Все звуки, кроме прибоя уже уснули. Вода никогда не спит. В темноте виднелись, лишь блики, бегущие к берегу, шелест волны и запах солёной воды, выдавая присутствие моря. Трудно поверить, что каких-то полчаса назад, солнце слепило глаза. Я стоял и наблюдал, как оно опускается в воду, и казалось, что вот-вот зашипит и поднимутся клубы белого пара. Но этого почему-то не случилось. Я смотрел, как гаснет день, пока вокруг всё не погрузилось в темноту. На какой-то момент стало тоскливо, но это чувство быстро улетучилось.
Честно говоря, я и сам не понял, как оказался на берегу. В наушники вливался жёлтые трубы и пианино с альбома Cafe del mar и французский шансон. Настоящий, с аккордеоном, с запахом Парижских улиц, вкусом бегущего ветерка несущего по мостовой запах сдобы, подобравшего картинки пышных юбок, мазков Моне, забавных машин, банального аромата Шанель, и послевкусием от Ришаровской «Игрушки», вечерних фотовспышек и мужской гордостью Эйфеля. Осень в разгаре! Всё это толкнуло меня на одиночество, и я захотел сбежать от всего, улиц, людей, некоторых мыслей. Звуки костяных клавиш, всё также тревожили мои перепонки и ноги сами принесли меня к склонившийся раките, самому печальному и одинокому на свете дереву, и запах воспоминаний, как я мальчишкой лазил в воду за раками, в деревне у бабушки, в ту, красную от глины, речку, ударил в нос. Сам не зная, какого чёрта я здесь делаю, разулся и сел на, ещё тёплую, землю. За всё лето так и не удалось побывать на пляже. Хотя, по сути, пляжи никогда и не любил. Не мог сидеть и ничего не делать. Можно конечно взять книгу, но девичьи тела плохо помогали сосредотачиваться на тексте. Всё пытался вырваться, позагорать, что опять же не удавалось, к коже удивительным образом плохо прилипал ультрафиолет, но желание и ощущение быть таким же беззаботным и приятно проводящим время, как все, хотелось. Но так и не привык к толпе. Здесь все раздетые и не чувствуется социального разделения, все равны и потому наконец свободны, от снобизма, зависти, тревоги. Хотя отсутствие забот меня пугает. Я надеюсь, что они никогда не кончатся, ведь иначе я почувствую себя мёртвым, пустым, ненужным. Удовольствие в действии, в достижении. Но множество отдыхающих создаёт для меня какое-то неуютное волнение. Откладывая поездку на берег, в итоге струя времени смыла все усилия. Теперь же когда береговая линия целиком в моём распоряжении, я чувствую себя богачом и как ни странно удивительно свободным. И, кажется, начинал понимать чувство, которое охватывает, когда находишься здесь. Те шесть рабочих дней превращённых в большой чёрный пузырь и рядом маленькое белое воскресенье менялись местами, и выходной удивительно увеличивался в размерах, осветляя всё вокруг. Словно забот и не существуют.
Стоя по щиколотку в воде я вкапывался пальцами ног в остывающий песок, чувствуя, как через равные промежутки времени, бьёт волна. Песок приятно и легко рыхлился, обволакивая ступни. Низ джинсов, старательно подкатанных, всё равно намокли и тяжело висели на поясе. Рубашка, застёгнутая лишь на три пуговицы, хлопала на невидимом ветру. Затею поправлять чёлку бросил сразу. Стоя здесь, осознавал, насколько всё ничтожно в сравнении с этим могучим морским простором. Ты будешь барахтаться в своих пустячных проблемах, переживать, волноваться, а ему на всё наплевать. Он будет продолжать гнать волну. И даже если на берег выбросит баржу, он просто смоет её, медленно и терпеливо. И будет продолжать гнать волну к берегу. Сто лет, тысячу, миллиард. И у меня проснулось даже какое-то завистливое чувство. Он знает, что делать. Он так отточил искусство волны, что ему нет равных. У него есть цель. Кажущаяся бредовой, но не более, чем вспышка человеческой жизни в его бессмертном существовании. При этом одновременно парадоксальное чувство того, что всё возможно, что по сути все проблемы пустячные и значит всё осуществимо.
