Юбилей 85. Случайно рожденный (Александр Матвеичев) / Проза.ру

Автор выражает искреннюю благодарность
Екатерине Анатольевне Хронусовой
за бескорыстную помощь в издании его книги.
ЮБИЛЕЙ 85. Случайно рождённый. – Красноярск: «Город». – 2017. – 594 с.
ISBN 978-5-6040209-3-7
Александр Васильевич Матвеичев родился 9 января 1933 года в Татарстане, в деревне Букени. Окончил Казанское суворовское военное (1944–1951) и Рязанское пехотное училища (1951–1953). Офицером командовал пулемётным и стрелковым взводами в Китае и в Прибалтике, После демобилизации учился в Казанском авиационном и Красноярском политехническом институтах (1956–1962). Инженер-электромеханик. Работал токарем-револьверщиком, разнорабочим, электриком, инженером-конструктором. 11 лет был главным инженером научно-производственного объединения и начальником пусконаладочного управления. Более двух лет руководил проектированием электроснабжения и автоматизации цехов никелевого комбинате на Кубе (1974–1975, 1977–1978 гг.). Трижды избирался депутатом райсовета. С 1993 года был журналистом газет и переводчиком английского и испанского языков. Работая с иностранными американскими и испанскими специалистами на предприятиях Сибири. Состоял помощником депутата Госдумы, а затем – Законодательного собрания Красноярского края. В 90-х годах избирался сопредседателем и председателем демократических общественных организаций: Красноярского народного фронта, Демократической России, Союза возрождения Сибири и Союза объединения Сибири. Входил в состав политсовета и исполкома Красноярского отделения партии либерального толка «Демократический выбор России».
Президент Английского литературного клуба при Красноярской краевой универсальной научной библиотеке и Почетный председатель «Кадетского собрания Красноярья».
Пишет с детства. Издал 25 книг прозы и стихов. Публикуется в альманахах, антологиях, журналах. Член Союза российских писателей (СРП).
ББК 84 (2 Рос=рус)
УДК 882
© Александр Матвеичев, 2017
© Издательство «Город», 2017
ISBN 978-5-6040209-3-7
E-mail: matveichev_ab@mail.ru
Site: www.matveichevav.narod.ru
ББК 84 (2 Рос=рус)
УДК 882
М33
Александр МАТВЕИЧЕВ
ЮБИЛЕЙ – 85.
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
Александр Васильевич Матвеичев родился 9 января 1933 года в Татарстане, в деревне Букени Мамадышского района. Родители, Евдокия Ивановна Матвеичева и Василий Иванович Симонов, в браке не состояли. Отсюда и название этой книги «ЮБИЛЕЙ 85: Случайно рождённый». Окончил Казанское суворовское военное (1944–1951) и Рязанское пехотное училища (1951–1953). Лейтенантом командовал пулемётным и стрелковым взводами в Китае (роман «КазановА в Поднебесной») и в Прибалтике, под Калининградом. После демобилизации из армии в 1955 году шесть лет учился в Казанском авиационном и Красноярском политехническом институтах (1956–1962). Инженер-электромеханик. С 1959 года живет в Красноярске.
В студенческие годы работал токарем-револьверщиком, разнорабочим, электриком, инженером-конструктором. Пройдя все ступени инженерных должностей, карьеру завершил в 1993 году первым заместителем генерального директора-главным инженером научно-производственного объединения «Сибцветметавтоматика» и директором предприятия.
В 70-х годах прошлого века более двух лет руководил проектированием электроснабжение и автоматизацию цехов никелевого комбинате на Кубе (1974–1975 и 1977–1978 гг.). Этот период жизни стал основой его крупного романа «El Infierno Rojo – Красный Ад».
В советские годы трижды избирался депутатом городского райсовета, баллотировался в Красноярский краевой совет.
С 1993 года работал журналистом в редакциях газет, публикуя статьи, рассказы, стихи и басни. Пенсионером зарабатывал на жизнь переводчиком с английского и испанского языков, работая с иностранными американскими и испанскими специалистами на предприятиях Красноярска, Сосновоборска, Ангарска.
6
Преподавал английский на дому, а испанский в частном образова-
тельном центре. Состоял помощником депутата Госдумы, а затем
– Законодательного собрания Красноярского края. В 90-х годах
избирался сопредседателем и председателем демократических
общественных организаций: Красноярского народного фронта,
Демократической России, Союза возрождения Сибири и Союза
объединения Сибири. Входил в состав политсовета и исполкома
Красноярского отделения партии либерального толка «Демокра-
тический выбор России». Состоял делегатом и членом редакци-
онной комиссии на Учредительном съезде этой партии.
Президент Английского литературного клуба при Краснояр-
ской краевой универсальной научной библиотеке и Почетный
председатель «Кадетского собрания Красноярья».
Первые рассказы опубликовал в районной газете города Вят-
ские Поляны Кировской области в 1959 году. Издал книги: «Серд-
це суворовца-кадета» (стихи и проза), «Вода из Большого ключа»
(сборник рассказов), «АЗА-ЕЗА. Прошлое. Настоящее. Будущее»
(публицистика), «EI InfiernoRojo – Красный Ад» (роман), «Нет
прекрасней любимой моей», «Признания в любви», «Любви жи-
вая череда» (поэзия), «Кадетский крест – награда и судьба» и
«Благозвучие» (поэзия и проза), «Три войны солдата и маршала»
(проза), «Привет, любовь моя!..» (проза), «Возврат к истокам»
(проза), «Война всегда с нами» (проза), «Ерёминиана» (поэзия),
роман «КазановА. в Поднебесной», «Красноярск: ГКЧП без бар-
рикад» (проза), «Нелёгкое дыхание прозы Русакова» (публици-
стика), «Анатолий Хронусов: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ» и др.
Его стихи, рассказы. эссе публикуются в альманахах «Новый
енисейский литератор», «Русло» антологиях, журналах «День и
Ночь», «Аргамак. Татарстан», «Приокская Новь», «Журнал ПОэ-
тов», «Казань».
Член Союза российских писателей (СРП).
СОДЕРЖАНИЕ
Случайно рождённый.
Главы из автобиографического Моя Великая Отечественная.
Эссе о военном детстве (1941–1945 гг.)....................................................72
Вода из Большого ключа. Повесть о матери..........................................106
Кадетский крест – награда и судьба.
Очерки из кадетской Казанова в Поднебесной. Главы из романа............................................168
Анатолий Хронусов: брат всех кадет.
Главы из биографического El Infierno Rojo. – Красный Ад. Главы из романа..................................299
Caridad Pe;alver Lescay. Три войны солдата и маршала. Главы из повести..................................361
Где ты, Соня?.. Пауки. Две жены матадора. В. Гладышев. Харизма Александра Матвеичева.
Биографический Краткая СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
Версия жизни моей
Роман-эссе
От автора
Думаю, версия моей жизни в описании другим автором была бы по явным – чисто внешним – признакам фотографически похожей на её персонажа. А в остальном?.. Да и кому взбрело бы в голову тратить годы на меня, ничем не примечательного, не знаменитого представителя русского народа, коптившего небо в разных ипостасях – офицером, рабочим, инженером, переводчиком – в двух земных полушариях в разные периоды истории моей Родины – России. А своими двумя мозговыми полушариями реализовавшим множество проектов электроснабжения и автоматизации. Многие из них были внедрены в производство нужного людям продукта – хлеба, мяса, электричества, металлов.
И лишь в постсоветские годы, уже пенсионером, мне удалось с помощью моей жены, Нины Павловны, издать более двух десятков книг прозы, публицистики, стихов и публиковать стихи и прозу в журналах и альманахах, на своем сайте и на порталах Интернета. В советское время я, не желая укладывать свои сочинения в прокрустово ложе соцреализма, даже не пытался внедриться в литературу ХХ века. А получив возможность говорить и писать о прошлом и настоящем без опасения угодить за решетку или получить пулю за некие идеологические преступления перед КПСС и строителями коммунизма, ударился в разоблачение прошлого и несовершенства настоящего как рыцарь без страха и упрека.
Да и сегодня не взялся бы я за роман-эссе – хронологический пересказ событий и переживаний собственного бытия, – если бы
9
не возникло желания показать перипетии обыкновенного русско-
го человека, его родных и близких, друзей и недругов в жерновах
истории на протяжении семидесяти лет прошлого 20-го и нача-
ла текущего веков. В этой работе я как продукт своего времени
далеко не первый и не последний могиканин.
В некотором роде этот сборник эссе – моя исповедь и покая-
ние, произнесённые наспех не в замкнутом пространстве право-
славного храма перед батюшкой, а продуманная и прочувство-
ванная фиксация пережитого в несвободном мире необузданных
обещаний властителями покойного СССР и нынешней России,
обманутых ожиданий народа. Как и запоздалое признание соб-
ственного несовершенства в соблюдении христианских запове-
дей и человеческой морали...
В какой-то мере этот текст можно назвать и попыткой са-
моанализа, подобного тому, что проделал некогда русский рели-
гиозный философ Николай Бердяев, высланный большевиками за
границу в 1922 году за отрицание марксизма-ленинизма и комму-
низма. А мы до сих пор существуем в атмосфере ублюдочной де-
мократии, удобной олигархическому капитализму и чиновничье-
му беспределу, и без руля и без ветрил, бряцая ядерным жупелом,
дрейфуем в неизвестном направлении.
Александр МАТВЕИЧЕВ
10
Восемь с половиной десятилетий
в историческом контексте
1-ое десятилетие: 1933–1943
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ОСОБИ.
ЧЕРЕЗ ВЕСИ – В ГОРОД
1. Букени. Явление на свет Божий
Своё появление на свет Божий тёмным утром 9 января 1933
года я и через десятилетия вижу с не меньшей ясностью, чем со-
бытия дня сегодняшнего…
Место действия – избушка на курьих лапках, под соломенной
крышей, для надёжности прихлопнутой снежной шапкой до ма-
кушки трубы, в спящей русской деревеньке Букени, в Мамадыш-
ском районе Советской Татарии. Лампадка перед иконой Христа
в правом углу единственной комнаты, площадью метров в пят-
надцать, рассеивает в душном пространстве призрачный свет.
Изба хорошо натоплена. Спёртый воздух насыщен густой сме-
сью запахов керосина – от прикрученной лампы с закопчённым
стеклом, водяного пара – от нагретого в печи чугуна, лампадного
масла, бадьи у двери – для малой нужды.
А на полу, на подстилке из соломы, уже третьи сутки стонет
и вскрикивает от невыносимой боли моя тридцатипятилетняя
мама. Это её четвёртые роды – самые тяжёлые. Повитуха Еня
Карпина, в свободное от родовспоможения время – признанная
деревней гадалка на чёрных бобах и на картах за то, что прине-
сут – яйца, блины, крендель, ватрушку, – причитает, что всему
виной моя большая голова. Уже третьи сутки мой череп сопро-
тивляется выходу из материнского лона, инстинктивно осозна-
вая, что ничего хорошего её обладателю в колхозной бытности
не предвидится.
11
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
За появлением в семье нового рта с полатей тайком наблю-
дают мои сёстры – пятнадцатилетняя Наташа и десятилетняя
Манька. А с русской печки – тринадцатилетний брат Кирилл.
Они уже наслышались от деревенских баб и вторящих им паца-
нов и девчонок, что скоро семья Матвеичевых пополнится вы-
****ком-подкрапивником – сестрёнкой или братишкой – от Си-
мана, белоглазого альбиноса Васьки Симонова, прославленного
балагура, выпивохи и кобеля. Мужика женатого, но бездетного,
склонного к оплодотворению всех девок и баб, кто поддавался
чарам неутомимого самца в условиях острого дефицита мужиков,
перебитых в Первой мировой и Гражданской войнах, а потом и в
разгуле «красного террора».
За столь грубое предсказание моего случайного пришествия
на свет божий и оскорбление мамы мой за связь с женатиком бес-
страшный и быстрый на руку – голодный, но гордый – братишка
Кирилл уже начистил хари и прочие места – кулаками или опас-
ными для жизни предметами – не одному букенскому односельча-
нину. Независимо от их возраста, пола и общественного статуса.
После того как Киря, в летние каникулы состоявший свинопасом
колхозного стада, едва не застрелил из берданки своего учителя
на пороге школы, унизившего пацана, не отличавшегося прилеж-
ностью в учёбе каким-то неосторожным словом или действием,
отчаянного пастушонка стала бояться вся деревня из ста восьми-
десяти дворов. От покойного отца-белоруса Кирилл унаследовал
недюжинную силу и отчаянную смелость. А уцелевший от пучка
дроби учитель правильно оценил обстановку: не стал жаловать-
ся в суд – просто отказался от дальнейшего обучения «террори-
ста-народовольца». И попросил районо о переводе в школу дру-
гого населённого пункта – как можно дальше от Букеней.
Утром, ещё до рассвета, – точное время установить невозмож-
но, поскольку в доме отродясь часов не водилось, – Наташкины
комсомольские нервы не выдержали материнских стонов и кри-
ков. Спрыгнув с полатей и накинув на плечи чью-то овчинную
шубейку, она выбежала на улицу и помчалась по деревне с исте-
рическим воплем: «Спасите, помогите! Мама, наша мамка уми-
рает!..»
Александр МАТВЕИЧЕВ
12
Только вряд ли Наташку кто-то услышал: взрослые колхозни-
ки в эти крещенские дни отсыпались под воздействием религиоз-
ных чувств и самогона. А дети – от святочного хождения по дво-
рам с пением молитвы «Рождество, Христе Боже наш…» с целью
получения мзды – кулича или чего-нибудь попроще. На крик го-
лосистой Наташки отозвались в тёмном морозном пространстве
разве что недовольным лаем собаки да мычанием разбуженные
коровы, равнодушно приостановив жвачку.
Однако и я, произведя первый вздох родными ароматами без-
отчего дома, наконец-то издал громогласный призыв к свободе и
справедливости. И мама – благодарение Богу Отцу, Его Сыну и
Святому Духу! – осталась живой и не очень повреждённой, судя
хотя бы по тому, как я не отрывался от её груди в течение после-
дующих двух с половиной лет. А на днях – через сорок два года
после её смерти 29 июня 1966 года – вошёл в восьмидесятый год
своей жизни.
О существовании радио и кино в Букенях велись разговоры –
как о некоем чуде. Газеты в правление колхоза «Рассвет» из рай-
центра – города Мамадыша – доставлялись с редкой оказией, вме-
сте с почтой, с недельными, а то и большими опозданиями. Тем
более в крещенские морозы, когда меня угораздило вылупиться
из обжитого за девять месяцев места. Телефонная связь Букеней с
Мамадышем тоже откладывалась до победы коммунизма в одной,
отдельно взятой, стране.
* * *
Так вот, в одном из тех вышеназванных фолиантов со съездами
и пленумами, объёмом в 834 страницы большого формата, охва-
тывающем 1925–1939 годы, начиная с 507-й страницы, изложены
результаты плодотворной работы объединённого пленума ЦК и
ЦКК ВКП(б), проходившего 7–12 января 1933 года. То есть пле-
нум состоялся в дни тяжёлых родов моей матушки и напрямую
касался моего безоблачного существования в стране всеобщего
счастья и светлого будущего не за горами. Где человек проходит
как хозяин и где так вольно дышит человек.
13
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
Этот сталинский пленум подвёл грандиозные итоги первой
пятилетки и первого года второй пятилетки, с выполнениями и
перевыполнениями, «при наличии кризиса и упадка промышлен-
ности в капиталистических странах». И «растущий подъём сель-
ского хозяйства в СССР при наличии кризиса и упадка сельского
хозяйства в капиталистических странах». А так как на то время
СССР был единственной в мире страной ещё не объявленного со-
циализма, то выходило, что вся планета сотрясалась от кризиса
всей экономики, а СССР семимильными шагами пёр к коммуниз-
му. И «объединённый пленум ЦК и ЦКК выражает полную уве-
ренность в успешном выполнении плана 1933 года», поскольку
этот план «является дальнейшим развитием дела построения со-
циалистического общества в СССР».
И ни слова о том, что от голода в эти годы, в тридцать втором
и тридцать третьем, в стране умерло восемь миллионов осчаст-
ливленных советской властью людей…
2. «Загибы» в политике коллективизации крестьянства.
Переписка товарищей Шолохова и Сталина
в год моего рождения
А между тем год моего рождения – 1933-й – оставил в исто-
рии СССР трагические воспоминания о страшном голоде, когда
в стране, по официальным данным, за два года гуманитарной
катастрофы – голодомора тридцать второго – тридцать третьего
годов – умерло до восьми миллионов человек. В зоне голодомо-
ра оказался и Татарстан. Где в Мамадышском районе на слиянии
двух незнаменитых рек – Дигитлинки и Якинки, впадающей и
до сих пор, надеюсь, в Омарку, а то и в роскошную Каму, – и
значится на интернетовской карте моя родная, фактически уже
несуществующая деревня Букени. В чём я убедился лично, по-
сетив малую родину в жаркий июльский день 2001 года с моим
кадетским другом Раифом Муратовым на его «Жигулях». На ме-
сте Букеней – на пустыре, заросшем диким кустарником и чер-
тополохом, – сохранилось пять древних домов. И лишь в трёх из
них доживали свой век три старухи. И один старик, на два года
Александр МАТВЕИЧЕВ
14
старше меня, – Николай Балмасов. Он поведал, что хорошо знал
моего доброго отца Василия Ивановича Симонова – человека
широкой души, охочего до женского полу и поклонника Бахуса.
И даже заменил его на высоком посту в букенской лавке после
ухода папани на заслуженный отдых в связи с раком пищевода,
вскоре упокоившегося на дигитлинском кладбище – в двух вер-
стах от Букеней.
Зато, к моему удивлению, в домике стариков Балмасовых, го-
степриимно встретивших нас в явно подпитом состоянии и напо-
ивших чаем на смородиновых листьях, с потолка свисала лампоч-
ка Ильича и работал допотопный чёрно-белый телевизор…
Однако до такой электрификации Букеней предстоял тер-
нистый путь сквозь голод, холод, Вторую мировую войну, по-
слевоенную реанимацию страны, хрущёвские и последующих
руководителей эксперименты. К сожалению, с неизбежными
репрессиями в отношении населения, в основном русского, и
«экскрементами», коих и я, за компанию с соотечественниками,
нахлебался до изнеможения…
Через три месяца после моего рождения, 4 апреля 1933-го,
Михаил Шолохов отправил товарищу Сталину выстраданное
сердцем письмо (орфография и синтаксис письма М. Шолохова
соответствует тексту в Интернете. – А. М.).
Выселение крестьян за отказ от вступления в колхоз на Край-
ний Север и в Сибирь из родных мест, писал вождю Михаил
Александрович, «…это ещё не самое главное. Вот перечисление
способов, при помощи которых добыто 593 тонны хлеба:
1. Массовые избиения колхозников и единоличников.
2. Сажание в «холодную». «Есть яма?» – «Нет». – «Ступай,
садись в амбар!» Колхозника раздевают до белья и босого сажа-
ют в амбар или сарай. Время действия – январь, февраль, часто
в амбары сажали целыми бригадами.
3. В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подо-
лы юбок керосином, зажигали, а потом тушили: «Скажешь, где
яма? Опять подожгу!» В этом же колхозе допрашиваемую клали
в яму, до половины зарывали и продолжали допрос.
15
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
4. В Наполовском колхозе уполномоченный РК, кандидат в чле-
ны бюро РК Плоткин при допросе заставлял садиться на раска-
лённую лежанку. Посаженный кричал, что не может сидеть,
горячо, тогда под него лили из кружки воду, а потом «прохла-
диться» выводили на мороз и запирали в амбар. Из амбара сно-
ва на плиту и снова допрашивают. Он же (Плоткин) заставлял
одного единоличника стреляться. Дал в руки наган и приказал:
«Стреляйся, а нет – сам застрелю!» Тот начал спускать курок
(не зная того, что наган разряженный) и, когда щёлкнул боёк,
упал в обмороке.
5. В Варваринском колхозе секретарь ячейки Аникеев на бри-
гадном собрании заставил всю бригаду (мужчин и женщин, ку-
рящих и некурящих) курить махорку, а потом бросил на горячую
плиту стручок красного перца (горчицы) и приказал не выходить
из помещения. Этот же Аникеев и ряд работников агитколон-
ны, командиром коей был кандидат в члены бюро РК Пашинский,
при допросах в штабе колонны принуждали колхозников пить в
огромном количестве воду, смешанную с салом, с пшеницей и с
керосином.
6. В Лебяженском колхозе ставили к стенке и стреляли мимо
головы допрашиваемого из дробовиков.
7. Там же: закатывали в рядно и топтали ногами.
8. В Архиповском колхозе двух колхозниц, Фомину и Краснову,
после ночного допроса вывезли за три километра в степь, разде-
ли на снегу догола и пустили, приказав бежать к хутору рысью.
9. В Чукаринском колхозе секретарь ячейки Богомолов подо-
брал 8 чел. демобилизованных красноармейцев, с которыми при-
езжал к колхознику – подозреваемому в краже – во двор (ночью),
после короткого опроса выводил на гумно или в леваду, строил
свою бригаду и командовал «огонь» по связанному колхознику.
Если устрашённый инсценировкой расстрела не признавался, то
его, избивая, бросали в сани, вывозили в степь, били по дороге
прикладами винтовок и, вывезя в степь, снова ставили и снова
проделывали процедуру, предшествующую расстрелу.
9. (Нумерация нарушена Шолоховым. – А. М.). В Кружилин-
ском колхозе уполномоченный РК Ковтун на собрании 6 брига-
Александр МАТВЕИЧЕВ
16
ды спрашивает у колхозника: «Где хлеб зарыл?» – «Не зарывал,
товарищ!» – «Не зарывал? А ну высовывай язык! Стой так!»
Шестьдесят взрослых людей, советских граждан, по приказу
уполномоченного по очереди высовывают языки и стоят так, ис-
текая слюной, пока уполномоченный в течение часа произносит
обличающую речь. Такую же штуку проделал Ковтун и в 7 и в 8
бригадах; с той только разницей, что в тех бригадах он, помимо
высовывания языков, заставлял ещё становиться на колени.
10. В Затонском колхозе работник агитколонны избивал до-
прашиваемых шашкой. В этом же колхозе издевались над семь-
ями красноармейцев, раскрывая крыши домов, разваливая печи,
понуждая женщин к сожительству.
11. В Солонцовском колхозе в помещение комсода внесли че-
ловеческий труп, положили его на стол и в этой же комнате
допрашивали колхозников, угрожая расстрелом.
12. В Верхне-Чирском колхозе комсодчики ставили допрашива-
емых босыми ногами на горячую плиту, а потом избивали и выво-
дили, босых же, на мороз.
13. В Колундаевском колхозе разутых до боса колхозников за-
ставляли по три часа бегать по снегу. Обмороженных привезли
в Базковскую больницу.
14. Там же: допрашиваемому колхознику надевали на голову
табурет, сверху прикрывали шубой, били и допрашивали.
15. В Базковском колхозе при допросе раздевали, полуголых от-
пускали домой, с полдороги возвращали, и так по нескольку раз.
16. Уполномоченный РО ОГПУ Яковлев с оперативной груп-
пой проводил в Верхне-Чирском колхозе собрание. Школу топили
до одурения. Раздеваться не приказывали. Рядом имели «прохлад-
ную» комнату, куда выводили с собрания для «индивидуальной об-
работки». Проводившие собрание сменялись, их было 5 чел., но
колхозники были одни и те же… Собрание длилось без перерыва
более суток.
Примеры эти можно бесконечно умножить.
Это – не отдельные случаи загибов, это – узаконенный в
районном масштабе – «метод» проведения хлебозаготовок. Об
этих фактах я либо слышал от коммунистов, либо от самих кол-
17
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
хозников, которые испытали все эти «методы» на себе и после
приходили ко мне с просьбами «прописать про это в газету».
Помните ли Вы, Иосиф Виссарионович, очерк Короленко «В
успокоенной деревне»? Так вот, этакое «исчезание» было про-
делано не над тремя заподозренными в краже у кулака крестья-
нами, а над десятками тысяч колхозников. Причём, как видите,
с более богатым применением технических средств и с большей
изощрённостью.
Аналогичная история происходила и в Верхне-Донском районе,
где особо-уполномоченным был тот же Овчинников, являющийся
идейным вдохновителем этих жутких издевательств, происхо-
дивших в нашей стране и в 1933 году…
Обойти молчанием то, что в течение трёх месяцев твори-
лось в Вёшенском и Верхне-Донском районах, нельзя. Только на
Вас надежда. Простите за многословность письма. Решил, что
лучше написать Вам, нежели на таком материале создавать по-
следнюю книгу «Поднятой целины». С приветом М. Шолохов».
Вождь всех вождей и отец советского народа очень дружелюб-
но, по-отечески, великодушно успокоил возмущённого молодого
инженера человеческих душ ответным письмом:
«И. В. Сталин – М. А. Шолохову, 6 мая 1933 г.
Дорогой товарищ Шолохов! Оба Ваши письма получены, как
Вам известно. Помощь, какую требовали, оказана уже. Для раз-
бора дела прибудет к вам, в Вёшенский район, т. Шкирятов,
которому – очень прошу Вас – оказать помощь. Это так. Но
это не всё, т. Шолохов. Дело в том, что Ваши письма произво-
дят несколько однобокое впечатление. Об этом я хочу написать
Вам несколько слов. Я поблагодарил Вас за письма, так как они
вскрывают болячку нашей партийно-советской работы, вскры-
вают то, как иногда наши работники, желая обуздать врага,
бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма. Но это
не значит, что я во всём согласен с Вами. Вы видите одну сто-
рону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы
не ошибиться в политике (Ваши письма – не беллетристика, а
Александр МАТВЕИЧЕВ
18
сплошная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и дру-
гую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые
хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводи-
ли «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих,
Красную армию – без хлеба.
Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без
крови), – этот факт не меняет того, что уважаемые хлеборо-
бы, по сути дела, вели «тихую» войну с советской властью. Вой-
ну на измор, дорогой тов. Шолохов…
Конечно, это обстоятельство ни в какой мере не может
оправдать тех безобразий, которые были допущены, как уверя-
ете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях
должны понести должное наказание. Но всё же ясно как божий
день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди,
как это могло бы показаться издали.
Ну, всего хорошего, и жму Вашу руку.
Ваш И. Сталин».
А потом Сталин и сам признал перегибы-загибы в насиль-
ственном форсировании коллективизации в разрекламированной
лицемерной правдинской статейке «Головокружение от успехов»,
предназначенной для «глубокого изучения» в сети большевист-
ского пропагандистского оболванивания масс.
От вымирания букенских колхозников – а значит, и меня! –
в голодные 1932–1933 годы спасли не Шолохов письмами и не
Сталин его пленумами и конференциями, а картошка с приуса-
дебных огородов. Меня же, в частности, – мамино молоко: она
кормила своего «Симана – толстолобого Тришку» – прицепил же
мне кто-то эту кликуху! – грудью до двух с половиной лет, чем,
думаю, зарядила сына запасом собственного здоровья на восемь
десятков лет.
Может быть, голод и не имел бы таких тяжёлых последствий
для народа. Однако сеять на огородах зерновые – пшеницу, рожь,
ячмень, овёс – родная советская власть именем диктатуры проле-
тариата колхозникам запрещала. Выращивайте, товарищи, только
овощи. И не для продажи в целях обогащения, а исключительно
19
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
для собственного потребления!.. Как и сурово каралось законом
обладание на подворьях членов колхозов своей «тягловой силой»
– скажем, лошадьми или волами. Дабы крестьянам не отпрягать-
ся на пути к коммунизму от коллективного плуга и не обрести
хотя бы ничтожную свободу от крепостного рабства. При этом
пропаганда проклинала помещиков, заставлявших своих мужи-
ков работать «исполу» – за половину собранного урожая. Тогда
как советское государство забирало из колхозных закромов всё, в
лучшем случае оставляя сельчанам крохи – по сто, а то и по пять-
десят граммов на трудодень. Такова была плата за аренду земли
у большевистского государства-помещика, вернувшего крестьян-
ство в крепостное рабство, существовавшее в России с конца XV
века и окончательно отменённое Александром Вторым в 1861
году.
До Октябрьского переворота Ленин обещал подарить землю
крестьянам, а уже в двадцатых годах, с началом коллективиза-
ции, её монополистом стало государство. Колхозы превратились
в арендаторов земельных угодий за непомерную плату и в неуро-
жайные годы от голода опускались до людоедства.
Как-то мама – к тому времени мне было лет шесть – после сда-
чи урожая государству принесла на своих плечах полмешка ржи,
скинула его в сенях на пол и сказала, горько усмехнувшись: «Вот,
Шура, это нам должно хватить до следующего урожая. Хошь –
ешь, хошь – смотри, хошь – плачь!..»
А палочек за трудодни к тому времени у неё накопилось около
ста вязок – по десять штук в каждой… Цена каждой из них – день
труда от восхода до заката, как в Гулаге: по жёстко установлен-
ным нормам.
3. Букенский колхоз «Рассвет»
Нашей деревни упомянутые выше шолоховские страсти ста-
линского замеса, по маминым рассказам, коснулись в меньшей
мере. Или просто я их не застал, а она мне обо всём и не говори-
ла. Хотя несколько семей, отнесённых чиновниками от советской
власти к классу кулаков и подкулачников, из Букеней куда-то на
Александр МАТВЕИЧЕВ
20
погибель вывезли. В частности, рядом с нашим домишком оста-
лось позьмо – след от былого дома – и ограда из дикого камня,
где прежде жила непокорная репрессированная семья. Огород ра-
зорённого подворья зарос бурьяном и хреном и на моей памяти
никогда не возделывался. Как, впрочем, и большая часть нашего,
находившегося за садом, превращённого в царство горькой полы-
ни, – некий символический клок порабощённого красным дьяво-
лом Отечества.
А в целом и народ в Татарии был другой, покорствующий би-
чам, – не то что донские казаки. Хлеб, конечно, как и до этого, и
в последующие годы, из букенских колхозных амбаров и ларей
немногочисленных единоличников добровольно и по принужде-
нию выгребали весь, и сельхоззаготовители увозили его невесть
куда – в ту же, пишут, и гитлеровскую Германию. Там ведь тоже
в год моего рождения победил социализм с нацистским лицом. И
тоже под красным знаменем, только с белой свастикой в центре.
Его становлению помогали и Запад, и Восток. Поэтому и народ
германский зажил припеваючи и фюрера своего полюбил само-
забвенно. А мою маму и её четверых детей – как и моих одно-
сельчан, да и всей России! – спасали картошка, капуста да свёкла
со своих огородов. Но Сталина мы любили даже больше, чем те-
перь Путина с Медведевым за их благодеяния и радение о своих
подданных. Хотя до сегодняшнего жизненного стандарта повер-
женных фрицев нам и за полвека не дотянуть. А ведь мой убитый
ими под Орлом брат Кирилл, может быть, мечтал в сыром окопе
– до того как получить осколок мины в затылок, – что его мама,
сёстры и брат будут блаженствовать в шоколаде.
Правда, наиболее проворным и смелым букенским мужикам,
возившим хлеб на элеваторы и баржи на Каму, в «портовую» Ван-
довку, по пути удавалось сбросить с подводы мешки с рожью,
пропитанные их же потом, в укромные места, присыпав слегка
землёй, навозом или соломой. А ночами пробраться к ним незри-
мою звериною тропой и заховать в заранее оборудованную под
кладовку яму за гумном на чёрный день. Так поступал, по рас-
сказам мамы, и мой дядя Илья Костров, по-уличному – Лёвин,
чтобы самому с женой – моей крёстной, кокой Еней, – и их семе-
21
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
рыми детьми не стать жертвами татарстанского голодомора. А в
Великую Отечественную дядя Илья и его старший сын Владимир
стали фронтовиками-инвалидами. Из госпиталей в Букени они не
вернулись – осели где-то на Урале и семью перевезли туда же. (О
них я упоминал в эссе «Моя Великая Отечественная». – А. М.)
В моей повести «Вода из Большого ключа» (1965), во многом
перекликающейся, как я уразумел гораздо позднее, с рассказом
Александра Солженицына «Матрёнин двор», о коллективизации
моя мама, Евдокия Ивановна, навестив родную деревню через де-
сятки лет, вспоминала, в моём переложении, так:
«Вот и конюшни нет, где работала она конюхом, когда в двад-
цать девятом колхоз образовался. Вошло в колхоз спервоначалу
восемь семей. Пятеро из них отвели на конный двор – конюшню,
отобранную у сосланного кулака Андрианова, – пять полудохлых
лошадёнок. А Евдокия Ивановна была безлошадной и записалась
в колхоз чуть ли не первой, поверив, что ей будет легче прокор-
мить троих своих ребятишек. Да всё обернулось наопако: рабо-
тали колхозники с темна до темна, а хлеб весь шёл государству,
и колхоз был в постоянном долгу перед ним, часто оставаясь с
пустыми амбарами, отведёнными под семена на очередную по-
севную. На трудодни доставались одни несъедобные тальни-
ковые палочки с палец длиной, связанные в пучки – по десять в
каждом. В лучшие годы выдавали на это мудрое изобретение
нового строя пуда по два ржи – хошь ешь, хошь смотри... Коро-
вёнку и ту пришлось продать из-за бескормицы. Колхоз даже со-
ломы не давал, не то чтобы сена. И покосы для личных подворий
отводил в самых никудышных и отдалённых местах, где литов-
кой косить было невозможно: раз махнёшь – и тут же угодишь
в кочку, в старый пень или по кусту. Для колхоза косили с восхода
солнца до захода, а для себя – нередко при луне, и сено вывозили
для колхоза на лошадях, а для дома – на тележках или таскали
на своём горбу...
На учредительном собрании назвали букенский колхоз «Рас-
светом». Уполномоченный из волости, мужик рассудительный,
пророчески предупредил: «Ну, держитесь! А то как бы не стал
Александр МАТВЕИЧЕВ
22
ваш колхоз “Закатом”«… Потом в колхоз все из страха записа-
лись, когда сплошное раскулачивание пошло и начались высыл-
ки семей в Сибирь и на Крайний Север. Только Митрий Павлов,
выбившийся после Гражданской из бедняков, мужик упёртый,
трёхжильный, не жалевший в работе себя, жену и детей, не
сдавался лет семь – оставался единоличником, пока его налогами
не задавили. И вдобавок в район таскали – грозили там тюрьмой
или ссылкой. И допекли-таки красного воина: заколотил он окна
и двери горбылём и скрылся на телеге, запряжённой Серым, с
семьёй и скарбом невесть куда...
А когда Евдокия Ивановна проходила мимо крытого соломой
и вросшего в землю полусгнившего дома Парамоновых – перекре-
стилась, вспомнив восемнадцатилетнюю Дашу, первую на дерев-
не красавицу, из этой избы.
Через год после образования колхоза в Букени из Мамадыша
прислали молодого уполномоченного в красноармейской форме, с
наганом на боку. Приметил он русокосую, голубоглазую и строй-
ную Дашутку и проходу ей не давал. Напьётся реквизированной
кумышки – так в Букенях именовался самогон, тайно выгнанный
по ночам в удалённых от жилья банях, – и ломится к Парамоно-
вым в избу: пусть Дашка именем революции выходит подобру, а
то дом подожгу и всех на распыл пущу!.. Дашутка ему не усту-
пала, отбивалась от него с помощью родных и односельчан. А
как уборочной к концу подходить – пропала, будто в воду канула.
Нашли её в лесу дней через десять, привязанной к клёну и поса-
женной на муравьиную кучу в задранном сарафане, завязанном
узлом поверх головы...
Вся деревня знала, чьих это рук дело, но кому было жаловать-
ся, если уполномоченный, баяли, из самой чеки был...»
На моей памяти таких страстей в Букенях не случалось. Но
две семьи единоличников, Павловых и Абрамычевых, на нашем
конце я, благодаря дружбе с их детьми, до сих пор помню. Улиц
в деревне словно и не было. Их крестьянская смётка окрестила
концами: Омарский, Якинский, Дигитлинский, Вандовский, Роз-
бахтинский – по названию сёл и деревень, откуда к ним из Буке-
23
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
ней вытекали, петляя по полям-холмам, просёлочные дороги – то
пыльные, то в непролазной грязи, то в непроходимых снегах.
* * *
Письмо Михаила Александровича товарищу Сталину я прочи-
тал уже в другом веке и в другой стране – не царской, не советской,
не демократической – олигархической и коррупционной. Но и без
описанных будущим Нобелевским лауреатом ужасов… Вспоми-
наю же свою детскую – с рождения до восьми лет – обыденную
деревенскую жизнь как унизительное испытание голодом, холо-
дом, одиночеством. Дополненное унижениями со стороны старух
и баб, за спиной и в лицо, за моё случайное, «подкрапивное»,
рождение.
Ещё больший гадкий след оставили в душе отвратительные
реплики сомнительно добрых русских односельчан в адрес моей
мамы. Природа даровала мне чувственную память, и я быстро
стал сознавать скрытый смысл вроде бы и дружелюбных, но про-
питанных ядом разговоров людей в отношении моего случайного
появления на свет… Так что «Спасибо товарищу Сталину за моё
счастливое детство!..»
4. Первые контакты с окружающей средой
А что касается моих первых детских впечатлений, то они по-
хожи на обрывки полузабытого сна.
Вот я валяюсь на пуховой от пыли дороге нашего конца, ухо-
дящего в Прогон – так окрестили мои предки заливной луг. Его
поросшие травой кочки на полторы версты простирались от под-
ножья крутого спуска с деревенского холма: слева – к берегу не-
когда полноводной Дигитлинки, а вдоль берега – до заросшего
камышом озерка вблизи села Дигитли, с церковью за кладбищем.
В этом храме, превращённом вскоре в хлебный амбар, меня кре-
стили через неделю после рождения.
Валяюсь это я в тёплой пыли и жду брата Кирилла – когда же
он, наконец, вернётся с пастбища верхом на лошади. И до сих пор
Александр МАТВЕИЧЕВ
24
ощущаю блаженный восторг, когда он поднимал меня с земли на
волосатую холку и пускал лошадь «трюхом» – чем-то промежу-
точным между шагом и рысью.
Кирилл наравне со взрослыми в летние каникулы зарабатывал
трудодни в колхозе: в одно лето пас телят, а в другой год – свиней.
Летом из Омары – деревни в восьми километрах от Букеней
– на время школьных каникул в нашей избушке появляются мои
сёстры, Наташа и Маня. Работали ли они на каникулах в колхозе
– этого не помню. А как они забавлялись, слушая мой шепелявый
говор, и как я на них обижался – это в нервной памяти сохрани-
лось. И заставляли ещё заучивать какую-то глупую песенку про
якобы подаренный мне «лисапед»: «Как поедешь по деревне ты
– и ногам будешь вертеть…»
Года в три от роду я впервые вусмерть напился кумышки –
запрещённого советской властью и наказуемого Гулагом – как
нарушение монополии государства на производство и продажу
спиртного, – но бессмертного самогона. Угостили меня этим
благородным пойлом плотники, что-то строившие на «детской
площадке» – так почему-то называли колхозные ясли. Мужики
при появлении моей рассерженной мамы настолько напугались
за своё будущее, что на коленях умоляли её не жаловаться пред-
седателю на свою пьяную выходку. А я, посмешив их на славу
алкогольными трюками и повторяя под их диктовку нецензурную
лексику, вспоминала мама, едва с непривычки не захлебнулся со-
держимым своего желудка.
* * *
Очередное младенческое видение… Я стою на зыбких мост-
ках из редко настланных ивовых жердей через Дигитлинку и
гляжу на быстро текущую, в солнечных бликах, рябь. Там, под
тонким, как скомканная течением слюда, слоем воды борется с
течением серебристая стайка мальков… И всё! – дальше воспо-
минание обрывается… А следуют причитания мамы по поводу
моего безрассудного поведения. Оказывается, эти мальки – или
русалки? – поманили меня в воду, и я нанёс им визит в водном
25
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
царстве. И утонул бы, если б не неведомые мне спасатели. Не из
МЧС, конечно, а из наших, деревенских баб или девчонок…
Имела место ещё пара подобных чрезвычайных ситуаций без-
удержной любви моей к воде, едва не оборвавших моё земное су-
ществование. С некоторыми справлялся сам, в других выручали
те же самодеятельные «эмчеэсники» из букенских баб и мужиков.
Сохранилось в памяти по-детски светлое воспоминание о Ма-
мадыше. Редкие путешествия протяжённостью в двадцать пять
вёрст на попутной телеге в этот, до революции купеческий, го-
родок на Вятке с населением в семь тысяч мещан казались мне
поездками в огромный мегаполис. А радио и электричество вы-
зывали суеверный восторг. Как и чистая изба маминых давних
знакомых – с цветами на подоконниках и мягкими половиками.
Не говоря уж о стерляжьей ухе, пирогах с рыбой и с луком и яй-
цами. Но как и почему я попадал в Мамадыш? – не знаю. Может,
мама навещала там свою маму, помогавшую младшей дочери Лу-
керье водиться с её внебрачной, как и я, дочкой Веруськой. А не
исключено – иногда и какие-то бумажки выхлопотать в районе.
Кстати, мама таки добилась, чтобы блудный папаня мой пла-
тил на содержание плода любви несчастной символически малую
толику. И слово «элементы» – так называли деревенские мате-
риальное обеспечение большеголового и белоголового Шурки –
вошло в мой лексикон с молоком матери. При мне же проходили
дискуссии по поводу того, как Симан, «бесстыжая харя», отре-
кался от меня на суде. Но советский суд недаром превозносился
самым гуманным в мире. Он присуждал алименты по заявлениям
рожениц без длительных разбирательств и проведения генетиче-
ских экспертиз. На суде, по словам мамы, даже ставился вопрос,
какую фамилию мне носить: Симонов – по отцу или Матвеичев
– по маме. Мама не стала травить гусей и оставила меня, как и
трёх предыдущих детей от Никиты Федорука, на своей фамилии.
До моего поступления в суворовское училище нам, пусть и
нерегулярно, доставлялись какие-то копейки из подмосковной
Шатуры – двадцать пять процентов из жалования моего биологи-
ческого отца. В Шатуре, где в то время как первенец ленинского
плана ГОЭЛРО, начиная с двадцатых годов, строилась торфяная
Александр МАТВЕИЧЕВ
26
ГРЭС, Василий Иванович обосновался продавцом лавки. Жил
там со своей, как говорили, «яловой» женой Евланьей, лет на де-
сять старше его, и удочерённой ими – после смерти или отправки
в ГУЛАГ её родителей – Риткой или Риммкой, племянницей Ев-
ланьи.
Позднее маму явно огорчало, что я не помнил совсем её мать,
мою бабушку, – Екатерину Ивановну Матвеичеву, женщину су-
ровую и богомольную, воспитавшую почти в одиночку двух сы-
новей и двух дочерей. Муж её, мой дед Иван Федотович, – ге-
ниальный столяр, изобретатель перпетуум-мобиле и мастер по
производству пеньковых верёвок на своём оборудовании для
нескольких ближайших деревень, – умер рано, перед германской
войной, в пятьдесят лет. А в деревне мы были больше известны
не как Матвеичевы, а по уличной фамилии – Федотовы, произ-
водной от имени моего прадеда Федота.
Такая же доля, как моей бабушке, досталась и маме моей:
поднимать четверых деток одной. Первый муж мамы, на трид-
цать лет старше её, Никита Федорук, беженец с двумя детьми из
Белоруссии в Первую мировую, умер в двадцать втором году, не
пожелав сделать операцию по удалению камней из почек. Мама
говорила, что Никиту постоянно мучили кошмарные воспомина-
ния, как германские оккупанты сожгли в хате его первую жену
с двумя младшими детьми. Может быть, он поэтому и предпо-
чёл смерть операции, оставив двадцатипятилетнюю жену Дуню
с тремя детьми: Наташей, Кириллом и Маней. Я случайно стал
четвёртым через одиннадцать лет после младшей – Марии.
Наша бабушка жила с младшей дочерью, Лукерьей, фанатич-
ной большевичкой, работавшей в типографии районной газеты
наборщицей. Водилась с её Веруськой, внебрачной дочерью от
какого-то Ивана, не помнящего с ней родства. Бабушка, по словам
мамы, меня любила и жалела. А умерла году в тридцать шестом,
кажется, от дизентерии, когда ей было за семьдесят.
Сыновей её сгубила Октябрьская революция. Младший сын
Борис, повоевав с германцами, попал к красным и был убит неиз-
вестно где в девятнадцатом году. А старший, Николай Иванович
Матвеичев, окончивший благодаря выдающимся способностям
27
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
мамадышскую гимназию на казённый кошт и до Первой мировой
работавший учителем в сельской школе, стал большевиком-чеки-
стом. Участвовал в обороне Царицына от Белой армии. И умер
на Урале в конце двадцатых или начале тридцатых годов, в сара-
пульской психушке. Человек добрый и совестливый, он, по-ви-
димому, не выдержал кровавой работы в чекистской мясорубке.
В Мамадышском краеведческом музее прежде значилось его
имя как руководителя красногвардейцев при обороне города от
белочехов в Гражданской войне. Двое сыновей Николая Иванови-
ча воевали в Великую Отечественную войну. Один из них, Борис,
вернулся с фронта с тяжёлым ранением в голову и страдал психи-
ческими припадками, в чём-то повторив судьбу своего отца.
5. Знакомство с Пушкиным и другими в Секинесях
Моя старшая сестра Наталия, ровесница Октябрьского пере-
ворота в Питере, окончила Мамадышский педагогический техни-
кум и получила направление на преподавание в младших классах
средней школы в селе Секинесь – в том же Мамадышском районе,
что и Букени. Из чего заключаю, что это знаменательное для на-
шей семьи событие произошло летом 1936 года. В том же году
каким-то чудесным образом Наташе удалось преодолеть крепост-
ное право на беспачпортных колхозников и выхлопотать переезд
мамы из Букеней с его колхозом «Рассвет» в это село. Конечно,
вместе с пятнистой Пестравкой и со мной в придачу.
Думаю, Наташа убедила районные власти, что, мол, не всё ли
равно, в каком колхозе работать маме на благо родины – в букен-
ском или в секинесском.
В Секинеси сестре, как учительнице, предоставили отдельный
дом – из толстых брёвен, под тесовой крышей, – принадлежав-
ший ранее, теперь догадываюсь, семье кулака или подкулачника,
высланной в холодные края на перевоспитание или на погибель.
В памяти о житье в Секинеси сохранилось негусто. Но главное
забыть невозможно: к тому времени с питания материнским мо-
локом я был переведён на другую диету – в основном овощную.
Летом путь со двора в огород я преодолевал самостоятельно. Из
Александр МАТВЕИЧЕВ
28
сеней спускался во двор по ступенькам крыльца, распугав цы-
плят, бежал под поветь, дотягивался до вертушки, открывал ка-
литку и оказывался среди грядок. А что рвал и ел вместе с землёй
– не помню.
Может, меня догоняла мама и возвращала в избу? Но она уже
об этом не расскажет: в 1966 году, в последний день июня, её по-
хоронили на смешанном русско-татарском кладбище в посёлке
Шемордан – в сотне километров от Казани… А сестра Наталия
известила меня об этом письмом лишь через месяц: «Не хотела,
чтобы ты, Шура, потратился на перелёт…»
Из дальних закоулков памяти иногда вдруг отчётливо заиграет
анимационная картинка, как я бегаю за мамой по залитому солн-
цем двору, оттянув правой рукой за нижнюю плоть до предела
свою пипирку, наполняю кожицу мочой и резко нажимаю пальчи-
ками правой руки на вздувшийся пузырь, чтобы опрыскать роди-
тельницу. Оба громко смеёмся, и вдруг острая боль пронзает мне
низ живота. Я падаю на землю и громко плачу.
Напуганная мама хватает меня и уносит к какому-то дяденьке.
А он – весь в белом, добрый и ласковый, по имени Врач. Он как-
то успокаивает меня, и мне втемяшивается в голову, что если он
лечит, то, значит, и не умирает сам. И вдруг той же осенью с при-
скорбьем узнаю из разговора мамы с сестрой, что доктор Зайцев
умер. Был пьяным, по тонкому льду переходил реку, провалился
и утонул. Сожаление об утопленнике до сих пор соседствует в
сознании с неким облачком утраты иллюзии о бессмертии даже
тех, кто дарит людям исцеление…
* * *
Однако вскоре я убедился, что чаще всего теряешь то, что тебе
особенно дорого.
В Секинесях у меня появился дружбан. И не простой мальчик,
а сын батюшки из здешней церкви. И взялся он, полагаю, не слу-
чайно: мама моя была истинно верующей, постоянно молилась и,
думаю, брала меня с собой в церковь. Там я и подружился с попо-
вичем, и я убегал с ним без спросу, – имени мальчика не помню,
29
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
– к его отцу в церковь. А была она не близко – где-то за рекой и,
наверное, на кладбище, где и находилась церковь. Запомнилось
мне, правда, лишь одно такое посещение храма – как таинствен-
ное проникновение в другой мир, в чём-то повторяющий тот, что
изображается на иконах и в картинах великих мастеров. Мы вбе-
гаем с солнечной улицы в прохладу огромного зала, наполненно-
го запахом фимиама и пронизанного падающими из-под купола
столбами света, с парящими в облаках пухлыми мальчиками с
крыльями. А нас, бескрылых, приветливо манит к себе ласково
улыбающийся, одетый во всё белое и блестящее человек с боро-
дой и в высокой шапке на голове – отец моего приятеля.
И, кажется, в тот же день – при возвращении из храма, на вы-
соком берегу реки, – мы столкнулись с босыми, много старше
нас, озорными мальчишками. То ли сам, то ли по их просьбе, я
показал им драгоценный складничок. Они повертели его в руках,
похвалили и предложили бросить блестящий подарок влюблён-
ного шофёра вниз – на тинистую отмель реки, в которой утонул
врач Зайцев. И заверили меня: мол, паря, на следующий год от
этого ножичка вырастет большое дерево. И на нём, как на яблоне,
будет висеть много-много таких ножичков. Тогда я раздарю их
всем мальчишкам деревни.
Перспектива осчастливить других, стать благодетелем сразу
овладела доверчивой и открытой добру душой моей – и я метнул
драгоценность вниз, в жидкую тину. Мальчишки рассмеялись – и
куда-то пропали. Не помню, плакал ли я, когда мама вразумила
меня, но я в тот же день или назавтра едва не утонул, пытаясь
отыскать складничок в тине. Может быть, и к вящему удоволь-
ствию злодеев. Ещё бы! – удалось пацанам замутить светлую
душу кроткого агнца отвратительным недоверием к роду люд-
скому…
* * *
Зима в Секинесях мне запомнилась постоянным рёвом нашей
голодной Пестравки. Лето было жаркое и сухое, сено всё, види-
мо, скосил колхоз, солому в личные хозяйства с колхозных полей
Александр МАТВЕИЧЕВ
30
не давали, картошки едва хватало самим людям на еду. И мама с
сестрой мучились дилеммой: то ли зарезать корову, то ли продать
за бесценок?..
В дом приходили, по одному и вдвоём, незнакомые дяди и
тёти. Вскоре продали Пестравку какому-то татарину из соседнего
аула – так потом говорила мне мама. А молоко для Шурки, меня
то есть, мама какое-то время покупала по соседству на учитель-
скую сестрину зарплату.
Свои слёзы, когда Пестравку уводили со двора, помню, как и
её невыносимый надрывный голодный рёв из хлева, пробивав-
ший промёрзшие бревенчатые стены избы днём и ночью.
Но без животины мы перебивались недолго: весной мама
вместо коровы купила козу, наверняка на деньги, полученные за
корову. И с той поры, пока мы пребывали в весях, меня налива-
ло богатырской силой пенное и пахучее целебное козье молоко.
Знать, недаром я появился на свет в год Огненного Петуха, под
знаком Козерога, и он послал мне в кормилицы свою сестрёнку –
козу Маньку.
* * *
У сестры Наташи характер от природы выдался неугомонный.
Дома её помню слабо: она убегала к своим ученикам в школу,
когда я спал, и возвращалась поздно – тогда я уже видел сны на
тёплой русской печи.
Не знаю, было ли это физическое явление или тени предков
действительно навещают своё жилище из небытия, только навсег-
да в моей памяти осталось одно ранее утро. Просыпаюсь, откры-
ваю глаза и вижу: по комнате беззвучно плывут, перемещаясь из
угла в угол, прозрачные, как серый дымок, контуры высоких, до
потолка, людей в балахонах. Испуга не испытал, прикрыл веки,
поднял их – и уже долго следил за этим странным хороводом.
А через несколько лет, уже шестилетним, проснулся в избушке
на пасеке и увидел такие же тени, только намного больше, – за
окошком, на поляне с ульями, на фоне липового леса.
Однако я что-то не о том…
31
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
Наташа приносила домой газеты – читала и оставляла их на
растопку. Мама мне иногда читала что-то из «Пионерской прав-
ды». Напомню: шла зима 1937 года, близилось 10 февраля – сто
лет со дня смерти Александра Сергеевича Пушкина. В «Пио-
нерке», разумеется, печатались его стихи, и мама, подобно пуш-
кинской няне, ласкала мой слух его рифмами. А потом Наташа
принесла большущую книгу, изданную к столетию писателя, с
полным собранием его сочинений и с картинками. И мне легко
представить, как я приставал к маме и сестре, чтобы они читали
и объясняли мне, уже четырёхлетнему, что изображают картинки.
Врезалась траурной окантовкой полоса «Пионерской правды»
с большим снимком усатого человека в гробу. Вряд ли я тогда
мог выговорить его фамилию: Орджоникидзе. А сестра, ставшая
большевичкой в восемнадцать лет, плакала и причитала: «Серго
умер… Серго… Как же теперь без него?» И только много лет спу-
стя – после разоблачения культа Сталина Хрущёвым – страна уз-
нала, что нарком тяжёлой промышленности Григорий Орджони-
кидзе застрелился 18 февраля 1937 года. А по собственной воле
или по повелению его друга и соратника Сталина, с подпольной
кличкой Коба, – навеки останется тайной.
* * *
В своей младенческой беспечности я и не подозревал, что пе-
реживал самую жуткую годину в истории России. Ведь уже на
четвёртый день моей явки из материнского чрева в Букенях резо-
люцией объединённого пленума ЦК и ЦКК ВКП (б) было объяв-
лено об очередной чистке партии и об антипартийной группиров-
ке Эйсмонта, Толмачёва, Смирнова А. П. и др.
И снова, на восьмидесятом году моей жизни, объявлена чистка
рядов другой чиновничьей правящей партии – «Единая Россия»:
от проходимцев, карьеристов, коррупционеров-взяточников, не-
истребимых, как лобковые вши. А может, заодно и от оппорту-
нистов всех мастей. Впрочем, если верить прессе и Интернету,
многие сами спрыгнули с единого поезда, несущего Русь, как не-
утомимая тройка, в никуда.
Александр МАТВЕИЧЕВ
32
Гнобят несогласных с политикой и легитимностью нынешних
властителей России: Удальцова, Навального, Немцова, неугомон-
ную бунтарку Ксению Собчак. В квартире последней завалялось
много инвалютного и рублёвого «бабла». Об этом пронюхали везде-
сущие чекисты, и теперь их раздирает любопытство о происхожде-
нии этих «бабок». А сегодня Ксения рвётся в президентши России.
Что будет этим и другим смутьянам, мешающим строить
счастливое будущее россиян во враждебном окружении западно-
го мира, время покажет. Ведь за свою жизнь я с моими соотече-
ственниками подвергался экспериментам и питанию их «экскре-
ментами» от десятков съездов, конференций, пленумов РСДРП,
РКП (б), ВКП (б) и КПСС. А ныне – и от тусовок единолично
правящей ЕР, под «одобрям-с» марионеточного парламента.
А с Эйсмонтом и другими, создавшими подпольную фракци-
онную группу, пленум, возглавляемый Сталиным, поступил стро-
го, но справедливо: «…как разложившихся и переродившихся
антисоветских людей, пытавшихся организовать борьбу против
партии и партийного руководства», из партии исключить. А чле-
нов ЦК тт. Томского и Рыкова и кандидата в члены ЦК т. Шмидта
предупредить, «что при продолжении их нынешнего поведения к
ним будут применены суровые меры партийных взысканий».
История повторяется: в двадцатых – тридцатых годах рево-
люция пожрала своих сынов – «ленинскую гвардию», а после
двухтысячного с политической сцены исчезли, «понимашь ли»,
птенцы «ельцинского гнезда». Слава Богу, во втором случае – без
посадок, громких процессов и расстрелов. Разве что неугодные
режиму укрылись с капиталами в Лондоне и других местах. Как
это было с «рыцарем революции» Львом Давидовичем Троц-
ким-Бронштейном, а нынче – с Михаилом Абрамовичем Березов-
ским. Не залупались бы они перед вышестоящими, исполняли бы
их ЦУ или «положили» бы на политику и писали бы книжки про
перманентную революцию, теорию принятия решений или тео-
рии моделирования – и не сослали бы их в загранку, и не получа-
ли бы по макушке ледорубом…
То ли дело Абрамовичи! В политику не лезут. Рубят «бабки»,
живут в своё удовольствие! Один, поиграв в чукотские губернато-
33
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
ры, коллекционирует яхты, дворцы, футбольные команды. А двое
братцев Абрамовичей, «кинув» Красноярские авиалинии и выйдя
сухими и чистенькими из грязной банкротной лужи, обрели мил-
лиарды и снова при делах. Бывший губернатор Красноярского
края закопал миллиарды в недра под Красноярском и строитель-
ство международного авиахаба и перебрался в Белый дом под
крылышко нашего премьера. Накрылись медным тазом-хапом и
метро, небеса для полётов через Северный Полюс в Америку.
6. В омарском детсаду появился «крутой мэн»
Судя по всему, большевистская активность моей старшей се-
стры Наталии на ниве просвещения стала приносить свои плоды.
А то зачем бы её по окончании учебного года в секинесской шко-
ле вдруг перевели завучем в Омару – в школу, где она училась до
поступления в Мамадышский педагогический техникум?..
Смутно помню переезд из Секинесей в Омару на подводе с
домашним скарбом. Осталось в душе чувство сочувствия к козе
Машке: она, бедная, трусила, тряся выменем, по пыли, привязан-
ная за рога к задку телеги.
В Омаре, как и в Секинесях, мы тоже поселились в пустовав-
шем до нас – возможно, разорённом Советами – кулацком доме.
Помню, как с его заколоченных окошек мужики топорами сби-
вали доски, а в самой избе было пусто, неуютно и влажно. Дом
покоился на высоком фундаменте, поэтому крыльцо было высо-
ким, и к сенной двери вела крутая лестница. Надворных постро-
ек уже не было – их растащили на дрова не репрессированные
бедняки, наслаждавшиеся свободой колхозных крепостных на
государственных нивах. По-моему, с крыльца открывался вид на
огород, а за ним протекала речка, скрытая росшим по берегам гу-
стым тальником.
Сразу же по приезде в Омару мама стала работать в колхозе,
а меня устроили в ясли. Они находились в длинном деревянном
доме за просторным пустырём. Мама выводила меня за ворота, и
я бежал по лужайке во всём новеньком – рубашке, штанишках на
лямочке, носочках и сандаликах. Весь этот «прикид» привёз мне
Александр МАТВЕИЧЕВ
34
в подарок из Мамадыша брат Кирилл, уже взрослый, восемнадца-
тилетний. Он надолго исчезал из нашей жизни, и на мои вопросы,
где он, мама и сестра давали какие-то разноречивые ответы.
И только в зрелом возрасте я узнал, что Кирилл два или три
года проходил школу возмужания в колонии для малолетних пре-
ступников. Не за воровство, а за непослушание и драчливость.
После того как Кирилл, катаясь по молодому волжскому льду на
коньках, провалился и угодил в ледяную воду, его тётка Лукерья
Ивановна, мамина сестра, определила племяша «по блату» в это
не богоугодное заведение – вроде описанного Л. Пантелеевым
в его книге «Республика ШКИД». Хотя Лукерья сама вызвалась
взять над ним попечительство и увезла с собой в Казань в уго-
ду своей няньке – так она называла мою маму, поскольку после
рождения Лукерьи родители оторвали Дуню, мою маму, тогда де-
вятилетнюю девочку, от школы и на несколько лет превратили в
няньку. Поэтому мама так и осталась с одним классом церков-
но-приходской школы.
Зато Луша и семилетку закончила, и ещё что-то, стала актив-
ной комсомолкой, потом большевичкой и работала в типографии
какой-то казанской газеты. А в свободное от работы и партийных
поручений время забеременела от некоего Ивана, ответственно-
го работника какого-то большевистского аппарата. И в тридцать
первом году произвела на свет мою двоюродную сестрёнку Веру.
Аппаратчик, думаю, Веруську дочкой не признал, а Лукерья на
этом, возможно, и не настаивала. Во всяком случае, Вера своего
родителя-нелегала ни разу не видела и не разыскивала, посколь-
ку, кроме его имени (да и такое ли оно было?), другими данными
не располагала. Как и алиментами…
А выхода на свободу из колонии брата моего, по словам мамы
и Наташи, Лукерья Ивановна весьма страшилась: вдруг засадит
ей под сердце финский нож?!
Так вот Кирилл вновь появился в моей жизни. И не просто, а
с вышеназванным подарком. Да ещё и на велосипеде!.. Услышав
мою жалобу на мальчишек и девчонок, обижающих меня, он дал
радикальный совет, как постоять за себя. А характер у меня был
поначалу мягкий, покладистый. Мама рассказывала, что меня не-
35
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
знакомые принимали за белокурую девочку с большими голубы-
ми глазами. А если захожие нищие поднимали на руки, я осыпал
их поцелуями.
Но душа – при контакте со злом – ожесточается. И когда на
следующей после братского инструктажа прогулке детсадовцев
на залитой солнцем лужайке, примыкающей к садику и нашему
дому, меня снова начали травить оборзевшие пигмеи-омарцы,
агрессия вспыхнула во мне жаждой мести. Не помню, как в моих
руках оказалась сухая ивовая веха. Размахивая ею, будто метлой,
я бесстрашно ринулся в атаку на толпу обидчиков. Вряд ли уда-
лось кого-то угостить этим оружием устрашения, но победа оста-
лась за мной – полная и окончательная.
Только администрация детсада не поняла этого смелого по-
ступка, приказав, чтобы агрессор немедленно отправился домой,
а на следующее утро явился на смену с кем-то из взрослых. Со-
проводил меня брат Кирилл – невысокий, но сильный и строгий,
с тонкогубым лицом и чёрными, навыкате, как у цыгана, глазами,
недавний воспитанник детской трудовой колонии.
По поводу данного визита никакого официального пресс-ре-
лиза или коммюнике история не сохранила. Однако результат
оказался благотворным: в дальнейшем никаких конфликтов с об-
щественностью названного детского учреждения у меня не воз-
никало – ни с детьми, ни со взрослыми…
А брата моего обстоятельства заставили скоро покинуть Ома-
ру и вернуться на пристань Вандовка – там он работал кем-то на
неизвестной мне должности.
* * *
Впрочем, вскоре и мои визиты в детсад навсегда прекратились:
тяжёлая болезнь приковала «маленького принца» к постели. Не-
выносимая головная боль, жар, похожий на горячку, покраснев-
шая и вспухшая слева, ниже челюсти, шея больше всего напугали
не меня, а маму. Вряд ли в Омаре имелась больница. В лучшем
случае – фельдшерский пункт. А может, как и в родных Букенях,
– многовековая знахарская «служба». Во всяком случае, болезнь
Александр МАТВЕИЧЕВ
36
как-то заглушили: температуру сбили, опухоль какими-то травя-
ными компрессами уменьшили.
Зато период реабилитации мне запомнился больше всего сво-
им тёплым покоем. Чувственная память подсказывает, что лежал
я на постели в сенях. Днём – при открытой двери: из солнечно-
го прямоугольника слышалось птичье чириканье или квохтанье
куриц и строгое «кукареку» их полководца. А мама и Наталия
поили меня горячим молоком с маслом и мёдом, и у постели, на
табуретке, постоянно находилась тарелка с мятными пряниками
и печеньем: ешь – не хочу!..
Такое не забывается, если этого раньше никогда не было…
А когда я почти выздоровел, к воротам подкатил тарантас, и
мама и сестра сказали, что уезжают по делам до завтра в Мама-
дыш. Я умолял их взять меня с собой, плакал, топал ногами на
крыльце, выбежал следом за ворота, едва ли не бросался под колё-
са тарантаса, но кучер дёрнул поводьями, лошадь рванула с места,
они, взметнув с дороги клуб пыли, уехали. А через какое-то время
– с крыльца, за огородом и рекой, – видел, обливаясь слезами, как
лошадь уносила тарантас с мамой и Наташей к вершине холма, и
они скрылись в солнечном мареве, как казалось мне, навсегда…
Но навсегда осталась только испытанная мной безутешная
боль расставания и бесконечное чувство жестоко покинутого не-
счастного существа самыми родными людьми. Чувство, которое
воскресло во мне и сейчас, когда тронул струны памяти и когда
они, мама и Наташа, безвозвратно растаяли в прошлом. А до во-
ображаемой встречи с ними остаётся так мало лет или дней…
Тогда они, конечно, вернулись в Омару и сказали, что мама и я
снова будем жить в Букенях, а Наташа уезжает в Мамадыш – при-
нимать школу-семилетку как её директриса.
* * *
Да и что значили все эти детали моей биографии на фоне со-
бытий тридцать седьмого года в стране победившего социализма,
сокрытой от загнивающего мира капитализма железным занаве-
сом?..
37
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
В этом году, без моего ведома, Сталин понизил в должности
маршала Тухачевского с первого зама наркома обороны СССР. И
на короткий срок отослал из Москвы командующим Приволж-
ским военным округом. На территории коего, замечу, находились
милые моему сердцу Букени, Секинеси, Омара и их столица –
Мамадыш. И с ними, и с их обитателями ничего не случилось,
когда героя Гражданской войны Тухачевского, военного теоре-
тика-стратега и коллекционера раритетных скрипок, травившего
газами взбунтовавшихся тамбовских крестьян, объявили немец-
ким шпионом. И, с благословения товарища Сталина, в том же
тридцать седьмом году сорокачетырёхлетнего маршала расстре-
ляли – за компанию со многими его боевыми соратниками. Ясно,
что при полном одобрении советским народом справедливого
возмездия изменникам за их коварные планы. Включая и горячие
аплодисменты моих земляков, влюблённых в советскую власть, –
колхозников Букеней, Секинеси и Омары.
Оказывается, в конце нашей зимовки в Секинеси – с 23 фев-
раля по 5 марта 1937 года – Сталин со своей бандой собрали про-
клятый мировой историей пленум ЦК ВКП (б) – стартовый сиг-
нал для развязывания в стране Большого террора, длившегося до
ноября 1939 года.
В этой кровавой реке двадцать семь месяцев жертвенной маля-
вочкой бултыхалось и моё голодное тельце. Однако меня-то мож-
но отнести к числу тех, кто благодарил за наше счастливое дет-
ство товарища Сталина, с плакатов ухмылявшегося нам в жёсткие
усы, с дочкой Светланой на руках. Ведь я, пусть и голодный и
вшивый, оставался не репрессированным, с мамочкой в колхо-
зе – советской разновидности рабства «свободного труда». Тогда
как иезуитское постановление ЦК ВКП(б) от 5 июля 1937 года
диктовало «установить впредь порядок, по которому все жёны
изобличённых изменников родины, правотроцкистских шпионов
подлежат заключению в лагеря не менее как на 5–8 лет». А «всех
оставшихся после осуждения детей взять на государственное
обеспечение». И «предложить Наркомвнуделу разместить детей
в существующей сети детских домов и закрытых интернатах нар-
компросов республик».
Александр МАТВЕИЧЕВ
38
В развитие этого постановления ЦК 15 августа тридцать седь-
мого года НКВД издало приказ № 00486 «Об операции по ре-
прессированию жён и детей изменников родины». И в стране к
архипелагу врагов народа добавился архипелаг женских лагерей
изменников родины и детских домов НКВД.
От одних этих аббревиатур – ЦК, ВКП (б), Наркомвнудел,
НКВД, то и дело появлявшихся и появляющихся, как из ящика
Пандоры, до сих пор, – у меня подступает тошнота: ничего до-
брого для человека они не содержат. Напротив: власть имущие
делают всё, чтобы унизить и убить в человеке Человека. Лишить
его внутренней и внешней свободы, обобрать, запугать…
А в тридцать седьмом – тридцать восьмом годах, когда я только что
узнал, что на моих руках десять пальчиков, в стране было осуждено 1
344 923 «врага народа». Из них получили пули в грудь или в затылок
681 692 человека – более чем каждый второй. И всё это ради одного
человека, на благо одного людоеда – любимого товарища Сталина.
Ведь многие убийцы – исполнители его воли – сами были, по его вы-
ражению, им же «выкорчеваны и разгромлены». Те же наркомы Ген-
рих Ягода или Николай Ежов с их сворой мастеров заплечных дел…
Так, вскоре после того злосчастного февральско-мартовского
пленума тридцать седьмого года из семидесяти двух ораторов
пятьдесят два были пущены в расход. А ведь они и речами, и го-
лосованием поддержали мудрое предложение товарища Сталина:
находить, разоблачать и уничтожать «врагов народа» и «антисо-
ветские элементы» без суда и следствия. По спискам преслову-
тых «троек» согласно разнарядкам ЦК, часто – без предъявления
обвинения: «ты виноват уж тем, что хочется мне кушать»…
Через десять дней после пленума, 15 марта, «пал жертвой в
борьбе роковой» верный ленинец, член Политбюро и Коминтер-
на, редактор газеты «Известия» Николай Бухарин. В мае того же
года, всего за полмесяца, были арестованы и расстреляны – на
радость фюреру и авторам плана «Барбаросса» – представители
высшего командования Красной Армии: Тухачевский, Якир, Убо-
ревич и многие другие. Под эту же гребёнку угодил и недавний
нарком НКВД СССР Генрих Ягода, ярый исполнитель воли Ста-
лина по уничтожению российского населения.
39
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
В родных мне Татарстане и Красноярском крае сталинская бе-
совщина тоже устроила кровавую баню. Об этом начну с частных
примеров из моей жизни.
Рекомендации для вступления в Союз российских писателей
мне дали казанские татары, сыновья «врагов народа», писавшие
на русском, а ныне, к глубокому прискорбию, ушедшие из жизни
ненасильственным путём. Оба остаются широко известными в
Татарстане мастерами русского слова. Они оставили после себя
не только книги, но и своих талантливых учеников. Это мой друг
со студенческих лет, прозаик Диас Валеев. С ним мы в 1957 году
начинали поход в писательство студентами – в литературном объ-
единении при Доме-музее М. Горького. И второй мой «поручи-
тель» – поэт Виль Мустафин, щедро одарённый природой мате-
матик, музыкант с прекрасным слухом и голосом; его настойчиво
приглашали учиться в консерватории. Оба окончили Казанский
университет: Диас как геолог, а Виль – физмат.
Отец Диаса, Назих Гарипович Валеев, в тридцатые годы работал
первым секретарём ВКП (б) Алькеевского района Татарии. По лож-
ному доносу, ещё до начала Большого террора, угодил в застенки ка-
занской Лубянки, около года подвергался изощрённым чекистским
пыткам, но не подписал ни одной бумаги, по суду был освобождён,
ему вернули партбилет, но на прежнюю работу его не восстанови-
ли. Зато, слава Аллаху, никто из его родственников не пострадал…
Мне нередко доводилось заходить к Валеевым и видеться с ро-
дителями после заседаний литературного объединения или после
посещения театра на пару с Диасом. Назих Гарипович производил
впечатление человека замкнутого и много пережившего, как мне
думалось, на войне. Однако он на фронте не был – скорее всего, по
здоровью, оставленному в заключении. О прошлом отца Диас мне
не рассказывал даже тогда, в пору хрущёвской оттепели. И лишь
в перестроечные годы, будучи известным драматургом, заслужен-
ным деятелем искусств России и Татарстана, он написал об аресте
и пытках отца в одной из своих тридцати книг. В частности, о ха-
рактере Назиха Гариповича можно судить по его поведению после
оправдательного приговора. Он целый день отказывался покинуть
тюремную камеру из принципа: пусть ему вернут увесистые руч-
Александр МАТВЕИЧЕВ
40
ные часы Кировского завода! Их у него отобрали при аресте и за-
несли в опись реквизированных вещей. А когда «бочата» всё-таки
разыскали и отдали, Назих Гарипович ударил следователя-мучи-
теля по лицу и вышел на волю непобеждённым.
Таким же, замечу, «упёртым» был и его сын Диас. За его ста-
тьи и выступления на митингах, по радио, телевидению и на со-
браниях ему четырежды угрожали смертью. Чекисты тайно унич-
тожили его писательский архив. А он становился только упорней
в борьбе за правду и справедливость…
Более жестоко судьба покарала отца Виля Мустафина – вид-
ного татарского языковеда и журналиста Салаха Атнагулова,
арестованного в 1936 году. После имитации суда его расстреляли
вместе с другими тридцатью видными представителями татар-
ской культуры, членами некой «контрреволюционной троцкист-
ско-националистической организации».
В августе этого же года в Казани начались аресты жён и детей
«врагов народа», и мать троих детей Салах Атнагулова оказалась в
Гулаге. Детей от отправки в детдома или «закрытые интернаты нар-
компроса республики» спас Сулейман Мустафин – дед ребятишек
по материнской линии. Он экстренно оформил на себя попечитель-
ство, записав внуков на свою фамилию. А воспитывала сирот мно-
гие годы его дочь – Хадича Мустафина, сестра загубленной матери.
Вы наших отцов расстреливали…
А утром мам
Увозили растерянных
Да на свидание к отцам.
