***
С каким наслажденьем свергает народ
Вчерашнего идола память:
За шею прихватит и в рожу плюёт,
И всё, что от дури накатит.
Толпа красногубая давит и прёт,
От пьяного пыла зверея…
Я всё понимаю. Но сердце поёт
И я, гогоча, молодею.
22.08.91
БАЛЬЗАМ
Уже не помню, где читал,
Скорей всего у Геродота,
Про то, как некий хмырь попал
В духовно-нравственный провал,
Что ждать ещё от идиота?
Теперь-то имени его
Никто не вспомнит, не помянет,
А он, трудясь, потел, сопел,
Не ослабляя крепкой длани.
Случилось всё две тыщи лет
До наступленья светлой эры.
В стране неслыханных побед,
Там до сих пор сплошное скотство,
Но благоденствует народ
И твёрдо верит в руководство.
Он был большой специалист
В довольно специфичной сфере,
Не гармонист, не окулист,
Не простодушная тетеря,
Продукт тогдашних ПТУ,
А был воистину артист
И делал чётко, что доверят.
Бальзамировщиком служил
Наш бодрый труженик при морге,
В Египте люди жили долго,
Но умирали, как один, в конце концов,
И тут являлся
С последней помощью хирург,
В руках лукошко с инструментом:
Бальзам, верёвочка и крюк
Для производственных моментов.
Тут главное не поспешать,
Готовя падаль к жизни вечной –
Кишки долой, мозги достать
Через ноздрю, а дальше встреча
С богами на другом краю
Вселенной, где от дури лечат.
Трудился друг без выходных,
Любил нелёгкую работу
И не задерживал свой дых,
Не поддавался на блевоту.
...
Однажды мудрый фараон
Лишился дочери-принцессы.
В 13 лет последний стон
Уста покинул. Жизни пьеса
Пришла к поспешному финалу,
Короче, девочки не стало.
И вот она под плач друзей
Легла на стол для операций,
Герой остался с ней один,
Вгляделся и СГОРЕЛ ОТ СТРАСТИ.
Он много в жизни повидал –
Бояр, наркомов и купчишек,
Но чувств таких ещё не знал,
Хотя давно уж не мальчишка.
Красавица, каких досель
Не привозила труповозка,
От восхищения просел
Его плебейский ум неброский.
Младая грудка, чуть пушок,
Животик плоский, в нём пупочек,
Прозрачный с жилкою висок,
Да жаль – закрыты крепко очи.
А эти ножки! Мир не знал
Подобной прелести на Ниле,
Меж ножек створки, как коралл,
О, ножки! Вы вчера ходили
По плитам царственных дворцов,
По благородному порфиру.
Наш фельдшер разум потерял,
Неведомой рукой согнутый,
К губам сиреневым припал
И лобызал, почти кусал
С нечеловечьим аппетитом.
Потом вошёл в храм божества,
Такой упрямо похотливый,
Проделал дело до конца
И успокоился счастливый.
Угрюмой вечности рубеж
Взломал за прошлые обиды,
По воле праведной Исиды
К свободе пробивая брешь.
Аристократки глубину
Сполна измерил раб ничтожный,
Он неустанно гнал волну
В прохладу прелестей тревожных.
Простой феллах всю жизнь прождёт,
Пока взойдёт заря-царица,
А этому такой улёт,
Какой не всякому приснится.
...
Другой служитель подсмотрел
И заложил его по полной,
Герой остался не у дел,
Потом в темницу загремел
И там подвергнут казни подлой.
А фараон издал приказ,
Чтобы теперь поодиночке
Никто не выполнял заказ
По бальзамированью дочек.
...
В священных Фивах каземат
Работал по ударной схеме:
Ломали, жгли, вводили яд.
И всё по утверждённой теме.
Жрецы строчили протокол,
Чтоб отчитаться фараону,
Никто не закрывал икон,
Не слушал жалобы и стоны.
Преступник глупо утверждал,
Что по взаимному согласью,
И фараона огорчал,
Позором покрывая власти.
...
Когда душа дошла до дна,
Сквозь дыры щёк торчали скулы,
Признался грешник, что она
Не обняла, не подмахнула.
23.02.18
БАННЫЙ ДЕНЬ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
По окрестностям гуляя,
Местных девок опыляя,
Я искал ворота рая
И, представь себе, нашёл!
Но, припомнив опыт прежний,
Я замедлил шаг поспешный;
Пусть пейзаж закроет здешний
Чёрной ночи капюшон.
Приглушив дневное пламя,
Вечер с длинными рогами
Снова гонится за нами,
В дом сгоняя тех, кто слаб,
Ну, а те, кто посмелее,
Не вставая со скамеек,
Думу думают о деле,
То есть, попросту, про баб.
Тяжелей всего зимою,
Тут уж надо быть героем,
И бывало волком взвоешь,
Но гормон зовёт – вперёд!
И продрогшими ногами
Скачем вновь к люблинской бане,
Что и как случится с нами –
Слушай дальше мой отчёт.
За развалиной сарая
Пригибаясь, выжидаю,
Полоса пройдёт худая,
А хорошая придёт.
Наша жизнь – увы! – не розы,
Вдруг появятся мендозы,
И вернётся пошлой прозой
Романтический улёт.
До открытий страсть охочий
Напрягу младые очи,
Проклиная мир порочный
За страдания детей,
Помоги мне, демон верный,
Огради от всякой скверны,
Пусть погибнет враг-соперник,
Малолетний блудодей,
Пусть замёрзнет, как собака,
Ну а я, дождавшись мрака,
Наконец, пойду в атаку
Сквозь раздавленный сугроб,
И как опытнейший конник,
Враз вскачу на подоконник,
Где душа поёт и стонет,
И к стеклу приставлен лоб.
Вижу там прелестных гурий
Обнажённые фигуры
И в деталях шуры-муры,
Упоительный интим!
Сколько в городе и в сёлах
Женщин голых и весёлых,
Согрешить всегда готовых
Особливо с молодым!
«Рви цветок!» – взывал Овидий,
Он уж точно правду видел,
Август лирика обидел
И отправил в Кишинёв.
Так и нам от девок сочных
Остаётся многоточье,
А мечты высокой клочья
Отравляют нашу кровь.
Молодая, половая,
Интересная такая,
Я тебя совсем не знаю,
Но планирую познать,
И, виденьем захлебнувшись,
Отморожу нос и уши,
Чтоб потом, домой вернувшись,
О минувшем вспоминать.
Эта баня городская!
Баня пела и ласкала,
От себя не отпускала,
Как заморское кино.
Я гляжу в проём оконный,
Как фанатик на икону,
Восхищеньем опалённый.
Тяжело дыша в стекло.
Я в плену деепричастий,
К внешней форме безучастный,
Назову себя несчастным,
Если к прошлому взывать.
Горек возраст пубертатный,
Как послушные солдаты,
Шли ровесники-ребята
Возле окон постоять.
Поглядеть на пах небритый,
Жаль далёк я от палитры,
Но запомнил девы сытой
Раскалённое попо.
Вот вернусь в свой дом холодный,
Сяду гордый, несвободный
И создам, вздыхая, оду,
На манер Эдгара По.
Сотворю себе корону,
Но не гимном про ворону,
Соберу глухие стоны
Всех, кого по жизни знал,
Напишу такую гадость,
Чтобы впал читатель в ярость,
А потом, подумав малость,
От восторга зарыдал.
Заполняя скуки пропасть,
Проявляя ум и ловкость,
Я придумал дивный способ
Жар фантазии разжечь:
Отбегали метров на сто,
Выбирали разной масти,
Чтоб потом, разинув пасти,
Раздевание засечь.
Ты прошла, сучара злая,
Образ мой не замечая,
Узелком белья играя,
Вся в предчувствии жары,
И не знаешь, раздеваясь,
Мальчугана радость-ярость,
Ты ко мне в капкан попалась
И осталась до поры.
Разогретый откровеньем,
Вижу круглые колени,
Зад, достойный восхищенья
И любимое лицо;
Всё отдам, моя родная,
Капель крови не считая,
Лишь коснуться обожая,
Проникая сквозь окно.
Если был подход закрытым,
/Много в мире паразитов!/
Не вступали в бой открытый,
Исчезали вглубь дворов.
По тропинкам заплетённым,
По дорожкам заметённым
Шёл мальчонка угнетённый
Счастья рыскать меж домов.
Видим в сумраке фигурку,
Побежим за новой муркой
И погреемся под юбкой
И в собрании рейтуз;
Контратака невозможна
Или просто безнадёжна.
И метаньем жалким, ложным
Не укрыть позора груз.
Наслаждений грешных ради
Мы хватали женщин сзади
И, как опытные дяди,
Мяли всё, что ухватил.
