Глава 10 Продолжение. Начало см. гл. !-9
Пиво, карты и Пе-2.
Погуляв по столице два дня и побывав на концерте Утесова, экипаж Савельева вместе с другими награжденными однополчанами прибыл на Казанский вокзал Москвы, погрузился в поезд и поехал на соединение с полком в далекий от фронта Бузулук.
Полк был размещен в, так называемых, Чапаевских казармах. В них, возможно, что только по легенде, во время Гражданской войны одно время располагалась Чапаевская дивизия. Здания казарм стояли на окраине городка и занимали целый квартал.
Большая часть помещений была отдана военному госпиталю, а посеченному боями полку для бытовых и учебных нужд выделили только два здания. Летное поле, громко называвшееся аэродромом, где должны были проходить учебные полеты летчиков и практические занятия техников, находилось километров в двадцати от городка, за рекой.
Ранним утром, когда штатский народ еще сладко спал "и видел сны, быть может", от казарм отъехал автобус, который Савельев, наверно из - за формы, называл "утконосом". Внутри него поместился весь, на данный момент, летный состав полка, все экипажи. Ни тряска, ни резкие повороты рулем на извилистой и ухабистой дороге не могли разбудить не выспавшихся пассажиров, среди которых только два офицера не смогли заснуть, хотя и так, и сяк пытались склонить головы на соседское плечо или на оконное стекло автобуса.
Машина миновала последние домишки, небольшой лесок и спустилась к реке к узкому деревянному мосту и тут послышался голос одного мающегося бессонницей летчика, капитана Пономарева:
- А ну-ка, остановись!
Автобус будто ждал этой команды, встал, как вкопанный. Головы летчиков мотнулись вперед, и кое-кто даже стал протирать глаза, думая, что уже добрались до своего места назначения.
- Мужики, смотрите!
В голосе остановившего машину капитана было нечто, что мгновенно заставило проснуться остальных и уставиться в окна. Шофер заглушил двигатель и через кое-где открытые форточки в автобус ворвались звуки и запахи просыпающейся природы. Повеяло речной свежестью раннего утра, и мир заполонила тишина, нарушаемая лишь плеском рыбы в камышах, да легким говорком течения реки где-то под мостом. Рассвет, обещающий ясный солнечный день, только - только осветил прибрежные кусты, одиночные деревья и двух девушек. Одна из них сидела на берегу, охватив руками колени и, склонив к ним голову, смотрела на воду. Там, в совершенно прозрачной воде наслаждаясь ее прохладой, купалась вторая. Клочья тумана, то прикрывали ее, то открывали миру недавно расцветшую красоту совершенного тела. Лишь легкая рябь воды, да редкий камыш скрывали ее от взоров, прильнувших к окнам молодых офицеров. О чем думали, что вспоминали летчики в этот короткий миг очарования? ...
- Да, есть за что и за кого воевать, - произнес капитан Пономарев.
В этот момент кто-то чихнул, очарование исчезло, посыпались смешки и мужские шуточки.
- Тьфу на вас, - сказал Пономарев и толкнул шофера в спину:
- Поехали!
Мотор заработал и, миновав мост, подвывая на подъеме, автобус выбрался на противоположный берег и покатился дальше к аэродрому, уже нигде не останавливаясь.
Оставшуюся часть поездки в салоне никто не спал. Мужики "чесали языки", обсуждая свои впечатления от встречи на реке, и периодически советовали эстету капитану вернуться, пока не поздно, с обещанием забрать его на обратном пути. Но тут автобус миновал столбик с приколоченной к нему дощечкой и с красовавшейся на ней надписью "АЭРОДРОМ", выкатился на поле и остановился. На открывшемся взорам офицеров пространстве сиротливо стояли несколько деревянных построек, а в сторонке от них маячил один единственный самолет, пикирующий бомбардировщик Пе-2.
Из ближайшего сарая вышел капитан и направился в сторону автобуса. Это был крупный, начинающий полнеть мужчина. Неправильно выросший в свое время клык слегка выдавался вперед и придавал капитану грозный пиратский вид, хотя, на самом деле, это был добродушный, любящий посмеяться над хорошей шуткой, человек. Но, выглядевший, в свое свободное, личное время настоящим сибаритом, любитель художественной литературы и страстный футболист, на службе был жестким, гоняющим своих "курсантов" до седьмого пота, требовательным офицером.