Я сел, обняв согнутые колени. Ступни немного замёрзли. В сумке через плечо задрожало. Спеша, расстегнув молнию, отдел для мобильников светился изнутри, потянул за телефон, но тот застрял.
«Твою мать! Кто делает их такими неуклюжими!?» - Ругался на кого-то. Гудение тем временем прекратилось. Ещё больше злясь, что не успел, начал дергать всю сумку. Наконец телефон был извлечён. Сообщение! Стало почему-то немного стыдно. Невольная улыбка появилась на моем лице.
«Привет, засранец. Как дела?» Сбоку аватарка Руслана.
Как же я был рад. От него не слышно вестей уже полгода. В детстве дня не проходило, чтобы мы не виделись. То я у него торчал дома, то он у меня. Странно, но теперь, когда я не могу вынести одного и того же человека больше полугода, удивляюсь, как мы не уставали друг о друга?! Но я редко отвечал. Он знал это. Просто писал, словно это нужно для поддержания жизни, боясь расплаты за незаконную эвтаназию. Тут же удалив сообщение, убрал телефон. Потом достал, экран осветил моё лицо, ответил - "да уж получше, чем у тебя, старая калоша" Потом добавил фразу с ссылкой на Википедию - "Калоши (по-другому - мокроступы) (фр. galoches и нем. Galoschen ) — непромокаемые (обычно резиновые) накладки, надеваемые на обувь, некоторые виды используются как самостоятельная обувь". Улыбаясь убрал телефон в сумку.
Справа мелькнула вспышка, как молния, белая и мгновенная. Как можно выбрать снимок в такой темноте?! Пока не понял, что объектив направлен на меня. Фотограф в каких-то четырёх метрах от меня, а я даже не заметил его. Может, задремал под шелест волн? Я вглядывался в лицо, пытаясь разглядеть лицо. То есть Её. Она медленно приближалась, бесшумно шагая по песку.
Я не мог поверить. С приближением, очертания лица, которые я бы узнал и на ощупь пальцами, становились всё отчётливей. Это была Она! Прошло времени…чёрт, прошла целая жизнь, прежде чем я научился жить без неё. Внутри словно всё подчистили, выскребли и заполнили до краёв растерянностью. Возникало ли когда-нибудь у тебя чувство пустоты? Словно стоишь посреди пустого, гигантского ангара. Серые стены, бетонный пол и пустота. Нет смысла кричать. За его стенами нет никого на многие километры. Ангар где-то на луне или в открытом космосе. Растерянность, не знаешь к какой стене идти и есть ли в этом необходимость. Просто стоишь. Не ждёшь, не идёшь, не звонишь. Ты даже знаешь, в какой стороне выход и, закрыв глаза, видишь, как выходишь, но, подняв веки, немного пугаешься реальности, сомнения и страх одолевают. И просто стоишь, не шевелишься, чтобы не нарушить то, что есть сейчас. Вроде надо что-то сделать, но не помнишь, что именно. Настолько внутри пусто, что хочется просто сидеть и всё. Ты знаешь, что это пройдёт рано или поздно, но сейчас ты всё ещё в этом ангаре, безлюдном, холодном, сером. Тебе даже кажется, что эта серость затекает тебе под кожу. И ты впадаешь, то в желание сжаться, стать маленьким, незаметным, то в желание в ярости содрать с себя кожу. Или сидишь и смотришь на две мигающие точки между часами и минутами. И у тебя всё время восемь вечера. Ты орёшь себе в ухо – не смотри телевизор, включи музыку. Телевизор убивает посильней сигареты. Почему не пишут на обложке - ток-шоу опасно для жизни!?
Друзья именно сегодня заняты и не в силах помочь. У всех своя жизнь, со своими ангарами. Только ангар не всегда пуст, там ещё семья. А что я сегодня сделал, чтобы в этот день не оказаться в ангаре? Прошёл мимо, не услышал «доброе утро». Отвернулся в метро от стоявшей старушки с протянутой рукой. Поздно её заметил, рука дёрнулась за мелочью, но ноги прошли мимо и возвращаться было как-то не охота. Зевнул на похоронах. Прошёл мимо плачущего ребёнка. Не заметил радугу.