Баба в крик, беду почуя,
Детки тут же врассыпную,
Грязным смехом салютуя
Тем, кого рукой любил.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В этот раз мы были с Колей,
Вовка был привязан к дому,
Он терпел свою неволю
И на Господа роптал,
Ожидал от нас рассказов
С применением фантазий
И, склонясь над унитазом,
Сини очи закрывал.
Но кого мы видим ныне?
От чего сердечко стынет
И в стремительном порыве
Заставляет когти драть?
Дядя Саша, хрен военный,
Стал опасностью мгновенно,
Мы попрятались за стены,
Продолжая наблюдать.
Дядя Саша – Вовкин папа,
От него нам лучше драпать,
Он нас знает, может сцапать,
Вот несчастий полоса!
У него не забалуешь,
О любви не потолкуешь,
Жуткой встречи не забудешь,
Как тогда глядеть в глаза?
По призыву комсомола
Он судьбу свою построил
/Неча там томиться в школе!/
И пришёл в НКВД,
Исполняя долг чекиста,
Сапогами бил троцкистов,
Выполнял задачу чисто
В ратном деле и труде.
Зачищал огнём Карпаты,
Поджигал гуцулам хаты,
Озверевши, сыпал матом
И врагов стрелял везде.
Всех пособников измены
Он раскалывал мгновенно,
А ещё семейных пленных
Через Харьков в ссылку гнал.
Он воспитывал народы,
Сапогами прямо в морду,
Сам порой терпел невзгоды,
Но приказы исполнял.
А потом, в норильской зоне,
Если кто порядок тронет –
/Шаг собьёт, идя в колонне,
Или чем другим затронет
Нашу власть такой артист/
Негодяю клеил дело
И карал рукою смелой,
Как Отечество велело,
Дядя Саша-особист.
Те тянули рук мозоли,
На груди вождя кололи,
Разевали в жуткой боли
Обеззубленные рты,
Но приказ предельно краток,
И порядок есть порядок,
Леденя до чёрных пяток
Задубевшие портки.
Но в конце концов за пьянку,
За жестокостей подлянку
Предложили на гражданке
Опыт службы применить.
Он ещё в ментах крутился,
Там поник и просто спился,
В результате очутился
Пред дилеммой – быть – не быть.
Что теперь? – Жена – корова,
Вовка-сын перечит снова,
Слава бывшего майора
Промелькнула и ау!
Личность дьявола без дела
Обросла и постарела,
Проспиртованное тело
Предрекало смерть уму.
Вот в кругу себе подобных
В третий раз орёт по новой,
Мантру жизненной основы
/Переспорить не берусь/:
«Человеку нужно, братцы,
Жрать, ютиться и сношаться,
Всем другим не заниматься,
Всё равно пойдёшь ко дну».
Дядя Саша в жизни мирной
Прозябал, как жук сортирный,
В гимнастёрке многодырной,
Унижаемый женой,
Постоянно вспоминая –
Раньше жизнь была иная,
А теперь судьбина злая
Посмеялась над тобой.
У окна чужое место,
Занял гад, нам будет тесно,
Сколько б ни были мы дерзки
Всё ж придётся отступать.
Убегая, порешили
Умолчать об этой были,
И Вовану, как мужчине,
Лучше истину не знать.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Будет мой рассказ неполным,
И других событий волны
Пронесутся влагой чёрной,
Разрушая связь времён,
Жизнь дробя на эпизоды,
Перепутав напрочь годы,
И повсюду злые морды
Душу рвут со всех сторон.
Наклони покорно выю,
Кандидат в психиатрию,
Божий мир грозится дрыном
Отоварить идеал
И напасть что в лоб, что с тыла,
Приближая час могилы,
Отнимая всё, что мило,
Всё, чем жил, о чём мечтал.
...
Баня, что воспета прежде,
Не была концом надежды,
И на всякий случай, если
Нас погонят, напугав,
Оставался путь возможный
К бане железнодорожной,
Там к окну пробраться сложно,
Но уж где тут выбирать.
Мы скакали меж сугробов,
Возбуждённые особы,
Потому что знали оба,
Где нам радость ожидать,
И откуда столько прыти,
Если б знал какой родитель,
Но дитя, упёртый зритель,
Жаль, не может рассказать.
Безразмерные махины,
Чёрных рельсов паутина,
Тучу щупальцев раскинув,
Тут решила полежать,
Близ путей темнели будки
И бараки-незабудки,
Но уже кончались сутки,
Надо было поспешать.
Работягам местным в помощь
Строил баню Каганович,
И теперь стояла прОмеж
Как спасительный объект:
Шёл отмыться сцепщик грязный
С проводницей безобразной,
В отделеньях мылись разных,
Соблюдая этикет.
Ну а нам до этикета
Никакого дела нету,
Чай не в ложу по билету,
А вцепившись в край окна,
Лишь бы глянуть нервным глазом,
Что за голая зараза
Вертит нагло вислым тазом
Перед мордой пацана.
Кто-то тянется к стакану,
Чтобы после – рухнуть пьяным
И заполнить все канавы
Алкогольной срамотой,
Ну, а мы, эротоманы,
Молодые хулиганы
Предпочли любви поляны
С нежной шёрсткой молодой.
Что за день такой корявый,
Там прогнали нашу славу,
Здесь народишку орава,
Ничего не увидать.
Тут успеха не добиться,
Не ухватишь хвост жар-птицы,
Но не будем торопиться,
Надо только обождать.
Что же делать нам с Николей?
Нелегка мужская доля,
Но сегодня мы на воле
Окончательно решим:
По домам или потерпим,
Испытаем наши нервы
И с пленительною стервой
Жадным взглядом согрешим.
По домам? Так слишком рано,
Во дворе детей немало,
Нас увидев, хором грянут
Издевательский привет:
«Мы мышата полевые,
Ищем щели половые»,
А потом, уроды злые,
Юркнут каждый в свой подъезд.
Наберёмся мы терпенья,
Избегая униженья,
И настанет то мгновенье
Что сюда нас привело,
Погуляем меж составов,
И, дождавшись, праздник справим,
Подобравшись тихой сапой
Под желанное окно.
Между замерших вагонов
Мы бродили упоённо,
Слыша близко лязг и звоны
Сортировочной горы,
И диспетчера приказы
Дополняли с каждым разом
Прелесть пушкинского сказа
Средь вечерней тишины.
По январскому морозцу,
Если вам ходить придётся,
Избегайте думы плотской,
Улетайте в воздуся
Очищайтесь от земного,
Больше думайте про бога,
Всех грехов на свете много,
Перечесть их всех нельзя.
В благодушном настроеньи
Мы искали утешенья
И желанного забвенья
От досадных неудач,
Сорвались такие планы!
Но пока рыдать нам рано
Будет праздник у Ивана,
Потерпи, дружок, не плачь.
Помню, каждую седьмицу
Мы с отцом ходили мыться,
Брали всё, что пригодится:
Полотенце, мыло, таз;
Только в бане было душно,
С мужиками мыться скушно,
Но такой малец послушный
Не пытался возражать.
Нынче, вырвавшись на волю,
Что хочу – себе позволю,
Изберу любую долю,
Лишь бы бабу подглядеть,
Заскрипеть зубами тяжко,
Пожалеть себя бедняжку,
В спину, зад, живот и ляжки
Упереться и смотреть.
Тяжек путь эротомана,
Мы не слушаемся маму,
Мы играем психодраму
Про невидимую боль,
А вокруг – толпы молчанье,
Сон и недопониманье,
Будто нету основанья
В стену биться головой.
Я хочу закончить тему,
Может будут перемены
И железо прежней схемы
Ржавой россыпью падёт.
Так на чём остановились?
Не стесняйтесь сделать милость,
Подскажите что случилось,
Что с ребятами стряслось.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Мне бы жаловаться мрачно
На ночной мороз собачий
И отсутствие удачи
В этот раз у пацанов,
Только вдруг лавиной горной
Нас накрыл патруль проворный,
Потащив дорогой чёрной,
Хорошо, что без оков.
Затащили в будку ВОХРов,
Мы от страха чуть не сдохли.
Было жарко. Спины взмокли,
Перекрёстный шёл допрос:
Что вы делали, с кем были,
И, вообще, кто вы такие,
Мы свои лепили были:
Что друзья повсюду жили,
Мы их кратко навестили,
Путь забыв, во тьме блудили,
А кругом такой мороз!
Тут ввалились часовые,
Девку с криком притащили,
Пролетарскую кобылу
Лет ещё до тридцати,
А она дралась и выла,
На пол падала и билась,
И по крохам прояснила
Вехи бабьего пути.
С пола, грязного от лужи,
Пояснила: вместе с мужем
Пробралась сквозь страх и ужас
Брату хлеба передать;
Брат-зека с блатною шоблой
Замерзал, как волк голодный,
В этом мире неудобном,
Здесь в вагоне на путях.