Доброта!..
Ваша доброта!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вы наших отцов расстреливали,
В тюрьмы вминали мам…
А утром – прямо с постели –
Нас да по детдомам…
Виль Мустафин, «Ваша доброта», 1963
41
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
Виль дал мне рекомендацию в Союз российских писателей
(СРП) с подачи Диаса Валеева, не зная меня лично – только по
двум моим книгам прозы и стихов и газетным публикациям. Тог-
да он был председателем Казанской городской организации СРП.
После собрания, где меня признали достойным, он сам съездил
в Москву, в центральное правление СРП, и выслал членский би-
лет как подарок к моей юбилейной дате. До конца 2007 года – до
регистрации в Красноярском отделении СРП – я так и состоял в
руководимой им писательской ячейке.
А друзьями мы стали с нашей первой встречи – летом 2003
года, в Казани. Втроём сидели у Валеевых и пили: Диас – чай, а
мы с Вилем – коньяк. Говорили о разном, но больше, конечно, о
литературе. А потом – об Иисусе Христе. Оказалось, что Виль,
как и я, христианин. Пришёл к Христу постепенно – после изуче-
ния постулатов других мировых и национальных религий. И, как
это с ним бывало в отношении к другим его страстям, уверовал в
Спасителя беззаветно.
В 2006-м, 7 января, в Рождество, я появился в Казани, зашёл к
нему и его любимой жене Галине Михайловне Килеевой. После
обеда, устроенного хозяевами по рождественскому обычаю, Виль
предложил мне пойти по морозной Казани в восстановленную
недавно церковь на вечернюю службу. В немноголюдном храме
Параскевы Пятницы я про себя удивлялся, насколько глубоко он
знал и молитвы, и церковный обряд… Посещение этой восста-
новленной незадолго до того церкви запомнилось мне и потому,
что я семь лет видел её вершину со сбитым крестом из окон суво-
ровского училища. В дни увольнений в город нередко проходил
мимо, задаваясь вопросом: что же творилось в этой запустелой
башне с растущими на её карнизах кустами берёзы?..
Нашлась у нас с Вилем ещё одна общая точка соприкоснове-
ния – Казанский авиационный институт. Виль Мустафин в КАИ
преподавал высшую математику. А я, успешно проучившись на
радиофакультете пять семестров, был из престижного в те вре-
мена вуза изгнан за развод с первой женой, чтобы, окончив че-
рез три года вечерний Красноярский политех, остаться навсегда
красноярцем…
Александр МАТВЕИЧЕВ
42
В целом же мой родной Татарстан интенсивным репрессиям
начал подвергаться, когда мне не было и полутора лет, – с июня
тридцать четвёртого. И всё потому, что 1 декабря этого года в Пи-
тере, в Смольном, был застрелен Сергей Киров. Этому убийству
приписывают инициацию Большого террора. Эскалация насилия
стремительно нарастала. Если в тридцать четвёртом решениями
«троек» в республике было репрессировано 264 человека и ни-
кого не расстреляли, то в следующем году арестовали уже более
двух тысяч, из них одиннадцать «врагов народа» пустили на рас-
пыл. А в тридцать седьмом осудили около шести тысяч людей, из
них к расстрелу приговорили почти 2300 человек.
В конце августа 1937-го по Казани прокатилось цунами аре-
стов жён и детей «изменников Родины». Жён без промедления
отправляли в тюрьмы и лагеря. А детей первоначально содержа-
ли в колонии-приёмнике в Троицком лесу на окраине Казани, до
отправки по приютам в разные регионы страны. И сколько ребят
поумирало в ходе этих манипуляций самой гуманной власти, на-
всегда стало тайной.
А в моём Красноярском крае тех лет, и без того, как новогод-
няя ёлка, усыпанном плодами Гулага – зэковскими лагерями – от
Таймыра и Норильска на севере до Абакана и всей Хакасии на
юге, при мизерной плотности населения, за год Большого террора
расстреляно 12 603 человека – «шпионов» и «врагов народа». В
Хакасии, например, каждый третий большевик был большевика-
ми же расстрелян в назидание оставшимся в живых: бей своих,
чтобы чужие боялись!..
Так выполнялось провидческое указание товарища Сталина:
«Сделаем из Сибири каторжной, кандальной – Сибирь советскую,
социалистическую!» В результате этого превращения каторжни-
ков во глубине сибирских руд оказалось на порядок выше, а ста-
линский хрен по горечи превзошёл царскую редьку многократно.
Через шесть лет после его смерти, уже при Хрущёве, мне дове-
лось этим превращением заниматься. Как и убедиться в том, как
социализм сталинского образца вдруг переродился в козью морду
непонятного строя – телегой без переда и зада, запряжённой и ко-
былой мордой к корме, но госустройства, безусловно, воровского.
43
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
Где каждый сто сороковой житель страны – за решёткой, а не-
учтённое стадо грабителей разных рангов – от укравших курицу
или козу до миллиардов долларов – на свободе…
* * *
Однако не стану забегать вперёд: ведь пока что я застрял в Бу-
кенях на первом десятилетии своего бытия под солнцем сталин-
ской конституции.
Интеллигенции, деятелям культуры от Советов тоже доста-
лось по полной. Мало того, что после Октябрьского переворота,
«красного террора» и Гражданской войны учёные, поэты, прозаи-
ки, музыканты, художники, актёры – цвет русской нации – если и
остались в живых, то убежали за границу. А оставшиеся в Совде-
пии умирали от голода, как Александр Блок, или были расстреля-
ны, как Николай Гумилёв. Остальных не принявших большевист-
ский режим Ленин насильственно выпроводил за рубеж. Десятки
тысяч священнослужителей были расстреляны или отправлены
умирать по Соловкам и другим гиблым местам. Храмы больше-
виками – после разграбления и надругательства – разрушались.
Или превращались в колонии для преступников или в склады и
амбары, как это было с церковью в селе Дигитли, где меня окре-
стили. Даже в средневековые времена инквизиции и охоты за
ведьмами такого мракобесия история не знала.
* * *
…Осажу себя на скаку. Как изящно – конечно, в рифму, – вы-
разился любимый поэт Сталина: хватит рыться в окаменевшем
историческом дерме! Это может не понравиться нынешним то-
варищам потомкам – коммунистам и «нашистам», боготворящим
вождя народов за победу над немецким фашизмом – зачастую
больше, чем своих предков – отцов и матерей, братьев и сестёр.
И прощающим ему смерть в войне миллионов соотечественни-
ков из-за его веры в «порядочность» Гитлера. И что уж совсем
на уровне маразма: уничтожение собственного народа в мирные
Александр МАТВЕИЧЕВ
44
годы в сталинском Гулаге. А теперь нас так же «разводит» об-
ласканная новой властью партноменклатура КПРФ.
Лучше уж мне в своих очках-велосипеде вернуться к букен-
ским колхозным будням неповторимого песенного времени, где
«человек проходит как хозяин необъятной родины своей». Имен-
но такую, кстати, кликуху – Хозяин! – заслужил среди партий-
но-хозяйственных боссов, по определению почившего безумцем
Ильича, «один замечательный грузин».
7. Букени. «Наша бедная лачужка
и печальна и темна…»
Да, такой показалась мне по возвращении в Букени наша изба
под соломенной шляпой в сравнении с кулацкими домами в Се-
кинесях и Омаре. У нас ни ограды, ни ворот, ни калитки во двор
и прежде не существовало – их мама сожгла ещё до моего рожде-
нья. Выходит, и двора как такового – тоже. За два года нашего
отсутствия на клочке земли, где двор когда-то имелся, а далее – на
огородике, вплоть до вишнёвого сада, пышным ковром разрос-
лись крапива, репейник, осот, полынь, конопля. Неповторимый
запах родного пристанища – как он сладок и приятен…
Однако да оберёг бы нас Бог от такой житухи!..
А мама между тем отвела в хлев козу и сбивала доски топором
и ломом с заколоченных горбылём окошек и с двери в сени. Рас-
пахнула и прихватила на ржавые крючья покосившиеся ставни,
открыв свету Божьему ослепшие очи нашей избы.
В сенях и в доме было пусто, сыро, пахло затхлостью и мы-
шами. А я воображал себя уже взрослым и помогал маме как мог.
Подтаскивал от крыльца в дом мелкие предметы – посуду, табу-
ретки, узлы с тряпками, тщетно шарил по углам, надеясь оты-
скать что-нибудь пригодное для игрушек...
И сразу же жизнь колхозная-навозная, крепостная углубилась
в тележную колею.
По утрам, вскоре после рассвета, раздавался громкий стук в
оконную раму, и бригадир кричал, чтобы мама отправлялась в
поле – на прополку, окучивание картошки и чего-то другого для
45
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
победы социализма-коммунизма. А я, заботливо укрытый тря-
пьем, продолжал спать. Проснувшись – находил на столе под
божницей кружку козьего молока с куском хлеба, если он был. А
не было – хрустел сухим, без начинки, сочнем или уминал вчераш-
нюю картошку в мундире. К голоду быстро привык, как и к мами-
ной фразе: «Больше, сынок, ничего нету, хоть шаром покати…»
После того как пару раз тонул, ранил ноги на плетнях и забо-
рах, мама стала закрывать меня на замок. Прибегала на несколько
минут в обед, чем-то кормила себя и меня – и снова я сидел под
замком. Три окна – два на улицу, одно в несуществующий двор –
не открывались. А форточек, по-моему, в окнах изб всей деревни
архитектурой не предусматривалось.
Случалось, что для побега на волю я переставлял с подоконни-
ка на стол или на лавку горшки с алоэ (его мама звала «алоем») и
геранью и ухитрялся с помощью стамески и молотка выставлять
раму целиком. Мои дружки – двое Колек, Ефремов и Шишкин,
– принимали её снаружи, я выныривал на завалинку, и рама воз-
вращалась на прежнее место. А дальше мы делали что приходило
на ум: убегали на Якинку купаться, играли в прятки в нашем саду,
искали, что бы съесть из зелени – дикой или домашней – в своих
или в чужих, прокрадываясь к грядкам по-пластунски, огородах.
Только скоро я простыл, угодив с Кольками на речке под хо-
лодный ливень, и омарская хворь вернулась ко мне с гораздо
большей силой. Боль от опухоли слева, под нижней челюстью,
была такой, что я не мог открыть рот. Лихорадка трясла до из-
неможения. У кого-то мама одолжила ртутный градусник и то и
дело мерила мне температуру и плакала вместе со мной. Каж-
дый день по вечерам в избе собирался консилиум в составе по-
витухи и гадалки Ени Карпиной, моей коки – крёстной матери, и
ещё кого-то. Везти в районную больницу, в Мамадыш, в летнее
время председатель колхоза подводу не давал. Правда, освобо-
ждение от работы на время моей болезни – с условием последу-
ющей отработки – мама получила и хлопотала около меня денно
и нощно.
Так бы и закончил я свой век молодым и красивым, на пятом
году крестьянской жизни. Если бы кто-то не подсказал спаси-
Александр МАТВЕИЧЕВ
46
тельный рецепт: компресс из свежесваренной конопляной каши.
Благо, с коноплёй у нас в деревне шла борьба как с непобедимым
сорняком: о наркомании, слава Богу, никто и не ведал. Конопля-
ных семян мама натолкла в ступе из травы, росшей вперемешку
с беленой у нас за хлевом. И в неограниченном количестве – на
соседнем заброшенном огороде высланных кулаков; их дом тоже
куда-то исчез – то ли на дрова разобрали, то ли для переноса и
сборку на новом месте.
Не помню, сколько раз мама привязывала мне завёрнутую в
коленкоровую тряпку, сладковато пахнущую конопляную массу
к нарыву на шее. Зато помню нестерпимую боль даже от лёгко-
го прикосновения к вздувшейся бугром гнойной шишке. От боли
я не мог ни есть, ни спать. Пока в одну из ночей, на рассвете,
нарыв не прорвался, и мама потихоньку не выдавила в блюдо
скопившуюся дрянь. А когда боль ушла и я, почувствовав резкое
улучшение, уснул, мама, следуя подсказкам знахарок, осторожно,
вязальной спицей, обеззараженной над стеклом зажжённой керо-
синовой лампы, вынула из открытой ранки ядро нарыва. И я был
мамой спасён ради долгого существования – то ли полезного, то
ли суетно-пустого, пусть рассудит Бог...
* * *
Поджидали меня и другие испытания. В какой последователь-
ности – точно не помню.
Бани у нас, как и ворот, не было: их древесину по нужде изве-
ли, задолго до меня, на отопление. Бывало, что Костровы, по-у-
личному – Лёвины, семья Ильи, маминого двоюродного брата,
приглашали нас помыться в баньке по-чёрному на берегу Дигит-
линки. А в тот летний денёк маме вздумалось помыть меня в до-
машних условиях. Нагрела в печи большой чугун воды, вылила
кипяток в таз и пошла в сени с ковшом к баку – зачерпнуть хо-
лодной водицы и довести до кондиции воду в тазу. Я дожидаться
не стал – ступил голой ногой в кипяток. И потом маме пришлось
долго лечить мою ступню с облупленной до мяса кожей заим-
ствованным у кого-то гусиным салом. Зажило как на собаке.
47
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
Ещё тяжелее обошёлся мне, казалось бы, испытанный не раз
трюк с извлечением оконной рамы. Только после прогулки осенним
холодным днём на воле с дружками я сильно простыл, заработал
фурункулёз. Вскоре долгое время не мог сесть и уютно лежать: чи-
рьи усыпали самые чувствительные места моего исхудалого тельца.
А зимой нас с мамой испытывала на прочность чесотка в со-
четании со вшами. Лечились пахнущей тухлой рыбой мазью на
основе ихтиола – маслообразного продукта перегонки смолистых
горных пород, содержащих остатки ископаемых рыб. Этими ис-
копаемыми пропахла вся наша пещера и застеленная тряпьём
постель. А вши и гниды – верные и неизменные спутники нище-
ты – стали привычными и почти родными. Хотя мама, при моём
посильном участии, и сражалась с паразитами всеми доступны-
ми ей средствами – от окрашенных кровью ногтей до прожарива-
ния и ошпаривания одежды по ночам. Поскольку на день замены
другой одежки в нашем гардеробе не было. Однако борьба была
неравной, поскольку имя этим паразитам – легион. Мелкие кро-
вососущие насекомые были неистребимы и размножались с су-
персветовой скоростью…
Понимаю, как вам противно это читать, а мне – желчно пропу-
скать через себя бессчётное число раз. Но так оно было в той бу-
кенской избушке, в то приснопамятное время. Как и в миллионах
ей подобных изб, и с миллионами таких же беспаспортных, ли-
шённых гражданства в своей стране колхозникам. Где, как, пощи-
пывая двухструнную тихоню-домбру, завывал на тюркско-кып-
чакском – казахском – языке акын Джамбул Джабаев: «От жизни
счастливой рождаются дети – самые радостные на свете».
* * *
Да я и не переставал радоваться, наивно думая, что вши и дети
– близнецы-братья. И кто, мол, матери-истории более ценен? Зато
и постиг весёлую истину: жизнь и поэзия – одно!..
Ведь был же у нас сад, заведённый моим дедом-мечтателем –
с двенадцатью яблонями разных сортов, вишнёвыми зарослями
вместо ограды, с малинником, кустами крыжовника и смороди-
Александр МАТВЕИЧЕВ
48
ны. Большая часть ягод и фруктов мной и моими дружками Коль-
ками – Ефремовым и Шишкиным – съедалась в недозрелом виде,
в приправе из дикорастущих трав на лугах, в оврагах, в зарослях
на берегах рек. Разоряли мы и птичьи гнёзда, чтобы побаловать
себя яйцами всмятку. Ухитрялись ловить мальков бреднями из
тряпок, нанизывать их на прутики и, подпалив на костре, насла-
ждаться крохотным деликатесом.
Бывало, что в весеннее половодье мельничную плотину на
Якинке размывало, и у колхоза не хватало сил и средств на её
восстановление. Обе реки становились мелкими настолько, что
во многих местах их переходили вброд даже дети. Я едва не стал
жертвой этой иллюзии: вздумал в одиночку зачем-то прогуляться
с нашего левого на правый берег. Где-то на середине бурливого
потока канул под воду – в центр песчаной воронки. С отчаянием
утопающего затрепыхал ручонками, пытаясь лопастями ножных
пальцев оттолкнуться от дна. Песок ускользал из-под них, голова
моя, как поплавок удочки, показывалась на поверхности, и я с
надеждой на спасение видел на мгновение двух женщин у уреза
воды. Увы, на крик не хватало ни времени, ни сил! Они увидели
меня только тогда, когда я, изрядно нахлебавшись водички, уже
выбрался из воронки и встал на твёрдое дно. С визгом кинулись
ко мне, на бегу подбирая подолы, и вынесли на берег. И потом
при мне хвастались маме, что спасли непутёвого сыночка... Да и
Бог с ними! Зато, по-моему, с этого дня, на зависть сверстникам,
я стал плавать «по-собачьи» – грести руками и болтать ногами,
выплёскивая букеты брызг.
Мой авторитет в глазах сверстников укрепился ещё больше,
когда с чердака нашей избы мы с Колькой Ефремовым упёрли на
Дигитлинку долблёное корыто, и я стал на нём плавать, как на
ялике. Сначала грёб руками, а потом выстрогал из досок лопаточ-
ки и воображал, что плаваю по Каме на пароходе.
Белые пароходы и буксиры с баржами я видел, когда изредка
бывал с мамой на пристани в Вандовке, пока брат Кирилл рабо-
тал там кем-то в «Заготзерне». А когда его обвинили родители
непутёвой девахи в том, что она понесла от него мальчика, Ки-
рилл перебрался в Мамадыш – тренером или инструктором в
49
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
школе Осоавиахима (Общества содействия обороне, авиацион-
ному и химическому строительству). Мама мне, уже взрослому,
рассказала, что на суде выплату алиментов брату не присудили,
поскольку девица, как подтвердили свидетели, перманентно не
отказывала в приятном общении многим трудящимся Вандовки.
И посему чьё-либо отцовство установить, при тогдашнем состоя-
нии медицины, не представлялось возможным.
* * *
С Дигитлинкой связано и другое, сугубо материальное воспо-
минание.
В избе нашей летом, пока не появлялось в огороде что-то из
овощей, для питания резервировались «вошь на аркане да бло-
ха на цепи». Разве что мама, убегая утром на колхозную каторгу,
оставляла мне на столе, под божницей, чашку козьего молока и
ломтик хлеба или кусок сочня. А когда появлялась с поля, тяжело
дыша, в поту, в обеденный перерыв, мы, если была вёдренная по-
года, хватали сак и ботало и бежали на реку. Это в те годы, когда
мельничная запруда весной прорывалась льдом в половодье.
Сак из суровой нитки, с мелкой ячеёй, ещё мальчишкой связал
Кирилл; ботало – длинный шест с надетой на толстый конец, как
молоток, плашкой – тоже смастерил он.
Мы спускались в воду, и мама показывала мне, куда подсовы-
вать плотно к берегу ивовый обод сака, а сама, поднимая пену и
брызги боталом, гнала невидимых лещей, ершей, плотву, песка-
рей, гольцов в сетку сака. Как правило, пойманного на уху, если
были картошка, лук и соль, хватало. А при отсутствии назван-
ных ингредиентов рыбу жарили в огороде – в чугунной сковоро-
де, установленной на жестяной таганок, с топливом из чурок или
щепок. И получался царский обед…
* * *
Доставляли радость и домашние птицы, и животные: коза
Машка, собака Султан, курицы, козлята.
Александр МАТВЕИЧЕВ
50
А одно лето мама каким-то образом – наверное, на алименты
– приобрела поросёнка, назвав его Зюркой. В стадо Зюрку не го-
няли – нечем было платить пастуху. Присмотр за ним мама пору-
чила мне. Приехавшие в отпуск сёстры – Наташа и Мария – едва
не умерли со смеху, когда увидели, что Зюрка ворвался в избу и
улёгся рядом со мной ночевать на подстилку, постланную мамой
нам обоим на полу. А днём он бегал за мной повсюду, как собака,
так что видавшие виды деревенские приходили убедиться, что у
Федотовых завелось неведомое чудо.
В порядке самокритики: может, от Зюрки мне досталось свин-
ство, которого он не совершал, оставив его мне в наследство…
Зато какое горе испытал я осенью, когда мама позвала дядю
Илю (так я называл Илью – её двоюродного брата) с большим но-
жом. И дядя Иля зарезал Зюрку, своим визгом молившего меня о
спасении, в нашем хлеву с большой дырой в стрехе – соломенной
крыше. Его кончина стала для меня страшным потрясением. Дня
два я отказывался прикасаться к Зюркиному мясу и грубил маме
на её ласковые уговоры поесть.
А вот рубить головы курам и петуху я вызвался сам. Мама
держала птицу за лапки и вытягивала за голову ей шею на уров-
не чурбана. И я, пяти- или шестилетний, исполнял роль палача:
мама сжимала лапы бьющейся телом птицы левой рукой, а правой
рукой растягивала до отказа шею жертвы, положенную на плаху.
После чего я, тихим взмахом поднимая тупой колун, опускал его
зазубренное лезвие на покрытую пером и пухом выю жертвы. Из-
за нехватки сил и мастерства мне приходилось повторять эту бо-
лезненную для всех операцию несколько раз. Немудрено, что как-
то раз крупный агрессивный петух в процессе казни вырвался из
маминых рук и, хлопая крыльями, уже лишенным головы чудом
улетел в вишнёвые заросли нашего сада.
Любимых мною козлят по осени ждала та же участь, что и
Зюрку, и я проливал крокодиловы слёзы по безвременной кон-
чине невинно убиенных. Сначала наотрез отказывался от мяса, а
через пару дней голодовки уминал козлятинку с печальным удо-
вольствием.
51
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
2-ое десятилетие: 1943–1953
КАДЕТ – ЮНКЕР – ОФИЦЕР
1. Год 1943-й. Брат убит под Орлом
Страдания ведут человека к совершенству.
Антон Чехов
После наступления сорок третьего года моей сестре Наташе
вздумалось отправить Веруську на зимние каникулы в гости – в
семью какого-то хлебосольного председателя колхоза. Хаю, пят-
надцатилетнему сыну райкомовского конюха, отец поручил до-
ставить девочку на санях в деревню, километрах в четырнадцати
от Мамадыша, и возвратиться в тот же день.
Хай (мальчишки часто дразнили угрюмого подростка, плохо
говорившего по-русски, меняя для забавы гласную «а» в его име-
ни на другую) запряг лошадку, Серого, в лёгкие сани, и я на них
зарылся в сено – проводить сестрёнку до окраины города. Пого-
да была ясная, безветренная, для января тёплая – всего градусов
десять мороза. За городом мне не захотелось расставаться с Ве-
рой и Хаем, и я вызвался прокатиться за компанию до конечного
пункта и обратно. Они в тулупах, а я в своём ватном пальтишке
и валенках. С большим опозданием пришлось пожалеть о своём
легкомыслии: чтобы согреться, мне периодически приходилось
бежать за санями по ускользающему из-под ног снегу. А потом
лезть к Веруське под тулуп. Только он до конца не запахивался, и
большая часть тела оставалась на холоде.
Где-то в середине пути распушила снежную замять пурга.
Дорога – этим маршрутом мы никогда не ездили – скрылась под
пухлым саваном, и мы сбились с трассы, несмотря на вешки, вот-
кнутые в снег с правой стороны в качестве ориентиров.
Бес, по Пушкину, долго водил нас по сторонам пропавшей под
снегом дороги, наполняя нас паническим страхом окончатель-
но сбиться с пути, заблудиться в белой пурге и надвигающейся
Александр МАТВЕИЧЕВ
52
ночи. Обрадовались, когда в густых сумерках показалась с возвы-
шенности крохотная, с дюжину домов, деревенька, утонувшая в
сугробах. Спустились с горки, и лошадь, потеряв под копытами
твердь, затащила сани в глубокий снег, утонула в нём всем кру-
пом и стала судорожно биться передними ногами в белой каше,
задрав взнузданную морду в беспросветное, равнодушное к на-
шим страданиям небо.
Веруська, не покидая саней, уже давно плакала, укутавшись
в тулуп. Хай, увидев, что пасть Серого в крови, тоже заревел и
отказался от борьбы за существование. Я заорал, захлёбываясь
снежным ветром, чтобы он хлестал лошадь кнутом. А сам добрал-
ся ползком до её головы, повис на гужах. Мозоля окровавленные
губы перепуганного коня стальными удилами, мне каким-то чу-
дом удалось вывести подводу то ли на наст после недавней от-
тепели, то ли на дорогу под снегом. Во всяком случае, вскоре мы
оказались на деревенской улице и стали стучаться поочерёдно в
окна или ворота изб. Добрые люди пустили нас переночевать. И
мы сразу, не раздеваясь, улеглись на полу на одном тулупе, укры-
ваясь другим. Изба оказалась настолько бедной, что нам не пред-
ложили ни картошки, ни чая. А единственную комнату осветила
хозяйка в рваной телогрейке на пару минут коптящей лучиной.
Оказалось, что мы сбились с пути, приехали совсем в другую,
близкую к пункту нашего назначения, деревню.
Благо, следующее утро выдалось ясным и безветренным. Ло-
шадь отдохнула, съев всё сено из саней. Дорога в четыре киломе-
тра, подметённая ветром, до деревни председателя колхоза заняла
совсем мало времени. А день у гостеприимных хозяев прошёл
для нас как настоящий праздник – со щами, пирогами, плюшка-
ми, салом и солёными груздями, прикрытыми дубовыми листья-
ми в пузатой кадушке.
На обратном пути в Мамадыш я вспомнил: сегодня девятое
января – мой десятый день рождения!.. Которого могло бы и не
быть, если бы позавчера меня победил страх.
В городе сначала забежал домой к сестре. Она и дядя Ахмет
были на работе, а нянька возилась с больной племяшкой Свет-
кой. Я воспользовался этим моментом и отлил из пятилитро-
53
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
вой бутыли в кладовке чекушку водки-сырца с мамадышского
спиртзавода, потребляемой зятем с завидной регулярностью. А
вечером мы с Хаем отметили моё десятилетие в райкомовской
конюшне. Выпили сивушный напиток, закусывая оладьями, ис-
печёнными его аный – мамой – из муки, полученной из гнилой
картошки.
И как же качалась ночная улица с затемнёнными на случай
бомбёжки домами, когда я зигзагами плёлся домой! Во всё горло
распевая: «На позицию девушка провожала бойца!..»
А как меня, десятилетнего юбиляра, выворачивало наизнанку
весь остаток ночи, мне уже рассказала мама…
* * *
В начале весны сорок третьего года, когда мы с мамой спали
на печке, меня посетил вещий сон. В первые мгновения он вос-
принимался мной фрагментом чёрно-белого фильма. По засне-
женному полю, сквозь разрывы мин и снарядов, бежит в атаку
наша пехота. Один из атакующих летит лицом вперёд на землю, и
я с криком и плачем осознаю, что это мой брат. Мама просыпает-
ся, прижимает меня к себе и спрашивает, чего я вдруг испугался.
Мне не хочется говорить, расстраивать её, но удержать свой страх
в себе не в моих силах.
– Я увидел, как Кирилла убили.
Мама не суеверна, верит только в Святую Троицу, всегда трое-
кратно крестится, вставая с постели. После работы долго молится
перед сном в дальнем углу комнаты. А сейчас мы, обнявшись,
плачем вместе на остывающей печке, и она шепчет непонятные
мне слова молитвы.
У Грызуновых отца давно убили. Зато поселившаяся у них
бабушка-еврейка похвасталась, что её дочь-врачиха получила от
мужа благую весть. Из лейтенанта он стал старшим лейтенантом
и получил медаль «За отвагу». А от Кирилла давно нет писем.
Мама скрывает от меня свою тревогу и пытается иногда найти
утешение в беседах на крыльце с дежурящей на нём бабкой Гры-
зунихой. И та утешает маму апокалипсическим предсказанием:
Александр МАТВЕИЧЕВ
54
– Не кручинься, Дуся, скоро всех поубивают, как моего сыноч-
ка единственного, Алёшеньку.
Чёрную весть принесла Веруська в июне, в жару, за несколь-
ко дней до окончания второго года войны. Сестра Наталья, по-
сле того как они с Ахметом, после рождения дочки, получили
квартиру, забрала Веру к себе. Та подслушала разговор супру-
гов и прибежала, обливаясь слезами, поделиться новостью со
мной. Мы недавно вернулись с Вятки; я играл с ребятами в
прятки или в войну во дворе. Сестрёнка, не обращая внимания
на Грызуниху, зорко следившую с крыльца за нашей беготнёй,
выпалила:
– Кирилла немцы убили! Наташа письмо получила от его дру-
зей: двадцать шестого марта, под Орлом, осколком мины в заты-
лок. Только ты молчи, маме не проговорись: Наташа сама хочет
её подготовить.
Я разрыдался, упал и стал кататься по лужайке, чувствуя, как
грудь разрывается, а комок в горле мешает дышать. Веруська ис-
пугалась, сбегала домой, вернулась с ковшом воды, плеснула на
меня и дала попить.
Потом я умолял Грызуниху ничего не говорить моей маме.
Старуха кивала согласно головой. А вечером, едва завидев в во-
ротах барака возвращавшуюся с фабричной смены маму, взлете-
ла, как ворона, с насиженного места, ринулась ей навстречу. И со
старушечьим заупокойным подвыванием, придвинув вплотную к
маминому лицу беззубый рот, запричитала:
– А Кирюху-то твово, как и мово Алёшеньку, фашисты про-
клятые ишшо в марте тоже убили!
Вот старая ведьма!.. Она как будто радовалась чужому горю.
Маму страшная весть оглушила: она стояла, покачиваясь и
сжав голову руками. Я помог ей дойти до крыльца, а Грызуниха
продолжала клевать нам в затылок словами и притворным воем.
И как же мне стало страшно через минуту, когда моя сорока-
шестилетняя мама, опустившись на ступеньку нашего крыльца,
разразилась разрывающим душу рыданием, стала клочьями вы-
дирать волосы и биться головой о брёвна барака, – этого не за-
быть до конца дней моих!..
55
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
* * *
С той поры у мамы участились ночные сердечные приступы.
Скорой помощи в Мамадыше сроду не бывало. Я стучал молот-
ком в стенку и взывал о помощи. Прибегала добрая эвакуирован-
ная врачиха и спасала маму от гибели. Наверное, она же посове-
товала маме обратиться в больницу, получить инвалидность, уйти
со стройки и перейти на более лёгкую работу.
Третью группу инвалидности маме дали без особых хлопот.
Из подсобных строителей её перевели охранницей фабричного
лабаза и пойманных в половодье брёвен на берегу Вятки, прону-
мерованных и сложенных в штабеля к дощатой стене лабаза. Это
означало, что обеды в фабричной столовой маме были не положе-
ны, поэтому умеренные пытки голодом для нас обострились до
полного отчаяния.
Особенно когда зимой сорок третьего, в начале февраля, в про-
дуктовой лавке карманник, прижав моё хилое тельце к впереди
стоящей тётеньке, стибрил у меня хлебные карточки. Мама вос-
приняла это известие как смертный приговор нам обоим.
Положение сестры Наташи и дяди Ахмета в партийно-хозяй-
ственной иерархии Мамадыша позволило мобилизовать немного-
численных ментов на поиск карточек. Карманника я не раз видел
в этом же магазине и на базаре, его быстро изловили по моему
описанию, и через неделю карточки, частично реализованные
вором, вернули. Но чего стоила нам эта неделя голода и страха
близкой смерти – лучше не вспоминать!..
У сестры пропало молоко, и крошечной Светке требовалось
искусственное питание. Молоко, масло, манку и другое необхо-
димое для девочки сестре и зятю приходилось покупать на двух
рынках городка. А цены на базаре царили бешеные, недоступные
простому люду. Так, на месячную мамину зарплату можно было
купить разве что пару караваев хлеба. Но тогда бы мы не смогли
выкупить продукты по карточкам.
Словом, мы остались без поддержки партии – в лице Наташи и
правительства – в образе дяди Ахмета. Для того чтобы иметь воз-
можность работать во имя победы, они наняли няньку, деревен-
Александр МАТВЕИЧЕВ
56
скую молодую женщину с выдающейся грудью, согласившуюся
служить им только за кормёжку. И нам только изредка перепадало
немного рисовой, перловой или гороховой крупы для празднич-
ных трапез с барского стола.
Дважды дядю Ахмета призывали в армию с перспективой
понюхать пороха на фронте. Хотя прежде, за тридцать пять лет
жизни, воинская повинность его не коснулась. В семье сестры
устраивались проводы, больше похожие на поминки, – с водкой,
закусками, песнями и слезами. Он уезжал на исполкомовских ло-
шадях то в Кукмор, то в Казань. Но броня, освобождавшая его от
воинской службы и весьма вероятной гибели на фронте, срабаты-
вала, и он вскоре возвращался к семье. А в конце лета его пере-
вели на работу в татарский стольный град Казань инструктором
сельскохозяйственного отдела республиканского обкома ВКП(б)
и выделили квартиру в полуподвале на улице Малой Галактио-
новской. Наташа со Светкой уплыла к нему на пароходе по Вятке,
Каме и Волге, на подготовленное мужем место в том же почитае-
мом учреждении – инструктором отдела народного образования.
Сестрёнку Веру с собой они не взяли, определив в мамадышский
детдом. Она прибегала к нам и умоляла маму забрать её к себе. Но
тогда бы мы точно все умерли с голода. Нас спасали коза, несколько
грядок картошки и овощей в общем барачном огороде. Да ещё то,
что мама в тёплое время года на работе, сидя с прялкой или спицами
на крыльце лабаза, и по редким выходным дням дома пряла шерсть
и вязала носки, чулки и варежки по заказам жён начальников цехов,
смен, мастеров своей фабрики. Качество маминой продукции цени-
лось высоко, но оплачивалось весьма скромно. Заказчицы расплачи-
вались с ней чаще продуктами, чем почти бесполезными деньгами.
Изредка маме поступали алименты от незнакомого мне биологиче-
ского папаши, работавшего продавцом в подмосковной Шатуре.
Практически безнадзорный, я превратился в курящего и вир-
туозно владеющего матом уличного хулиганишку. Подбивал своих
друзей, чаще всего Петьку Бастригина и Витьку Козырева, лазить
по чужим огородам за огурцами, помидорами и подсолнухами.
А Хай с памятного новогоднего вояжа к председателю колхоза и
потребления водки-сырца непременно приглашал меня в ночное
57
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
– пасти стреноженных райкомовских и исполкомовских лошадей
на лугах на опушке смешанного леса, по соседству с колхозным
картофельным полем.
Поездки верхом на лошадях с частыми падениями и со стёр-
тым до крови задом, ночи у костра, заполненного ворованными
клубнями, греют душу сладкими воспоминаниями о жутком дет-
стве. Страшные истории и сказки про Вия и множество других
гоголевских и андерсеновских персонажей, рассказы о подвигах
наших бойцов на фронте, вероятность знакомства со скрываю-
щимися в лесах дезертирами делали летние ночи таинственными
и романтичными. Иногда перед заходом солнца на опушке появ-
лялся лось, презрительно осматривал окрестности, словно не за-
мечая нас, и растворялся в лиственной чаще.
* * *
Бог отвёл меня и Петьку Бастригина от совершения уголовного
преступления и попадания в колонию малолетних преступников.
Рядом с хибарой Бастригиных, где тачал обувь его больной
отец, комиссованный из армии из-за порока сердца, за штакет-
ной оградой и крохотным огородиком, находился двухэтажный
деревянный дом. По тропинкам между грядками с едва пробивав-
шейся зеленью прокрались, подражая разведчикам, до наружной
лестницы с перилами, поднялись к двери и поочерёдно поковыря-
лись гвоздём в скважине. Поняв, что до уровня «медвежатников»
не доросли, быстро закруглились с этой опасной затеей.
Пережитый нервный стресс и страх перед последствиями под-
вигнул нас дать друг другу слово никогда не прибегать к попыткам
утолить голод с помощью гвоздя или другой отмычки. Оставалось
ждать урожая в чужих огородах и колхозно-совхозных полях. За по-
добный грех грозили порка ремнём или надранные уши. Такой акт
возмездия не пугал и воспринимался как торжество справедливости.
А вскоре у Петьки и Шурки скоропостижно умер сапожник-о-
тец, и они превратились в детдомовцев… Петька точно надел дет-
домовскую робу с красноармейским шлемом, а Шурку, кажется,
приютил кто-то из родственников.
Александр МАТВЕИЧЕВ
58
* * *
Сестра Наташа подсказала, что гибель моего брата Кирилла
под Орлом открывает мне реальную возможность стать суворов-
цем. И обязала маму использовать этот шанс: самой ей, с родив-
шейся в мае дочкой Светкой, было не до меня. Племянница моя
явилась на свет болезненной и капризной, и нанятая нянька с ней
не справлялась. А сестре, как секретарю райкома комсомола, де-
кретного отпуска не полагалось, и она пропадала на работе. Не-
мудрено, что у неё вскоре пропало молоко, и Светланку перевели
на искусственное питание коровьим молоком и манкой.
Мама с трудом собрала нужные документы для поступления
в Сталинградское СВУ, сначала – из-за отсутствия целых зда-
ний в разрушенном артиллерией и бомбёжками почти до осно-
вания Сталинграде – дислоцированное в Астрахани. Только все
мамины старания пошли насмарку. Почта в войну, как и в ны-
нешнее время, работала в замедленном темпе. Вместо вызова в
училище для сдачи вступительных экзаменов меня до слёз ого-
рошил ответ, что документы в приёмную комиссию поступили
с опозданием. Предлагалось повторить попытку в следующем
году…
А как до того времени нам с мамой дожить в собачьем голоде
и холоде, письмо промолчало.
2. Год 1944-й. Из голодного шкета – в сытого кадета
Когда приходит голод, уходит стыд.
Грузинское изречение
История моего поступления в Казанское суворовское военное
училище была мной описана в кадетских очерках «Казанское су-
воровское глазами Бидвина» ещё в 1971 году – к двадцатой го-
довщине третьего выпуска этого до сих пор существующего СВУ.
Правда, свет она увидела лишь в 2001 году – после выхода моей
книги «Сердце суворовца-кадета», приуроченной уже к пятиде-
сятилетию окончания СВУ – моего и моих дорогих братьев-кадет
59
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
из третьей роты. В сентябре 1951 года мы сменили алые погоны
суворовцев на курсантские разных расцветок.
В советские годы эту книгу вряд ли бы опубликовали. Или
бы предложили сделать неузнаваемую приторно-сладкую «ко-
зью морду». Вроде первой в СССР книги о суворовцах «Алые
погоны». Её написал преподаватель Новочеркасского СВУ май-
ор Изюмский. Коля Химичев, с коим я провёл два года в одном
взводе Рязанского пехотного училища, а потом столько же в 15-м
гвардейском полку в Китае, в районе Порт-Артур – Дальний, рас-
сказывал, как ребята донимали Изюмского вопросами: почему,
мол, он так безбожно врал в своей повести, а не написал правду?..
Майор отбивался от кадет байкой из горьковской теории соцреа-
лизма, гласившей, что правда жизни не всегда совпадает с худо-
жественной правдой, проповедующей социалистические идеалы.
Благодаря этим «идеалам» я и тысячи других служителей пера
десятки лет писали «в стол», дабы не оказаться в когтях чекистов,
а потом – на нарах Гулага.
Так вот, в первом очерке вышеупомянутого повествования, на-
званном «Это начиналось в войну», я писал:
«…Шёл сентябрь 1944 года, в Казани объявили набор во вновь
создаваемое суворовское училище. Моя прошлогодняя попытка,
напомню, – поступить в Сталинградское СВУ – печально прова-
лилась: мы с мамой поздно собрали и послали документы в при-
ёмную комиссию.
Три дня и три ночи я один – без мамы, родных или знакомых
– ждал на деревянной мамадышской пристани пароход. Съел за
это время весь полученный по карточке на несколько дней вперёд
чёрный и неописуемо вкусный липкий хлеб.
Моя мама работала почти круглые сутки. Иногда прибега-
ла ко мне на минутку, бледная, истощённая, вздыхала и снова
исчезала, маленькая и как будто испуганная. Километрах в двух
от пристани находился её пост: она охраняла на берегу Вятки
брёвна и дощатый лабаз ткацко-прядильной фабрики, эвакуиро-
ванной в наш городок в сорок первом откуда-то с запада.
Ночью на пристани становилось холодно, неуютно, а про-
толкнуться в крохотный зал ожидания было невозможно. Здесь
Александр МАТВЕИЧЕВ
60
– при свете закопчённой керосиновой лампы – на полу, на ска-
мейках среди мешков, котомок и вёдер, в потной духоте и неве-
роятной тесноте, спали бабы, старики и дети. А мне по ночам
приходилось корчиться в проходе пристани – с берегового бор-
та на причальный. На остром влажном сквозняке, свернувшись
калачиком на каких-то тюках, я тщетно пытался согреться и
заглушить голодное урчание в животе. Под голову пристраивал
пудовый мешок с картошкой – его мне предстояло доставить в
Казань, семье моей старшей сестры Натальи».
Изнурительное ожидание парохода – без еды и возможности
спокойно, в тепле, поспать – вынудило меня ночью, преодолев
страх быть пойманным дезертирами и съеденным, с пристани
убежать. И на следующую ночь «…мы, я и мама, попросились у
знакомых, живших в доме на берегу Вятки, откуда можно было
услышать пароходные гудки, переночевать. Их хриплое паровое
рыдание разбудило нас утром, и мы, задыхаясь и подгоняя друг
друга, рванули к дебаркадеру.
Пришло одновременно два долгожданных однопалубных па-
рохода до Казани, но оба были переполнены грузами и пассажи-
рами. Мне досталось место на палубе «КИМа». Здесь лежали
друг на друге неведомо откуда доставлявшиеся пласты каучука,
и всё на пароходе пахло резиной и древесным дымом, валившим
из толстой трубы. Плыть надо было трое суток, а хлеба мама
у кого-то заняла всего полбуханки, и я его, по-моему, уничтожил
сразу, как только пароход отвалил от пристани. С берега маха-
ла мне рукой и утирала слёзы моя мама, Евдокия Ивановна. Она
оставалась в Мамадыше не совсем одна – с козой Манькой.
Ночи я проводил у пароходной трубы. От её железного тела
исходило благодатное тепло. Было, правда, не совсем комфор-
тно сидеть на покатом скользком кожухе у её основания, упира-
ясь спиной в трубу, а ногами в стенку рулевой рубки. Пароход тя-
жело пыхтел, шлёпая по воде колёсами, на мачте горел красный
фонарь и плескался треугольный флаг. Запах резины перебивали
свежие запахи реки и осеннего тумана. Было зябко и одиноко...
На казанской пристани я впервые увидел пленных немцев. Их
было видимо-невидимо. Они сидели рядами на скате берега, на зем-
61
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
ле, поджав ноги, и от пространства над ними исходил, хорошо пом-
ню, густой отвратительный запах человеческих испражнений. По-
том, уже подходя к трамвайной остановке, я понял, откуда этот
запах: за каким-то киоском лежали груды этого арийского «до-
бра»... Не исключено, что это были немцы, взятые в плен под Ста-
линградом – тоже на Волге, – а может, и на Курской дуге. Сейчас
они сидели, мятые, небритые, с расстёгнутыми воротниками гряз-
но-серых мундиров, и жмурились, глядя на блестевшую под солнцем
«мутер Волгу». Они были живы. А мой брат Кирилл уже полтора
года лежал в земле, где-то под Орлом, с осколком мины в затылке.
У сестры во влажной полуподвальной квартире, нравившейся
двухвосткам, я прожил дня три. За это время прошёл разные ко-
миссии – медицинскую, мандатную, – сдал экзамены по русскому
языку и арифметике. Неудачно прыгнул с подножки трамвая и
по неопытности ободрал себе локти и колени. И в конце концов
оказался в «карантине» – так временно называлось здание на
территории суворовского, рядом с КПП. Позднее оно стало жи-
лым домом для офицеров-воспитателей и преподавателей СВУ.
Мы жили в карантине, одетые в штатскую одежонку, а мимо
нас проходили в столовую и из неё подразделения облачённых в
ослепительную форму суворовцев. И Боря Овсянников, фронто-
вик с гвардейским значком, запевал звонко и тоже ослепительно:
«На рейде опять легла тишина, а море окутал туман...»
Тогда, в столовой суворовского, я впервые познакомился с
рисовым пудингом, залитым фруктовым соусом. А также – с
компотом... И вообще, только теперь, в столовой СВУ, после из-
нурительных лет систематической голодовки, я познал чувство
сытости. Много лет спустя, в 1971-м, полковник Карпов, первый
начальник санитарной службы Казанского СВУ, скажет, что в
физическом развитии – из-за военной голодовки – мы отставали
от нормы от двух до трёх лет. И какими же богатырями стали
многие из нас за годы кадетской житухи!
Меня это не касается: я горд тем, что ни разу в жизни не пе-
репрыгнул «коня» дальше его середины. Голод навсегда лишил меня
прыгучести. Да и, в конце концов, живой скакун служит как раз
для того, чтоб сидели и скакали на нём, а не прыгали через него!..»
Александр МАТВЕИЧЕВ
62
* * *
Остались считанные месяцы до моего восьмидесятилетия, и
я думаю, что более десяти процентов – один день каждой недели
моей жизни – я провёл с затянутым на поясе армейским ремнём и
погонами на плечах: семь лет в «кадетке», два – в «пехотке», два
– «ванькой взводным» в линейных частях Советской Армии. Не-
даром моя жена, Нина Павловна, изредка в шутку называет меня
солдафоном – за нелюбовь к долгому сну, безразличие к пище
и обжорству, за требовательность к элементарному порядку, за
страсть к перемене мест. И верность кадетскому и офицерскому
братству. Внутренняя привязанность к армейскому прошлому,
любовь к воинскому братству – для меня самый важный стимул
на всех этапах порой трудного – до отчаяния! – пути к вратам
вечности.
Именно там, в суворовском, сформировался мой характер.
Далеко не железный, в чём-то продуманно уступчивый, а по
сути – жёсткий и чуждый фальшивых сантиментов. И с детства
– от беспрерывного чтения книг, написания заметок и стишков
в стенгазеты – устремлённый в литературу, в затаённую мечту
– стать писателем. Именно в суворовском, с четырнадцати или
пятнадцати лет, я приступил к художественному творчеству: со-
чинял рассказы на военную тематику, опираясь на воспоминания
фронтовиков, и посылал их в журнал «Советский воин», взамен
получая подробные рецензии. Однако сначала замахнулся сразу
на повесть о сыне полка Борисе Овсянникове. Он пережил Ста-
линградскую битву тринадцатилетним подростком, потерял ро-
дителей, бежал из немецкого концлагеря. И потом – до контузии
и казанского военного госпиталя – полтора года воевал в артил-
лерийской бригаде.
Та повесть осталась неоконченной. А написанные главы
сгнили в сундуке; этот кладезь моего раннего творчества, пока
я учился в рязанской «пехотке», а потом командовал взводами
пулемётчиков и стрелков в Китае и Прибалтике, прел в сенях с
протекающей крышей. А жаль: моя повесть была бы сильнее, чем
«Сын полка» Катаева, с еврейским мальчиком в главных героях.
63
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
И только посмертный очерк о Борисе Овсянникове (7.04.1929 –
14.11.2010) – «Друзей моих стремительный уход…» – я опублико-
вал в газете «Кадетское братство». Хотя и в упоминавшихся выше
двух книгах о казанских кадетах я написал о нём в прозе и стихах
как о воине и талантливом живописце. Его пейзажи украшают
стены краеведческого музея в Кашире.
Привожу отрывок из очерка – по-военному скупое повество-
вание Бориса о своём жизненном пути, записанном мной на дик-
тофон в его каширской квартире:
«Я родился в 1929 году в Сталинграде. В сорок втором закон-
чил четыре класса. В августе этого года немецкая армада са-
молётов разбомбила наш город. Тогда погибла моя мать. Отец
находился на фронте и, как мне стало известно много позднее,
тоже погиб. Район Сталинграда, где находился наш дом, заня-
ли немцы. Всех жителей с занятой территории оккупанты на
грузовиках вывезли в концентрационный лагерь в деревне Мак-
симовка. Это примерно за полторы сотни километров от Ста-
линграда. Из лагеря мне удалось бежать. На некоторое время
меня приютила крестьянская семья. А в декабре сорок второ-
го началось генеральное наступление наших войск, и в деревню
вступил 176-й артиллерийско-миномётный полк 6-й гвардейской
дивизии. Меня приняли в его ряды как сына полка. С ним прошёл
боевой путь длиной в полтора года – по июль сорок четвёртого.
В Белоруссии, под Борисовом, мой командир и фронтовой отец
Виктор Александрович Друкарь, командовавший медицинским
эскадроном, был ранен, а я контужен, и мы оказались в казанском
военном госпитале. Лечились в нём полтора месяца. Капитан
Друкарь уехал снова на фронт, а меня оставил устраиваться во
вновь создаваемое суворовское училище. Учился в нём семь лет,
затем – два года в Ярославском училище. Впоследствии, нахо-
дясь в армии, заочно окончил исторический факультет педин-
ститута. А капитан Друкарь после разгрома Германии воевал
на востоке с японцами, стал полковником, начальником военных
госпиталей и санаториев в разных регионах страны – в Прибал-
тике, в Крыму. Потом жил и умер в Киеве. Мне после войны сто-
ило большого труда отыскать его. После этого мы переписыва-
Александр МАТВЕИЧЕВ
64
лись и встречались на протяжении нескольких десятилетий. Он
был старше меня на десять лет, но был мне отцом на фронте,
устроил меня в суворовское и навсегда останется отцом.
После окончания Ярославского пехотного в пятьдесят третьем
году был направлен в Горький, два года командовал стрелковым
взводом, затем разведвзводом. Полк расформировали, и меня пе-
ревели в другую воинскую часть на комсомольскую работу. По
истечении возрастного порога меня направили служить в военко-
мат. И с того времени я двадцать два года служил в военкоматах в
разных городах. Двое детей – сын и дочь. У обоих есть супруги и
дети. Я с женой живу в Кашире, они в двенадцати километрах от
нас – в Ступино».
Этому интервью уже восемнадцать лет. В последующие годы,
конечно, произошли большие изменения в жизни каждого из нас.
Мы многократно встречались – и на юбилеях в Казани, и в Ка-
шире. И каждая встреча дарила мне новые подробности о жизни
моего друга и его семьи.
В приведённом выше монологе Борис не вдавался в детали.
На самом же деле капитан Виктор Александрович Друкарь, дав-
но покойный, был обязан своему фронтовому сыну жизнью. При
бомбёжке госпитального эшелона Виктор Александрович после
ранения в ногу истекал кровью. И Борис, сам тяжело контужен-
ный, потерявший на время слух, нашёл силы и мужество нало-
жить на голень жгут, вместе с командиром скрыться в лесу, найти
транспорт и своевременно добраться до госпиталя.
После войны Борис с большим трудом разыскал полковника
Друкаря и несколько раз гостил у него в Крыму и в Киеве. А когда
Виктор Александрович Друкарь и жена его, Анна Кирилловна, про-
шедшая с ним войну медсестрой, умерли, Овсянниковы переписы-
вались с их дочерью, уже старушкой. В трудные девяностые годы
они периодически посылали ей деньги в Киев из своих пенсий».
* * *
Вести о победах нашей армии в сорок пятом поднимали мо-
ральный дух советских граждан и никак не отражались на улуч-
65
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
шении материальной жизни. Скорее, наоборот: существование
тех, кому повезло выжить, с каждым днём осложнялось. Об
американской свиной тушёнке ходили приятные слухи, а из тех,
кто её попробовал, среди моих друзей был только один – Вов-
ка Игнатьев, племянник второго секретаря райкома. Но, как он
мне сказал, жена секретаря не позволяла ему выносить продукты
за пределы квартиры. Хотя, справедливости ради, я благодарен
Вовке, что изредка он ухитрялся стянуть из секретарских запасов
кое-что и доставать их из-за пазухи «дубликатом бесценного гру-
за» для меня. Товарищем Вовка был отличным, а вот учиться не
хотел, в школу часто за двойками не являлся, и что из него полу-
чилось в итоге – не знаю…
Может быть, и Лёва Шустерман тоже шамал американскую
тушёнку, но поставки бутербродов в наш класс он давно прекра-
тил, и бывшие прихлебатели стали называть его жмотом или того
обиднее.
А для рядового люда даже нищенские пайки на продукты, нор-
мируемые по карточкам, полностью никогда не отоваривались.
Дети превращались в рахитиков и дистрофиков. Матери нередко
пухли и умирали от голода, чтобы спасти детей. Грабежи, воров-
ство и мошенничество, преследуемые жестокими законами воен-
ного времени, может, и пугали, но всё больше людей, стоящих
перед выбором: умереть честными или выжить ворами, – стано-
вилось преступниками.
И я, в свои одиннадцать, не стал приятным исключением. Го-
лодным щенком блуждая по базару, пару раз безнаказанно стянул
с прилавка спекулянток, подобно моему пропавшему без вести
Джеку, жареную рыбёшку и лепёшку.
На этом базаре паслось много цыган: их табор, говорили, бе-
жал из оккупированной немцами территории и с весны распола-
гался в поле на окраине города. Один из его обитателей, молодой
и красивый, с пышной кудрявой шевелюрой, одетый в новый се-
рый костюм, прыгал на одной ноге, с костылями. Я думал – ра-
неный фронтовик, а скоро кто-то открыл тайну: не фронтовик он,
а симулянт, косит от фронта. Привязали ему знахарки повязку с
мазью с добавлением металлических опилок, и образовалась не-
Александр МАТВЕИЧЕВ
66
заживающая язва. А цыгане – они такие: от любой власти и вра-
чей откупятся!..
Едва ли не бедой обернулась для меня – на сегодняшний день
последняя в жизни – совершённая кража на этом базарчике. И не
из-за голода даже, а по недомыслию.
На базаре, недалеко от дома, где недавно, до отъезда в Казань,
жили сестра с зятем и грудной племянницей, торговал разной
мелочью благородный с виду старик с седой бородкой. Товаром
его в основном были трофеи – фрицевская и гансовская мелочёв-
ка. Аккуратными рядами на голубой клеёнке лежали зажигалки,
губные гармошки, штампованные часы, портсигары, мундштуки,
иголки, булавки, нитки, пряжки солдатских и офицерских рем-
ней: советских латунных со звездой и немецких алюминиевых с
выдавленными свастикой и буквами «Gott mins uns» – «С нами
Бог».
Из всех этих добытых нашими воинами на полях сражений, у
пленных фрицев и в освобождённых от оккупантов российских
селениях сувениров и полезных предметов мне понравилась за-
жигалка в коричневом корпусе. Дня два я любовался на красот-
ку в упор и издали, а на третий не вынес соблазна – подскочил
к прилавку, зажал желанную крошку в ладонь – «на хапок» – и
бросился наутёк. Старик что-то крикнул мне вдогонку, и визгливо
заголосили его товарки-торговки.
Но отход мной был тщательно продуман: ворота базара нахо-
дились совсем близко, я выбежал на улицу и зашлёпал босыми
ногами по дощатому тротуару. Оглянулся и обомлел: за моей
спиной нёсся хмырь, татарчонок на голову выше меня, в рва-
ной рубашке и штанах, завсегдатай базара. Он уже был готов
к смертоносному прыжку на мою спину, когда из-за угла поя-
вился Витька Козырев, крепкий мальчишка на класс выше и на
два года старше меня, верный друг и защитник. Козырь уступил
мне беговую дорожку, а преследователю подставил ногу. И тот с
отчаянным воплем полетел с тротуара на мощённую булыжни-
ками проезжую часть. Мы скрылись, не интересуясь его даль-
нейшей судьбой.
67
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
* * *
В июле 2001 года, в дни празднования пятидесятилетия окон-
чания нами СВУ, Раиф Муратов, мой друг по суворовскому, рязан-
ской «пехотке» и до смертного часа, свозил нас – меня с женой
Ниной Павловной – на своём «жигулёнке» из Казани в Мамадыш.
Семидесятилетний Виктор, необъятной толщины богатырь,
всю жизнь проработавший шофёром, не узнал меня. А когда я
назвал своё имя, из его глаз фонтаном брызнули слёзы…
Вскоре, уже в Красноярске, получил письмо от его жены Ан-
тонины: через двадцать один день после нашего свидания у Вик-
тора остановилось сердце. Навсегда…
* * *
А тогда, летом сорок четвёртого, на следующий день, наиграв-
шись с зажигалкой, для которой не нашлось ни кремня, ни авиа-
ционного бензина, я решил вернуть её законному владельцу. Или
тому, наверное, кто брал трофеи под реализацию у списанных по
ранению фронтовиков и отпускников. Мой порыв к благородному
поступку перекрыл у ворот тот же оборванный татарчонок и, с
устрашающим зубовным скрежетом, жестом потребовал отдать
зажигалку.
Предвидя столкновение с завсегдатаем, я шёл на базар воору-
жённым и очень опасным. Вместо зажигалки грабитель награ-
бленного увидел в моей руке приставленное к его впалому брю-
ху перо. Собственноручно переделанный мною напильником из
столового ножа «финарь». Беспредельщик-уркаган содрогнулся
всем своим голодным костлявым телом, попятился и скрылся в
базарном круговороте.
Так, не совсем полюбовно, разошлись наши пути навсегда;
зато я понял, что базар не то место, где надо искать счастье, и
забыл туда дорогу.
Кормилицу Машку до лета в живых мы оставить не смогли
– не было сена, чтобы её прокормить. Кое-как дали страдалице
дотянуть до рождения серого пушистого козлёнка Борьки. Роды
Александр МАТВЕИЧЕВ
68
прошли прямо в нашей квартире, поскольку в барачном сарае, в
отведённом для Машки закутке, было слишком холодно. Когда
Борьку отняли от вымени, мама, втайне от меня, пригласила мужа
своей подруги Пугаса – с ним мама вместе пережила окопную эпо-
пею. Пугас отощавшую после родов Машку заколол. Я застал его
у нас за столом и заплакал. Небритый и худой, как скелет, Пугас,
допив чекушку сырца и дожевав мясо моей любимицы, ушёл в За-
ошму с завёрнутой в Машкину шкуру её же ляжкой под мышкой.
Горько оплакивая свою ласковую любимицу, в знак протеста я дня
два отказывался притрагиваться к её сваренной жёсткой плоти.
Ещё большее горе я пережил в июне, когда Борька, привязан-
ный к колу на длинную верёвку на лужайке, обмотал её вокруг
кола и покончил жизнь самоубийством. Словами не передать ис-
пытанное мной отчаяние, когда прибежал отвязать Борьку и уве-
сти в сарай. Мама рассчитывала из его пуха осенью связать мне
варежки и носки. Вместо этого ей пришлось отыскать двухколёс-
ную тележку-тачку, отвезти за город и похоронить юного козла на
кладбище павшего скота.
В начале лета питались хлебом по карточкам, по которым
шестьсот граммов полагалось маме и четыреста – мне, и кра-
пивным супом. А по мере роста огородных культур – супом из
свекольной ботвы и щавеля, в нетерпеливом ожидании молодой
картошки.
Трудно припомнить все способы, как набить свой желудок,
изобретённые мной и моими друзьями.
С весны пацаны объедались разной травой. Когда Вятка по-
сле половодья начинала входить в свои берега, мы на чьей-нибудь
лодке переправлялись на другой, левый, берег реки и собирали
на заливных лугах дикий лук, кислицу, дудник, дикушу – подо-
бие сибирской черемши. В песчаных ямах на пляже оставалась
вода, в ней беспокойно суетилась рыба, в основном мелочь. Для
её поимки обычно использовались наши рубашки, превращённые
в сачки. И жизнь рыбьей молоди заканчивалась без суда и след-
ствия немедленно – на зажжённом из хвороста костре. Нанизан-
ные на прутик, как на шампур, малявки плотвы, леща, окуня, хищ-
ницы-щуки и бескостной стерлядки после поджарки хрустели на
69
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
зубах, создавая иллюзию утоления перманентно развивающегося
детского аппетита. А ягоды не успевали изменить свой цвет, ве-
личину и вкус, как уже попадали в детский организм, вызывая
поносы и прочие неприятности. Черёмуха, смородина, малина,
земляника, клубника съедались, не познав радости созревания и
продолжения рода. Только и было слышно: «Война всё спишет!..»
В моде была и среди нас, оборванцев, скабрёзная песенка, рас-
крывавшая тему торопливого и беспорядочного секса на войне:
«Будем жать на все педали – всё равно война!..»
В июле от Наташи пришло письмо маме с указанием срочно со-
бирать документы по прилагаемому перечню для поступления Шур-
ки, меня то есть, в организуемое в Казани суворовское училище…
Прошлогодний опыт моей неудачной попытки попасть в Ста-
линградское СВУ пригодился. Заказное письмо в самодельно
склеенном конверте со всеми справками – о моём здоровье, под-
тверждением гибели брата Кирилла на фронте, метрикой, табе-
лем моей хорошей успеваемости – Наташе ушло. Только почта,
отягощённая цензурой военного времени, не спешила доставить
его в Казань. А Наташа бомбила нас бесполезными требованиями
ускорить процесс. Ей было проще: она по обкомовскому телефо-
ну просила знакомых ей работников райкома подтолкнуть нас к
активным действиям. Хотя мама всё оформила, при её ограничен-
ных возможностях, оперативно. И наконец, к моей несказанной
радости, от сестры поступил вызов на мой приезд в республи-
канскую столицу для прохождения приёмных экзаменов и всех
других процедур, связанных с поступлением в Казанское СВУ.
* * *
До конца трудного детства было далеко. Да и кончается ли
оно?..
О том, как всё сложилось дальше – с моего отплытия с мама-
дышской пристани в казанский порт до поступления в СВУ и его
окончания через семь лет, – уже рассказано давно, сорок лет тому
назад, в моих десяти очерках под общим названием «Казанское су-
воровское глазами Бидвина». Правда, издание двух книг, включаю-
Александр МАТВЕИЧЕВ
70
щих это повествование, произошло гораздо позднее: «Сердце суво-
ровца-кадета» – в 2001 году, и «Кадетский крест – награда и судьба»
– в 2007-м, общим тиражом в 1500 экземпляров. Мизер!.. Так что
им обеим суждено стать «библиографической редкостью». Исходя
из этого, полагаю вполне оправданным привести здесь некоторые
главы из повести «Казанское суворовское глазами Бидвина».
При этом замечу, что вторая книга полностью представлена на
моём сайте в Интернете: www.matveichevav.narod.ru.
Не скажу, что моя душа переполняется радостью при воспо-
минании о семи годах учёбы в «кадетке». Военная дисциплина,
бессловесное подчинение приказам и распоряжениям, весьма ча-
сто самодурским, направленным на подавление воли и детского
понимания справедливости, вызывали во мне протест и желание
поступать наперекор чувству самосохранения. Непреодолимое
желание вырваться на волю, поступать по своему разумению пре-
обладало над страхом вновь оказаться в клоаке нищеты, голода и
холода. Кстати, и моему великому тёзке Пушкину за шесть лет
изрядно надоел Царскосельский лицей, хотя во многом именно
там проявился его талант и сформировался его гений. Ведь после
него он, как и Чапаев, «академиев не кончал», и его университе-
том стали жизнь и книги.
Однако я хочу привести несколько главок из моих очерков ка-
детского бытия, чтобы передать потомкам дух того неповторимо-
го времени. Что были люди в наше время – очень разные, порой
дрянные, но в большинстве своём – прекрасные. Семилетнее ка-
детство дало мне путёвку в жизнь, привило страстное желание
учиться, самосовершенствоваться, не сдаваться, утверждать себя
на всех ступенях похода в вечность. Заключительной строкой из
ранних стихов, посвящённых маме, определена главная задача
моей близкой к завершению жизни:
Теперь года я не считаю,
Но рано панихиду петь:
Мечтаю, мама, так мечтаю
Я человеком умереть…
71
СЛУЧАЙНО РОЖДЁННЫЙ
Прекрасным человеком навсегда остался в моей памяти и в
биографии Георгий Кузьмич Рябенков. О нём в 2010 году я, по
просьбе Валерия Баринова, кадета десятого выпуска нашего СВУ,
написал вдохновенный очерк «Георгий Рябенков – мой кадетский
отец» (он был опубликован в четвёртом номере альманаха «Но-
вый Енисейский литератор» за 2011 год). Валерий – отставной
капитан первого ранга, подводник, проплававший по Мировому
океану более двух десятков лет, сын моего преподаватели физики,
майора Николая Ивановича Баринова, – пишет и публикует книги
памяти о суворовцах, воспитателях и преподавателях первых де-
сяти выпусков Казанского СВУ. Там содержится и моя биография.
А это беглое описание существования детей в годы Великой
Отечественной войны в глубоком тылу я делаю с чувством глу-
бокого поклонения и благодарности Богу и его Сыну, народу
России, национальному сознанию и борьбе европейских держав
с коричневой чумой. Ценой неисчислимых жертв Добро одолело
Зло. С сыновней и братской любовью я низко кланяюсь светлой
памяти моей мамы Евдокии Ивановны, брата-фронтовика Кирил-
ла и сестры Натальи, заслуженной учительницы Российской Фе-
дерации.
Как легко понять из моего текста, лишь благодаря этим родным
людям мне повезло выжить в те жестокие четыре года страшных
испытаний для моей Родины и многих стран мира.
Полный текст романа – см. на сайте писателя
www.matveichevav.narod.ru. и Проза.ру
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
Война есть убийство.
Лев Толстой
Год 1941-ый
Враг топчет мирные луга,
Он сеет смерть над нашим краем…
Федор Кравченко
Солнечным июньским полднем по высокой пустынной дамбе, мощенной щербатыми булыжниками, купая босые ноги в горячей пыли обочины, возвращаюсь, поддергивая короткие штанишки, с утреннего детского сеанса в единственном городском кинотеатре. Нахожусь под впечатлением от фильма «Маузеристы». Вот бы так же расправляться с врагами, как наши, одетые в кожанки, бойцы: стрелять без промаха в беляков сразу из двух маузеров!.. Мне восемь с половиной лет, позади первый класс, впереди – первые в жизни летние каникулы. Купайся и загорай на вятском пляже, рыбачь, читай книжки. Играй в войну красных с белыми. В бабки, лапту, лото или домино.
Бреду домой в Заошму – пропахший бардой и опилками рабочий поселок со спиртовым и кирпичным заводами и лесопилкой в районном городишке Мамадыш. Где, как говорит старшая сестра, в сороковом году жителей в нем стало больше восьми тысяч. Если так дело пойдет, думаю я, то скоро и Москву догоним!..
С обеих сторон дамбы – разлившаяся в половодье речка Ошма, приток Вятки. После половодья она превращается в мелководную, с вязкими илистыми берегами, местами поросшими камышом, тальником и ольшаником речку. А сейчас Ошма слилась
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
73
с Вяткой, превратилась в полноводную красавицу. По ее осле-
пительной глади снуют катера и смоленые остроносые лодки с
рыбаками и хозяйственными мужиками, запасающими бревна.
Сосна плывет с верховьев, как будто никому не нужная, из киров-
ских леспромхозов. Самое благодатное время запасать, вопреки
запретам властей, лесины на дрова и постройки.
Из громкоговорителя, прибитого на столбе, или с какого-то ка-
тера разносится в голубом пространстве музыка, как будто веща-
ет само небо.
Музыка смолкает, диктор трижды, с интервалами, повторяет:
«Внимание, говорит Москва! Передаем важное правительствен-
ное сообщение!». Репродуктор замолкает, задумчиво хрустит,
словно грызет ржаной сухарь. И вдруг из него, как всплеск мол-
нии и удар грома, бесстрастным голосом председателя Совета на-
родных комиссаров Молотова в меня навсегда вонзается страш-
ной реальностью слово: ВОЙНА!..
Было ли это на самом деле, а сейчас мне только кажется, что
в тот миг солнце померкло, лодки и катера на водной глади за-
мерли, как в стоп-кадре, и только люди метались на них и что-то
кричали. В мир природы и в души людей вошло нечто, что гро-
зило невозвратимыми потерями и жуткими последствиями. Это я
почувствовал на себе, словно постарев на много лет.
И, конечно, подумал о старшем брате Кирилле: осенью сороко-
вого его забрали в армию, и он писал, что учится в Петрозаводске,
в школе младших командиров. Значит, мы его не скоро увидим. И
увидим ли?.. Недаром мама, слушая радио об оккупации немцами
стран Европы, повторяет: «Ой, только бы не война!..» В Граждан-
скую девятнадцатилетним погиб ее младший брат Борис. А в двад-
цать девятом и старшего брата Николая Ивановича – сельского учи-
теля и видного чекиста – упрятали в психушку в Сарапуле, а когда и
как он умер, никто толком не знает. Ни жена и ни трое его сыновей.
С новостью о войне я забегаю к приятелю по школе, Гришке
Хайруллину, и мы, валяясь на лужайке в тени бревенчатого дома
наших соседей, обсуждаем, как сбежим на фронт. А там, подпу-
стив немцев поближе, будем косить немцев из пулемета «мак-
сим», как чапаевская Анка.
Александр МАТВЕИЧЕВ
74
* * *
Однако родители опередили нас с уходом на позиции. Гришки-
ного отца как резервиста отправили на фронт от двух сыновей и
больной чахоткой жены. А мою маму «подставила» дочь Наталья.
У мамы на попечительстве было двое детей – я, восьмилетний, и
десятилетняя племянница-сирота Веруська – и ее бы рыть окопы
не погнали. А Наташа, патриотка, большевичка, секретарь райко-
ма комсомола, взяла на себя заботу о детях. И мама-сердечница
полгода – в холоде, голоде, в борьбе со вшами – копала мерзлую
землю на правом берегу Волги. Вместе с тысячами других лю-
дей, собранных из разных республик и областей русских, татар,
чувашей, удмуртов, башкир, – в основном женщин и негодных
для армии мужиков, – сооружать траншеи, дзоты, опорные огне-
вые и командные пункты на случай падения Москвы и выхода
немецких орд к правому берегу Волги, к Казани и многим другим
городам и сёлам. Много народа полегло там не от пуль, бомб и
снарядов, от мороза, недоедания, тифа и дизентерии. Сотни ки-
лометров глубоко эшелонированных оборонительных позиций
нашей армии немцев напугали, после поражения под Москвой он
обошёл их к югу и в августе сорок второго ударил, на свою поги-
бель, по Сталинграду.
Гришкин отец вскоре погиб, мать умерла от туберкулеза.
Гришку приютил мамадышский детдом, а его трехлетнего бра-
тишку взяла к себе бездетная сестра убитого отца, жившая приго-
роде Мамадыша, в Заошме, рядом со спиртзаводом.
Наталье, сестре, некогда было прилежно заботиться обо мне и
сироте – десятилетней Веруське. Она родилась от неизвестного
отца маминой сестры, Лукерьи, умершей перед войной от тубер-
кулеза, полученного от свинцовой типографской пыли. А наша
опекунша Наталья пропадала в райкоме комсомола сутками, мо-
билизуя и направляя молодежь на боевые и трудовые подвиги.
За нами приглядывала бездетная хозяйка дома, почтальонша
тетя Надя. С утра она уходила разносить письма и похоронки,
поручая нам выполнение многочисленных домашних заданий.
Мы с десятилетней Верой пилили и кололи дрова, топили печку,
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
75
варили картошку и кашу, стирали и мыли пол, кормили моего пса
Джека. И вместе спали на просторной русской печке, слушали
радиосообщения Совинформбюро о положении на фронтах. Пе-
ред сном рассказывали друг другу страшные сказки или строили
коварные планы борьбы с оккупантами, если они захватят Мама-
дыш. Городская электростанция, если были исправны локомоби-
ли с генераторами, начинала работать с наступлением темноты и
останавливалась в полночь. Частенько уроки приходилось делать
при свете настольной керосиновой лампы или свечки.
Страшнее зимы с сорок первого на сорок второй год я не пом-
ню. Морозы за тридцать градусов с ноября стояли сухие, смер-
тельные. Одежонка, исключая валенки, лишь символически зим-
няя, школа далеко. Пока добежишь – душа и тело превращаются в
ледяную сосульку. А приходилось вставать в пять утра и до шко-
лы сбегать, в сопровождении верного лохматого Джека, в очередь
за хлебом в центр Мамадыша. Сначала ждать открытия булоч-
ной не меньше часа в длинной очереди на улице, а потом, рискуя
быть задавленным немилосердными взрослыми, когда магазин
открывался, – каждый стремился прорваться к прилавку первым.
Взрослых одолевал страх опоздать на работу: за пять минут опоз-
дания можно было угодить в Гулаг на неопределенный срок.
А черный пес терпеливо дожидался меня и хлебного довеска
на улице.
От разговоров взрослых в очереди брала тоска: отстоят ли
наши Москву; что будет, если немец дойдет до нашего города. Не-
даром же власть приказала с вечера не зажигать фонари на стол-
бах и плотно занавешивать окна домов. С наступлением темноты
было страшно выбегать в надворную уборную, поэтому ходили
в ведра. К Казани якобы уже прорывались немецкие самолеты и
сбрасывали бомбы. А от столицы Татарии до Мамадыша всего
полторы сотни километров – двадцать минут лета. И на весь наш
городок не было ни одного бомбоубежища. Говорили, что вот-вот
заставят рыть укрытия во всех дворах или в огородах.
А в школе ко мне придиралась пожилая учительница, Екатери-
на Иосифовна. Однажды за разговоры во время урока приказала
выйти из класса, я не подчинился. Она подскочила ко мне и ста-
Александр МАТВЕИЧЕВ
76
ла выдергивать за шиворот, как злая из-за парты, как злая бабка
репку, силой и едва не задушила меня воротником. Я вцепился
за край пюпитра, закашлялся от удушья. И тогда она сдернула с
моих ног валенки, вытолкнула ударом колена под зад в коридор.