Шофер крутанул ручку, дверь в автобусе открылась и капитан, поднялся в салон.
- Здравствуйте товарищи! С вами познакомимся в процессе, а пока разрешите представиться. Я начальник летной подготовки капитан Воробьев.
Савельев наклонился к уху Старостина и прошептал:
- Хорошо звучит, начальник подготовки воробьев. Быть нам теперь воробышками.
По салону прошел легкий смешок. Капитан тоже усмехнулся. Он хоть и не слышал, о чем шептал Савельев, но "смех в зале" был ожидаемой реакцией новых великовозрастных учеников на его им представление. Выждав паузу Воробьев продолжил:
- Так как на сегодня у нас для переобучения только один самолет, то сейчас здесь останется, соответственно, только один экипаж. Остальные поступают в распоряжение комендатуры.
Опять поднялся шум. Только в этот раз это были не смешки, а гул недовольства.
- Тихо, тихо! Будете чередоваться. Полеты, заготовка дров, ловля дезертиров на станции,- все по очереди.
Капитан достал список личного состава, взглянул в него и распорядился:
- Пройдемся по алфавиту. Экипаж Армянчикова, остаться! Остальные обратно в город.
С обучением техников состояние дел было "тоже ничего". На всех "учеников" начальство выделило только одно пособие, которое из класса выносить запрещалось, а все преподавание строилось по принципу сравнения отдельных частей самолета Пе-2 с хорошо известным слушателям СБ-2. В оставшееся же от такой учебы время, техники использовались в качестве строителей при обустройстве аэродрома. В результате их ударного труда там к началу зимы появились летняя кухня и складские помещения.
Большую часть времени летный состав использовалось комендатурой для привлечения офицеров к патрулированию особо охраняемых объектов. Через станцию в среднюю Азию шло много составов, в которых среди грузов или пассажиров часто прятались дезертиры. Вот офицерам, чаще всего, и приходилось заниматься проверкой документов или лазать по грузовым вагонам, чтобы из какого-нибудь угла, заставленного ящиками, извлечь беглеца и отвести его в комендатуру для разбирательства.
Появилось и свободное время. В какой-то момент Савельев, Кожура и некоторые другие азартные молодые люди пристрастились к игре в карты. У Владимира, как обычно появились сразу две знакомые чудачки на букву "М". Две сестры, одна Марьяна, другая Марина, глядели на гостей томным, обволакивающим взглядом карих до черноты глаз, приговаривая при этом:
- Заходите любезные гости, заходите. У нас есть все, что надо мужчинам, - при этом, имея в виду, как оказалось, только вино и карты. Поэтому когда звучали слова Савельева: " Я к Марьянкам", Кожура и другие любители " двадцати одного", "Тысячи", "Покера" устремлялись за ним. Володька и Алексей, сыгранные с детства, обладающие хорошей наблюдательностью, отличной памятью, а может быть и особым везением, как правило, были в выигрыше. Постепенно у этих Марьянок образовался целый клуб, и, естественно, информация об игре достигла ушей комиссара полка Ладного. Состоялся грандиозный разнос. Было приказано вернуть все деньги проигравшим, и всем без исключения игрокам объявлены официальные предупреждения.
А самым неприятным наказанием оказался перевод на постой большинства провинившихся подальше от городских соблазнов из теплых казарм в пригородный санаторий, представляющий собой набор домиков летнего типа. С наступлением первых холодов в этих дощатых халупах внутри помещений было холоднее, чем на улице, так что, лежа на кровати, приходилось поверх одеял накрываться шинелями до тех пор, пока сжалившееся начальство ни прислало чугунные печки.
Время шло. Холодная и ветреная в этих местах зима завалила аэродром снегом. Приходилось постоянно очищать ВПП, вырезая из снега брикеты размером сорок на сорок сантиметров, т.е. ширину лопаты, и на всю толщину снежного покрова, доходящего до пояса далеко не маленького Кожуры. Брикеты относили на пятьдесят метров в сторону от полосы, на которой, по прежнему стоял только один самолет, служащий и для обучения летного состава, и для практических занятий техников. Когда не было снегопадов, сержантский состав направлялся в лес за дровами. Деревья пилились на метровые чурки и отправлялись на подводах в город на железнодорожную станцию.