Сколько тех, кто занимается тем, чем хочет? Неужели директор какой-нибудь фабрики всю жизнь мечтал стать директором фабрики?! Звучит как-то пошло, бездушно, чёрство.
Сделав шаг, протянув руку к ручке, толкаешь дверь, и солнечный свет бьёт в глаза. Ты улыбаешься, просто улыбаешься. … Теперь я мог вновь вздохнуть, выкинув навсегда её из головы. Я даже решил, во что бы то ни стало влюбиться. Мой мозг сам придумал образ, и я тщательно выискивал его в толпе. И конечно не нашёл. Очень уж образ идеален. Да и почему-то напоминал её. И вот вроде научился принимать дни без неё, сердце стучит ровно, даже по большей части чёрство по отношению к жизни. Даже смог думать о ней, не причиняя себе смертельно-опасных для жизни травм. Но сейчас, вижу её какие-то полминуты и сердце колотится как у лошади на скачках, вся работа времени по забыванию её просто насмарку.
Это вспышка фотоаппарата действительно, как удар молнии и целилась она именно в меня. Она стояла, как ни в чем, ни бывало, словно не исчезала, не сказав ничего. Я не знал, не мог выбрать, как поступить: задушить или впиться в её губы поцелуем. Я поднялся на ноги. Сделав шаг, она не сдержалась и бросилась мне навстречу, обвив руками шею, я почувствовал её вкус. И это чувство вновь вернулось. Взорвалось внутри, разорвав все сомнения и желания знать, где она была и почему исчезла. Чувство совершенно иное. Не таким, как подростковый тестостероновый выплеск, не сексуальным влечением. Наоборот, хотелось, как можно дальше отодвинуть это событие. Когда в кромешной тьме, касаться друг друга сквозь гладкую, тонкую шёлковую ткань, вдыхать запах геля и шампуня после душа. Я только сейчас ощутил, как сильно её не хватало. Взгляда, смски, запаха. Она заполнила всё внутреннее пространство, вытеснив работу и покой. Но при этом прилив сил невероятно мощный.
- Как ты меня нашла, ты следила за мной?
Она кивнула с виноватым видом. В её глазах стояла такая мольба, словно геноцид Второй Мировой её вина.
О скольком хотелось её спросить, о многом рассказать, но мы молчали. Я просто прижал её к себе. Крепко. Очень крепко. Заглянул ей в лицо и произнёс:
- Ты опять сбежишь?
Она покачала головой в стороны так сильно, что её волосы захлестали по лицу нас обоих. Она потянула лямку моей сумки, достала телефон и начала что-то писать. Потом повернула экран мне: "Список контактов", "Новое имя" "Лана".
Я нажал на имя и через секунду в её кармане раздалась песня 30 seconds to mars. Она широко улыбнулась. Я сбросил звонок и прижал её к себе.
Я не помню, как мы оказались у неё.
Ночью пошёл дождь. Она сидела, поджав колени, укутанные простынёй, к груди и смотрела мне в лицо. Мы вслушивались в барабанящие по карнизу капли, на стенах от окна отражались тени струй воды, стекавшие прямо на пол. Мы по-прежнему молчали. Не обмолвились ни словом. Нам оказалось это не нужным. Мы и так знали всё, что хотели. И словно слышали мысли друг друга.
«Ты любишь дождь?»
«Иногда».
«Мало кто его любит, особенно если куда-то идёт. Но как он уютен, когда можно сидеть в тепле, вода льётся по стеклу, стук капель завораживает. Ты смотришь на дождь, когда он идёт? Все смотрят. Посмотри во время дождя, никто не отрывает взгляда. И всё уже становится неважным. Абсолютно. Время, тревоги, мысли. Ты прикладываешь ладонь к стеклу, и вода гладит твою кожу. Вы вдвоём очень близки и одиноки. Сорвав всю одежду, ты выходишь на балкон и, раскинув руки, подставив лицо, роднишься с ливнем. А запах, разносящийся после дождя!? Такое чувство, что он смывает всё плохое».
Немного помолчали, смотря в глаза, друг другу, потом она вновь спросила, теряя пальцы в моих волосах:
«А ты знаешь, что дождь бывает с разным характером?»
«Нет».