Муж просовывал в решётку
Чёрный хлеб с бутылкой водки,
Часовой навёл винтовку,
Выстрел грохнул, муж упал.
Нам потом менты сказали,
Что ему в живот попали,
Нет, его не откачали, –
Душу Господу отдал.
Так она орала с пола
С силой русского глагола,
То, чему не учит школа,
Я всем сердцем воспринял.
Видел я на вате куртку,
Видел задранную юбку;
Всё мой взгляд блудливый, юркий
Как на фото подобрал.
…
Наш рассказ признали честным,
Мы уже не интересны,
В жизни подвигу есть место,
Верно классик заявлял.
Пронеслась беда над ухом,
Хорошо хватило духу
Откреститься от марухи,
Миг спасения настал.
Нашим предкам позвонили,
Те всю ночь от страха выли,
В мотоцикл нас погрузили
И вперёд сквозь ночь зимы.
Исказив сюжет фривольный,
Пусть с купюрами, но стройно,
Чтобы были все довольны
Дома высказались мы.
В злобных криках, в шуме, гаме,
В полной дряни грязной яме
Я барахтался годами –
Всё терпел и выжидал:
Час придёт, и, без сомненья,
Грянет праздник вожделенья,
И тогда конец терпенью –
Бес желаний правит бал.
Я признаюсь, что непросто
С наших душ содрать коросту,
Показать изнанку постной
Лживой жизни молодой.
Кто-то отдал жизнь за то, что
Я увидел край полоски
И в мозгу остался оттиск
Тряпки нижней голубой.
...
Я пишу о том, что знаю,
Притворяться не желаю,
Потихоньку уплывая
За реальности порог.
Постепенно прозревая:
Сколько лет ни отсчитаю,
Всё равно всегда потянет
На запретный сахарок.
Нежных прелестей завесу
Разорву в припадке стресса,
Словно вышедший из леса
Очумевший гамадрил,
Жизнь сомнения не знает,
Остановок не желает,
Размножаться принуждает,
Даже если нету сил.
Безусловно, знают бабы
Прелесть маленькой забавы
И на всё решатся дабы
Сладкий опыт повторить,
Но порой бывает сложно,
Невозможно и тревожно
Этот тезис непреложный
Без проблем осуществить.
Я оглядываюсь в детство,
От него не отвертеться,
Пусть загадочное сердце
Говорит: прощай, прости!
Но оно приходит снова,
Горькой памяти оковы,
Изгоняя все обновы,
Что встречаю на пути.
Жизни ложь и стыд поллюций,
Возле них все мысли вьются,
Дразнят, в руки не даются
И очнуться не дают.
Всё, что за годы досталось,
Вызывает смех и жалость,
Чепуха на дне осталась,
С ней приду на высший суд.
...
Не забуду век проклятый
И январь 55-й,
Весь морозами распятый,
На сугробах Люблино;
Прижимали к стёклам кудри,
Растирали иней в пудру,
Чтобы луч приполз под утро
В наше мутное окно.
Митино,
ноябрь, 2017
БОЖЕСТВЕННОЕ
Поднимайте, люди, крик,
Нынче маски сброшены,
Бог наш больше не мужик,
А бабель всеобщая.
Пишет нам о том журнал
Ихней академии,
Я журнала не читал,
Ну, а тем не менее,
Это што за баловство
С нашими святынями,
Тут, уверен, руп за сто,
Бабы нам подкинули.
Мало им кровищу пить
И заначку взыскивать,
Так ещё хотят царить
Над моими мыслями.
Ну, а в мыслях, знаешь сам,
К чёрту объяснения,
Только бабы, только срам,
Через зад сношения.
Бог-мужчина всё поймёт,
Сам, небось, пошаливал,
А мадам – наоборот
И забудь про харево.
БЫЛА У ИДИОТКИ БОЛЬШАЯ БИБЛИОТЕКА
Я пройду пятьсот дорог,
И в конце туннеля
Скажет мне ехидный Бог,
Розовый и в теле:
«Что так долго, голубок,
Ходишь еле-еле,
Видно сильно изнемог,
Ну-с, мели Емеля.
Расскажи кого спасал,
Что создал, радея?»
Я отвечу, что лежал,
Книги ложные читал
В поисках идеи.
«Ну и что, нашёл зерно,
Ключик к мирозданью?» –
«Да, конечно, но оно
Требует вниманья...
Вспоминается рассказ
Мудрого муслима,
Это были времена
Гада Саладина.
Полк восставших янычар
Резал Фатимидов,
Весь восток – сплошной пожар,
Всем на всех обида.
Там желала пальцы гнуть
Каждая собака...
Раз муслим собрался в путь
В Индию, однако.
Он, конечно же, не знал
Про моря науку,
Но придирчиво искал
Крепкую самбуку.
И с аллахом на устах
Полетели яро
На раскрытых парусах
Прямо к Малабару.
А среди других, кто плыл,
Оказалось чудо,
В мужиках рождая пыл,
Сея пересуды,
Дева дивной красоты,
Как цветок невинный,
Возбуждала их мечты,
Даже у скотины.
Там один из матросни
Так разволновался
И, шепча: «Со мной усни»,
Тела добивался.
Он крутил, что было сил,
Клеился медово,
Ничего не получил,
Но совался снова.
Порывался, и не раз,
Овладеть красавой,
Был за это бит меж глаз
Остальной оравой.
Но однажды в пятый день
Нашего похода
Дикий ветер налетел,
Разошлась природа.
Мачты рухнули, и все,
Кто за них цеплялся,
Оказались вдруг в воде,
Где муслим болтался.
Он увидел, что нахал,
Как шакал привычный,
Глаз с девицы не спускал
Ради страсти личной.
А она вцепилась в крест
Плавающей мачты,
Тот матрос подплыл, подлез
И залез по факту.
Сари мокрое задрал,
Наплевав на волны,
И неистово вонзал
Грубой страсти полный.
Тут волна схватила вновь,
Разнесла по морю,
И короткая любовь
Прекратилась вскоре.
К счастью, спасся мой муслим
И рассказ поведал,
Чтобы знали вслед за ним
Про беду-победу.
Нет ни волн, ни корабля,
Поменялось время,
Все моря прожгло до дна
Огненное семя.
Не потерян жгучий луч,
Не обижен космос...
Я всю жизнь у книг учусь
И рыдаю после.»
Бог немного помолчит
И в конце признает:
«Ты не глупый индивид,
Я тебя прощаю».
Москва,
12.02.17
ВЗГЛЯНИ
Взгляни на этот захмелевший город,
Вовек не сосчитать подвыпивших ребят,
Здесь девки мочатся бесстыдно под забором,
А старцы с наслаждением глядят.
Лишь только отбегут, поддёргивая тряпки,
А старец тут как тут, он вперил жадный взгляд
И, кажется, что ест, причмокивая сладко,
И мокрое пятно и запахов откат.
Он долго простоит – до вечера, до утра,
Тепло души храня, уриною горя,
А после побредёт, рассеянный и мудрый,
В свой соловьиный сад… в постылые края…
ДЕМОНИЧЕСКИЕ БАБЫ
Эти безмужние тётки-училки,
В школе – мучилки, а дома – дрочилки,
В детские годы – пустые мочалки,
Ябеды позже, на всех настучалки.
Ранняя сетка на уровне глаз,
Но огонёк в глубине не погас.
Кошка и мышка в холодной квартире,
20 шампуней на полке в сортире,
Нежная пена заполнила ванну,
Скинув трусы, залезаешь, как панна.
Тёплое тело вдруг станет горячим,
Ты вспоминаешь соседа по даче,
После придёт выпускник загорелый,
Кажется, с телом сливается тело,
И, наконец, обретая свободу,
Ты покидаешь горячую воду…
Сколько таких я видал по музеям,
Ходят попарно, уныло глазеют,
Все экспонаты – лишь скопище льда,
Им интересней моя борода.
Боже всевышний, будь мне адвокатом,
Люди безгрешны, лишь я виноватый:
Я не женился на этом бабье,
Адовы муки положены мне.
Если я счастлив, другие несчастны,
Я обречён на библейские страсти;
Много ли смысла быть жизнью довольным,
Если вокруг всё набухло от боли,
Даже обыденный спермы плевок,
Что посылаю жене между ног,
Я отнимаю у этих уродок,
Им остаются невзгоды свободы:
Сумка с тетрадками в левой руке,
Сумка с продуктами бьёт по ноге.
Нечего ждать от безрадостной службы,
Жизнь и работа пусты и не нужны.
Что ты несёшь в свой зачумленный класс,
Где, приближаясь, услышишь «атас!»