Засеменила в учительскую и позвонила в райком комсомола моей
сестре, с полгода назад состоявшей директрисой этой школы.
Наташа приехала довольно скоро на райкомовской кошевке и,
увидев меня в коридоре без валенок, спросила, куда я их подевал.
«Сдал в фонд обороны», – нашелся я с ответом.
Эта фраза сразу превратилась в домашний анекдот на всю
оставшуюся жизнь. Сбор теплых вещей для фронтовиков в фонд
обороны был патриотическим почином. На фронт отсылались
посылки с вязаными носками и варежками, валенки, портянки,
махоркой. Отдельно собирались деньги, драгоценности на произ-
водство вооружения – танков, самолетов, пушек. Радио, киножур-
налы, газеты и журналы, плакаты на стенах райкомов и исполко-
мах взывали к гражданам Советского Союза: «Всё для фронта!
Всё для победы!», «Смерть немецким оккупантам!», «За Родину!
За Сталина!», «Враг будет разбит! Победа будет за нами!»
Сестре, однако, мои валенки вернули, и она меня с комфортом,
на кошевке, укутав в казенный овчинный тулуп, доставила до-
мой. А вечером попыталась продолжить воспитание невесомым
клеенчатым ремешком. Однако я разрушил ее коварный план: ны-
рнул под стол, брыкался, и она не могла меня оттуда вытащить.
И кричал, что убегу на фронт и все расскажу брату Кириллу. Мы
уже получили от него пару треугольных коротких писем с пере-
довой, написанных каллиграфическим почерком, понятным даже
мне, второкласснику. Навсегда врезалась в память фраза из одно-
го из этих дорогих посланий брата с бойни: «Ломаю рога фаши-
стскому зверю…»
В начале зимы, по первому снегу, приполз к калитке дома,
громко скуля и истекая кровью, мой Джек. Я и Веруська со слеза-
ми затащили его во двор, а там и в пустой хлев, уложили на соло-
му, и я укрыл его своим пальтишком. Какой-то негодяй выстрелил
в пса дробью, ранил в шею и выбил правый глаз. Мы его выхо-
дили, но я остался без пальто и вынужден был ходить в школу в
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
77
старой, мне до пят, шубейке своей сестры, пока портной порол
и шил для меня обнову из пиджака мужа тети Нади, воевавшего
на каком-то из фронтов. В кладовке хранилось много его столяр-
ного и плотничьего инструмента. Он и этот дом сам поставил из
лесоматериала с соседней лесопилки, где работал бригадиром, но
брони не имел и сразу угодил в действующую армию. От него не
было никаких вестей, и тетя Надя, радуясь, что осталась бездет-
ной, гадала, погиб он или сгинул в плену.
А вскоре я пережил потерю верного Джека. Незадолго до его
пропажи он преподнес нам с Веруськой сюрприз. Мы пилили
дрова на козлах во дворе двуручной пилой, а он прокрался в сени,
из них – в открытую кладовку и выскочил во двор, унося в зубах
драгоценный кусок мерзлой свинины, завернутой в мешковину. Я
бросился к нему с поленом в руке, но он перемахнул штакетник и
по глубокому снегу умчался в дальний край огорода. Где запасли-
вый кобель закопал добычу – обнаружить нам не удалось. А по-
том исчез и сам, и я каждое утро оплакивал без вести пропавшего
друга, отправляясь в очередь за хлебом по заснеженным темным
улицам один, без охраны, без его заливистого обмена лаем со зна-
комыми собаками Заошмы.
Год 1942-ой
Нет слов таких, чтоб выразить сполна,
Что значит мать и что для нас она.
Шандор Петефи
Наступление Нового, сорок второго, года отмечалось школь-
ным концертом. Я и эвакуированная из осажденного немцами
Питера красивая девочка Ира, моя одноклассница, выступили
с оглушительным успехом в одноактной пьеске «Петрушка и
свинарочка». В финале я в бумажном колпаке и с буратинским,
на ниточке, завязанной на затылке, носом и Ирочка, наряжен-
ная под Мальвину, взявшись за руки, сплясали и спели под баян
ныне забытый шлягер: «Вот танцует парочка – Петрушка и сви-
нарочка…»
Александр МАТВЕИЧЕВ
78
За прекрасный дебют мне и Ирочке вручили по карамельке и
печенюшке. Мы спрятались в пустом темном классе, и я, безумно
влюбленный в Ирочку с первого взгляда, без сожаления и утраты
отдал ей печение, и конфетку. Она чмокнула меня в намазанную
помадой щеку и захрустела лакомством. А я, лопух, так и не при-
знался ей в своем первом чистом чувстве. Не успел. Поскольку в
новогодние каникулы мы от почтальонши тети Нади переехали
в другую, близкую от центра, часть города. В предоставленную
сестре райкомом комнату с отдельным крыльцом и сенями в но-
вой бревенчатой пристройке к дореволюционному бараку. Так
что третью четверть мне пришлось начать в двухэтажной шко-
ле-четырехлетке. Тыльная сторона нашего барака была обращена
к школьному двору, а торцовая – к скверу с летним кинотеатром
и танцевальной площадке. Здесь еще прошлым летом, в ночь на
22 июня, гремел духовой оркестр, а мы, пацаны, подглядывали,
как выпускники средней школы, парни и девушки, танцевали и
целовались в кустах акации и сирени.
Без помпы отметив в каникулы свое девятилетие, я стал шмы-
гать в школу со своего двора кратчайшим путем – через дырку в
заборе, мимо надворной школьной уборной.
Радость переезда в собственное жилье сразу сменилась тяже-
лым разочарованием. Квартира оказалась безнадежно холодной:
сколько ни топи, тепла не прибавлялось. К утру замерзала вода в
ведре, а, бывало, и картошка в мешке, положенном на огромную
и бесполезную русскую печку. Сырые мерзлые дрова не хотели
гореть в ее упрямом чреве – только потели и выделяли чад не в
трубу, а в комнату, выгоняя домочадцев на улицу. Спички, как и
соль, а тем более сахар, стали невосполнимым дефицитом. Мно-
гие, особенно курильщики самосада и махры, и мы, собиравшие
за ними бычки, перешли на добычу огня кресалами и древесным
мхом. У меня такого инструмента не было и приходилось, стес-
няясь и извиняясь, бегать за огнем к соседям и приносить от них
лучинку, подожженную от пламени их лампы или затопленной
печки.
Так что и мне довелось получить предметное представление о
муках советских граждан в ленинградской блокаде. Горячий ком-
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
79
сомольский задор сестра щедро растрачивала на воспитание мо-
лодежи в духе преданности делу Ленина-Сталина и мобилизацию
духа юношей и девушек на трудовые и боевые успехи. А свой
быт, потом и семейный уют, не научилась устраивать до конца
жизни. Хотя, думаю, тогда у нее, как секретаря райкома, было до-
статочно власти, чтобы заставить строителей устранить очевид-
ный брак: проконопатить стены, утеплить потолок и пол, довести
до ума печку и жить по-человечески.
А может, строителей тех отправили уже на фронт, и они опла-
чивали кровью вину перед нами.
В начале нашей жизни в новой квартире в гости к Наташе дня
на два появился после лечения в госпитале ее старый знакомый
– однокурсник по мамадышскому педтехникуму. Одет он был в
командирскую амуницию – шевиотовую зеленую и габардино-
вые синие галифе, хромовые сапоги и офицерскую шинель. А на
широком ремне с командирской пряжкой – кобура с пистолетом
«ТТ». Он даже позволил подержать увесистый пистолет в руке и,
с вынутой из рукоятки обоймой, пощелкать курком.
Он рассказывал нам за столом, заставленным его продуктами
и бутылкой водки, что лечился не от ран, а от пневмонии и рев-
матизма. Как дважды ему удалось избежать смерти под Ржевом,
когда накануне наступления всему командному составу выдали
белые полушубки, а ему не. В ходе атаки немецкие снайперы от-
стреляли всех наших офицеров в белых шубах, оставив насту-
пающих без руководства и управления. И почти весь полк после
этого полег на поле брани. Его же спасла старая шинель.
А глубокой осенью сорок первого, при выходе из окружения,
ему, чтобы не заметили немцы, довелось провести долгое вре-
мя в ледяной воде болота. Даже пришлось с головой скрываться
под воду и дышать через соломинку. Из окружения он вышел, а
в госпитале едва выжил, и теперь признан негодным к строевой
службе. Ждет нового назначения…
Спать в новом жилище при таком холоде было мукой, гото-
виться к урокам – особенно выполнять письменные задания –
просто невозможно: чернила замерзали, руки и ноги коченели.
Благо в соседней квартире, в старой части барака, у Грызуновых,
Александр МАТВЕИЧЕВ
80
было тепло и мне дозволялось к ним приходить. Может, потому,
что Мишка, конопатый длинноносый пацан, состоял второгод-
ником в нашем классе, и мать и бабушка надеялись, что с моей
помощью их дитя, награжденный с рождения худой памятью
и ленью, преодолеет барьер наук и станет третьеклассником.
Мишкин отец уже погиб на фронте. Кроме Мишки у его мате-
ри, помню, очень доброй розовощекой, крепкой тридцатилетней
женщины, на иждивении был еще пятилетний Санька. Плюс све-
кровь, зловредная, еще не старая, склочница, проливавшая слезы
по погибшему сыну. В разговорах с моей мамой она боялась, что
невестка в связи с гибелью мужа может отправить свекровь в род-
ную деревню, где ей придется работать в колхозе. А в Мамады-
ше она от обязательной трудовой повинности была освобождена
законно, потому что присматривала за озорным и хитрым не по
годам, краснощеким, как и его мать, Санькой.
К Грызуновым подселили эвакуированную из Украины се-
мью – молодую красивую женщину-врача с грудным пацаном и
ее мать, удивлявшую дворовую общественность небритыми бо-
родой и усами. Во дворе ей сразу дали имя – Бабушка-еврейка.
Потому что за стенкой нашей квартиры жила Бабушка-татарка со
своей больной дочерью. А Мишкину бабушку соседи по бараку
не любили и давно называли Грызунихой. Летом, как я убедился
позднее, в ведренную погоду она днями сидела на крыльце и бди-
тельно следила за перемещением лиц всех возрастов, полов и со-
циального положения. А на лавочке у ворот делилась нелепыми
версиями со старухами из других домов о роде и неблаговидных
целях маневров соседей.
Переход в другую школу был связан для меня с не легким вхо-
ждением в классную элиту. Звездой 2-го-А бесспорно был Лёвка
Шустерман, сын директора строящейся в Мамадыше ткацко-пря-
дильной фабрики, эвакуированной с Запада с оборудованием и
частью специалистов. Он был стройным красивым пай-мальчи-
ком с кудрявыми черными волосами. Родители одевали его, как
лондонского денди, в костюмы с белыми рубашками. По отно-
шению к двум авторитетам-силачам и их шестеркам Лёва прояв-
лял необычайную щедрость – приносил им куски хлеба, щедро
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
81
смазанные маслом, иногда с ломтиками мяса поверх этого недо-
ступного прочим смертным лакомства. Девчонки противно кокет-
ничали с ним, привлекая его внимание ужимками и прыжками, и
он небрежно совал им карамельки и открытки. Все было Левкой
схвачено, за все заплачено.
С моим крестьянско-пролетарским сознанием смотреть равно-
душно на это социальное расслоение коллектива было невыно-
симо. Еще до школы, в родной деревне Букени, я прочел книжку
Николая Островского «Как закалялась сталь». Роман этот был
всего на год старше меня и в нем содержался доступный даже
шестилетним беднякам инструктаж, как закалять дух, мускулы и
тело для борьбы с буржуйскими сынками и дочками. Вокруг меня
сплотилась шайка мне подобных нищих, но богатых врожден-
ным классовым сознанием ребятишек: Петька Бастригин, Мишка
Грызунов, эвакуированные белорусы – минчанин Вилька Захаров
и Витька Баранов, кажется, из Могилевска. Нам сочувствовали и
робкие одесситы, тоже эвакуированные сыновья сапожника-ин-
валида Каца, – Мойша и Абрамка.
Не помню, какой предлог нашелся для перехода от холодной
войны к горячей схватке. Но на одном из перерывов, когда Лёв-
ка раздавал в просторном коридоре бутерброды голодным васса-
лам, я во главе своих головорезов подлетел к нему для нанесения
смертельного удара вознесенной над моей головой липовой «бу-
лавой», выпиленной и выструганной мной и Мишкой Грызуном
из доски. Лёвка увернулся, бутерброды из его газетного свертка
полетели в толпу, завязалась потасовка. Победителей в ней не на-
шлось. Зато зачинщика кто-то выдал сразу. Меня разоружили и
безотлагательно доставили в учительскую вместе с «вещдоком» –
булавой. Учинили допрос с пристрастием и приговорили: в шко-
лу без сестры Наташи, которую знал весь просвещенный бомонд
города, мне не появляться!..
Зато с этого дня со мной, новичком, и друзья, и противники
стали считаться. Особенно Вика, эвакуированная с матерью из
Смоленска. Мы сидели с ней за одной партой, и она женским
чутьем поняла, как я в нее беззаветно влюблен. По примеру Лёв-
ки Шустермана, я перетаскал из Наташиного фотоальбома все
Александр МАТВЕИЧЕВ
82
открытки и подарил ей, такой прекрасной девочке, оказавшейся в
захолустном Мамадыше из легендарного города. Там наши бой-
цы и партизаны сражались на смерть, чтобы не допустить фаши-
стов к Москве. Она уже побывала под обстрелом и бомбежками,
осталась жива – и вот сидит рядом со мной, подсказывает, дает
списывать. И не бежит с девчонками на перерыв, а терпеливо
объясняет мне, как правильно решать примеры по арифметике.
* * *
В огромной очереди на документальный фильм о разгроме
немцев под Москвой я едва сам не стал жертвой от руки контро-
лерши на входе. Чтобы сдержать напор толпы в дверь зрительно-
го зала, она уперлась растопыренными пальцами в мое горло, не
прикрытое шарфом за его неимением. И быть бы мне задушен-
ным, если бы кто-то из милосердных взрослых не заорал и не
оттолкнул взбешенную и напуганную зрительской атакой тетку
от моего стиснутого горла. Прикрывая рот ладонью, я прокашлял
весь сеанс. По окончании мы с ребятами обсуждали картину на
темной улице. Меня вдруг осенила крамольная мысль: почему,
мол, нашу победу в битве комментатор фильма приписывает од-
ному Сталину? Друзья со мной согласились, и мы продолжили
развивать эту опасную тему почти шепотом, поскольку родители
научили нас бояться упоминать имя отца народов всуе. Не при-
веди Господь, растоплять печку газетой с его портретом при по-
сторонних свидетелях или подносить его усатое изображение к
определенному месту в надворном сортире. Донос бдительного
соседа – и ты исчезаешь в неизвестном направлении, угодив в
гиблые месте как враг народа…
К этому же времени относится и боевой старт моей литератур-
ной эпопеи.
Сестра Наталья приносила домой из своего РК ВЛКСМ пачки
газет «Правда», «Известия», «Комсомольскую правду» – почитать
и пустить на растопку. Черная картонная тарелка репродуктора не
выключалась с утра до полуночи, когда радиоузел замолкал из-за
остановки электростанции для экономии топлива. Это позволя-
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
83
ло быть в курсе главных событий того времени – положения на
фронтах. Наташа повесила на стену большую карту СССР и ка-
ждое утро, по информации радиодиктора Левитана, отслеживала
продвижение немцев с запада на восток черными флажками на
булавках.
Большинство книг городской детской библиотеки мной были
прочитаны – и проза, и стихи Чуковского, Барто, Михалкова, Мая-
ковского. Газеты я тоже читал и наиболее интересное цитаты выст-
ригал и хранил в папке для бумаг. Так что к радостному событию
об уничтожении нашей артиллерией короткоствольной немецкой
мортиры по кличке «Толстая Берта» я был. Она успела пульнуть
по ленинградскому району Колпино десять снарядов весом около
тонны каждый. Это меня наполнило неведомо откуда рожденным
приливом вдохновения. Куплеты о гибели толстухи, помещенные в
школьной стенгазете, принесли автору первую известность и похва-
лу учительницы. Во всяком случае, с публикации о Берте я обрек
себя на долгие годы безгонорарной корреспондентской и редактор-
ской работы во множестве стенных газет в армии и на гражданке.
* * *
А мартовский солнечный день сорок второго года подарил мне
несказанную радость. После последнего урока я, как всегда, со
школьного двора протиснулся в дырку забора в наш барачный
двор и, глядя под ноги, побежал с портфелем по талым лужам к
своему крыльцу. Хотел обогнуть какую-то старуху с изможден-
ным желтым лицом. Остановиться заставил знакомый, певучий,
как флейта, голосок:
– Шура, сынок! Ты что, милый, меня не узнал?
Да это же мама! Моя мама!.. Мы стояли посреди большого, с
не растаявшими сугробами двора и плакали. И я, уже насмотрев-
шийся за полгода войны на истощенных и опухших от голода лю-
дей, рыдал от сострадания, взглядывая на родное мамино лицо.
Она, в свои сорок четыре казавшаяся всегда молодой и быстрой,
превратилась в бабушку и еле передвигала ноги в валенках с га-
лошами.
Александр МАТВЕИЧЕВ
84
– Я вас быстро по адресу нашла, а ключа-то от дома нет, – го-
ворила мама, словно оправдываясь, своим тоненьким детским го-
лосочком. – А ты так вырос, прямо не узнать! Уже с меня ростом,
сынок!..
Весной в доме стало теплей. Да еще, по случаю явления мамы
с огневых позиций, дров мы не пожалели, натопили печь и подто-
пок от души. Сварили гороховый суп на конском мясе. И нагрели
воды в большом, литров на десять, эмалированном чугуне, что-
бы мама, за неимением бани, могла помыться. На плите подтопка
или в печке – не помню, каким образом, – прожарили всю мамину
одежду, чтобы истребить мириады вшей на нижнем белье. Я и
сам давно привык их кормить своей кровью, но при виде такого
лениво шевелящегося стада на исподнем меня стало тошнить.
А гороховый суп маму едва не убил. Хорошо, что за бревен-
чатой стенкой, у Грызуновых жила эвакуированная врачиха. По
стуку и крику Наташи, она прибежала к нам вместе с бородатой
и усатой матерью. Им чудом удалось спасти мою изголодавшую
маму, неумеренно нахлебавшуюся супа, от заворота кишок.
* * *
Летом сорок второго нас троих, маму, меня и Веруську, под-
стерегало еще одно событие: Наташа, сказала, что выходит за-
муж. И как словом, так и делом, стала женой Ахмета Касимо-
вича Аюпова, заведующего райземотделом райисполкома, до
этого дважды женатого без последствий – детьми он брошенных
супруг не наградил. А до этого Наташа твердила, что дождется
с фронта Александра Пугачева, ее бывшего коллегу-учителя по
школе в селе Секинесь. А теперь офицера-артиллериста, который
регулярно слал ей письма с театра боевых действий, как поэт Си-
монов актрисе Серовой: «Жди меня – и я вернусь…»
Измена сестры меня сильно расстроила: дядю Шуру я знал с
четырех лет, он подарил мне железный грузовичок. Вскоре, устав
таскать дребезжащую игрушку за собой на веревочке, я сунул по-
дарок в печку, чтобы удостовериться, горит ли железо. Потом в
избе долго воняло горелой краской и паленой резиной.
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
85
Наташа ушла жить к дяде Ахмету в двухэтажный четырех-
квартирный каменный дом на окраине Мамадыша, недалеко от
кладбища с разоренной церковью. В одной квартире с молодыми
обитала племянница дяди Ахмета, тетя Фая с кудрявой черново-
лосой дочкой Лорой, моей ровней. В нее нельзя было не влюбить-
ся, и я забыл о своей соседке по парте Вике. Тем более что после
зимнего отката немцев на запад от столицы больше, чем на сто
километров, она с мамой после окончания учебного года уехала
куда-то к родне в Подмосковье.
Муж тети Фаи, дядя Лёша, офицер-летчик, бомбил немцев на
фронте, за что она получала хорошие деньги по аттестату, подра-
батывая в исполкоме машинисткой.
Наташа жаловалась, что племянница мужа съедала ее, и, если
и так дальше пойдет, она вернется к нам. Чего я очень желал. По-
тому что нам без ее пайка и денег существовать стало трудно.
Почти невозможно. Мы голодали, питаясь крапивным и свеколь-
ным супом, иногда пшенной кашей и картошкой. Хорошо, что
Наташа купила нам козу Маньку, и мы могли забеливать кашу и
постный суп ее пенным молоком. От нее родился козленок, пре-
вратившийся осенью в солидного кастрированного козла. Лишив
его жизни накануне 25-ой годовщины Великого Октября, мы ка-
кое-то время поминали озорное животное.
* * *
Мама вскоре после возвращения с окопов пошла подсобной
рабочей на строительство ткацкой фабрики: месить раствор, под-
носить кирпичи, раствор и другие стройматериалы. Я бегал к ней
к обеду в фабричную столовую, и она поровну делилась со мной
скудными блюдами и отдавала мне незабываемое лакомство –
единственную конфетку-подушечку, положенную по норме к чаю.
Летом Наташа достала путевку и отправила Веруську в пио-
нерлагерь. А чтобы как-то подкормить сынка, мама подсказала
мне, девятилетнему и ослабшему от хронического голода, пойти
в родную деревню, в Букени. Погостить у моей крестной мате-
ри, Ени Костровой, жены двоюродного брата моей мамы, матери
Александр МАТВЕИЧЕВ
86
семерых детей. Ее я звал просто «кокой». Муж коки, дядя Илья,
двоюродный брат моей мамы, охотник на дичь – зайцев и куропа-
ток, балагур и любитель самогона, воевал. А старший сын, сем-
надцатилетний Володя, в ожидании призыва в армию, как грамо-
тей с семилеткой, заведовал колхозными амбарами с зерном и,
обращая малую часть его в муку для личных целей, сытно кормил
всю семью.
Двадцать пять километров проселка босиком, в одной руба-
шонке и коротких штанишках от Мамадыша до Букеней, – в пол-
ном одиночестве, с одним куском хлеба, парой вареных картошек
и бутылкой козьего молока в холщевой кошелке, – запомнились
на всю жизнь. Ни одной попутной или встречной подводы, ни од-
ной живой души – только поля недозрелой пшеницы, ржи, овса,
а за ними таинственная полоса леса – и я один, затерянный во
Вселенной голодный пацан.
А, по слухам, в лесах накопилось много дезертиров, вынуж-
денных грабить на дорогах, уводить в лес колхозный и крестьян-
ский скот и порой пробавляться человечиной. По Мамадышу
бродили слухи, что в пирожках с мясом, купленных на колхоз-
ном базаре за бешеную цену, обнаруживали ногти и еще какие-то
части людского тела. Говорили и о стаях волков, нападавших на
скот и людей.
Где-то на половине пути вдруг похолодало, подул влажный ве-
тер, по ржаному полю, как по озеру, забегала тревожная рябь, над
лесом нависла, рассыпаясь всплесками молний и грома, черно-си-
зая туча. И я увидел впервые в жизни, как на меня двинулась сте-
на дождя. Ливень был кратковременный, буйный, можно сказать,
озорной. Только мне стало не до смеха: мокрый до нитки, я дрожал,
как вытащенный из воды щенок. Хорошо еще, что хлебу не дал
размокнуть – успел съесть его сразу после выхода из города.
Солнце, словно обрадованное исчезновением тучи, засияло с
удвоенной силой. С ржаного поля, украшенного синими глазами
васильков, поднимался в бирюзовое небо душистый пар от ожив-
шей пашни. И, как в дивной сказке, на другой стороне поля возник
могучий рогатый зверь – лось, похожий на своих собратьев, каких
я видел уже прежде, когда выезжал с райкомовским конюхом и
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
87
его сыном Хаем в ночное. Сохатый с высокомерно поднятой голо-
вой, украшенной крылатыми рогами, глядел в мою сторону, слов-
но раздумывая, стоит ли ему забодать и растоптать беззащитного
человечка. Медленно развернулся и растворился в окропленной
небесной влагой чаще.
Идти стало трудно: грунтовая дорога прилипала к босым,
скользящим по суглинку ногам, грозя падением в липкую грязь.
Сняв с себя рубашку и отжав из нее воду, попытался идти по обо-
чине – и в кровь исколол ступни, ошпарив их мелкой крапивой.
Присесть на сырую землю и отдохнуть тоже стало невозможно.
Зато солнце после грозы светило ярко, и я быстро согрелся.
Удивился, что в деревушке Нижние Кирмени не встретил ни
одной живой души. Даже собаки не лаяли, словно и их послали
на фронт. Наверное, все от мала до велика работали в поле или на
своих огородах.
А через шесть километров, перед закатом солнца, увидел с
холма и свои родные Букени, где еще существовала и наша из-
бушка под соломенной крышей, с заколоченными дверью и тремя
окошками. Да и вся деревня, как я вскоре с грустью почувствовал,
казалась заколоченной. Бедная до войны, она сейчас изнемогала
от нищеты и голода. Остались в ней одни старики да бабы. Ло-
шадей, что справнее, забрали в армию, так что пахали, боронили
и таскали лобогрейки быки и коровы, не приученные к этому за-
нятию. А за трудодни колхоз расплачивался одними палочками и
оставался в вечном долгу перед государством. Питались совет-
ские крестьяне с огорода корнеплодами и зеленью, полевыми и
лесными травами и ягодами и тем, что удавалось украсть, с ри-
ском угодить в тюрьму. К посевной и посадочной поре у многих
не оставалось семян – и несчастные попадали в кабалу к одно-
сельчанам, как некогда случалось в Букенях и с моей мамой.
Однако семья Костровых благодаря кладовщику Володе жила
в завидном достатке. Встретили и откармливали меня хлебом, ка-
шей, молоком и сметаной добрая, как и моя мама, кока Еня и ее
дети, мои троюродные братья и сестры, на славу. С моим ровес-
ником Мишкой мы пропадали на речке Дигитлинке – купались,
загорали и удили.
Александр МАТВЕИЧЕВ
88
Все было прекрасно до того жуткого дня, когда кладовщик
Володя не натворил беды. В колхозном амбаре бабы работали
под его контролем на веялке – очищали от пыли и сора остатки
прошлогоднего зерна для отправки на мельницу. Парень, унасле-
довавший от отца, дяди Ильи, его шебутной характер, надумал
бабенок напугать. Взял в караулке отцовское ружье, с которым по
ночам охранял колхозное добро от голодных односельчан, про-
крался за амбар и выстрелил картечью в бревенчатую стену. Одну
женщину кусок свинца, без труда пробив паклю и древесину на
стыке бревен, сразил на месте, а вторую тяжело ранил. Ее живой
довезли до Мамадыша, и я с Петькой Бастригиным через несколь-
ко дней видел ее труп на стеллаже, за окном морга райбольницы.
За эту «шутку» Володя бы наверняка угодил в Гулаг на мно-
гия лета. Его подержали сколько-то в каталажке до исполнения
восемнадцати лет и отправили на фронт. Там он искупил свою
вину кровью – потерял ногу, в Букени возвращаться не стал, как
и раненый отец. Вся семья обосновалась после войны на Урале,
в Сарапуле.
Год 1943-ий
Страдания ведут
человека к совершенству.
Антон Чехов
После наступления сорок третьего года, в зимние каникулы,
по приглашению какого-то хлебосольного председателя колхоза,
Наташе вздумалось отправить Веруську в гости в его семью.
Хаю, пятнадцатилетнему сыну райкомовского конюха, отец
поручил доставить девочку на санях в деревню за четырнадцать
километров от Мамадыша и возвратиться в тот же день.
Хай (мальчишки часто дразнили угрюмого подростка, плохо
говорившего по-русски, меняя для забавы гласную в его имени на
другую) запряг лошадку серую в легкие сани, и я на них зарылся
в сено – проводить сестренку до окраины города. Погода была яс-
ная, безветренная, для января теплая – всего градусов десять мо-
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
89
роза. За городом мне не захотелось расставаться с Верой и Хаем,
и я вызвался прокатиться за компанию до конечного пункта и об-
ратно. Они в тулупах, а я в своем ватном пальтишке и валенках. С
большим опозданием пришлось пожалеть о своем легкомыслии:
чтобы согреться, мне периодически приходилось бежать за саня-
ми по ускользающему из-под ног снегу. А потом лезть к Веруське
под тулуп. Только он до конца не запахивался, и большая часть
тела оставалась на холоде.
Где-то в середине пути распушила снежную замять пурга.
Дорога – этим маршрутом мы никогда не ездили – скрылась под
пухлым саваном, и мы сбились с трассы, несмотря на вешки, вот-
кнутые в снег с правой стороны в качестве ориентиров.
Бес, по Пушкину, долго водил нас по сторонам пропавшей под
снегом дороги, наполняя нас паническим страхом окончатель-
но сбиться с пути, заблудиться в белой пурге и надвигающейся
ночи. Обрадовались, когда в густых сумерках показалась с возвы-
шенности крохотная, с дюжину домов, деревенька, утонувшая в
сугробах. Спустились с горки, и лошадь, потеряв под копытами
твердь, затащила сани в глубокий снег, утонула в нем всем кру-
пом и стала судорожно биться передними ногами в белой каше,
задрав взнузданную морду в беспросветное, равнодушное к на-
шим страданиям небо.
Веруська, не покидая саней, уже давно плакала, укутавшись
в тулуп. Хай, увидев, что пасть Серого в крови, тоже заревел и
отказался от борьбы за существование. Я заорал, захлебыва-
ясь снежным ветром, чтобы он хлестал лошадь кнутом. А сам
добрался ползком до ее головы, повис на гужах. Мозоля окро-
вавленные губы перепуганного коня стальными удилами, мне
каким-то чудом удалось вывести подводу то ли на наст после
недавней оттепели, то ли на дорогу под снегом. Во всяком слу-
чае, вскоре мы оказались на деревенской улице и стали стучаться
поочередно в окна или ворота изб. Добрые люди пустили нас пе-
реночевать. И мы сразу, не раздеваясь, улеглись на полу на одном
тулупе и укрываясь другим. Изба оказалась настолько бедной, что
нам не предложили ни картошки, ни чая. А единственную комна-
ту осветила хозяйка в рваной телогрейке на пару минут коптящей
Александр МАТВЕИЧЕВ
90
лучиной. Оказалось, что мы сбились с пути, приехали совсем в
другую, близкую к пункту нашего назначения, деревню.
Благо следующее утро выдалось ясным и безветренным. Ло-
шадь отдохнула, съев все сено из саней. Дорога в четыре киломе-
тра, подметенная ветром, до деревни председателя колхоза заняла
совсем мало времени. А день у гостеприимных хозяев прошел
для нас, как настоящий праздник, – со щами, пирогами, плюшка-
ми, салом и солеными груздями, прикрытыми дубовыми листья-
ми в пузатой кадушке.
На обратном пути в Мамадыш я вспомнил, что сегодня мой
десятый день рождения. Которого могло бы и не быть, если бы
позавчера меня победил страх. В городе сначала забежал домой
к сестре. Она и дядя Ахмет были на работе, а нянька возилась с
больной племяшкой Светкой.
Я использовался этим моментом и отлил из пятилитровой бу-
тыли в кладовке чекушку водки-сырца с мамадышского спиртза-
вода, потребляемой зятем с завидной регулярностью. А вечером
мы с Хаем отметили мое десятилетие в райкомовской конюшне.
Выпили сивушный напиток, закусывая оладьями, испеченными
его мамой из муки, полученной из гнилой картошки.
И как же качалась ночная улица, когда я плелся домой! Во все
горло распевая: « На позицию девушка провожала бойца!..» А как
меня выворачивало наизнанку весь остаток ночи, мне уже расска-
зала мама…
* * *
В начале весны сорок третьего года, когда мы с мамой спа-
ли на печке, меня посетил вещий сон. В первые мгновения он
воспринимался мной фрагментом чернобелого фильма. По засне-
женному полю, сквозь разрывы мин и снарядов, бежит в атаку
наша пехота. Один из атакующих летит лицом вперед на землю,
и я с криком и плачем осознаю, что это мой брат. Мама просыпа-
ется, прижимает меня к себе и спрашивает, чего я ее испугался.
Мне не хочется говорить, расстраивать ее, но удержать свой страх
в себе не в моих силах:
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
91
– Я увидел, как Кирилла убили.
Мама не суеверна, верит только в Святую Троицу, всегда трое-
кратно крестится, вставая с постели. После работы долго молится
перед сном в дальнем углу комнаты. А сейчас мы, обнявшись,
плачем вместе на остывающей печке, и она шепчет непонятные
мне слова молитвы.
У Грызуновых отца убили в начале войны. Зато поселившаяся у
них бабушка-еврейка похвасталась, что ее дочь-врачиха получила
от мужа благую весть. Из лейтенанта он стал старшим лейтенан-
том и получил медаль «За отвагу». А от Кирилла давно нет писем.
Мама скрывает от меня свою тревогу и пытается иногда найти уте-
шение в беседах на крыльце с дежурящей на нем бабкой Грызуни-
хой. И она утешает маму апокалипсическим предсказанием:
– Не кручинься, Дуся, скоро всех убьют, как моего сыночка
единственного Алешеньку.
Черную весть принесла Веруска в июне, в жару, за несколь-
ко дней до окончания второго года войны. Сестра Наталья по-
сле того, как они с Ахметом, после рождения дочки, получили
квартиру, забрала Веру к себе. Она подслушала разговор супругов
и прибежала, обливаясь слезами, поделиться новостью со мной.
Мы недавно вернулись с Вятки; я играл с ребятами в прятки во
дворе. Сестренка, не обращая внимания на Грызуниху, зорко сле-
дившую с крыльца за нашей беготней, выпалила:
– Кирилла немцы убили! Наташа письмо получила от его дру-
зей: 26 марта, под Орлом, осколком мины в затылок. Только ты
молчи, маме не проговорись: Наташа сама хочет ее подготовить.
Я разрыдался, упал и стал кататься по лужайке, чувствуя, как
грудь разрывается, а комок в горле мешает дышать. Веруська ис-
пугалась, сбегала домой, вернулась с ковшом воды, плеснула на
меня и дала попить.
Потом я умолял Грызуниху ничего не говорить моей маме.
Старуха кивала головой и соглашалась. А вечером, едва завидев
маму, возвращавшуюся с фабричной смены, в воротах барака,
взлетела, как ворона, с насиженного места, ринулась ей навстре-
чу. И со старушечьим заупокойным подвыванием, приникнув
вплотную к маминому лицу, запричитала:
Александр МАТВЕИЧЕВ
92
– А Кирюху-то твово, как и мово Алешеньку, фашисты про-
клятые ишшо в марте тоже убили!
Вот старая ведьма!..
Маму страшная весть оглушила – она стояла, покачиваясь и
сжав голову руками. Я помог ей дойти до крыльца, а Грызуниха
продолжала клевать нам в затылок словами и притворным воем.
И как же мне стало страшно через минуту, когда моя сорока-
шестилетняя мама, опустившись на ступеньку нашего крыльца,
разразилась разрывающим душу рыданием, стала клочьями вы-
дирать волосы и биться головой о бревна барака, – этого не за-
быть до конца дней моих!..
* * *
С той поры у мамы участились ночные сердечные приступы.
Машин скорой помощи в Мамадыше сроду не бывало. Я стучал
молотком в стенку и взывал о спасении мамы. Прибегала добрая
эвакуированная врачиха и спасала маму от гибели. Наверное, она
же посоветовала маме обратиться в больницу, получить инвалид-
ность, уйти со стройки и перейти на более легкую работу.
Третью группу инвалидности маме дали без особых хлопот.
Из подсобных строителей ее перевели охранницей фабричного
лабаза и пойманных в половодье бревен на берегу Вятки, прону-
мерованных и сложенных в штабеля к дощатой стене лабаза. Это
означало, что обеды в фабричной столовой маме были не положе-
ны, поэтому умеренные пытки голодом для нас обострились до
полного отчаяния.
Особенно, когда зимой сорок третьего, в начале февраля, в
продуктовой лавке карманник, прижав мое хилое тельце к впере-
ди стоящей тетеньке, стибрил хлебные карточки, выдававшиеся
на месяц. Мама восприняла это известие, как смертный приговор
нам обоим.
Положение сестры Наташи и дяди Ахмета в партийно-хозяй-
ственной иерархии Мамадыша позволило мобилизовать немного-
численных ментов на поиск карточек. Карманника я не раз видел
в этом же магазине и на базаре, его быстро изловили по моему
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
93
описанию, и через неделю карточки, частично реализованные
вором, вернули. Но чего стоила нам эта неделя голода и страха
близкой смерти – лучше не вспоминать!..
У сестры пропало молоко, и крошечной Светке требовалось
искусственное питание. Молоко, масло, манку и другое необхо-
димое для девочки сестре и зятю приходилось покупать на двух
рынках города. А цены на базаре царили бешеные, не доступные
простому люду. Так, на месячную мамину зарплату можно было
купить разве что пару караваев хлеба. Но тогда бы мы не смогли
выкупить продукты по карточкам.
Словом, мы остались без поддержки партии в лице Наташи и
правительства в образе дяди Ахмета. Для того чтобы иметь воз-
можность работать во имя победы, они наняли няньку, деревен-
скую молодую женщину, согласившуюся служить им только за
кормежку. И нам лишь изредка перепадало немного рисовой, пер-
ловой или гороховой крупы от райкомовского и исполкомовского
спецпайка для праздничных трапез с барского стола.
Дважды дядю Ахмета призывали в армию с перспективой
понюхать пороха на фронте. Хотя прежде за тридцать пять лет
жизни воинская повинность его не коснулась. В семье сестры
устраивались проводы, больше похожие на поминки, – с водкой,
закусками, песнями и слезами. Он уезжал на исполкомовских
лошадях то в Кукмор, то в Казань. Но броня, освобождавшая
его от воинской службы и весьма вероятной гибели на фронте,
срабатывала, и он вскоре возвращался к семье. А в конце лета
его перевели на работу в татарский стольный град инструктором
сельскохозяйственного отдела республиканского обкома ВКП (б)
и дали квартиру в полуподвале на улице Малой Галактионовской.
Наташа со Светкой уплыла к нему на пароходе по Вятке, Каме и
Волге на подготовленное мужем место в том же почитаемом уч-
реждении – инструктором отдела народного образования.
Сестренку Веру с собой они не взяли, определив в мамадыш-
ский детдом. Она прибегала к нам и умоляла маму забрать ее к
себе. Но тогда бы мы точно все умерли с голода. Нас спасали коза,
несколько грядок картошки и овощей в общем барачном огороде.
Да еще то, что мама в теплое время года на работе, сидя с прял-
Александр МАТВЕИЧЕВ
94
кой или спицами на крыльце лабаза, и по редким выходным дням
дома пряла шерсть и вязала носки, чулки и варежки по заказам
жен начальников цехов, смен, мастеров своей фабрики. Качество
маминой продукции ценилось высоко, но оплачивалась весьма
скромно. Заказчицы расплачивались с ней чаще продуктами, чем
почти бесполезными деньгами. Изредка маме поступали алимен-
ты от незнакомого мне биологического папаши, работавшего про-
давцом в подмосковной Шатуре.
Практически безнадзорный, я превратился в курящего и вир-
туозно владеющего матом уличного хулигана. Подбивал своих
друзей, чаще всего Петьку Бастригина и Витьку Козырева, лазить
по чужим огородам за огурцами, помидорами и подсолнухами.
А Хай с памятного новогоднего вояжа к председателю колхоза и
потребления водки-сырца непременно приглашал меня в ночное
– пасти стреноженных райкомовских и исполкомовских лошадей
на лугах на опушке смешанного леса, по соседству с колхозным
картофельным полем.
Поездки верхом на лошадях с частыми падениями и со стер-
тым до крови задом, ночи у костра, заполненного ворованными
клубнями, греют душу сладкими воспоминаниями о жутком дет-
стве. Страшные истории и сказки про Вия и множестве других
гоголевских и андерсеновских персонажей, рассказы о подвигах
наших бойцов на фронте, вероятность знакомства со скрывающи-
мися в лесах дезертирами делали летние ночи таинственными и
романтичными.
По радио и из журнала «Огонек» летом сорок третьего я уз-
нал об организации в стране суворовских училищ. Мама с тру-
дом собрала нужные документы. Однако почта в войну, как и в
нынешнее время, работала в замедленном темпе. Вместо вызова
для сдачи вступительных экзаменов поступил ответ, что мои до-
кументы в приемную комиссию пришли с опозданием. Предлага-
лось повторить попытку в следующем году.
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
95
Год 1944-ый
Когда приходит голод, уходит стыд.
Грузинское изречение
Вести о победах нашей армии на фронтах поднимали мораль-
ный дух советских граждан и никак не отражались на улучше-
нии материальной жизни. Скорее наоборот, выжить тем, кому
повезло выжить, с каждым днем существование осложнялось. Об
американской свиной тушенке ходили приятные слухи, а кто ее
попробовал среди моих друзей был только один: Вовка Игнатьев
– племянник второго секретаря райкома. Но, как он мне сказал,
жена секретаря не позволяла ему выносить продукты за пределы
квартиры. Хотя, справедливости ради, я благодарен Вовке, что
изредка он ухитрялся стянуть из секретарских запасов кое-что и
доставать их из-за пазухи дубликатом бесценного груза для меня.
Может быть, и Левка Шустерман тоже шамал американскую
тушенку, но поставки бутербродов в наш класс он давно прекра-
тил, и бывшие прихлебатели стали называть жмотом или и того
обиднее.
А для рядового люда даже нищенские пайки на продукты,
нормируемые по карточкам, полностью никогда не отоварива-
лись. Дети превращались в рахитиков и дистрофиков. Матери не
редко пухли и умирали от голода, чтобы спасти детей. Грабежи,
воровство и мошенничество, преследуемые жестокими законами
военного времени, может, и пугали, но все больше людей, сто-
ящих перед выбором – умереть честными или выжить ворами,
становилось преступниками.
И я, в свои одиннадцать, не стал приятным исключением. Го-
лодным щенком блуждая по базару, пару раз безнаказанно стянул
с прилавка спекулянток, подобно моему пропавшему без вести
Джеку, жареную рыбешку и лепешку.
Едва ли не бедой обернулась для меня, на сегодняшний день
последняя в жизни, совершенная кража не из-за голода даже, а по
недомыслию.
Александр МАТВЕИЧЕВ
96
На базаре, не далеко от дома, где недавно, до отъезда в Ка-
зань, жили сестра с зятем и племянницей, торговал разной мело-
чью благородный с виду старик с седой бородкой. Товаром его
в основном были трофеи – фрицевская и гансовская мелочевка.
Аккуратными рядами на голубой клеенке лежали зажигалки, губ-
ные гармошки, штампованные часы, портсигары, мундштуки,
иголки, булавки, нитки, пряжки солдатских и офицерских ремней
– советских латунных со звездой и немецких алюминиевых с вы-
давленными свастикой и буквами «Gott mins uns» – С нами Бог».
Изо всех этих добытых нашими воинами на полях сражений, у
пленных фрицев и в освобожденных от оккупантов российских се-
лениях сувениров и полезных предметов мне понравилась зажигал-
ка в эбонитовом коричневом корпусе. Дня два я любовался на кра-
сотку в упор и издали, а на третий не вынес соблазна – подскочил к
прилавку, схватил желанную крошку и бросился наутек. Старик что-
то крикнул мне вдогонку, визгливо заголосили его товарки-торговки.
Но отход мной был тщательно продуман: ворота базара на-
ходились совсем близко, я выбежал на улицу и зашлепал босы-
ми ногами по дощатому тротуару. Оглянулся и обомлел: за моей
спиной несся хмырь на голову выше меня в рваной рубашке и
штанах, завсегдатай базара. Он уже был готов к смертоносному
прыжку, когда из-за угла появился Витька Козырев, крепкий маль-
чишка на класс выше и на два года старше меня, верный друг и
защитник. Козырь уступил мне беговую дорожку, а преследовате-
лю подставил ногу. И тот с отчаянным воплем полетел с тротуара
на мощенную булыжниками проезжую часть. Мы скрылись, не
интересуясь его дальнейшей судьбой.
На следующий день, наигравшись с зажигалкой, для кото-
рой не нашлось ни кремня, ни авиационного бензина, я решил
вернуть ее законному владельцу. Или тому, наверное, кто брал
трофеи под реализацию у списанных по ранению фронтовиков
и отпускников. Мой порыв к благородному поступку перекрыл у
ворот тот же оборванный татарчонок и с устрашающим зубовным
скрежетом жестом потребовал отдать зажигалку.
Предвидя столкновение с завсегдатаем, я шел на базар во-
оруженным и очень опасным. Вместо зажигалки грабитель на-
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
97
грабленного увидел в моей руке приставленное к его впалому
брюху перо. Собственноручно мной переделанный напильником
из столового ножа финарь. Беспредельщик-уркаган содрогнулся
всем своим голодным костлявым телом, попятился и скрылся в
базарном круговороте.
Так, не совсем полюбовно, разошлись наши пути навсегда: я
понял, что базар не то место, где надо искать счастье, и забыл
туда дорогу.
Кормилицу Машку до лета в живых мы оставить не смогли
– не было сена, чтобы ее прокормить. Кое-как дали страдалице
дотянуть до рождения серого пушистого козленка Борьки. Роды
прошли прямо в нашей квартире, поскольку в барачном сарае, в
отведенном для Машки закутке, было слишком холодно. Когда
Борьку отняли от вымени, мама, втайне от меня, пригласила мужа
своей подруги Пугаса – с ним мама вместе пережила окопную
эпопею. Пугас отощавшую после родов Машку заколол. Я застал
его у нас за столом и заплакал. Небритый и худой, как скелет,
Пугас, допив чекушку сырца и дожевав мясо моей любимицы,
ушел в Заошму с завернутой в Машкину шкуру ее же ляжкой
подмышкой. Горько оплакивая свою ласковую любимицу, в знак
протеста я дня два отказывался притрагиваться к ее сваренной
жесткой плоти.
Еще большее горе я пережил в июне, когда Борька, привязан-
ный к колу на длинную веревку на лужайке, обмотал ее вокруг
кола и покончил жизнь самоубийством. Словами не передать ис-
пытанное мной горе и отчаяние, когда прибежал отвязать Борьку
и увести в сарай. Мама рассчитывала из его пуха осенью связать
мне варежки и носки. Вместо этого ей пришлось отыскать двух-
колесную тележку-тачку, отвезти за город и похоронить на клад-
бище павшего скота.
В начале лета питались хлебом по карточкам, по которым 600
граммов полагалось маме и 400 – мне, и крапивным супом. А по
мере роста огородных культур – супом из свекольной ботвы и ща-
веля, в нетерпеливом ожидании молодой картошки.
Трудно припомнить все способы, как набить свой желудок,
изобретенные мной и моими друзьями.
Александр МАТВЕИЧЕВ
98
С весны пацаны объедались разной травой. Когда Вятка после
половодья начинала входить в свои берега, мы на чьей-нибудь
лодке переправлялись на другой, левый, берег реки и собирали
на заливных лугах дикий лук, кислицу, дудник, дикушу – подо-
бие сибирской черемши. В песчаных ямах на пляже оставалась
вода, в ней беспокойно суетилась рыба, в основном мелочь. Для
ее поимки обычно использовались наши рубашки, превращен-
ные в сачки. И жизнь рыбьей молоди заканчивалась без суда
и следствия немедленно – на зажженном из хвороста костре.
Нанизанные на прутик, как на шампур, молявки плотвы, леща,
окуня, хищницы-щуки и бескостной стерлядки после поджар-
ки хрустели на зубах, создавая иллюзию утоления перманентно
развивающегося детского аппетита. А ягоды не успевали изме-
нить свой цвет, величину и вкус, как уже попадали в детский
организм, вызывая поносы и прочие неприятности. Черемуха,
смородина, малина, земляника, клубника съедались, не познав
радости созревания и продолжения рода. Только и было слыш-
но: «Война все спишет!..» В моде была и среди нас, оборванцев,
скабрезная песенка, раскрывавшая тему торопливого и беспоря-
дочного секса на войне: «Будем жать на все педали – все равно
война!..»
В июле от Наташи пришло письмо маме с указанием срочно
собирать документы по прилагаемому перечню для поступления
Шурки, меня то есть, в организуемое в Казани суворовское учи-
лище…
Прошлогодний опыт моей неудачной попытки попасть в Ста-
линградское СВУ пригодился. Заказное письмо в самодельно
склеенном конверте со всеми справками – о моем здоровье и
подтверждением гибели брата Кирилла на фронте, метрикой, с
табелем моей хорошей успеваемости Наташе ушло. Только по-
чта не спешила доставить его, и Наташа бомбила нас бесполез-
ными письмами с требованиями ускорить процесс. Пока, нако-
нец, не поступил от нее вызов на мой приезд в республиканскую
столицу для прохождения приемных экзаменов и всех других
процедур.
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
99
* * *
До конца трудного детства было далеко. Да и кончается ли
оно?..
О том, как все сложилось дальше – после моего отплытия с
мамадышской пристани в казанский порт, до поступления в СВУ
и его окончания через семь лет уже рассказано давно, сорок лет
тому назад, в моих десяти очерках под общим названием «Казан-
ское суворовское глазами Бидвина». Правда, издание двух книг,
включающих это повествование, произошло гораздо позднее:
«Сердце суворовца-кадета» – в 2001 году и «Кадетский крест –
награда и судьба» – в 2004-ом.
А это беглое описание существования детей в годы Великой
Отечественной войны в глубоком тылу я приурочил и посвятил
65-ой годовщине Великой Победы с чувством глубокого покло-
нения и благодарности Богу и его Сыну, что ценой неисчисли-
мых жертв Добро одолело Зло. С сыновней и братской любовью
я низко кланяюсь светлой памяти моей мамы Евдокии Ивановны,
брата-фронтовика Кирилла и сестры Натальи, заслуженной учи-
тельницы Российской Федерации.
Как легко понять из моего текста, лишь благодаря этим родным
людям мне повезло выжить в те жестокие четыре года страшных
испытаний для моей Родины и многих стран мира.
Расскажу только, каким мне запомнился тот самый первый
День Победы – великий и неповторимый, как в прошлой, так и в
будущей истории человеческой цивилизации.
Год 1945-ый. День Победы
Не забывайте, празднуя победу,
Какой ценою вам она досталась.
Эдуард Сервус
Этот день начался в четыре утра и превратился в бесконеч-
ность, обострив в необъятном солнечном пространстве все самые
яркие человеческие чувства. Прежде всего, радость, любовь, гор-
Александр МАТВЕИЧЕВ
100
дость, смешанные с сожалениями о невозвратимых потерях доро-
гих людей, оплакиванием их памяти, скорби по отцам, братьям,
сестрам. По тридцати миллионам соотечественников, павших на
родной и чужой земле.
Я воспарил всем своим двенадцатилетним телом над матрасом
от чьего-то истошного крика: «Победа! Ур-р-ра-а-а! Побе-е-ед-а!»
Вскочил на ноги, уцепился за спинку и запрыгал на пружинной
кровати, как на батуде, от дикого восторга.
Всей ротой, сотней гавриков, выскочивших из-под простыней в
одних трусах, разбрасывая по сторонам подушки, кинулись к рас-
пахнутым окнам нашей спальни-казармы на звук беспорядочной
пальбы со стороны училищного парка, зеленевшего первой, слов-
но воздушной, листвой. Узнали гораздо позднее: стреляли офице-
ры и сержанты из неведомо откуда взявшегося у них оружия. Впро-
чем, все они были фронтовиками, и наверняка, как и многие вояки,
прихватили в тыл сувениры – трофейные «парабеллумы» и «валь-
теры». Как будто специально для этого великого дня – 9 мая, среду.
Канун экзаменов после первого года учебы в кадетке, а нам на
утреннем построении командир роты, подполковник Петрунин,
стройный и строгий, похожий выправкой и ледяным взором на Ни-
колая I, уже одетый в парадный мундир с орденами и медалями,
объявил, что физзарядки, к нашей радости, не будет. А занятий на
сегодня – всего три урока. После которых поступила команда: все-
му училищу: одеться в парадную форму с белыми перчатками, на-
драить ботинки, пуговицы и пряжки поясных ремней. Никуда не
отлучаться и быть готовыми к торжественному построению всего
Казанского суворовского военного училища – пятистам воспитан-
никам в возрасте от восьми до пятнадцати лет. Хотя в числе моих
одноклассников были сыновья полков, воевавшие на разных фрон-
тах: Юрий Брусилов, Виктор Киселев, Борис Овсянников, Иван
Пахомов. При поступлении в суворовское они отставали от свер-
стников по учебе на три-четыре года и были соответственно старше
большинства одноклассников. С рождением одного из них, 7 апреля
1929 года, моего закадычного друга, гвардейца-ефрейтора Бориса
Овсянникова, ныне отставного полковника, талантливого художни-
ка, жителя подмосковной Каширы, я поздравляю каждый год.
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
101
Борис, рожденный и чудом выживший в Сталинграде, сын по-
гибшего в бою в начале войны офицера-политрука, сам похоро-
нил умершую от ранения мать в первые месяцы Сталинградского
сражения. Угодил в немецкий концлагерь, бежал из него. От го-
лодной и холодной смерти его спасли «боги войны» – артилле-
ристы, и он подростком-ездовым полтора года воевал наравне с
ними. Подобно тремстам тысячам других российских мальчишек
и девчонок – солдат и партизан.
В Белоруссии, под Борисовым, при бомбежке санитарного по-
езда, ефрейтор Овсянников спас раненого в бедро командира и
своего фронтового отца – капитана Друкаря. Оба оказались в ка-
занском военном госпитале. Там, в Казани, в сентябре сорок чет-
вертого, капитан сделал все, от него зависящее, чтобы устроить
фронтового сына, не имевшего документа об учебе в сталинград-
ской школе, в только что созданное наше, Казанское, СВУ. А сам,
не долечившись, еще хромая, снова уехал воевать уже не на За-
пад, а на Восток – участвовать в разгроме японской Квантунской
армии в Маньчжурии. После войны фронтовые родичи нашли
друг друга. И Борис со своей женой Майей, тоже пережившей с
матерью в развалинах сталинградский кошмар с начала до конца,
каждый День Победы отмечали в гостях в Киеве с полковником
Виктором Александровичем Друкарём, в те годы начальником
окружного военного госпиталя, и его женой-медиком Анной Ки-
рилловной, прошедшей войну рядом с мужем…
А в тот день, 9 мая 1945 года, на обед нам подали, вместе с
любимым пирогом с рисом и ливером, нечто, для меня дотоле из-
вестное только из прозы дореволюционных классиков, – две или
три крупных дольки бледно-коричневого шоколада. Дежурный
офицер воспитатель, старший лейтенант-сапер Георгий Кузьмич
Рябенков, олицетворявший для меня отца, – своего я никогда не
знал, – пояснил, откуда упал на стол чудесный сюрприз:
– Подарок от евреев Мексики! Так на картонных коробках с
шоколадом на русском языке написано.
Грузному высокому начальнику училища, генерал-майору
Василию Васильевичу Болозневу, богатырю с интеллигентной
бородкой, о построении личного состава училища доложил не-
Александр МАТВЕИЧЕВ
102
высокий, словно родившийся в офицерском мундире вояка, –
начальник учебной части СВУ, пышноусый подполковник Иван
Иванович Пирожинский, бывший царский кадет. И Болознева, и
Пирожинского, воевавших в Первой мировой и Гражданской во-
йнах, отозвали год назад, как и всех наших воспитателей и пре-
подавателей, с фронтов или из госпиталей Отечественной войны
для воспитания и обучения нового поколения офицеров.
Генерал произнес с балкона над центральным входом бывшего
Института благородных девиц, потом пединститута, а в войну –
госпиталя для раненых, краткую речь о нашей Победе. Мы отве-
тили восторженным троекратным «ура», и училище, под марши
духового оркестра, вылилось единым телом, поротно, колонной
по четыре, на Большую Красную. А потом, у садика Толстого, по-
вернуло на Карла Маркса и, соблюдая равнение, в ногу, пошагало
сквозь толпы народа по обеим сторонам улицы, по трамвайному
пути, к центральной площади Свободы.
Иногда гражданские пацаны забегали в просветы между ше-
ренгами, мешаясь под ногами и ломая строй, пока не получали
пинка под задницы носками начищенных ботинок и не вылетали
с воем в толпу штатских. А с балконов ликующие люди с подня-
тыми стаканами, с красными пьяными и счастливыми лицами вы-
крикивали приветствия нам, вроде: «Да здравствуют юные суво-
ровцы, будущие офицеры-защитники нашей любимой Родины!»
И как же наполнялась мальчишечья грудь гордостью за Победу
над германским фашизмом!.. А может, и детским предчувствием
нашего грядущего жизненного подвига ради спасения Отчизны
от ее заклятых врагов.
Площадь Свободы была заполнена народом – туда, как мне
сказала потом мама, тоже побывавшая на этом ристалище ранним
утром, не сговариваясь, сбежались поднятые с постели извести-
ем о Победе люди на стихийный митинг. Незнакомые мужчины,
женщины и дети смеялись и плакали, кричали, обнимались и це-
ловались в приливе восторженных эмоций, еще не осознавая и
даже не веря, что вот оно – свершилось!..
Наш строй повернул на улицу Пушкина и так же – по трам-
вайным путям, вытесняя на тротуары народ, – продолжил три-
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
103
умфальный марш к Кольцу, в центр города. Куда, как в Москве к
Красной площади, радиально сходятся и поныне несколько глав-
ных улиц тысячелетней Казани – Пушкина, Бутлерова, Остров-
ского, Баумана.
У Ленинского сада строй суворовцев, по команде Пирожин-
ского, замер, пораженный чудом: навстречу нам, важно колыхая
серыми тушами, вышагивали слоны. А на них сидели и стояли ар-
тисты из группы знаменитого дрессировщика Владимира Дурова
с беспокойными мартышками и макаками, кошками и собачками
в руках и на плечах.
А дальше, с Кольца, – площади, названной двадцать лет назад
именем почившего в бозе царского кадета-большевика Куйбы-
шева, – мы, советские кадеты-суворовцы, втиснулись в узкую, и
без нас переполненную народом, главную улицу татарской столи-
цы – Баумана. И здесь снова пожинали плоды пока незаслужен-
ной славы – как аванс за то, что в будущем непременно украсим
ряды российской армии-победительницы. Казань гордилась, что
и в ней, «кривой и косой», как некогда показалось поэту Маяков-
скому, появились недавно мы, суворовцы, – в основном сыновья,
внуки и братья погибших на фронтах защитников Родины.
А фельдшерице нашей медсанчасти, матери одного из кадет,
Юрки Матвеева из четвертой роты, похоронка на убитого мужа и
отца двух сыновей пришла именно в День Победы. Весть об этом
облетела все училище, когда я и многие ребята, еще до торже-
ственного построения для марша по городу, видели, как Юркину
мать выводили под руки, словно не живую, с крыльца медсанча-
сти.
После возвращения в расположение суворовского всем, кто
пожелал, было предоставлено увольнение в город. Даже тем, кто
провинился или имел за неделю плохие оценки: амнистия в честь
Победы!..
Командир роты подполковник Петрунин, за свой нордический
характер прозванный нами Каленым Железом, разрешил мне
взять с ночевкой у нас дома Вовку Коробова, москвича.
Моя сестра Наталья и ее муж, Ахмет Касимович Аюпов, тогда
работали инструкторами обкома ВКП (б). А моя мама водилась с
Александр МАТВЕИЧЕВ
104
их дочерьми – двухгодовалой Светкой и пятимесячной Гелькой.
Суровый дядя Ахмет был старше меня на четверть века и отно-
сился ко мне, как к взрослому сыну. Поэтому за праздничным
столом он, уже изрядно поддатый, игнорируя протесты жены-пе-
дагога по профессии, налил в граненые стаканы нам, кадетам с
алыми погонами на черных мундирах, водки – по сто граммов
«боевых», чтобы за компанию с ним, партийным патрицием, вы-
пить за Победу.
После застолья мне удалось стырить у дяди Ахмета папироску
«Казбека». И, помню, мы стояли у нашего дома с Вовкой, на углу
улиц Малая Галактионовская и Пушкинская, затягиваясь по оче-
реди сладким дымом стибренной папироски, и вспоминали каж-
дый свою войну – он ту, что пережил в Москве, а я – в Мамадыше.
И совместную военную биографию – в суворовском, с сентября
сорок четвертого по этот победный праздник. Смотрели, как че-
рез улицу, над молодой зеленью лип и кленов Ленинского садика
и над невидимым отсюда казанским кремлем, то и дело взлетали
в майское небо зеленые, белые и красные ракеты, наверное, со-
храненные ранеными фронтовиками специально для этого долго-
жданного дня – Дня Победы.
А месяцем позднее в Казани, на площади Свободы, состоял-
ся парад войск Приволжского военного округа, поскольку штаб
ПриВО во время Великой Отечественной находился в столице
ТАССР. И нам, кадетам Казанского СВУ, довелось первыми от-
крывать этот парад Победы, а потом, уже с тротуара, смотреть
прохождение боевой техники – танков Т-34 и ИС – «щук», пушек
и гаубиц, пехоты в кузовах «студебеккеров». «Да, были люди в
наше время»!..
* * *
Вовка Коробов свою карьеру начал вице-сержантом и помощ-
ником командира нашего, второго, взвода третьей роты Казанско-
го СВУ. После пехотного училища он закалялся в необъявленных
войнах: усмирял смутьянов в Восточной Германии, Венгрии,
Чехословакии. Шесть дней воевал против Израиля на стороне
МОЯ ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ
105
Египта. Стал полковником. Вышел в отставку после службы в
Генеральном штабе Вооруженных Сил. Отметил свое семидеся-
типятилетние и в тот же год завершил земное странствие. Слава
Богу, не на поле боя…
Да и автор этих строк относится к числу последних пишущих
свидетелей, переживших и запомнивших свою Отечественную с
первого дня до последнего.
Март-апрель 2010 г.
Красноярск – пос. Памяти 13 Борцов
Полный текст эссе – см. на сайте писателя
www.matveichevav.narod.ru. и Проза.ру
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
Маме
1
По обитым латунью ступеням трапа, что-то напевая, поднимался матрос с цинковой бадьёй в одной руке и пеньковой шваброй в другой. Сухие, крепко скрученные нити новой швабры мотались на ступеньках, как волосы неопрятной женщины.
Евдокия Ивановна стояла внизу, в прохладном полумраке нижней палубы, дышала смолой и машинным маслом и глядела вслед матросу, видела его подкованные каблуки, слышала их стальной звон о латунь. Потом матроса не стало, открылось голубое бездонное квадратное окно в небо, и Евдокия Ивановна тяжело, по-старушечьи, налегая на круглые полированные перила левой рукой и опираясь правой о сухие, потерявшие силу бедра, поднялась на верхнюю палубу.
«Господи, Господи, сокрушённо думала Ивановна, – а как раньше-то, бывало, бегалось! По три пуда ржи за две версты таскала… Правда, грыжу нажила, да разве такая тяжесть для бабы?»
Матрос уже тянул из реки на тонкой верёвке бадью. Загорелая короткая шея у него напряглась, и под чёрными полосами тельняшки на спине перекатывались твёрдые бугры.
–Эх, жисть, мамаша! – подмигнул матрос Ивановне, поставил ведро и сунул в него швабру. Вода фыркнула, плюхнулась из бадьи радужно сверкнувшим на солнце цветком и расплескалась по палубе весёлыми искрами.
– Не балуй, Костин! – строго сказал с капитанского мостика пожилой человек в белой фуражке.
– Есть! – весело гаркнул парень и широко махнул по палубе сочной шваброй.
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
107
Шаркая жёлтыми сандалиями, Ивановна прошла в дальний
конец палубы, к корме, села на белый, сбитый из брусков, диван.
Было утро, самый хороший час, когда воздух уже набрал сол-
нечное тепло, но сохранил свежесть и запахи ночи. Река, спокой-
ная, ещё не стряхнувшая дремоту, была подёрнута лёгким, как
дыхание, паром и воду чуть рябило, точно по её тонкой голубой
коже пробегала дрожь. Правый берег, крутой, с красноватыми
глинистыми срезами, рассечённый тенистыми оврагами с кудря-
вым кустарником по склонам, проплывал совсем рядом. Видна
была каменистая дорога с наезженными колеями и как гладкие
овальные волны, плавно разбегаясь от тупой кармы парохода с за-
дранной в небо спасательной шлюпкой, смывают с берега грудки
мелкого мусора и опять бросают его на мокрую землю. А другой,
левый берег, был далёк, низок, прикрыт тальником, росшим из
воды. За тальником, под тонким пологом утренней дымки, угады-
вались заливные луга, сочная их трава, мягкие кочки. Наступишь
на кочку – под ступней жулькает, рассыпается брызгами вода.
Эх, и любила же Ивановна луга, пьяный их запах, звон ли-
товок, когда по ним, как смычок, гулял песчаный брусок, и как
потом с шуршанием и хищным взвизгом ходило щучье блёсткое
лезвие в траве, клало её ровными рядами. И по оврагам люби-
ла она шастать, собирать разную ягоду – влажную, хрусткую на
зубах черёмуху, липкую и беспомощную землянику, а осенью,
в первый листопад, налитой оранжевый боярышник. Отходили,
знать, отбегали ноженьки, ночами сводит их жестокая судорога.
А жизнь всё сладка, дорога. И не хочется думать о её крае.
«Благодать-то какая!» – щурясь от солнца, от блеска спокой-
ной речной воды, то ли думает, то ли видит во сне Ивановна.
Пароход был маленький, вятский, шёл он по старинке не шиб-
ко и, если глядеть на дальний левый берег, как будто совсем не
двигался. А колёсами, широкими их деревянными лопатками,
молотил воду усердно и походил этим на мальца, недавно нау-
чившегося плавать.
Но Евдокия Ивановна не спешила. Нигде она так не отдыхала,
как в дороге – на пароходе или на поезде, и ездить любила. Чуть
потеплеет, соберёт свой фибровый чемоданчик – и пошла объез-
Александр МАТВЕИЧЕВ
108
жать детей. Проведает, как живут, подомовничает, если им вышел
отпуск и надо ехать на отдых. А спросят её, где живёт, улыбнёт-
ся смущённо и скажет: «У детей живу. Кому помочь надо, там и
живу…» А своего дома у неё уже лет тридцать, как не стало.
– Куда, старая, путь держим? – услыхала Ивановна, отвернулась
от реки и увидела старика с батогом, с пушистыми белыми усами и
гордо запрокинутой назад головой, с газетой под мышкой. Пиджак
на нём был расстёгнут, и выпущенную серую косоворотку на окру-
глом животе перехватывал узенький лакированный ремешок. Рядом
со стариком, заглядывая на него снизу вверх, переминалась чистень-
кая старушка в белом платочке в крапинку. Потом она посмотрела
на Ивановну и, улыбнувшись ласковыми серыми глазами, поклони-
лась. Легко так поклонилась, приветливо. И Ивановна, отвыкшая от
этого обычая, торопливо привстала и тоже склонила голову.
Старик сел рядом с Ивановной, и голова его упала на грудь,
как неживая. Он резко откинулся на спинку дивана, и тогда голо-
ва, большая, в венце серебряных упруго торчащих волос, приняла
прежнее своё гордое положение.
– Ты что стоишь, Ксюша? – глядя в небо, строго спросил ста-
рик. – Садись.
И маленькая старушка в синем штапельном платье до пят и
плюшевой жакетке, прохромав до скамейки, примостилась с кра-
ешка по правую руку от мужа.
«Прямо как птичка-синичка», – подумала Ивановна.
– Так куда плывём по морю-окияну? – спросил старик креп-
ким и уверенным голосом.
– В Мамадыш собралась, маме надо на могилу крест поста-
вить, – сказала Ивановна, разглаживая шерстяную юбку на коле-
нях. – Кабы не упал тот – старый. А я из её детей живу последняя.
А умру – кто её вспомнит?
Старик, держа голову на весу, повернулся к Ивановне всем
своим крупным туловищем, посмотрел на неё сверху из-под опу-
щенных век, внимательно и будто издали.
– И то верно, – сказал он, – тогда некому будет. Вот как мы,
старики, родителей почитаем… Будут ли дети наши нас так пом-
нить и почитать?
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
109
«Важный старик, с характером», – подумала Ивановна, не-
множко робея.
– А как же? Будут, – сказала она негромко. – Я чем счастливая,
так это детями. У меня их четверо было, один на фронте погиб в
сорок третьем, – и ни об одном плохо не скажу. Все учёные, с выс-
шим образованием, и все мне рады. Счастливая я детями своими.
Сама Евдокия Ивановна окончила всего-навсего один класс
сельско-приходской школы. Зимой одёжи на всех детей не
было, школа находилась на другом конце деревни, за мостом, и
родители порешили: хватит Дуньке и одного класса – читать-пи-
сать мал-мал научилась, пусть с младшими братом и сестрой
поводится.
– А старик-то жив?
– Нет, давно помер. Двадцати пяти лет одна с троими ребя-
тишками осталась. Он меня на тридцать лет старше был. Когда
венчались, мне едва девятнадцать исполнилось, а ему уже сорок
девять было. И два сына – оба старше меня, а все-таки «мамой»
звали... Характер у мужа крутой был – я его сильно боялась, хоть
он меня ни разу не обидел.
Ивановна с улыбкой смотрела попеременно то на старика, то
на старушку. В её синих, потерявших изначальный блеск глазах
было весёлое торжество: у знакомых и незнакомых людей её
история замужества вызывала удивление. И это было, пожалуй,
единственное в её жизни, чем могла она людей подивить.
– А что же ты за него пошла? – помедлив, спросил старик. –
Аль из-за богатства?
– Какое богатство! Он из беженцев был. В пятнадцатом году
из Белоруссии много ихних семей в нашу деревню приехало. По-
сватался он ко мне. Мама говорит: выходи, девка! Мужик он са-
мостоятельный, грамотный. И пьет не как наши мужики – свою
меру знает. Тятя у нас в те поры умер, с хозяйством, одним бабам
не справиться. Парни все на войне. Вот и вышла. Поселился он
в наш дом со всем семейством – сам да трое детей – два сына и
дочь. Жену его и двух младшеньких германцы, как в ихнюю де-
ревню пришли, живыми в избе сожгли. Никита мой, бывало, ког-
да выпьет бражки али кумышки, плачет – жалел и жену и детей
Александр МАТВЕИЧЕВ
110
– Ну а с ним жили как? – последовал вопрос.
– Ничего жили. Мужик здоровый был, работящий. За задок,
бывало, телегу на ходу на спор возьмёт – и лошадь встанет, как
вкопанная. И с места сдвинуть воз не сможет. На вилах полкопны
сена поднимал. А умер скоро. Как третьего, девчонку, принесла,
он через восемь месяцев преставился. Камень почек приключил-
ся. Умру, сказал, а операцию делать не стану! И всё наказывал
перед смертью: как трудно ни будет, ребятишек учи… Всех вот
и выучила. Потом ещё одного принесла, последыша... Да сестра
младшая года за три до войны от туберкулёза умерла, её девчонку
с восьми лет воспитывала. А теперь внуки. С седьмой вот нян-
чусь… Так всю жизнь детям и отдала, для себя, можно сказать не
жила. Правда, и не жалею. Мне уже семьдесят скоро, а я им всем
нужна – и счастливая я этим. Только теперь, кажется, и жизнь
пришла, будто свет заново увидела. И поесть можно досыта, и от-
дохнуть, и посмотреть что. У меня дети начнут жаловаться: того
нет, другого. А я им говорю: вспомните, как заварихе из аржаной
муки на одной воде радовались, сочням, как уроки при лучине
готовили. А теперь вы каждый день белый хлеб едите. Засмеются
и скажут: мудрец ты у нас, мама!
Ивановна улыбнулась тонкими своими, морщинистыми губа-
ми и опять стала разглаживать шершавыми ладонями юбку на ко-
ленях. Рада она была поговорить с хорошими людьми, раскрыть
перед ними нехитрую свою душу, пройтись памятью по пережи-
тому – тяжёлому, когда жилось, и приятно полегчавшему изда-
ли. Это прошлое лежало где-то далеко, уже не в ней и как будто
не принадлежало ей; прошлое прошло сквозь неё, и она прошла
сквозь прошлое, и многое забылось. А с нею было настоящее,
большое и радостное, как этот день, как эта тихая, светящаяся
голубыми бликами река и глубокое солнечное небо. А это чем-
то походило на радостное ощущение молодости или внезапно
осуществившегося желания. И когда она рассказывала, казалась
себе сильной, дальновидной, и дети были немного другими, чем
в жизни – добрей и внимательней.
А была Евдокия Ивановна на самом деле характером мягкой,
слишком мягкой. Мягкие очертания имел её тупой расплывча-
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
111
тый нос, провалившийся из-за недостатка зубов подбородок, но
ещё мягче была душа Ивановны. И если добивалась она в жизни
чего, так это терпением и верой в Бога. А что нужней на веку –
сила или терпение, сказать трудно. Случается, силён человек,
а нетерпелив: задумает враз гору свернуть – и надсадится… А
терпеливый эту гору ломом да лопатой взрыхлит и шапкой, куда
надо, перенесёт. Ивановна свою гору одолела неистощимым
терпением.
– Да, – сказал старик, – иная молодежь глядит на нас и думает:
сидят старики на лавочке, греются, коптят небо. А мы своё отра-
ботали сполна. Про себя тоже размышляю: две войны прошёл,
повидал сколь. Детей вот с Ксюшей семерых вырастили. Двое с
войны не вернулись… И по России нас таких сколь – не сосчи-
тать. На нас стоит земля, на плечах наших, на руках, на костях.
