуляетесь по Кузнечному переулку, а после в раздумье свернёте на Достоевскую, вдоволь задохнувшись от мрачности тёмных, и таких безупречных в своей строгости фасадов, обязательно загляните в сходящиеся буквой "Т" узкие улочки, вымощенные каменными плитами. На одной из них можно приметить книжную лавчонку, ведущую вниз, как в винный погреб, и сидящих на приступочках её служителей. В лавке темно, и пахнет ладаном и чертом. Там за стеклянными, свято неприкасаемыми полками, устало смотрят раритетные, истерзанные своей древностью фолианты. Между потрепанными страницами биографий лириков, танцовщиц и портретистов я неприметно оставил для Вас хризантемы и лилии, отлитые из серебра и украшенные жемчугом. Прикоснитесь к ним ровно в полночь, и они оживут.
Вспоминая Вас, я вижу изящество Ваших рук, Ваши длинные, чуть озябшие от холода пальцы, тончайшую нежность запястий, обрамленную браслетами и узкими кольцами; я думаю о Ваших плащах, корсетах, шарфах и шалях, о муаровой печали в глазах. Я думаю о том, что Вы лань, танцующая на пути у свободолюбивого ваганта, Вы золотая нить, приманившая корабль Арго, Вы играете на скрипке в бездонном порыве вечности, а во снах Ваших утеряна осень.
Внезапный ветер и холод, проникший под воротник, прервал мои грезы. Вода под мостом теперь только еле шелестит, успокоенная вечерней тишью. Вырвав очередной исписанный листок, я ищу свои перчатки, те, серые, замшевые, которые могли остаться в кармане чужого пальто. Поздно заблудшая пара удивленно смотрит на меня,одинокого, прильнувшего к прохладным литым перилам на богом и людьми забытом переулке в самом центре Петербурга.
Я наблюдаю Вашу тень отчетливо: легкой рябью она отражается в воде. Я не поднимаю глаз, так как твердо знаю, что Вас не увижу перед собой. Вы здесь, рядом. Вы ходите по улицам параллельным моим, и ступнями, зашитыми в тонкую выделанную кожу и ткань, я чувствую отзвук Ваших шагов. Иногда я слышу, как Вы смеетесь, счастливая, с украшенного балюстрадами балкона или с витой железной лестницы, понимая, что это причудливая игра моего разума. Подняв глаза вверх, я узнаю далекое небо цвета опавших кистей винограда, цвета вороха листьев, приготовленных для сожжения дворниками - жрецами пустынных утренних улиц. Этот цвет Вы носили прошлой осенью, и все восхищались им, как он чудесно шел Вам и Вашим ресницам, и только мне не давал он разглядеть Вас, скрытую в узорах заиндевелых ветвей,полос тумана, ягод рябины и щербатых бело-розовых стен старого театра.