Вспомню-ка я шестиклассное детство,
От математики некуда деться.
Вот и пришла, воцарилась, как фатум,
Алгеброй буду сегодня распятым.
Жуткая жаба, уродина года,
Здесь о колоду споткнулась природа,
Пишет заданье на чёрной доске,
Что ни напишет – то всё не по мне.
К счастью есть в классе не только Иуды,
Есть во спасенье свои Робин Гуды,
Шустрый малец приготовился к старту
И занимает переднюю парту.
Партой упёршись в учительский стол,
Математички оплот и престол,
Зеркальце ловко шнурками приделав,
Он начинает опасное дело.
Всё нам поведает зрячий Гомер,
В классе мальчишеском вздыбится хрен,
Он не забудет про цвет панталон,
И над коленьями ляжек фасон.
Вот и случилась желанная месть,
Главное – бабе под юбку залезть.
Дерзкий за партой начнёт облегчаться,
Кто-то в мечтанья начнёт углубляться,
Ну, а мальчонка, что станет поэтом,
Крепко запомнил эпохи приметы.
Домик в деревне
На даче стены грязные и потолки ужасные,
Пришла бригада частная, уважили ценой,
Свой гнев унявши классовый, аванс просили ласково,
Ушли обедать с плясками и далее – в запой.
Строительными красками я набросал пейзажик:
Тропиночка печальная, берёзка и лужок,
Там девочка некислая сидит и горько писает,
Подола ткань отвислую заправив на живот...
Ах, милая Алёнушка, беги скорей в избёнушку,
Запри засовы крепкие, мышонком затаиcь,
А то, как ближе к полночи, примчат в машинах гоночных
И будут дев беспомощных хватать за нежный низ.
Проплыли дни невнятные, явилась рать поддатая,
И, объясняясь матами, за дело принялись,
С лопатами, ухватами и швабрами лохматыми,
От грязи конопатые сновали вверх и вниз.
Я расстелил пелёночку, я звал в душе Алёнушку,
Вернись, виденье светлое, не покидай меня,
Сиди на ветхом пёнышке вдали от всех гадёнышей
И собирай по зёрнышку зарю иного дня.
Митино,
18.06.17
***
Живу под гнётом гениталий,
Когда шары идут вразнос,
Я сексуальный пролетарий,
Вся жизнь моя – дорога слёз.
Тоской задушенных желаний
Плачу за крохотный успех,
Ну что там пара сотен самок,
Когда нацелился на всех!
ЖИВУСИК
Полвека прожил пожилой,
А всё ещё топорщится,
Ему не хочется с женой,
Ему с соседкой хочется.
Она весёлая всегда,
Аж лифчик разрывается,
А пожилой стоит, балда,
И потом покрывается.
Она пустую ерунду
Несла к мусоропроводу,
А он жене: «Уже иду,
Достала с этим творогом».
Дверь ненавистную закрыл
В змеиное гнездовище,
Её увидел и застыл
Бессильный и беспомощный.
Халатик коротко взлетал,
Являя голы ноженьки,
А пожилой соображал –
Под ним же ничегошеньки!
Глотай свой крик, и в этот миг
Печального прозрения,
Услышит молодой старик
Природы откровение:
«Ты прожил жизнь, служа как слон,
Ничтожному хозяину,
Теперь набычил глупый лоб,
Глядя бабцу в седалище.
Зачем ты жилы рвал в тайге
И поезда подталкивал,
И на почётной был доске,
И жил с женою жалкою.
Теперь одышкой награждён
И орденом Сутулова,
Ты говоришь себе: «осёл»
И жадно ищешь курева».
Январь, 2017
***
К текущему моменту
В Германии туманной,
Отнюдь не долгожданной,
Такое, блин, творится,
Что хочется креститься.
Страна передовая,
А жизнь в стране – дурная,
Здесь даже выстрел вальтера
Не защитит бюстгальтера.
Мулаты и метисы
Хватают баб за сиси.
Особенно богатых.
Особенно мулаты.
А то – приходят негры,
Всем действуя на нервы,
И ну давай канючить,
Злодейничать и мучить.
За неграми – арабы,
Известные похабы,
Гуляют по буфету,
Не зная слово вето.
А берлинские пижоны,
Поникшие гондоны,
Боятся взять дубины
И проучить скотину.
Но есть у белой расы
Не только педерасты,
Накажет рать Востока
Носителей порока.
Придут иные силы
Взойдут во тьме светила,
А местные кобылы
Дадут славянофилу.
МНЕ 20 ЛЕТ
Я часто наблюдал среди людской толкучки
Неведомых стихий внезапный разворот,
Когда бросает в жар при виде наглой сучки
И голову кружит – да вот она идёт…
Уверена в себе, с неотразимым ликом,
Презренья полная, превыше всех актрис,
Идёт, не ведая, что истекает криком
Студент с вечернего, твой завтрашний каприз.
Прозренье протрезвит мой нелюдимый праздник,
Терпенье мукою иссушит дно души,
Ах, почему триумф обидами изгваздан
И радовать меня цветами не спешит…
НА СМЕРТЬ АРТЕМА
Поколения бегут,
Поколенья догоняя,
Только всё – напрасный труд,
Жаль, никто о том не знает.
Каждый метит высоко,
А ползёт всё ниже, ниже,
Там в конце уютный гроб
С отвратительною жижей.
В жиже мокнут червяки,
И микробы зажигают,
Я кричу: «Эй, мужики!»,
Но никто не понимает.
Я безвестный щелкопёр,
Так сказать, позор эпохи,
Собираю мыслей крохи
И несу привычный вздор.
НАПИСАНО ПОД УТРО, В ОДИНОЧЕСТВЕ
Один несчастен от любви,
Другой – от нищеты,
А третий к славе не дополз,
В четвёртом дурь кипит,
А пятый от рожденья зол
И всех во всём винит.
Вся эта гнусная орда
И есть моя семья,
Им нужно только слово ДА,
Им НЕТ сказать нельзя.
Я убегаю, ухожу
В далёкие леса
И в горьком сердце уношу
Клочки пустого сна.
НЕРВНЫЙ СТИХ
Твой седалищный нерв, этот нерв-недотрога,
Так волнует меня, так дурит-теребит,
Я зубами сорву твою тяжкую тогу
И губами вопьюсь, наслаждаясь навзрыд.
Твой загадочный зад простодушной Венеры
Вскинет гладкую плоть, принимая каприз,
В тихом тайном саду, где цветут полусферы,
Я наощупь найду утешительный приз.
ОНИ ПОРОЮ ПРОСЯТ НАС
Они порою просят нас,
Да что там – просто умоляют:
«Я дам, но только не сейчас»
И мы, доверясь, отступаем...
О, если б вспомнить в этот миг,
Что в жизни не бывает дублей,
Что миг пройдёт, и ты – старик,
А вместо страсти – только угли.
И над тобою, идиот,
Подруга лживая хохочет,
Не повторятся дни и ночи,
И не настанет твой черёд.
Уж если ты раздул огонь,
Так вдуй, покуда не погасло,
Используй каждый миг прекрасный,
Пока быльём не заросло...
...Они пришли к нему вдвоём
На холостяцкую квартиру,
Но речь, конечно, не о нём
Прекрасной девы командире.
Хозяин радость не скрывал:
«За стол, друзья, отметим встречу,
Ах, жаль, заранее не знал,
Теперь о пьянке нет и речи,
Мой винный погреб опустел,
Пришла тоска в мой холодильник,
Я никого не шлю насильно,
Но в магазине есть отдел...»
«Схожу, – воскликнул гость проворно, –
Семь вёрст не крюк, гони бабло».
Исчезло вмиг за дверью чёрной
Его довольное мурло.
Хозяин подхватил невесту,
К дивану прочно приковал
И стал искать в причинном месте
Любви и дружбы идеал.
«Не надо! Прочь! Я не такая,
Мне скоро замуж выходить,
И я тебя совсем не знаю,
Начну кричать и буду бить.»
Тут он задрал оковы платья,
Но дева ноги заплела,
И даже страстные объятья
Вперёд не сдвинули дела.
Он мял её. Не помогало.
Она попытки отвергала.
Мятежнику грозил цейтнот.
Успеть бы хоть пощупать вход.
Живот был гол и ноги голы,
Скажи поэт, каким глаголом
Мне муки парня описать,
За что приходится страдать...
А после – получать в отместку
Пренебрежительный кивок...
Тут он поцеловал пупок...
Она растаяла мгновенно,
Ручьём июльским поплыла,
И, не сдвигая вновь колени,
Себя использовать дала...
Когда вернулся алкашонок,
Сидели чинно за столом:
Он – как воспитанный ребёнок,
Она – и вообще ни при чём...
...Он с нею больше не встречался,
Пришли иные времена,
Увидел, трахнул и расстался,
И не заметила страна.