«Да. Бывает игривый и романтичный, как музыка из «Мужчина и женщина», такая – дабада бада, дабада бада. … А бывает печальный или злой. Бывает горчичный. Вроде как приправа. Чтобы придать вкус». Потом она задумалась на минутку, и глаза задорно блеснув, мысленно произнесла – «а бывает весёлый и задумчивый».
Я обнял её за талию, притянув к себе, она накрыла мою руку своей и спустя некоторое время, я услышал её ровное дыхание. Странное ощущение, словно мы и не расставались вовсе, а каждую ночь я притягивал её к себе, ощущая тепло тела и мерное вздымание груди. Мы по-прежнему ходили в музыкальный магазин, часами простаивая у полок. Я заворожено смотрел, как она пританцовывает с закрытыми глазами в наушниках. А вечером, забравшись под плед, смотрели «Могила светлячков» Исао Такахата и «Амели». В темноте комнаты, в отблесках плазмы, в её глазах мерцали слезы, и она сжималась в комочек, втираясь головой в мой живот, упираясь щекой в свои колени. Вечерами она пряталась во мне. Утыкается лицом в грудь и засыпала.
Тёплыми днями мы валялись на траве, поедая бутерброды и мороженное. У меня дыхание каждый раз спирает, когда она превращается в точку, прыгая с моста на тарзанке. Меня на это так и не смогла подбить. У нас даже появился общий домашний любимец. Мы назвали его Степан. Он не спускался ниже потолочного карниза и, не отходя от своей паутины, и всегда был на виду, когда кто-то на кухне, в любое время. Будто его кто-то приклеил туда. Казалось он сидит и наблюдает, своими восемью глазами, за происходящим внизу. Поджав под себя лапки, он сидел не шелохнувшись, в этот момент он похож на ребёнка, закрывающего глаза и думает, что его не видно. Мы сидели, пили чай и изредка смотрели вверх на подкидыша, ещё не освоившегося в незнакомой семье.
Я даже представлял, как мы болтаем с ним - «Эй, Степан, привет. Как дела сегодня? Спасибо, что избавил от мух».
Потом сам за него отвечаешь:
«Е-е-ху, офигенно. Мы тут со знакомой мухой сидим и не жужжим. Сам-то как?»
«Да вот, думал, у тебя голова не болит, всё время вниз головой сидеть? И ещё, развивается ли у птицы боязнь высоты, если долго не летает? Ну, там из-за болезни или страховка кончилась. Есть же мистические служители закона, не берущие взяток. Возможно она перепел и её мутит два дня. Она зарекается больше не пить только, взлетает, а её рвёт на прохожих. Неловко как-то. Хотя некоторые заслуживают этого».
Потом через полгода он пропал. Просто угол, в котором он вил паутину стал пуст. Без него стало немного пусто.
Мы по-прежнему проводили много времени друг с другом, а она не переставала меня удивлять непосредственностью. И то свидание, на которое она пришла с лопатой и мы весь день садили саженцы в доме малютки, а потом она демонстрировала старшей группе божью коровку у себя на пояснице, которую наколола в Амстердаме.
Удивительно, но мы так и не обмолвились ни словом. Она просто тянула меня за руку, втягивая в свою жизнь. Она молчала. Всегда. Лишь в первый день, после того, как вернулись с пляжа я "услышал" её.
Утром, мы спустились в булочную, откуда нёсся горячий, с привкусом корицы и ванили, хрустящий корочкой, запах сдобы, закруживший голову. Стоя перед прилавком, мы рыскали голодными глазами по полкам.
- Как всегда? – Спросила, широко улыбаясь, продавщица с круглыми, розовыми щёчками, обращаясь к моей спутнице.
Получив отрицательный ответ мотанием головы, моя девушка обвела руками в воздухе большой круг.
- Ба, да я смотрю, фотосессия не прошла даром. Вживую он даже лучше. Наконец - то, дорогая, ты не одна. А то я начала тревожиться. - Всё так же широко улыбаясь, но, уже оценивающе глядя в мою сторону, заметила продавщица.
В ответ получила лишь, наши многозначительные улыбки. Тыча пальчиком по прилавку, отмечая выбор, с помощью пекаря, хрустящие покупки отправлялись в бумажный пакет.