Старушка, похожая на птичку-синичку, погладила мужа по
плечу, сказала с пришёптыванием:
– Ты уж скажешь, Иван Иваныч.
И, выглянув из-за старика, сказала Ивановне:
– Он всегда вот так говорит. Как по писанному. Мы две газеты
получаем да журнал, и он всё прочитывает. И руки золотые – за
что ни возьмется – все у него выходит по-научному... Только голо-
ва у него ровно не держится, в войну шею прострелило. А мне вот
нога покоя не даёт, туберкулёз кость точит. Войну всю в лаптях
проходила, застудила, видать.
И пошёл стариковский разговор о болезнях, о детях, о разных
деревенских случаях, об урожаях и недородах, о погоде – как она
нынче совсем другой стала, о молодежи: что её теперь в радости
такой не жить?.. Не то, что мы в колхозе маялись беспачпорт-
ными, как крепостные, – не убежишь! А ребята теперь об одном
думают: как в город поскорее шмыгнуть?..
– Мы с Ксюшей детей вот ничего, порядочно народили, а оста-
лись одни, – пожаловался Иван Иванович. – Разлетелись кто куда!
– У меня тоже все свои гнезда свили, – сказала Ивановна. – До-
чери обе – учительницы. Одна здесь, на Вятке, в Вятских Полянах
работает. Муж у нее главным энергетиком на заводе секретном
работает. Другая дочка в селе – и она, и муж учителя. И племян-
Александр МАТВЕИЧЕВ
112
ница тоже учительницей в деревне. А сын – он у меня последыш
– главным инженером в Красноярске. И я с ним вот четыре года
живу, с внучкой вожусь. На лето сюда приезжаю. Ничего, везде
живут люди.
– Живут, – согласился старик. – А кому мы хозяйство оставим?
Кто на земле крестьянствовать будет? Мы вон с Ксюшей сад на
полсотни яблонь вырастили. Малины, смородины, крыжовника,
черемухи, вишни на всю деревню хватает. Омшаник держу, ульи.
Кому все это оставлю? Была бы земля своя – продал все хороше-
му хозяину, пусть мое дело продолжает. А так пропадет все про-
падом!.. Объегорили нас большевички в семнадцатом, а потом
все крестьянство под корень порешили.
– Ой, уймись ты, ради Бога, Иван Иваныч! Все само собой на-
ладится, нашел из-за чего душу свою мытарить, – легко махнула
ручкой птичка-синичка. – Колхоз быстро все к рукам приберет...
– На это у нас мастеров хоть отбавляй – отобрать и поделить.
И тут же загубить – пропить, промотать!... Пензия-то у тебя, чай,
хорошая? – обратился старик к Евдокии Ивановне. – Нам вот с
Ксюшей колхоз аж по тридцать целковых отвалил! По рублевке за
каждый год работы. Хошь смотри на них, хошь – плачь.
– А у меня пенсия и того меньше – всего двадцать шесть ру-
блей за убитого в войну сына. Сперва долго только пятнадцать
платили. Потом зять – он в те поры первым секретарем в райкоме
сельском работал – помог справку выправить, что я у сына на
иждивении была, так одиннадцать рублей добавили. Колхозный
стаж мне не засчитали, а на фабрике я только в войну работа-
ла. Там и сердце на стройке надорвала. А инвалидность не дают.
Если бы не дети – не знаю, как бы и жила.
– Да, не жалует нашего брата советская власть. Я на нее ни-
когда не надеялся и сам не плошал: бондарил, столярничал, пчел
держал, – подытожил старик и, улыбаясь в пышные седые усы,
пронизанные солнцем, резко поменял тему разговора. – У нас с
Ксюшей, коли доживем, в сентябре золотая свадьба состоится.
Мед распродам, деньжата будут, соберу всех ребятишек своих,
внуков-правнуков – и погуляем на славу!.. Там и совет семейный
проведу – что нам со старухой с хозяйством нашим делать...
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
113
2
Здесь, у домика бакенщика с мазутно-чёрными цифрами ниже
конька, над слуховым окошком, и полосатой мачтой с колпаком
на макушке, надутым ветерком, Вятка делала поворот вправо.
Ивановна видела, как по берегу ходит мужик в засученных до ко-
лен штанах, копну сена у домика, чёрную лодку под песчаным
обрывом и думала о размеренной речной жизни, о свежей рыбе,
которую каждый день едят бакенщики. А рыба, особенно её голо-
ва в ухе, – лучше еды не надо.
Потом она перевела взгляд по ходу парохода и увидела зна-
комую гору и белый, будто из облака сделанный обелиск на её
плоской вершине. Обелиск был светел и мал, острым лучом гля-
дел он в голубое жаркое небо. Но Евдокия Ивановна знала, что
вблизи он гораздо выше, и неизвестно, подштукатурили ли его
теперь снизу, где прежде виднелись трещиноватые кирпичи. По
углам площадки, на которой стоял памятник, были вкопаны ка-
менные столбики, и между ними тяжело провисала воронёная
цепь. А с чугунной чёрной плиты, приросшей к белому телу па-
мятника, глядели на людей выпуклые буквы: «Здесь спят вечным
сном красные бойцы, павшие в бою с белочехами весной 1919 г.
Вечная память героям!»
Сколько раз Ивановна приходила к этому обелиску и по скла-
дам читала надпись на нём, и всё ей думалось, что под серой пли-
той, придавленной к земле острым обелиском, лежит её брат Бо-
рис. Погиб он в то же время и близко от дома, а бои с белочехами,
как говорят старожилы, гремели только в этих местах. Ходили,
однако, и пугающие ее партийную дочь слухи, будто Борис уго-
дил в белогвардейцы, и убили его красные.
Брат был кудрявый, невысокий и озорной. Сестрёнку Дуньку
лупил часто и с удовольствием, зато и заступался за девчонку,
если кто-то другой осмеливался поднять на неё руку. Лет во-
семнадцати он, лежа на полатях, пристрастился читать Библию,
и старухи предсказывали, что он шибко умный и долго не про-
живёт. Борис и вправду погиб на двадцать четвёртом году, но и
Александр МАТВЕИЧЕВ
114
многие сверстники его, не читавшие Библию, тоже не вернулись
домой.
Из бронзового свистка на трубе парохода узкой седой струёй
вырвался пар, и густой яростный рёв раскатился по реке, по те-
кучей её глади и возвратился от берегов ровным глуховатым эхо.
Ивановна вздрогнула, смахнула слезу. Левый берег уходил, и
за кармой парохода вздувался пышный бурун, и уже видна была
одноэтажная пристань и деревянные домики Мамадыша, и вы-
сокая труба спиртзавода, и длинные серые склады заготзерна.
Зелёным полукругом охватывали городок приземистые горы с
зарослями леса в распадках. Ивановна вцепилась руками в пе-
рила и, не отрываясь, смотрела на приближающийся берег. И
хоть никто не ждал её в этом городке, – об этом не думалось. А
был дорог ей каждый дом, каждое деревце кричало ей – «здрав-
ствуй!»
Очнулась Ивановна, когда пароход, редко и шумно дыша,
подбирался к пристани. Она, стараясь унять волнение, засеме-
нила к трапу, спустилась на нижнюю палубу, а потом ещё ниже
– в третий класс. С солнца здесь было сумрачно, из открытых
иллюминаторов несло сквознячком, пахло свежими огурцами,
помидорами и смоляными канатами. На потолке, на широких
полках переливались тени, разбавленные солнечными блика-
ми.
Суетясь и волнуясь, разыскала Ивана Ивановича и Ксюшу, по-
прощалась с ними за руку. Плыли они дальше – до устья Вятки,
до самых Соколок. А от Соколок им ещё автобусом ехать часа два.
– Не свидимся, чай, боле, – ласково улыбнувшись, сказал
Ксюша.
– Всяко быват. Может, и сведёт еще Господь Бог, – как-то не
веря, что это и конец их знакомства, возразила Евдокия Ивановна.
С берега пароход не было видно, – его скрывал дебаркадер, – и
только пароходный флаг вяло полоскался на белой мачте поверх
крыши пристани.
«А где же лабаз?» – оглянулась вокруг Ивановна. Огромного
дощатого лабаза, который стоял когда-то напротив пристани, не
стало, его как будто и не было никогда. Во время войны, после
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
115
того, как у неё начали пухнуть лицо и ноги от голода и больного
сердца, Евдокию Ивановну перевели из бригадиров со строи-
тельства эвакуированной ткацкой фабрики сюда, на берег, сто-
рожить фабричные лабазы с оборудованием и штабеля брёвен,
наловленные из Вятки в весеннее половодье. Сидела в хорошую
погоду на дощатом настиле у ворот всегда закрытого лабаза и
пряла шерсть по заказам жён начальства – прирабатывала, что-
бы прокормить сынишку и племянницу. Вечером десятилетний
сын Шурка и племянница Веруська пригоняли на берег козу
Маньку с грязно-белой шерстью, склеенной репьями. Евдокия
Ивановна доила её в зелёную эмалированную кастрюлю, потом
доставала из-за пазухи чёрный и липкий, как земля, полученный
по карточкам хлеб. Пользуясь суровой ниткой, делила его на три
одинаковых ломтя, разрезала, и они съедали хлеб, запивая пени-
стым густым молоком.
Осенью ночи стали холодными, коза оставалась с Евдокией
Ивановной. Они вместе прятались от дождя и ветра под лабазом,
– он стоял на бревенчатых сваях, – там было сухо и пыльно. Коза
засыпала, уложив рогатую голову на колени хозяйки, хрустела во
сне воображаемой жвачкой. А Евдокия Ивановна глядела в ночь,
спрятав стылые ладони в козьей шерсти, слушала плеск речных
волн о берег, думала о войне, о кровавой её силе, о сыне Кирил-
ле, воевавшем где-то против немцев. Где он теперь, жив ли? И о
ребятишках, Шурке и Веруське, – как они там, дома, одни, без
присмотра? И чем их, бедных, накормить утром?..
Днём на берег иногда сбегались стайки детдомовцев в сатино-
вых ватных пиджаках и будёновских шлемах, собирали щепки,
разжигали бледные костры, угощали тётю Дусю печёной кар-
тошкой…
Всё было прежним и другим. Прежней была приземистая зе-
лёная пристань, городская бревенчатая баня над крутым берегом,
спокойная Вятка. Но было что-то и новое во всём этом, а что –
Ивановна не знала, да и не пыталась найти. Приседая на старче-
ских своих ногах, с фибровым чемоданом в руке, набитым всякой
всячиной и поэтому тяжёлым, преодолела она мощёный круглым
булыжником подъём и вышла на улицу.
Александр МАТВЕИЧЕВ
116
3
Дом Пугасовых находился за речкой Ошмой. Евдокия Ива-
новна долго шла по пыльному городку. В общем-то, он мало из-
менился в центре за двадцать лет. Прежней осталась и длинная
пустынная дамба, и деревянный зыбкий мост через мутную речку
Ошму. От усталости, жары и непреходящего волнения у неё еле
передвигались ноги. Иногда она останавливалась в тени забора
или палисадника, ставила чемодан на лужайку и осторожно, что-
бы не растрескалась хрупкая фибра, присаживалась на него, при-
слушиваясь к стуку сердца и растирая пальцами виски.
«Как ещё примут? – думала она. – Да и живы ли?..»
Знакомый дробный стук парового локомобиля на лесопилке
сладко и радостно отозвался в груди Ивановны. Потом она увидела
и саму лесопилку – низкое деревянное строенье с длинной, надлом-
ленной посерёдке, трубой, из которой бело и прозрачно расплывал-
ся дымок, а в торце зданья – груды брёвен, в штабелях и наваленных
как попало, и Вятку, жёлто сверкавшую под солнцем. А пахло хоро-
шо и знакомо – тёплыми древесными опилками и стружкой.
Дальнозоркие глаза её скоро заметили мужчину, сидящего на
скамейке у ворот старого пятистенного дома Пугасовых. Ива-
новна, сдерживая сердцебиение, подошла ближе. Тощий старик
с маленькой головой на жилистой, будто скрученной из красных
прутьев, шее поглядел на неё пустыми слезящимися глазами.
– Здравствуй, Александра Лукич! – сказала Евдокия Ивановна,
улыбаясь доброй и растерянной улыбкой. – Аль не узнал?
Пугасов, которого все с незапамятных времен звали одним
именем – Пугас, застегнул верхнюю пуговицу на белой рубахе,
не отрывая пустого взгляда от лица Ивановны. Длинный щетини-
стый подбородок его шевелился в немом вопросе.
– Погодь-ка, погодь-ка, – пробормотал он, будто пытаясь
нагнать кого-то, – никак ты, Дуня? И верно – ты!
– Я, Александра Лукич.
Пугасов медленно, с хрустом в коленях, поднялся и протянул
Ивановне обе свои длинные, как плети, руки.
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
117
– Жива, значит, – сказал Пугасов прежним своим сорванным
простудой и водкой голосом. – Жива, ёлки-моталки. Пойдём-ка к
Наташке, вот рада будет! Не забыла, как ворота у нас отворять?
– Как же, помню!
Во дворе сушилось бельё и суетились пёстрые куры. В
прохладных сумрачных сенях у керогаза, спиной к двери, хло-
потала полная женщина в порванном на плече ситцевом платье,
с непомерно раздутыми в икрах ногами. Остро пахло отработан-
ным керосином и жареной рыбой.
– Наташка, – сказал Пугасов, – глянь-ка, кто объявился!
Женщина повернулась, неуклюже, как чужие, переставляя
ноги, и Ивановна увидела, какое у неё дряблое и старое лицо, и
на миг вспомнила о своих морщинах.
– Здравствуй, Наташа, – проговорила Евдокия Ивановна. А
сердце так и трепыхалось, билось о рёбра, и слёзы катились из
глаз.
Ложка, выпавшая из рук старухи, задребезжала на полу.
– Господи, Дуня!
И они обнялись, и плакали, не выпуская друг друга из объя-
тий. Подруги далёких военных лет.
– Вот дурёхи! – сам вытирая слёзы, пробормотал старый Пугас.
4
Потом сидели в полупустой задней комнате с двумя окнами во
двор, столом, накрытым голубой клеёнкой, скользкими скамей-
ками вдоль стен, оклеенных обтрёпанными обоями в пунцовых
цветках. Засиженные мухами ходики со знакомыми тремя бога-
тырями, изображёнными на циферблате, и гирькой на цепочке в
виде чёрной еловой шишки мерно щёлкали у огромной русской
печи. А из угла с тёмной доски печально глядел Христос с подня-
тыми к плечу перстами. На столе тоненько свистел медный, смя-
тый у ручек, самовар в медалях, с пузатым чайником на конфорке.
Наталья поставила на стол чёрную сковороду с жареной стер-
лядью. На плечи она накинула шерстяной синий платок, подарен-
ный Евдокией Ивановной.
Александр МАТВЕИЧЕВ
118
– Повезло тебе, Дуня, – сказала Наталья, поправляя сковороду
обгорелым сковородником. – Любила ты рыбку. Старый свое дело
не забыл – ловит потихоньку с лодки.
– И сейчас лучше рыбы на столе – мне ничего не надо. – ото-
звалась Ивановна. – Детям говорю: вином меня не поминайте,
поминайте рыбой.
В тени, у хлева, рос одинокий подсолнух. Ивановна смотре-
ла в открытое окно на его светящуюся золотом шапку на тонком
стебле.
– Помнишь, чай, Авдотья, – сказал Пугас, – как нас чуть вши
не съели?
– Тьфу ты, пентюх лысый! – выругалась Наталья. – Аль за сто-
лом обо вшах говорят?
– А что она? Такая же насекомая. Чуть похуже мухи.
– Где забыть? – вздохнула Ивановна. – Этого не забудешь.
Чуть жива осталась.
– И мне не слаще было, – сказал Пугас. – Язва, треклятая, му-
чила. Вырезали-таки после войны почитай весь желудок.
– А есть стал по десять раз в день! – засмеялась Наталья, и
щёки её дрябло затряслись, и в разошедшихся губах заблестели
три стальных зуба.
– На окопах изголодался, с тех пор напитаться не могу! – ска-
зал Пугас, тыкая вилкой в рыбу.
Она лежала на сковороде прямо и кругло, с блестящими удив-
лёнными глазами, устремленными в небытие.
«На окопы» с осени сорок первого до марта сорок второго их,
Пугаса и Евдокию Ивановну, заслали вместе с другими мужиками
и бабами. Много тогда согнали народа на правый берег Волги, неда-
леко от Казани, строить заблаговременно глубоко эшелонированную
линию обороны на случай, если немец овладеет Москвой и двинет,
как планировал Гитлер, на восток – на Урал. И в лютые морозы, и в
пургу под руководством саперов рыли взрывчаткой, ломами, кирками
и лопатами оторванные от дома, от детей истощённые люди траншеи,
противотанковые рвы, блиндажи, дзоты, позиции под огневые точки.
Зима была неимоверно холодной А земля мёрзлой, твёрдой,
как камень. Страна готовились встретить немцев и здесь, на Вол-
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
119
ге, нерушимой стеной, обороной стальной... Было там холодно,
вшиво, а больше всего – голодно. Подселили их, Евдокию Ива-
новну и Пугаса, в какой-то ближайшей бедной деревне в избу к
татарской семье. Она ему постирает, подштопает, а потом вме-
сте поедят заварихи из ржаной муки (прихватил Пугас из дома
мешок пуда на два) или каши перловой или просяной – у него,
кроме муки, и запас крупы был... Много на тех окопах татар и
русских от голода, мороза и тифа без боя полегло. А они выжи-
ли, хотя и вернулись в Мамадыш полумёртвыми. И чуть было в
первую ночь после появления домой Евдокия Ивановна, без меры
наевшись горохового супа, не умерла ночью на печке от заворота
кишок…
Не дошёл немец до тех окопов, повернул на юг. А там сдержа-
ли его у Сталинграда. И заросли политые потом и кровью укре-
пления под Казанью бурьяном, запахали их плугами... Да, всё
прошло, и всё кажется не таким тяжёлым и страшным за прозрач-
но толстыми слоями лет.
А Пугас совсем изменился. Матерщинник был, пил, случа-
лось, до бесчувствия, драться пьяным лез. Хорошо, Наталье Бог
силу не бабью дал, хватала мужа в охапку, кидала его на кровать,
скручивала одеялом. И вот не пьёт Пугас, не ругается, не покри-
кивает на Наташу. Укатали Сивку крутые горки. Работник-то он с
измальства славный был, многое умел своими длинными жили-
стыми руками: рыбачил, плёл сети, плотничал, столярил.
И Наташу, прежде весёлую, бойкую, подменило время. Даже
голос стал другим – тише и глуше, и смеётся без прежнего раска-
тистого «ха-ха-ха», а негромко – в ладошку.
Вместе ждали сыновей с войны, плакали от радости над их
короткими мятыми письмами, свернутыми в треугольник. Вместе
летом сорок второго бегали за пять вёрст работать в совхозе, ры-
бачили вместе, вечерами сидели на крыльце, говорили о разном.
И вот оба они, старики, жалуются на бывшего фронтовика
сына: из шоферов выгнали, работает грузчиком на промкомби-
нате, пьёт, ссорится с женой, с ними грубо обходится. Деньги на
опохмелку чуть ли не с ножом к горлу вымогает. Глядя на него, и
невестка распустилась. Не нужны им стали старики; внуков уже
Александр МАТВЕИЧЕВ
120
выходили, а самим в пору из своего дома бежать. Видишь, где
тебя принимаем, – в задней комнате. В переднюю теперь не ступи
– гонят из собственного дома, как крепостных.
– Ох-хо-хо! – громко вздохнула Наталья. – И за что судьба каз-
нит? Видно, как сами свой век грешили, так вот и сыну свому
долю передали... Добро хоть ты, Дуня, счастливая за детей, отды-
хаешь на старости лет.
– Насчёт креста – не сумлевайся, – сказал Пугас. – Срублю
первый сорт – из дуба. Материалу пока нет, правда, но дней через
пять один знакомец обещал. А пока у нас погостишь. Куда тебе
торопиться?
– И правда, Дуня, – обрадовано сказала Наталья и обняла Ев-
докию Ивановну за плечи своей тяжёлой пухлой рукой. – Соску-
чилась я по тебе, подружка дорогая!
– Спасибо, спасибо, – растроганно откликаясь на доброту, ска-
зала Ивановна. – Только неделю я не смогу, внучка в Красноярске
ждет, Танюшка... Схожу завтра на мамину могилу, а потом в дерев-
ню свою съезжу денька на два. Как обратно приеду – у вас денек
погощу... Болело у меня сердце: умру, мол, и родины своей не увижу.
– Ну, гляди, Дуня, сама, – сказала Наталья. – Я вот век свой,
как клушка, на одном месте просидела. Раз только на два дня в
Казань ездила и то о Мамадыше своём стосковалась. Приляг с
дороги, отдохни, а вечерком бутылочку разопьем, как бывалыча,
потом на Вятку сходим. Нет на свете лучше реки.
– Вяцкой – мужик хвацкой! – не совсем к месту вставил Пугас
и засмеялся розовыми дёснами. – Помнишь, Дуня, как соседа мо-
его, Павла Липатова, на окопах комком земли убило? Под блин-
даж яму взрывали, а он подвернулся.
– Помню, Александра Лукич.
– То-то. А говорили – глубокий тыл.
– Не поминай войну-то, леший! – рассерженно одернула его
Наталья.
– А что делать, если она в нас, как червяк, залезла? – горько
вздохнула Ивановна.
И все замолчали, и стало тихо, будто из сеней вошёл Кирилл,
погибший в сорок третьем сын Ивановны.
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
121
А старые ходики с тремя богатырями на циферблате стучали,
как двадцать лет назад, без боли ломая время.
5
«Упокой, Господи, душу усопшей рабы твоей Екатерины», –
шепчут морщинистые губы Евдокии Ивановны, а короткие паль-
цы с покоробленными ногтями перебирают сухие комочки земли
на могиле матери.
Крест с давно стершейся надписью химическим карандашом,
простоявший почти тридцать лет, и вправду покосился, почернел
от земли на четверть; извилистые, как жилы, трещины рассекли
серое дерево, и васильковый венок на нём глядит особенно мо-
лодым и весёлым. Любила мама этот нехитрый полевой цветок,
и когда, бывало, пололи рожь, складывала васильки отдельно от
осота, молочая, повилики, лебеды, козловника и другой сорной
травы. Потом, в самую жару, обедали у ключа в овраге молоком,
картошкой, зелёным луком и хлебом, а васильки лежали корнями
в ключе и на глазах оживали, наливались синевой, забранной у
неба.
«В сорняк василёк случайно попал, – говорила мама. – Мало
ли, и хороший человек среди плохих живёт...»
И с поля вся семья шла с васильковыми венками на голове и
на шее.
Мама, дорогая моя мама! Неужто ты лежишь под этим холми-
ком, прикрытым плотным изумрудным дерном, под этой старой
липой? Одна, в вечной тьме... Была ты весёлой и стройной до
самой старости, озорные кудряшки золотились на лбу и у ушей.
По утрам любила я глядеть, как ты расчесываешь волосы. Были
они густы, волнисты и длинны, ниже пояса. Тятя тоже смотрел и
говорил обыкновенно: «Что твои, Катюрка, волосы, что моя боро-
да, – самые густые и длинные в наших Букенях»...
А борода у тяти была изо всей деревни: гребень брал её с ту-
гим треском, а когда отец выпивал, – случалось это часто, – ре-
бятишки, раздвоив, завязывали бороду за его спиной. От бороды
пахло табаком и коноплёй, из которой он вил верёвки.
Александр МАТВЕИЧЕВ
122
И не думали они, мама и тятя, что будут лежать врозь на раз-
ных погостах. Отец умер рано, пятидесяти лет, в своей деревне.
Пришел вечером из кабака не сильно пьяным, лег на лавку под
божницей, задрав к потолку свою трехшерстную – русо-ры-
же-сивую – бороду и сказал в обычной своей шутливой манере:
«Все, мать, умирать буду!» Никто, ясно дело, ему не поверил, а
утром он всерьез не проснулся – так и застыл с бородой, устав-
ленной в потолок. Мама пережила его на двадцать четыре года.
За пару лет до смерти переехала в Мамадыш к младшей дочери
Лукерье, Луше, работавшей кем-то в районной газете водилась с
её дочкой Веруськой, рожденной от какого-то заезжего начальни-
ка из Казани...
Бывала ты со мной и суровой, мама. Помню, оставила я годо-
валую Лушку в саду, а сама убежала к ребятишкам нашей род-
ни – к Костровым, по-уличному, Лёвиным. А ты пришла к ним с
таловым прутом, и я после этого с неделю не могла сесть. Потом
мы через несколько лет вместе смеялись, вспоминая, как я высоко
подпрыгивала, когда меня опоясывал жиденький прутик.
От тебя, мам, переняла я крестьянскую науку: как прясть, ткать
на станке, баюкать ребятишек, садить и сеять, полоть и жать, вязать,
доить, стирать… Всему ты научила меня – и спасибо тебе за это.
Тихо на кладбище, ничто не мешает думать и плакать. Густые
тёплые тени от лип прикрыли кресты и памятники. Заросла здесь
земля сочной травой, и никто ещё не косил её. Краснеет в траве
рубиновая земляника. У местами порушенной кирпичной ограды
разрослись пахучие кусты смородины и малины, и нетронутой
опадает спелая ягода. От закрытой церкви, от ржавых её куполов
иногда доносится невнятный голубиный лепет. И неизвестно, что
осталось от ее богатого убранства за этими ржавыми двойными
дверями, закрытыми на покрытый рыжей окалиной амбарный за-
мок. На потрескавшейся, усыпанной прошлогодними пожухлы-
ми листьями паперти валяется несколько позеленевших осколков
от разбитого бронзового колокола, сброшенного, видать, вон в то
окошко с колокольни нехорошими людьми. В этой церкви маму
еще успели отпеть, а вскоре власти батюшку объявили врагом на-
рода, и храм закрыли.
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
123
«И вечные муки избавить, ученику причастнику полезное со-
твори. И сотвори ему, господи, вечную память!» – подняв голову
к церковным крестам, крестится и беззвучно перебирает Иванов-
на слова молитвы.
6
От Мамадыша до Керминей Евдокия Ивановна ехала на авто-
бусе, глядела на поля ржи, пшеницы, овса, желтеющего гороха и
низкорослой кукурузы. Век не сеяли здесь кукурузу, не удавалась
она и теперь, хотя по радио и жужжали, что это явление времен-
ное и благодаря кукурузе мы Америку догоним и перегоним. Но-
чью и утром часов до семи прошёл тёплый дождь, даль легко и
прозрачно дымилась на солнце, и дышалось вольготно, и дорога
не утомляла. Автобус шёл плавно, будто плыл, рассекая грудью
нивы, и хотелось Ивановне плыть и плыть по родным местам,
по пути этому, ухоженному когда-то её ногами. Вспомнилось,
как в начале осени сорокового года почти бегом пробежала она
двадцать пять километров из своей деревни до Мамадыша, что-
бы успеть на сборный пункт и ещё разок взглянуть на сына. И не
успела: пароход с новобранцами отчалил в Казань за какой-ни-
будь час до ее появления на пристани... В деревню она, умыва-
ясь слезами, ушла в тот же день. Не хотела, чтобы председатель
и бригадир мытарили ее за прогул. Вспомнилось, как одиноко и
жутко было ей в тёмном поле под равнодушно холодным небом
в колко мерцающих звёздах, и как громко стучали собственные
шаги, будто кто-то шёл за спиной, протягивая к ней цепкие руки...
Потом, выйдя из автобуса, Ивановна с час сидела на своём че-
модане, – осторожно, чтобы не раздавить хрупкую фибру, – за
околицей Керминей у ржаного поля, ждала попутной машины.
Волглая рожь томно раскачивалась, когда от дальнего леса набе-
гал свежий ветерок, и в бело-жёлтых расчёсах ржи сине мелькали
наивные глаза васильков.
«Эх, выйти бы в поле хоть раз с серпом да пожать!» – вздох-
нула Ивановна, оглянулась и сорвала крупный влажный колос,
растерла его в ладонях, пересчитала желтоватые зёрна. И вкус
Александр МАТВЕИЧЕВ
124
у зёрен был хороший, сладковатый и свежий. Евдокия Ивановна
наклонилась и привычно, будто не было долгого перерыва, ухва-
тила рукой поближе к корням пучок ржи, представила, как серп с
лёгким хрустом срезает стройные стебли. И тоска по знакомому
крестьянскому труду холодом пробежала по спине!..
Что-то внезапно вспомнилось, как в конце ноября сорокового
года она и ее семилетний Шурка переезжали из Букеней в Мама-
дыш к ее старшей дочери Наташе, в двадцать два года ставшей
директором семилетней школы и ухитрившейся выправить ей па-
спорт, – без него из деревни можно попасть было только на клад-
бище и в тюрьму. Председатель после долгих слезных просьб дал
ей самую никудышную уросливую лошадь – трехлетку Серку. Ев-
докия Ивановна с помощью соседей погрузила и кое-как закре-
пила на телеге свой скудный скарб – деревянную кровать, стол,
табуретки, лавки, кухонный шкафчик, связанную в узлы постель
и одежонку – и сверху села сама и посадила рядом закутанного в
толстую бабушкину шаль Шурку. С этой высоты вожжей едва хва-
тало, чтобы править норовистой молодой кобылой. Она это бы-
стро почуяла и где-то вот здесь, у Керминей, на спуске, сорвалась
в бешеный галоп. И хоть была она взнуздана и Евдокия Ивановна
в кровь, дергая то за одну, то другую вожжу, в кровь растерла ей
губы, Серка неслась, готовая погубить и себя, и своих надоевших
седоков. Барахло с сухим дребезгом летело на мерзлую землю.
Вместе с ним мог оказаться под копытами и колесами телеги ее
перепуганный Шурка. Этим летом он уже попадал своей задни-
цей в привод конной молотилки – хорошо вовремя заорал и коней
остановили. Евдокия Ивановна, руководствуясь не разумом, а ин-
стинктом или подсказкой свыше, сбросила сынишку с воза и су-
мела развернуть подводу на схваченную первыми морозами при-
порошенную изморозью пашню. Телега загрохотала по гребням
борозд, и лошадь замерла на месте, когда от нее пошел горячий,
пахучий пар. А Шурке хоть бы хны! Даже не заплакал. Бежал к
ней с протянутыми ручонками и радостно смеялся...
Шофёр грязного, нагруженного кулями грузовика попался мо-
лодой и надутый. Он беспокойно мусолил папироску в зубах и,
не отрываясь, глядел выпуклыми бараньими глазами на набегаю-
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
125
щую проселочную дорогу, зажатую волнами ржаного поля, рас-
простертого слева к зеленым холмам, а справа – к темной гребен-
ке леса. Иногда он скусывал мундштук и плевался прямо перед
собой в растресканное ветровое стекло, хотя стекла на дверках
кабины были опущены и теплый сквозняк овевал лицо и душу
знакомым запахом созревающих хлебов.
– Вот в Букени еду, двадцать лет почти не была, – испытывая
неловкость, ласково и немного заискивающе улыбаясь, сказала
Ивановна. – Вы не оттуда будете?
– Нет, – отозвался шофёр. – Мне дальше.
– Родных-то у меня здесь не осталось.
– А к кому тогда?
– Так, поглядеть. Бог даст, знакомых старых встречу, подружек.
– Ну-ну! Отворотясь, не наглядишься.
– Всё же родина.
Шофёр скосил на Ивановну бараний глаз:
– А ты идейная, однако! От вашей деревни одни рожки да нож-
ки остались. Скоро совсем снесут – бают, неперспективная, на
слом только годится.
– Так к тому времени и я умру. На слом пойду.
– Вот-вот! Одно у нас на все утешение: авось, на том свете
коммунизм будет, все задарма. А пока здесь задарма ишачить при-
ходится...
«Видать, с утра с бабой полаялся», – поставила свой диагноз
Евдокия Ивановна, и разговор больше не заводила.
На горе, при съезде в Букени, попросила остановиться.
– Дальше пешочком прогуляюсь. Сколько вам? – спросила она.
Шофёр пожал плечом, наклонился в сторону старухи, прижав
её к спинке сидения, и открыл дверцу. Ивановна положила ему в
широкую мазутную ладонь полтинник.
– Скуповаты вы, старухи! – бросил шофёр.
– Тут всего шесть километров, а я вам по-старому пятёрку от-
дала.
– Ты на керенки переведи – не меньше миллиона выйдет.
Ивановна поджала губы, попрощалась и пошла, неся чемодан,
на пригорок по короткой, объеденной скотом траве.
Александр МАТВЕИЧЕВ
126
Вся деревня открылась ей отсюда, с горы.
– Букени! – сглатывая слёзы, произнесла Ивановна.
И с этим словом как будто вся деревня вошла в неё, со всеми
её «концами» – Омарским, Дегитлинским, Якинским – и «микро-
районами» – Арбузовкой и Зарекой, Забегаловкой и Дрягаловкой.
И стояла Ивановна, прижав руки к старой груди, забыв дышать,
не в силах сделать шагу. А затуманенные глаза бродили по кры-
шам домов, и мысль отстукивала: «Это дом Балмасовых, а это
Парамоновых, Тарасовых, Костровых, Ефремовых, Шишкиных,
Абрамычевых, Павловых»…
И многих домов не было, как зубов в её рту. Голо было и на
месте их дома, будто ушёл он, убогий и обиженный, не дождав-
шись хозяев. А за ним ушёл и сад, оставив случайно на позьме
несколько кустов вишни и развесистую черёмуху.
Странным показалось Ивановне, что все эти долгие годы, пока
она была на стороне, жила своей жизнью и её деревня. Текли или-
стые речки Дегитлинки и Якинка, ещё гуще заросшие тальником,
ольхой и ивой, жили в домах знакомые и те, кого она ни разу не
видела, люди со своими заботами и радостями. И шли, наплывали
из тёмных глубин памяти, из неведомых её уголков лица людей, с
которыми виделась каждый божий день, работала бок о бок, зна-
ла о них всё.
Вот и конюшни нет, где работала конюхом, как в двадцать
девятом колхоз образовался. Вошло в колхоз спервоначалу во-
семь семей, сдали на конный двор – конюшню, отобранную у
сосланного кулака Андрианова, – своих пять лошадёнок. Евдо-
кия Ивановна была безлошадной и записалась в колхоз чуть ли
не первой, поверив, что ей будет легче прокормить троих своих
ребятишек. А все получилось наопоко: работала стемна до темна,
а хлеб весь шел государству, и колхоз был в постоянном долгу
перед ним, часто оставаясь с пустыми амбарами под семена. На
трудодни доставались одни несъедобные тальниковые палочки с
палец длиной, связанные в пучки, – по десять в каждом. В луч-
шие годы выдавали на это мудрое изобретение нового строя пуда
по два ржи – хошь ешь, хошь смотри... Коровенку и ту пришлось
продать из-за бескормицы. Колхоз даже соломы не давал, не то
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
127
что сена. И покосы отводил в самых никудышных и отдаленных
местах, где литовкой косить было невозможно: раз махнешь и тут
же угодишь в кочку, старый пень или куст. Часто косили при луне,
а сено вывозили на тележках или таскали на своем горбу...
Назвали букенский колхоз «Рассветом», а уполномоченный
из волости, проводивший учредительное собрание, сказал: «Ну,
держитесь! А то как бы не стал ваш колхоз «Закатом»… Потом в
колхоз все из страха записались, когда сплошное раскулачивание
пошло и начались высылки семей в Сибирь и на Крайний Север.
Только Митрий Павлухин, выбившийся после Гражданской из
бедняков, мужик упертый, трехжильный, не жалевший в работе
себя, жену и детей, не сдавался лет семь – оставался единолич-
ником, пока его налогами не забили. После того, как стали гро-
зить тюрьмой или ссылкой, заколотил он окна и двери горбылем
и скрылся с семьей невесть куда...
А когда проходила мимо крытого соломой и вросшего в землю
полусгнившего дома Парамоновых, вспомнила и перекрестилась
восемнадцатилетнюю Дашу, первую деревенскую красавицу из
этой избы. Через год после образования колхоза в Букени из Ма-
мадыша прислали молодого уполномоченного в красноармейской
форме, с наганом на боку. Увидел он русокосую голубоглазую и
стройную Дашутку и проходу ей не давал. Напьется реквизиро-
ванной кумышки – так в Букенях именовался самогон, который
варился по ночам в некоторых банях, – и ломится к Парамоновым
в избу: пусть Дашка именем революции выходит по добру, а то
дом подожгу и всех на распыл пущу!.. Дашутка ему не уступала.
А как уборочной к концу подходить, пропала, как в воду канула.
Нашли ее в лесу дней через десять, привязанной к клену и поса-
женной на муравьиную кучу в задранном сарафане, завязанном
узлом поверх головы... Вся деревня знала, чьих это рук дело, но
кому было жаловаться, если уполномоченный, баяли, из самой
чеки был...
Двухэтажная школа, – нет больше в деревне двухэтажных до-
мов, – цела. Жил там когда-то самый богатый и работящий в Буке-
нях мужик Андрианов, владел магазином, кабаком и мельницей.
Андрианова раскулачили и увезли ночью с семьей неизвестно, в
Александр МАТВЕИЧЕВ
128
какие края – ни слуху, ни духу... Работала Ивановна в школе мно-
го лет подряд уборщицей. Везде успевала – и в колхозе, и в школе.
Невелики деньги платили за уборку и топку печей, но на то да
огород свой и жила с тремя, а потом и с четырьмя ребятишка-
ми. А бывало, и святым духом питались... Однажды весной, ког-
да в ларю и подполье не оставалось ни пылинки и из избы даже
мыши исчезли, взяла на душу грех. Сортировала с бабами зерно
в колхозном амбаре и унесла за пазухой, на голой груди, несколь-
ко горстей непротравленной, холодной, как лед, пшеницы, чтобы
шестилетнего Шурку кашей с козьим молоком покормить. Сама
потом до лета кашляла до потемнения в глазах – Бог, видно, нака-
зал ее за это единственное в жизни воровство...
Взгляд Евдокии Ивановны надолго задерживается на белых
длинных зданиях – не то коровниках, не то свинарниках, сто-
явших в два ряда на гумне, сразу за тем местом, где у них был
огород. И близко от фермы рядком выстроились три трактора и
три комбайна. Ничего этого прежде не было в Букенях, и что-то
похожее на ревность испытывает Ивановна. В ее время на конном
дворе ни одной путной лошаденки не оставалось.
Много, много пережито в Букенях, лучшие годы её впитала
эта суглинистая, не щедрая на дары земля. Сейчас она живыми
зелёными глазами глядела на вернувшуюся к ней дочь. И старое
изношенное сердце дочери глухо и не больно ширилось под этим
добрым и мудрым всепрощающим взглядом.
7
Евланья Карпина, подружка Евдокии Ивановны с детских лет,
жила со своей дочерью и внучкой в доме на самом краю деревни,
за рекой. Выглядела Еня древней старухой, но ещё сама ходила
по воду на Большой ключ. Приезду Ивановны подруга не удиви-
лась – она уже ничему не удивлялась. Мало ли что вздумается
человеку? На родину всякого тянет. И было что-то отрешённое
во всём облике Ени. В желтоватом её лице с ввалившимися щека-
ми и вялыми висками. В тусклом затуманенном взгляде. В тихом,
будто ветер шелестит, разговоре.
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
129
Бредут они по обочине дороги, по мягкой лужайке, говорят о
разном, и немного печально это шествие двух старух. Как длин-
ный шлейф, тянется за ними прошлое.
Пусто в этот утренний час в деревне, все в поле – и люди, и
скотина. Длинные и как бы влажные тени от домов, плетней и
деревьев плотно лежат на лужайке и дороге с чётким рисунком
автомобильных шин на толстом слое пыли, связанной пока ноч-
ной росой.
Евдокия Ивановна больше смотрит по сторонам. И удивление,
что всё осталось вроде по-прежнему, не покидает её. Этот боль-
шой серый камень у плетня, появившийся невесть откуда, лежит
на старом месте. Берёзы – их четыре – стоят рядком вдоль улицы,
свесив тонкие косы, и остались они ни больше, ни меньше – на
её памяти они были всё время такими. Наверное, и весенний сок
у них прежний – душистый, чуть горьковатый, с розоватой тво-
рожистой пеной. На плетнях буйно вьётся хмель с белыми пуши-
стыми цветами. Его никто не собирает, и он растёт так же вольно,
как лужайка, тальник по берегам Якинки и Дегитлинки, вишня,
сирень, черёмуха, картошка и капуста в огородах, полого спуска-
ющихся от дворов к реке. Знакомый запах, лучше какого нет на
земле, витает невидимым медовым облаком над деревней. Он не-
весом и вязок, и им никогда не надышишься.
– Не вижу я, Духарка, вовсе, – шелестит Еня, называя Иванов-
ну уже забытым ею именем. – Выплакала глаза все, со слезами
свет и вытек. Вся жизнь в слезах прошла, вот как... Васенька сем-
надцати годков умер, до сих пор о нём плачу. Мужик всё в бегах
был, хорошей жизни искал. Покажется, как ясный месяц, и опять
скроется на год али на два. Алексея, последыша, на войне убило,
опять слёзы. И вот Танька без мужика родила – чего хорошего? В
сорок лет забрюхатеть придумала. И от кого? Хоть бы от путного
мужика! Ведь Ваське-то Симанову в те поры почитай шестьдесят
было. Он-то умер скоро от осушения горла, хоть всю жизнь вино
глотал без продыху. А она с девчонкой восьмой год нянчится. Да
ещё и радуется, дурёха!
Евдокия Ивановна глядит на Еню с грустным испугом: неужто
это она, её бойкая подружка, озорная и редко унывавшая на лю-
Александр МАТВЕИЧЕВ
130
дях?.. Всем бабам гадала то на картах, то на бобах. Стара, совсем
плоха и, значит, и она, Ивановна, тоже старая... А больше всего ее
неприятно удивило совпадение: от того же белобрысого балагура
и выпивохи Васьки Симанова родился и ее Шурка. Злые языки –
бабьи, ясно дело, – обзывали его подкрапивником и вы****ком, и
он приставал к ней, за что его так обижают...
Но сердце ее не могло жить без любви, и она тихо продолжала
любить. А чтобы злые бабьи разговоры как-то умерить, подала на
суд, и Васька стал платить алименты. Маленькие деньги поступа-
ли по почте из Шатуры. Туда после рождения Шурки он уехал со
своей толстой Евланьей. Она была лет на десять старше Васьки и
держала его чем-то крепко. Говорили, что женился он на ней из-за
богатства: после смерти ее первого мужа ей достался хороший
дом, лошадь и много другой живности.
В колхоз они вступать отказались, хозяйство распродали и уе-
хали в Шатуру – там советская власть электростанцию на торфе
строила. Васька, конечно, на стройку не пошел – устроился про-
давцом. И потом раз в два-три года со своей Евланьей и приемной
веснушчатой дочкой иногда летом наезжал в Букени и устраивал
шумную гулянку в доме его матери на Дегитлинском конце, вы-
зывая зависть у всей деревни. Ни отец, ни бабка Шурку за родню
не признавали.
Как-то ребятишки его заманили поглядеть, как пирует город-
ской отец. Он встал на завалинку, приподнялся на цыпочки, что-
бы увидеть в окошко, что там, в избе, творится, а конопатая дев-
чонка ткнула ему из-за горшка с геранью в лицо веретеном – чуть
глаз не выколола...
Да и самой Евдокии Ивановне много пришлось вынести из-за
ее короткой грешной любви к белоглазому Симану – чаще Вась-
ку так называли деревенские. Но не даром бают: любовь зла –
полюбишь и козла. И повзрослевшего сына она, когда он бросал
пренебрежительные колкости в адрес своего случайного родите-
ля, мягко, но настойчиво просила всегда уважительно отзываться
о своем отце...
– А здесь вот, Еня, мы с тятей верёвки вили, – сказала Евдо-
кия Ивановна. – Помнишь?
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
131
– Помню, помню, – шелестит Еня. – Плохо, Духарка, когда
свету нет. Будто полотно белое глаза застилает.
Да, да, верёвки вили здесь, прямо на улице. «Ну, раковица,
крути колесо!» – говорил тятя, бросал на лужайку перед их избой
цигарку, топтал её лаптем, и работа начиналась.
Дуня крутила большое деревянное колесо, а отец расправлял
кудель, и она как будто сама скручивалась в нити, а нити сплета-
лись в верёвку, туго извивавшуюся в воздухе. Костра маленьким
облачком дымилась на солнце, и маленькая Дуня была счастлива,
что помогает своему тяте и что ночью он принесет своей «рако-
вице» из кабака ландринку – так в Букенях называли леденец – и
положит его в кармашек ее льняного сарафана.
Со всей округи, из своей деревни и окрестных, несли Ивану
Федотычу пеньку, и он вил из неё верёвки, на много пережившие
его. Добротность верёвки он проверял так: отмерял сажень и ста-
вил отмерянный конец вертикально, и он стоял прочно и прямо,
как палка. Отец довольно разглаживал свою «трехшёрстную», –
беловатую у рта, рыжеватую до середины и чёрную по краям, –
бороду и говорил: «А нут-ка, раковица, сбегай в лавку к Андриа-
нычу, купи шкалик да сахару фунт!..»
Золотые руки были у тяти, всё могли. Делал он гребни, гнул
дуги, мастерил санки. И даже скрипку сделал, которую сын де-
ревенской учительницы Анны Ивановны хотел купить у него за
сто рублей. Не продал Иван Федотыч скрипку, хоть и умел на ней
выводить смычком, смешно и протяжно, один протяжный стон:
«вы-ы-ыпить»…После его смерти на подлавке – по-городскому
«чердаке» – остались отполированные деревянные детали дико-
винной машины «перпетуум-мобиле»; ее отец мастерил несколь-
ко лет долгими зимами, да так и не успел собрать...
– Жить-то ничего стали, хорошо, – продолжает шелестеть Еня.
– Лебеду не едим, как в те поры. Слава Богу, с голоду не пухнем.
– Вижу сама, Еня, другой стала жизнь. Как в праздник живём.
Редко приходилось бывать здесь сытой. Весной её качало, то
белые, то черные круги плавали перед глазами; один воздух, на-
стоянный на солнце и парах вспаханной земли, питал её, поддер-
живал силы.
Александр МАТВЕИЧЕВ
132
– А дней-то, Духарка, мало осталось. Ушли дни, как сквозь
сито.
И Духаркой называли Евдокию Ивановну здесь давным-давно
только здесь, в родной деревне. Не нравилось ей это раньше, а
сейчас словно ветерком легким и молодым в душу пахнуло.
– Поживём ещё, Еня. По радиву бают, коммунизим не за го-
рами.
– Оно верно, давно об нем бают, как о втором пришествии
Иисуса нашего Христа... Вот только, Духарка, без свету мне пло-
хо, не увижу его, хоть и придет... Уши-то слышат, а видишь все,
как в дыму али в тумане. Крутишь головой, как сова на сухой
осине... Помнишь, Алёшка мой сову поймал?
– Помню.
– Чудится мне эта сова, Духарка. Будто не она это, а я сама в
сову оборотилась.
– Что ты? Перекрестись.
– Всё делала. А вот чудится – и всё тут!
– Пройдёт, – подавляя в себе жуть, сказала Ивановна. – Мне
сроду ничего не виделось, во сне разве. Вот Кирилла часто вижу
– и все, как живого...
А Ене и прежде всё чудилось. То на своей бане чёрта увидит,
то во сне ей кто из покойников явится, то ещё при ней Матрёна
Завьялова в свинью оборачивалась и ночью по деревне бегала. И
так она ловко всё обсказывала, что верили Ене, и кое-кто пере-
стал даже в их баню ходить. С чёртом кому связываться охота?..
– Позьмо-то наше совсем заросло, – сказала Евдокия Иванов-
на с глубоким вздохом.
– Как не зарасти? Крапива да полынь такую землю любят.
Они остановились перед тем местом, где раньше стоял дом Фе-
дотовых, – островком репейника, крапивы, полыни и конопляника.
Неужто здесь родились её отец, а потом семь его детей и четверо её
ребятишек? Дом, построенный еще ее дедом Федотом, от которого
и пошла их фамилия, был тесный, в одну комнату, с полатями и
русской печкой – за ней с вечера начинал хрустеть сверчок.
За домом зеленел сад, маленький сад с двадцатью яблонями,
кустами малины, крыжовника. Мало осталось от сада, в войну
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
133
он замёрз, яблони – сухие их тела, пошли в печку, и некому было
взрастить на их месте новые. Да и невыгодно было сады разво-
дить: с каждой яблони советская власть установила налог, а когда
его отменили, в деревне, почитай, ни одной яблоньки не осталось.
Тихо побрела, утирая слёзы, Евдокия Ивановна по бывшему
двору, обошла сад, путаясь в густой траве, попробовала твёрдый
ещё крыжовник, и в ее памяти воскрешали, шли рядом с ней, вы-
ходили навстречу те, кого уже не было, кто сделал своё на земле
и ушёл в неё.
А Еня Карпина сидела на пне спиленной яблони и, склонив на
грудь голову, дремала.
8
Прибитая, в трещинках, тропа вела под гору к Большому клю-
чу. Лёгкие редкие облака бросали на землю прозрачные тени.
Приседая на ослабевших ногах, спустилась Ивановна к клю-
чу и подставила ладонь под тяжёлую, ртутно-сверкавшую струю.
Руку сразу обожгло до плеча глубоким родниковым холодом.
Кругло и ровно текла вода из стальной ржавой и потной сверху
трубы, забитой в тело холма.
Прежде не было здесь этой трубы. Стоял засыпанный землёй
сруб, и вода вытекала из него по деревянному замшелому жёлобу.
Сгнил, видно, сруб, зато вода была той же, чистой и студёной, поч-
ти не дававшей накипи на самоварах. И вечен был этот источник,
омывавший белые округлые камни, вросшие в песчаную землю.
Равномерен и свободен был влажный звон дробящейся при паде-
нии струи, тонким прозрачным слоем уходила вода в бархатное
покрывало травы и мяты, и, омывая их сочные стебли и корни,
стекала в речку Дегитлинку, в густые заросли шершавой осоки,
в тенистую неторопливую воду. А, смешавшись с ней, текла ку-
да-то дальше – в Якинку, впадавшую в большую реку Каму всего
в двенадцати верстах отсюда, рядом с Вандовкой – там незадолго
до призыва в армию в заготзерно работал ее Кирилл...
Сколько людей выросло на живой влаге Большого ключа и вы-
растит ещё, а он не иссякнул. Спокойной гулкой струёй изливался
Александр МАТВЕИЧЕВ
134
ключ из глубин старой земли, и не было у него начала и не будет
конца.
Не мигая, глядела Ивановна на бегучую воду, и с каким-то за-
бытым детским удовольствием ощущала, как холодные колкие
искры орошают её ноги. Потом подставила под струю пригорш-
ню и хлебнула из неё так, как будто пила живую воду, и второй
пригоршней омыла лицо.
– Бабушка, мне бы воды нацедить, – осторожно и виновато
прозвенел детский голос.
Ивановна открыла глаза, быстро оглянулась и отступила в сто-
рону. Какое-то мгновение старуха и девочка, – ей было лет две-
надцать, – глядели в глаза друг другу.
– Наливай, наливай, пожалуйста, – сказала Евдокия Ивановна,
отступая по мокрым каменным плитам немного в сторону.
Девочка подставила ведро под струю, и оно, вздрагивая от ра-
достного озноба, зазвенело дробным цинковым голосом. Иванов-
на с любопытством рассматривала девочку, нескладное её тело в
голубом платьице, широкое большое лицо.
– Ты чья будешь? – ласково спросила она.
– Шишкиных. А что?
– Это Степаниды? Похожи вы, как две капли воды.
– Ну да! Она бабка моя.
– А отец, выходит, Николай?
– Ну да! А что?
– Вот как! А я прежде здесь, в Букенях, жила. Мой сын твоему
отцу товарищем был. Кириллом звали. Может, тебе кто сказывал?
Пасли они телят и свиней вместе. Про Федотовых не слыхала, мы
с вами, почитай, соседями были.
– Это где сад вырублен?
– Ага, там.
– Мы теперь в другом доме живём. У Павловых, как они уез-
жали, купили.
– Мне уж Карпины говорили. Вечерком к вам зайду.
– Приходите хоть и днём. Бабушка всё время дома. У нас ещё
двое ребятишек, есть меньше меня.
– А как зовут тебя?
ВОДА ИЗ БОЛЬШОГО КЛЮЧА
135
– Лена.
Они ещё побаяли немного. Потом Лена подцепила ведра на
гладкое коромысло и, ступая на носки босых загорелых ног, по-
шла в гору. За спиной её качались длинные соломенные косы.
«И у сыночка моего, у Кирилла, могла быть такая», – глядя ей
вслед, подумала Ивановна.
Сын её, Кирилл, и отец этой девочки, Николай, были в детстве
подпасками. Кирюшка пас телят, а Колька – свиней. А отец Коль-
ки, Михаил, работал конюхом. Из троих живёт один Николай.
Сейчас он конюх, как его отец. А Кирилла и Михаила Шишкина
поглотила ненасытная война.
Девочка поднялась на пригорок, обернулась, придерживая
вытянутыми руками качнувшиеся вёдра, и улыбнулась широким
ртом.
– Приходите, бабушка, обязательно! – крикнула она.
– А как же? Раз сказала – приду.
Ивановна вытерла о подол мокрую руку и обвела взглядом,
чтобы запомнить и унести в себе, – дома родной деревни, чёрные
бани на задах, Долгий овраг за деревней, заросший орешником,
давно заброшенный колхозный сад, правее этого оврага.
Бездонно небо, легок и золотист солнечный свет, и будто не
из горы, а из собственной груди льётся светлая струя Большого
ключа, и от чистой его воды, от глуховатого его звона, от запаха
мяты – от всего, чем полна земля, веет жизнью.
И горькое сожаление, что судьба оторвала её от дорогой серд-
цу стороны и что завтра снова пускаться в путь, обволакивает
душу старой женщины.
Полный текст повести – см. на сайте писателя
www.matveichevav.narod.ru. и Проза.ру
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ –
НАГРАДА И СУДЬБА
Очерки из кадетской жизни (в сокращении)
Моим братьям-кадетам третьего (1951 г.)
выпуска Казанского суворовского
военного училища посвящаю.
Это начиналось в войну
1971 год. Пишу в комнате дочери, за ее письменным столом. Моей Татьяне одиннадцать – как раз столько, сколько было мне в том бесконечно далеком сорок четвертом, когда в вятский городок Мамадыш, в наш деревянный двухэтажный дом пришел на мое имя вызов в суворовское училище. Шел сентябрь1944 года, в Казани начался набор кадет во вновь создаваемое суворовское училище. Моя прошлогодняя попытка – поступить в Сталинградское СВУ – печально провалилась: мы с мамой поздно собрали и послали документы в приемную комиссию.
Три дня и три ночи я один – без мамы, родных или знакомых – ждал на маленькой мамадышской пристани пароход. Съел за это время весь полученный по карточке на несколько дней вперед черный и такой вкусный липкий хлеб.
Моя мама работала почти круглые сутки. Иногда прибегала ко мне на минутку, бледная, истощенная, вздыхала и снова исчезала, маленькая и как будто испуганная. Километрах в двух от пристани находился ее пост: она, вооруженная тупым топором, охраняла на берегу Вятки пойманные в ледоход бревна и дощатый лабаз ткацко-прядильной фабрики, эвакуированной в наш городок в сорок первом откуда-то с Запада, из Подмосковья.
Стояло бабье лето. Погода установилась солнечная и ветреная, воду на реке рябило, и клев, как жаловались пацаны, изредка удивКАДЕТСКИЙ
КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
137
шие с носа и кормы пристани, был плохой. На противоположном
низком берегу Вятки пылал желтой листвой тальник. Ночью стано-
вилось холодно, неуютно, а протолкнуться в крохотный зал ожида-
ния было невозможно. Здесь – при свете закопченной керосиновой
лампы – на полу, на скамейках среди мешков, котомок и ведер в пот-
ной духоте и невероятной тесноте спали бабы, старики и дети. А мне
по ночам приходилось, свернувшись в калачик, корчиться в проходе
пристани – с берегового борта на причальный. На остром влажном
сквозняке, свернувшись калачиком на каких-то тюках, я тщетно пы-
тался согреться и заглушить голодное урчание в животе. Под голову
пристраивал пудовый мешок с картошкой – его мне предстояло до-
ставить в Казань семье моей старшей сестры Наталии.
Днем по пристани нервно ходил и курил длинные папиросы
командир партизанского отряда, отец моего эвакуированного
дружка – белоруса Витьки Баранова, одетый в черную гимнастер-
ку с орденами. Периодически он на чем свет разносил начальни-
ка пристани за то, что нет парохода, и он, командир, опаздывает
из отпуска. А однажды на дебаркадере появился подвыпивший
матрос. На спор с танкистом, пугавшим меня страшным обгорев-
шим лицом, матрос скинул с себя бескозырку, форменку и клеши,
перемахнул через перила дебаркадера и на долго скрылся под во-
дой. Широкими саженками переплыл Вятку, довольно широкую,
а главное – очень холодную в эти дни, туда и обратно – и торже-
ственно вышел на берег у носа дебаркадера.
В ночь перед приходом парохода я не выдержал голода и хо-
лода и побежал домой. Пристань находилась довольно далеко
от города. Идти по темному пустынному берегу, когда слышишь
только собственные шаги по каменистой дороге, шуршание набе-
гающих на гальку волн и видишь справа крутые и темные скаты
холмов, иссеченные оврагами, было жутковато. К тому же перед
этим я прочитал книжку «Каменотес Нугри» о строительстве
пирамиды фараону Хеопсу. Фараон умер, его со всеми египет-
скими почестями положили в пирамиду, а Нугри, тесавший для
нее камни, решил похитить у мумии фараона оставленные для
его загробной жизни сокровища. Заранее спрятавшись в пирами-
де перед похоронами, он долго блуждал по лабиринтам, встреча-
Александр МАТВЕИЧЕВ
138
ясь с разными страшными каменными божествами, добрался до
мумии, забрал драгоценности и, в конце концов, погиб от голода,
потому что вход в пирамиду оказался заваленным скалой.
И пока я шел по ночной дороге, озираясь и вглядываясь в тем-
ноту, мое воображение рисовало страшные картины из повести о
древнем любителе легкой наживы.
К тому же ходили слухи о дезертирах, любителях человечьего
мяса, и в заросших густым кустарником оврагах прятаться им,
как мне чудилось, было самым надежным местом.
* * *
Ночевать мы, я и мама, попросились у знакомых, живших на
берегу Вятки, откуда можно было услышать пароходные гудки.
Их хриплое паровое рыдание разбудило нас утром, и мы, задыха-
ясь и подгоняя друг друга, рванули к дебаркадеру.
Пришло одновременно два долгожданных однопалубных па-
рохода, но оба были переполнены грузами и пассажирами. Мне
досталось место на палубе «КИМ»а (для забывших эту некогда
известную аббревиатуру даю расшифровку: коммунистический
союз молодежи). Здесь лежали друг на друге неведомо откуда до-
ставлявшиеся пласты каучука, и все на пароходе пахло резиной и
древесным дымом, валившей из толстой трубы. Плыть надо было
трое суток, а хлеба мама у кого-то заняла всего полбуханки, и я
его, по–моему, уничтожил сразу, как только пароход отвалил от
пристани. С берега махала мне рукой и утирала слезы моя мама,
Евдокия Ивановна. Она оставалась в Мамадыше не совсем одна
– с козой Манькой.
Благо в Казань, в ремесленное училище, плыл мой дружок –
Петька Бастригин, сирота, очень пронырливый, конопатый паре-
нек. Мать его умерла до войны. А прошлой весной умер от «раз-
рыва сердца» отец – сапожник, демобилизованный из армии по
болезни за полгода до смерти. Пока отец находился на фронте,
Петька и его младший братишка Санька жили с теткой, настолько
вредной, что Санька предпочел сбежать от нее в мамадышский
детдом...
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
139
Петька быстро снюхался с казанскими мальчишками из ко-
лонии для малолетних преступников, работавших лето в при-
городном колхозе. С их грозным коренастым паханом и его ше-
стерками я тоже был знаком. В первую же ночь нашего плавания
колонисты ночью украли у старика–татарина ведро меда, и Петь-
ка под покровом темноты пару раз притаскивал мне ломти хлеба
с липовым медом. Не помню, думал ли я тогда о моральном праве
есть этот хлеб. По пароходу блуждал беленький старичок в лап-
тях и холщовых портянках до колена и матерился на русском и
татарском, испытующе вглядываясь в лица пассажиров прицель-
ным взглядом.
Ночи я проводил у пароходной трубы. От ее железного тела
исходило благодатное тепло. Было, правда, не совсем комфортно
сидеть на покатом скользком кожухе у ее основания, упираясь
спиной в трубу, а ногами в стенку рулевой рубки. Пароход тяжело
пыхтел, шлепая по воде колесами, на мачте горел красный фонарь
и плескался треугольный флаг. Запах резины перебивали свежие
запахи реки и осеннего тумана. Было зябко и одиноко...
* * *
На казанской пристани я впервые увидел пленных немцев. Их
было видимо-невидимо. Они сидели рядами на скате берега, на
земле, поджав ноги, и от пространства над ними исходил, хорошо
помню, густой отвратительный запах человеческих испражне-
ний. Потом, уже подходя к трамвайной остановке, я понял, отку-
да этот запах: за каким-то киоском лежали груды этого арийского
«добра»... Не исключено, что это были немцы, взятые в плен под
Сталинградом – тоже на Волге, – а может, и на Курской дуге. Сей-
час они сидели, мятые, небритые, с расстегнутыми воротниками
грязно-серых мундиров, и жмурились, глядя на блестевшую под
солнцем «мутер – Волгу». Они были живы. А мой брат Кирилл
уже полтора года лежал в земле, где-то под Орлом, с осколком
мины в затылке.
У меня был только казанский адрес сестры. В трамвае мне
подсказали, как доехать до Малой Галактионовской, где она
Александр МАТВЕИЧЕВ
140
жила в квартире с мужем и годовалой Светкой. Но остановку
назвали не точно. Я вышел в центре города – на «Кольце» – так
в обиходе казанцы называли площадь Куйбышева – кадета цар-
ских времен и пламенного революционера. Со своим мешком
картошки весом в пуд на плече, часто останавливаясь передох-
нуть, потный и полуобморочно голодный, я доплелся по Пуш-
кинской до Ленинского садика. И здесь внезапно столкнулся с
Наташей, с сестрой. Она и ее муж, Ахмет Касимович Аюпов,
работали неподалеку – в Татарском обкоме ВКП (б) инструкто-
рами – она в отделе народного образования, он – в сельскохо-
зяйственном. Наташа спешила на обед – к полуторагодовалой
дочке Светлане, оставлявшейся родителями на попечение ка-
кой-то няньки. Работать им приходилось не менее двенадцати
часов, часто без выходных. Да еще и по ночам дежурить: Хозяин
– так обкомовцы между собой называли Сталина – предпочитал
работать по ночам и не приведи Господь, если он или его при-
ближенные позвонят в любое время суток и у телефона никого
не окажется.
А мой спутник, Петька Бастригин, едва мы сошли с парохода,
сразу же куда-то исчез. Помнится, я очень удивился, увидев его
на «колбасе» встречного трамвая, когда я ехал с пристани в город.
На этом контакты с ним прекратились, хотя наша дружба имела
богатое прошлое. Вместе мы три года проучились в одном классе.
Вместе совершали лихие вылазки в чужие огороды за огурцами и
подсолнухами. А прошлым летом часто ходили на базар, где я «на
хапок» украл с прилавка трофейную зажигалку у старика, тор-
говавшего разными привлекательными побрякушками. Нагнал
меня не милиционер, а долговязый урка, по-бльшевистски рекви-
зировавший у меня награбленное и навсегда радикально излечив-
ший меня от деятельности подобного рода. Зато мы совершили
неудачную попытку залезть в квартиру к Петькиным соседям,
когда его отец лежал в больнице, а Петьке и его братишке Саньке
было нечего есть. Поделиться с ними я тоже не мог, поскольку
скудным карточным пайком скрупулезно заведовала моя мама. В
этом случае от совершения преступления нас остановил замок, не
пожелавший открыться гвоздем.
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
141
Прожил я у сестры во влажной полуподвальной квартире, нра-
вившейся двухвосткам, дня три. За это время прошел разные ко-
миссии – медицинскую, мандатную, – сдал экзамены по русско-
му языку и арифметике. Неудачно прыгнул с подножки трамвая и
по неопытности ободрал себе локти и колени. И в конце концов,
оказался в «карантине» – так назывался дом на территории суво-
ровского рядом с проходной. Там вскоре поселились семьи наших
командиров и преподавателей.
В карантине сдружился с казанским пацаном Юрой Бирюле-
вым. Спал с ним на одной кровати, и в одну из ночей он меня
обмочил. Хотя, впрочем, Юрка пытался свалить эту слабость на
меня. На некоторое время я потерял к нему доверие: недержание
могло обернуться для меня отказом на прием в училище. Впро-
чем, и для Бирюлева его «диверсия» подмочить свою и мою репу-
тацию прошла безнаказанно.
Мы жили в карантине, одетые в штатскую одежонку, а мимо
нас проходили в столовую и из нее подразделения облаченных в
ослепительную форму суворовцев. И Боря Овсянников, фронто-
вик с гвардейским значком, запевал звонко и тоже ослепительно:
«На рейде опять легла тишина, а море окутал туман...»
У нас было одно утешение: мы питались в той же столовой и
ели то же, что и эти счастливцы в форме. И нас, как и их, назы-
вали воспитанниками. Обращение «суворовец» было учреждено
только несколько лет спустя, и мы долго путались, называя себя
при рапортах воспитанниками. Потом, оказавшись в армейских
офицерских училищах и академиях, обрели всеми признаваемое
универсальное историческое гордое звание – кадет.
Тогда, в столовой суворовского, я впервые познакомился с ри-
совым пудингом, залитым фруктовым соусом. А также – с компо-
том... И вообще, только теперь, после долгих лет систематической
голодовки, я познал чувство сытости. Много лет спустя, полковник
Карпов, первый начальник санитарной службы Казанского СВУ,
скажет, что в физическом развитии – из-за военной голодовки – мы
отставали от нормы от двух до трех лет. И какими же богатыря-
ми стали многие из нас за годы кадетской житухи! Меня это не
касается: я горд тем, что ни разу в жизни не перепрыгнул «коня»
Александр МАТВЕИЧЕВ
142
дальше его середины. Даже на выпускных экзаменах в Рязанском
Краснознаменном пехотном училище им. К.Е. Ворошилова. Ме-
шал бидвинизм или что-то ниже – об этом пусть судят потомки...
Да и, в конце концов, живой скакун служит как раз для того,
чтоб сидели и скакали на нем, а не прыгали через него!
Баня
Это уже потом, через год или два после поступления в учили-
ще, нас стали водить в городские бани – в рядом с площадью Сво-
боды, известную под номером три, и другую, далеко от училища,
находившуюся на берегу речки Булак. А с образования суворов-
ского все помещалось практически в одном здании – и классы, и
спортзалы, и столовая, и спальни... Конюшня, правда, находилась
отдельно. А вот баня тоже располагалась в левом крыле здания,
на первом этаже, над подвальной котельной. Позднее, к нашему
сожалению, баню упразднили, обустроив на ее месте два малень-
ких спортзала и просторный карцер на две персоны. Со временем
и карцер оттуда перевели в помещение под парадной лестницей,
рядом с комнатой дежурного по училищу. В обоих карцерах я,
кстати, куковал 8 раз. А это в сумме составляет больше всех из
86 кадет нашей роты. «Парился на нарах в отсидке», а потому со-
хранил о тех «сроках» самую светлую память и нежные чувства.
Но сначала, после карантина, я познакомился с баней.
В тот день у проходной на территорию училища, – напротив
здания тогдашнего карантина, – нам прочитали список принятых
в суворовское. Я едва не задохнулся от радости, услыхав свою
фамилию и забыв о сочувствии к тем, кого в этом списке не ока-
залось. Курьез заключался в том, что список этот зачитывала моя
сестра Наталья, входившая в приемную комиссию от Татарского
обкома ВКП (б). Я так и не поинтересовался у нее ни тогда, ни
потом – стал ли я кадетом по честному или блатному варианту?..
Впрочем, мне-то какая разница: главное, я им стал! Да и Наташа
проявила железную большевистскую выдержку, сделав вид, что в
первый и последний раз удостоила меня взглядом. Блат жил, блат
живет, блат будет жить!...
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
143
И с этой минуты мы, в соответствии с ритуалом крещения в
кадеты, с нетерпением ждали бани. Потому что именно там, в
бане, мы должны были скинуть с себя жалкую шпакскую одежку,
надеть заветную суворовскую форму с погонами и лампасами и
стать суворовцами. К тому времени я крепко подружился с Зямой
Фершаловым, еще не ведая, что несколько лет спустя проведу с
ним пару приятных дней и ночей на цементном полу карцера.
Поскольку вышеупомянутый ночной инцидент с Юрой Бирюле-
вым был вскоре исчерпан, мы продолжали дружить. И с Сашей Абро-
симовым мы сошлись до карантина, когда проходили одну из комис-
сий в военкомате. Напротив его, посреди улицы, стоял покуроченный
немецкий танк. Говорили, что подбитые танки везли на переплавку
в Казань эшелонами. В них удачливые пацаны находили много ин-
тересных вещей – например, пистолет, тесак, гранаты или патроны.
А теперь мы строем, вместе с другими баловнями фортуны,
направились на банную процедуру – скинуть с себя опостылев-
шие гражданские шмотки, смыть с себя «шпаковскую» грязь и
стать «белой костью» – кандидатами в офицеры и генералы...
Мне сказали накануне, перед баней, что я принят во вторую
роту. Я это хорошо усвоил. Но потом, вероятно, из-за неважных
оценок на вступительных экзаменах, вершители судеб решили пе-
реместить меня на класс ниже – в третью роту. Об этом мне никто
не сказал. А может, я просто тогда не усек, оглушенный счастьем,
как дар Божий, свалившимся на меня: я принят, принят!..
Наверное, мы мылись наспех, кое-как и скорее рвались из
бани в предбанник, чтобы надеть-таки, наконец, форму. Но тог-
да за нами и в бане наблюдали сержанты и старшины. Особенно
запомнился один пожилой старшина в поношенной гимнастерке
– высокий, жилистый, с большими и жесткими, как лопаты, рука-
ми. Он, кажется, был потом в четвертом отделении помощником
офицера – воспитателя.
Стоит заметить, что в старших классах отделение переимено-
вывалось во взвод. А после первого выпуска Казанского СВУ в
1949 году стала меняться и нумерация рот. Так, вторая рота стала
первой, а наша, третья, – второй. В сентябре 1950 года свой по-
следний учебный год мы начали уже в первой роте.
Александр МАТВЕИЧЕВ
144
У полюбившегося нам старшины были манеры заботливого
отца. И очень подходящая для него фамилия – Добрынин. Через
год или два он несколько месяцев преподавал в двух отделениях
нашей роты русский и литературу. Вскоре демобилизовался, рас-
порол свою фронтовую шинелку, сукно покрасил в черный цвет.
В училищной швейной мастерской из этого материала ему сшили
демисезонное пальто, и он пришел проститься с нами в этом при-
киде, дополненном мятой фронтовой цигейковой шапкой...
Форму на меня примерял сам генерал Болознев. Первый ге-
нерал, которого я увидел в своей жизни. Высокий русский муж-
чина, грузноватый, но стройный, с интеллигентной бородкой и
сдержанными интеллигентными манерами. Его два сына, Виктор
и Игорь, тоже поступили в наше училище. Своей внешностью,
благородной, именно генеральской, – эта ассоциация возникла,
разумеется, позднее, – Василий Васильевич мне напоминал пол-
ковника из толстовского рассказа «После бала». В отличие от по-
следнего, наш генерал никого сквозь строй не пропускал.
Он любил выступать перед выстроенным на маленькой пло-
щади и аллее строем кадетских рот с обширного балкона своего
кабинета (потом там обосновался кабинет физики) над централь-
ным входом в корпус училища. А когда болел – у него были ка-
кие-то нелады с сердцем, – то лежал в своем кабинете. За ним
ухаживала секретарша, красивая, но хмуроватая на вид молодая
женщина. Она, говорили, приехала с ним с фронта. Вскоре он
оставил прежнюю, довоенную, жену, женился на фронтовой под-
руге и, думается, по это причине был вынужден перевестись на
другое место службы в Воронеж. Там он жил до своей кончины
в возрасте восьмидесяти лет в 1978 году. Я получал от генерала
и его жены несколько писем и поздравительных открыток. А с
его сыном Виктором, окончившим наше СВУ на год раньше меня,
долгое время поддерживал дружеские отношения.
Итак, генерал Болознев примерял на меня форму. Сначала бе-
лье. Никогда не носил я кальсон и рубашки – этого белоснежного
хрустящего чуда. А брюки никак не подходили: они были то ши-
роки, то длинны, то зад отвисал, по мнению генерала, безобраз-
но. А я готов был на любые! Главное, лампасы есть, алые и чем-
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
145
то таинственные. Для чего они? – думал я. И не находил ответа.
Впрочем, я и сейчас бы не нашелся, что сказать. Наверное, для
красоты. И генералы, и солдаты, и швейцары – все хотят быть
красивыми...
Потом генерал надел на меня черную гимнастерку с алыми по-
гонами с белым кантом и подпоясал ремнем с латунной пряжкой.