Он лишь запомнил глаз циклопий –
Зовущий к действию пупок,
И с каждой новой рвал цветок,
Лизал, спускаясь между ног,
И оставался до потопа.
09.04.17
***
Я так её любил, что падали колонны,
Вулканы щерились, в пар подавляя льды,
Тропою берега сползали легионы
И уходили вглубь под лавою воды.
Та слаще сласти страсть бурлит, не уставая,
Сгоняя на экран всё новые мечты,
С измученных высот на землю возвращая,
Где без конца лежишь раскинув ноги ты.
Мани, святая цель, на дно водоворота,
Обмой струёй кислот поэта злую прыть,
Зачем сквозь день и ночь нас принуждает кто-то
Отдать на плаху плоть и душу позабыть.
ПРОРОК
Когда анархия восстанет,
Неся свободу и беду,
Глухая ненависть Китая
На Север поведёт орду.
Доверясь контурам Амура,
Сибирь нашествие проспит,
А новый гунн с нездешней дурью
Накажет тех, кто возразит.
Наш славянин, с утра принявший,
Пропивший золото погон,
Отдаст тайгу, покинет пашню
И примет вражеский закон.
Залягут до Урала тучей,
В Европу скалясь и грозя,
А нам, мечтательным и пьющим,
Прищучат круглые глаза.
Алей Восток славянской плахой,
Самцам подкладывая жён,
Живя монахом, станешь прахом,
А вот Китай вооружён.
СОВЕТ ВО СПАСЕНИЕ
В.А-у
Человек уединённый,
От кого ты сердце прячешь,
И, упавши под иконы,
Онанируешь и плачешь?
Может даль опаловая
Отравила сладким ядом,
Может девка молодая
Возмутила круглым задом?
Разогни свои коленки,
Отряхни пыльцу с мордашки
И, бабцу погладив спинку,
Соскользни рукой на ляжку.
Собери души осколки,
Глянь подруге в сини очи,
Ну, а лучше, выдь на Волгу
И ори, чего захочешь.
***
Солнце грело,
Сердце пело,
Ты на мне верхом сидела,
Дело шло к слиянью душ,
Тут как раз вернулся муж.
В нашем веке двадцать первом,
У морали вид иной,
Муж не крикнул: «Сука, стерва!»
И меня не бил ногой.
Оценивши варианты,
Проявить решил таланты,
Выбирая путь простой –
Отгадаете какой?
СТАНСЫ
Наша глупость безгранична,
Наша дурость бесконечна,
Впрочем это всё о личном,
Мне же хочется о вечном.
О вершинах и глубинах,
О мечтах неуловимых,
Но скотина за скотиной,
Не спеша, проходят мимо.
Отнимают радость света,
Жизни смысл и веру в бога,
Вместе с мухами котлеты
Ем я грустный, одинокий.
На меня насели лярвы,
Мне же с ними – боль и скука,
Вот какая вышла карма:
Мне нести такую муку.
С самых детских лет страдаю,
Одиночеством спасаясь,
А тоска моя больная
Ищет в море белый парус.
Москва,
17.02.2017
***
Старец Паисий разглядывал сиси
Голой актрисы из Театра теней
И, постучавши ей в лоб коромыслом,
Сухо сказал, что не любит ****ей.
Тени исчезли, театра не стало,
Голого зада не встретишь в Москве,
Всё, что стояло, бессильно упало,
И затаилось в густой волосне.
Мудрый монах далеко не бездельник,
Сам понимаю, сношенья не спорт,
Но военком заявил: в понедельник
Некому будет пройти медосмотр.
***
Телевиденье канючит,
Гаджет глючит, брюхо пучит,
Подгадай удобный случай,
В рожу зеркалу ударь,
Никого петух не клюнет,
Разве только ветер дунет,
Да ещё из тучи плюнет
Опечаленный октябрь.
Было-сплыло наше лето,
На подушке томик Фета,
Остаются без ответа
Сто вопросов про судьбу…
Жизнь ушедшая отпета,
Будто кто-то поставил вето,
И всевышний ставит метку
Мене-такел мне на лбу.
ЦИНИК
«Наш наивысший идеал –
любви божественная сила»,–
Я исступлённо восклицал,
А ты сидел и пах чесал
В развратной позе гамадрила.
РИСУНОК ПО ПАМЯТИ
Мини-поэма
Невыносима жизнь живых
В тумане вязкой неприязни,
В бессильном ожиданьи казни
Порой от самых дорогих.
Привычной скорбью не спасён,
На унижения податлив,
Вокруг то проруби, то пятна,
И детский плач на каждый сон.
Непредумышленный каприз
Вернёт холодную свободу,
Привольно расстилая годы,
Где каждый день – ступенька вниз...
Итак, я был вполне свободен...
1
Я эту женщину встречал на вечерах в знакомом доме...
Страна жила тогда в истоме,
Без окончаний и начал...
И мир торжественный царил, как на намоленой иконе,
Меж тех, кто в схроне дух таил, и кто сидел на царском троне...
Пустые съезды воспевали
Побед невидимых итог,
Но постоянно отъезжали
Все те, кто оторваться мог.
А остальные пили утром
И, проклиная день за днём,
Читали на ночь Камасутру
И, разводясь, делили дом.
Наш гордый пролетариат
Смотрел на полки магазинов
И совершенствовал свой мат,
Не забывая повторять:
НАРОД И ПАРТИЯ ЕДИНЫ!
В подобном трудовом режиме
Мы, почитай, лет десять жили...
...
Фарца безмерно богатела,
Меняла доски на платки,
И как-то так за этим делом
Ползли безрадостные дни.
Но в основном всё населенье любило водку и веселье:
Пекли блины, пельмень лепили,
Обогащали нудный быт,
Счастливцы с мясником дружили,
Дрались за баб и дефицит.
И я варился в гуще века,
А в Новый год и Первомай
Шёл на Басманную, где млеко
Стояло густо по столам.
Мы там держались честных правил,
На комплименты не скупясь,
Ругали тех, кто нами правил,
И сплетнями делились всласть.
2
Я эту женщину встречал, меня пленяла молчаливость
И общий облика гризайль, и кроткий взгляд, даривший милость.
3
«Она уж год как разошлась, – шепнула мне хозяйка дома, – Но так чиста,
Что сплетен грязь её обходит... ждёт что снова
Вернётся ветреный мужик,
Предпочитает тихо жить и не пускать в свои хоромы.»
4
Она служила на Кольце, где торжествующий статистик,
Оберегая хрупкий мир, готовил для вождей речистых
Слегка лукавую цыфирь.
5
Всё было в ней печально, чисто,
Без пошлой краски на лице.
6
А в той компании застольной был музыкант,
Хохмач истошный,
Хозяйкою пригретый муж,
Да друг его, живущий вольно,
Избавленный от брачных уз.
Ещё два непонятных типа,
Потом художник-дилетант,
Да пара трёпаных мамзелей –
Им было не сравниться с той,
Что так меня тянула вглубь воображаемой постели...
Я показал бы свой талант...
Я подкатиться к ней пытался,
Но результатов не дождался,
Но долго помнил аромат
Затылка и прохладных пальцев...
...И безразличный долгий взгляд,
Где прочитать я мог без лести
Приказ: «Ну, осади назад!
Тебе со мной нет рядом места».
7
Она была ТОМУ верна...
А время шло, недели мчались,
Сплетаясь нудно в месяца...
8
У всех романов схожи корни:
Пришёл, увидел, обомлел,
Где б ни был ты – на море Чёрном
Или в Москве средь шумных дел...
А то ведь что порой бывает,
Я это прежде наблюдал,
И сам нередко принимал
Участие в таких забавах:
Дошли до тихого подъезда,
И отдалась, отклячив зад,
Ты быстро разобрал одежды,
Не отводя от зада взгляд...
Пустою нежностью не муча,
Пролей на тряпки белый след,
И дуй в кусты – так опыт учит,
А говорят, что счастья нет.
Да нет же, есть! В случайных связях,
В безумной случке на лету,
И пусть потом повсюду дразнят,
Что снова подцепил не ту.
России надоела скука,
Но возвращаемся опять
Всё к той же многоликой суке
И в ней находим благодать.
Она жила с тобой в пещере,
Делила радости на всех
И разбиралась в данной сфере
Куда успешнее других.
Жаль, Карлы-Марлы капиталы
И с ними Энгельса труды
Всё поломали, сделав адом,
И получились нелады.
Но память дружеских объятий
В лесу, в болоте, на полатях,
Не разбирая кровных уз,
Живёт, генетикой хранима,
Впадая в зуд неодолимый
В тиши тантрических кружков,
Но дискутировать боюсь:
Вдруг и меня затянет вдаль
Неандертальская мораль.