В один из зимних дней Алексей с Сергеем работали "на дровах". Подъехав на двух подводах к лесочку, у которого уже были сложены поленницы напиленных березовых балясин, погрузили их в сани. Закончив работу и подождав, пока спортсмен Альенков вволю накурится, погнали подводы с дровами в город на станцию. Вывалив свой груз прямо у железнодорожных путей, они уже собрались ехать обратно, как вдруг Алексей заметил патруль. Впереди в расстегнутой шинели и без ремня шел, по всей видимости, дезертир, а сзади трое военных, в одном из которых Алексей признал Сашку Антонова.
- Саня, привет! - окликнул Алексей товарища.
Патруль с конвоируемым остановился. Офицеры закурили, угостили папироской дезертира, а Антонов подошел к саням. Поговорив о том, о сем, посетовав, что давно не виделись, друзья договорились встретиться всем экипажем вечером в закусочной. Там подавали неплохое пиво и летом крупных ароматных, сваренных с укропчиком раков. Правда, была зима, раков не было, но главный специалист по рыбе Антонов пообещал принести вяленых лещей, небольших щучек и линей, собственноручно им выловленных и приготовленных.
Вечером весь экипаж сидел за столом и поглощал пиво, кружка за кружкой. Алексей с Владимиром забились на том, что каждый из них выпьет по пять литров пива, "не отходя от кассы". Савельев после четвертого литра, не выдержав нагрузки на организм, уже выбегал на воздух пару раз, а Кожура все держался, шел на рекорд и, потому, был уже в приличном подпитии. То и дело к столу друзей подходили другие любители пива и просили поделиться рыбой, большой кучей лежащей рядом с их кружками, и чей манящий запах витал над всеми столами пивнушки. Хлебосольный Санек доставал из вещмешка, лежащего под столом, очередную рыбину и отдавал ее страждущим.
В углу помещения сидел инвалид с гармошкой. Перед ним на застеленной газеткой табуретке, лежал раздербаненный Сашкин лещ, и стояла полупустая кружка. Желающие послушать музыку доливали туда пиво и просили сыграть, и инвалид, не закончив играть старую мелодию, начинал играть новую.
Савельев мрачно посмотрел на пьяненькую публику и заметил, что март на носу, что про них все забыли, а война идет, что пора на фронт и надо рапорт подавать, хоть в пехоту.
- Тпру...! Тихо, тихо. Что значит в пехоту! Я очередной отлуп на свой рапорт стать летчиком получил. Кто меня теперь летать научит? А? - прервал мысли Владимира Алексей.
- Да, ... Ведь обещал, - поддакнул Евгений.
- И вообще, - продолжил Кожура,- у самих по боевому ордену, а у меня только медаль, и даже не "За отвагу", а "За услуги...". И близко с "Георгием" не лежала. А Тане напророчили летчика с "Георгием".
- Не скрипи телега! Ишь, как тебя зазанозило. Не "За услуги", а "За заслуги...". Не обижай свою награду, а то другой не будет, - сделал замечание Антонов.
Алексей, словно не слыша слов друга, повернулся к Сергею и стал рассуждать:
- Вот интересно, мужикам за пленного фашиста, ордена, а нам за нашего предателя и диверсанта только медали. А вот от кого больше пользы... или вреда..., черт, запутался.
Сергей стал успокаивать Алексея, мол, ребятам дали ордена не только за фашиста, начальству виднее, будет и тебе орден... Тут Евгений решил сменить тему разговора и предложил вспомнить молодость и организовать самодеятельность. Сергей подхватил идею и решив не откладывать ее воплощение в долгий ящик, вспомнив, что когда-то учился играть на гармошке, подошел к инвалиду и попросил инструмент. Склонив голову к мехам и прикрыв глаза, попробовал сыграть "Амурские волны", раз начал мелодию, - сбился, два, - опять сбился, отдал гармонь хозяину и сел на свое место.