И все дело завершила фуражка, чуть больно сжавшая мой лоб
внутренней кромкой лакированного козырька.
Эх, увидела бы меня сейчас мама!.. А еще лучше – Петька
Бастригин и все дружки из Мамадыша – Мишка Грызунов, Вить-
ка Козырев, Вилька Захаров...
Генерал внимательно осмотрел меня и сказал:
– Можете идти!
Меня тогда очень удивляло, что со мной, пацаном, все взрос-
лые – офицеры, сержанты и даже генерал – разговаривали на
«вы».
Вскоре в предбаннике началось какое-то непонятное движе-
ние. Офицеры приказывали выходить и построиться в коридоре,
выкрикивали фамилии. Я слушал напряженно, но своей фамилии
не услыхал. Попытался пристроиться к ребятам из второй роты,
но офицер проверил свой список и сказал, что меня в нем нет.
Наконец, я узнал, что меня зачислили не во вторую, а в третью
роту и что моя группа уже ушла. Кто-то объяснил, куда идти, и я
выбежал во двор.
Было темно и прохладно. И очень тоскливо. Я побежал во-
круг зданья и вскоре оказался в ярко освещенном вестибюле. Все
училище спало. По широкой лестнице забежал на третий этаж.
Мне показалось, что я в каком-то белом царстве сна и длинный
коридор не имеет конца, а дверям нет числа. Меня остановил де-
журный сержант и сказал, что группа из бани была, но отправи-
лась обратно – искать меня. Опрометью рванул обратно во двор
и побежал по периметру здания училища. Наконец, где-то близко
от хозяйственной постройки, в которой потом была конюшня, я
столкнулся с группой ребят, идущих в колонну по одному. Их вел
низкорослый офицер, уже прославившийся своей свирепостью, –
старший лейтенант Марков.
Александр МАТВЕИЧЕВ
146
– Это третья рота? – спросил я.
– Третья, – сказал офицер. – Вы Матвеичев?
– Да.
– Не да, а так точно! Встаньте в строй!
Я занял место на левом фланге. Темно, лиц не различить. По-
сле бани продрог, слегка дрожу.
– Где вы были, воспитанник Матвеичев?
– Вас искал. Сказали, что меня приняли во вторую роту.
– Что за глупость? Кто мог вам это сказать? Выйдите из строя!
Я сделал пару шагов вперед из шеренги и остался стоять спи-
ной к строю.
– Повернитесь кругом!
Неуклюже повернулся, запнувшись одной ногой о другую.
– За проявленную недисциплинированность, – резко выкрик-
нул Марков из холодного мрака, – воспитаннику Матвеичеву объ-
являю выговор!
Я угрюмо молчал: во мне назревал протест. И было очень
обидно. Но жестокое детство и война разучила меня плакать. Так
же как и кого-то и чего-то бояться.
– Что молчите? – спросил Марков. – В этих случаях положено
говорить «Слушаюсь!».
– Слушаюсь! – пробормотал я.
– Имейте в виду, я вас хорошо запомнил! – многозначительно
пообещал не добрый офицер. .
Куда-то ушла вся радость от приема в училище, от этой новой
формы. Начало службы не предвещало ничего хорошего.
Марков, приказав не топать по паркетному полу, привел нас к
двери в спальню и сдал на попечение дежурного сержанта. Когда в
огромной, на сто коек, спальне он включил. свет, я удивился ее не-
объятной снежной белизне и простору. Доподлинно – сонное цар-
ство. Сержант тихо развел нас по кроватям, каждому показал, как
складывать обмундирование. Очень удивило меня, что на ночь надо
снимать кальсоны и вешать их на заднюю спинку койки, причем за-
вязками внутрь. Элемент неведомой прежде армейской эстетики...
Улегся на прохладную простыню, сержант укрыл меня – не-
ведомая прежде роскошь! – одеялом с пододеяльником. Под
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
147
утро увидел сон. Купаюсь в Вятке, ныряю, набираю в рот воды
и, вынырнув, издаю губами мелодичные и громкие трубные зву-
ки. С восхищением и какой-то легкостью слушаю их... И в этот
сладостный момент кто-то настойчиво и твердо трясет меня за
плечо: «Подъем!» Открываю глаза – это вчерашний сержант. До-
гадываюсь, что трубные звуки – горн, подававший сигнал подъе-
ма. В окна бьет солнечный свет, и множество ребят, задрав ноги,
натягивают на себя кальсоны...
Пираты с парусника «Эспаньола»
Проиграны были все пуговицы с ширинок на брюках с лам-
пасами, и они сползали с живота прихваченные на поясе одним
крючком. На обшлагах гимнастерки вместо положенных двух
осталось по одной пуговице. На шинелях, на задних разрезах
внизу, из четырех не осталось ни одной. И, вообще, пуговицы в
тот трагический момент казались лишними; если они на что и го-
дились, так это на игру. Отрезать бы их все и выставить на кон!..
Мы с моим закадычным другом Джимом Костяном обсужда-
ли сложившееся положение. К каптенармусу, старшему сержанту
Яшкову, обращаться было бесполезно. Он уже знал об эпидемии,
охватившей роту, и на просьбу выдать пуговицы говорил свое
обычное, сузив смеющиеся глаза и вытянув губы:
– А корабля не надо?
Мы так и звали его – Корабель – с ударением на «е». Он был
простодушным и добрым парнем, вечно таскавшим на себе в
каптерку и на склады кипы простыней, маек, трусов, суконных
и хабэшных гимнастерок и брюк. От него пахло какой-то смесью
нафталина и залежавшегося барахла. В дни смены постельного
белья из каптерки по всей роте слышался его крик, но никто, по–
моему, на него не сердился и безропотно помогал в его хозяй-
ственных хлопотах.
– Что делать? – тщетно ломали мы голову над проблемой до-
бычи пуговиц.
Предлагались различные варианты обогащения, но все они
были уже испробованы или никуда не годились из–за своей фан-
Александр МАТВЕИЧЕВ
148
тастичности. Кредиторы от нас отвернулись, видя наше безна-
дежное положение: что возьмешь с голодранцев с одним крючком
на штанах?..
И игра шла без нас. Стоило кончиться уроку, как на свобод-
ном пространстве класса – у доски и у двери – выставлялись на
кон «ушки» – пуговицы разных фасонов, большие от шинели и
парадных мундиров, маленькие – от гимнастерок и средние – от
погон, и наравне с ними котировались обыкновенные железные
пуговицы с ширинок. Подстрекнула нас на эту игру популярная в
то время книжка Валентина Катаева «Белеет парус одинокий» – о
двух пацанах, совершавших подвиги во время революции 1905
года. Один из них – гимназист Петя – был «ушкоманом».
Участники игры выставляли на кон в шеренгу по одному раз-
нокалиберные пуговицы – «ушки». Как монеты при игре в «чику»
или мосолыги при игре в бабки, любимую нашим прапрадедом
А.В. Суворовым в его дворянском детстве. Но ни денег, ни бабок
у нас не было, и их заменили пуговицы с кадетской формы...
Битой нам служили, как правило, старинные полупудовые
пятаки царской чеканки. От их частых ударов пуговицы вскоре
становились плоскими, неузнаваемо мятыми, похожими на мы-
шиные ушки. Тем не менее, они ценились наравне с новенькими,
как монеты одинакового достоинства старой и более поздней че-
канки. Все равно через день и первозданная ушка будет изуродо-
вана до безобразья.
Сначала биту кидали метров с четырех, и первым начинал тот,
кто попадал в выставленные на кон пуговицы или у кого бита ло-
жилась ближе к кону по другую сторону относительно «конующе-
го». Отбросав биту, игроки становились на корточки и по очереди
ребром царского пятака били по тыльной стороне пуговицы. Если
она переворачивалась на «орла», счастливчик отправлял ее себе
в карман и имел право удара по очередной пуговице. Были такие
мастера ювелирно-точного удара, что сразу приватизировали весь
кон, ввергая соперников в дефолт и полное банкротство.
У меня и Костяна ушки переворачивались реже, чем у корифе-
ев этого бизнеса. И вот мы полностью разорены, опозорены и уже
несколько перемен находимся не у дел...
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
149
Моя дружба с Джимом Костяном началась тоже на деловой
почве. Как-то он предложил мне смастерить рогатки – у него
была в запасе драгоценная красная резина, а моя обычная – чер-
ная, жесткая, как дверная пружина, – резина из автомобильной
камеры была малоэффективной, дрянной. Она трескалась и часто
рвалась, и вместо наслаждения стрельба из такого несовершенно-
го оружия ввергала меня в злую, бессильную тоску.
Мы в тот весенний день пошли в парк, вырезали отличные ро-
гатульки из вяза и наследующий день, набрав гальки, стреляли
по листьям на деревьях и пустым ржавым бакам летнего душа в
парке.
С этого вроде бы пустячного, а на самом деле историческо-
го в нашей судьбе случая стали мы неразлучными друзьями. С
Джимом мы были совсем не похожи. Он уродился красивым брю-
нетом с полными губами и черными, будто вышитыми бровями.
Словом, Красавчиом Джимом, как его тогда из зависти называли
злые языки. А я, если объективно взглянуть на себя со стороны,
являл собой неуклюжую, шепелявую, сероглазую, широконосую
и толстогубую особь, находившуюся в неизменной оппозиции к
начальству и преподносившему ему гадкие козни. Но взаимная
привязанность между мной и Джимом была бесконечной, пре-
данность беспредельной. Такое, как и первая любовь, бывает, на-
верное, раз в жизни, и воспоминание об этой чистой дружбе мне
необычайно дорого.
В перерывы между уроками мы ходили, обнявшись, по кори-
дорам. В свободное время скрывались в парк и бродили по его
тропинкам, говорили обо всем самом сокровенном, зная, что это
никогда не обернется против тебя или станет кому-то известным,
кроме нас двоих... Читали одни и те же книги. Только поэзию
Джим не любил... «Как ты читаешь эту ерунду?» – с удивлением
и даже налетом презрения спрашивал он, полистав толстую кни-
гу А. Блока. Маяковского он, по–моему, вообще не признавал. А
я, помню, читал его один в парке и горько плакал над какими-то
душещипательными строками из его поэмы «Ленин». Знать, и
из меня, как некогда из большевиков, «ужас из железа выжал
стон»...
Александр МАТВЕИЧЕВ
150
Был конец апреля, пахло теплыми липовыми почками. Близи-
лись выпускные экзамены.
– Если все будешь брать так близко к сердцу – долго не прожи-
вешь, – сочувственно предостерег меня друг.
Офицеры – воспитатели, особенно Виктор Фишер, были уве-
рены, что наш дружба вредна. Я «разлагаю» Костяна, дурно вли-
яю на его чистую душу. А я и сейчас думаю иначе: наша дружба,
несмотря на некоторые отрицательные моменты в чисто внеш-
них проявлениях, была для обоих благотворной. Мы оба хорошо
учились – здесь даже было у нас скрытое соревнование. Много
читали. В наших выдумках было, как правило, навеянной роман-
тической литературой фантазии. И мы оба мечтали стать летчи-
ками. Отец Джима, летчик–бомбардировщик, погиб на войне –
его бомбардировщик был сбит в битве под Сталинградом. Джим
он очень дорожил его маленькой, на документ, фотокарточкой.
Именно отец для него являлся идеалом для подражания и ори-
ентиром для выбора военной профессии – это чувствовалось в
любом слове о нем.
У Джима была, я бы сказал, светлая и добрая душа. Несмотря
на свою нарочитую грубость, он часто краснел, как девушка, от
собственных же слов. В своих суждениях он любил рисоваться
жестокостью, и поэтому его звали иногда в духе того времени
Шульцем – по имени какого-то жестокого фашиста из фильма. А
иногда – просто немцем. Хотя в действительности он не совер-
шил ни одного жестокого поступка...
Джиму довольно часто приходили посылки от матери из Бе-
лоруссии, из Слуцка, и он делил ее поровну с кадетами своего
взвода. «Тайноедов» – тех, кто по ночам под одеялом тайком по-
жирал перепавшие им лакомства, – кадетское братство глубоко
презирало как чуждое нашей идеологии явление...
* * *
Уроки в тот день закончились.. Весна была в разгаре В откры-
тую форточку дул свежий ветерок, на партах и паркетном полу
расплылись солнечные лужи. После «мертвого часа» все рванули
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
151
в парк – попинать или побросать мяч, побегать, поднакачать му-
скулатуру на гимнастических снарядах. И только мы трое – Джим
Костян, я и Борька Динков – остались в классе.
Яркого, талантливого во всем, за что бы он ни брался, и незави-
симого Борю Динкова звали просто Боб. Он был вызывающе не-
брежен, неряшлив, дальше и смачней всех плевался. Когда писал,
из–под его пера летели брызги. Спорт, музыка, танцы давались
ему легко, но всерьез он ничем заниматься не хотел. Разве что
химией, да и то химкружок он выбрал потому, что ему нравилась
молоденькая лаборантка–татарочка Венера. А читал он больше и
быстрей всех. Он любил стрелять из стеклянных трубок жеваным
хлебом и бузиной. Все свои подтяжки, – как и все мы, впрочем,
– он распустил на резинки для стрельбы бумажками пульками.
Уши и пальцы его были коричневыми, как у старого курильщика,
от проявителя и закрепителя.
Но самым феноменальным и примечательным в Бобе был, без-
условно, его необычайно натренированный язык. Никто не мог
с ним сравниться в ругани, в поношениях, передразнивании и
придумывании прозвищ. Не пацан, – а какой-то фейерверк необ-
узданных страстей! Казалось, он ни на что он не тратил ни ум-
ственных, ни физических сил: все ему давалось и делалось как бы
походя, само собой. Творилось мимоходом, наспех, небрежно...
На спортснарядах он крутил довольно сложные упражнения,
вплоть до «солнца», не заботясь о чистоте исполнения. А когда са-
дился за пианино и на слух играл залихватские мелодии, то из-под
рук его неслись такие разбитные звуки, что, казалось, у инстру-
мента вырывают зубы, и он кричит от боли. Наш класс напоми-
нал тогда нэпмановский кафе-шантан. Боб, по-моему, играл толь-
ко фокстроты. И танцевал, помнится, одни фокстроты. Вихлялся,
выделывая невообразимые па, весь дергаясь и сутулясь, и кренясь
куда-то набок, как лодка, зачерпнувшая бортом веды. А рука, сжи-
мавшая кисть партнера, работала на манер шатунного механизма.
И характер у наго был сангвиничный, растрепанный, как ду-
шистая копна сена. Таких людей обычно любят, потому что они
оригинальны и неожиданны. Середины для него не существова-
ло. Он был перманентно возбужден, обуреваем очередной идеей.
Александр МАТВЕИЧЕВ
152
Кричал, плевался или хохотал, запрокинув голову и широко раз-
верзнув рот с белыми крупными зубами.
Однажды Борис Овсянников в этот момент кинул ему в раз-
верзнутую пасть пуговицу. Боб поперхнулся, выплюнул ее и про-
должал хохотать. Но тут фронтовик-гвардеец Борис Овсянников
сообщил, что пуговица волшебная – от ширинки. И Боб мгно-
венно страшно разъярился. Он плевался, поносил своего тезку
семиэтажными руладами, а потом, продолжая плеваться на бегу,
кинулся в умывальную комнату – полоскать глотку.
В выдумках он тоже был неистощим.
Шли выпускные экзамены, а Боба угораздило влюбиться в
Розу, студентку 1-го курса пединститута. Она жила совсем близко
от нашего училища, на углу улиц Комлева и Карла Маркса, в доме
из красного кирпича. Боб убегал на ночь, положив в свою постель
под одеяло шинель. А, чтобы придать еще большую достовер-
ность этому манекену, на подушку клал сапожную щетку так, что
ее волосы едва торчали из–под одеяла. И все же его разоблачили.
Дежурные офицер воспитатель и его помощник–сержант задер-
жали Боба при возвращении от любимой ранним утром, перед
подъемом, через предусмотрительно не закрытое окно уборной
на первом этаже. И угодил он уже не в наш училищный карцер, а
в более почетное место – на гарнизонную «губу». Что, в общем-то,
генералом Рудневым, начальником СВУ, делалось не по закону:
гауптвахтой наказывают военнослужащих, принявших присягу.
А у нас и паспортов не было, и присягу мы принимали только по
окончании училища. А вместо «губы» для кадет возродили суще-
ствовавший в царских кадетских корпусах карцер.
Всему есть конец…
«Жизнь прожить, Леля, – не поле перейти. В этом поле есть
много злых людей – вот они и украли у тебя марки».
Так писала мама Леопольду Черняеву, когда он осудил в своем
письме на наши нравы.
Копить всегда рискованно – возникает вероятность потери
всего сразу в один не очень приятный момент. А у Черняева эта
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
153
возможность была выше, чем у других: ведь если бы Леля и на-
шел вора, то последний от этого не пострадал. У Лели бы просто
вспотел ноздреватый и довольно увесистый нос, и он бы, навер-
ное, схлебнув слюну, пробормотал не очень внятно:
– Ну, зачем ты взял мои марки? Отдай, пожалуйста!..
Вор бы покуражился еще, поманежил Лелю и, может, изволил
бы отдать любовно подобранную коллекцию при воздействии
посторонних. Однако мог бы воспротивиться и легко доказать,
что Леля его, честного человека, оклеветал. Потому что Черняев
был добр, хорошо воспитан своей мамой. А мы были нахальны и
оттачивали свои языки о Лелю, трудолюбивого, как пчелка. Дис-
циплинированного настолько, что когда командир или препода-
ватель делал ему замечание, мы все изумленно глядели на него,
выпучив глаза. А после долгой паузы издавали протяжный вздох:
«О-о-о, Фу-у-уняев!..»
Эманг не пощадил и Черняева, превратив его в Фуняева.
Зато Леля только и ждал, как терпеливый охотник, чтобы в
некий час Х беспощадно отомстить своим ленивым или тупым
противникам.
Когда, бывало, проводился диктант или контрольная по мате-
матике, и враждебное окружение Фуняева умоляло подсказать, как
пишется слово, где ставить запятую или какой ответ у задачки или
примера, он презрительно молчал. Оставался безмолвным и бес-
чувственным даже тогда, когда его толкали рукой в бок или ярост-
но пинали под партой ногой, нашептывая угрозы. Он только утирал
кистью пористый нос, чтобы капли пота не шлепнулись на тетрадь,
и с бесстрастием робота делал свое дело. Учился он не блестяще,
но очень стабильно, не выходя за пределы «хорошиста».
Пройдя разные ипостаси, Леопольд нашел свое призвание,
став врачом и найдя приют на Кольском полуострове, в Кировске.
Там мы встретились на краткое мгновение, когда в семьдесят вто-
ром году я навестил пирата Боба – Борю Динкова. «Пират» в зва-
нии капитана уволился из армии и трансформировался в профес-
сионального фотографа. Работал фотокорреспондентом в газетах,
стал членом Союза журналистов, бросил журналистику, махнул
после развода со второй женой на Север, женился в третий раз и
Александр МАТВЕИЧЕВ
154
в Кировске зарабатывал на жизнь, устроившись в городскую фо-
тографию на рядовую должность. Лелик и Боб, оба краснодарцы,
превратились в закаленных морозами северян.
А я и Боб за много лет до этой встречи – после окончания пе-
хотных училищ в 1953 году – пересеклись в штабе ДВО в Хаба-
ровске и отправились на одном поезде в Китай, в Порт–Артур. К
сожалению, нас определили в разные полки и гарнизоны. Но мы
довольно часто встречались то в Дафаньшене, то в Дальнем и там
не мало покуролесили, когда Боб ввел меня в среду русских эми-
грантов первой волны. А после вывода советских войск из Китая
он остался на Дальнем Востоке – сначала на границе с Китаем,
в Гродеково, затем на Сахалине, в Ухте. А я оказался на другой
окраине страны – под Калининградом, в поселке Долгоруково,
командиром стрелкового взвода.
Ловлю себя на том, что все время отвлекаюсь от последова-
тельного повествования. Но ведь воспоминания немного похожи
на кладбище, где хочется положить цветы на каждую дорогую
сердцу могилу. И пусть мне простят друзья и читатели, что не все
получилось весело, как бы мне хотелось. Тем более что с умноже-
нием лет все мы успели понять, что в жизни больше серьезного и
грустного, чем смешного.
И все же, если говорить по большому счету, моему поколению
кадет необычайно повезло. Великая война опалила наше детство,
многих лишила отцов и близких людей. Зато война не тронула
нас потом, когда мы стали солдатами, и, случись беда, первыми
бы оказались на передовой. Тем не менее, это не означает, что
жизнь моих товарищей, целиком посвятивших себя военной жиз-
ни, прошла напрасно. Пожара чаще всего не происходит не по-
тому, что на свете живут бдительные пожарники. Зато крупные
войны, думается мне, в наше время не вспыхивают из-за того, что
есть такая сильная армия, как российская...
И пусть никто из нашего выпуска не стал генералом – а нас
ведь так тогда и именовали – «будущие генералы» – и потолком
многолетней службы далеко не для всех стало звание полковника.
Однако главную свою задачу – сохранение мира – вы, мои свер-
стники, выполнили.
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
155
Конечно, приятно было бы встретить, к примеру, Женю Ми-
зерного в генеральской форме со звездой Героя на груди, как у его
отца. И потом хвастаться друзьям: «Вот был на встрече – двад-
цатилетии окончания суворовского – и встретил там, понимаете
ли, своего друга. Генерал, Герой – а все такой же! Маленький,
как прежде, только с брюшком. И водку хлещет – дай Бог каждо-
му…» Глядишь, и сам я как-то стал бы значительней в лучах этой
славы. И, может быть, кто-то из моих знакомых сказал: «А зря ты,
Сашка, ушел из армии! Теперь уж, наверное, тоже полковником
или генералом был». А я бы, в свою очередь, в ответ скромно про-
бормотал: «Да что ты! У меня военной косточки нет... И вообще я
звезд с неба не хватаю…»
И еще бы добавил, что профессия военного – временная, а ин-
женера – вечная. Когда-нибудь люди станут распевать современ-
ную нам песенку на новый лад: «Как хорошо без генералов…»
Но до этого далеко – гораздо дальше, чем до пыльных тропинок
далеких планет. Армия надолго останется суровой необходимо-
стью, народным детищем, которому мать–родина дарит от себя
все лучшее – силу, богатство и славу…
* * *
Вернусь к началу своего повествования.
Когда каменотес Нугри, нагруженный драгоценностями, уже
безразличными превращенному в мумию фараону, добрался до
выхода из пирамиды, то обнаружил, что дело из рук вон плохо:
вход был завален гранитной скалой. И все же Нугри взял молоток
и зубило и долго – из последних сил – пробивал себе лаз на волю.
Сил не хватило, и каменотес умер рядом с мешком драгоценно-
стей. Они потом достались кому-нибудь из завоевателей Египта
– Цезарю или Наполеону.
Чтобы оправдать еще раз свое прозвище Индюка-философа,
я извлек из несчастного случая с каменотесом нижеследующую
мораль.
Мы в чем-то похожи на этого каменотеса. Разумеется, не стро-
им пирамид, а кое-что иное, нас не хлещут бичами (хотя иногда
Александр МАТВЕИЧЕВ
156
и следовало бы!), но все мы обретаем большие богатства. Не в
виде мешка с драгоценными побрякушками, а в форме знаний,
умения работать или, как говорят в докладах, созидать. И вот, ка-
деты, друзья мои, подумайте, пока не поздно, вернули ли вы все
это своему народу, пробили ли скалу, которую не удалось пробить
незадачливому Нугри? О себе я этого, к сожалению, не скажу. Я в
большом долгу. Слишком долго я, как об этом говорил наш незаб-
венный Фон, ел государственный хлеб...
Наверное, каждый живет и делает в меру своих сил. Я имею
в виду не физическую силу. Меня, помнится, всегда ужасало, как
это Толя Корзинкин мог встать на руки у своей кровати, выйти –
на руках, конечно, – в коридор и прошагать по нему пятьдесят ме-
тров до парадной лестницы. Или спуститься и подняться – тоже
на руках – по этой лестнице со второго этажа на первый и обрат-
но. И от этого только краснело его веснушчатое лицо. Так что
вполне оправдано, что он пошел вместо меня в летное училище, а
я был обречен ползать на брюхе в пехотке....
И все же главным являются моральные, а по–человечески
сказать, душевные силы. Они делают из обыкновенных людей
Островских и Мересьевых, Мусу Джалиля и Александра Матро-
сова. И вот в этом смысле не у всех из нас хватило сил устоять
против мелкого, преходящего и посвятить себя служению вечно-
му. Я не стану разъяснять смысл сей туманной фразы – он мне
самому до конца не ясен, – а только повторю то, что сказал в на-
чале этого абзаца: наверное, каждый из нас живет и делает в меру
своих сил. Как заметил поэт: «Не каждый умеет петь, не всякому
дано яблоком падать к чужим ногам».
Однако все это имеет мало отношения к названию этой главы.
* * *
А финал нашего казанского суворовского кадетства был таким.
Мы сдали госэкзамены и уехали на этот раз в настоящие, а не
в наши домашние, расположенные в парке СВУ, военные лагеря.
Они находились под Казанью, в роще, которая днем наполнялась
голосами громких команд, солдатских песен – «Дальневосточ-
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
157
ная, опора прочная» и других, – чеканным шагом, звоном ору-
жия, иногда – отдаленными очередями автоматов и пулеметов со
стрельбища. От дощатых столовых распространялся запах щей из
квашеной капусты и селедки.
С утра мы, одетые «по полной боевой», уходили строем в поле.
Там рыли окопы, учили уставы, занимались строевой подготов-
кой, задыхались от пыли в «мышеловках» из колючей проволоки
на штурмовой полосе. Изредка стреляли из карабинов по мише-
ням... Словом, мы становились солдатами. Наши серые холщо-
вые гимнастерки коробились от соли, а юношеские лица стали
темными и грубыми. От нас пахло потом и ружейным маслом...
В свободное время я и Костян брали двухведерный бак для
воды и, заполнив его, шли в поле. У Джима это стало любимым
делом – ловить сусликов.
Мне эти норы казались бездонными. Бака, как правило, на
нору не хватало, и приходилось идти за километр, чтобы прине-
сти еще бачок.
Наконец, нора наполнялась, и из мутноватой жижи показыва-
лась испуганная мордочка суслика. Джим ловко захватывал гры-
зуна за шею длинными «щипцами» из палки, сломанной пополам
не до конца.
– А–а-а, попался, Ермолин! – кричал Джим восторженно, имея
ввиду Юркино прозвище.
Суслики были толстозадые, на редкость жирные.
Нескольких зверьков мы отправили в наш зоологический ка-
бинет – в подарок капитану Георгию Кузьмичу Рябенкову...
* * *
Я едва не забыл рассказать об одной, может, и не совсем хо-
рошей, нашей традиции. Всякий раз, после сдачи весенних эк-
заменов, совершался один и тот же ритуал. Собирались все ис-
пользованные за год тетрадки и их тащили в конец парка, на
своеобразный полуостров, образованный двумя оврагами, и
возвышающийся над Подлужной – так мы называли все улицы,
точнее, небольшой район, расположенный по берегу Казанки и
Александр МАТВЕИЧЕВ
158
застроенный преимущественно частными деревянными домами.
Правда, сразу под горой – за нашим парком – находилась, кажет-
ся, автобаза. Ее забор мешал кататься в этом месте на лыжах. Во
времена, когда в Казани жил юный Горький, этот район называл-
ся Марусовкой. Здесь Алексей Максимович сделал попытку за-
стрелиться. Промазал, слава Богу....
Сжигание личных архивов происходило поздним вечером,
когда парк погружался во тьму, а небо искрилось звездами. Земля
и деревья, нагретые за день июньским солнцем, как будто тихо
вздыхали, настраиваясь на сон. В домах на улице Подлужной го-
рели окна, а далеко за Казанкой, за заливными лугами, перемиги-
вались огни жилого массива и авиационного завода.
Мы складывали свои тетрадки в неглубокую, похожую на
большое блюдо яму. Было томительно жалко расставаться с эти-
ми тонкими и словно живыми бумажными тварями, в которые
вложил столько труда. Но обычай есть обычай! Да и не повезешь
же эти тетрадки домой, а тем более в офицерское училище!..
Солидный ворох бумаги вырастал на наших глазах. Кто-ни-
будь – обычно это доверялось Костяну – подносил к тетрадям
горящую спичку. Бумага горела сначала неохотно красноватым,
дымным пламенем. Оно медленно, словно перебирая крючко-
ватыми пальцами, бежало по поверхности, и под ним на наших
глазах из темноты появлялись то слова, то цифры, написанные
разными чернилами и разными почерками. Постепенно пламя
шло вглубь, дыма становилось меньше. Зато тепло уже касалось
наших завороженных лиц, огонь начинал шипеть, поднимаясь все
выше. Наконец длинный хвост его, мотаясь и треща дымным кон-
цом, устремлялся в небо. Из темноты выступали деревья, злове-
ще красноватые и настороженные, зато звезды и огни Подлужной
исчезали. Жар обжигал наши физиономии, и мы, встав в круг, на-
чинали плясать и восторженно кричать, подражая африканским
дикарям...
Наверное, нам казалось тогда, что мы победили время, мы сде-
лали еще один шаг вперед – позади целый год! – и ближе стала
наша цель, и мы стали старше. Или просто в нас просыпались
наши далекие предки с их пещерными инстинктами, и мы, спалив
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
159
свой интеллект в костре, плясали и вопили освобожденной ду-
шой своей. Летели искры, кружились в воздухе черные лепестки
превратившейся в прах бумаги, огонь начинал умирать, и прихо-
дило грустное сознание того, что вот и все! Все! Пора засыпать
кострище землей. Снова проступали на небе звезды, мерцали
огни за Казанкой, в темноту уходили деревья и лица друзей...
Все проходит!..
* * *
Нас с полной выкладкой, скатками и карабинами на ремне, пе-
шим строем – а это порядка десятка км по пыльным дорогам! –
вернули из лагерей.
Майор Мешков, начальник вооружения, лично принимает от
нас карабины в своем складе – в подвале училища. Он берет у
тебя карабин, наматывает на шомпол чистую тряпочку и толкает
шомпол в ствол, а когда вынимает, на тряпочке остаются преда-
тельские следы копоти.
– Грязно! – говорит он почти равнодушно. – Чистите еще!
Я чистил до того, что после третьего «отлупа» из носа вдруг
полилась солоноватая на вкус кровь. Майор, брезгливо помор-
щился, сжалился и позволил поставить карабин в пирамиду.
Кончилось и это!..
И вот отпуск – на целых два месяца для тех, кто шел в пехот-
ное училище, и, увы, лишь месяц тем, кто угодил в артиллерийское,
авиационные, десантные, танковые и противохимические училища.
Мы разъехались. И многие уже тогда расстались на долгие
годы, а то и на всю жизнь...
Мне в тот отпуск не повезло. Решили мы с Рустэмом Таги-
ровым поехать в деревню в ста километрах от Казани, в Новое
Чурилино. Он – к дяде, а я – к двоюродной сестре Вере. Она там
учительствовала по окончании педагогического техникума. Где-
то около десяти вечера шли по улице Горького на трамвай, чтобы
поехать на вокзал. Встретили Леву Нурминского – кадета из пя-
той роты – с двумя девушками и остановились поболтать у дома–
музея Горького, напротив татарского драмтеатра. И стояли поче-
Александр МАТВЕИЧЕВ
160
му-то не на тротуаре, а на проезжей части. Был отличный летний
вечер. Шел одиннадцатый час, но уличное освещение не вклю-
чалось. И поэтому хорошо запомнились два светящихся глаза в
конце улицы. Они почему-то метались с одной стороны улицы
на другую. А когда приблизились и двинулись прямо на нас, мы
растерялись. Я и одна из девушек, Нина, ставшая потом женой
Нурминского, бросились на противоположную сторону улицы.
На этом впечатления мои оборвались, и когда я очнулся, вокруг
уже собрались люди, и я услышал, как кто-то сказал: «Номер ма-
шины надо запомнить».
Мне помогли подняться и отвели к забору, на котором была
театральная афиша. На тротуар принесли Нину. Она была без со-
знания. По лицу у меня текла кровь, была ободрана щека, а пид-
жак и брюки – я был в гражданском – висели клочьями, и все
казалось каким-то нереальным. Довольно быстро пришла маши-
на “скорой помощи”, девушку положили на носилки и занесли в
кузов. Я ехать наотрез отказался: ведь у меня был билет на поезд.
“Скорая” ушла, и мы с Раифом по Малой Галактионовской пошли
на трамвайную остановку...
Сильно болел левый бок, я не мог глубоко вздохнуть и был
вынужден сесть прямо на тротуар.
– Стой! – сказал я. – Отдохну.
Фонарь над вывеской хлебного магазина расплывался в како-
е-то большое и мутное пятно…
Сдаваться не хотелось, но Рустэм настоял на своем и отвел
меня в находившейся почти рядом институт восстановительной
хирургии и ортопедии. У меня определили сотрясение мозга, за-
крытый перелом ребра и потерю шкуры на разных участках тела
– от головы до нижней части икры. Велели лежать тихо и поль-
зоваться уткой и судном, чего я не научился делать так же, как
перепрыгивать «коня».
А тут вскоре стали съезжаться в Казань кадеты, которые по-
лучили направления в технические училища. У них учебный год
начинался в сентябре, а у нас, пехотинцев, в октябре.
Они приходили под окна и вызывали меня дикими голосами.
Когда я показывался на балконе – в палате был маленький балкон
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
161
– и друзья видели мою поцарапанную физиономию и мое куцее
больничное одеяние, взятое напрокат у соседей по палате, они
почему-то покатывались с хохота. Джим Костян кидал мне на
балкон крупные яблоки, привезенные из Белоруссии, из Слуцка.
Длинный Юрка Милай, отправлявшийся со своим тезкой Ермо-
линым в химическое училище, мог бы подать мне яблоко прямо
рукой. Но у него яблок не было. Зато он гоготал громче всех. На-
конец администрация и врачи института не выдержала и, взяв с
меня подписку о добровольном уходе, вышвырнули скандального
пациента из палаты. И в тот же вечер мы отплясывали на прово-
дах Юрки Милая в семье министра финансов Татарии. Юра всег-
да умел комфортно устроиться.
Подогретый густым, как деготь, портвейном, я несколько раз
подтянулся на двери. Продемонстрировал подпившей публике,
преодолевая колющую боль в сломанных ребрах, свою физиче-
скую полноценность... И снова там оказалась какая-то девушка,
предоставившая мне свои прелестные губки для страстных по-
целуев.
* * *
А вообще-то на этом моя биография вполне могла оборваться,
и вы бы, ребята, вспоминали меня теперь «незлым тихим словом».
И, вполне вероятно, обсуждали вопрос о венке на мою могилу:
какого он, Бидвин, достоин – за десятку или за все двадцать? Но
мне кажется, появись вы над бедным холмиком, я бы выпрыгнул
из проклятой ямы и присоединился к честной компании для уча-
стия в поминках по Бидвину.
Да, всему есть конец…
Об этом думаешь, когда видишь в зеркале свою бородатую
физиономию, седые нити в поредевшей шевелюре, мешочки и
трещины под выцветшими глазами. И в душе появились каки-
е-то трещинки, как на поверхности старой картины. Ты еще пе-
тушишься, не поддаешься унылым настроениям, но уже отмеча-
ешь, что девушки скользят по тебе равнодушным взглядом или
смотрят, как сквозь стекло, и молодые люди становятся тише и
Александр МАТВЕИЧЕВ
162
настороженнее, когда ты оказываешься в их компании, словно от
тебя исходит какой-то холодок.
Но есть еще порох в пороховницах!
Ведь человек, нас учили, создан для работы, а ее впереди не-
впроворот. Отпуск закончился. Мы собрались в училище. В по-
следний раз я сфотографировался в суворовской форме.
Каптенармус Корабель в своей тесной каптерке примерял на
нас курсантские галифе, гимнастерки и яловые сапоги. Было не-
много жутко видеть себя и ребят в этой форме, щемило сердце...
Нас выстроили перед фасадом училища. За нашими спина-
ми стояли две пушки, участвовавшие в Гражданской войне. Мы
были с карабинами и в защитных гимнастерках с курсантскими
погонами – форме советского солдата, которую знает весь мир.
Но мы пока не были полноценными солдатами великой армии, и
это должно было свершиться сейчас...
Снова стоял празднично–ясный сентябрь, как в том, сорок чет-
вертом... Застыло в седой голубизне солнце, кружились листья.
Старый парк оделся в золотую парчу и выглядел торжественным,
как храм перед началом службы...
Грянул оркестр, и из дверей училища рослые кадеты вынесли
знамя Казанского суворовского. Генерал Руднев и все офицеры
были в парадной форме. На принятие присяги прибыл первый се-
кретарь республиканского обкома партии Муратов. И было много
тихих наших пап и мам, стоящих в отдалении за деревьями.
Мы выходили из строя по одному, читали вздрагивавшими го-
лосами с листа присягу, впитывая ее суровые слова о верности
Родине и долгу, и расписывались в большой книге. Затем, пере-
хватив карабин, неловко становились на одно колено и целовали
алый шелк знамени и, помнится, ком подступал к горлу… Как и
сейчас, когда пишу эти строки...
Потом был вечер в Доме офицеров, в том доме, где когда-то на-
ходилось Дворянское собрание. Здесь танцевал на балах граф Лев
Толстой, юный студент Казанского университета. Нам вручили
аттестаты зрелости и начались танцы. Я пригласил на этот вечер
и Таню Осипову, первую мою несчастную любовь, «не спетую
песню мою». Но вскоре потерял ее в толпе. На вечерах она всегда
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
163
предпочитала мне других кавалеров. Для нее я оставался, как она
говорила, лапшой, – Шурой, которому можно доверить все свои
сердечные тайны, и он, как добрая мама, «все сердцем простит
и поймет»...
И поэтому я выпил. Мои зять и сестра, приехавшие по это-
му случаю из Северных Нурлат, были хорошо знакомы с нашим
начальником политотдела полковником Соловьевым. Зять, Ахмет
Касимович Аюпов, работал первым секретарем сельского райко-
ма партии, а Юлий Александрович избирался от его района депу-
татом Верховного Совета Татарии. Поэтому мои родные сидели
за столом в кафе Дома офицеров рядом с генералом Николаем
Павловичем Рудневым и его комиссаром – полковником Соловье-
вым. Но зять, любивший меня, как сына, не забыл о своем шу-
рине даже в пылу веселого похмелья. Два раза он вынес мне в
гардеробную по сто граммов московской в граненом стакане, для
камуфляжа завернутом в салфетку, и что-то весьма легкое заку-
сить...
Водка оказалась «не свежей», и с этой дозы я мгновенно око-
сел. Превратился в настоящего зайца во хмелю и меня потянуло
на поиск приключений. Прежде всего, неудержимо захотелось
выступать и целоваться. Я, помню, вызвался проводить до дома
девушку Генки Арапова. Она не сопротивлялась и хохотала, будто
ее щекотали, когда я начал ее целовать в зарослях Черного озера...
А через много лет подполковник Арапов признался, что никакой
девушки не помнит. Философский вопрос: а была ли девушка?..
А Генка пару часов назад, прямо с вечера, уехал на вокзал, и
она, наверное, обещала нашему румяному Пузатому (названному
так не за брюхо, а за грудь колесом), спортсмену и танцору, ждать
его до конца жизни. Ну а пока хохотала и страстно целовалась со
мной, пройдя не плохую школу совместного обучения с Геной.
И я как-то на это время совсем забыл о покинувшей меня Тане.
Скоро потерял и араповскую девушку – в Ленинском садике или
на Черном озере, а может, и у подъезда ее дома – и во второй
половине ночи оказался на вокзале. На слабо освещенном перро-
не сразу бросилась в глаза стройная сухощавая фигура генерала
Руднева. Генерал был на голову выше офицеров свой свиты. Офи-
Александр МАТВЕИЧЕВ
164
церы, сопровождавшие бывших кадет, после принятия присяги
превратившихся в юнкеров-курсантов, в пехотные училища, рас-
саживали своих подопечных по вагонам. А те, кто пока не уезжал,
сбились вокруг Руднева, седого, величественного и необычайно
доброго сегодня.
И тут я выступил.
Я говорил, как мне казалось, легко и свободно. Я пел дифирам-
бы нашему генералу – его уму, справедливой строгости и еще че-
му-то. Он сдержанно улыбался, а потом притянул меня за плечи,
приобнял и сказал, что некоторым курсантам пора спать...
* * *
В училище шел ремонт. Поэтому наши койки стояли плотны-
ми рядами не в спальнях, а прямо в вестибюле. Здесь-то на утро
я и проснулся с ужасной головной болью. Или меня скорее разбу-
дили, потому что, как назло, явился следователь – по поводу того
случая, когда нас, невесту Лёвы Нурминского Нину и меня, сбил
грузовик.
Я лежал на койке, укрывшись простыней. А следователь, ка-
питан милиции, строчил протокол на планшете. Я вовсю обвинял
себя и защищал шофера. Меня накануне об этом просили, пыта-
ясь вознаградить, его родные и мой бывший нелюбимый воспи-
татель майор Фишер: шофер оказался его соседом по квартире.
Умоляли помилосердствовать ради жены и детей... А шофер вряд
ли думал о них, когда пьяным вдупель едва не лишил живота во-
семнадцатилетнего кадета-курсанта и прекрасную будущую су-
пругу другого кадета, Лёвы Нурминского...
Меня же при допросе мучили жажда и разламывающаяся баш-
ка, и я подписался под протоколом, с трудом пробежав по нему
замутненными глазами и не вдумываясь в содержание. Месяца
через два в Рязань, в пехотку, мне как невинно пострадавшему
пришла повестка в суд, но в Казань командование, как и следова-
ло ожидать, меня не отпустило. В последствие я узнал, что моему
потенциальному убийце самый гуманный суд в мире презентовал
условных полтора года.
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
165
* * *
Часом позднее после допроса мы с Раифом Муратовым отпра-
вились к нему домой – на улицу Касаткина. По пути заглянули в
аптеку, я проглотил таблетку пирамидона, и мы легли спать ря-
дом – уже на его домашней кровати. А ближе к вечеру поехали
на вокзал.
Раифа провожала его мать, тетя Магира, и девушка – ее звали
Делюза, по-моему. А меня неожиданно удостоила чести молодень-
кая соседка Раифа, очень красивая голубоглазая татарка с густыми
белокурыми волнистыми волосами, перед которой я в шутку по-
сетовал накануне, что никому не нужен и что, мол, никто не при-
дет «пролить слезу над ранней урной». Моя печаль тронула доброе
сердце юного существа – красавица не только пришла на вокзал, но
и позволила нежно поцеловать ее в матовую щечку на прощание...
Только мои самые нежные чувства с тринадцати лет принадле-
жали другой – любимой, но не моей Татьяне. И сейчас напрасно
я, поверив ее вчерашнему обещанию проводить меня, шарил гла-
зами по перрону – вдруг она появится в самый последний момент.
Но ей было, как и прежде, не до меня. В августе она поступила на
истфак университета и наверняка сейчас слушала лекцию о ка-
ком-нибудь древнем воителе. А живой влюбленный русский воин
сгорал от тоски и безысходности...
И лишь через десяток лет я узнаю от другого ее воздыхателя,
сына генерала и кадета из второго выпуска, Виктора Болознева,
предложившего Татьяне руку и сердце и услышавшего в ответ:
«Если я и выйду замуж, то только за Шуру Матвеичева…».
Я не поверил своим ушам и ужаснулся: что же я наделал, дуби-
на стоеросовая?!.. Не выдержал, и при встрече с Таней в Казани
в 1994 году, в ее квартире на Кольце, в присутствии моей жены
Нины, приехавшей со мной на 50-летие СВУ, спросил, правда ли
это? И седая Татьяна, по-прежнему прекрасная пенсионерка, не-
много смутившись, утвердительно кивнула своей коротко остри-
женной прелестной головкой: «Да, говорила…»
Что ж, не даром в детстве и юности она называла меня лопу-
хом, по-видимому, досадуя на мою недогадливость…
Александр МАТВЕИЧЕВ
166
А сейчас на перроне вокзала нас окроплял мелкий дождь, на-
чиналась настоящая осень. И не верилось, что мы надолго – а
кое-кто и навсегда – расстаемся с милой Казанью...
Но и это кончилось – томительное прощание с городом, став-
шим для нас навсегда родным...
Втиснутые в тамбур проводницей, мы еще махали руками, что-
то кричали, на перроне плакали мамы и махали рукой наши офице-
ры–воспитатели и девушки, а поезд все набирал и набирал скорость.
Прощай, Казань!.. Прощайте, детство и юность!.. И здрав-
ствуй, новая жизнь!..
* * *
Мы воспитывались семь лет в одинаковых условиях, по сути
дела, одними и теми же людьми, но мы были все поразительно
разными. У каждого свое лицо – я имею в виду внутреннее лицо,
характер. Воспитатели, как правило, отдавали нам лучшее, что в
них было, и поэтому мы, в основном, хорошие... Не улыбайтесь,
братцы, – это правда, и так должно было случиться. И если не
все, что мы делали, получалось хорошим, то в этом зачастую нас
нельзя винить. Я знаю это по себе, потому что, оглядываясь на-
зад, я вижу себя и умиляюсь: какой же я был хороший!.. И ошиб-
ки мои чаще всего исходили из неверного представления о жизни,
от какой-то детской доверчивости к людям, оттого, что я часто
больше придавал значения словам, чем поступкам. И, увы, был
не редко и плохим. В чем искренне раскаиваюсь...
Один из моих институтских товарищей – Николай Афонин,
отслуживший матросом в ВМФ семь лет, – на своей студенче-
ской свадьбе – после ряда рюмок, – обняв меня за плечи, грустно
сказал:
– Ты идеалист, Саша. Тебе все люди кажутся хорошими, до-
брыми. А это не так… Много и мрази – хитрой, скользкой, ковар-
ной...
Тогда мне было двадцать пять лет. И я сам чувствовал, что
душа моя летает в мире каких-то грез и чистой веры в хорошее. А
зло мне казалось противоестественным, как болезнь или смерть.
КАДЕТСКИЙ КРЕСТ – НАГРАДА И СУДЬБА
167
И как ни странно, такими нас сделало именно суворовское
училище, наши воспитатели и педагоги. Нас вроде бы готовили
для войны, а взращивали в душах детей это разумное, вечное, до-
брое. И совсем не говорили о житейских трудностях, о сложности
взаимоотношений между людьми. Да и вряд ли бы подобные на-
ставления принесли пользу. Мы жили среди своих товарищей, в
основном бесхитростных и честных, готовых пожертвовать всем
ради друзей. Вот почему некоторые из нас, выйдя из этой обста-
новки взаимопонимания, братского доверия, этого изолированно-
го, и, я бы сказал, несколько идеализированного представления о
мире, был ошарашен и душевно надломился. А психика – вещь
хитрая, и трещину в ней залатать подчас сложнее, чем ножевую
рану на сердце.
Но все проходит...
Мы теперь твердо стоим на земле и знаем, что такое хорошо и
что такое плохо. И я говорю Богу: спасибо, что юность моя была
наполнена дружбой, запахами лип и кленов в нашем парке, отбо-
ями и подъемами, книгами, театром и мальчишескими проделка-
ми. Не боясь высоких слов, мы можем сказать: в трудный для себя
час, в разгар страшной войны, Родина взяла нас под свое крыло,
как заботливая мать, и учила, и кормила, и одевала, и верила в нас.
У Родины большие и добрые руки, чистые голубые глаза и ей
– вся наша любовь.
Ведь недаром все мы – ее солдаты...
Красноярск – Свердловск, 1971 г.
Полный текст книги см. на сайте писателя:
www.matveichevav.narod.ru
КАЗАНОВА
В ПОДНЕБЕСНОЙ
Главы из романа
К добру и злу постыдно равнодушны,
В начале поприща мы вянем без борьбы:
Перед опасностью позорно-малодушны,
И перед властию – презренные рабы.
………………………………………………
И ненавидим мы, и любим мы случайно,
Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви,
И царствует в душе какой-то холод тайный,
Когда огонь кипит в крови.
М.Ю. Лермонтов. «Дума»
Часть 1. Любовь свободная в России и в Китае
1. Любовь с первого взгляда. Соперник коварный
А имело место быть сие, господа-товарищи, не так уж и давно, – в середине 20-го столетия, более чем через сто лет, как автор «Думы» пал от пули злодея Мартынова у подножья Машука под Пятигорском. И не в России, а в Китае, на берегу Желтого моря, в славном городе Дальний, основанном, смею напомнить вам, русскими людьми в конце 19-го века. И переименованном в Дайрен после оккупации его японцами. А после вывода советских войск с Ляодунского полуострова
в 1955 году город обрел относительный покой под китайским именем Далянь.
За год до начала этого исторического переименования один молодой, 21-го года отроду, лейтенант Казанов Антон, обладатель
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
169
волнистой темно-русой шевелюры и тонкой полоски черных уси-
ков над пухлой губой, одетый цивильно – в распахнутую на груди
короткую кожаную куртку с множеством «молний», сидит за сто-
лом с граненым стаканом ханжи в руке. Он с нарочитой торже-
ственностью произносит шутливый тост, с примесью декадент-
ских стихов: «О, весна без конца и без краю, без конца и без краю
весна…». А внимают ему другой лейтенант, кареглазый красавец
Борис Динков, раскованно балдеющий в обнимку с пышногрудой
дамой в красном платье по имени Дора. А на Борьке – голубая
безрукавка, обтягивающая его могучий торс. Он друг Казанова по
семи годам учебы в суворовском училище, где Антон приклеил
ему кличку Боб, как боцману их виртуальной пиратской бриган-
тины «Эспаньола».
В какой-то миг этого благоухания распахивается дверь – и
врывается прекрасная дама, невысокая, ладно скроенная, в про-
стенькой белой кофточке и юбочке-шотландке, с коротко постри-
женными густыми седыми волосами. Ее расширенные глаза цве-
та золотисто-зеленого чая сканируют лица гостей, разбрызгивая
искры неподдельного возмущения.
– Ах вы, богохульники! – кричит она истерично. – Пасха зав-
тра, а вы пить начали! Да еще и без меня?! А я, дурочка, вам кра-
шеных яиц принесла.
Ставит на стол авоську с бумажным пакетом внутри и бухает-
ся с разбега на колени Казанова – лейтенанта в кожаной куртке с
«молниями», – обхватив его шею крепкой рукой…
В последствие, через десятки лет, рисовалась Казанову, давно
не лейтенанту, а бородатому пенсионеру с прополотыми време-
нем волосами, эта картина из другой эпохи, из прошлого века и
чужой страны. И видел он это живое полотно уже не как участ-
ник, а словно зритель с первого ряда партера: Китай в пятый год
после маоистской революции, город Дальний, 24 апреля, суббота,
предпасхальный вечер. Комната в японском коттедже, обращен-
ная окном к крутому каменистому склону сопки, залита мягким
светом заходящего солнца. Низкий столик, заставленный бутыл-
ками с вином и ханжей, блюдом с солнечными апельсинами и ру-
мяными яблоками, засахаренным куличом и конфетами. И вдруг
Александр МАТВЕИЧЕВ
170
из-за кулис – седая красавица Люба-Любовь, как с неба, падает
ему на колени! И заявляет, словно давно решенное:
– Вы – мой! Христос воскресе!
И впивается ему в губы своим накрашенным ртом долгим
влажным поцелуем. А у него впервые – всего месяц назад, по
пьянке, – состоялся долгожданный «сексуальный контакт» со
случайной женщиной в приморском Ворошилове, через три года
переименованном в Уссурийск и до сих пор носящем это назва-
ние. А тут эмигрантка – существо из другого мира, запретный
плод, потенциальная американская или японская шпионка – бе-
рет его на абордаж. И куда испарилась его моральная устойчи-
вость, чистота коммунистических идеалов? Но при этом никуда
не девалась в комсомольском сердце девственная преданность
великому делу борьбы за свободу и независимость изнывающих
в рабстве трудящихся всего мира...
После нескольких тостов и христосований свежевлюбленные,
Антон и Люба, вышли в сумрачный коридорчик и, разгоряченные
вином и ожиданием грядущей близости, потеряв слух и зрение,
прильнули друг к другу всеми своими формами и стали безумно
целоваться. Пока не услышали за своей спиной грубый окрик:
– А ты чо, паря, мою бабу фалуешь?
И с этого момента вся идиллия рассыпалась в прах. Как и на-
дежды на счастливое продолжение любовного романа c почти ти-
тульной страницы.
Рослый пришелец в цивильном светлом бостоновом костю-
ме, с физиономией, побитой лунками оспы, оказался башкиром
Салманом Рафиковым, старшиной-сверхсрчником, фронтови-
ком из танкового полка в Дафаньшене. где служил и Борька
Динков командиром зенитно-пулеметного взвода. Казанов мель-
ком видел Салмана, когда находился у Динкова в гостях. О том,
что Люба и Салман – она его звала по-русски, Сергеем, – давно
встречаются, Борис друга предупредил накануне. И попросил
свою Дорку, чтобы она привела для него подходящую эмигрант-
ку. Дора, конечно, заказ не выполнила, невольно создав неразре-
шимый классический треугольник. А то, что Люба повела себя
столь экстравагантно, сходу запав на Антона, для всех явилось
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
171
полной неожиданностью. Словно она всю жизнь ждала его по-
явления и набросилась на зеленого лейтенанта, как уссурийская
тигрица.
Офицер не стал вступать в пререкания c младшим по чину и
молча направился в комнату, оставив Любу с Салманом в пол-
умраке коридорчика для свободной дискуссии. Но в двери задер-
жался, удивленный выражением Любиного голоса, лишенного
недавней томной ласки:
– Ты, дубина стоеросовая, откуда вылупился, как варнак, что-
бы православный праздник нам испортить? Я же сказала тебе
честно и ясно – видеть тебя не желаю! Убирайся и забудь сюда до-
рогу. Дочку мою изнасиловать навострился? Да я ба тебя за это…
– Извиниться, подумал, надо бы, Люба. Прости в последний
раз. Нервы у меня износились, как портянки, – почти три года
воевал, однако, – с немцами, японцами.
– А теперь со мной и моей Наташкой, герой с дырой, вступил
в неравный бой?.. Уходи, не видеть тебя не желаю! Я в другого
влюблена и буду век ему верна. И с ним хочу быть!
– И кем ты ему будешь? Мамой?
– Ты еще и пошляк! Всем буду – и женой, и любовницей. А
если понадобится – и мамой!
– Ты меня уже знаешь, Люба, – я весь дом разнесу на куски!
–`Басурман ты, дикарь! Вот такой, как ты, бандит, моего мужа
и застрелил. Не исключено, что это ты и был.
– Да за тебя я готов любого прибить!
– Стой здесь, громила, я сейчас.
Она вошла в комнату, отстранив рукой Антона, – постаревшая,
с красными пятнами на щеках, решительная.
– Все, господа, расходимся! Я с ним наедине разберусь. Не
смогу – соседей позову, полицию вызову. Пойдемте, я вас во двор
провожу, калитку закрою.
Гуськом, молча прошли мимо прижавшегося спиной к стене
Салмана – как мимо памятника воину-завоевателю. На цыпочках,
чтобы не беспокоить соседей по коммуналке, спустились по уз-
кой лестнице на первый этаж, вышли во дворик, пахнущий белой
сиренью. Небо светилось закатной синевой.
Александр МАТВЕИЧЕВ
172
– Я его все равно выгоню, – сказала Люба, прижимаясь к Ан-
тону горячим телом и целуя в губы. – А ты запомни дорогу и
утром пораньше приходи. Окно с той стороны, с угла, я оставлю
открытым – позови меня с улицы…
Он оторвался от нее, не желая связывать себя обетом. Но Люба
властно притянула его к себе:
– Так ты придешь? Слово офицера? Смотри, я тебе верю!
– Если ты сумеешь от Салмана отделаться, – отозвался Антон
без особой надежды на благополучный исход.
– Не сомневайся, милый! Вылетит от меня с треском. Дай еще
раз тебя поцелую!
Целоваться Люба умела – прикосновение ее губ у Казанова
останавливалось сердце и срабатывал подъемный механизм
– Теперь, джентльмены, можете идти. – Люба оторвалась от
Казанова, и приоткрыла калитку. – А ты, Дора, задержись на ми-
нутку.
Казанов и Динков вышли на улицу, став приятной мишенью
для двух полицейских, подкатившим на велосипедах к своей буд-
ке.
– Везет же мне на этих «молотков»! – пожаловался Антон
Борису, пока они спускались по узкой улице мимо двухэтажной
полицейской будки к тускло мерцавшему справа от дороги озеру.
Молотками в войсках прозвали старшин за лычки на погонах в
виде этого инструмента. – Куда влечет мой жалкий жребий? В
Уссурийске баба из-под «молотка» досталась. И в Дальнем, ви-
дишь, – тот же казус.
2. По лестнице – в разбитое окно
Рано утром – еще трамваи не ходили – он купил в частной
китайской лавке, открытой круглосуточно, чекушку водки «синь-
хуа», пачку сигарет и пару яблок, рассовав добычу по карманам
брюк и куртки. Ночной поход от Любы до автостанции Казанову
показался вечностью. А прохладным солнечным утром, к соб-
ственному удивлению, он пешком быстро и без труда отыскал
заветный дом – японский двухэтажный коттедж.
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
173
Как еще вчера за пасхальным столом, до прихода Любы, объ-
яснила Дора, этот милый домик с маленьким дворовым садом,
благоухающим белыми акациями и двумя сакурами, принадлежал
прежде японской семье. После победного прихода «советских»
– так эмигранты называли пришельцев из Советского Союза –
японцам пришлось проститься со своей недвижимостью и вер-
нуться на островную родину. После чего, с позволения китайских
властей, опустевшее жилище оккупировали русские эмигранты.
Первый этаж целиком занимала семья нелюдимых и зажиточ-
ных харбинцев, ожидающих разрешения на выезд во Францию к
богатым родственникам. Несмотря на китайский закон, предус-
матривавший норму жилья по четыре квадратных метра на че-
ловека, эту семью не «уплотняли». «Ясно, что вовремя сумели
сунуть кому-то, откупиться», – коротко пояснила Люба. Ей же и
дочке Наташе на втором этаже отвели десятиметровку, где вто-
рую кровать было поставить невозможно. Рядом с ними, за тон-
кой стенкой, в крохотной коморке, жила Мария, медсестра. К
комнате Марии примыкали две комнаты третьей квартиры с вход-
ной дверью в конце коридора; там обитала женщина лет сорока с
взрослым сыном и матерью.
Крайнее слева окно Любиной комнаты Казанов с улицы вычис-
лил сразу. Стекло на одной из створок было выбито. На острых
остатках стекла по краям рамы беззаботно сверкали солнечные
блики. А солнце стояло уже высоко над сопкой напротив дома.
Весенняя зелень, гроздья белой акации и розовые махровые цве-
ты сакуры вдоль забора двора издавали пьянящий запах праздни-
ка любви. На негромкий призыв Казанова, «нежный и страст-
ный», Люба показалась сразу и попросила его больше знаками,
чем голосом, перелезть через железобетонную ограду во двор.
Там, у стены дома, в росистой траве, лежала легкая деревян-
ная лестница. Антон приставил ее к окну и через десяток сту-
пеней оказался в Любиных объятиях. Она нехотя оторвалась от
него, накинула на плечи полушалок поверх длинной ночной ру-
башки, сбегала во двор и вернула лестницу на прежнее место. За
это время он распечатал бутылку и, не закусывая, хлопнул рюмку
«синьхуа». Быстро, как выдрессировали за девять лет в казармах
Александр МАТВЕИЧЕВ
174
суворовского и пехотки, разделся и голым нырнул под колючее
суконное одеяло. Бросилось в глаза, что простыня под ним была
смятая, ветхая, местами в мелких дырочках.
– Ох, какой ты прыткий! – притворно удивилась Люба, увидев
его в постели и вглядываясь в его лицо усталыми, потерявшими
блеск глазами с мелкими морщинками под нижними веками. Гла-
за ее и цвет другой обрели – желтовато-коричневый, какого он
еще не видывал за двадцать один год со дня своего рождения.
– Ты даже представить не можешь, Антоша, – сбрасывая через
голову ночнушку, говорила Люба, – что этот дикарь здесь выделы-
вал. Когда я вас проводила и сюда поднялась, он демонстративно,
на моих глазах, выпил из горлышка бутылку водки. А потом кидал
меня по комнате, как куклу, – хотел изнасиловать. Видишь синя-
ки? – Она была уже голой, и синяки на груди на руках и бедрах
в солнечном свете вырисовывались явственно. – Посуду, идиот,
почти всю побил. Где ее теперь взять?.. Я вынуждена была закри-
чать, сбежались соседи, стали угрожать, что вызовут полицию и
позвонят в советскую комендатуру… Он всех обматерил, убежал
на улицу и, видишь, – камнями побил окно. Хорошо, я спряталась
за дверью, в меня не попал. Ну а если бы дочка была здесь?
– И где же она сейчас?
– У Доры – с ее детьми. Я отослала Наташу к ней, зная, что
здесь вечеринка будет. Девочке тринадцать. Пожаловалась мне,
что Сергей к ней начал подъезжать, лапать, подарки предлагать.
Я и выгнала его с треском. Мерзавец!.. Конечно, он нам прилично
помогал – и деньгами, и продуктами. Он там, в части, говорит,
на складах работает. Консервами нас завалил – и меня, и Дору…
Ладно, ну его к черту! Я к тебе хочу. Всю ночь не спала – убира-
лась. Не верилось, что ты ко мне вернешься.
Тело у нее показалось желтоватым, словно она одолжила ча-
стицу цвета от аборигенов, но молодое, сильное, с небольшой
грудью и впалым крепким животом. И владела она своими пре-
лестями отменно – неторопливо, сдерживая горячность партнера,
проходящего курс молодого бойца. Ненавязчиво, без слов, управ-
ляла его напором, и расходовала свою энергию и страсть в одном
ей известном пути к неземному блаженству. Никакого сравнения
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
175
с той, из Уссурийска, которой он даровал свою невинность. Люсь-
ка, правда, ему и не поверила, когда он сказал, что она у него пер-
вая, – настолько теоретически он был подготовлен к внезапному
боевому крещению.
Люба заснула раньше его, не стесняясь своей наготы под сол-
нечным ливнем из большого разбитого окна. Он рассматривал ее
с благодарностью и любопытством ребенка, намеренного разо-
брать новую игрушку, – докопаться до тайны, скрытой за преде-
лами видимого. А в голове вспыхивали отрывки из разных, вроде
бы совсем неуместных, стихов.
Есенинские строки – «ты прохладой меня не мучай и не спра-
шивай, сколько мне лет» – заставили его поразмышлять о ее воз-
расте. Она сказала, что ей тридцать… Что, тогда она родила дочку
в семнадцать лет? А сына – ему восемь и он живет с дедом и
бабушкой в Харбине – в двадцать два?.. Она посылает им треть
своей зарплаты – по двести тысяч юаней – каждый месяц, так что
с Наташкой им приходится очень туго… Кроме этих двух детей,
у нее в Харбине есть и замужняя девятнадцатилетняя падчерица
Варя. В июле она должна родить, после чего Варин муж настаи-
вает на отъезде в Союз – на целину.
– А моего мужа убили ваши, когда взяли Харбин, – говори-
ла она перед сном бесстрастным тоном, ни разу не назвав мужа
по имени. – Дом наш недалеко от железной дороги. Муж поздно
вечером переходил пути. Видно, кто-то выстрелил из темноты.
Утром нашли его на насыпи. Он был старше меня на десять лет.
Первая жена у него умерла от заражения крови, осталась вось-
милетняя дочка Галя. Он имел свою мастерскую, грубый токарь
и слесарь, почти без образования. Так, класса четыре гимназии.
А я окончила высшую коммерческую школу в Шанхае, поэтому
знаю китайский и английский. Я его не любила, мы даже почти не
разговаривали. Скорее всего, он не мог забыть свою первую жену.
Правда, оценила его, когда осталась одна с тремя детьми. Борька
еще грудь сосал, когда мужа ваши убили.
Слова «ваши», «советские», произносимые с плохо прикры-
тым недоброжелательством, часто проскакивали в ее речи и не-
приятно царапали его сознание, до предела накаченное совет-
Александр МАТВЕИЧЕВ
176
ским патриотизмом. Да и что могло быть между ними общего?
Только то, что они были русскими. Только она эмигрантка, а он
– советский…
Уж не изменяет ли он сейчас, на этой жесткой тахте, любимой
Родине?.. Но пока о его службе она задала всего один вопрос: где
его часть – в Дальнем или в другом месте? Он сказал, что киломе-
трах в ста отсюда. Так здесь, на Квантуне, куда ни ткнись, – везде
наши дивизии, полки, бригады, батальоны, дивизионы… А его
третья рота дислоцируется в такой дыре, что, пожалуй, ее на са-
мой подробной карте не найдешь!..
3. Обзаведение дочкой
Он проснулся, почувствовав на себе чей-то пристальный
взгляд. С трудом разомкнул веки и сразу понял – это Наташа, Лю-
бина дочь. Самой Любы рядом не было – она лежала с края, и он
не слышал, как она встала. Теперь они стояли обе у него в ногах
– мать и дочка.
– А вы кто? – насмешливо спросила девочка.
Очень красивая. Совсем не похожа на мать – ни лицом, ни
фигурой. Уже с нее ростом, горделивая осанка, ржаные, до плеч,
волосы. И открытые, смелые, взрослые голубые глаза много ви-
девшей и все понимающей женщины. Под ее прямым взглядом
ему стало неловко за себя. Подумалось, что еще недавно на этом
же месте она видела старшину Салмана.
– Разве не узнаешь? Я твой папа, – после затянувшейся паузы
попытался он отшутиться.
– Па-а-па!.. Да вы мне в братишки годитесь!
– Не дерзи старшим, Наташа. И выйди, пожалуйста, на минут-
ку – дядя оденется.
Девочка высокомерно усмехнулась, не сводя с него надменно-
го взгляда:
– Конечно, папочка! Простите, что побеспокоила вас…
Она неторопливо, словно в медленном танце, повернулась к
нему спиной, замерла на мгновение и вышла. В этот день он ее
больше не видел.
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
177
Люба сразу уловила перемену в его настроении:
– Не обращай на Наташку внимания – отцовский характер.
Тяжелый, себе на уме. Ты же на мне жениться не собираешь-
ся? Приехал, переночевал, уехал… Всё устроится. С ней я пока
справляюсь. Веди себя, как ни в чём ни бывало. Привыкнет.
– А где она спать будет? На полу?
– Почему на полу? Вон там, на антресоли.
Он поднял голову – увидел глубокую нишу над встроенным
шкафом. Прикинул: метра в полтора длиной, по полметра в высо-
ту и глубину. До пола около двух метров.
– Она оттуда не брякнется?
– Да нет. Как видишь, цела пока. Обычно мы с ней вместе
спим.
– Сегодня мне лучше уехать в Порт-Артур. Меня туда в коман-
дировку направили, надо с делами закруглиться. У меня там и
свой мотоцикл на складах – из Союза привез. А дня через два, по
пути в полк, к тебе заеду.
– Как? На мотоцикле, что ли?
– Я пока им не овладел?
– А на мне сразу сумел прокатиться.
Она смотрела на него чайными глазами – испытующе, недо-
верчиво и словно по-матерински. Очень красивое лицо – окру-
глое, с правильными чертами и призывными губами, ждущими
поцелуя. Седина в волосах, кажется, даже молодит ее. Как будто
ей посвятил Есенин щемящие сердце строки: «Пускай ты выпи-
та другим, но мне осталось, мне осталось твоих волос стеклян-
ный дым и глаз осенняя усталость». Только вряд ли они придут-
ся ей по душе, если сейчас произнести их вслух.
– Ладно, служба службой… Ты человек подневольный. Толь-
ко не забывай – есть я, которая тебя любит и ждет. Я могу быть
очень верной. А тебя я ждала всю жизнь…
В ответ на языке вертелось что-то язвительное: рад, мол, что
не одна ждала. Как своего невезучего князя Ярославна, на город-
ской стене причитая. И снова сдержался, вспомнив, что собствен-
ный язык всегда был его лютым врагом – и в суворовском, и в
пехотном.
Александр МАТВЕИЧЕВ
178
4. Уссурийский Дом офицеров. Любовь и погоня
Казанов Антон тоже нарвался на любовное приключение.
Незадолго до окончания командировки, 23 февраля – в день
Советской Армии, – тогда он был хоть и праздничным, но рабо-
чим днем – лейтенанты Казанов А. и Аввакумов В. после маяты
на студеных складах Черной речки к восьми вечера пошли в Дом
офицеров. После ста граммов коньяка в буфете они потерялись –
Витька наткнулся на однокашника по Курскому суворовскому, и
с ним вернулся в буфет. А Казанов рискнул пригласить на вальс
настоящую красавицу в расклешенном, небесного цвета, платье
и высоким бюстом – таких совершенных созданий у него ни до,
ни после не было, – и уже не отходил от партнерши. Он просто
потерял способность думать, контролировать себя.
Она, звали ее Лидой, через пару танцев согласилась пойти с
ним в ресторан здесь же, в Доме офицеров. Он заказал сто пять-
десят граммов коньяка, бутылку шампанского, но она пить, не
считая морса и чая, отказалась. Второе блюдо – гуляш с карто-
фелем и соленым огурцом – едва поклевала. Без обиняков, как
бы вскользь, рассказала, что муж у нее майор, – он участник во-
йны, много старше ее – со своим батальоном уехал на три меся-
ца в тайгу на лесоповал. А она всего три дня назад выписалась
из больницы – у нее туберкулез в закрытой форме. Казанова это
откровение не испугало, напротив, только добавило романтики.
Недавно на экранах прошел фильм «Композитор Глинка», в нем у
главного героя жена умерла от чахотки. И вот ему, Казанову, сама
судьба подкинула возможность доказать самому себе, что ради
любви он готов на любые жертвы. Воображение уже рисовало,
как он сидит у постели умирающей красавицы, и слезы катятся
по его суровому постаревшему лицу…
А Лида смотрела на жертву своих чар усталыми голубыми гла-
зами, улыбалась подкрашенными губами и выглядела совсем здо-
ровой. Правда, несколько бледной, но это, подумалось, из-за пу-
дры, – Лида дважды доставала изящную пудреницу, пока сидели
за столом. Она скупо рассказывала о себе. О том, что рано вышла
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
179
замуж, – сразу после десятого класса, познакомилась с будущим
мужем – он, как и Казанов, приехал из Китая по назначению на
новое место службы недалеко от Уссурийска, – и через месяц они
поженились. А теперь ей уже двадцать четыре года, мужа она не
любит, трижды уходила от него. И сейчас живет у родителей и к
нему не вернется. Муж родом с Украины, прошел войну, дваж-
ды ранен, мучает ее необоснованной ревностью, оскорбляет гру-
быми подозрениями и… ей не хочется об этом говорить… Сюда
пришла случайно – подруга с мужем чуть ли не силком притащи-
ли с собой. Вон они, зовут за свой стол. Хотите присоединиться?
Нет. И я тоже… Здесь половина – мои знакомые, устала от них,
хочется скрыться от постоянных вопросов: как ты, как здоровье?
Словно с нетерпеньем ждут моей смерти, чтобы погулять на по-
минках. Так что будьте предельно осторожны! – рядом с вами на-
ходится ходячая зараза, пусть и в закрытой форме…
Столики в ресторане, забитом под завязку, занимали в основ-
ном молодые офицеры с женщинами. К празднику выдали получ-
ку, теперь половину ее можно было прокутить. А потом месяц
перебиваться на голодном пайке и, если повезет и есть блат, под-
кармливаться в солдатской столовой.
Разговору мешал гомон пьяных голосов и визгливый женский
смех. Почти беспрерывно с эстрады пел вживую, без микрофона,
приятным баритоном высокий блондин в полувоенном «сталин-
ском» френче в сопровождении аккордеона и скрипки, переме-
жая песни фронтовых лет, вроде «Темной ночи» и «Землянки»
с запрещенными шлягерами расстрелянного энкавэдэшниками
Петра Лещенко: «Здесь под небом чужим я – как гость нежелан-
ный…» Но воспринять эту музыку – дозволенную и уголовно на-
казуемую – было почти невозможно: в открытую дверь из танце-
вального зала девятым валом врывался грохот духового военного
оркестра, игравшего танго, фокстроты, вальсы, польки-бабочки.
С Лидой то и дело здоровались знакомые женщины и офицеры,
задерживая взгляд на лице ее пышноволосого кавалера с усиками
– взгляд вопросительный, деланно удивленный или с нескрыва-
емой угрозой. Он тоже рассказал о своей неинтересной жизни:
школа в вятском городишке, суворовское, пехотное – и вот Китай.
Александр МАТВЕИЧЕВ
180
Над некоторыми эпизодами она искренне смеялась и радовала его
сердце: он сумел ей понравиться.
После полуночи они шли по скованным морозом темным и
пустынным улицам города, застроенным старыми бревенчатыми
домами с закрытыми на ночь ставнями. Под ногами проваливался
и сухо трещал снег. Воздух пропитался запахом каменноугольно-
го дыма из печных труб. Дома в городе были в основном частны-
ми – старыми, из почерневших бревен.
– Вы напрасно пошли меня провожать, – говорила Лида, при-
крывая рот концом белого вязаного шарфа с длинными кистями.
– У себя я вас не оставлю – живу с родителями. Да и вообще вы
зря на меня тратите время. Вам скоро уезжать, для вас я стара,
замужняя, к тому же опасно больна. Найдите молоденькую де-
вушку – и развлекайтесь с ней.