...
Когда за ниточку желаний
Тебя потянут из семьи,
Пойми, дружок, ты обезьяна,
А дрессировщицы – они!
Пройдёт страстей дурная похоть,
Ты протрезвеешь, но – увы! –
Завяз в тебе вороний коготь,
Кто восстаёт, те не правы.
Я так боялся чувства яркого,
Всё размышлял и понимал:
Судьба обманными подарками
Готовит мне девятый вал.
НАПЛЫВ
Я вспоминаю, закрывши глаза:
Мальчик дебильный
С улыбкой умильной
Просит у девочки
Ласки обильной.
Но неподкупна богиня, меж тем,
Ест шоколад, равнодушна совсем,
Крепко прикрывшись бронёю текстильной...
...
День прошёл. Неделя капнула.
Новый месяц набежал.
Королева ныла, плакала,
Я заботливо скучал.
...
Мужья – фигуры мерзкие,
Приходится в тоске
Служить разменной пешкою
У бога на доске.
...
«Целую ваши ноженьки,
Целую ваши рученьки
И, поклонившись боженьке,
Снимаю быстро брюченьки.
Под одеяло юркаю,
Кручусь там птицей вольною,
Чтоб ты урчала муркою
И хрюкала довольная.»
...
Всё хорошее кончается,
Всё плохое продолжается...
х х х
Я с той компанией расстался, но перезванивались часто.
И после каждого звонка смешные чувства возвращались;
Я догадался, что влюблён, и, как непуганый осёл,
Тянулся к маленькому счастью.
Оскоминой легла в душе моя сиротская свобода,
Вновь захотелось в рабство мне, жить в удалённом шалаше
Вдвоём с подругой... на природе...
От всех проблем, грозивших мне,
Там отсидеться... отлежаться...
9
Тот свет холёного лица то пропадал, то появлялся
Меж прочих пробегавших лиц,
Но я позорно побоялся принять желания каприз.
10
Мы забываем тех, кто с нами,
Пренебрегаем теплотой
И гонимся порой годами
За недоступной новизной.
Всё, что уму противоречит,
К чему так липнут дураки,
Считаем благостным и вечным,
И сомневаться не моги.
Жизнь разбежится тонкой тропкой,
Петляя по пустым полям,
Взгляни без слёз, искатель робкий,
На окружающий пейзаж
И согласись, что грязи брызги
Всего лишь мелкий эпатаж.
11
Гордец покоя запросил,
В который раз ища мученья,
И вновь приходишь к убежденью:
Свобода там, где ты один.
С противной сухостью во рту
Признаюсь в истине ужасной:
Мы ненавидим красоту,
Что неподвластна нашей страсти.
12
Моя нелепая любовь жила в домах близ Первой Градской,
Там, где спасительный загон остался от эпохи царской.
Те почерневшие дома стоят спасительным забором
И ограждают берега и элегические склоны,
Влекущие к Москве-реке, от сумасшедшего разгона
Авто, казалось, убеждённых, что там на юге – божий свет.
А здесь – вертеп непосвящённых.
13
Забыть хотелось обо всём,
Жить обывателем прилежным,
Но ревность илистым ручьём
Стекала по разбитым нервам.
14
Сентябрьским днём в прохладном парке
Сижу, обдумывая жизнь;
А время-вертел тянет вниз, в озноб январского подвала,
...Лишь одиночество спасает от нападенья ржавых крыс.
15
Она прошла лучом неярким,
Всё тот же неприступный вид,
А впереди, неся нагрузку,
Теряя с губ слюны капель,
С хозяйским видом, но послушно
Шагал породистый кобель.
Она взглянула равнодушно
И отвела незрячий взгляд
С тем видом женщины замужней,
Когда знакомства не хотят.
16
Моё тупое подозренье
Рассеять захотел звонком,
Спросив хозяйку той фатеры:
«Тебе не кажется ли, что...»
Она надолго замолчала
И, наконец, вздохнув признала:
«Ну, да, отчаясь без мужчин,
Фемина прикормила друга,
Он к обожанию привык,
А дальше помогла сметана
И пса заботливый язык.
А после, похоти не пряча,
Обрезав когти жениху,
Вставала рачьи, по собачьи,
Чтоб рассказать, как на духу,
Потом подруге тайну страсти
И как прожить без мужика,
Как подобрать надёжной масти,
И чтоб не мучила тоска».
Тут понял я, кто мой соперник,
Да он в мгновенье разорвёт!
Кипящей страсти гиблый пленник,
Попавший в нежный переплёт.
17
А ты, увёртливая сука,
Владей, цари и побеждай,
Нашла себе милОго друга,
А мужикам прости-прощай!?
***
Я дописал, перечитал
И понял, что не осуждаю
Весь этот дикий карнавал...
...Да что мы в людях понимаем...
Поленово – Москва,
Ноябрь-февраль, 2016-2017
ПЕСНИ ИЗ КОРИДОРА
Очерк
Дай силы вновь прожить в мечтаньях тайных, дальних,
Все годы берегу их муравьиный след,
Я прорастал сквозь быт московский, коммунальный,
Где важничает царь – прокисший винегрет.
В барачной тесноте, где чайники вскипают,
Лук жарится, нацелившись на борщ,
Где пьянь куражится, соседей возбуждая,
Там прячется Руси таинственная мощь.
Терпенье дикое сродни природной гуще
Горам неведомым, заснувшим средь равнин,
К досадной новости беспечно равнодушна
Как внук замурзанный к тоске чужих морщин.
Проклятая зима шла за пахучим летом,
Барачный скудный мир заботами оплыл,
Лишь имя девочки соседской Генриетта
Цвело алмазиком среди народных рыл.
1
Одна жена любила мужа,
А муж, естественно, гулял,
И только, сильно занедужив,
Мерзавец шляться перестал.
А как всё славно начиналось!
Вчера закончилась война,
Страна на праздник собиралась,
Суконкой драя ордена,
На праздник жизни бесконечной,
Где нет ни боли, ни тревог,
Осталось лишь достроить печку,
И дом практически готов.
Да жаль, не все враги добиты,
Об этом радио твердит,
Ещё глумится с мордой сытой
Заклятый враг-космополит.
Что наша жизнь? – поел и в спальню,
И на хрена козе баян!
Но просит помощи реальной
Врагом обиженный Пхеньян.
Тут перекинулся усатый,
Берлин предательски восстал,
Бежал народ, сверкали пятки,
А Запад беглых принимал.
Жил CССР по старой схеме:
Обнять, прижать и в морду дать,
А виноват во всём Лаврентий,
Тут даже нечего гадать.
Но нам, барачным староверам,
По барабану суета,
Пришёл домой, закончив смену,
Рюмашка, ужин – лепота!
2
Муж на войне был лейтенантом,
Она – обычный санитар,
Спасла его от лязга танков
И оттащила в тихий яр.
Когда тот танк давил траншею,
Где лейтенант на дне лежал,
Он чуял боль разбитой шеи
И ног, попавших под обвал.
Но всех страшнее днище танка,
Сплошная чёрная стена,
И гари вонь, войны изнанка,
Он думал «смерть», но нет обманка –
К нему девчонка подползла.
3
Он вскоре госпиталь покинул,
Вернулся в роту, в свой блиндаж,
Её обнял с такою силой,
Что полетели искры аж!
А после – радости победы,
Салюты в каждое окно,
В тот май забыли слово «бедный»,
Все пили белое вино.
Гуляли, с одури стреляли,
Женились с хищной быстротой,
В 46-м детей рожали
И укрепляли волчий строй.
4
Послевоенные метели
Невестой мёртвою легли
На пятна чёрные земли,
На одинокие постели.
Вдов обезжизненных глаза
Сверлили из глубоких впадин,
А лихолетья полоса
Тревогой новою сменялась.
5
Ну кто же нашу радость спрятал?
Пора доверчивым душой
Искать с киркой, махать лопатой,
Но бог не хочет, чтоб нашёл.
6
Старушка-мама приютила,
Недолго задержав комфорт,
А после радость забурлила,
Пришла свобода на порог.
7
Мир, поделённый на объятья,
Наивен, скушен и смешон,
Но как не верить в прочность счастья,
Когда ты молод и влюблён.
Но, всё равно, пока народы
Протопчут к мудрости большак,
Мы будем гимны петь и оды,
Нам без иллюзии никак.
8
Куда ж нам, маленьким, податься,
Какую выдумать игру,
Чтоб, одолев мильон препятствий,
Себя почуять ко двору.
Ну вот и ты не зря старался –
Работал, дрался, побеждал,
Детей рожал, с женой ругался
И, успокоившись, увял.
Готовя новую гулянку,
Твой внук, что был отрадой глаз,
Снесёт медали на Таганку
И за копейки всё отдаст.