Рассчитавшись, я принял протянутый бумажный кулёк, и мы направились к выходу. Остальное мне показалось как в кино, когда в важный момент, кадр замедляется, делая акцент на драматизме ситуации, расставив всё на свои места - Лана быстро сложила пальцы в жесте глухонемых.
- На здоровье. Пока, милая. - Ответила продавщица.
***
Я стоял спиной к окну и смотрел на две мигающие точки между минутами и часами. Не мог оторвать взгляда. За время завтрака мы не произнесли ни слова. Она по понятным, теперь для меня, причинам, хотя возможно, если бы и могла, не стала бы, а я даже головы не оторвал от окна, делала вид, что замечтался, решив, что на часы невозможно смотреть так долго. Смотреть особо и некуда. Я чувствовал на затылке её тяжёлый взгляд, воздух от напряжения можно распиливать и расталкивать по ящикам, он застыл как вода в декабре.
- Слушай, мм, мне пора, у меня еще кой-какие дела. – Мямлил я, не поднимая головы, говоря в кружку. Это первые слова между нами.
Она кивнула. Стоя в коридоре, обняв себя за талию, смотрела, как я одеваюсь.
- Ну, пока. – Наматывая шарф, сказал я и добавил, - я позвоню. – Сорвалось, но было поздно. Краска так густо ударила в лицо, что мне показалось, что вот-вот увижу языки пламени. Я мельком бросил взгляд ей в лицо. Её глаза едва сдерживались. – Увидимся. Она едва заметно улыбнулась. Мы оба знали, что такого не будет. Последние минуты вместе.
Она так тихо прикрыла дверь, словно отключили в мире звук. Мы стояли, прижавшись по разные стороны её двери. Дел конечно у меня не было никаких, я даже не знал, куда мне пойти, чтобы сбежать от себя. Чтобы не видеть своё глупое лицо в отражениях, не видеть своё тело, одежду, обувь, всё, что напомнит мне о себе. «Может позвонить в дверь? Нет. Что сказать, извини, я соврал, нет у меня дел? Пожалуй, она это и так поняла, не глупа ведь. Зато я дурак».
- Да ещё какой! – Вырвалось у меня вслух.
Я заходил по площадке взад-вперёд, взъерошивая и сжимая пятернёй волосы.
«Даже если попросить прощенья, она не простит. Я бы не простил. Каким надо быть кретином, чтобы указать на такой недостаток!? Бросить в лицо, что она не такая?! Да кто сказал, что недостаток? Для тебя, например, это было бы только к лучшему. БЛИН! Надо же было так её унизить! Да что за болван-то такой?!»
Я сполз по двери, чувствуя спиной, холод стали, словно её дверь тоже осуждала меня.
«К чёрту». Я вскочил и бросился по лестнице вниз. Спустя несколько этажей, сначала замедлил, а потом и вовсе остановил бег. Я стоял опиравшись локтями в перила, вжав в пальцы лоб. Погрузив глаза в темноту, я пытался вернуть себе спокойное состояние. Я, конечно, не знал её отношение к своему недугу, но уж точно мало приятного. Наверняка это доставляет немало неудобств, а тут ещё я так повёл себя.
Её фотоаппарат, вспышка, возникающая словно ниоткуда, когда, я её совсем не жду, в минуты задумчивости…о ней. Все эти месяцы я думал лишь о ней. Её волосы, молчаливый взгляд в сторону, немного отрешённый, немного вдумчивый, со смешинкой в уголках глаз. О её, казалось случайных касаниях, от которых мурашки разрывали мою кожу в клочья. О её таком многоговорящем молчании. Впервые мне так приятно молчать с человеком. Ни с кем я так много не говорил молча. Взглядом, касанием, обняв её плечи, с закрытыми глазами.
Ноги сами понесли меня вверх по ступеням, но, начав спорить, они то разворачивали назад, то вновь несли к её двери. Я провёл на лестнице около часа. Она застала меня сидящим на ступеньке. Моя голова опиралась о балясины, глаза закрыты. Я просто устал бороться с собой. Она взяла меня под руку, усевшись на край бетона, положив голову мне на плечо.
- Прости, меня. – Не открывая глаз, сказал я - Я струсил, сам не знаю поч…
Её губы были так сладки, а я никогда ничего подобного не чувствовал…
Конец