- О, а я силовой номер могу показать, а пока за гирей хожу, Вовка может какой свой стих новый почитать. Савельев, как и Сергей, принял вдохновенный вид и с пафосом стал декламировать:
- Ты мне нужна, как алкоголь нужен пьянице,
Как с пива, - (тут он поднес кружку ко рту и сдул с нее пену),- сдуть пену,
А дорога все дальше тянется,
Вдруг дорога уткнулась в стену...
В этот момент Алексей ухмыльнулся и сказал:
- Одним словом Пушкин и Лермонтов отдыхают!
- Не знаю, девушкам нравится,- заметил обиженный Владимир. Он отхлебнул пиво и тоном, нарочито спокойным, но явно задетого презренным плебсом за самые ранимые струны души непризнанного поэта, сделал свой выпад.
- Пожалуй, не буду я тебя учить летать. Все равно, до конца войны летчиком тебе не стать.
Отхлебывая пиво, он продолжил рассуждать:
Техником тебе орден вряд ли удастся заработать..., главное зачем! Уже есть готовый летчик, причем уже с "Георгием",- он показал на себя и на свой орден Ленина.
Алексей вскочил на ноги. Показалось, что он сейчас хватит своего друга кружкой по голове, но сдержался. Медленно допил пиво, бережно поставил пустую емкость на стол, сказал Старостину:
- Женька, отметь, это четырнадцатая, - надел шинель и, буквально, в один прыжок выскочил из закусочной.
Опять хлопнула дверь. Друзья обернулись, но это был не Алексей, а их общий знакомый. Увидев свободное место в переполненной забегаловке, он обрадовался, подошел к столику, сел на Лешкино место и спросил, смеясь:
- Вам что, пива не хватило, Лешку за добавкой на аэродром послали?
- Какой аэродром? - встревожился Евгений.
- Не знаю, не знаю, какой. Только Лешка именно так крикнул,- "на аэродром", когда садился в остановленный им грузовик. Здесь поблизости, вроде, только один и есть.
Евгений обернулся к Владимиру.
Ну, что, дотрепался? Лешка спьяну, небось, сам решил научиться летать. Поехали, пока он до самолета не добрался, а то еще под трибунал попадет.
- Или часовой застрелит, - добавил Альенков.
В конце февраля зима решила спеть свою лебединую песню. Морозы, по ночам усилились до минус двадцати с гаком. Особенно крепко доставалось часовым в ясные лунные ночи. Именно такая ночь была, когда Алексей, поставив очередной рекорд по выпиванию пива, с одной, гвоздем засевшей в голове мыслью,- сесть в самолет и полететь, подъехал к аэродрому.
Часовой, который должен был стоять у самолета, продрог до самых костей. Решив хоть немного согреться, он стал наматывать круги, топая от самолета до ближайшего сарая и обратно. Чтобы не было так скучно, он попробовал посчитать количество шагов, но от холода и, вдруг возникшего неясного ощущения в животе, постоянно стал сбиваться. Попытка справиться с желаниями живота, дав ему сухарь, ни к чему не привела, наоборот, усилила их вплоть до ультиматумома. Из за луны, освещавшей и самолет, и все пространство кругом, почти как днем, часовому пришлось забежать за сарай. Когда он минут через десять, наконец, решился показаться на натоптанной тропинке, то почти сразу заметил цепочку следов, ведущих от дороги к самолету. Посмотрев на летательный аппарат, он увидел открытый люк, валяющуюся рядом с ним шинель и военного, постоянно оступающегося, пытающегося забраться в кабину.
- Стой, руки вверх, стрелять буду! - закричал часовой, но стрелять не решился, боясь повредить в самолет. Он подбежал к люку, наставил на военного ружье и повторил команду.
- Юрик, ты! ... А это я, - послышался пьяный голос военного, в котором часовой узнал техника Кожуру Алексея, которого видал несколько раз около бомбардировщика днем во время практических занятий.
- Ты чего здесь, сейчас? Вылезай!
Кожура, дыхнув перегаром, в свою очередь поинтересовался:
- Ты умеешь летать? ... А я сейчас буду!
- Вылезай (Тра-та-та)! Разберемся, кто, что умеет.
В этот момент послышался звук подъехавшей машины и со стороны ее раздался голос Савельева.