Я всё о том же, всё о грустном,
О безнадёге бытия,
Где было густо – стало пусто,
И будет так сто лет спустя.
А все рыданья-оправданья,
Мол, дескать, так задумал бог,
Несут тебе одно заданье –
Чтоб преждевременно не сдох.
Но так уж вышло человеку,
Аж слёзы капают с пера,
Расти в стране, где полночь века
Всегда приходится с утра.
Приходится и не уходит,
Намазал дьявол клеем пол,
Наш человечек волком воет
И восклицает: я осёл!
9
Замкни уста, проситель дерзкий,
И зацени, как повезло,
С тобою рядом Достоевский,
Зачем тебе копить бабло?
И пашешь ты, залившись потом,
Свой праздник сдвинув на потом,
Гогочут ангелы всем скопом,
А черти жгут печальный дом.
А потому с бесстрастным видом,
Ложись на тихом берегу,
Читай прилежно «Эротиду»,
А я тебе мораль солгу.
10
Я, помню, в школу проходил,
Минуя трижды перекрёстки,
А там на каждом нищий жил
В больных обрубках и обносках,
Терроризируя страну
Своей безжалостною былью,
Они прохожих часто крыли,
За то, что выжили в войну.
11
«Он шёл впереди с автоматом в руке
Моряк Черноморского флота»…
12
Жестоко бились костылями
Кому где сесть в тот скорбный ряд;
Матросам чаще подавали,
Тельняшки были нарасхват.
13
Любовь надолго не отпустит,
Ходили слухи: инвалид
Совсем без ног, сначала грустный,
Явил здоровый аппетит.
Его приёмная дочурка
Пока он дрался подросла,
В пятнадцать лет короткой юбкой
Жгла победителю глаза.
Супруга ничего не знала,
А инвалид набрался сил,
И чтоб добро не пропадало,
Девицу ту осеменил.
Всё по взаимному согласью,
По соглашению сторон,
Уж если обломилось счастье,
Гуляй гусар, пока влюблён!
Бойца не кинули в кутузку,
Мол, всё равно не убежит,
В той комнатушке тесной, узкой
Он двум богиням послужил.
Люблинский суд тянул с решеньем,
А тут и девке вышел срок,
В шестнадцать лет карать сношенье
Не смог зверюга-прокурор.
14
«Пошла я раз купаться,
За мной бежит бандит,
Я стала раздеваться,
А он мне говорит: …»
Детей тогдашних разговоры
Кипели от подобных тем,
Я не считал их явным вздором,
Я с ними рос и повзрослел.
В том давнем разоренном царстве
Царил безумия закон,
Все наблюдали без лукавства
Пронос простреленных знамен.
За ту кровавую победу
На миллионы шла цена,
Но, кажется, народ не ведал
Чья это подлая вина.
Простой народ – большая сволочь,
Пойдет, куда не позови,
Блажен, кому придут на помощь
Упрямой похоти огни.
И сразу все уравновесят,
Избавят от пустых идей,
И бодро встанут грудью честной
Святой отец и блудодей.
Не отвлекаясь на молитву,
Фалангой возбужденных тел
Шагнут на сладостную битву,
Важней не признавая дел.
15
Оголодавшие герои,
Себя проверивши в боях,
Блудили, у заборов стоя,
А кто счастливец, тот, порою,
На пожелтевших простынях.
Так было тесно в наших норах…
А оживлённая шпана
Ловила баб для страсти скорой,
Терзали кодлой, то есть хором.
А после – пела вся страна:
16
«Граждане, я тоже из Баку.
Дайте хоть разочек старику»…
17
В энциклопедии люблинской,
Что я сейчас для вас пишу,
С избытком горести и свинства,
Зато в деталях не грешу.
Бойцы вернулись из окопов,
А тут – зелёная тоска:
Работай до седьмого пота.
Да и жена уже не та.
Вокруг немало женщин ждущих,
Нам, мужикам, не устоять,
Полно историй, сердце рвущих,
Про разделённую кровать.
На крепдешиновую блузку
И Дины Дурбин причесон
Клевал наивный воин русский,
Вчера – герой, теперь – пижон.
В те годы правили над нами
Разруха, ревность и разбой,
Послевоенными глазами
Я видел истину такой.
18
Такой припомнилась мне тема
Условно мирного житья,
Но слышу – это не поэма,
А уголовная статья.
Что есть, то есть, но больно скушно
В одном ряду с другими врать,
Не нравится – заткните уши,
А мне позвольте продолжать.
19
Наш лейтенант закончил курсы,
Пришёл служить на МОЖЕРЕЗ,
И здесь без всякого искусства
Он в бухгалтерию залез.
Мужик-бухгалтер – это ценность,
Война столь многих забрала,
Что подходящей стала нежность
Для кобеля и для козла.
В той комнатушке жаркой, тесной,
Располагался коллектив,
Он женским был на сто процентов
И состоял из наших, местных,
Расплывшихся от жизни пресной,
Но впрочем были исключенья
Для пары-тройки молодых.
20
Он утром приходил в контору
И еле сдерживал свой вздох;
Одно названье, что работа,
На пустобрёхе пустобрёх,
И густо пахло пряным потом
От неподмывшихся бабёх.
Хватало за душу отчаянье:
Там, за окном, летели дни,
А тут сидишь, давясь печалью,
И ждёшь морщин и седины.
А дома – тоже наказанье,
Жена то ласкова, то нет,
Крикливо требует признанья
И отвергает твой ответ.
Теперь супруга непохожа
На молодое существо,
С кем он делил сырое ложе,
Войну мешая с баловством.
Обвисла грудь лепёхой плоской,
В глазах нет прежнего огня,
Он только помнил костным мозгом,
Что вот она спасла меня.
Так что теперь? Терпеть до гроба,
И, залезая раз в квартал,
Воображать молодкой сдобной,
Чтоб вялый вовсе не упал.
21
Ах, почему скотина Хронос
Калечит радостный пейзаж,
Чуть отвернёшься, слышишь голос:
«Накрылся твой победный час».
Плоть заколотит раз за разом,
Ты осени себя крестом,
То, перед чем бессилен разум,
Мы называем божеством.
Все эти жалкие детали
Обычной жизни мужика
У мужа в голове мелькали,
Но он не дёргался. Пока.
22
А что жена? Она тащила
Работу, мужа, скудный быт
Барачной жизни. Всё постыло
С годами. Даже аппетит
К постельным схваткам притупился,
Но часто ставила на вид,
Что нынче как-то реже-реже
Скрипит супружеский ковчег,
Он обещал жену пропежить,
Но забывал обнять, понежить,
Такой уж, видно, человек.
23
В том счетоводном коллективе
Водилась некая бабель,
Ей далеко ещё не тридцать,
Вполне пригодная модель.
Случайно встретившись глазами,
Решили общую судьбу:
Встречались тайно за домами;
Не тратя время на ходьбу,
Почти бежали за сараи,
Где исступлённо продолжали
Свою любовную борьбу.
Она вставала задом к другу,
Он разом платье задирал,
Вонзал, а после хрипло гукал
И грудки лапами сжимал.
24
Она носила панталоны,
Но не совсем как весь народ,
А шелковистые, как локон,
Я вспомнить не могу без слёз.
Об этом нежном одеянье,
Чрез годы жизни я пронёс
Надсадные воспоминанья
Про этот дивный медонос.
25
ПРИЗНАНИЕ АВТОРА
Я захожу в галантный ряд,
Как только в город вырываюсь,
Не обращаю, что кричат,
Стою, молчу и наслаждаюсь.
Моя ранимая душа
Живёт и в будущем и в прошлом,
Глазами детскими греша,
Обозреваю всё дотошно.
Кого не возбудит расклад
Трусов, готовых к примененью,
Они обнимут тёплый зад,
А после разрешат сближенье.
Или бюстгальтеров родня,
Посередине бантик алый,
Не проходило раньше дня,
Чтоб я не пил из двух бокалов.
Я их лизал, потом сосал,
Красавиц доводя до стона,
Рукой игривою ласкал,
Сам возбуждаясь, возбуждал,
И увлажнял сухое лоно.
Ещё бикини напослед,
Смешная лента смысл скрывает,
Под ней причина наших бед,
Неужто кто не понимает…
Тут снова слышу вой бабья:
«Мерзавец, грязный извращенец,
Давно пора позвать мента,
Бесстыжей морде нет прощенья!»
Ну что ж, уйду и унесу
Мечту о недоступном счастье,
Я вижу женщины красу,
А не разинутые пасти.
Дознанье истину прольёт,
Предупреждая возмущенье:
Мужик, подсевший на бельё –
Неизлечимый сумасшедший.
26
Господь влюблённым помогал,
Ей обломилась комнатёнка,
Теперь уж точно справит бал
Чуть перезревшая девчонка.