Неприятно было слушать этот банальный лепет. Его больше
беспокоило, что на ней были легкие ботинки на каблуках. Ноги
в них наверняка превращались в ледяные сосульки, раз уж его
ступни в сапогах с портянками быстро околевали.
Вдруг она без испуга, но тревожно и резко ускорив шаг, преду-
предила:
– Оглянитесь – за нами гонятся!
Казанов обернулся – три темных силуэта быстро приближались
к ним. Треск ледяных крошек под их подошвами в ночи вызывал
тревогу. Только он и не думал убегать, даже на мгновение приоста-
новился, засунув правую руку в карман шинели, – там лежали тяже-
лые клещи для пломбирования вагонов. И пожалел, что сдал свой та-
бельный «тэтэшник» на хранение в караульном помещении складов.
Постоянное ношение личного оружия в командировках разрешалось
лишь за границей, а пистолеты их обязали взять в Союз с собой для
сопровождения груженого эшелона на обратном пути в Китай.
Но Лида уже неслась во весь опор, временами едва удержива-
ясь от падения из-за сыпучего льда и снега под высокими каблу-
ками. Он устремился за ней. Метров через двадцать она скоман-
довала: «Сюда!» – и нырнула в полуоткрытую калитку в высоком
штакетнике. Он слышал тяжелое дыхание преследователей, хри-
плый мат за спиной и часто повторяемое: «Стойте, суки!»
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
181
Протиснувшись в калитку, Казанов плечом привалил ее к за-
борному столбику и зафиксировал вертушкой. Лида, стукая ка-
блуками по деревянному настилу, взбежала на крыльцо и дернула
дверь в сени – она, к его удивлению, оказалась открытой. Казанов
в три прыжка настиг Лиду, и они оказались даже не в сенях, а в
узком дощатом коридоре. Он пошарил рукой в кожаной перчатке
и, наткнувшись на ручку, потянул дверь на себя. Запора никакого
не оказалось, даже крючка…
Он был уверен, что это и есть Лидин дом. Только она стучать-
ся к себе почему-то не стала – замерла, прижавшись к нему, и
тяжело, с дребезжащим всхлипыванием, переводила дыхание. Он
с тоской вспомнил о ее легких – нахваталась холодного воздуха,
может снова оказаться в больнице.
С улицы доносился громкий мат и треск – ночные грабите-
ли крушили забор, но во двор войти не решились: в запарке на-
верняка подумали, как и Казанов, что парочка скрылась в своей
крепости. Через минуту снежный скрип под их ногами и голоса
затихли в ночном пространстве.
А он, обрадованный быстрой развязкой смертельной ситуа-
ции, – убийства и грабеж на улицах после войны и бериевской
декабрьской амнистии пятьдесят третьего года были делом
обыденным – покрывал ее глаза, щеки, губы поцелуями. И все
крепче прижимал к себе и шептал слова любви, умоляя о новой
встрече.
– Вы слишком впечатлительны. К тому же выпили, перевол-
новались. И совсем не хотите меня слушать, – отбивалась от него
Лида. – Вы уже несколько раз называли меня Люсей. Она у вас
есть или была?
Кровь бросилась ему в лицо, в уши. А тело словно обдало
кипятком. Благо в сенях стояла кромешная тьма, но он видел ее
– такую прекрасную, непостижимо умную, тонкую, упоительно
пахнущую духами, наполненную щемящей грустью много испы-
тавшей женщины – первой замужней женщины в его жизни.
– Вы простите, я всегда путаю эти имена – Лида, Люся, Люба,
– сказал он, сдерживая озноб, охвативший его то ли от страсти,
то ли от мороза.
Александр МАТВЕИЧЕВ
182
– Имена – полбеды, лишь бы не лица. Пойдемте, я до костей
промерзла. Разбойники, похоже, разочаровались и решили оста-
вить нас в покое.
Голос у нее был грудной, чистый и бесстрастный. Она словно
наперед предугадывала, что он ей скажет в следующий момент, а
ответ у нее давно готов. Признавать себя перед женщиной, всего
на три года родившейся раньше его, несмышленышем было уни-
зительно. Но главное – он боялся, даже думать не хотел, что это
конец. И что он уже никогда – никогда! – ее не увидит.
Они вышли из своего убежища. Несколько досок, вырванных
из ограды, чернели на уличном сугробе, разделявшем тротуар и
проезжую часть. Пошли молча. Квартала через два Лида остано-
вилась на перекрестке:
– Вот и все, мы пришли. Дальше пойду одна, отсюда совсем
близко. Я не хочу, чтобы вы знали, где я живу.
Луна, охваченная морозным нимбом и застывшая в звездной
глубине подернутого прозрачным туманом неба, освещала ее
лицо голубоватым мистическим светом.
– Почему? Боитесь, что ограблю или украду, как Печорин
Бэлу?
– Её украл Казбич, а Печорин – погубил… Вы не первый, кому
я понравилась с первого взгляда, и у мужа есть поводы меня рев-
новать. Но моей вины в этом не было, а напраслина всегда ра-
нит… С вами я хотела бы быть, только это невозможно. – Она
протянула руку в перчатке: – Прощайте!
Казанов едва не взвыл от отчаяния. Он сжал ее кисть так,
что она вскрикнула, он притянул ее к себе, прижал к груди и
застывшими на морозе губами осыпал признаниями и мольбой
согласиться хотя бы на одно свидание. Наконец она дала ему
телефон подруги – той, что он мельком видел в ресторане: она
назначит время и место свидания. Но это не раньше, чем дня
через два, – на завтра и послезавтра у нее уже назначены при-
емы врачей и лечебные процедуры. И уже сама поцеловала его
на прощание и подсказала, как быстрее дойти до дома, где его
никто не ждал.
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
183
5. Её грозит застрелить.
А сам намерен застрелиться
В этот предзакатный вечер, с приглушенной перистыми обла-
ками небесной лазурью, на свидание опоздала Лида. Чтобы не
привлекать любопытствующих глаз населения, Казанов фланиро-
вал из конца в конец квартала с дореволюционными бревенчаты-
ми хатами, до подоконников ушедшими в родную землю. Сугроб
вдоль тротуара осел, покрылся черными разводами от угольной
пыли и сажи из труб. Талая вода и превращенный в кашицу снег
хлюпали под сапогами. Солнце в колеблющемся световом мареве
обещало скорое тепло, зелень, новизну. А он уезжает и, может,
никогда не приедет сюда. Никогда, если, конечно, Лида не позо-
вет его. Да и что было между ними? – всего две встречи, ничему
не обязывающие признанья… Но вот эта недосказанность, нео-
пределенность, это отчаяние, что разрывает сердце, останутся
надолго, на всю жизнь.
Лида появилась из-за угла совсем не такой, как он ожидал, – с
непокрытой головой, волосы уложены короной, в синем коротком
пальтишке, уродующим ее высокую грудь, и в резиновых сапо-
гах. Очень домашняя… и не менее прекрасная. Он подбежал к
ней, хотел обнять, но Лида уперлась ему в плечи ладонями – не
подпустила. В светлых глазах – лихорадочное отчаяние, не накра-
шенные губы слегка приоткрыты и судорожно подергиваются.
– Прости, Антон, не до сантиментов. Это какой-то кошмар! Он
вчера поджидал меня у ворот, устроил допрос: где была, с кем,
что делала?.. Стал меня душить. Я закричала. Выбежала мама,
тоже закричала, сбежались соседи. Он скрылся. А недавно поя-
вился пьяный, с пистолетом – он его с фронта привез, парабел-
лум, – угрожал пристрелить и меня, и маму, и всех, кто ко мне
приблизится. Уходи скорей. Напиши мне на Тамарин адрес – вот
он, – и я пришлю фотографию. Сегодня было не до этого. Про-
щай, Антон! Я всегда буду помнить тебя, всегда!
Она дотронулась до его щеки холодными губами, поверну-
лась и, не оглянувшись, скрылась за углом. А он, потрясенный
Александр МАТВЕИЧЕВ
184
и растерянный, не успел и слова произнести. И только через
минуту опомнился: ведь и он – офицер, и у него есть пистолет
– вот он, табельный, законный, у него в кобуре под шинелью, и
он может защитить ее. Кинулся следом, поскользнулся на мо-
кром льду, упал на бок, рука по локоть провалилась в сугроб.
Вскочил на ноги, добежал до угла – Лида растворилась, как буд-
то ее и не было совсем – только видение, чудный и несбыточ-
ный сон, игра воображения. А он жалкий и беспомощный шут с
пистолетом, годным только для того, чтобы застрелиться здесь
же, на углу, но она даже об этом не узнает. Ему вдалбливали в
голову о каком-то смысле жизни, долге, служении народу, са-
мопожертвовании, идеалах. А он нашел идеал и сразу потерял
его!.. Пустота, пустота, безысходность… И его ли это слова?
Или он вычитал их где-то?.. А реальность рядом – майор, вете-
ран войны, угрожает жене и теще трофейным парабеллумом – и
ты между ним кем-то вроде моли, бессильной помочь, разре-
шить ситуацию…
* * *
В тот вечер они с Витькой сильно напились. Прихватили с со-
бой из ресторана бутылку коньяка и две бутылки шампанского –
угостить хозяев, бабу Раю и Пашу, ее фронтового сына-инвалида.
Но вместо этого взяли такси, катались по городу, чтобы стравить
остатки советских денег, – в Китае они не понадобятся, – щедро
расплатились с таксистом. И пошагали с кривляниями и припля-
сом по середине улицы, открыли шампанское – каждый по бутыл-
ке – и пили его как пиво, из горла.
– Витька! – слезно кричал Казанов, задыхаясь и сморкаясь
шампанской пеной. – Я люблю ее, люблю больше жизни! Как я
буду жить без Лиды? Скажи мне – как? А может, застрелиться?
– А почему бы и нет? Стреляйся немедленно, Антошка! Если
сам не можешь – я с удовольствием помогу. Вот так!
Витька метнул недопитую бутылку в телеграфный столб. И
к обоюдному восторгу попал в его основание – в закопанный
вертикально рельс, к которому бревно с изоляторами было при-
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
185
кручено проволокой. Предрассветный стеклянно-металлический
звон и взрыв шампанского могли разбудить весь город. Патрулей
и милицию – в первую очередь. Но раньше ментов сработали
инстинкт самосохранения и чувство воинского долга: на Черной
речке под парами пыхтел чумазый паровоз с прицепленным к
нему составом. А в вагонах – доверенные под их ответственность
портянки и кальсоны. Их с нетерпением ждала целая армия на
Ляодунском полуострове. Попасть в цепкие лапы милиции или
патрулей было бы равносильно невыполнению боевого задания.
И они, не сговариваясь, опрометью бросились под крыло бабуш-
ки и ее сына, чтобы обрадовать и вместе отметить свое проща-
ние с Родиной. Коньяк в Витькиной полевой сумке с нетерпением
ждал выхода на свободу.
А «желтковское» письмо Лиде Казанов обнаружил во вну-
треннем кармане шинели на следующий день, когда их эшелон
подходил к советско-китайской границе. Отправил его только че-
рез несколько дней из Порт-Артура, со следующего года на кар-
тах мира ставшем Люйшунем.
Часть 2. Боевой батальон УР
1. В батальон – рысью и галопом – на лихом коне
Надежда Казанова на быстрое освоение езды на своем «ИЖ»е
не оправдалась. Хотя посадочная полоса недостроенного китай-
цами аэродрома для тренировки на первый взгляд показалась ему
идеальной. Только двукратное падение на малой скорости на же-
лезобетон его пыл охладило. Он больно придавил правую голень
ревущим на боку мотоциклом, ушиб локоть и сам предложил Хи-
мичеву отложить тренировки на будущее. Коля посетовал, что на
машине не было ни одной царапины, а теперь и бак получил вмя-
тину, и правая педаль погнута.
– Что ты газуешь, как будто взлететь хочешь? – спокойно воз-
мутился он, помогая посрамленному Казанову выбраться из-под
тяжело попыхивающего байка. – Научись сначала на велосипеде
кататься.
Александр МАТВЕИЧЕВ
186
В поселок вернулись в сгущавшиеся сумерки так же, как уеха-
ли из него – Химичев за рулем, приунывший Казанов – на заднем
сидении. В Порт-Артуре это счастливое приобретение едва не за-
тащило его в озеро, а здесь сорвало кожу и испортило галифе на
бетоне.
Однако за начало обучения выпили по полстакана ханжи под
маринованные огурчики, поболтали о кадетском и совсем не-
давнем курсантском прошлом. Коля вспомнил Витьку Ковалева,
кадета-курянина, боксера второго разряда в полутяже из своей
третьей роты в Рязанской пехотке. Витя своей внешностью на-
поминал наших древних вислоплечих предков с длинными пе-
редними конечностями, покатым лбом, приплюснутым носом
и мясистыми губами. В увольнение он ходил не для встреч с
рязанскими красотками, в кино или в пединститут на танцы, а
в поисках молодецкой забавы: «Хочу кой-кому едальники почи-
стить».
– А ты знаешь, чем это для него закончилось? – спросил Ка-
занов.
С Ковалевым у него сложились самые доверительные отно-
шения с самого начала учебы в пехотном. Обоих интересовала
поэзия. Но – в отличие от Казанова – Ковалев читать не любил,
зато стихи на злобу дня в надежде сорвать гонорар сочинял лихо
и сразу отсылал в окружную газету. Печатать его начали еще в
суворовском, а в пехотном довольно регулярно в газете Москов-
ского военного округа.
Еще на первом курсе Виктор и Антон оказались в боксерской
команде первого батальона, и оба стали чемпионами училища в
своем весе: Ковалев – в полутяже, а Казанов – во втором сред-
нем, не проведя ни одного боя. Его противник из команды второго
батальона, Гера Васильев, отказался выйти на ринг, напуганный
дружной компанией кадетской рекламы: «Герка, не связывайся с
этим хреном! Он второразрядник, чемпион суворовских училищ
Приволжского военного округа. Работает на равных с первораз-
рядниками. Нокаут тебе обеспечен». На глазах противника Ка-
занов перед выходом на ринг разогревался, избивая перчатками
«грушу» и демонстрируя весь свой арсенал боксерского мастер-
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
187
ства – прямые удары правой и левой в голову и по корпусу, хуки,
апперкоты… И психологически подавленный Васильев после
двукратного вызова на ринг не вышел. Хотя Казанов с центра
ринга видел его сидящим за канатами со стыдливо поникшей го-
ловой в зале на низенькой спортивной скамейке. Победу Каза-
нову в связи с неявкой противника присудили, но чемпионское
звание зажали – не присвоили. И грамоту, хотя бы за кадетскую
смекалку, не вручили.
Васильев же свое виртуальное поражение вскоре компенси-
ровал, завоевав широкую известность. В ноябрьские праздники
возвращался из увольнения пьяным, на КПП его задержали, он
затеял драку, оказался на гарнизонной гауптвахте и прогремел в
приказе по училищу.
– Нет. А чем? – вопросом на вопрос отреагировал Химичев.
– На втором курсе Витя сыскал-таки приключение. И хорошо
бы, если на свою жопу. Приходит из увольнения, зовет меня в
ротный сортир, опускает галифе с кальсонами до колен и гово-
рит: «Смотри, Антон!» Гляжу – и глазам своим не верю: у него
яицы, как у слона, – почти до колен. «В чем, Витька, дело? Кила?»
Он еще и штангой и двухпудовой гирей мышцы качал. Думаю,
надорвался, грыжа. А он: «Если бы! Встретил на набережной
двух солдат из десантной дивизии. Спрашиваю: почему курсанта
и сержанта по званию не приветствуете, как положено по уставу?
Пойдемте, я с вами поговорю». Зашли под арку двора какого-то
старого дома, только замахнулся, чтобы прочистить едальник
первому, а второй меня по ноге пнул, я поскользнулся, равнове-
сие потерял. И они меня своими десантными приемами руками и
ногами так отделали… Но главное вот это! Как мне с таким си-
ним футболом между ног в санчасти показаться?.. Тем более что
мне там Наташка, медсестричка, нравится. Да и я ей, по-моему,
тоже…»
Химичеву Ковалев яйца не показывал, и рассказ приятеля при-
шелся ему по душе. Колю долго сотрясал смех. После завтрака он
ушел вести занятия со своим взводом. Казанов не стал его прово-
жать, а отправился в разведку – узнать, пойдет ли какой-нибудь
транспорт в его батальон.
Александр МАТВЕИЧЕВ
188
В автопарке сказали, что на сегодня по разнарядке машины
туда не предусмотрены. А в конюшне ему обрадовались. Незна-
комый капитан в лихо сдвинутой на затылок фуражке, худой и
прокуренный, в украшенных навозом сапогах показал ему на гне-
дую кобылу с черным хвостом и гривой, нервно переминающу-
юся на тонких ногах за пряслами унавоженного дворика вместе
с другими лошадями, и сказал, что эту лошадь надо бы в третий
батальон переправить.
– Ее здесь на лечение оставляли – на весь полк один ветери-
нар, – пояснил капитан. От него за версту разило навозом и кон-
ским потом.
– Если заседлаете, я ее туда вместе с собой доставлю, – с со-
мнением в душе, но уверенным голосом сказал Казанов.
– Ездить верхом умеешь? – на всякий случай справился капи-
тан от кавалерии.
– В детстве в ночное пасти верхом ездил. А в суворовском да-
вали уроки конного дела в свободное от учебы время. Думаю, от
них что-то осталось. Она как, не слишком резвая?
– Да нет! Спокойная кобылка. Старая, лет шесть ей, но неже-
ребая.
– Девушка, значит.
– Ты же на ней жениться не собираешься.
– Для жеребца она старая, для меня молодая – всего шесть лет.
Еще двенадцать подожду, а там можно посмотреть.
– Что ты с ней, лейтенант, после жеребца делать будешь?
Лихим наездником Казанова сроду не был. Лошади существо-
вали для него, чтобы с них падать и в босоногом детстве, и в ка-
детской юности. Однако это его как-то не пугало – падал и тут
же садился. Хотелось бы, конечно, блеснуть перед капитаном и
солдатом, который подвел к нему оседланную лошадь. Но когда,
опустив лакированный ремешок фуражки под подбородок, су-
нул носок сапога в стремя, понял, что без толчка под зад в седле
ему не оказаться. Солдатик угадал затруднение лейтенанта одно-
временно с ним и помог ему принять достойную позу на хребте
беспокойно дергающего головой и прядущего ушами животного.
Казанов резко потянул поводья, отпустил и дал шенкеля. Гнедая
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
189
взбрыкнула, но всадник осадил ее, дав понять, что на ней утвер-
дился не новичок. Слегка ткнул каблуками ей под бока и, отдав
честь капитану, с усмешкой следившему за манипуляциями кон-
ного пехотинца, шагом тронулся в путь. О том, чтобы забрать
свой чемодан от Химичева, нечего было и думать. Даже полевая
сумка, одетая через плечо, болталась и мешала устойчивому рав-
новесью и при спокойном аллюре.
Выехав за пределы территории полка и деревни в открытое
поле со всходами кукурузы, джута, чумизы, хлопчатника, Казанов
рискнул пустить кобылу размашистой рысью, сначала безуспеш-
но пытаясь приподниматься и опускаться на стременах, как учил
кадет капитан Аполлонов, в два темпа. Трясло так, что клацали
зубы, и он боялся прикусить язык. Вдруг вспомнил, как с ним это
случилось в раннем деревенском детстве, когда он на санках пре-
одолел навозный трамплин в огороде своей крестной. На отладку
комфортного контакта задницы с седлом ушло не меньше кило-
метра, и Казанов поверил в терпеливость своей подруги. И дав
ей передохнуть и немного осушить от пота увлажненный круп,
дал шенкеля, ослабил поводья и с рыси перешел на галоп. Или в
намёт, как говорили герои шолоховского «Тихого Дона» лет сто
назад, еще кадетом. Эх, видели бы его сейчас Таня Осипова, Ли-
дия Закамская или хотя бы Люба Терехова!.. Ведь красиво смо-
трится молодой офицер, скачущий во весь опор по широкому ки-
тайскому полю, на фоне голубых маньчжурских сопок, под ярким
солнцем и голубым небом. Кажется, единственный на Земле, как
Адам без Евы, и все принадлежит ему, хотя он и не желает ничего
иметь, кроме свободы. И он свободен сейчас, как никто другой.
Под ним послушный скакун, необъятные поля и небо, теплый ве-
тер в лицо. И свобода, свобода!.. Дороже ее ничего нет. Ведь даже
любовь – это уже несвобода, а скорее удовольствие, хотя и прихо-
дится матерью поэзии. А любовь к свободе человеку дана самой
матерью еще в ее чреве. И Казанов не пропел, а прокричал на ска-
ку, навстречу ветру единственную строку, засевшую в памяти, из
какой-то песни: «Мне на земле дороже свободы черный хлеб!..»
Где-то за километр от деревни, на окраине которой в фанзах,
как говорили немногие из офицеров, первыми направленные
Александр МАТВЕИЧЕВ
190
служить в этой дыре, жили раньше японские военные и рабочие
небольшого японского завода по производству противопехотных
мин, Казанов поехал шагом. Тем более что узкий пыльный просе-
лок вел на пологий подъем, и по ускоренному шумному дыханию
чувствовалось, что лошадь устала. Да и всадник взмок от жары и
напряжения и жаждал, как воды, так и отдыха.
С гребня холма, как на блюдечке, открылась бедная панора-
ма батальонного гарнизона. Как и в Дафаньшене, Ляцзедане, Ту-
чензах и других населенных пунктах Квантуна, части советских
войск советских войск дислоцировались, как правило, в тех же
помещениях, где до своего разгрома находились формирования
Квантунской армии. Так и в этой деревне – название ее Казано-
ву так и не довелось узнать – штаб, казармы, столовая, склады и
другие подсобные одноэтажные помещения японцами были по-
строены из дикого камня на ровной площадке, врезанной в тело
невысокой сопки и окруженной прямоугольником каменной по-
лутораметровой ограды с бойницами ближе к ее основанию. А
ниже, в распадке между двумя сопками располагались танковый
и артиллерийский парки танковой роты и артбатареи. Фанзы для
проживания офицерских семей и офицеров-холостяков, вроде Ка-
занова, были разбросаны полукругом по отношению к объектам
боевого назначения.
Казанов в батальоне бывал и ночевал по одной-две ночи осе-
нью и зимой, испытывая тоску от убогости поселка и мертвой
природы. А сейчас, в мае, гарнизон, подкрашенный скупой зеле-
нью вдоль дороги, у фанз и склонов пологих сопок за ними, на
солнце выглядел веселее.
Ободренный успешной ездой на разных аллюрах, он решил
удивить батальонную рать лихим налетом в штаб на боевом коне.
Дав шенкеля и хлопнув по крупу коня за свой спиной ладонью,
он помчался галопом под уклон, заранее испытывая наслажде-
ние от произведенного им эффекта. Но гнедая оказалась умнее и
хитрее седока. Где-то на середине спуска она, вместо скачки по
прямой, неожиданно и резко повернула на дорогу, примыкавшую
слева. Казанов чудом удержался в седле и сильно дернул за пра-
вый повод, чтобы вернуть лошадь на прежнюю дорогу. Вместо
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
191
этого гнедая прыжком свернула на невспаханное поле и выстре-
лила всадником, как из катапульты. Описав кривую траекторию,
лейтенант приземлился на кочки копчиком и взвыл от досады и
боли. А заодно и порадовался: не вылети он своевременно из сед-
ла, ему бы разбило вдребезги череп о телеграфный столб. Были
другой вариант: кобыла могла нырнуть в промежуток между
упомянутым столбом и проволочной оттяжкой, удерживающий
опору в вертикальном положении. Этой оттяжкой незадачливому
кавалергарду могло срезать буйную голову.
Он проследил, куда побежала оставившая его в беде нежеребая
проказница. Догадаться было не трудно – в родную батальонную
конюшню на окраине китайской деревни. Может быть, устреми-
лась и к любимому жеребцу после своего выздоровления и спра-
ведливого наказания незнакомца за доставленные ей мучения.
2. «Просадил рубли – отдыхай в Хэкоу!»
Подняться с неласковой кочковатой земли, выпрямиться и
сделать первый шаг потребовало от Казанова немалого муже-
ства. Боль в ушибленном а, может, и сломанном кобчике пронзала
тело от ягодиц до затылка. Главное было, как младенцу, решить-
ся на первый шаг. А дальше ему потребовалось всего-то полчаса
на преодоление дистанции в двести пятьдесят-триста метров до
двух десятков ступень по насыпи, ведущих к проходной во двор
батальона. Подняться по ним помог сбежавший навстречу ему
дежурный по КПП – коренастый солдат с красной повязкой на
левом рукаве застиранной гимнастерки с погонами танкиста. Он
же предупредил офицера о дефекте в его мундире:
– Товарищ лейтенант, у вас сзади, на бриджах, это самое…
порвано.
Казанов провел ладонью по заду и угодил пальцем прямо …в
предательскую прореху. Благо трусы не пострадали. Он брезгливо
отряхнул с пострадавшего органа пыль, подтянул брюки повыше,
одернул гимнастерку, поправил портупею и попросил солдата:
– Посмотри, как сейчас?
– Сойдет, товарищ лейтенант.
Александр МАТВЕИЧЕВ
192
Казанов достал носовой платок, подал солдату:
– Протри мне сапоги, пожалуйста, нагнуться не могу. Платок
выбросишь.
– Слушаюсь, товарищ лейтенант!
Сапоги приобрели уставной блеск. Казанова после короткого
колебания в душе отблагодарил служивого последним, что у него
оставалось в нагрудном кармане, – банкнотой в тысячу юаней.
– Майор Бабкин в штабе?
– Так точно, товарищ лейтенант!
В сумрачном узком коридоре, пахнущем плесенью и канце-
лярской скукой, Казанов остановился перед дверью начальника
штаба. И невольно посмотрел налево – на стену напротив двери.
Пятна на штукатурке от соскобленных мозгов и крови застрелив-
шегося здесь старлея Белкина так и оставались незабеленными.
Майор Бабкин принял Казанова с неожиданной теплотой,
посочувствовал его ушибленной заднице, предложил сесть, рас-
спросил о поездке в Уссурийск и Артур. И сказал, что по графи-
ку ему положен отпуск. Офицеры не даром говорили, что после
инцидента с Белкиным прежде неприступный и занозистый нач-
штаба сломался, вел себя с подчиненными даже заискивающе.
Перестал ходить в офицерские компании, забросил преферанс,
хотя и слыл прежде заядлым и удачливым картежником, но уда-
рился, со слов его болтливой жены, в одиночное пьянство.
Ведь до того выстрела, пусть и мимо него, Бабкин открыто
претендовал на должность комбата вместо прежнего подполков-
ника, отправленного в Союз в другую часть на повышение по
замене. И вот сломался майор Бабкин. Как сказал поэт совер-
шенно по другому: «пришел, и ослабел, и лег…» А по замене
из Владивостока прислали подполковника Кравченко, высокого
и сутулого, напоминающее сухостойное древо, нестроевика из
расформированной при штабе округа службы конрразведки и
шпионажа в отношении Китая. В связи с тем, что после победы
маодзедуновской революции между СССР и КНР воцарилась
дружба на век, нами были взорваны все оборонительные соо-
ружения на советско-китайской границе. И само собой отпала
нужда подозревать китайцев во враждебных поползновениях
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
193
наших союзников против американских империалистов и их ла-
кейских пособников.
– Так ты где, лейтенант, намерен провести отпуск – здесь или
в Союзе? – с доброй, почти нежной, улыбкой заглядывая в стра-
дальческие, из-за кобчика, глаза Казанова, поинтересовался май-
ор. Прямо не верилось, что это он толкнул его, Казанова, предше-
ственника на самоубийство.
– В Казань поеду, товарищ майор, – не раздумывая, сказал Ка-
занов.
Улыбка на загорелом, почти обугленном, маленьком лице Баб-
кина со сросшимися на переносице бровями потухла.
– Зря, зря, лейтенант, – укоризненно покачал он тщательно
причесанной седеющей головой. – Ты же недавно из Союза и на-
верняка все свои рубли профукал. А на отпускные не погуляешь.
Успеешь их в дороге за десять суток пропить. Да и с кобчиком у
тебя еще неизвестно что. Можешь и в госпиталь надолго залечь,
если сломан.
Ладно, хрен с ним, с кобчиком!.. Но Казанов вспомнил о воз-
мещении начета в сто двадцать рублей за украденные у него на
складах кальсоны, нижние рубашки, майки, трусы, портянки.
Значит, в Союзе у него на сберкнижке вошь в кармане да блоха
на аркане.
Озабоченность на лице собеседника обнадежила майора, и он
вернулся к теме с прежним энтузиазмом старого шулера:
– Ты подумай, как следует. Поезжай на заставу, ваша рота пока
там. Подлечись. А я постараюсь тебе путевку достать в санаторий
«Хэкоу». Это почти в Дальнем и Артур рядом. Получку тебе да-
дут и отпускные в юанях – будет, на что погулять.
В душе лейтенанта происходила мучительная борьба: а как
мама, родные. Они-то переживут. Но Лида в Уссурийске и Таня в
Казани – будут ли они его ждать? Тем более что он им вряд ли ну-
жен. А окажешься в Союзе на мели – занимать не у кого. А здесь,
в Дальнем, его ждет Люба. В Дальнем и в Порт-Артуре полно
друзей. В санатории тоже скучать будет некогда.
– Хорошо, товарищ майор, если будет путевка, в Союз не пое-
ду, перекантуюсь на Квантуне.
Александр МАТВЕИЧЕВ
194
Бабкин облегченно вздохнул, не скрывая своей маленькой слу-
жебной радости:
– Понимаешь, Казанов, нам разрешено отпускать в Союз толь-
ко определенный процент офицерского состава. Иначе боеспо-
собность батальона снизится. А тут рядом, в Корее и в Японии,
американцы. Вдруг снова надумают войну развязать? А во Вьет-
наме война идет на полную катушку. Для нас с тобой не секрет,
что там наши советники, летчики, артиллеристы тоже участвуют.
Надо быть начеку! Молодой еще, успеешь в Союзе нажиться, а в
санатории сил наберешься, вон какой худой. Пусть вместо тебя
какой-то старичок с семьей съездит. Некоторые уже по три-четы-
ре года дома не были: деньги и барахло копят. А ты гроши свои
наверняка просадил, тоже надо подкопить и прибарахлиться. Ка-
кой невесте ты нужен будешь там с одним своим прибором?.. По-
езжай на заставу. Как только на путевку разнарядка поступит – я
по рации на заставу сообщу.
– Мне бы где-то отлежаться надо, товарищ майор. У меня
здесь жилья нигде нет.
– Найди старшего лейтенанта Мишу Лейбовича – его фанза
напротив танкового парка. Он сейчас один живет. С ним кто-то
второй жил. Кажется, связист этот рыжий трезвенник, лейтенант
Космодемьянский. Он позавчера в отпуск, в Союз, уехал, не ско-
ро вернется. И старшему лейтенанту Маслову жопу свою покажи:
вдруг с кобчиком что-то серьезное. Бутылку поставишь, он тебе и
освобождение от службы из-за травмы оформит.
– У меня на бутылку денег нет, товарищ майор.
– А я тебе что говорил? Все продул – и рубли, и юани. Моло-
дец! Узнаю себя… Ладно шагай к финансисту – у него=то всегда
деньги есть.
Часть 3. Застава у Желтого моря
1. Благая весть от Бабкина
Казанов уже сомневался, не провел ли его на мякине лиходей
майор Бабкин с путевкой в санаторий. Май подходит к концу, а
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
195
начальник штаба, общаясь со связистом Мочалкиным и капита-
ном Прохоровым каждый день утром и вечером по рации, о нем,
Казанове, ни разу не упомянул. Или он считает, что раз застава на
берегу моря, то она вполне заменяет курорт?.. Да и хотелось Ан-
тону больше не в санаторий, а в Дальний – под бочек к эмигрант-
ке Любаше. Сейчас она одна, Наташка в Харбине, и тоже скучает.
Только по нему ли? Наверняка старшина Салман не оставил ее в
покое и то и дело приезжает из Дафаньшеня. Подкупает ее про-
дуктами, сворованными со склада танкового полка, и забыли они
оба, как о мимолетном инциденте, связанном с ее мимолетным
увлечением молодым лейтенантом.
Отгонять муки ревности было не легко. Особенно когда ло-
жился спать на соломенный матрас и просыпался по утру с томи-
тельной ломотой ниже живота и с тычинкой в состоянии готовно-
сти номер один. Раза два он просил ротного напомнить Бабкину
о его обещании отправить Казанова в Хэкоу. Прохоров заверил,
что начштаба печется о лейтенанте. И пусть, мол, он не отвлека-
ется напрасно от бдительного несения службы по охране государ-
ственной границы дружественного Китая.
Да и что здесь оставалось делать, кроме бдительности и прове-
дения занятий со своим взводом по тактике, огневой, физической
и строевой подготовке. А также знанию уставов и морально-по-
литическому воспитанию воинов в духе любви и преданности со-
ветской Родины, родным партии и правительству. Раньше в этом
штампе присутствовал – как главный объект любви и преданно-
сти – лично товарищ Сталин, отец и учитель всех народов. И вот
опустела без него земля… А кукурузник Никита гонит из Китая
эмигрантов на покорение целины, а нашу армию с Квантуна ни-
весть куда.
Зерна юмора Казанову удавалось находить даже в изучении
уставов и наставлений. На век в его памяти сохранились ответы
рыхловатого и мешковатого альбиноса – связиста Мочалкина. На
третьем году службы солдат так и не смог ни разу подтянуться на
турнике и перепрыгнуть «козла».
По дисциплинарному уставу рядовым требовалось знать наз-
убок звания и фамилии своих прямых начальников от командира
Александр МАТВЕИЧЕВ
196
отделения до командира полка, полковника Будакова. Проверяя
усвояемость солдатами изложенных им статей устава, Казанов
поочередно поднимал их со стульев в ротной столовой, в переры-
вах между приемами пищи служившей классной комнатой.
Дошла очередь до Мочалкина. Солдат тяжело поднялся из-за
стола и уставился на лейтенанта водянистыми глазками в белесой
окантовке ресниц, как будто совершенно не поняв обращенного
к уважаемой аудитории вопроса офицера. Пришлось его повто-
рить:
– Рядовой Мочалкин, назовите звания и фамилии ваших пря-
мых начальников до командира нашего полка включительно.
Белесые ресницы сопровождают частыми морганиями таин-
ственное течение мысли солдата. Под пытками педагога он по-
следовательно выдает воинские звания и фамилии командиров,
но легко, без принуждения и подсказок, называет данные коман-
дира полка:
– Полковник Мудаков!
Вот он, природный солдатский юмор, не осознанный самим
юмористом!.. Столовая содрогалась от здорового хохота, а Каза-
нову пришлось сделать неимоверное усилие, чтобы остановить
смех и перестать смеяться самому. На него прибежал даже часо-
вой со двора; приоткрыл дверь – и исчез. А вскоре самому лей-
тенанту пришлось отказаться от продолжения занятия. Вот бы
услыхал это сам полковник Будаков!.. Смех снова и снова выры-
вался из груди педагога, а вслед за ним хохотали все солдаты. Все,
кроме Мочалкина. В какой-то очередной взрыв смеха он вдруг
заплакал, утирая ладошкой слезы. Он сидел за вторым столом, и
большинство солдат этого не видели.
Казанову стало болезненно стыдно за свою несдержанность,
глупость. И он, уже сердито приказав установить тишину, с ис-
тинным раскаянием обратился к плачущему солдату:
– Вы простите меня! Да и всех нас за этот дурацкий смех!..
Простите!..
И скомандовал перекур…
Во дворе он еще раз попросил у солдата прощения, проводил
его до казармы и сказал, что на сегодня он свободен.
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
197
А после того как вскоре он рассказал на уроке об устройстве
боевого патрона, и Мочалкин сделал открытие, что в капсюле при
ударе по нему бойка для воспламенения пороха используется не
гремучая ртуть, а некий «бензинчик». И это снова вызвало друж-
ный смех, Казанов не стал его больше спрашивать. Хотя и дебилом
Мочалкина грешно было назвать: как-никак дивизионную школу
радистов окончил, азбуку Морзе использует при приеме-переда-
че, рацию содержит нормально. И даже ее ремонтирует. Неужели
он артист и под дурачка косит, чтобы ребят рассмешить?.. Каза-
нов сам много натерпелся в суворовском и пехотке за свой язык,
желание и умение рассмешить и поставить под сомнение автори-
тет начальника в глазах подчиненных.
Именно через Мочалкина Казанов получил утром ради-
ограмму из батальона о его приезде в штаб для оформления
отпуска. Капитан Прохоров в связи с этим освободил взвод-
ного от проведения занятий до того, как не появится попутный
транспорт в поселок третьего батальона. И приказал старшине
Неведрову срочно подготовить заявку на продукты и матери-
алы для роты в штаб, чтобы обратно повозка не дребезжала
порожняком.
2. Похороны китайской старухи
Эта внезапная льгота предоставила возможность Казанову
увидеть зрелище, какого, может быть, не было на сценах мировых
театров или в кино.
Еще вчера в соседней с заставой фанзе били в барабаны и ли-
тавры под завывание деревянных флейт. А сегодня, оставшись в
полном одиночестве в офицерской канцелярии-гостинице, он не
мог сосредоточиться на чтении статьи Виссариона Белинского с
критикой Николая Гоголя за его реакционную религиозную книгу
«Выбранные места из переписки с друзьями». Критик сильно ра-
дел о судьбе русской литературы – ее самобытности, народности
и гуманизме. Саму эту книгу Казанов не мог найти нигде, даже в
советском собрании сочинений писателя. Приходилось верить на
слово «неистовому» Виссариону.
Александр МАТВЕИЧЕВ
198
Думать о судьбах нелюбимой им партийной, народной и гу-
манной к сторонникам родной советской власти Казанову поме-
шал усилившийся до апогея шум и гам в музыкальном сопрово-
ждении флейт и барабанов в соседней фанзе. Захлопнув толстый
том Белинского, Казанов вышел во двор и, встав на короткий
лафет сорокапятки, взглянул через ограду заставы на соседнюю
фанзу. Застава была построена на террасе, вырубленной в теле
сопки, и стояла метров на восемь выше, поэтому фанза, двор, му-
зыканты и толпа во дворе и на улице были видны, как на ладони.
Наш повар-солдат в белой куртке поверх гимнастерки, смо-
тревший стоя на происходящее из кузова грузовика, подсказал
Казанову, что хоронят добрую старуху, жену хозяина фанзы. Она
угощала наших солдат яблоками, а они носили ей хлеб и остатки
из котлов солдатской кухни.
Внимание Антона привлек сначала бумажный бык, установ-
ленный на улице, перед воротами во двор фанзы. Легкий бриз
шевелил завитки разноцветной папиросной бумаги, наклеенной
на картонные рога и пузатый остов. А вокруг быка, как на маска-
раде, суетились люди, скорей всего родственники покойницы в
белых халатах и колпаках. К жертвенному быку откуда-то подско-
чил – тоже весь в белом – поджигатель с пуком горящей соломы,
и ритуальное животное, казалось, вспыхнуло все сразу, на миг
высветив жалкие ребра из тонких гнутых камышинок каркаса его
пустотелой туши. Запахло гарью, а солнечный ветер развеял над
толпой мелкие искры и золу и унес их в воздушный океан к ки-
тайскому богу.
По-видимому, жертвенное сожжение послужило пламенным
призывом для выноса гроба с телом покойной. Его со склоненны-
ми долу головами, стоя на коленях, встречали престарелый вдо-
вец с реденькой бородкой и жезлом, обвитым белой бумагой, и
молодые парни, похоже, его сыновья. Вслед за гробом с громким
воем вышли плакальщицы в длинных белых одеждах с капюшо-
нами на головах.
Носильщики, тоже одетые в белые балахоны, установили гроб
на носилки и накрыли его пестрым балдахином в виде домика с
оборками и нарисованными по бокам драконами. Вдовец с гром-
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
199
кими причитаниями разбил о землю сосуд, похожий на чашку с
неизвестным содержимым, и погребальная процессия под бара-
банный бой, звон тарелок, писк дудок и завывания плакальщиц
двинулась по улице в направлении уже известного Антону клад-
бища. Но за заставой – там, где дорога поворачивала налево, на
подъем в гору, – застыла, затихла. Женщины враз скинули с голов
капюшоны и вернулись назад, к фанзе. А гроб под нарядным бал-
дахином на погост понесли без труб и барабанов одни мужчины.
На рассвете следующего дня, ополоснув желудок холодным
чаем, лейтенант Казанов А. на пароконной повозке в сопрово-
ждении старшины Неведрова и ездового Червякова отправился
в батальон с намерением в дальнейшем провести отпуск вдали
от любимой Родины и укрепить здоровье и расшатанные нервы в
приморском санатории Хэкоу.
Часть 4. Махровые цветы сакуры
1. Дальний. Поединок с аньдунскими истребителями
Антон приехал в Дальний поездом во второй половине дня в рас-
чете на то, что в шесть часов Люба будет дома и обоюдной радости
от встречи не будет конца. Из отпускных юаней он вернул двести
тысяч Коле Химичеву, попросив отсрочки на возврат еще восьми-
десяти тысяч, и накупил в военторговской лавке дивизии в Ляцзе-
дане советской выпивки, папирос и консервов – это для эмигрантов
было экзотикой, приветом с исторической Родины. Для Любы он
вез и более изящный подарок – отрез крепдешина на платье.
Все пожитки на этот раз помещались в небольшом чемодане.
Сегодня день был по-летнему жарким, душным, и Антон втиснул
куртку в чемодан еще в вагоне поезда. А в трамвае от вокзальной
площади, забитой велорикшами и извозчиками, вообще было не-
чем дышать; рубашка на спине и подмышками мгновенно пропи-
талась едким потом. Поэтому он шел от остановки к Любиному
особняку в ленивой истоме, намеренно не спеша, надеясь, что его
обдует прохладное дыхание озера. По нему, как всегда, ближе к
берегам скользили живые утки.
Александр МАТВЕИЧЕВ
200
Он стукнул трижды костяшкой пальца в дверь. По сияющему
лицу Любы, по распахнутым для прогулки извилинам ее души
глазам он понял: она ему искренне рада. И доказательством это-
му был ее быстрый, но горячий, подчеркнуто показательный для
гостей, поцелуй в губы.
– Ты все же приехал! Не ожидала, что так скоро! Вот знакомь-
ся с господами офицерами, сама познакомилась с ними только
сегодня в нашем кафе. Помнишь, напротив швейной мастерской?
Даже взбитые в высокую шапку седеющие волосы ее не ста-
рили. Лишь подчеркивали ее особую, эмигрантскую, не совет-
скую, красоту. А одета была она, как всегда, – в белую кофточку
с глубоким разрезом и клетчатую юбку чуть ниже колен. Он не
без удовольствия отметил, что на ее полных ногах были туфли,
подаренные им.
Он и без Любиной подсказки с первого взгляда понял – это
не эмигранты, а наши парни, уже поддавшие офицеры, одетые в
гражданку. От встречи с соотечественником они явно не пришли
в восторг. Озадаченные нештатной ситуацией не меньше, чем Ан-
тон, они неохотно поднялись с мест из-за знакомого столика с си-
ротливой бутылкой вина, стаканами и надкушенными яблоками
и поочередно протянули ему руки. Первый, невысокий, одетый в
серый костюм парень с красивым хмурым лицом назвался Бори-
сом. А второй, в коричневой кожаной куртке пилота, по-крестьян-
ски широколицый и добродушный, – Денисом. Судя по тому, что
Любино место находилось рядом с Борисом, он и был очередным
кратковременным претендентом на ее руку и сердце.
Пока мужчины переставляли столик к кушетке и выискивали
для него место, Люба на это время куда-то исчезла. А Антон до-
ставал из чемодана бутылку «охотничьей», апельсины и конфеты
и рассказывал вкратце о себе – пехотинец, служит близ Лядзеданя
первый год, с Любой вот знакомы с Пасхи. Приехал отдыхать в
Хэкоу.
– Мы там в прошлом году побывали, – сказал Борис. – Только
две недели дали отдохнуть – и снова в Аньдунь. Война в Корее
шла – мы с Денисом в одной паре летали: он мой ведомый… А
где Люба?
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
201
– Возможно, у соседей. Я с ними знаком, пойду, позову ее.
Они столкнулись в полутьме коридора, и Люба приказала:
– Не уходи, Антон, останешься у меня. Потом объясню.
От нее пахло нежными духами и пудрой. И было в ней что-то
незнакомое, опасное своей отчужденностью и предательством их
короткого любовного прошлого.
Когда они вошли в комнату – Люба впереди, он за ней – Борис
и Денис курили у открытого окна и о чем-то сердито, громким
полушепотом, спорили.
– А вы, как я понял, истребители? – спросил Антон.
– А что? – с непонятным вызовом посмотрел на него Борис.
Глаза у него были беспощадные, словно он шел на пехотинца в
лобовую атаку.
– Да так просто! Я недавно встретил Славу Смирнова, вместе
в Казанском суворовском учились, он тоже в Аньдуне служит.
– Комиссовали Славу, в Москву уехал недавно, – сказал Денис
низким приветливым голосом. – Хорошим летуном был, но что-то в
нем сломалось. Мы в разных эскадрильях летали, но виделись часто.
Разговор по понятным причинам не клеился: кому-то пред-
стояло уходить, и за стол не садились, несмотря на предложение
Любы. Она оставалась спокойной и веселой, словно не сознавая,
что является причиной напряженки.
Антон разлил половину бутылки «охотничьей» по трем стака-
нам. Любе налил вина. Все продолжали стоять.
– Мы вчера нашего командира полка схоронили, – сосредоточенно
глядя на стакан, начал Борис. – Три войны отлетал. Полковник, Герой
Союза – и на тебе! – в тренировочном полете погиб. Не рассчитал –
сел на полосу с перелетом и врезался в насыпь за ней. МИГ взорвал-
ся, и от полковника ничего не осталось, кроме жены и двух детей. За-
мечательный был человек и летчик – от Бога… Светлая ему память!
Выпил двумя глотками и тут же попросил:
– Разливай, Антон, остаток, давно русской водки не пил, тем
более «охотничьей». Так с кем ты остаешься, Люба?
– А я не говорила, что ты или Денис останетесь здесь, – спо-
койно парировала Люба. – Антону я уже сказала – он мой и ни-
куда не уйдет.
Александр МАТВЕИЧЕВ
202
– Обстановка ясна – от винта! – с угрозой человека, не
привыкшего проигрывать, выдавил из себя Борис. – Спасибо,
лейтенант, за «охотничью». – Проглотил водку, пожал Антону
руку, взял с подоконника серую фетровую шляпу – предмет обя-
зательного шика всех советских на Квантуне – и скомандовал
своему ведомому: – Поехали, Денис, надо успеть на автобус до
Аньдуня.
Люба пошла их провожать и вскоре вернулась, по-прежнему
молодой и прекрасной. Она с порога кинулась ему на колени, как
тогда в первую встречу, накануне Пасхи, и покрыла его лицо по-
целуями. Он не отвечал, воспринимая этот порыв за фальшь, же-
лание загладить свою вину.
– Ты знаешь, что мне этот Борис сказал? – откинувшись назад
и закрыв его уши горячими ладонями, быстро заговорила она. –
Если бы ты не была такая красивая, я бы тебе морду разбил… А
ты ведь хотел меня бросить, Антон! Скажи правду, хотел уйти?
– Не знаю. В конце концов, выбор был за тобой. Не я же этих
сталинских соколов сюда затянул.
– Не ревнуй, прости меня, ради Христа. Ведь ничего не было,
кроме легкого флирта. И что ты думаешь, я бы с ними двумя стала
спать?.. Пойми, я же женщина. Еще не совсем старая, внимание
мужчин мне нравится. Я после работы, как всегда, зашла поесть,
а они ко мне подсели, заговорили, предложили выпить… К тому
же я не верила, что ты вернешься. Ты же говорил, что едешь в
отпуск в Союз на встречу со своей первой любовью. А когда ты
говорил такое, ты не думал, что мне это больно слышать? Ведь я
за всю жизнь свою никого так не любила, как тебя. Поцелуй меня
и оставим этот разговор!
2. Компенсация за измену
Было ясно, что все эти оправдания она выдумывала экс-
промтом, но за отказ от поцелуя он бы вряд ли был прощен. А
она уже нетерпеливо подпрыгивала у него на коленях, требуя не-
медленного исполнения ее желания, и он, обхватив затылок греш-
ницы ладонью, прижался губами к накрашенному рту подруги
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
203
лет его суровых, сразу ощутил шершавость ее подвижного языка
между своими зубами и понял, чем вскоре это закончится.
«Салман, Борис, он сам – все равно ее не устережешь! – думал
он, пока Люба готовила постель к любовной процедуре. – Жизнь
только начинается, а скольких уже обманул ты сам и сколькие
вскоре забывали о тебе?...». Стукнула по мозгам, развеселила по-
терявшую веру душу известная песенка о скоротечной фронто-
вой любви: «Будем жать на все педали – всё равно война…»
Отсутствие Наташки, Любиной дочки, – она счастливо отды-
хала у бабушки и дедушки в Харбине – благоприятствовало их
свободной любви. Все воскресенье они провели в постели, даже
в туалет за дверь не выходили – довольствовались звонким цин-
ковым ведром с крышкой.
Наташа прислала матери пачку коротких, написанных окру-
глым женским почерком, писем, скупых на детали. И в каждом
письме – привет ему, «дорогому папочке».
– А сынка, видно, в этом году не увижу, – утерла уголком про-
стыни набежавшую слезу Люба. – Даже на дне рождения не по-
бываю, ему двадцать первого июля исполнится девять. К тому
времени и Варя, падчерица, должна родить. Муж упорно тянет ее
в Союз, на целину. Он шофер, на тракторе тоже работает. Думает,
дурачок, что там разбогатеет… А я уже списалась со своими род-
ными в Австралии и Америке, зовут к себе. Уеду, скорее всего, по-
ближе, в Австралию, с родителями и детьми. Не слышал, комму-
нисты православную веру в Китае запретить хотят. Большинство
наших храмов и так уже закрылись, а всех священнослужителей
ваши арестовали. Увезли в Союз вместе с семьями, и о них ни
слуху, ни духу. Расстреляли, конечно… А я в Николаевском храме
венчалась, там моих детей крестили – и что, его тоже взорвут, как
у вас церкви во всей стране?
Как у эмигрантов все просто: хочешь, поезжай в Союз или во-
обще на край света. Переживает за наши храмы. А увидела бы ку-
мирню на Верблюде?.. Об этом не стоит заикаться – еще грязнее
антисоветчину понесет… Церковь в Дигитлях, где крестились
все его предки и он сам, стала колхозным амбаром. А из окна
суворовского была видна стройная колокольня церкви без креста
Александр МАТВЕИЧЕВ
204
со скинутыми на земь колоколами. И были ли во всей Казани дей-
ствующие церкви и мечети – он не знал. Зато помнил заклинание:
религия – опиум для народа… Убеждать Любу цитатами из исто-
рии партии в справедливости социалистического строя – дело пу-
стое. Буржуазная пропаганда постаралась отравить ее сознание.
Не сможет она понять, что будущее человечества за коммуниз-
мом. Вон сколько стран – и Китай в том числе – после войны
строят социализм.
Хорошо, что он набрал с собой еды и выпивки: Люба приго-
товила обед, не выходя из комнаты, на электроплитке, они поели,
выпили и снова легли на жесткую кушетку – продолжить начатое
вчера после проводов аньдунских истребителей. А проснулись,
когда тень от сопки напротив дома вошла в комнату напоминани-
ем о близкой ночи. Разбудил их, по-видимому, скрип кровати за
стеной: Мария и ее красавец-азербайджанец избрали аналогич-
ный способ активного отдыха.
– А где твой дядюшка-баптист? – вдруг вспомнил Антон, глядя
на ее небольшие, не покрытые простыней груди со сморщенны-
ми сосками не первой свежести. Судьба дяди его мало занимала
– просто представилось, что бы он делал сейчас, застав их в по-
стели.
– Он же миссионер. Взял семью и уехал в Индию, там после
ухода англичан осталось много баптистов. У них цель, как у вас,
коммунистов: чтобы все люди жили в довольстве и радости.
– Так пусть бы он и вступил в нашу компартию, чем шарахать-
ся по разным странам.
– Нашел дурака! Ваши коммунисты только болтают, а бапти-
стов по всему миру миллионы, и они многое делают для доволь-
ства и радости. Ты не знаешь, какая в их домах чистота! Не пьют,
не курят, работают в поте лица, помогают друг другу…
– А насчет этого дела тоже в поте лица? – Антон нажал кончи-
ком пальца на ее сосок.
– Ну и пошляк же ты! Я уже говорила, какое у дяди богатое
потомство баптистов.
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
205
3. Ли Сими – cтрела в обнаженное сердце
Однако нечаянная радость пришла на следующее утро.
После завтрака ему вздумалось заглянуть в свою палату №6 –
взять удостоверение личности, нужное для записи в библиотеку.
Вход загородила половая щетка с намотанной на конце влажной
тряпкой, шутливо подсунутая ему под ноги немолодой китаян-
кой в белом халате, улыбающейся кривыми зубами. Антон сделал
движение к ней с вытянутыми для поцелуя губами – уборщица с
коротким визгом отскочила в угол вместе со шваброй. На вскрик
из-за отодвинутой от стены тумбочки у открытого окна показа-
лось персиковое личико другой китаянки, как ему показалось,
пионерского возраста. Распахнутыми блестящими глазами, полу-
открыв алый ротик, она уставилась на него, словно собираясь о
чем-то спросить.
– Я тебя люблю, – брякнул он первое, что пришло ему в голову,
и девчонка, словно от удара, снова спряталась за тумбочкой.
Это стало походить на игру в кошки-мышки. Линолеумный
пол был еще влажным, и Антон, чтобы не оставлять больших
следов, добежал до тумбочки на цыпочках. Девочка, повязанная
в белую накрахмаленную косынку, сидела на корточках. Увидев
Антона, она вскрикнула и по-детски уткнула лицо в ладони.
– А я тебя люблю! – громко повторил он. – Ты понимаешь –
люблю!
Оглянулся и увидел, что старая уборщица, подхватив ведро,
скрылась в коридоре, прикрыв за собой застекленную дверь.
– Плёхо твоя говоли, плёхо, – пролепетала китаянка, наморщив
лобик и подняв на него улыбающееся лицо.
Потом резко вскочила на ноги и уже смело уперлась ему в лицо
черными глазами в мохнатых ресницах – совсем не маленькими
или узкими. «Ах, эти черные глаза в китайском стиле…», – про-
мелькнула в голове пародийная строка из знаменитого белогвар-
дейского романса, переделанного кем-то на квантунский лад.
– О! Да ты еще и по-русски лепечешь. А что плохого в том, что
я тебя люблю? Можно, я тебя в щечку поцелую? – он сложил губы
Александр МАТВЕИЧЕВ
206
в трубочку и наклонился к ней. Она взвизгнула и опять нырнула
за тумбочку, окунув тряпку в эмалированное ведро с водой.
Вот так же ему нравилось дразнить своих маленьких племян-
ниц, Светку и Гельку, когда он приезжал в отпуск из суворовского
и пехотного в семью своей старшей сестры.
– Ты что, лейтенант, нашу Люсю обижаешь? – услышал он за
спиной резкий басок.
Повернул голову – и встретился взглядом с прищуренными
стальными глазками капитана-танкиста Павлюхина, одетого в бе-
лую короткорукавку и серые брюки. Среди шести обитателей па-
латы Павлюхин оказался старшим по возрасту и званию. Вчера он
был заметно поддатым и разговорчивым. После отбоя, когда в па-
лате дежурная медсестра потушила свет, он ударился в воспоми-
нания, как командиром танкового взвода в Августине сорок пятого
преодолевал Хинган. Заглохшую «тэтридцатьчетверку», чтобы не
задерживать движение всей колонны по узкой горной дороге, без-
жалостно сталкивали другим танком в пропасть. А осиротевший
экипаж продолжал путь на раскаленной броне соседнего танка.
На каком-то перевале колонна остановилась для дозаправки
машин горючим. Командир полка с начальником штаба и комба-
тами развернули карту на капоте своего «виллиса» для уточне-
ния обстановки, когда из-за скалы выскочил самурай и кинулся
с клинком на эту группу. Не растерялся адъютант комполка –
выхватил пистолет и уложил камикадзе одним выстрелом.
– Не обижаю, а признаюсь в любви с первого взгляда, товарищ
капитан.
– Любовью не шутят… Ты что, не видишь, она же девочка,
наверное, и семнадцати нет.
Китаянка поразила обоих офицеров: как глухонемая, выстави-
ла перед ними ладони с растопыренными крохотными пальчика-
ми, а потом загнула мизинец и безымянный – к десяти добавила
еще восемь.
– Так она что, и по-русски понимает? – у Антона волосы ощу-
тимо зашевелились на голове.
– Не мудрено, если с такими ухарями, как ты, пообщаешься. Ты
нашу Люсю не обижай. Или как тебя зовут на китайском, Люся?
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
207
– Ли Си-ми, – по слогам пискнула китаянка, приоткрыв влаж-
ные белые зубки и нагибаясь к ведру. – Ли Сими.
Казанов все время разговора не спускал с нее глаз и видел, с
каким напряжением она вслушивалась в русскую речь. И в то же
время с лукавым любопытством или неосознанным кокетством
посматривала на него. Пребывание в санатории окрасилось для
него радужными ожиданиями ежедневных встреч с китаянкой –
во взаимном притяжении он уже не сомневался.
– Хороша Маша, лейтенант, да не наша. Видит око, да зуб ней-
мет, – урезонивал пыл Казанова народными мудростями Павлю-
хин, указывая головой на открытую дверь. – Идем, ей работать
надо, а мы ее тумбочкой к стене прижали. Пойдем, лейтенант!
– И уже в коридоре продолжил свой монолог: – Полюбовались
на иностранную красотку, теперь посмотрим на наших толстух.
Я старый холостяк, пользуюсь теми, кто подвернется и сдается
без сопротивления. Бутылка водки, хвост селедки, раз-аз – и на
матрас! Без долгих подходов и умных разговоров… Давай лучше
до обеда в «Киев» слетаем – там ханжболка фартовая, не то, что
на пляже. Опохмелиться не грех после вчерашнего.
– Не могу, хочу в библиотеку записаться, а к девяти – на прием
к врачу. А что это за «Киев»?
– Да кто-то давно из наших хохлов так рыбацкий поселок на-
звал километрах в двух отсюда. Это за скалистым мысом справа,
если на море из санатория смотреть. Я Люську пару раз там видел
– живет, наверное, в этой деревушке. Мужики любят в «Киеве»,
на отшибе, время проводить: ведь всякая кривая вокруг началь-
ства короче прямой. Иной день и на обед не ходим – поесть и вы-
пить есть где, пляж дикий, чистый… В здешней ханжболке врачи
могут и застукать. А в «Киеве» им, думаю, лень облавы организо-
вывать. В части мы солдат с бутылками отлавливаем, а здесь нас,
как зайцев, травят…
Среди ночи Антон проснулся от странного переливчатого тре-
ска за полуоткрытым окном. И только через несколько минут до
него дошло, что трещали цикады, – он их впервые услышал два
года назад, в Майкопе. Туда он съездил в отпуск из пехотки с Пер-
сиком, Олегом Паско, и закрутил головокружительный роман с
Александр МАТВЕИЧЕВ
208
казачкой Клавой, десятиклассницей, с такой спелой грудью и гу-
бами, что одно воспоминание о прикосновениях к ним вызвали
сладкое томление и желание, на целый час разогнавшие сон.
* * *
Самой большой удачей второго санаторного дня Казанов по-
считал то, что врач – тот же вчерашний зануда-подполковник,
он же начальник отделения – при медосмотре поставил ему ди-
агноз «утомление» и фактически даровал желанную свободу: на
приемы являться только раз в неделю, по пятницам, или в случае
недомогания. На полную свободу посягал разве что армейский
распорядок дня: подъем-отбой, утренняя физзарядка, время при-
ема пищи, «мертвый» час. Отлучки в другие населенные пункты
– только с разрешения начальника отделения. Однако проследить
исполнение этого ограничения было почти невозможно, посколь-
ку отлучки отдыхающего в санаторий в течение дня контролиро-
вались, если он пропускал предписанные ему процедуры.
Из библиотеки Антон пошел в палату, чтобы оставить поло-
жить в свою тумбочку книгу – поэтический сборник избранных
стихов русских классиков девятнадцатого века. Едва спустился по
лестнице и сделал несколько шагов, как из-за примыкавшего ко-
ридора появилась Ли Сими с такой же маленькой подружкой, тоже
в халате и косынке. Они о чем-то оживленно, наперебой, болтали
тоненькими певучими голосами – словно ручеек струился в гул-
кой пустоте коридора. Встреча с русским их смутила или напуга-
ла, они враз замолчали и прошмыгнули мимо, а через несколько
шагов прыснули в ладони и побежали, словно опасаясь погони.
Он побродил по аллеям сада под диковинными молодыми са-
курами, поиграл две партии в городки. У волейбольной площадки
наткнулся на переводчика с китайского Олега – он сидел на ска-
мейке в тени сакуры и болел за кого-то из своих знакомых. Игра
шла «на вылет»: место проигравшей команды занимала ожидаю-
щая своей очереди другая шестерка для схватки с победителями.
– Как тебе, полегчало? – спросил Антон, подсаживаясь с краю
скамьи.
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
209
– Какое!.. Мы с тобой днем зря выпили и поспали. Я потом
полночи не мог заснуть – в почках, похоже, уже целое семейство
ежей. Утром у начальника отделения попросил таблетку с опием
– немного отпустило. А ты поиграть хочешь?
– Да не плохо бы поразмяться! Только, вижу, здесь не протол-
кнуться.
– Я тебя пристрою. Нам с Генкой – вон тем, в синих брюках,
– на процедуры идти, будешь вместо него в команде. Она пока
непобедимая.
– Слушай, Олег, смеяться надо мной не станешь? – спросил
Антон после некоторого колебания, будет ли он должным обра-
зом понятым переводчиком.
– Смеяться, право, не смешно над тем, что кажется смешно.
Можем и вместе позубоскалить.
– Согласен. Но смешного мало: мне китаянка одна понрави-
лась, а как с ней объясниться – ума не приложу. Не сможешь по-
мочь?
– За чем дело встало?.. Только я бы не советовал. Как бы не
пришлось потом со смершовцами и политиками объясняться. Ма-
хом навесят бытовое разложение. Ты же не собираешься на ней
жениться. А трахнуть, конечно, хочешь.
– Это уж как получится!.. Мне кажется, она на меня клюнула.
Объяснила, что ей восемнадцать.
– И в какой форме ты видишь эту дипломатическую миссию?
Она где живет – в Дальнем, в Артуре, Ляцзедане?
– Гораздо ближе – здесь, в санатории.
– Ну, знаешь, а ты рожден был хватом!.. Кто она, медсестра,
санитарка?
– Последнее… Берешься?
Олег повел своим носом-кнопкой и пожал округлыми плечами
с врезавшимися в них голубыми лентами подтяжек, заменивших
из-за операции брючный ремень:
– И что, сказать ей, что любишь?
– Это она и на русском языке поняла… Может, тебе придется
ей объяснить, когда и где встретиться со мной.
– Да ты прямо Печорин!.. А я кто? Максим Максимыч?
Александр МАТВЕИЧЕВ
210
– Для этого тебе надо до майора дослужиться. Поможешь?
– Конечно, Антон!.. Только не заходи слишком далеко.
– Ладно, только до половины. Ты же предупредил меня об от-
ветственности.
Олега затрясло от смеха, и он схватился ладонями за спину –
там, где разрезали почку.
Мимо проходила пара – бледный, слегка согнутый вперед
мужчина в светлых брюках и темном пиджаке под руку с молодой
худенькой женщиной. Лица обоих выражали невысказанное стра-
дание. Мужчина остановился, молча пожал руку Олегу, и пара
медленно повернула в боковую аллею. Из-под каблуков кавалера
вилась красноватая пыль – он с трудом волочил ноги.
– Кто это? – поинтересовался Антон.
– Да старшина-сверхсрочник один, вместе с ним в госпитале
лежали. Ему солдат пулю из пистолета в живот засадил, а сам
застрелился. Сюда же многие после госпиталя на долечивание
попадают. Им не как тебе – не до баб.
– Это Медведев, из танкового полка в Дафаньшене?
– А ты откуда его знаешь?
– У меня друг там служит, мне эту дикую историю рассказал.
– Да уж история так история, прямо не верится!.. Еле выжил
мужик. Ну что, пойдем? Игра закончилась – я тебя в команду дам
рекомендацию…
– Забыл спросить: где ты, Олег, китайский выучил?
– Случайно… У нас на станции Ружино – это где-то на поло-
вине пути между Владивостоком и Хабаровском – соседями были
китайские семьи двух красных партизан. Детей они настрогали
на два партизанских отряда. И я почти с пеленок с ними рос –
играли, в школе учились. У меня даже с одной из их девчонок
первая невинная любовь была. Так что я тебя понимаю… А потом
иняз закончил, основным китайский был, а вторым – английский.
4. Охота продолжается
На обед Казанов опоздал, но заботливый Олег перед мертвым
часом попросил его заглянуть в свою прикроватную тумбочку.
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
211
На верхней полке лежал завернутый в бумагу «сухой паек» –
бифштекс, между двумя кусками пшеничного хлеба и соленый
огурец. Он присел на свою кровать и приступил к трапезе, по-
глядывая на дверь, чтобы не быть захваченным врасплох злой
сестрой за этим запретным занятием. В правилах запрещалось
приносить в палату что-либо съестное во избежание разведения
живности – тараканов, муравьев, мышей, крыс.
– А я, Антон, Ли Сими в твоей любви признался, – обрадовал
его чуткий переводчик.
От неожиданности Антон закашлялся и едва не подавился:
– Ты умнее ничего не придумал? Ты что, с хрена сорвался? Я
же предупредил: когда попрошу, скажешь ей от моего имени, где
и когда встретиться. Лучше бы в своей признался – вам гораздо
легче договориться.
– Да не лезь ты в бутылку! Нужен я ей, как собаке пятая нога.
Ты бы видел, как у нее глазки засияли! Слушала с разинутым ро-
тиком, как зачарованная, а потом упорхнула, как канарейка.
– И, быть может, навсегда! – пропел Антон, считая задуман-
ную операцию сорванной. – Поспешность нужна, Олежек, при
ловле блох. Я же к ней по-пластунски подбирался. Как Печорин
к княжне Мэри.
– Всякая классика стареет, Антоша! Двадцатый век – эра мо-
торов и аэропланов. Я провел разведку боем, и убедился – никуда
она не скроется! Нужен дерзкий натиск, блицкриг. А то, пока под-
ползаешь, телишься, санаторный срок закончится всухую. В пол-
ку не о чем будет доложить. Мне сегодня почку снова прихватило,
полдня отлеживался. Видел, как она раза три прибегала в палату,
чтобы на тебя взглянуть, лопух!
В елейные слова переводчика хотелось поверить. Весь мерт-
вый час он пролежал с открытыми глазами, глядя задумчиво в
небо высокое за приоткрытым окном. А птички в махровых цве-
тах сакуры подпевали его сладким мечтам о ночных встречах с
маленькой китаянкой. Но разум сжигал мечты в горький пепел
словами поэта: нет, я не создан для блаженства! Как точно задал-
ся вопросом Димка Орловский: отчего мы, мой друг прекрасный,
на полжизни уже устали?..
Александр МАТВЕИЧЕВ
212
* * *
Среди ночи вся палата проснулась от звона стекол – ветер с
моря захлопнул приоткрытое окно, сверкали молнии, громыха-
ло небо, обрушивая на сад, на здание, на все живое и мертвое
сплошной поток воды.
– Ну, прорвало хляби небесные, – поднял тревогу староста
Павлюхин. – Кто там смелый, закрыть окно!
– Гремела буря, дождь шумел, во мраке молнии блистали и
беспрерывно гром гремел и ветры в небе бушевали, – неожидан-
но во все горло запел в ответ Тагиров, однополчанин Павлюхина.
– Заткнись, татарская морда! – рявкнул Павлюхин. – Иначе
воткну кляп в хлебало.
Тагиров, младший по возрасту и званию, послушно замолчал.
Из «Киева» к отбою они вернулись вместе, бухими более
обычного. Тагиров сориентировался от двери затуманенным взо-
ром, наметил маршрут, безошибочно доковылял до своей койки
и рухнул на нее лицом в подушку. Павлюхину, более стойкому
потребителю, пришлась стягивать с него туфли и брюки. А потом,
с помощью Антона, поднять вялое, как пакля, тело и уложить оде-
тым, укрыв простыней.
На властный призыв Павлюхина Антон откликнулся первым:
прошлепал босыми ногами по прохладному линолеуму к вспых-
нувшему синим всполохом окну и прикрыл его. Широкий подо-
конник, тюлевая штора, пол были уже мокрыми.
Шум ливня зазвучал более приглушенно, и буря словно отсту-
пила от здания.
Антон вернулся к постели, вытер ступни краем простыни, су-
нул их в тапки и в одних трусах вышел, прикрыв за собой дверь,
в слабо освещенный коридор.
А когда вернулся в него из туалета, испугался, что допился до
белой горячки: только что он думал о маленькой китаянке, и вот
она, опустив голову, идет, как слепая, прямо на него среди ночи! В
белом халате, без косынки, с черной косой, шевелящейся на гру-
ди, будто змея. Неужели она его не видит? Но по тому, как кита-
янка взвизгнула, почти столкнувшись с ним, он понял, что это не
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
213
наваждение, а живая Ли Сими. Он даже запах ее ощутил – то ли
лекарствами, то ли чем-то незнакомым, нездешним. А она стояла
перед ним, почти голым, вытянув вперед руки, словно ожидая на-
падения, и он потом представлял, как глупо и нелепо он выглядел.
– Ли Сими? Шанго, – только и смог он пролепетать слово, по-
даренное ему Олегом: «красивая».
Наверное, эти слова освободили девочку от оцепенения, и она,
развернувшись, побежала туда, откуда только что шла, – к комна-
те, как он догадался, дежурной медсестры. Казалось, не бежала
– беззвучно летела над зеленой ковровой дорожкой.
«И что меня тянет к ней? – думал он, лежа в постели и глядя
на темные окна, иногда превращавшиеся в светящиеся экраны от
вспышек далеких молний над морем. – Надо оставить ее в покое –
не тревожить и себя не настраивать на сближение с ней…» А душа
хотела другого: это, может быть, единственная возможность узнать
женщину из другого мира. Что эмигрантки? – Те же русские, пусть
во многом и отличные от советских подруг. И он уже мало что но-
вого найдет в Любе… А в полку, в батальоне, на заставе или в Ля-
цзедане найти китаянку нереально. Для них русские – пугала ого-
родные, которым разве что можно впарить какую-нибудь ерунду.
5. Вылазка в Дальний
После обеда он, укрытый, как иезуитский монах, плащом и
капюшоном, покинул санаторий и через полтора часа объявился
в швейной мастерской. В кабинете хозяйки, Галины Васильевны
Демент, сидела молодая заказчица, судя по одежде и манерам –
жена советского офицера. «Уж не жена ли Галиного любовника
явилась сюда на разборку?», – усомнился Казанов. Может быть,
поэтому мадам Демент, изменившая свой имидж мудреной при-
ческой с вплетенными в волосы жемчугами, и встретила его с
подчеркнутой сухостью. Но конспирацию соблюла:
– Простите, Антон Никитич, ваш мастер, Любовь Андреевна,
заболела, находится дома. Так что костюм для вас будет готов не
раньше среды следующей недели. Ждем вас числа двадцать ше-
стого мая. Всего доброго!
Александр МАТВЕИЧЕВ
214
Антон представил себе, каким чучелом он выглядел в глазах
безногой красавицы в этом мокром клеенчатом презервативе с
капюшоном. Но зато спина у него пусть и потела под ним, но ру-
башка и брюки оставались сухими.
* * *
У Любы, в комнате с горевшей – из-за дождливого сумрака за
окном – лампочкой под потолком, тоже оказалась посетительни-
ца – ее беременная падчерица Варя, приехавшая из Харбина по
каким-то семейным делам. Чертами лица – носом с горбинкой,
капризным рисунком губ – она походила на постаревшую года на
три свою сестренку Наташку. Этакая розовая куколка с голубыми
открывающимися глазами. Раздутый живот, казалось, принадле-
жал не ей, а был позаимствован у другой беременной, чтобы ра-
зыграть мачеху. Удивила и простота ее одежды – какое-то красное
ситцевое платьице в белых цветочках, как на девушке-крестьянке.
А Люба, всегда незатейливо элегантная, сегодня застигнутая
Антоном одетой в короткий застиранный халатик, без макияжа, с
растрепанными седыми волосами, хотя и была старше падчерицы
всего на десять-двенадцать лет, вполне сходила за ее мамашу.
Однако появление Антона ее не смутило, она познакомила его
с падчерицей, предложила повесить истекавшую дождевой водой
накидку в коридоре и сесть с ними за стол. Придвинула ему чаш-
ку чаю, и женщины продолжили разговор, как будто он оставлял
их минуту назад и вернулся за стол.
Видеть свою любовницу в роли матери беременной женщины
казалось странным и неуютным. Вынырнула откуда-то насме-
шливая мысль, что и он бы мог приходиться Любе зятьком, на-
градившим ее внучатами.
Говорили они о каких-то общих знакомых, разъехавшихся по
разным странам или намеревавшимся уехать в Австралию, Фран-
цию, Канаду, в Аргентину, Штаты, – как правило, к своим родным
на постоянное жительство. У всех проблемы были схожими – на
отъезд не хватало денег, и эмигранты были распродавать все за
бесценок китайцам-барышникам.