- Отставить винтовку!
Савельев и остальные подошли поближе к часовому и стали уговаривать того, чтобы он отпустил Алексея. Мол, никуда бы он такой пьяный не улетел, что, на самом деле, они хотели на спор проверить, можно ли подобраться к самолету. Оказывается можно, получается, что даже пьяный может подойти, когда сторожит такой сторож, как Юрик, а это неправильно и Юрику попадет...
Когда пообещав часовому литр спирта, и договорившись с ним о молчании, друзья везли Алексея в "санаторий, Владимир, успокаивая друга, говорил:
- Все Лешка, все. Обещал научить,- научу. Сам только, как следует освою новый самолет, и научу...
Если изучить конструкцию новой машины было достаточно легко, то полеты на Пе-2 не у всех получались с первого раза. Чаще всего трудности возникали у опытных пилотов. Казалось бы, простейшее упражнение: взлет, полет над аэродромом по кругу, посадка. Молодежь из пополнения довольно легко получила зачет, выполнив задание с первого раза. Но вот, в кабину забрался лейтенант Савельев. Сделав круг над аэродромом, Савельев пошел на посадку. Показалось, что вот - вот самолет побежит по дорожке, но нет. Лейтенант пошел на второй круг. Потом на третий, потом на четвертый.
Когда самолет пошел на пятый круг, Алексей готовивший в этот день машину, проговорил вслух:
- Что же ты Вовка, молодежь сажает, а ты..
- То-то и оно, что слишком опыта много, отозвался стоящий рядом и внешне спокойно наблюдавший за полетом капитан Воробьев.
- Привык на СБ-2 садиться на скорости семьдесят километров в час, а тут сто сорок, да полосы из-за снега почти не видно.
Самолет в очередной раз пронесся над полосой.
- Какая заправка аппарата,- спросил Кожуру Воробьев.
- Полные баки, товарищ капитан.
- Ну, пущай полетает...
Наконец, при очередном заходе на посадку самолет на секунду исчез за сугробами. По поднятым вихрями от винтов хлопьям снега стало понятно, что свершилось, Савельев приземлился. Воробьев сделал пометку в журнале:
- С тринадцатого раза зачет, - потом с досадой прибавил:
- Всю полосу снегом заср...
Гул подруливающего самолета заглушил замечания капитана по данному полету.
- Всем лопаты в руки и чистить ВПП, - скомандовал Воробьев, когда двигатели перестали работать. Он первым взял "инструмент" и пошел к взлетке.
К концу весны вид аэродрома существенно изменился. По полю сновали машины обслуживания, заправщики. С десяток самолетов, среди них несколько спарок, одновременно молотили воздух винтами. Казалось, вот - вот полк должен был сорваться с места и улететь на фронт. Улучив подходящий момент, Савельев решил рискнуть. Оглянувшись по сторонам, он подозвал к спарке Кожуру, заправлявшего в этот момент другой самолет. Алексей, внезапно взволнованный предчувствием давно ожидаемого события, передал процесс заправки в надежные руки Альенкова и подошел к Владимиру.
- Вот Алексей, аппарат! Попробуешь полетать?
- Давно пора. Не все вам передо мной хвостом махать, - захорохорился Алексей.
- А не боишься?
- И не боюсь, и не волнуюсь, потому что волноваться, значит сомневаться, а когда мужики сомневаются, они не доверяют. А я доверяю самолету, тебе и себе, а значит, я не боюсь..., наверно...,- сказал Алексей и вдруг стал переминаться с ноги на ногу, как Серега.
- Ну и хорошо. Сам знаешь указание, - приказано быть смелым! Залезай в кабину, если что, подстрахую.
Оба залезли в самолет. Закрутились винты и он взлетел.
Оказалось, что друзья использовали последнюю возможность для обучения Алексея. На следующий день майор Воробьев был вызван к командиру курсов полковнику Гречихину, где узнал, что, во-первых, полк отправляется на Сталинградский фронт и, во-вторых, начальство удовлетворило рапорт майора, и он отбывает вместе с полком командиром вновь сформированной второй эскадрильи, куда вошел и экипаж бывшей голубой пятерки.
Продолжение следует...