27
«В нашей маленькой избушке
Все лежали друг на дружке,
Ножки кверху задирали,
Эту песню напевали».
28
Осталось вытерпеть развод
И хлопоты по новой свадьбе;
А там уж сам растает лёд,
Привычный незамужней бабе.
Есть, правда, мелочи – жена,
Та ничего ещё не знала
И свято верила – она
Навек единственною стала.
29
Жена служила как могла
В той детской клинике-малютке,
Где главврачом была моя
Родная тётка. Часто сутки
Там пролетали без следа,
Малышкам было беспокойно,
Но медицинская семья
Была надёжной и пристойной.
Не то, что нынешний отряд,
Что так настойчиво и жадно
Глядит в карман. И этот взгляд
Давно не кажется случайным.
30
Жена в бараке успевала
Пол подмести и щи сварить,
И вряд ли ясно понимала,
Как мужа надо ублажить.
Объятий жарких маята,
Пружинный стон порывов звонких,
Ушли как старая вода
В стакане с прикроватной полки.
На тот стакан прилипла пыль,
О чём мусолить вечерами?
Сто раз всё сказано. Урыл
Нас этот быт – борщи с лаптями.
Ну кто бы оказал услугу
И всё супруге объяснил,
Прошла любовь, но жизни вьюга
Несёт с собою новый пыл.
31
Он всё откладывал, мумукал
И отговорки приводил.
Устав терпеть такую муку,
Решился и заговорил.
Бросая в чемодан тряпицы,
Признался ей через плечо:
«Я на другой решил жениться»,
В ответ был тягостный молчок,–
«Но мы останемся друзьями,
Встречаться станем и дружить
И может как-нибудь с годами
Разлуку сможем позабыть».
32
Какую чушь мужья городят,
Когда уходят из семьи,
Нередко схлопотав по морде
За откровения свои.
Мгновенно жёны каменеют
До самых внутренних глубин,
Не держит пол, кружатся стены,
А человек – совсем один.
Все ссоры, глупые упрёки
Сгорают, пеплом одарив,
А ты осталась одинокой,
Гордыней подавляя крик.
33
Я жил, худющий как былинка,
В бараке с первою женой,
Перебирая по пылинке
Соседский опыт за стеной.
Жене канючил про ошибки,
Какое в них таится зло,
Но растекался по отрывкам,
И ничего не помогло.
34
Потом за стенкой звуки стихли,
Замками отзвенела дверь,
Не обошло соседей лихо,
И в продолжение теперь
Завыла горестно каморка,
Тоскливо разводя беду,
Всё понимал барачный остров
И было всем невмоготу.
35
Обычно бабу восхищает
Большое тело мужика,
И с благодарностью прощает
Любые взбрыки дурака.
Нам Отто Вайнингер оставил
Обзор событий половых
И заключил, что бабой правит
Гнёт благодарности за них.
Ты взял её – она ликует,
Ты сразу идол и король,
Спасибо, что пришёл и блудишь,
Прилежно исполняя роль.
Да только жаль, что в нашем крае,
В такой разболтанной стране
Детали тоже роль играют,
Тот Отто прав, но не вполне.
У нас такие мастерицы
Жизнь поворачивать на нет,
Причём не только молодицы,
А даже в возрасте тигрицы,
Чуть что – кладите партбилет.
Так было долгими годами,
Партийным было нелегко,
Их бабы били кулаками
И сапогами, чтоб дошло.
Нет в мире справедливой власти,
Карает небо за пустяк,
Едва захочешь размножаться,
Ты виноват – прощай, дурак!
36
Наш представительный мужчина
Вояж за счастьем предпринял
И, выступая чин по чину,
Перетащил свой чемодан.
37
Теперь вдали от вечных вето
Он был вполне вооружён,
И, уверяю, не валетом
Спал дорогой молодожён.
Два дня идиллия продлилась,
Зарёй невеста расцвела,
Сбылось, что раньше только снилось,
Так награждают силы света
Людей за добрые дела.
38
«С тихим звоном сдвинулись бокалы,
На подушку каплю уронив,
Брошенный мужской рукой усталой
Шлёпнулся на пол презерватив»
39
На третий день пошёл в лавчонку
По кличке «белый магазин»
Купить рыбёшек для котёнка
И кое-что в отделе вин.
«Ты поскорей назад, любимый!» –
Звучали нежные слова,
Сады встречали белым дымом,
К нам в Люблино пришла весна.
40
«Я не прошу посылку пожирней,
Пришли хотя бы чёрных сухарей»
41
Переходя в продмаг дорогу,
Пришлось автобус обогнуть,
Тут был он сбит летящей «скорой»,
И для него начался новый
По горьким мукам долгий путь.
Доставлен был в больницу срочно,
Лежал пластом с открытым ртом,
Но хуже всех был позвоночник –
Там приключился перелом.
Загипсовали, подвязали:
«Куда везти?» – «К жене домой».
И, погрузив в авто, погнали
К невесте, нежной и родной.
Но дорогая отказалась
Принять увечного самца,
И санитарам оставалось
Везти по старым адресам.
Внесли как есть, в барачный сумрак,
Чужим ключом открыли дверь,
Сказав соседям всё, что нужно,
Прощаться стали. Что теперь?
«Прописан здесь? Живи – не вякай,
Такая выпала судьба,
Жена вернётся, будет плакать,
Но ты терпи, ну всё, пока».
42
Пришла жена. Ей всё сказали.
Взгляд почерневшего лица
Плеснул, а губы заорали,
Что не потерпит подлеца.
«Иди к своей поганой суке,
Пускай она с тобой живёт,
И нахрен мне такая мука,
Слезай с постели и вперёд!»
Трясла за горло, сжавши крепко,
Ещё немного – и кранты,
Текла слеза, мочила веки,
И в унисон хрипели рты.
43
Калёный мат барак наполнил,
Детишек гнали от дверей,
И нам с женою было больно,
Нам жить хотелось веселей,
А не в колодце коридорном,
Где темень, горе, нищета
И постоянно из уборной
Тугого запаха струя.
44
Там за стеной всё продолжалось
Не день, не месяц, года два,
Мы попривыкли, оставалось
Терпеть и думать – ерунда…
…Ему с другою было б хуже…
О чём он думает, бедняк…
45
А он лежит… глаза закрыты…
И постоянно сцена та,
Картина юности забытой,
Тот бой, и днища темнота,
Палящий гнёт бурлящей боли,
Рот полон едкою слюной,
Как будто кто насыпал соли,
И ни рукой, и ни ногой.
46
Сгорел матрац, мочой сожжённый,
Пружины резали бока,
Жена от радостей подённых
Едва дышала. Нелегка
Была обуза – до уборной
Таскать вонючие горшки,
Мыть полутруп и в злобе тёмной
Подозревать его смешки.
Так жил союз из двух несчастных,
По стенкам ненависть скреблась,
«Да чтоб ты сдох!» – звучало часто,
И прочая срамная грязь.
Власть изуродует любого;
Когда у бабы нервы в хлам,
Взлетала кошкой на больного
И ссаной тряпкой по глазам.
А то ещё, придя со службы,
Чернее бури и грозы,
Совала в рот ему по дружбе
Свои несвежие трусы.
«Ну что, не нравится, скотина?
У ней-то будет повкусней,
Терпи, урод, а то под спину
Насыплю битых кирпичей.
Завоешь, гад, а я по харе
Начну калошами лупить,
Я ничего, что стала старой,
Тебя сумею пережить!»
Умом дурацким богатея,
Ещё задумала подвох:
Чужой мужик мной овладеет,
Муж заревнует, очумеет,
И хорошо бы, чтоб подох.
Пришёл знакомый с автобазы,
Ему был выставлен пузырь,
Но не заладилось всё сразу,
Напившись, гость упал и вазу –
Трофей из Дрездена – разбил.
47
А та невеста боль забыла
И с вскоре по рукам пошла,
Была в ту пору хороша,
Да больно много было милых –
Спилась… и раннюю могилу
В Кузьминках горестных нашла.
48
«Мама, я доктора люблю!
Мама, я за доктора пойду!
Доктор делает аборты,
Посылает на курорты,
Мама, я доктора люблю!»…
49
Барак снесли. По квартирёнке
Жильцы себе приобрели
В Печатниках, неподалёку,
И там закончились их дни.
50
«Там соловей в кустах поет
И соловьиху к сердцу жмет…»
51
И в пир, и в мир, и в добры люди
Влечёт безглазая судьба,
Поди узнай, что с нами будет,
В какой барак, в какие будни
Затянет очередью нудной
Реинкарнации труба.
Митино, Москва
осень-январь, 2017-2018
© Copyright: Дм.Орлов-Ростовский, 2018