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
215
А Антон размышлял о текущем моменте – будет ли удобным
достать из портфеля бутылку вина и водки: иногда Люба бурно
протестовала, когда он выставлял на стол спиртное. Правда, и
пить ему одному не дозволяла – требовала налить и ей, чтобы не
сдохнуть, как она объясняла, от запаха перегара из его рта. Ин-
тересно, отметил он про себя, что Варя ни разу не взглянула на
него. Даже, как показалось, намеренно развернула стул в сторо-
ну мачехи, чтобы сидеть к Антону вполоборота и ненароком не
встретиться с ним глазами. Было почему-то обидно: неужели ей
неинтересно узнать от него кое-что о Союзе, раз она осенью со-
бирается уехать в Казахстан на целину после родов с ребенком,
мужем и всеми его родными?..
Правда, Люба убеждала падчерицу не делать этого и убедить
мужа, чтобы он не порол горячку, подумал хотя бы о грудном ре-
бенке, жене и не тащил их в необжитые места, где они могут ока-
заться без жилья и врачебной помощи.
– Бесполезно, мама! Степан спит и видит милую родину, где
ни разу не был. Я говорю ему: Казахстан это не Россия, поедем в
другую губернию, – вяло оправдывалась Варя глуховатым голо-
сом усталой от подобных разговоров жертвы. – А он на грузовике
работает в строительной фирме, учится на каких-то ускоренных
курсах механизаторов – их специалисты из Союза проводят. Меч-
тает пахать на тракторе, собирать урожай на комбайне. Вплоть до
того, что не против, если я останусь в Харбине и приеду к нему
на следующий год, когда он там обживется. Но это известно к
чему приведет: через год я ему вообще окажусь ненужной. Да и
на какие шиши, мама, мне с ребенком жить здесь?
Антон про себя улыбнулся: он живет с женщиной, которую бе-
ременная падчерица – всего на два года старше его – привычно
называет мамой. Хотя странного в этом ничего нет: Варе, при-
кинул он, было всего-то года три; ясно, что родную мать она не
помнила.
– А ты бы привела ему примеры, как других харбинцев зама-
нивали в Союз обещаниями молочных рек с кисельными берега-
ми. Даже в города ехать эмигрантам не разрешают – там, мол, и
местные живут в бараках. Сразу понятно, что будут относиться к
Александр МАТВЕИЧЕВ
216
вам, как к зачумленным. Там же большевики крепостное право
для крестьян вернули, им даже паспортов не дают.
– Все он прекрасно знает, но советских газет начитался – и его
не переубедишь. Тем более что в Харбине безработица, цены ра-
стут, китайцы русских отовсюду вытесняют. К нам относятся, как
к собакам. Даже те, кто еще недавно приходили в гости, как род-
ные. Дом родителей Степана, наверное, придется бросить – его
никто не покупает. А в совхозе обещают в новый дом поселить,
корову дать, поросенка. Говорят, с собой все, что угодно, вывезти
из Китая можно, вплоть до помойного ведра.
– А ты знаешь, с какого бока к корове подойти? Ты ее можешь
и с быком перепутать. Или как свинью вырастить?
– Но вам же известно, мама, что я не белоручка. Вы меня кро-
ить и шить научили – это в деревне пригодится. Не боги горшки
обжигают: и с домашним хозяйством справлюсь… Стёпу одного
я не отпущу. Он очень добрый, меня любит. И я его. Свекровь
тоже ко мне относится, как к дочери. Пока что, слава Богу, у нас
все хорошо.
– Поступай, как знаешь, Варя. Но я с Наташей и Борькой в
Союз не поеду, хоть убей! Откуда первый вызов придет – из Ав-
стралии или из Америки, – туда и уедем. А это значит, мы никогда
не увидимся: ни вас ко мне, ни меня к вам большевики не пустят.
Антон наконец решился: расстегнул портфель и выставил на
стол вино и снедь, купленную по пути с автовокзала.
Свое мнение о жизни в советской деревне предпочел не вы-
сказывать – он бы не посоветовал туда ехать даже врагу. Сам он
родился и до восьми лет маялся в колхозе. Наголодался в деревне
вдоволь, мерз, познал вшей, чесотку, видел страдания матери, и
отъезд из нее в ноябре сорокового года в районный городок бла-
годаря хлопотам партийной старшей сестры, выправившей боль-
ной пороком сердца матери паспорт и взявшей ее и братишку на
иждивение, считал спасением от почти неминуемого конца.
А кадетом он на зимние, весенние и летние каникулы из Ка-
зани ездил в сельские райцентры – в Новое Чурилино, а потом
в Нурлаты Северные. В этих селах его зять, Ахмет Касимович
Аюпов, возглавлял райкомы, а сестра работала то директором, то
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
217
завучем в средних школах. Поэтому Антон насмотрелся на счаст-
ливое детство и юность деревенских приятелей, с семи лет иша-
чивших на колхозных полях, лугах и в своих огородах под солн-
цем сталинской конституции. С ними он ездил в ночное пасти
колхозных лошадей, а по воскресеньям ходил в лес за малиной,
купался в пруду у деревянной церкви, лишенной купола с кре-
стом и превращенной в клуб и районную библиотеку.
Начитавшись классической литературы, он иногда казался
себе барчуком, приехавшим в имение из кадетского корпуса на
каникулы. Хотя старшая сестра без дела его не оставляла, застав-
ляя пилить и колоть дрова на весь отопительный период, поли-
вать гряды в огороде, косить траву для коровы, теленка и свиньи.
В послевоенные годы даже первый секретарь райкома и дирек-
торша школы не могли прокормить семью из шести человек без
огорода и домашнего скота.
От вина Варя отказалась, а остальное – отварное мясо, булоч-
ки, конфеты и печенье с чаем откушала с удовольствием. И с ин-
тересом слушала его, сказав, что впервые общается с советским
русским.
А Антон, не жалея красок, обрисовывал свой отдых в Хэкоу:
скука неимоверная! Из-за непогоды ни погулять, ни в море иску-
паться. Остается читать и вечерами смотреть сто раз увиденные в
Союзе фильмы, вроде «Чапаева», «Волга-Волга» или «Свинарка
и пастух».
– Нам бы так поскучать, а, Варя? – неприязненно прервала его
Люба. – А с китаянкой как роман развивается?
Он мог услышать от нее что угодно, только не этой глупости.
Оправдываться тоже было бы глупо, да еще и в присутствии ее
падчерицы. Он не стал прятать глаз – он и грозному начальству и
преподавателям всегда с неосознанной наглостью, с усмешкой на
полных губах, отвечал на вызов вызовом.
– Ты себе и представить не можешь, Люба! Она мне прохода
не дает. С завтрака прихожу – она уже у моей кровати с помой-
ным ведром и тряпкой, как в песне поется, ждет-печалится. Вот
такой я неотразимый!
– То-то ты сюда дорогу забыл!
Александр МАТВЕИЧЕВ
218
Варя засмеялась и со звоном поставила чашку на блюдце. А
Люба встала, сняла со спинки стула свою одежду и вышла в кори-
дор. Такой он ее еще не видел.
– Отойдет, – успокоила чуткая падчерица, обдав его всплеском
голубых усталых глаз. – Наташка вас точно описала. Сказала, что
у нее новый папочка объявился. А мама назвала вас поздней лю-
бовью. Хотя какая поздняя – у нее бальзаковский возраст, расцвет.
Я сейчас пойду к родственникам мужа – у них остановилась, – а
вы здесь разберитесь. Мы с мамой на вокзале встретимся: вече-
ром в Харбин уедем – Борька снова ангиной заболел, а бабушка
с Наташей сладить не может – ночевать два раза не приходила…
Так вы как посоветуете, ехать нам в Союз или нет?
– Едут новоселы по земле целинной, – напел с нарочитой за-
думчивостью Антон. – В Союз ехать можно. А вот деревней я на-
лопался в детстве и никогда туда не вернусь. Хотя и здесь служу
в китайской деревне. Но это же временно. Может, и вы в совхозе
не застрянете навечно. Паспорта у вас на руках, год-другой – опе-
ритесь и махнете куда-нибудь. Ничто не вечно под луной… Вы,
чувствуется, много читали. Мне Бальзак тоже нравится, но я на
возраст женщин в его романах не внимания не обращал.
– У нас в лицее преподаватели были в основном петербуржцы,
москвичи. А литературу преподавал друг харбинского поэта Нес-
мелова, тоже поэт. Он в Петербурге был знаком с Блоком, Брюсо-
вым, Белым, Бальмонтом… Это, Антон, были не уроки, а, как он
говорил сам, встречи в литературном салоне – каждый лицеист
мог выступить вроде от лица автора с его стихотворением или рас-
сказать о прочитанном. По теме урока, конечно. А у вас как было?
Казанов не успел ответить – вернулась Люба. Уже совсем дру-
гой, преображенной – с улыбкой на подкрашенных губах, приче-
санной. Пусть и в неизменной клетчатой юбке, но в новой, навер-
няка сшитой ею же, сиреневой шифоновой кофточке. «Шикарный
бабец!» – так бы квалифицировал ее сексуальную ценность Фе-
ликс Голубицкий.
– Ладно, мама, я пойду, собраться еще надо, – не очень резво
отделила с колен свой живот Варя. – И когда только этот дождь
уймется?
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
219
Она оказалась неожиданно высокой – на полголовы выше ма-
чехи. Антон подумал, что, похоже, покойный Любин муж или его
первая жена были людьми красивыми и породистыми. Жаль, что
портила ее пепельные волосы завивка в мелкий барашек, кудряш-
ки делали ее лицо еще более кукольным.
– Вот, Варя, надень мою вязаную кофту, – пошарив во встроен-
ном шкафу, предложила Люба. – Береги себя и ребенка. Накидку
и зонт в коридоре не забудь.
– Прощайте, Антон, – с игривой загадкой в прозрачной голу-
бизне глаз улыбнулась Варя от порога. – Больше не увидимся.
– До встречи в Союзе, Варя. Привет Наташе от папочки.
Люба зыркнула на него негодующе своими чайными глазами
– хоть стой, хоть падай – и вышла следом за Варей. Он слышал
их голоса и удаляющиеся шаги в коридоре – значит, Люба пошла
проводить падчерицу до крыльца.
Налив в стакан густого, как патока, красного китайского
вина, Антон подошел к окну и удивился: тяжелое темное об-
лако нависало над домом, наполовину закрыв сопку напротив,
и шумный поток с ее каменистого тела обрушивался на зато-
пленную улицу, угрожая смыть все и вся на своем пути. Водо-
сточная труба где-то слева от окна утробно гудела жестяным
дребезгом.
И какого черта он сюда приперся?
Ответ на этот вопрос нашелся сразу, как только в комнату вле-
тела Люба и повисла на нем – крепкая, влажная, желанная.
– Зачем ты дразнишь меня своей китаянкой? Я теперь все вре-
мя думаю, что ты из-за нее не приезжаешь. Давай раздеваться – у
нас с тобой всего полтора часа, не больше.
В постели она поначалу обдала его прохладным телом, а сто-
пы вообще были ледяными, и он согревал их между икрами своих
ног. Но вскоре она запылала, как в горячке, и к концу свидания
они купались в собственном поту и протирали друг друга про-
стыней.
– Видишь, как я по тебе соскучилась? Ты и представить себе
не можешь. Хотела поехать в Хэкоу и разыскать тебя там. Или
подсмотреть, чем ты занимаешься со своей китаянкой.
Александр МАТВЕИЧЕВ
220
– Далась тебе она! Что, ты шуток не понимаешь? Нас за связь
с ними разом кастрируют, как баранов… Ты зубы мне не загова-
ривай – скажи лучше, когда сюда вернешься?
– Галина дала мне неделю отпуска.
– А тогда как мой костюм?
– Она сказала, что на той неделе ты его закончишь. Она в каби-
нете с какой-то нашей бабой очень серьезно толковала и сказала,
что ты заболела, и мой костюм будет готов только на той неделе.
А ты уезжаешь.
– Ладно, будет готов, но деньги вперед – хотя бы тысяч триста.
И это уже не шутка – мне ехать не на что.
– Опасно с тобой шутить – себе дороже! Только с собой у меня
нет, надо в Хэкоу сгонять на ишаке.
– Что, правда, что ли? Ты же не успеешь!
– На крыльях любви вместе слетаем. Но двести тысяч хоть
сейчас. Хватит?
– Жадина! Но и на том спасибо! Проводи меня до вокзала, а
там разбежимся. Если задержусь – позвоню Гале домой или в ма-
стерскую. Поэтому через неделю сначала зайди в мастерскую, а
потом уж ко мне. Как бы Наташку не пришлось забрать от мамы:
замучила она ее.
6. Горячие руки Ли Сими
С вокзала ему повезло сразу уехать в Хэкоу, и он успел даже
поужинать. Из столовой сбегал в свою палату переодеться во все
сухое и поспешил в кинозал.
Входная дверь находилась слева от экрана, на нем уже мель-
кали серые фигуры. По загробному голосу диктора он понял, что
демонстрируется непременный киножурнал, предшествовавший
любому фильму в качестве десятиминутной политинформации о
победном движении соцлагеря к коммунизму, а каплагеря – к сво-
ей могиле.
Сейчас дорогой Никита Сергеевич Хрущев в шляпе, энергич-
но жестикулируя, катился шариком по кукурузному полю и учил
неразумных хлеборобов, как сеять пропашные культуры квадрат-
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
221
но-гнездовым методом, чтобы обрабатывать угодья вдоль и попе-
рек. И получать початки молочно-восковой спелости, добиваться
небывалых урожаев, надоев, привесов, а через пять лет обогнать
и перегнать Америку по производству молока и мяса на душу на-
селения страны.
Казанов медленно, оглядываясь на экран, поднимался по сту-
пеням между рядами построенного амфитеатром зала, тщетно
высматривая свободное место, пока не заметил, что с заднего
ряда, от стены под окошечком дымного проекционного луча из
кинобудки, ему кто-то нетерпеливо машет рукой.
Не может быть! – это же Ли Сими то ли случайно, то ли наме-
ренно сохранила для него свободное кресло. Глаза уже привык-
ли к полумраку, он даже разглядел выражение ее лунообразного
личика – радостное, ликующее. Она и ее подружка-дурнушка,
сидевшая справа от нее, были в белых халатах – значит, они оста-
ются на ночную смену.
Подобной смелости Антон от Ли Сими не ожидал. Окажись
он на месте китаянки, вряд ли бы ему хватило решимости так
открыто, на публике, позвать ее сесть рядом с собой. Безумству
храбрых поем мы песню!..
Еще больше пронзило его беззащитное сердце, когда он кос-
нулся своей пятой точкой откидного сидения, а Ли Сими схвати-
ла его правую кисть горячими ладонями, сжала ее, а потом, как
мышка, стала скрести пальчиком по его ладони.
Еще кадетом Антон знал сакральное значение этого сигнала,
заменявшего словесный вопрос: ты хочешь меня? Но кто ей от-
крыл тайну шаловливого пальчика? Или это некий универсаль-
ный международный язык жестовой речи для выражения самого
сокровенного?.. А может, Ли Сими брала уроки любви до него у
некого циничного учителя из отдыхающих? А значит, у него по-
явились реальные шансы стать продолжателем начатого кем-то.
Или тот же чудак-охальник подсказал ей, что так русские девуш-
ки объясняются парням в любви.
Однако на гадания времени не было, и на второе ее нетерпе-
ливое царапание по его ладони и сердцу он ответил деликатным
шевелением указательного пальца, испытывая чувство непри-
Александр МАТВЕИЧЕВ
222
стойности, оскорбляющей начало их интимных отношений. На
родине он за такую выходку получил бы справедливый плевок в
бесстыжую харю или звонкую пощечину по ней же. А Ли Сими
сыграла для него пальчиком нечто похожее на восторженную
сонату признания, как Паганини на скрипке с одной уцелевшей
струной. При этом она напряженно смотрела на экран, словно по-
глощенная происходившим на нем действом, – любовью свинар-
ки и пастуха. А Антону хотелось увести ее отсюда немедленно за
горячую руку – куда, он и сам не знал, – где бы он смог выполнить
любое желание китаянки, а заодно и свое. Его бил легкий озноб
– не верилось, что такое начало предвещало выполнение его дон-
жуанского замысла с почти сказочной легкостью!..
А Ли Сими не унималась. С настойчивостью капризного ре-
бенка она царапала его ладонь, требуя такого же интенсивного
ответа. Антон подумал, что, если китаянка не уймется, до конца
сеанса они продырявят друг другу ладошки насквозь. Благо он,
собираясь к Любе, постриг ногти и старался отвечать на страст-
ные призывы девушки касаниями подушечками пальцев, удивля-
ясь ее пылающим, как угли, рукам.
И куда же им идти после сеанса?.. В саду дождь, к ней в дежур-
ную комнату – и думать не смей! – Там в любую минуту способ-
ны наведаться дежурные медсестра или врач. Может, привлечь ли
для переговоров Олега? Согласие переводчика –послужить делу
запретной любви – Антоном было давно получено… И сидеть
здесь, в духоте и неопределенности разгадывания таинственного
шифра взаимного чесания ладоней, становится невыносимо.
Ли Сими словно уловила настроение сулена – поднялась, слег-
ка дернула его за руку, он не успел привстать, как она прошмы-
гнула в просвет между его коленями и спинки впереди стоящего
кресла, упорхнула по ступеням амфитеатра к выходу. От ее хала-
та, коснувшегося его лица, исходил легкий аптечный запах. Ан-
тон выждал несколько минут и, повинуясь толчку плечиком от
подружки Ли Сими, пересевшей на ее место вплотную к нему,
поспешно вышел из зала.
В пустом коридоре огляделся – Ли Сими исчезла. Оставалось
одно – проследовать в палату, залечь в волглое от сырого воздуха
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
223
логово и задавать себе бесполезные вопросы: что бы это значило
и что предпринять дальше?
И снова Ли Сими преподнесла ему сюрприз, возникнув перед
ним, шагавшим с опущенными долу очами, как шишковская Си-
нильга, словно из неоткуда. И сразу, повернувшись к нему спи-
ной, засеменила впереди него, забавно путаясь ногами в длинном,
не по ней, белом халате. Он следовал за ней, как завороженный,
гадая, куда она хочет его завести. В конце коридора понял – на ту
же служебную лестницу, где они встретились в прошлый раз: по
ней после окончания рабочего дня, наверное, никто не ходил. И
освещение на ней тоже было выключено – только окно на лест-
ничной площадке отсвечивало бледно-желтым квадратом в све-
те трех прожекторных ламп, установленных на крыше верхнего
уступа здания для охраны территории санатория.
Здесь, у окна, Ли Сими остановилась и повернулась к нему.
Антон удивился, насколько четко было видно поднятое навстречу
ему круглое личико. Вот он, так долго ожидаемый подходящий
момент! Крепко сжав ее голову ладонями, он, ощутив на мгно-
вение на своем лице горячее дыхание китаянки, осторожно при-
коснулся губами к ее маленькому рту. И почувствовал ладонями
и губами, как она содрогнулась, словно по ней прошел импульс
электрического тока. Тогда он крепко обнял ее, приподнял, как
пушинку с пола, и стал покрывать губы, глаза, щеки страстными
поцелуями. Она не сопротивлялась, только, как рыбка плавника-
ми, хлопала его ладошками по бокам.
Он опустил девушку на пол и, положив ладони ей на плечи,
продолжил целовать ее лицо короткими поцелуями, стараясь
успокоить, не спугнуть: тревога, что она в любой момент может
упорхнуть, подспудно жила в нем. Как и вопрос: а что же дальше?
Говорить что-то – она его не поймет. Ждать от нее каких-то слов
бессмысленно – он не поймет ее.
Однако нельзя же так вот, бессловесно, – только целоваться, ис-
пытывая то ли сладкую, то ли мучительную, безвыходную истому,
зная цель и не имея реальной возможности для ее осуществления.
Похоже на то, что ты влюбил девочку в себя и, значит, ты для нее,
в противоположность или в упрек тебе, – не пустое развлечение,
Александр МАТВЕИЧЕВ
224
А, может, первая любовь с неизбежно печальным концом.
– Скажи, Ли Сими, – осторожно отодвинув девушку от себя и
глядя ей в глаза, сделал Антон первую попытку словесного обще-
ния, – ты меня любишь?
– Да, – твердо, словно на давно ожидаемый вопрос, сказала
куня – девушка.
– И я тебя люблю.
Ли Сими отрицательно замотала головой и улыбнулась:
– Нет.
– А ты понимаешь меня?
– Конечно. Я учу люски язик.
Антон уже знал это. На эти курсы раза два приглашался и его
приятель по палате Олег. Успехи Ли Сими, может, желая подлить
елея на душу Антона, для первого года обучения переводчик при-
знал отличными.
– Скажи мне: «Я люблю тебя, Антон».
Ли Сими звонко рассмеялась:
– Это не надо говоли!
Да, звук «р» ей, как и другим китайцам, не давался.
– Почему?
– Я уже тебе сказала: я тебя люблю.
– И я тебя люблю, Ли Сими.
– Нет.
Он снова начал ее целовать, и она не сопротивлялась, но на
его поцелуи не отвечала – то ли не умела, то ли не хотела или
боялась. А в какой-то момент вдруг разомкнула его губы острым
язычком, просунула его между его зубами и быстро задвигала им,
скользя по его шершавому языку, остолбеневшему от мысли, что
у нее уже был талантливый маэстро из офицерского братства,
преподавший ей все формы физического выражения любви, мо-
жет, вплоть и до самой радикальной. Ревности он не испытывал.
Напротив, задача упрощалась, и мозг лихорадочно искал пути
благоприятного разрешения санаторного романа: как, где, когда?
И в перерыве между поцелуями, которые обоих приводили
в чувственную дрожь, вызывавшую в нем отчаяние и тоску по
несбыточному, Антон спросил:
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
225
– Где мы встретимся снова, Ли Сими?
Этот вопрос она на курсах, видно, не проходила, и пришлось
объясняться жестами и междометиями, пока, как ему показалось,
она поняла его замысел.
Внизу, в коридоре, слышались шаги и голоса, – вероятно, се-
анс окончился, и отдыхающие расходились по палатам.
Они снова стали целоваться, и он ощутил ее слезы на своих
щеках. Он достал носовой платок и утер ее и свое лицо. Она не
сильно оттолкнула его и побежала вверх по лестнице, запретив
ему жестом последовать за ней. 8 854
7. Ли Сими или Люба? – трудный выбор
А утро выдалось солнечным, свежим, неожиданно теплым.
Напоминанием о нестерпимо скучных дождливых днях служили
только влажные тропинки аллей, капли на листьях сакур, траве и
цветах на клумбах. Такое преображение природы предстало пе-
ред взорами отдыхающих, когда они высыпали из палат по ко-
манде из местного радиоузла на площадку в спортгородке для
физзарядки.
Общей темой для разговоров была судьба старшины Медведе-
ва – жив он или умер?.. Ситуацию прояснил представший перед
хороводом отдыхающих в центре площадки рослый красавец,
физрук санатория, в белой майке и голубых баскетбольных тру-
сах. Его безукоризненной фигурой и мускулатурой можно было
только любоваться и завидовать.
– Успокойтесь, товарищи! Старшина Медведев пришел в со-
знание, и его увезли в Порт-Артур, в армейский госпиталь. Его
сопровождает жена… А сейчас – приготовиться! Первое упраж-
нение: поставить ноги на ширину плеч, руки в стороны…
После завтрака капитан-лейтенант Александр Иванович под-
бил Казанова сходить искупаться. Шторм нагнал в бухту теплую
воду из океана, волнение на море не больше двух баллов – купай-
ся и закаляйся! Плавать и нырять было действительно приятно, а
вот валяться на сыром песке не хотелось. Сидели у уреза воды в
темных очках, подложив под зад сложенные вчетверо махровые
Александр МАТВЕИЧЕВ
226
полотенца. Казанов, как сквозь дремоту, слушал рассказы пови-
давшего виды моремана о его участии в обороне Одессы, ране-
нии, переводе на Тихоокеанский флот, плаваниях в Америку на
ленд-лизовских кораблях и короткой эпопее войны с Японией. В
самой Японии ему побывать не удалось – она досталась амери-
канцам, – а Сахалин и Курилы повидал и даже пострелял из кора-
бельных пушек по каким-то целям.
Казанов смотрел на переливающееся под солнцем переменчи-
вой синью море, местами подернутое легкой пеной. На темные
скалистые острова, словно только что вынырнувшие из пучины.
И слушал Александра Ивановича вполуха, мешая его слова с то и
дело возникавшим перед ним лицом и телом маленькой китаян-
ки, его Чи-Чио Сан. Наверное, в его жизни будет еще много жен-
щин – русских, украинок, татарок, евреек, – а Ли Сими останется
единственной, незабвенной, выросшей и вскормленной на этом
море. Похожей на сладкий апельсин, мандарин. Желтый цветок
сакуры или на редкую птицу из другого мира… Жизнь, может
быть, только тем и хороша, что в ней есть любовь, море, такие
встречи и ночи. И пусть ничего от этого не остается, кроме грусти
и сожаления о потере. Но остается память. И бессчетное число
раз мысленно ты будешь возвращаться сюда – и к морю, и к Ли
Сими…
* * *
Он думал, что у Ли Сими закончилось суточное дежурство,
и он сегодня уже ее не увидит. И удивился, как у него часто за-
билось сердце, а от всплеска волнения слегка подкосились ноги,
когда после ужина, на выходе из здания, он столкнулся с ней на
крыльце, одетой в синюю чжифу. Ему показалось, что он весь
день только и жил ожиданием этой встречи. Он еле сдержался от
порыва – остановить ее, схватить за плечи и целовать, целовать.
Но конспирация вынудила ограничиться одним словом «ничила»,
подсказанным ему переводчиком Олегом как «здравствуйте», в
точном переводе на русский означающим прозаичную справку:
«Ты поела?» Сам-то он только что налопался до отвала. Она ему
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
227
не ответила ни на русском, ни на китайском. Стрельнула в лицо
застенчивым взглядом и проскользнула мимо него в фойе. Слов-
но легкое дуновение неведомых духов коснулось его обоняния.
Или это ему показалось?..
То, что Ли Сими появилась в санаторий не в белом халате, а в
чжифу, означало, что она пришла не на работу. Скорее всего, что-
бы посидеть в кино и повидаться с ним, ее ламозой. Что весьма
польстило его мужскому самолюбию.
Возобновившийся треск подсохших после дождей цикад,
устроивших праздничный концерт в оранжевой листве сакур,
звал на продолжение подвигов во имя любви. Снова предстоя-
ло ломать голову, как обустроить свидание, – в том же, наиболее
подходящем, процедурном кабинете? Или в саду? На худой ко-
нец – на лестнице?.. К тому же сегодня опасность разоблачения
возросла стократ: дежурит злая сестра. А от нее не спрятаться,
не скрыться… Да и напарница-китаянка при злюке не вчерашняя,
и неизвестно, в каких отношениях с ней Ли Сими. Против влю-
бленных сразу две контрразведки – советская и китайская. Безна-
дега, полный пиндец!..
Он заглянул в переполненный кинозал – Ли Сими отсутствова-
ла. Но некий бальзам на сердце пролился: в третьем ряду, с края,
замерла, как статуя, злая сестра. Сегодня, судя по объявлению,
показывали американскую комедию «Джордж из Динки-джаза».
Неужели эта вечно хмурая особа может смеяться? Ненатуральные
кривляния голливудских актеров Казанову набили оскомину еще
суворовском. Начиная с сорок четвертого года, в течение семи лет
его кадетства, эту картину крутили в клубе каждый месяц нарав-
не с «Чапаевым»…
Куда же бедному лейтенанту податься? Снова выйти на крыль-
цо, почесать своё… Нет, пожалуй, рациональней посидеть у от-
крытого окна своей палаты – там сейчас пусто, спокойно. И Ли
Сими, если захочет, легче будет его найти.
Врожденная прозорливость его не обманула: через четверть
часа в вечерних прозрачных сумерках из-за кустов напротив окна
выглянуло лунообразное личико китаянки. Он не заставил себя
долго ждать и выпрыгнул на цветочную клумбу в предвкушении
Александр МАТВЕИЧЕВ
228
очередного приключения. Но Ли Сими куда-то пропала, словно
сквозь землю провалилась. Он подумал, что в ней есть что-то от
шишковской шаманки Синильги: то появляется, то пропадает, то
снова возникает из эфира. Или это у него самого больное вообра-
жение?..
Он метнулся к знакомой лестнице, ведущей по откосу к мор-
скому пляжу, как услышал за спиной серебристый смешок. Огля-
нулся – Ли Сими манит его пальчиком из-за сакуры в конце аллеи.
Поспешил к ней – она снова исчезла, словно играя с ним в дет-
ские прятки. Сумерки сгустились, стало почти темно. Он тщетно
шарахался и всматривался в заросли, пока она сама не показалась
и вновь не поманила его за собой. На этот раз он ринулся к ней,
как разъяренный лось за самкой, запнулся о камень, смачно руг-
нулся и едва удержался на ногах. Она стояла на углу здания и
тихо смеялась, прикрывая рот ладошкой. Дитя, да и только!..
Однако голова у девушки работала не по-детски здраво. После
быстрого поцелуя она потянула его за собой – к другому, торцо-
вому, углу. И повела вверх по каменистой тропинке к округлой
вершине крутой сопки, в базальтовую толщу которой были вре-
заны уступы санаторного здания, построенного японцами в виде
трехпалубного корабля. Из-под его ног с сухим шорохом сыпа-
лась к подножию каменная крупа. Небесная прозрачная твердь
над вершиной горы светилась покойной лазурью в ожидании пер-
вых звезд. Ли Сими, казалось, не шла, а парила шагах в десяти
от него – настолько невесомым было ее маленькое крепкое тело.
У третьей «палубы» китаянка на миг приостановилась. И
вдруг он обомлело увидел, как она оторвалась от земли и полете-
ла вверх, не касаясь стены здания. «Что за чертовщина?» – едва
не закричал он. Ускорил подъем – и через пару шагов рассмотрел
во мраке, что она взбирается по пожарной лестнице.
Наверху его ждал очередной сюрприз. Оказалось, что дверь
на «палубу», предназначенную для танцулек отдыхающих, была
открытой. Ли Сими наверняка позаботилась об этом заранее. Она
стояла у входа, нетерпеливо подзывая его рукой. Свет в холле за
дверью был погашен, и они без опасений прошли до коридора.
Оттуда на цыпочках добежали до двери в какое-то помещение.
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
229
Девушка быстро и бесшумно сработала ключом, сразу закрылась
и повисла у него на шее. Он ощутил на своей груди, как бешено
трепещет ее маленькое сердечко, и целовал горячее личико своей
случайной игрушки. Для нее же, наверное, вся эта комедь каза-
лась очень важной частью ее коротенькой жизни.
А он чувствовал себя в сравнении с ней стариком, пережив-
шим долгие мытарства – колхоз, войну, борьба за выживание в
кадетке и пехотке. Все уже было: голод, холод, вести с фронта о
гибели многих, кого знал с пеленок – брата, двоюродных братьев,
тяжелое ранение дяди. Не говоря о потерях в семьях друзей, пере-
житые, как собственные утраты… Да и год офицером растянулся
на целую вечность. И какая сила тянет его на эти приключения,
где нет ни высокой цели, ни достойного будущего? А как остано-
виться?..
Вся эта надоедливая муть, не редко посещавшая его в самый
неподходящий момент, пролетела через сознание и вылетела в
какую-то отдушину, пока он целовал миниатюрную китаянку и
адаптировался к темноте. Глазам помогло наружное освещение:
вспыхнули прожектора на сопке, и он увидел, что на сей раз они
нашли приют в хирургическом кабинете. Подходящее место для
кастрации. Тогда бы главные проблемы его беспутного существо-
вания разрешил автоматически скальпель.
Оторвавшись от губ Ли Сими, он мельком взглянул на своё за-
пястье – покрытые фосфором метки показывали полдевятого. До
отбоя остается два с половиной часа. Времени достаточно, чтобы
справиться с главным и, минуя дозоры, засады и злую медсестру,
пробраться до палаты не замеченным. Может, это и к лучшему,
что с Ли Сими, в отличие от русских партнерш, не тратишь время
на тары-бары. А на предыдущем свидании проторен прямой путь
к заветной цели.
Эпилог
После отъезда из Китая Казанов отправил Любе Тереховой ко-
роткое письмо месяца через полтора с границы с Польшей, из по-
селка Долгоруково, – туда его из отдела кадров 1-ой Московской
Александр МАТВЕИЧЕВ
230
гвардейской дивизии, дислоцировавшейся в Калининграде, на-
правили в стрелковый полк. А там он едва не оказался за штатом.
Что через полмесяца обрекло бы его жить на пятьсот рублей в
месяц, положенные за лейтенантские звездочки. Вместо ста двад-
цати, поскольку семьсот рублей полагалось за должность взвод-
ного. Письмо вернулось из Дальнего без объяснения причины. Но
его внезапно осенило: Любин адрес на конверте он написал не ла-
тинскими буквами, как она просила, а кириллицей. Снова писать
не стал, оправдываясь перед собой тем, что швейная мастерская
Галины Васильевны Демент наверняка разорилась, Люба оста-
лась без работы и уехала в Харбин. А оттуда она, скорее всего, как
и намеревалась, эмигрировала с матерью и детьми в Австралию
или в Америку.
Эти соображения, если честно, были самообманом или само-
оправданием. На отказ от переписки повлияло и то, что в пер-
вый же выходной он на танцах в поселковом клубе, после победы
над немцами утвердившимся в лютеранской кирхе, был очаро-
ван длинноволосой блондинкой Нелей, настолько голубоглазой,
белокожей, пышненькой и недоступной, что подумывал на ней,
восемнадцатилетней, жениться. Но дальше поцелуев дело не по-
шло: в декабре он демобилизовался, встретить Новый год уехал
в вятский городок к матери. И вскоре Нелю затмило мелькание
других неведомо откуда появлявшихся и бесследно исчезавших
из его жизни прекрасных разномастных особ.
* * *
Так что женился он гораздо позднее – и не единожды – на дру-
гих девушках и женщинах.
С последней из них, в двадцатый год совместной жизни, Каза-
нов на две недели полетел в Китай – в Пекин и Дальний. До сто-
лицы летели группой из шестнадцати человек, сформированной
по договорам с турфирмой «Папарацци». А там разъезжались по
стране – кто куда, по индивидуальным турам, чтобы через две
недели собраться в пекинском аэропорту и в том же составе вер-
нуться в Красноярск.
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
231
Рядом с парой Антона и Нины Казановых в самолете оказа-
лось две милых опрятно и со вкусом одетых старушки, родив-
шихся, как выяснилось в начале разговора, в Харбине, – одна из
них, Вера Яковлевна, 79 лет назад, а вторая, Эмилия Матисовна,
двенадцатью годами позднее. Вера Яковлевна сдержанно выра-
зила радость, что свое восьмидесятилетие она отметит тридцато-
го сентября в родном городе, в компании бывших эмигрантов и
своей самой близкой, с детства, подружкой по Харбину – Надей.
Богатая подруга с пятьдесят пятого года прошлого века живет в
Австралии, но каждый год прилетает в Харбин, где у нее есть
свой отель. Поэтому девам из России, как сказала Вера Яковлев-
на, не придется тратиться на проживание – Надюша обещает обе-
спечить им полный пансион.
Узнав, что Казанов пятьдесят два года назад около двух лет слу-
жил офицером в Китае, когда они жили там же, старушки воспы-
лали к нему и Нине нежными чувствами и взаимным интересом.
И четыре часа полета в старой, дребезжащей, как потрепанный
дилижанс, душной «тушке» авиакомпании КрасЭйр за воспоми-
наниями о былой жизни в Китае промелькнули незаметно.
Вера Яковлевна окончила Харбинский университет и потом, до
выезда в СССР, на казахстанскую целину, с мужем-архитектором
и маленьким сыном, там же преподавала русский язык. Через не-
сколько лет после мытарств в целинном совхозе Поповым совет-
ские власти разрешили выехать в Красноярск. Здесь Попов стал
известным архитектором. По его проектам, выполненным в инсти-
туте «Гражданпроект», в Красноярске построено много наиболее
известных зданий. И главным инженером «Гражданпроекта» был
тоже харбинец – Валентин Селютин, получивший диплом инжене-
ра-связиста в эмиграции. Он в шестидесятые годы читал вечерни-
кам в политехническом институте электроматериалы, и Казанову
довелось сдавать ему зачет. А потом и дружить. Сблизил их общий
друг, литовец Альгис Скерстонас, учившийся с Казановым в одной
группе. Оба – и Попов, и Селютин – уже умерли. Селютин относи-
тельно недавно, Попов рано – более двадцати лет назад.
Эмилия Матисовна застенчиво улыбалась и больше молчала.
Сказала только, что из Харбина в Союз уехала в 1958 году, когда
Александр МАТВЕИЧЕВ
232
училась в десятом классе по советским учебникам, и школу за-
кончила в Красноярске. И что после харбинской школы, где обра-
зование «старорежимными» преподавателями было поставлено
много лучше – не на зубрежке, а на анализе и собственном мне-
нии, – так что в советской школе учиться ей было много легче.
«Вообще, можно сказать, делать было нечего!» А там, в Харбине,
оказывается, она была и пионеркой, и комсомолкой. Только для
советских эмигрантов комсомол назывался не ВЛКСМом, а Сою-
зом советской молодежи. «И пионерские лагеря были. Мы ведь и
при японцах и китайцах имели советские паспорта – формально
являлись не эмигрантами, а иммигрантами». Потом Эмилия, уже
в Красноярске, окончила финансовый техникум и всю жизнь ра-
ботала бухгалтером. У неё двое сыновей…
* * *
И о судьбе Лиде Закамской Казанов тоже неожиданно узнает –
словно главу прочтет из старой новеллы. К тому времени минует
шестнадцатый год после его возвращения из Китая.
Был февраль – пора снегопадов, туманов, ветров и нелетной
погоды. И Казанов в ожидании вылета весь день просидел в бу-
фете деревянного аэропорта за столиком со студентом ядерного
факультета Томского политеха Юры и двумя провожавшими его
девушками, любительницами шампанского. Ночью самолеты с за-
холустного Тетюхинского аэродрома не летали. Пришлось сдать
билеты, вернуться в город и переночевать с Юрой у его матери.
А на утро – в компании с Юрой и двумя незнакомыми людьми –
более четырехсот километров мчаться по скользкой дороге в за-
газованном парами бензина и холодном такси через заснеженную
степь и угрюмую тайгу в Уссурийск. Дальше предстояло турне
на поезде до Владивостока и оттуда, из аэропорта в Артеме, – в
Красноярск.
В Уссурийск приехали под вечер, промерзшие до костей и
по-собачьи голодные. Ностальгически настроенный Казанов по-
просил таксиста высадить его и студента в центре города – у ре-
сторана «Восток». По вывеске он увидел, что название «Восток»
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
233
сохранилось, только ресторан превратился в обшарпанное кафе
с затоптанным, в дырах, голубым линолеумом на бетонном полу.
Да еще и с самообслуживанием. В меню, приколотом к облез-
лой стене ржавой кнопкой, значилось всего четыре блюда – щи,
лапша, шницель и гуляш из оленины. А на раздаче же оказалась
прохладная лапша со скудной примесью тушенки, трещиноватый
шницель, почти целиком слепленный из ржаных сухарей, с рож-
ками на гарнир. Сверху предлагалось налить самому мутное пой-
ло, названное чаем, из помятого алюминиевого чайника.
И куда только все подевалось за последние шестнадцать лет?
Балык, крабы, мясо, водка, вино, пиво?.. Казанов недоумевал и
возмущался и про себя, и вслух – для Юры. Студент, опохме-
лившись утром стаканом кедровой настойки, в такси всю дорогу
жаловался, что прихватил на лабораторной практике большую
дозу радиации, год учебы пропустил – лечился, – выжил, но стал
импотентом. А для чего тогда вообще жить? Вот в следующем
году защитится – и умрет. А как – еще и сам не решил… «Ну вы
представьте: после этой сессии ребята тайком притащили в нашу
комнату в общаге девку. Накормили, напоили и по очереди – с ее
согласия, конечно, – стали на моих глазах с ней упражняться. И я
бы не прочь, но, поверите, честное комсомольское, не могу! Хоть
отруби его по самый корень!.. Девчонку видели, меня провожала?
Красивая, люблю, а мне и жениться нельзя – я же фактически
кастрат. И ей сказал: на меня не рассчитывай!.. Читали «Фиесту»
Хемингуэя? Со мной, как и с его Джейком, один к одному та же
история. У него физически на фронте отсекло, а у меня виртуаль-
но – излучением».
Казанов в такси не задавался вопросом – правду рассказывает
студент или лапшу ему на уши вешает, ощущая себя, как и сейчас,
на развалинах прошлого. Лида Закамская, Витька Аввакумов,
Сашка Абакумов, десятки других друзей и недругов – где они?
И меняется ли жизнь к лучшему, если некогда богатый ресторан
превратился в гнусную забегаловку.
К жидкой лапше и сухарному шницелю с рожками явно че-
го-то, весьма необходимого, не хватало. Они переглянулись, и
облученный студент быстро слетал в гастроном напротив или
Александр МАТВЕИЧЕВ
234
чуть подальше. Вернулся с «огнетушителем» краснухи – «Солн-
цедара» – за пазухой черного драпового пальто с поясом. Ничего
другого в магазине не было.
Надпись на стене запрещала распитие спиртного под угрозой
штрафа в 50 рэ, поэтому густую, как деготь, жидкость Юра раз-
ливал в стаканы под столом. В этот напряженный момент, пред-
шествующий наказуемому законом таинству, над их головами
нависла грозная фигура с большими, как боеголовки ракеты, гру-
дями и пухлым животом, прикрытым белым передником.
Казанов узнал женщину сразу – его память на лица и имена
многих поражала.
– О, Ка-а-а-тенька! – пропел он с неподдельной радостью. –
Хотите с нами выпить за столь неожиданную и приятную встре-
чу? Садитесь, пожалуйста!
Самое странное, что официантка вдруг обмякла, покорно села
на свободный стул и уставилась на него расширенными водяни-
стыми глазами.
– Так неужели это вы? – забыла ваше имя.
– Антон.… А Сашу Абакумова помните?
– Баламута-то чокнутого? Черт с ним! Он потом еще приез-
жал, – не из Китая уже, а, кажись, из Хабаровска, – и так же, как
тогда, сюда шлюх таскал. Но я на то время замуж вышла, первым
ходила, не до него было… А вы-то как?
– Нормально. Из армии ушел, институт закончил. Работаю в
Красноярске инженером. Жена, дочь. Сашку, как он раньше меня
из Китая уехал, потерял. А с Витькой – помните его, румяного,
широкомордого? – изредка переписываюсь. Встречался с ним
в пятьдесят пятом, месяца через три после возвращения из Ки-
тая. Уже в Прибалтике, в Черняховске. А сейчас он в Москве, в
Генштабе, полковник. Обмениваемся иногда открытками на дни
рождения.
Юра сбегал на раздачу за стаканом и наполнил «Солнцедаром»
для дамы. Выпили за встречу. Казанов поинтересовался, почему
процветавшее некогда заведение пришло в такой упадок.
– Потому что Сталина не стало – вот все и порушилось! – крат-
ко прояснила внутреннее и внешнее положение страны ветеранка
КАЗАНОВА В ПОДНЕБЕСНОЙ
235
общепита. – Как он умер – ничего не стало. И скот при Хруще
весь порезали, и хлеба ни с целины, ни со старины не хватает, и
рыба в океане перестала ловиться – то ли эмигрировала, то ли пе-
редохла. А моряки говорят, что наши траулеры крабов и красную
рыбу за границу волокут. А то капиталисты погибнут, откармли-
вать их надо… Я здесь сейчас – завпроизводством. Только заве-
довать нечем: продуктов нет, сами видите, что готовим. Стыдоба!
А тогда, помните, как в ресторане гудели – всего завались! Ну а
теперь все валится, хоть и коммунизм вроде должен через девять
лет наступить.
Поговорили еще, кое-что вспомнили. И совершенно не наде-
ясь получить хоть какую-то информацию о Лиде, Казанов все-та-
ки спросил:
– Вы, конечно, не помните Лиду Закамскую – я с ней прихо-
дил, а вы нас обслуживали.
– Почему не помню? С детства знаю, в одной школе с ней учи-
лись. Наши дома, считай, рядом были. Закамская – она по мужу,
а так – Полынцева.
По скорбному выражению Кати, он понял, что ей не хотелось
продолжать, и он подстегнул ее вопросом:
– А где она теперь?
– Нигде… В том же году муж, гад, застрелил ее и сам застре-
лился. Лида ушла от него к матери и отказалась вернуться, как он
ее ни умолял. Пришел пьяный, с порога в нее пульнул, а потом
дуло себе в рот – и полбашки снес. И все это на глазах у тети На-
сти, Лидиной матери… Офицер, войну прошел. Да оттуда разве
нормальным вернешься? И он психом был – сам не жил и Лиду
угробил. Давайте, помянем ее. До двадцати пяти лет, бедняжка,
не дожила. А какая красавица была, умница! И добрая – на нее
даже собаки не лаяли.
На память пришло угрожающее письмо от мужа Лиды, по-
лученное Казановым в Китае. Майор изложил свой ультиматум
красными чернилами – размашистым почерком и без знаков пре-
пинания – на двух клетчатых листках из ученической тетради, где
почти каждое слово начиналось с большой буквы. Вроде намека
на кровавую расправу с соперником. Потом кто-то сказал Каза-
Александр МАТВЕИЧЕВ
236
нову, что красным любят писать то ли шизофреники, то ли пара-
ноики… Но и Лиде муж, конечно, угрожал, прежде чем привести
приговор в исполнение. Только как письма Казанова, наполнен-
ные любовными стихами – своими и Блока, – могли попасть в
руки убийцы? Уж не они ли стали причиной этой трагедии?.. По
крайне мере, понятно теперь, почему он еще в Китае перестал
получать от нее письма. А лучше бы, думалось ему, вообще ни-
чего не знать о смерти Лиды, как о трагических судьбах людей,
которые пополняли его биографию. Они сыграли свои роли в его
прошлом, сошли со сцены, затерялись в пространстве и времени,
что-то изменив в нем, как и он – в их душах. И нельзя же про-
щаться с ними до конца своей жизни – другие они, живые или
мертвые. Да и ты совсем иной, ныне готовый к скорому свиданию
с Богом.
Да святятся их имена!..
Красноярск, 2009 г.
Полный текст романа – см. на сайте писателя
www.matveichevav.narod.ru. и Проза.ру
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ:
БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
Роман
Пролог
Куда б судьба тебя ни кинула,
Наш брат-кадет, – ты нам родной!..
И нет на свете выше стимула –
Душою братской быть с тобой!
Мне вряд ли дано осознать, насколько я был поражён известием Ольги Сергеевны Хронусовой. Оно прилетело из безмерной дали, – из США, из Лас-Вегаса! – и сообщало о смерти её мужа, Анатолия Владимировича Хронусова. Воспринять безмерность этой великой потери не только для меня – самого близкого моего друга в течение семидесяти четырёх лет, – да и для всего кадетского содружества не хватает ни ума, ни чувств, ни сердца человеческого...
Семь лет с подъёма до отбоя Анатолий, я и товарищи наши стояли в одном строю, обитали в одном классе, в одной спальне-казарме, в столовой, на физзарядке и спортивных занятиях в залах и в училищном парке, ходили в увольнения. Только в самоволки к девчонкам я убегал один... И потом ещё шесть десятков лет жизни после СВУ мы были связаны сердцами, письмами, телефонными переговорами, не частыми встречами. Поскольку находились в разных городах и весях: сначала в необъятном СССР, а потом – в обкусанной кусками союзных республик лихими 90-ми России. Но навсегда оставаясь душой казанским суворовцем-кадетом, зная, что там, в столице Татарстана, тебя всегда ждёт и достойно встретит и приветит Толя Хронусов, любимый всеми
Александр МАТВЕИЧЕВ
238
председатель Казанского Суворовского клуба. Он принадлежит
всем нам. А мне, я знаю, ближе других – доверительно, приватно.
Наши сердца и души срослись настолько, что мне порой во встре-
чах с ним бывало трудно разобраться, где я, а где Толя.
Жизнь часто сравнивают с театром, где все мы – актёры. А мой
друг совмещал в себе с блеском актёрский талант с режиссёрским
и умением быть образцовым офицером, семьянином и эруди-
том-управленцем. Юбилейные встречи суворовцев-выпускников
с сотнями «актёров» на протяжении нескольких десятилетий он
превращал в хорошо режиссированный им и его штабом празд-
ник, буквально сжигая и обрекая себя на трагический финал...
Ведь если мы знали около сотни ребят из своего и нескольких ка-
дет из других выпусков, то Хронусов хранил в своей памяти уйму
лиц и имён суворовцев из десятков других выпусков. Не говоря уж
об общении и решении организационных вопросов с перманентно
меняющимся командованием, преподавателями и обслугой учи-
лища, с чиновниками районной и городской администрации, уме-
ло лавируя и избегая конфликтов с нами, суворовцами и с власть
имущими боссами, находя с ними компромиссы и консенсус.
* * *
Конечно, Анатолий Владимирович был не только братом всех
кадет: за это должностей и воинских званий не дают. Кроме су-
воровского и пехотного училищ, он, оставаясь в армии, окончил
и Казанский авиационный институт, получив диплом авиацион-
ного инженера-механика и став специалистом 1 класса. При его
непосредственном участии готовились авиационные техники и
авиаинженеры, специалисты для ВС. СССР на военных кафедрах
при гражданских ВУЗах, за что он и удостоился звания препода-
вателя высшей категории.
А на практике он был активным участником многих команд-
но-штабных учений Приволжского военного округа как офицер,
мастерски владеющий тактикой ведения общевойскового боя. Им
же написан и учебник по тактике для студентов, обучающихся на
кафедре тактики.
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
239
Выйдя в запас, а потом и в отставку, мой друг, полковник и
ветеран военной службы, не изменил делу всей своей жизни.
Около двух десятков лет работая в казанской средней школе
№ 96, он одним из первых разработал методику преподавания
основ безопасности жизнедеятельности для всех школ Татар-
стана. И прославился как активный пропагандист и организатор
различных мероприятий патриотической направленности среди
молодежи республики. Преподавательский и командирский опыт,
накопленный им в суворовском и армейских училищах, в войсках
и на пограничной заставе, на военной кафедре вуза, пришелся
весьма кстати и в школе. Анатолий Владимирович по собствен-
ной инициативе стал автором многих разработок, направленных
на совершенствование системы обучения, укрепления порядка и
дисциплины в школе и оценки знаний учеников.
А как замечательный и всесторонний спортсмен, в прошлом
участник 1-й Спартакиады суворовских, нахимовских и артилле-
рийских подготовительных училищ в 1949 году он и военруком
в школе подготовил целую плеяду юных разрядников и чемпи-
онов. И при этом умудрялся оставаться бескорыстным бессмен-
ным идеологом и организатором всех юбилейных мероприятий
в Казанском Суворовском военном училище на выборном посту
председателя Казанского Суворовского клуба. Военную службу и
военную форму он полюбил с кадетского детства. Любой мундир
– суворовский, курсантский и офицерский – на нём, естественно
бодром и подтянутом, сидел как влитой – наглаженный и надра-
енный. И что главное – он ценил время, умея подчинять и ценить
каждую минуту для конкретного дела, полезного для себя и дру-
гих.
Глава 1. 1944 – 1951. «Вышли мы все из народа...».
Рождение Казанского СВУ
В отличие, скажем, от моего, – предельно нищенского, слу-
чайного, безотцовского появления на соломенной подстилке «во
колхозной деревне Букени» Казанской губернии, – наш Анатолий
Хронусов был рождён 13 июня 1932 года в семье представителей
Александр МАТВЕИЧЕВ
240
«классовой прослойки», как высокомерно обзывали большевики
«гнилую интеллигенцию». Мать Толика, Екатерина Алексеевна,
окончила математический факультет Восточного педагогическо-
го института, а потом многие годы работала преподавателем хо-
зяйственных вычислений в кооперативном торговом техникуме,
занимая в нём, наряду с преподаванием, высокие административ-
ные должности. Она умерла в 2003 году в возрасте 95 лет, пере-
жив своего мужа, Владимира Анатольевича, на 15 лет.
Отец Анатолия, Владимир Анатольевич Хронусов, тоже не
являлся гегемоном-пролетарием или крестьянином-колхозником.
Он сумел реализовать свою детскую мечту – стать цирковым ар-
тистом. Вместе с Михаилом Румянцевым (1901 – 1983), извест-
ным в своё время в СССР и многих странах мира клоуном по
кличке Карандаш, Владимир Анатольевич окончил в 1930 году, в
Москве, первую в мире Школу циркового искусства (ныне – ГУ-
ЦЭИ). Как и его друг Румянцев, по классу клоун-эксцентрик.
Пусть мы не клоуны, но мои с Анатолием взаимоотношения
весьма похожи, замечу, на дружбу его отца с великим клоуном. И
после суворовского училища, и последующих многолетних обо-
юдных военных и гражданских метаморфоз. С 1959 года я живу
в Красноярске. Но стоило мне приехать из Красноярска в Казань
через четыре года жизни в Сибири, в шестьдесят третьем, как он
и его жена Ольга Сергеевна радушно встречали меня в их семье с
двумя прелестными застенчивыми дочками – Леной и Катей. И на
мое семидесятилетие в лютом январе 2003 года он в промерзшем
вагоне прикатил в Красноярск вместе с нашим однокашником по
Казанскому СВУ Раифом Муратовым.
Так что первые 12 лет своей жизни Толик воспитывался на
гражданке прекрасными родителями, впитывая образование и
культуру в прямом смысле с молоком матери и с неназойливым
участием любящего отца... Да и все семь лет учебы сына в су-
воровском училище родители практически каждую неделю, если
в училище не объявлялся карантин в связи с эпидемией гриппа,
скарлатины, дифтерии, дизентерии, с субботнего вечера и всё
воскресение проводили с ним, когда он прибегал к ним, получив
увольнение в город.
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
241
Вторым его и нашим отцом, – и первым офицером-воспита-
телем в Казанском СВУ, – стал тридцатилетний старший лейте-
нант-сапёр Георгий Кузьмич Рябенков. Начитанный и острый на
язык краснодарец Борька Динков, сын убитого на фронте папы, –
в отдаленном будущем газетчик-журналист, – прозвал его Старой
Вороной за навсегда простуженные на фронте голосовые связки
и оттого хриплый голос. В осаждённом немцами Ленинграде, на
легендарном Невском пятачке, где, по песне Высоцкого, «рань-
ше вставала земля на дыбы», он под немецкими артобстрелами и
бомбёжками осенью сорок первого года строил оборонительные
сооружения и возводил переправы, иногда по горло находясь в
ледяной невской воде.
* * *
Анатолия и меня связала еще «одна, но пламенная страсть».
Наш офицер-воспитатель Георгий Кузьмич Рябенков заметил
мою склонность к сочинительству. Зато Толик Хронусов блистал
умением рисовать цветными карандашами плакаты и лозунги к
разным праздникам. А под «страстью» я подразумеваю «Боевые
листки» величиной в две-три тетрадных страницы. Эти рукопис-
ные «органы агитации и пропаганды», – по-видимому, по указа-
нию политотдела училища, приравненному к приказу, – должны
были издаваться не реже одного раза в месяц в каждом клас-
се-взводе. И уж неукоснительно – к знаменательным датам СССР
как свидетельство активности партийно-воспитательной работы
с воспитанниками, с элементами критики отстающих в успевае-
мости и нарушителей воинской дисциплины.
С той детской поры, как я потом вспоминал в очерках «Казан-
ское суворовское глазами Бидвина», «...моим проклятием, к при-
меру, стала стенная газета. Где бы я ни учился, где бы ни работал,
– везде непременно состоял в редколлегии ведомственного орга-
на главным редактором. Так было в пехотном училище. В авиа-
ционном и проектном институтах. Потом – на предприятиях. А
все началось с «Боевого листка» и ротной стенгазеты в Казанском
СВУ. Их нам, Алику Хронусову и мне, дозволялось оформлять по
Александр МАТВЕИЧЕВ
242
ночам, после отбоя: мой текст, стишки, а его рисунки и заголовки.
Наша дружба крепла, а слава распространялась: наши творения
прибегали читать кадеты из других взводов.
Сама жизнь подтверждает, что корни всего наиболее важного,
происходящего со мной и моими сверстниками, уходят к белым
стенам Казанского суворовского»…
В 1995 году первосуворовцы М. Насыбуллин и А. Хронусов
издали написанную ими в соавторстве книгу «Детство и юность в
алых погонах», во многом похожую на художественную моногра-
фию из истории их альма-матери – Казанского СВУ. В ней Анато-
лий с присущей ему скрупулезной точностью воспроизвел наибо-
лее сложные – и местами смешные! – детали одоления им науки
кавалеристов. А я в книге «Кадетский крест – награда и судьба»
я тоже рассказал о моем, менее удачном, чем у Хронусова, опыте
«джигитовки» на жеребце Моторе. И там же мной описан послед-
ний день нашего пребывания в звании суворовцев:
«Выпускников выстроили перед фасадом училища. За наши-
ми спинами стояли две пушки, участвовавшие в Гражданской
войне. Мы были с карабинами и в защитных гимнастерках с кур-
сантскими погонами – форме советского солдата, которую знает
весь мир. Но мы пока не были полноценными солдатами великой
армии, и это должно было свершиться сейчас…
Грянул оркестр, и из дверей училища рослые кадеты вынес-
ли знамя Казанского суворовского. Генерал Руднев и все офицеры
были в парадной форме. На принятие присяги прибыл первый се-
кретарь республиканского обкома партии Муратов, наблюдавший
за происходящим с балкона генеральского кабинета над парадным
крыльцом училища. И было много тихих наших пап мам, стоящих
в отдалении, под грустной сенью осеннего парка. А мы выходи-
ли из строя по одному, с листа читали вздрагивавшими голосами
присягу, впитывая ее суровые слова о верности Родине и долгу, и
расписывались в большой книге, лежавшей на столике справа от
знамени. Затем, перехватив карабин в левую руку, опускались на
правое колено и целовали алый шелк знамени и, помнится, у меня
ком подступил к горлу… Как и сейчас, когда пишу эти строки…
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
243
Потом был вечер в Доме офицеров, в том доме, где когда-то
находилось Дворянское собрание. Здесь танцевал на балах граф
Лев Толстой, юный студент Казанского университета. Нам вруча-
ли аттестаты зрелости и начались танцы».
Глава 4. 1954 – 1958. Берлин – Потсдам.
Погранзастава. Тюрьма с фашистской начинкой.
В 1954 году Анатолию Хронусову, как в старой песне, был
«дан приказ на запад», согласно которому он отправился для
дальнейшего прохождения службы из Козельска в Берлин, в
ГСВГ – Группе Советских войск в Германии. Там судьба даро-
вала ему очередной сюрприз: он, не пограничник, а пехотинец и
мотострелок, принимает под свое командование пограничную за-
ставу в Нидер-Ноендорфе Берлинской комендатуры. Эта застава
обеспечивала охрану советских рубежей Большого Берлина, на то
время – зоны советской оккупации.
И снова Анатолию, как и в Козельске с мотострелковым взво-
дом, сполна довелось изведать все тяготы доселе ему не знакомой
службы. Случайно попав, как кур во щи, на должность началь-
ника пограничной заставы, он стал с присущим ему упорством
изучать и постигать премудрости этой специфики «методом проб
и ошибок». Ведь офицеров-пограничников готовят специальные
пограничные училища по особой программе обучения...
Три года службы на заставе не пропали даром. Прилежного,
творчески мыслящего и решительно действующего офицера за-
служенно оценило командование: его назначают командиром от-
дельной учебной роты специального назначения (должность под-
полковничья), дислоцированной в Берлине, в районе Карл-Хоста,
– месте воистину историческом. Именно в этом районе союзники
по антигитлеровской коалиции подписали Акт о безоговорочной
капитуляции Германии.
Помимо подготовки младших командиров для батальонов
специального назначения, рота Хронусова выполняла особые
задания по охране высоких представителей Советского Союза
и посольства СССР в Германской демократической республике.
Александр МАТВЕИЧЕВ
244
В выходные и праздничные дни наряды роты Хронусова несли
караульную службу на памятном мемориальном кладбище «Тир-
гартен», где захоронены советские воины, павшие при взятии
Берлина.
Наиболее ответственной задачей, возложенной на учебную
роту Анатолия Хронусова, была смена караула в Международной
тюрьме Шпандау. В этой тюрьме отбывали заключение осужден-
ные Нюрнбергским судом нацистские военные преступники,
– сподвижники Адольфа Гитлера, – Рудольф Гесс, Функ, Редер,
Шпрах, Шпеер, Нейрат и Дениц. Охрану тюрьмы по очереди (по
месяцу) несли специальные караулы стран-победителей – СССР,
США, Англии и Франции.
В день приема караула советскими часовыми от англичан и
в день сдачи караула французам рота Анатолия Хронусова охра-
няла всю тюрьму. К решению основной задачи в карауле коман-
дир роты готовил своих офицеров, сержантов, солдат особенно
тщательно, дабы ни он, ни его подразделение не уронили чести и
достоинства российских Вооруженных Сил.
Мне запомнился приватный рассказ Хронусова о том, как к
нему в доверье каким-то образом, – вроде бы совершенно случай-
но, – втерся вернувшийся из советского плена прилично говорив-
ший по-русски немец. Наши чекисты предупредили Анатолия,
что этот бывший солдат вермахта занимался контрабандой, пере-
правляя через границу из ГДР в ФРГ и обратно ходовые товары
для перепродажи. Нужно было задержать спекулянта с поличным
при переходе через границу на участке, охраняемом «погран-
цами» Хронусова. Ему пришлось прикинуться лохом, готовым
принять от контрабандиста какой-то дефицитный западногерман-
ский презент. На чем незадачливый торгаш и прокололся, угодив
за решетку демократической Дойчланд.
Глава 5. 1957 – 2016. Любовь и свадьба. Красота
спасает мир: роман длиною в жизнь.
Мы-то превратились в шпаков, а лейтенант Хронусов продол-
жал служить Отечеству в Германии. В апреле 1957 года он прие-
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
245
хал в Казань в отпуск. Мы переписывались, поэтому его появле-
ние у меня в комнате общежития КАИ на улице Николая Ершова
в компании с кем-то из ребят нашего выпуска, живших в Казани,
меня не удивило, а обрадовало и воодушевило: кадетское брат-
ство вечно!..
А Толя, как всегда, веселый, порывистый, переполненный
радостью встречи, казалось, нисколько не изменился. И с ме-
ста в карьер пригласил меня и Юрку на свадьбу с Олей, сту-
денткой физмата пединститута, на три года моложе его. Она еще
семиклассницей была участницей танцевального коллектива
суворовцев и казанской женской школы № 96. И вот, словно не-
взначай, овладела сердцем юнкера, когда он был еще курсантом
пехотки. Не пожалев и своего сердечка, сохраняя в неприкос-
новенности девичью чистоту и неприкосновенность. Впрочем,
как и он. В отличие от меня, грешного, просвещенного в «этом
деле» с дошкольного детства. Да и Юрка успел, сохраняя место
в общежитии, проживать в «вигваме» буфетчицы столовой в Ле-
нинском районе Казани.
* * *
На образе Ольги Сергеевны Хронусовой, в девичестве Да-
ниловой, стоит поговорить особо. Поскольку именно она, тогда
еще десятиклассница, как я услышал от одного болгарского поэта
на черноморском пляже курорта Солнчев бряг в Болгарии еще
полвека назад, «поцеловала в сердце» Толю Хронусова. И потом,
уже по Пушкину, судить, «какие розы нам готовит Гименей…»
Свадьба состоялась 13 апреля 1957 года. Я тогда была ещё сту-
денткой на 4-ом курсе КГПИ. Через пару недель после свадьбы
он уехал в Берлин и вскоре мне пришел вызов в ГДР. Меня вызва-
ли на «Черное озеро» – в республиканское управление КГБ. Че-
кисты мило побеседовали со мной, поинтересовались, как давно
мы с Толей знакомы, знаю ли, как надо вести себя за рубежами
СССР и т.д.
Я их успокоила, разрешение на выезд было получено, и я при-
ехала к мужу в Берлин на все лето.
Александр МАТВЕИЧЕВ
246
Жили мы в 2-х комнатной меблированной квартире, в доме ря-
дом с его работой в Карлсхорсте. Этот тихий спальный район сто-
лицы был закрытой зоной советской оккупации; вход-выход сюда
осуществлялся только по пропускам. Здесь, наравне с военными,
жили посольские служащие и другой чиновный люд.
Интересно, что учебная рота, которой Толя командовал, распо-
лагалась в здании, где 8 мая 1945 года был подписан Акт о безого-
ворочной капитуляции фашистской Германии.
В свободное от работы время Алюня возил меня по Берлину,
много рассказывал, показывал, фотографировал.
* * *
А в августе Толе пришла из Союза замена, и мы вместе вер-
нулись в Казань. Здесь он сразу же, по моему совету, подал доку-
менты для поступления в авиационный институт на вечернее от-
деление. Времени на подготовку к вступительным экзаменам уже
не было, но знания в суворовском училище давались крепкие, и
мой Алюнечка стал еще и студентом. Каждый день после служ-
бы в техническом авиационном училище он спешил на занятия.
Учился хорошо, хотя и очень уставал. Но жалоб от него я никогда
не слышала.
А дальше ты, Саша, пройдя тот же «многих славных путь»,
уже всё знаешь сам... Толя много времени отдавал работе с кур-
сантами, буквально был им папой, мамой и нянькой. Они любили
его, да и было за что! О нем много замечательного могут расска-
зать те, кто пересекался с его судьбой: друзья, коллеги, препода-
ватели, студенты. Он был педагогом-воспитателем от Бога.
Я гордилась им и любовалась каждую минуту его внешним ви-
дом и душой: он для меня был натуральным примером единства
формы и содержания! За все 58 лет у нас не возникало недопони-
мания; мы влюблялись друг в друга с каждым годом всё сильнее
и глубже, сознавая, что у нас с ним одна душа и одно сердце на
двоих...
Успешно защитив диплом на моторостроительном факульте-
те КАИ, он стал офицером и инженером. Учеба в институте не
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
247
мешала его воинской службе в училище: он и там являлся при-
мером. Иначе бы карьерный рост – повышение в должности и
присвоение соответствующих воинских званий – не позволили
бы ему стать полковником...
А когда он уволился в запас, его упорно стали приглашать на
работу в среднюю школу – сначала преподавателем НВП, а потом
ещё и ОБЖ. И на этом пути своей легендарной жизни он снискал
себе славу талантливого учителя и педагога. Школьники, а потом
и гимназисты влюбились в него и старались подражать и быть
похожими на своего кумира!
* * *
Свадьба Анатолия и Ольги по тем временам была богатой и
по-студенчески веселой. Состоялась она 13 апреля 1957 года в
квартире родителей жениха на казанской улице Кирова.
Из нашего выпуска СВУ на брачном пире присутствовали трое:
сам жених, Юра Ермолин и я, тогда уже «шпаки» – первокурсни-
ки авиационного института, полтора года назад порвавшие с ар-
мией лейтенанты. А из остальной молодежи, как мне помнится,
были Ольгины девушки-однокурсницы из пединститута и, может
быть, из других институтов Казани.
С одной из них, Валей, – по матери гречанкой, – у меня завя-
зался кратковременный роман. В июне того же года он прервался
из-за меня, испорченного легкими победами ловеласа, с непри-
ятными последствиями для девушки. По ее приглашению я при-
плыл на пароходе в пионерлагерь на Волге. Там она как будущая
учительница проходила студенческую практику пионервожатой.
За неимением другого места ночевал с Валей в одной комнате на
ее односпальной кровати. За это ревностные блюстители комму-
нистической морали – директор лагеря и комсомольцы-пионерво-
жатые – вознамерились, как я узнал позднее, пришить Валентине
аморалку. Хотя я и сейчас могу подтвердить, что она по-комсо-
мольски отчаянно защищала от агрессора припрятанную до загса
в трусиках драгоценность, и дальше диалогов шепотом и страст-
ных поцелуев ночной поединок не продвинулся.
Александр МАТВЕИЧЕВ
248
А свадебная пара Хронусовых, как это видно на сохранившем-
ся снимке почти шестидесятилетней давности, в действительно-
сти выглядела намного прекрасней. Оба они – уже зарегистриро-
ванные в загсе супруги – светились любовью и счастьем.
И, как показала последующая история их семейной жизни,
они сохранили свои чувства в первозданной чистоте. Уже по-
сле кончины Анатолия убитая горем Ольга в ее воспоминаниях
о жизни с мужем в приливе откровенности призналась мне, что
в первую брачную ночь оба они не знали, как «к этому самому»
приступить.
Глава 8. 1958 – 1986. Кузнец офицерских
кадров ВС СССР
В автобиографическом очерке, написанном для книги В.Н.
Баринова «Казанское суворовское военное училище» (Мо-
сква-2009), Анатолий Владимирович Хронусов представил свою
жизнь читателям от третьего лица, без деталей – как бы в «сухом
остатке», без сантиментов:
– Авиационный инженер – механик, преподаватель высшей
категории, специалист 1 класса, при его непосредственном уча-
стии готовились авиационные техники и авиаинженеры, специа-
листы для ВС СССР на военных кафедрах в гражданских ВУЗАХ,
активный участник многих командно-штабных учений Приволж-
ского Военного округа, мастерски владеющий тактикой ведения
общевойскового боя; автор учебника по тактике для студентов,
обучающихся на кафедре тактики (тактической кафедре); один из
первых разработчиков методики преподавания основ безопасно-
сти жизнедеятельности в средних школах в Татарстане, активный
пропагандист и организатор различных мероприятий патриотиче-
ской направленности среди молодежи республики, автор многих
разработок, направленных на совершенствование системы обуче-
ния, укрепления порядка и дисциплины в школе и оценки знаний
учеников; замечательный и всесторонний спортсмен, участник
1-й Спартакиады суворовских, нахимовских и артиллерийских
подготовительных училищ в 1949 год, бессменный идеолог и ор-
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
249
ганизатор всех юбилейных мероприятий в Казанском Суворов-
ском военном училище, председатель Казанского Суворовского
клуба. Полковник. Ветеран военной службы.
* * *
Анатолий Хронусов родился 13 июня 1932 года в Казани. В
сентябре 1944 года поступил в Казанское Суворовское военное
училище, «в третью роту, что означало в 4-й класс по граждан-
ской школе». Выпущен из училища в 1951 году, вице – сержант.
Учился средне. В отличниках никогда не был. Редко бывал в пере-
довиках. По итогам успеваемости в четверти, как правило, имел
удовлетворительную оценку по русскому языку. В аттестате зре-
лости Анатолия пять четверок, остальные – пятерки.
Имея неплохие способности, он много времени уделял обще-
ственной работе, участию в различных кружках и художественной
самодеятельности. Анатолий был непременным участником всех
концертов художественной самодеятельности. Он один из первых
начал регулярные занятия на фортепьяно у педагога Валентины
Николаевны Карповой. На первом концерте художественной са-
модеятельности в 1945 году он вместе с Леней Сергеевым испол-
нили в четыре руки «Музыкальный момент» Шуберта. Ни одного
концерта в СВУ и за его пределами не проходило без их участия.
Он неоднократно участвовал в гарнизонных и окружных смотрах
художественной самодеятельности. Дипломант нескольких смо-
тров, участник передач на радио. Анатолий считает, что наиболь-
ших успехов он достиг в танцах. В то время наиболее популярны-
ми были танец « Маленьких поварят», «Армейский перепляс» и
матросский танец «Яблочко». С особенной гордостью и какой-то
гусарской бравадой они с Маратом Королевым и другими ребята-
ми танцевали «Мазурку» и «Полонез», поставленные хореогра-
фом Раисой Васильевной Давыдовой. Любовь к танцам Анатолий
пронес через всю свою жизнь. Ярким тому подтверждением яв-
ляются наши юбилейные встречи, где он вместе с очарователь-
ной супругой обязательно покажет свое умение « держать диа-
фрагму». Однако на первом месте у него был спорт. Отличный
Александр МАТВЕИЧЕВ
250
гимнаст, одним из первых в училище выполнивший норматив
второго спортивного разряда. Постоянный участник всех город-
ских, ведомственных и республиканских соревнований. Чемпион
Казанского гарнизона по гимнастике.
Наибольшее влияние на формирование личности Анатолия
оказали генерал – майор Болознев В.В., полковник Пирожинский
И.И., генерал – майор Руднев Н.П., ст. лейтенант Рябенков Г.К.,
капитан Фишер В.Э., капитан Гугнин Л.А., ст. лейтенант Абель-
ханов Ш.С., ст. лейтенант Фролов Ю.Н.
Все, чего достиг и чем гордится Анатолий Хронусов, он обя-
зан нашему родному училищу. «Сказать, что Суворовское учили-
ще в корне изменило мою жизнь, это значит, ничего не сказать.
Меня, как и многих мальчишек с нашего квартала улицы Кирова
в Казани, ожидало уголовно-преступное будущее… СВУ спасло
еще оного мальчишку военной поры». Так он писал о себе в газе-
те «Кадетское братство» №4, декабрь 2003 года.
После принятия присяги 24 сентября 1951 года вместе со сво-
ими друзьями Гайнуллиным Ленуром, Илюхиным Володей, Ни-
фонтовым Костей и Яковлевым Геной Анатолий направляется
для дальнейшей учебы и службы во Владимирское пехотное учи-
лище. По его высказыванию они были первыми выпускниками
Суворовского училища, прибывшими в это училище для обуче-
ния.
Произведен в офицеры в 1953 году. Первая офицерская долж-
ность – командир мотострелкового взвода в г. Козельске Калуж-
ской области. Для молодого офицера, как и для всей страны, это
было сложное время: неустроенность быта, тотальный дефицит,
«холодная война» и вызванный ею рост численности Вооружен-
ных Сил, отстаивание в строительстве и расквартировании войск
и т.д. Страна восстанавливала разрушенное войной хозяйство,
строилась. В 1954 году Анатолий Хронусов направляется для
дальнейшего прохождения службы в Группу Советских войск в
Германии. В ГСВГ он принимает под свое командование погра-
ничную заставу в Нидер-Ноендорфе Берлинской комендатуры,
которая обеспечивала пограничную охрану Большого Берлина,
бывшей зоны советской оккупации. В этот период Анатолий
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
251
сполна ощутил все тяготы пограничной службы. Случайно ока-
завшись в качестве начальника пограничной заставы, он начал
изучать и постигать премудрости этой службы «методом проб и
ошибок». Три года службы на заставе не пропали для него да-
ром. В 1957 году его назначают командиром отдельной учебной
роты специального назначения, находящейся в Берлине, в районе
Карл-Хоста, где подписывался акт о капитуляции Германию. По-
мимо подготовки младших командиров для батальонов специаль-
ного назначения, рота выполняла много специальных заданий по
охране высоких представителей СССР, посольства СССР в ГДР.
В выходные и праздничные дни ее подразделения несли карауль-
ную службу на памятном мемориальном кладбище «Тиргартен»,
где захоронены советские воины, павшие при взятии Берлина.
Наиболее ответственной задачей, которую решала учебная рота
Хронусова Анатолия была смена караула в Международной тюрь-
ме Шпандау, где сидели осужденные Нюрбергским судом нацист-
ские военные преступники Рудольф Гесс, Функ, Редер, Шпрах,
Шпеер, Нейрат и Дениц. Охрану тюрьмы по очереди (по месяцу)
несли специальные караулы СССР, США, Англии и Франции. В
день приема караула от англичан и в день сдачи караула фран-
цузам, т.е. в день заступления в караул и в день сдачи караула
советскими войсками, охрану тюрьмы осуществляла рота Анато-
лия Хронусова. К решению основной задачи в карауле командир
роты особенно тщательно готовил свой личный состав, чтобы не
уронить честь и достоинство советского воина – освободителя.
В 1958 году Хронусов А.В. по замене возвращается в СССР,
где продолжает службу в Приволжском военном округе:
1958–1963 гг. – командир учебного подразделения в Казанском
военном авиационном техническом училище (КВАТУ) и в Казан-
ском артиллерийско-техническом училище, созданном на базе
КВАТУ;
1963–1968 гг. – начальник курса в Казанском высшем команд-
но-инженерном училище (КВКИУ);
В 1968 году производит первый выпуск офицеров в этом учи-
лище и переходит на военную кафедру Казанского химико-техно-
логического института им. С.М. Кирова.
Александр МАТВЕИЧЕВ
252
1968–1986 гг. – последовательно занимал должности препода-
вателя, старшего преподавателя, начальника тактического цикла
на военной кафедре Казанского химико-технологического инсти-
тута им. С.М. Кирова.
В 1986 году увольняется из ВС СССР по возрасту и установ-
ленной выслуге лет в запас, а затем в отставку.
Анатолий Владимирович Хронусов любил военную службу и
военную форму. Он всегда опрятен, на нем ладно сидел суворов-
ский, курсантский и офицерский мундир. Прошло уже много лет
с первой суворовской фотографии, но и сейчас на наших тради-
ционных встречах он бодр, подтянут, энергичен и целеустремлен,
всегда заряжен на победу, и, как правило, в офицерской форме.
После завершения военной карьеры он продолжил активную
трудовую деятельность в качестве военрука средней школы Ка-
зани, проработав учителем 18 лет. В этот период много сил по-
ложил на организацию и проведение различных соревнований
патриотической направленности. Это позволило существенно оз-
доровить морально-психологический климат в школе, укрепить
дисциплину и повысить успеваемость школьников.
В 2000 году школьная команда блестяще защитила честь
Республики Татарстан на Российских соревнованиях «Зарни-
ца-Орленок», где участвовало 84 команды. Команда, возглавля-
емая А.В. Хронусовым, из 13 видов соревнований в одиннадца-
ти была в числе призеров, в шести видах стала лауреатом, а в
стрельбе из мелкокалиберной винтовки стала абсолютной побе-
дительницей.
В 1992 году Анатолий Хронусов явился одним из участников
первой встречи зарубежных кадет, – выпускников российских ка-
детских корпусов многих стран мира, – с выпускниками суворов-
ских и нахимовских училищ в СССР и новой России. С тех пор
при его непосредственном участии установились тесные контак-
ты с зарубежными кадетами в Венесуэле, Каракасе, Сан-Фран-
циско, Нью-Йорке и Австралии. На снимке – А.В. Хронусов в
роли Всероссийского Победоносца Александра Васильевича Су-
ворова приветствует потомков своих «чудо-богатырей», собрав-
шихся на очередной юбилей родного училища.
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
253
Отец Хронусова А.В. с юности мечтал стать цирковым ар-
тистом. Он окончил первое в мире Училище цирковых искусств
в Москве по классу клоунады вместе со знаменитым на весь мир
Карандашом – Михаилом Румянцевым, который первым был удо-
стоен высокого звания «Народный артист СССР». Мать Екатери-
на Алексеевна окончила Восточный педагогический институт,
размещавшийся в 30-е годы в здании Родионовского института
благородных девиц. Умерла в 2003 году. Интересно отметить, что
в этом здании, где размещается до настоящего времени Суворов-
ское военное училище, Анатолий проучился 7 лет.
Будущая жена Анатолия Владимировича, Ольга Сергеевна,
воспитывалась в детском саду, который в те времена размещался
на территории училища. В настоящее время – это здание штаба
училища.
Семья Хронусовых образовалась в 1957 году. Вместе с женой
Ольгой Сергеевной, с которой Анатолий Владимирович знаком
со школьной скамьи, они вырастили и воспитали двух дочерей
– Елену и Екатерину. Обе окончили среднюю школу с золотой
медалью. Старшая возглавляет фирму «Родник здоровья», а млад-
шая – в США, в Лас-Вегасе работает врачом.
Хронусов А.В. награжден 15-ю медалями СССР. Среди них
особенно дорогая медаль «За доблестный труд в Великой Отече-
ственной войне 1941 – 1945 годов».
Полковник А.В. Хронусов прожил плодотворную, интерес-
ную жизнь. Он получил прекрасное образование и любую работу
выполнял творчески, с полной отдачей сил и своего незаурядного
таланта организатора и исполнителя задуманных им проектов.
Авиационный инженер-механик, преподаватель высшей кате-
гории, специалист 1 класса, при его непосредственном участии
готовились авиационные техники и авиаинженеры, специалисты
для ВС СССР на военных кафедрах в гражданских ВУЗАХ, ак-
тивный участник многих командно-штабных учений Приволж-
ского Военного округа, мастерски владеющий тактикой ведения
общевойскового боя; автор учебника по тактике для студентов,
обучающихся на кафедре тактики (тактической кафедре); один из
первых разработчиков методики преподавания основ безопасно-
Александр МАТВЕИЧЕВ
254
сти жизнедеятельности в средних школах в Татарстане, активный
пропагандист и организатор различных мероприятий патриотиче-
ской направленности среди молодежи республики, автор многих
разработок, направленных на совершенствование системы обуче-
ния, укрепления порядка и дисциплины в школе и оценки знаний
учеников; замечательный и всесторонний спортсмен, участник
1-й Спартакиады суворовских, нахимовских и артиллерийских
подготовительных училищ в 1949 год, бессменный идеолог и ор-
ганизатор всех юбилейных мероприятий в Казанском Суворов-
ском военном училище, председатель Казанского Суворовского
клуба. Полковник. Ветеран военной службы.
Часть II. Учитель. Председатель. Страстотерпец
Глава 1. 1986 – 2004. Орлят гимназии № 96
орел-полковник отправлял в полёт
Ольга Хронусова в своих записках вспоминает:
«Анатолий всегда был достойным воспитателем-педагогом!
Однажды моему Алюне на день рождение его подопечные по-
дарили магнитофон с надписью: «От птенцов, оперившихся бла-
годаря Вам, и ставшими могучими орлами!». И его воспитанники
не преувеличивали сврих заслуг: многие из них стали офицерами
высокого ранга, проходя службу Отечеству в своей стране и за ее
рубежами.
А когда он преподавал НВП и ОБЖ в школе, то быстро пре-
вратился в настоящего кумира своих учеников. Особое внима-
ние он уделял их культурному и патриотическому воспитанию.
Водил ребят по историческим местам города, рассказывал о ге-
роизме русских на полях сражений и в тылу, когда мальчишки
заменяя своих воюющих отцов, стояли у станков – всё для ско-
рой победы! Ходил с учениками на выставки и в музеи. Роди-
тели ребят признавали, что с его приходом в школу они своих
детей просто не узнают: ребята стали вежливее, добрее и лучше
учиться.
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
255
Однажды я и Толя пошли на Чеховский рынок – всего в квар-
тале от нашего дома. Мы шли по тротуару по левой стороне ули-
цы Достоевского. И я вижу, как по другой – правой стороне – к
остановки трамвая идёт группа ребят в противоположному нам
направлению. Тогда Алюня уже не работал в школе третий год.
И вдруг на всю широкую большую улицу раздаётся громкое при-
ветствие: «Здравия желаем, товарищ полковник!»
Люди стали оборачиваться, выискивая глазами полковника,
с которым так доброжелательно громко и дружно здоровается
большая группа ребят-подростков. Тем более, что муж был одет
не в военный, а в летний гражданский костюм. Наш папочка, как
мы стали звать Алюню, с улыбкой помахал им рукой.
Воистину – не отрекаются любя!
Господь поцеловал Толю в темечко: так его все любили за до-
броту и честность! В нём пульсировала мощная энергетика по-
стоянной готовности помогать людям». Впрочем, замечу, и за-
вистников хватало...
Глава 2. 2001. «Великий перелом»: последний
юбилей 3-го – 1951 года выпуска СВУ в Казани
Все юбилеи выпускников Казанского СВУ с интервалом в пять
лет неизменно праздновались в сентябре. А на сей раз Анатолий
Хронусов снова преподнес сюрприз нам, его однокашникам: ра-
зослал свои приглашения на сбор в садике Толстого не на начало
осени, а в зените лета – 20 июля, утром в пятницу, в 10:00. Хотя
это решение вождя вполне оправдано: он в те годы работал в ка-
занской средней школы № 96, в июле находился в учительском
отпуске, а многие из нас – я, например, – давно стали лежебока-
ми-пенсионерами.
* * *
А у Хронусовых не отвечал телефон: оказалось, что он и его
Ольга все эти дни спасались от жары, поливая цветочные клумбы
и овощные грядки утром и вечером, а себя охлаждали под холод-
Александр МАТВЕИЧЕВ
256
ным душем на своей даче под Казанью – в Васильево. И только
утром 20 июля, в пятницу, в назначенный Хронусовым час мы с
ним обнялись и расцеловались – когда с Ниной, начищенные и
наглаженные, одетые во все белое, прикатили из Азино на такси
и оказались рядом с СВУ, в тени садика Толстого.
Толя, загаром похожий на кубинского мулата, был как-то не-
привычно беззаботно весел, блистал остроумием и раздавал ком-
плименты каждому из нас, в общем-то, немногим, но зато самым
верным братьям. На юбилеях всех выпусков училища, собирав-
ших до тысячи и больше приезжих кадет со всех концов страны,
у него просто не было времени тусоваться со своим выпуском. И
кое-кто, похоже, из ревности к его известности и равного отноше-
ния ко всем кадетам – казанским и иногородним, – стал считать
Толю отщепенцем, растворившим свои симпатии поровну с нами
и суворовцами других выпусков. А их на тот 2001 год состоялось
уже пятьдесят два, и руководство этой кадетской вольницей, сме-
нившей мундиры на гражданский прикид, никому, кроме Хрону-
сова, было не по плечу...
В этой книге я надеюсь обессмертить имена восьми ка-
дет-братьев 3-го, 1951 года выпуска, перечисленных в моём
дневнике и собравшихся в тот день, 20 июля 2001 года, в садике
Толстого: Анатолий Хронусов, Раиф Муратов, Юрий Пичужкин,
Борис Овсянников, Владимир Соколов, Геннадий Паньков, Аль-
берт Байгильдеев, Лерун Гайнуллин, ну и я – Александр Матве-
ичев.
Примкнули к нам также неизменно преданные кадетский
вице-старшина роты 4-го выпуска, полковник-танкист Рустэм
Тагиров, преподававший после отставки тракторное дело в тех-
никуме, с женой Лияной. И однокашник Тагирова по выпуску,
оказавшийся в Казани по каким-то делам москвич Евгений Иса-
ков. А присутствие и деятельное участие в нашей тусовке 90-лет-
него Николая Ивановича Баринова, преподававшего нам физику,
и почти 80-летнего Юрия Николаевича Фролова, закалявшего ка-
детский дух и тело для военного дела на уроках физвоспитания
и соревнованиях по всем видам спорта, внушали уверенность и в
наше бессмертие.
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
257
* * *
Помню, в парке мы с Толей отделились от остальной компа-
нии, и он провел меня от места давно снесенной конюшни по
всей километровой кривой его бесшабашной скачки сквозь гущу
деревьев. И по пути он взахлеб, хватая ртом густой воздух род-
ного парка и жестикулируя и имитируя телом то себя, то кобылу,
рассказывал, как на этих зигзагах лошадь шарахалась от стволов,
и он едва успевал увертываться от сучьев, а ветви больно хле-
стали его по лицу. И единственно, чего он опасался – это за свои
глаза.
Об увлечении конной подготовкой он уже до этого вспоминал
в своей книге «Детство и юность в алых погонах», а эта прогулка
под кущами старого парка явилась живой иллюстрацией к неза-
бытой юности, никогда не покидавшую его память и душу...
Почти с детским пылом он повествовал и о своей нынешней
работе в школе. И что только теперь он понимает, как нелегко
приходилось нашим офицерам-воспитателям и преподавателям в
схватках с лентяями, разгильдяями, самовольщиками и вредонос-
ными болтунами вроде меня.
Попутно мельком заглянули в стрелковый тир для кадет и
офицеров, совсем не похожий на подобное помещение на заднем
дворе Рязанской пехотки, похожий на подземелье для пыток. Там
мы оглушили себя автоматными и пулеметными очередями и тра-
вили пороховыми газами. А здесь, тоже под землей, было чисто и
уютно, гудела вытяжная система вентиляции. На огневом рубеже
выстроились предохранительные наушники...
* * *
За столом в просторном, оформленном дизайнерами в клас-
сическом стиле «Греческом зале», Хронусов первым долгом в
своем тосте поблагодарил, – в лице физика Баринова и физрука
Фролова, – всех воспитателей, преподавателей, командиров за их
титанический труд во благо первого поколения крещенных вой-
ной суворовцев.
Александр МАТВЕИЧЕВ
258
После него провозглашали тосты два Федьки-лимоны: пьющий
старшина-разведчик Федор Хрисанфович Лежнин и трезвенник
– отставной полковник, бывший собкор газет нескольких воен-
ных округов и центрального органа Советской Армии – «Крас-
ная Звезда» – Федор Федорович Никифоров. А мы после всех их
кратких речей мы поднимались и сдержанно, дабы не оскорбить
слух нынешнего начальства СВУ, гаркали традиционно-хрону-
совское: «За кадетское братство нам выпить пора! Гип-гип-у-
ра-ура-ура!..»
Пища, поданная нам штатными официантками, обслуживаю-
щими новое поколение суворовцев, была желанной, как и полвека
назад: борщ, котлета с гречкой и компот из сухофруктов. У меня
почему-то навернулись слезы при виде этих блюд: вспомнился
голодный сорок четвертый, когда я впервые за три с лишним года
войны начал в этой же столовой забывать про нестерпимый голод
там – за оградой расположения нашей кадетки...
Сильнее других за этим обедом нас удивил Николай Иванович
Баринов, отставной майор, служивший в нашем СВУ четверть
века старшим преподавателем физики, начиная с 1945 года. А в
этом, 2001-ом, ему в декабре исполнялось 90 лет. И он, по вежли-
вой просьбе Хронусова, бодро поднялся со стула и крепким бари-
тоном, без единой запинки, продекламировал всю первую главу
пушкинского романа «Евгений Онегин» от первой строфы «Мой
дядя самых честных правил...» до последней: «Кривые толки,
шум и брань». Вот тебе и грозный Дикий Барин, как мы некогда
прозвали его из страха пикнуть или пошевелиться на уроках в
оборудованном им лучшем в городе кабинете физики. За малей-
шее нарушение дисциплины ты тут же мог оказаться за дверью и
превратиться в жертву для наказания взводным или ротным ко-
мандирами.
После обеда мы, трезвея от ароматов своей юности, еще не-
сколько часов сидели или бродили в тени парка по памятным ме-
стам, – аллеям и оврагам, – а в шесть вечера, после напутствен-
ных напоминаний Хронусова, разбежались по приютам своей
дислокации до следующего утра.
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
259
* * *
Субботу 21 июля Анатолий запланировал как поминальный
день о рано умерших кадетах нашего выпуска и покойных воспи-
тателях и преподавателях.
Для меня самым дорогим человеком из воспитателей и пре-
подавателей был и навсегда остается Георгий Кузьмич Рябенков
(1914 – 1980). Своего отца я не знал, а он меня долго, – до суда на
выплату алиментов, – не признавал за сына. Видел его раза два, мо-
жет, четырехлетним да шестилетним сопливым мальчишкой, когда
он приезжал летом в отпуск попьянствовать к своей матери из под-
московной Шатуры, пока мы с мамой Евдокией Ивановной жили в
колхозной деревне Букени и в сороковом не переехали в райцентр
Мамадыш на берегу Вятки. Так что мне, одиннадцатилетнему, от-
цом, хотя я этого и не осознавал, стал тридцатилетний старший
лейтенант Георгий Рябенков. Он перенес ленинградскую блокаду,
командуя особой саперной ротой на легендарном Невском пятачке,
где он с солдатами, по горло в ледяной воде, не раз восстанавливал
разбомбленную фашистскими «Юнкерсами» переправу.
До войны Георгий Кузьмич работал учителем, а перед ее нача-
лом был назначен двадцатичетырехлетним директором средней
школы в селении близ нашей западной границы. Поэтому при
приближении германской танковой армады оказался сразу мо-
билизованным в армию в качестве ротного на Лужском рубеже,
замедлившем стремительное наступление группы армий «Север»
на Питер до конца его блокады.
Родители после поступления Анатолия суворовское подружи-
лись с Георгием Кузьмичом, и он иногда, по словам Толика, бы-
вал гостем в доме Хронусовых.
А сегодня мы вчетвером, Толя, я с Ниной и Раиф Муратов за
рулем его «Жигулей» от садика Толстого, где вновь к десяти утра
собрались юбиляры, отправились в поселок Дербышки, кило-
метрах в десяти от Казани. Там кладбище, где похоронены два
офицера-воспитателя – Георгий Кузьмич Рябенков, а через две-
надцать лет после него – Лев Алексеевич Гугнин (1916–1992).
Оба они в разные годы переквалифицировались в преподаватели:
Александр МАТВЕИЧЕВ
260
Рябенков нас учил анатомии и биологии, а Гугнин кадет более
поздних выпусков – истории.
Кузов легковушки раскалился на солнце, похоже, до красна.
Опущенные стекла на дверцах не помогали, и на кладбище мы
приехали мокрыми от пота до нитки. Думали охладиться под се-
нью кладбищенских лип. кленов, вязов, берез, рябин – не тут-то
было! А продираться даже вдоль главной аллеи сквозь высокую
траву, крапиву и репейник стоило еще большего пота, чем на
солнце и в машине. Еще труднее было протиснуться между высо-
кими могильными оградами, словно покойники сбежались сюда
на митинг или демонстрацию. Примерно часовые поиски могилы
Георгия Кузьмича Рябенкова по указанию Раифа Муратова, уча-
ствовавшего в похоронах и привозившего сюда не раз его жену и
друзей, ожидаемого результата не дали.
Мы уже хотели сдаться и уходить, когда раздался голос моей
Нины:
– Идите сюда – я нашла!..
И мы постояли какое-то время в скорбном молчании перед
стальным, местами ржавым обелиском со звездой. А Нина раз-
дала нам пластмассовые стаканчики с теплой водкой. Я прочитал
несколько строк из моего посвящения кадетскому отцу, и мы вы-
пили за упокой раба Божия Георгия.
А вот могилу Льва Алексеевича мы разыскать не смогли, хотя,
как уверял Раиф, она находилась с края погоста, метрах в десяти
от дороги вдоль кладбищенского ограждения из водопроводных
ржавых труб. И поминание прошло не конкретно за нашего Льва,
а как бы за всех умерших...
На обратном пути из Дербышек в Казань Раиф Муратов при-
вез нас на Арское кладбище и припарковался вблизи его ворот.
Мы купили свежих садовых цветов у торговавших ими старушек.
И потом без труда нашли могилу генерал-майора Николая Павло-
вича Руднева (1898 – 1954), третьего с начала образования Казан-
ского СВУ начальника училища. Им он был назначен месяца за
три до нашего выпуска.
Помнится, Хронусов, возложив букет гладиолусов к подно-
жью памятника, грустно произнес:
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
261
– Вот судьба! Генерал пережил несколько войн – Гражданскую,
финскую, Отечественную и умер, видите? – совсем молодым от
рака. А нам в следующем году стукнет по семьдесят...
После этого мы посетили еще две могилы: Алмаза Вагапова (1932
– 1969) и Володи Павлова 1932 – 1976). Алмаз умер от белокровия.
А Володя повесился: его оставила жена, первая и единственная лю-
бовь с ребенком, и у него начались страшные головные боли и... Ду-
маю, продолжать не стоит. Да простит его Боже всемилостивый!..
* * *
Утром 22 июля, в воскресение, будильник поднял нас в шесть
утра. Через полчаса мы с Ниной выскочили на пустынную улицу,
поймали такси и, пока в городском трафике не появились пробки,
первыми примчались в речной порт.
Хронусов тоже не дремал. Появился бодрым, улыбчивым, в
красивом летнем костюме не русского пошива, сбегал на дебар-
кадер и объявил находившимся в сборе экскурсантам и их женам,
что все в порядке: в 7:45 – по его предварительному заказу – ми-
ниатюрный теплоход «Москва» доставит нас на остров Свияжск
с миссией возрождения духовности, гармонии и согласия. Хотя у
нас всего этого было предостаточно с кадетских лет.
И вот мы по Волге широкой, до стрелки далекой плывем по
простору Куйбышевского моря, женщина-гид просвещает нас,
что еще в конце восьмидесятых прошлого столетия в Свияжске
был открыт филиал Государственного музея изобразительных ис-
кусств Татарстана. Она перечисляла, какие культовые сооружения
реставрированы, какие находятся в стадии реставрации, и сразу
предупредила, что за один день ознакомиться со всеми чудесами
острова-града невозможно. А мы, завороженные видом сияющей
природы – голубизной воды и неба, зеленью берегов, счастьем
снова слиться в кадетскую семью, тщетно пытались остановить
мгновение. И одновременно испытывали грусть. Грусть от со-
знания, что унести в своей памяти и сердце наше чудесное воз-
вращение в детство и юность, невозможно. Или, кто знает, нечто
похожее происходило только в моей душе...
Александр МАТВЕИЧЕВ
262
Однако опытная дама, оберегавшая свою голову от прожарки
под солнечным, в цветочках, зонтиком знала, чем удивить слуша-
телей. Именно от нее я впервые услышал, что мой любимый пи-
сатель Иван Бунин поверил белоэмигрантской прессе, что здесь,
в Свияжске, вскоре после Октябрьского переворота, в августе
1918 года, большевики установили памятник Иуде Искариоту...
Через два часа плавания, сойдя с корабля по пружинистому
трапу на остров, мы снова оказались под мудрым командовани-
ем полковника-чудотворца Хронусова. Он объявил нам, словно
Робинзон своим Пятницам, распорядок дня до возвращения с
острова на континент. Поскольку здесь он успел уже не единожды
побывать с суворовцами других выпусков, то берется стать бес-
корыстным гидом по наиболее интересным объектам, раз уж мы
решили сей чудный остров навестить и с Толей Усом погостить.
И он уж нас помотал на совесть!.. Слава Богу, что он не заставил
нас взобраться на колокольню Никольской церкви. Но Успенский
собор Богородице-Успенского мужского монастыря мы осмотре-
ли снаружи и изнутри и крестились перед его иконостасом.
Побывали и в двух церквях Свияжского Иоанно-Предтечен-
ского монастыря. Подивились деревянной Троицкой церкви и
кирпичной церкви Константина и Елены.
В скорбном молчании постояли перед двухметровой стелой из
белого мрамора с чугунными черными голубем и такой же пояс-
нительной табличкой на ее теле – памятником жертвам политиче-
ских репрессий ленинизма-сталинизма...
* * *
Уже далеко за пополудни Анатолий Хронусов повел нас, уста-
лых, но счастливых, обратно – к причалу, куда скоро должна была
подойти за нами «Москва». Однако суденышко где-то пропало. Или
команда запила, забастовала в эти смутные времена первого года
отречения «царя Бориса» от власти и свалившегося буквально с ис-
требителя на правление Русью нового владыки из чекистской гвар-
дии. С уловками суверенной демократии, с олигархами и неулови-
мыми чиновниками-казнокрадами, но без заклятого либерализма.
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
263
Благо слева от причала, – длинного настила на забитых в дно
сваях, – было нечто похожее на каменистый пляж, облюбованный
коровами для водопоя. И потому они его украсили своими свежи-
ми и засохшими лепешками. Вчера мы сбросились, и у нас с со-
бой кое-что было. Поэтому мужики посчитали, что пришло время
собирать камни и бросать их в воду, а женщины на ровном месте
разостлали махровые полотенца и выложили на этот достархан
снедь и дополнили окуполренными бутылками.
После застолья некоторых штатских и отставных военных
потянуло на подвиги. И снова Хронусов следил за порядком и
предотвращением появления в компании расхорохорившихся
старпер-кадетов новоявленных утопленников. Кроме того, предо-
хранял и от бродячих коров, тоже заявивших о своем намерении с
нами выпить-закусить. Пришлось-таки полковнику организовать
круговую оборону. А одна из пожилых пастушек вдруг принесла
нам трехлитровую банку свежего молока. И откуда-то появился
примерно сорокалетний офицер, приехавший в Свияжск в от-
пуск к родителям. Он привел нас в восторг заявлением, что тоже
закончил наше СВУ как двухгодичник. И удалившись минут на
пять, выставил на наш дастархан свою «столичную» со вздохом
искреннего облегчения:
– Наконец-то есть с кем выпить!..
Недоверие к «самозванцу» мигом пропало, когда он назвал год
окончания училища, фамилии начальника училища, своего офи-
цера-воспитателя и преподавателей. А Хронусов его пристыдил:
почему, мол, ты, кадет, не появляешься в своей альма-матери. И
тут же назначил ему место и время встречи для оформления всту-
пления в Суворовский клуб.
После посадки на теплоход мы все двухчасовое плавание остава-
лись на палубе и давили песняка, вспомнив многие строевые «хиты»
наших суворовских лет: «Шинель»: «Ведь мы родного Сталина в
ней видели не раз...», «Артиллеристы, Сталин дал приказ...», «Лю-
бил Суворов в лихих боях Держать высоко российский флаг...», «Ла-
герь – город полотняный...», «Солдатушки – бравы ребятушки...».
А Хронусов тряхнул стариной и показал нам в одиночку фраг-
менты из плясок «Маленьких поварят» и «Матросского танца».
Александр МАТВЕИЧЕВ
264
Я бросил взгляд на рубку рулевого: у матроса за штурвалом –
рот в улыбке до ушей...
* * *
Утром четвертого дня, в понедельник 23 июля, нашего празд-
ника мы снова сосредоточились в садике Толстого и до 9:30 жда-
ли «Пазик» – автобус, предоставленный нам задарма его хозяи-
ном Колей Якимовым, тоже суворовцем более позднего выпуска,
ставшего нуворишем постсоветской эпохи. В «Пазике», кроме
шестнадцати сидячих мест, конструкторы предусмотрели два-три
открывающихся люка в крыше, стекла по бортам тоже раздвига-
лись. Поэтому расстояние в 14 миль, – по-русски, 23 км, – даже
с учетом неизбежных в это время первого рабочего дня недели
городских пробок до Раифского Богородицкого мужского мона-
стыря, куда по воле Хронусова повлек нас кадетский жребий, мы
преодолели, не страдая от жары и потребления полной грудью
выхлопных газов, меньше чем за час.
По пути наперебой делились впечатлениями от вчерашнего
плавания на Остров-град, вспоминая в основном смешные или
забавные эпизоды. Последним из них на пляже у причала случил-
ся с Лияной, женой Рустэма Тагирова, когда к ней пристала ко-
рова, и Лияна умоляла настырную буренку не сажать ее на рога.
Попутно, как и обещает проспект к экскурсии, мы полюбова-
лись красотами казанских улиц и загородными пейзажами. Роль
шутливого гида до монастырских ворот взял на себя неутомимый
Анатолий Хронусов: «Посмотрите налево, товарищи!.. Теперь
взгляните направо, господа!..»
А экскурсия под водительством профессионального борода-
того красавца-экскурсовода в монашеской рясе по территории
монастырского комплекса и двум главным храмам, Троицкому
и Грузинскому, была не утомительной – всего минут сорок. По-
сле рассказа об истории монастыря и строительстве церквей и
надругательства и разрушений, нанесенных им большевиками,
превратившими храмы в застенки, монах перекрестил нас, покло-
нился и смиренно предложил помолиться перед великолепными
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
265
иконостасами. Добавив, что мы можем самостоятельно посетить
часовню с источником святой воды и набрать ее в свои сосуды. А
при желании прогуляться по территории монастыря и побывать
на Святом озере.
Всех очаровал обширный цветник во дворе в розах, белых гор-
тензиях и разнообразной декоративной цветной капусте. А для
святой воды у нас с Ниной оказалась пластмассовая литровая бу-
тылка с минералкой. Газировку мы вылили, заменив ее животвор-
ной водой из святого артезианского источника.
Еще на парковке автобуса близ ворот монастыря Хронусов за-
острил наше внимание на призывной вывеске кафе. Время близи-
лось к обеду, поэтому мы цепочкой потянулись с монастырского
двора к этому заведению. Однако вождь оказался у входа первым.
И, уважая мнение своей паствы, посоветовал взять в кафе пищу
по своему вкусу, проехать на автобусе до Сятого озера и употре-
бить ее на берегу, в райских кущах. Разрешение на такую непо-
зволительную для прочих льготу он, пока мы любовались цвет-
ной капустой и причащались святой водой, настоятель монастыря
кадетскому собранию даровал.
А озеро, видит Бог! – и вправду предстало перед нашими гла-
зами упавшим с неба чудом. Лазурной, в солнечных брызгах,
гладью, – в обрамлении изумрудной зелени, – простирающейся
более километра в длину и на треть версты в ширину.
Одежду со всех как ветер сдул! И мы со смехом и детским воз-
гласами, как и в кадетские годы чудесные, бросились в воду. Мы с
Хронусовым поплыли было на противоположный берег, но Нина
не позволила, остановив нас жалобными возгласами:
– Вернитесь, пожалуйста! Я боюсь за вас!..
Забыла, любимая, что в святой воде даже грешники как я не
тонут.
А Толю недаром же суворовцы прозвали Иваном: он своей
безгрешностью не уступал Иоанну Предтече в службе доброму,
вечному...
Нина, Лияна и Руфа, жена Феди Никифорова, для нас, как на
картине «Завтрак на траве», написанной французом Мане в сере-
дине XIX века для аристократов, устроили незабываемый обед. И
Александр МАТВЕИЧЕВ
266
жаль, что наш кадетский певец и живописец Борис Овсянников
(1929–2010), перенесший мучения и смерть родителей в Сталин-
градской битве, сын полка-гвардеец, воевавший на фронте два
года, контуженный при бомбежке, не догадался изобразить «Су-
воровский пир на травке-муравке» в первом году XXI столетия, с
участием нашего Наполеона и Суворова – Анатолия Хронусова.
А вот моя Нина успела щелкнуть затвором камеры и увековечила
сей миг прекрасный на пленке.
После обеда мы еще какое-то время вспоминали о наших про-
делках в СВУ: о побегах без разрешения на купание в Казанке,
живых и покойных воспитателях и учителей, пока шофер «Пази-
ка», пообедавший с нами без вина и водки, не напомнил, что до
17.00 – конца его смены – остался ровно час.
Так что продолжение банкета мы безропотно перенесли в ав-
тобус, где на маршруте до садика Толстого каждый дурачился в
меру своей испорченности...
* * *
Наступил последний, пятый, в среду 25 июля 2001 года, день
нашего 50-летнего юбилея 3-го – 1951 года выпуска родного СВУ.
И встретились на этот раз мы не в садике Толстого, а во дворе
училища – у крыльца штаба. И уже не в прежнем, а уменьшен-
ном составе: Лерун Гайнуллин, Анатолий Хронусов, Александр и
Нина Матвеичевы, Борис Овсянников, Раиф Муратов и успевшем
изрядно опохмелиться Владимир Соколов.
Начальник училища, генерал-майор Котовский, назначил
нам групповой прием в своем кабинете на 10:00. Генерал поя-
вился на свет через два года после того, как мы стали суворов-
цами: в апреле 2001-го ему стукнуло всего-то 55 лет. А Боре
Овсянникову было уже 72, нам остальным чуть меньше: по 68
– 69-ть. Зато в Казанском СВУ он на своей высокой должности
служил уже 12 лет – на пять годиков дольше, чем мы тянули
лямку рядовыми. Но суворовцем Котовского не назовут никог-
да. Это нам даровано более высокое звание, чем генерал: КА-
ДЕТ!..
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
267
Ровно в десять мы поочередно обнимались и пожимали руки
с Михаилом Петровичем – невысоким мужичком-колобком, как
и приличествует танкисту для комфортного обитания в броневой
машине боевой. И соответствующему образованию, полученно-
му им в Ташкентском танковом училище и в Академии бронетан-
ковых войск.
Про себя я отметил, что они с Хронусовым были на «ты». Это
и понятно: их и по званью от полковника до генерала разделяла
лишь одна ступень. А главное, – в отличие от некоторых других
предыдущих начальников СВУ, – Михаил Петрович понимал, ка-
кую огромную роль играли Хронусов и его Суворовский клуб в
воспитании многих поколений суворовцев. А я подумал, что вот
кто бы больше всего подходил на роль начальника нашего СВУ:
А.В. Хронусов!..
Генерал попросил каждого из нас вкратце рассказать о своем
жизненном пути. Когда очередь дошла до меня, и я протянул
ему свою книжку «Сердце суворовца-кадета» с автографом.
Генерал неожиданно смутился и попросил кого-нибудь сделать
снимок этого момента. Раиф Муратов пожертвовал собой: взял
камеру из рук моей Нииы и запечатлел этот момент. А снимок
Котовскому мы отправили по почте вскоре по приезде в Крас-
ноярск.
По правде сказать, я никак не ожидал, что мы в кабинете «са-
мого Котовского» пробудем ровно два часа, пока адъютант не
напомнил шефу о каком-то намеченном на 12:00 очередном ме-
роприятии.
Во дворе Анатолий извинился, что ему надо срочно уехать к
своей Олюне на дачу. Она, бедняжка, замаялась в одиночку одо-
левать изматывающую жару и по два-три раза за день поливать
клумбы и гряды. У иногородних пар уже имелись билеты на се-
годня – на отъезд и вылет из Казани. Крепкие объятия, поцелуи,
надежды на скорые встречи...
А у нас с Ниной билеты до Красноярска были на 30 июля.
Раиф Муратов и отвез до наступления ночи на свою дачу к Розе,
занятой там тем же, что и Ольга Хронусова.
Александр МАТВЕИЧЕВ
268
Глава 3. 1986 – 2006. Меня Russian-American
Катенька лечила
28 июня 2006 года на вокзале татарской столицы меня встре-
тил Сергей Васильев, доктор каких-то наук, директор или вла-
делец плавательного бассейна и сам мастер спорта по плаванию
каким-то стилем. Он не кадет, а муж дочери покойного Виктора,
двоюродного брата моей второй жены. А главное – Сергей пре-
красный парень, по возрасту годный мне в сыновья.
Казань, словно натопленная до предела печка пышет жаром
с неба, с асфальта улиц, от стен старых и новых домов. Сергей,
едва я вышел на перрон, и мы обнялись, сразу предложил форму-
лу спасения от городского пекла: поехать к его теще Валентине
на Волгу, на дачу.
– А мы туда и едем с Кристиной на моей машине – новенькой,
позавчера купил.
Кристина, пятнадцатилетняя дочка Сергея и Наташи Василье-
вых, высокая красивая блондинка с длинными волосами выгляде-
ла на все восемнадцать. Она застенчиво улыбнулась и подставила
мне припудренную щечку для поцелуя.
Поскольку я никого, кроме Вали, дважды приезжавшей к нам
в Красноярск погостить и ставшая третьей сестрой моей Нины,
не предупреждал, то и был свободен от каких-либо обязательств.
И уже минут через сорок прижимал ее к себе – горячую, одетую
по-пляжному, на волжском бреге, в тени от яблони и вишневых
деревьев двухэтажного дачного дома.
Растроганный теплым приемом я вздумал заснять сцену встре-
чи на свою камеру. Глядя в видоискатель, попятился по тропе
между грядами клубники, огороженных кусками шифера. зап-
нулся и приземлился «пятой точкой» на одну из них. «Точке»,
примявшей клубнику, хоть бы хны, зато на правой голени поя-
вилось рассечение от шиферных зазубрин. Кровь, боль – и боль-
ше не физическая, а душевная. Завтра 29 июня, ровно 40 лет, как
умерла моя мама, а я не смогу поехать на ее могилу в Шемордан,
поселок в сотне километров от Казани.
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
269
Рану Валентина мне обработала, забинтовала по всем канонам
фронтовой санитарки, до пенсии работавшей в автомобильном
парке завскладом и частенько спасавшая слесарей и шоферов от
травм и пострашнее моей. А как мастерица на все руки, она при-
готовила такой ужин, что после Серёжиного виски и телячьего
жаркое с салатами мое знакомство с шифером забылось очень
быстро.
На следующее утро он же доставил меня после завтрака в Ка-
зань, на квартиру писателя Диаса Валеева и его жены Дины. Мы
пообщались, пообедали, и я позвонил Хронусовым.
Они захотели видеть меня немедленно. Раненая нога болела,
особенно кость: похоже, шифер повредил мне хрящ. Заказал по
телефону такси и приехал на их новую квартиру на Толстого, уже
превращенную руками Ольги, как и прежнюю на улице Достоев-
ского, в филиал царских дворцов Эрмитажа, Павлова, Екатери-
нинского и Петродворца, вместе взятых.
* * *
А к ним, Ольге и Анатолию, прилетела из Лас-Вегаса их млад-
шая дочь Катя с приключениями.
В моем дневнике эти перипетии, услышанные из уст самой Ека-
терины, изложены телеграфными фразами: «У Кати в аэропорту,
пока она в ожидании посадки на самолет сидела в «отстойнике»
и задремала, у нее «скомуниздили сумку. Полицейский составил
протокол, но даже печать не поставил, искать «барсеточника» и
не пытался. А в сумке у Кати были российский, загранпаспорт,
билет, другие вещи. И главное – ключи от квартиры. Она поехала
домой, проникла как-то в него через окно. А на ее автоответчи-
ке появилось извещение из банка: «По вашей карточке пытались
снять 300 долларов, но манера снятия не ваша. Подтвердите, что
это вы хотели снять деньги?»
Она, конечно, ответила отрицательно… Вместо паспорта ей
повезло получить эрзац-документ, билет авиакомпании восста-
новили, и она через несколько а/портов за 2-е суток долетела до
Казани.
Александр МАТВЕИЧЕВ
270
Катя действительно прелестная жнщина лет 35 (по виду не
больше 30-ти).
Хронусов, Ольга, седобородый Анвар (из 16-го выпуска СВУ),
плюс я – вот и вся компания. По пути к Толе прихватил в лавке
бутылку шампанского и конфеты. Ольга при встрече: «Зачем мне
это?..» А шампанское пили она и Катя – им оно вроде понрави-
лось.
А мы – «Хронусовку» и сухое вино. Ольга приготовила из за-
морозки вкусное мясо с овощами. Встречу Хронусов хочет про-
вести на своей даче, куда приедет человек 6 – 8, не больше.
В 11-том часу я, хромая, отчалил к Валеевым, и все последу-
ющие дни не вылезал от них, меняя перевязки и глотая таблетки,
поскольку к вечеру следующего дня она у меня разыгралась по-
дагра. Попросил приехать Хронусовых – Толю и Катю. И воочию
убедился, за что ее, Russian-American doctor, полюбили и оценили
американские пациенты. Она сделала мне перевязку покраснев-
шей раны на ноге нежно и совершенно безболезненно. Заглянула
в свой медицинский, похожий на сотовый телефон, гаджет и тут
же получила совет, какие лекарства могут облегчить мои страда-
ния от приступа «королевской» болезни. Сходила вместе с отцом
в аптеку, купила лекарства от подагры. Надавала советов всем – и
мне и Валеевым, как ухаживать за мной.
Ночью мне стало легче. Не так болела кость на большом паль-
це правой ноги. Но опухоль и краснота пока остаются...
* * *
При написании этих эссе я попросил вдову А.В. Хронусова,
Ольгу Сергеевну, собрать и выслать мне в Красноярск семейный и
его личный архив рукописных и печатных материалов и фотогра-
фий. Все их опубликовать просто невозможно в одном томе. Наш
сын Иван, ровесник Екатерины, из двухсот фотографий смонти-
ровал фотофильм в сопровождении музыки Антонио Вивальди
и выслал его Екатерине по электронной почте в Лас-Вегас. Там
она с мужем-прокурором Чарльзом и дочуркой Еленой-Софией
проживает в своей вилле.
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
271
А моя жена, Нина Павловна, набрала на компьютере статью
Елены Зелёной «Казанский медик», № 10 (8337), 23 декабря 2011
года. Ниже привожу ее текст полностью:
РАШЕН ДОКТОР ХРОНУСОВА
«Учителями славится Россия, ученики приносят славу ей».
С этой крылатой фразы стоит начать рассказ о выпускнице
лечебного факультета КГМУ, ныне известном американском док-
торе Екатерине ХРОНУСОВОЙ.
Поэтической строкой
Кем быть и кем стать.
Экзаменационное сочинение на вольную тему, обозначенную
в названии стихотворения ученицы 8-го!!! класса школы № 18 г.
Казани, выпускницы лечебного факультета, бывшего члена уче-
ного совета КГМУ, а ныне русского доктора города Las Vegas, что
расположен на западе США, в штате Невада, Екатерины ХРОНУ-
СОВОЙ.
Вопрос извечный, главный,
Важный.
С его решеньем в жизнь вступить,
Им, задаваясь, должен каждый
Себе дорогу проложить.
Дорогу честную, такую,
Чтоб жизнь прожив, он мог сказать:
«Я в ней минуточку любую
Могу без стража подписать!»
Но что поможет нам с уменьем
Такой нелегкий выбрать путь?
Считаю – цель, и к ней стремленье
Не даст нам никуда свернуть.
Александр МАТВЕИЧЕВ
272
Но цель поставить ведь не просто,
Не просто до нее дойти,
И кто поможет эти версты
Пройти по трудному пути?
А для себя ответ я знаю:
Примером станет мой отец.
Его я опыт почитаю,
Мой папа – просто молодец!
Спортсмен, стрелок, отличный
Тактик,
Во всем с него пример мне брать!
Светлейший ум его, характер
Хочу в себе я воспитать…
И мама мне пример отличный,
Она – прекрасный педагог,
Ее пример, поступок личный –
Любому – жизненный урок!
Она, к тому ж, еще –
Художник и дизайнер,
Талантов мне ее не счесть!
И я возьму в свою дорогу
Ее возвышенную честь!
О, да! Вопрос поставлен сложный,
Но ты найдешь к нему ответ.
Ты оглянись вокруг и сможешь
Сказать всему плохому: «Нет!» …
Но, главное, всегда остаться,
Быть верным избранной звезде,
И с личным «я» не расставаться,
И людям помогать везде.
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
273
Всегда стремиться жить по правде,
Все званья людям отдавать,
И на земле своей след оставить,
Детей такими ж воспитать.
Екатерина Хронусова
10 июня 1986 г.
Рашен доктор Хронусова
«Учителями славится Россия, ученики приносят славу ей». С
этой крылатой фразы стоит начать рассказ о выпускнице лечеб-
ного факультета КГМУ, ныне известном американском докторе
Екатерине ХРОНУСОВОЙ. Она всегда являлась и остаётся гор-
достью семьи, медицинского университета и достойным полпре-
дом России в США. Корреспондент «КМ» встретился с ее мамой,
признанным казанским учителем математики высшей квалифи-
кации ОЛЬГОЙ СЕРГЕЕВНОЙ ХРОНУСОВОЙ.
– Ольга Сергеевна, Вы счастливы, у Вас хорошая семья, заме-
чательные дочери. Младшая – Катя, выпускница медицинского
университета…
– Леночка и Катенька с золотыми медалями окончили свои
школы и с отличием (красным дипломом!) свои университеты.
Леночка имеет интересную работу и счастлива. 30 лет в браке с
замечательным человеком, моим любимым зятем – Сереженькой,
подполковником с академическим образованием. У них есть до-
ченька Оленька и двое внучек – Катенька и Машенька.
У дочери Кати сложилась другая жизнь – она потомственный
врач. Известным в этой династии был личный доктор самого
Адмирала Ушакова! А прадед Катеньки и Леночки был извест-
ным земским врачом Казанской губернии. Предание гласит, что
и фамилия Хронусов пошла с тех давних времен, когда матросы
флагманского корабля Ушаковской флотилии спасли греческого
философа и его учеников, лодку которых разбил турецкий сна-
ряд. Талантливый доктор выходил философа по имени Хронос,
Александр МАТВЕИЧЕВ
274
который в благодарность дал своему спасителю имя: « Теперь ты
– Хроносов – спаситель и будешь носить мое имя!». Так и пошла
фамилия – Хронусов.
– Приобрести почтение и статус уважаемого врача на амери-
канском медицинском рынке непросто. Необходимы сила воли,
особый характер и воспитание. Как складывался у Кати этот
сложный путь?
– Наши дочери всегда были лидерами! Особенно преуспела Ка-
тенька! Председатель совета пионерской дружины, работа в коми-
тете комсомола, член Учебного совета в университете, успешные
стажировки в Англии, Америке, Югославии, организация обмена
студентами разных стран для учебы в Казани – это только часть
работы целеустремленной Катеньки! Характер формировался с
детства: школа художественной гимнастики и первый разряд по
художественной гимнастике в 11 лет! Занятия фигурным катани-
ем, музыкой, хореографией, рисованием и огромной организатор-
ской в школе и вузе работой – дурью маяться было некогда!..
Девчонки много читали, прекрасно играли в шахматы, а на со-
ревнованиях в пионерлагере «Артек» завоевывали первые места.
Заканчивая восьмой класс, на экзамене по русскому и литературе
Катенька выбрала из трех тем – свободную: «Кем быть, каким
стать». И написала целую поэму, экспромтом о том, что хочет
быть доктором. И стала сразу знаменитой: ее сочинение читали
на родительских и учительских конференциях. Прошло много
лет, но жизнь дочери подтвердила все, о чем написала 15 – летняя
девочка! Профессия врача стала ее образом жизни.
– О ней говорят: она – доктор от Бога. Вы как мама когда это
отметили?
– Я думаю, что быть доктором от Бога – это природный талант,
трудолюбие, высокая степень ответственности. Все это проявля-
лось в детстве. Семья, прекрасные педагоги школы и медунивер-
ситета создали достойного полпреда нашей семьи и страны за
рубежом.
– Зарубежье начиналось с Йельского университета?
– Прежде чем поступить в резидентуру больницы Сант-Ра-
фаель, аффилированной с Йельским университетом, Катя про-
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
275
шла шестимесячный подготовительный курс в Екатеринбурге.
Ей предстояло лететь в Анкару на сдачу тестового экзамена. Он
был архисложный, но она его хорошо сдала и получила право на
второй тур экзамена в Польше. И второй тур – блестяще! И ее
пригласили на интервью в Америку. Хорошие знания, умения ло-
гично излагать суть вопроса помогли ей здесь одержать победу
– через огромнейший конкурс ее занесли в компьютерную базу
зачисленных на учебу в трехгодичную резидентуру Медицин-
ского центра на базе госпиталя Сант-Рафаэль в Нью-Хейвене,
аффилированного с Йельским университетом. Екатерина еще не
вернулась с победой домой, чтоб собраться и улететь обратно в
Америку в Нью-Хейвен на учебу, как мы, дома в Казани, получи-
ли официальное приглашение для нее со словами: «… окажите
нам честь… и т.д.»
– Было трудно? Ведь многое пришлось узнавать, пересматри-
вать в медицинской науке.
– Конечно, непросто. В 1997 году мы прилетели к ней, чтоб
поддержать. Беседуя с доктором Морицем, руководителем про-
граммы, по которой занималась Катенька, мы выразили ему боль-
шую признательность, что он разглядел в дочери талантливого,
умного врача! Дословно он нам тогда сказал: «Я должен сказать
Вам, что за свои 15 лет работы с врачами – иностранцами из раз-
ных стран такой характер, такое трудолюбие и целеустремлен-
ность встретил впервые! Она ставит себе очень высокую план-
ку и достигает ее! Спасибо Вам, дорогие родители, за дочку!»
Каждый год там врачам резидентуры присваивали звания. Так и
Катеньке – «Лучший врач года по профилактической медицине»!
– Интересно, вот на одной из фотографий Катя выступает в
русском национальном костюме – как на этом снимке.
– Это снимок сделан во время доклада по окончании резиден-
туры. Я сшила ей красный парчовый сарафан, сделала красивый
кокошник, украсив золоченой тесьмой и красным бантом, и с ока-
зией переслала ей в Америку, сказав по телефону: «Ты доказала,
что достойна представить Российскую медицину в национальном
русском костюме. Пусть такой и запомнят талантливого потом-
ственного русского врача!»
Александр МАТВЕИЧЕВ
276
И вот сидят члены Ученого совета из маститых, всемирно
знаменитых деятелей науки, и выходит в потрясающем одеянии
Катенька и начинает свой доклад. А окончив его, Катя рассказа-
ла, где родилась, где училась, и показала замечательные слайды
своей любимой Казани. Волги – «главной улицы России», как на-
звал ее писатель Максим Горький. И ученый совет аплодировал
ей стоя!
– С 2000 года Катя работает врачом, «любимым доктором Хро-
нусовой», так, говорят, ее называют в Америке?
– Чаще о ней говорят рашен доктор Хронусова. У нее удиви-
тельный диагностический талант. Она не только правильно и точ-
но ставит диагноз, но находит нужные лекарства и нужные слова
пациентам! Уважение и любовь к больным начинается с почита-
ния родителей. Каждый год дочка высылает нам авиационные
билеты, и мы летим к ней. Там она нас обследует всесторонне и
лечит. Ведь у ее папы, моего супруга, болезнь Паркинсона. Благо-
даря ее лечению, как и заботе и помощи старшей дочери Леноч-
ки и ее мужа Сергея, мы держимся. Катя на свои заработанные
«докторские» деньги купила нам прекрасную большую квартиру
в доме класса – премиум «Комплекс «Суворовский».
– Нам известно, что афоризм «Учителями славится Россия,
ученики приносят славу ей» является Вашим, можно сказать, кре-
до по жизни …
– Это афоризм мой знали и помнят до сих пор все мои уче-
ники, которых я учила математике и в школе, и в техникуме, и
в вузах. Как и в своих детях, дочках, я формировала стержень
натуры: честность, доброту, обязательность, чувство долга, до-
стоинство. Высокие принципы морали и нравственности и, ко-
нечно, ответственность! Уважение и любовь человека к человеку
формируется, прежде всего, в семье! И сегодня эти уважение и
любовь как никогда необходимы в нашей медицине. Примером
всегда должны быть родители, семья и учителя, корни которых
всю жизнь питают жизненное древо ребенка и потом ставшего
взрослым человеком.
Когда в Казани организовали международную конференцию
специалистов-врачей по почечным заболеваниям, по приглаше-
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
277
нию Медицинского Университета в ней принимали участие и
преподаватели из медицинского центра Йельского университета.
Они побывали в нашем доме, в семье Катеньки! Нашим перевод-
чиком был одноклассник дочки Андрей Талантов. Потом Андрей
нам рассказал, какое впечатление произвел на них наш дом, наша
семья: «теперь нам понятно, от каких корней выросло такое заме-
чательное дерево. Мы горды, что были учителями такой умной,
талантливой, прекрасной воспитанной и образованной ученицы!
Мы побывали, словно в сказке, в этом красивом доме!» (дословно
передаю). И нам с папой, конечно, приятно слышать и произно-
сить эти слова. Ведь воспитание детей – это главный смысл лю-
бой семьи.
– А когда она вышла замуж?
– Да. В 2009 году Катенька вышла замуж. Видимо, где-то там,
на небесах, решилась ее судьба. Ей предложил руку и сердце,
старше ее всего на 1,5 года, человек с русскими корнями. Чарльз
долго искал именно ее по завету деда (русского дворянина) и от-
ца-врача, к тому же известного гроссмейстера в шахматном мире!
Они говорили: «Твоей женой должна быть только россиянка и
доктор по профессии!»
– А нынче, в 2011 году. У них родилась прелестная доченька
– Елена-София! Ведь у американцев не принято отчество... Итак:
Елена-прекрасная, София-мудрая, наша американская внученька!
– Недавно Вы вернулись из Америки. Жильцы «Суворовско-
го» дома Вас заждались – все посматривали на ваши окна и нако-
нец-то дождались в них света.
– Спасибо всем, кто ждал. Мы вернулись из Лас-Вегаса, где
живет и работает наша дочь, познакомились с американской
внучкой. И вместо 2-х месяцев пробыли больше 3-х, пока ис-
кали русскоязычную няню. Ведь Катенька вышла на работу, а
Чарльз – ее муж, служит прокурором. Поэтому с 8.00 утра до
17.00 с малышом водится только няня. Мы приехали домой, и
тоскуем по Катеньке, ее сладенькой доченьке – нашей внучке
Елене-Софии, и не знаем, удастся ли еще вернуться в ее новый
дом, ее семью. Перелет очень трудный, особенно обратный. И
хотя Катенька всегда высылает нам билеты бизнес–класса, пе-
Александр МАТВЕИЧЕВ
278
релет беспосадочный в 12 часов полета из Европы до Лас-Ве-
гаса, с десятичасовым ожиданием во Франкфурте своего рейса
в Казань, очень тяжелый, особенно для папочки с его болезнью
Паркинсона. И если бы не наш Ангел-Хранитель – доченька Ка-
тенька, нам бы не пришлось летать к ней! Катенька продлевает
ему жизнь, она наша верная опора и надежда! Дай Бог, ей и ее
семье здоровья и долгих лет жизни. Во имя Отца, Сына и Свя-
того Духа. Аминь.
Этой замечательной семье Ольги Сергеевны и Анатолия Вла-
димировича Хронусовых в новом 2012 году исполняется 55 лет!
Поздравляем всех членов семьи с наступающим новым годом и
желаем, чтобы их последующие поколения жили также в любви
и верности, как и родители.
Елена Зелёная.
* * *
Инициатива и финансирование написания и издания этой кни-
ги о своем выдающемся отце, навсегда остающемся в мартиро-
логе кадетской истории России и за ее пределами, принадлежит
Екатерине Анатольевне Хронусовой, поддержанной ее Мамой и
всеми другими членами семейного клана.
Глава 4. 2014. 70-летие КзСВУ:
«Другие по живому следу...». Униженный кумир:
«Купи медаль за «пятихатку»!..»
9 сентября 2014 года, семь тридцать вечера... До отъезда в Ка-
зань на 70-летний юбилей родного СВУ нам – мне и жене Нине
– оставалось четыре дня. Ничто не предвещало беды. В большом
окне моего мансардного кабинета – долгий солнечный вечер; за
редкими крышами домов и огородов – безмятежное и бесконеч-
ное зеленое море сибирской тайги. Я вот так же, как сейчас, сижу
за своим ноутбуком и что-то сочиняю. И вдруг снизу – вроде бы
спокойный голос жены:
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
279
– Саша, посмотри в твою библиотеку. Мне Люба, соседка на-
против, позвонила: мы горим!.. Дымом пахнет?
– Нет вроде. Сейчас!..
Открываю дверь – и вижу, как на высоте моего роста, – вдоль
стыка параллельно проложенных досок, – бежит яркая змейка
электрического разряда вдоль провода, скрытно проложенного
под отделкой из вагонки. Инстинктивно хватаю подвернувшееся
под руку полотенце и тыкаю в ядовито сверкающую движущуюся
нить. А Нина уже за моей спиной, поворачиваю голову к ней – и
в глаза мне из огнетушителя бьет жгучая струя негорючей жид-
кости или газа. Благо срабатывает автомат на электрораспредели-
тельном щитке, ноутбук отключается, и с этого момента начина-
ется операция по спасению нашего загородного дома.
К счастью, быстро прилетела пожарная машина из нашего,
ставшего родным поселка Памяти 13 Борцов. И плюс – две «по-
жарки» из соседних поселений: Кедрового, где уже давно в зда-
ньях штаба расформированной ракетной дивизии дислоцируется
кадетский корпус, и несколькими минутами позднее – из райцен-
тра Емельяново. При активном содействии сбежавшихся соседей
и совсем не знакомых мужиков, парней и разного возраста жен-
щин пожар потушили оперативно. Но мансардный этаж под ме-
таллочерепичной крышей сгорел, и потребовалось полгода на его
восстановления. Из двух миллионов страховки московская фирма
после полугодовых проволочек выплатила погорельцам лишь де-
сять процентов...
Ясно, что из-за пожара наша, моя и жены, поездка на 70-лет-
ний юбилей Казанского СВУ сорвалась. О том, как прошло
празднование, после возвращения в Красноярск мне рассказал
подполковник запаса Володя Клименко, окончивший училище в
1987 году. В 2014 году он, уже гражданский, работал не первый
год мировым или федеральным судьей в Эвенкии, перед отлетом
в заполярный Байкит заглянул ко мне. Подарил мне от себя все
выкупленные у организаторов сувениры. В том числе, памятную
медаль и буклет. В буклет мое имя угодило, – в перечне других
сорока выпускников за все 70 лет существования нашей аль-
ма-матери, – как автора книг о Казанском СВУ.
Александр МАТВЕИЧЕВ
280
Судья-кадет КзСВУ ВладимирКлименко в нашей беседе ис-
кренно осудил организаторов юбилея. Никто из них в своих речах
ни разу не упомянули более значимую для истории Казанского
СВУ личность – Анатолия Владимировича Хронусова. Зато в не-
формальной обстановке кадеты всех выпусков продолжали чтить
Хронусова и сожалеть, что при нем встречи проходили гораздо
ярче и праздничнее благодаря его врожденному таланту органи-
затора и верного слуги суворовского братства.
Так, Клименко еще раньше говорил мне, что именно Хронусов
разыскал кого-то из суворовцев 1987 года выпуска и вдохнул в его
желание и веру к действию. И только после этого почти весь су-
воровский взвод, в котором Володя с сотоварищи проучился все-
го-то два года, через каждые пять лет стал собираться в Казани со
всех концов России и ближнего зарубежья.
И только наша газета «Кадетское братство» в своем очередном
номере, в октябре 2014 года, поместила снимок нашего признан-
ного вождя в инвалидном кресле с подписью под ним: «Фотогра-
фия с первым Председателем Казанского суворовского клуба А.В.
Хронусовым (3-ий вып.,в инвалидном кресле)».
* * *
Именно Анатолию Хронусову суворовцы всех выпусков, на-
чиная с самого первого 1949 года, остаются благодарными за то,
что он, создав Казанский суворовский клуб, почти по Пушкину,
«чувства добрые в кадетах пробуждал». И не щадил своих вре-
мени, здоровья и сил на организацию и феерическое проведение
юбилеев всех выпусков в отдельности и в целом СВУ.
Верная любящая супруга Ольга Сергеевна спросила кого-то
из организаторов, будет ли А.В. Хронусов награжден юбилейной
медалью «70 лет Казанскому СВУ». И чинуша, не моргнув гла-
зом, плюнул ей в душу ответом: «Конечно, если вы заплатите за
нее 500 рэ!..» По-современному жаргону о бабле – «пятихатку».
Ольга промолчала... Не только циничный торгаш, но и бронзо-
вый копеечный блинок медали как награда за многолетнюю бес-
корыстную службу ее мужа мировому кадетскому братству, а сей-
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
281
час сидящему рядом в инвалидном кресле, вызвал в ее любящем
сердце отвращение и стыд. Трансформация простого, рожденно-
го сердцем Хронусова названия «Казанский суворовский клуб»,
в громоздкое нагромождение словес новомодного чиновничьего
бренда без божества и вдохновения, не умещающееся в нашу ка-
детскую память: «Региональное общественное суворовское объ-
единение в Республике Татарстан», словно убило романтику, со-
провождавшую наши съезды в течение почти полувека.
Об этом эпизоде Ольга со слезами рассказала мне по телефону.
Не меньше ее оскорбило и поведение генерала армии Валерия Ге-
расимова, выходца из рабочей семьи, выпускника-двухгодичника
нашего СВУ в 1973 году. Герасимов, назначенный менее двух лет
назад начальником Генштаба ВС РФ и первым замом министра
обороны РФ, прошел мимо сидящего в инвалидном «экипаже»
старого полковника, – самого известного первосуворовца за все
время существования Казанского СВУ. И, несмотря на вежливую
просьбу Ольги Сергеевны, по возрасту годящейся ему в матери,
остановиться и поздороваться с А.В. Хронусовым, поздравить
смертельно больного с юбилеем, высокомерно скосив недобрый
взгляд на женщину, как «в афишу коза», деревянно прошагал пря-
мо, по-скалозубовски, в сопровождении угодливой свиты. И бес-
словесный как Герасим из тургеневского «Муму» в генеральском
мундире, оклеенном орденами и медалями...
* * *
Помню, в 1994 году – на 50-летнем юбилее училища – в разгар
застолья в столовой ракетного училища, Саша Салуянов пригла-
сил меня и мою Нину за свой стол. И мы с ним запросто, перей-
дя на «ты», по-кадетски, чокались, делились воспоминаниями о
годах в стенах суворовского. А узнав, что я окончил в пятьдесят
третьем Рязанское Краснознаменное пехотное училище имени
Ворошилова, оживился: и он учился в том же училище, правда,
уже преобразованном в Рязанское высшее воздушно-десантное
командное дважды Краснознаменное училище имени Ленинско-
го комсомола.
Александр МАТВЕИЧЕВ
282
Попутно он отпускал в адрес Нины, равней ему по годам,
галантные комплименты и даже пригласил на танец – первый и
пока последний ее вальс с «настоящим генералом». Да еще и с
Героем Советского Союза!..
А прерывая беседу со мной, он восхищался неуемной энерги-
ей трезвенника, снующего по банкетному залу в белом костюме,
– Анатолия Хронусова: «Без нашего генералиссимуса и его шта-
ба-клуба такого роскошного праздника не получилось бы!..»
* * *
А в газете «Кадетское братство» за октябрь 2014 года появился
журналистский отчёт об очередном, уже седьмом, десятилетии
нашей альма-матерь:
«Казанское суворовское военное училище, из стен которого
вышли несколько Героев СССР и России, отметило 70-летний
юбилей со дня создания и Указом Президента Российской Феде-
рации от 19 сентября 2014 г. удостоилось грамоты Верховного
Главнокомандующего Вооруженными Силами РФ.
На праздничных мероприятиях в честь юбилея присутство-
вали Председатель Госсовета РТ Ф. Мухаметшин, первый заме-
ститель министра обороны РФ – начальник Генерального штаба
генерал армии В. Герасимов, первый заместитель премьер-мини-
стра РТ А. Песошин, заместитель главнокомандующего Сухопут-
ными войсками В. Лизвинский и другие почетные гости.
«Училище, которое было создано в 1944 году, благодаря забо-
те, вниманию, и душевному теплу педагогов и офицеров-воспи-
тателей стало поистине родным домом, школой возмужания для
мальчишек, чьи родители погибли, сражаясь на фронтах Великой
Отечественной войны, или трудились в тылу на благо Родины.
Сегодня училище, давшее путевку в жизнь более 12 тысячам
воспитанников, хранит и преумножает свои богатые традиции,
по-прежнему отличается высоким уровнем общеобразовательной
и специальной военной подготовки молодого поколения России.
Целая плеяда достойных офицеров, талантливых руководителей,
деятелей науки, культуры и искусства, выдающихся спортсменов
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
283
прошла его школу», – сказал во время праздничных мероприя-
тий выпускник училища 1973 г. В.В. Герасимов, вручая училищу
грамоту Верховного Главнокомандующего, Президента России
В.В.Путина.
«Вооруженным силам необходимы образованные, хорошо
подготовленные офицеры, умеющие принимать решения при
управлении войсками. Уверен в том, что почетное звание выпуск-
ника Казанского суворовского военного училище будет символом
мужества, чести и достоинства российского офицера», – сказал
В.В. Герасимов, обращаясь к воспитанникам.
«Сегодня вам семьдесят. Это большой и неповторимый путь»,
– подчеркнул Ф. Мухаметшин в своем выступлении. Он также
отметил, что за время существования, училище подготовило 66
выпускников и порядка 12 тысяч выпускников, 50 из которых ста-
ли генералами, тысячи – офицерами российской армии.
«Во все времена воспитанники Казанского суворовского учи-
лища до конца оставались верными воинской присяге и своему
долгу, проявляли беззаветное мужество и героизм», – отметил Ф.
Мухаметшин и пожелал сотрудникам училища и самим суворов-
цам доброго здоровья, большого человеческого счастья и мирно-
го неба над головой.
Кроме того, Председатель Госсовета зачитал поздравительное
письмо от Президента РТ Р. Минниханова. В нем, в частности,
говориться: «По случаю 70-летия образования училища примите
слова признательности за плодотворную деятельность и достой-
ный вклад в развитие профессионального образования республи-
ки. Вашему учебному заведению принадлежит особая роль в ре-
шении важных государственных задач».
В ходе мероприятия состоялось вручение наград заслуженным
сотрудникам училища.
Праздник завершился торжественным маршем с участием, как
нынешних суворовцев, так и ветеранов СВУ.
...Хотя, положа руку на сердце, мне беспредельно жаль, что я в
последний раз не повидался с живым Толей Хронусовым в окру-
жении его семьи – жены Ольги и дочерей, Лены и Кати. Как и с
Раифом Муратовым и его Розой; они посетили меня и Нину годом
Александр МАТВЕИЧЕВ
284
раньше, в сентябре тринадцатого года, – в Красноярске и в нашем
загородном доме таежного поселка Памяти 13 Борцов...
Глава 5. 2015. Умер в Лас-Вегасе.
Похоронен в Казани
3-12 Познал я, что нет для людей ничего лучшего,
как веселиться и делать доброе в жизни своей.
3-20 Всё идёт в одно место: всё произошло
из праха и всё возвратится в прах.
Экклезиаст
Судьба любого человека уникальна. А жизнь Анатолия Хро-
нусова, – по его воле, холерическому темпераменту, по капризам
событийных обстоятельств, гибкому уму, неуёмной натуре, гото-
вой на экстравагантные поступки, – и загадочна, и многогранна,
и поучительна. А на заключительном этапе, безо всяких преуве-
личений, – трагична.
Его жена, Ольга Сергеевна, со слезами в голосе несколько раз
задавала мне по телефону – из Казани и Лас-Вегаса – один и тот
же вопрос: «Ну, скажи мне, Саша: почему Бог покарал моего То-
лечку, святого по жизни человека, такими ужасными страдания-
ми?!»
Бывало, что я признавался в своей неспособности ответить
утешением на этот – в некотором смысле – вечный вопрос, задан-
ный человечеству ещё Экклезиастом, с его же пессимистическим
ответом: «Что пользы человеку от всех трудов его, которыми
трудится он под солнцем? Суета сует, сказал Екклесиаст, суе-
та сует, – все суета!»
* * *
Смерть настигла Анатолия вдали от России, Татарстана и
родной Казани: в североамериканском городе Лас-Вегасе. Там
по два раза в году чета Хронусовых в течение почти двух деся-
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
285
тилетий гостила у своей дочери Екатерины, врача. Её, выпуск-
ницу с «красным» дипломом, после окончания чтимого в США
Казанского мединститута, входящего в список вузов, имеющих
право на подтверждение российского диплома, отправили на
двухгодичную стажировку по обмену специалистами между РФ
и США. Екатерина подтвердила свою высокую подготовлен-
ность и в России, и в Штатах. Однако для продолжения работы в
Америке девушке обязательно было нужно получить сертификат
ECFMG (Educational Commission for Foreign Medical Graduates
– Образовательной Комиссии для выпускников иностранных ву-
зов). А для получения такового сертификата предстояло сдать
экзамены USMLE (United States Medical Licensing Examination),
по сути своей те же экзамены, которые сдают американские сту-
денты в своих университетах. А для иностранцев они состоят из
двух шагов: Step1 и Step2. Каждый Step, в свою очередь, делится
на два экзамена CLINICAL KNOWLEDGE (теория) и CLINICAL
SKILLS (практика). После прохождения Step1 и теоретической ча-
сти Step2 вам предоставляется право подать заявление в Резиден-
туру (подобие нашей Аспирантуры), получить место в больнице
США и работать по специальности. Практическую часть второго
шага (Step2) можно сдать во время Резидентуры или после ее про-
хождения. И только тогда – после 5-7 лет одоления этих «степов»
– получить заветную медицинскую лицензию, дающую право ра-
ботать врачом в США, Канаде и Новой Зеландии.
Причём, как рассказала мне Катя, поблажек в этой юдоли не
даётся соискателям никакой страны мира. Так, вместе с ней экза-
мен по специальному, «медицинскому», английскому языку сда-
вала вместе с парнем-англичанином. Россиянка сдала, а «носите-
лю языка» поставили неуд. Закон есть закон – и в большом, и в
малом. Все эти годы Екатерина работала медсестрой в одной из
американских клиник, довольствуясь двухнедельным отпуском и
не высокой по американским меркам зарплатой. Верила: терпе-
нье и труд – всё перетрут!.. Родители, школа, институт, хронусов-
ские гены позволили Екатерине Анатольевне завоевать Америку:
теперь она известный в этой стране врач, достойная дочь русско-
го офицера из казанских кадет, счастливая мать.
Александр МАТВЕИЧЕВ
286
Для превращения российского эскулапа, – как, впрочем, и
выходцам и из других стран мира, – в американского врача тре-
буется несколько лет упорной учебы и практики для получения
лицензии на работу в лечебных учреждениях США. И Екатерина
за семь лет такой метаморфозы вскоре превратилась в известного
и высоко оплачиваемого диагноста-кардиолога. Купила в Казани
просторную, за 250 квадратов, квартиру в элитном доме, заняв-
шем часть стадиона и двора суворовского училища. Переселила в
неё родителей из прежнего трёхкомнатного жилища, стараниями
её мамы превращенного из хрущёбы в золочёно-парчовые двор-
цовые покои Х1Х века. А сама продолжала работать в частной
клинике в Лас-Вегасе, финансируя все мамины задумки по укра-
шению новых апартаментов. Там же вышла замуж за американца
с русскими корнями, районного прокурора, и в 41 год родила доч-
ку Елену-Софию. Купили миллионную виллу с садом и многое
другое, что подтверждает статус респектабельных американцев,
не страдающих от экономических и прочих санкций со стороны
нищих сторонников многополярного мира. Всем бы нам так жить
на две зарплаты!..
* * *
24 апреля с моей женой, Ниной Павловной, мы на машине
приехали по Байкальскому тракту – сквозь тайгу, поля и сопки
– в свою квартиру в Красноярске из нашего загородного дома в
таёжном посёлке Памяти 13 Борцов. Это в полусотне километров
от краевого центра с миллионным населением, раскинутого бо-
лее, чем на тридцать километров, своими улицами, площадями,
жилыми домами, общественными зданиями и заводами по обоим
берегам могучего Енисея.
Вскоре по приезде домой нам позвонила Ольга Сергеевна
Хронусова:
– Сашенька, родной! Мой Толенька умирает... Дышит преры-
висто, сердце бьётся с перебоями. Катенька говорит, что папочка
проживёт не больше трёх дней. А у меня билет на самолёт до
Казани на двадцать восьмое апреля – до отлёта остаётся всего
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
287
четыре дня. Решили, что мне надо лететь в любом случае. Что
делать, что делать?..
Ответ на эту извечную проблему мы бы не нашли и в одно-
имённых трудах Чернышевского и Ленина. Задавать встречный
вопрос, где и каким образом родные собираются хоронить моего
друга, пока он был жив, мне показалось неуместным.
– Но вы, Саша и Нина, должны быть обязательно на похоронах
в Казани до 28 мая, – Толя всегда считал тебя, Саша, своим луч-
шим другом! – умоляла меня Ольга. – О проезде и проживании не
беспокойтесь: Катенька оплату пролёта и проживание в гостини-
це обеспечит по электронной почте. Так уже много раз делала для
меня и Толи по два раза в год туда-обратно. Сообщи даты прилё-
та-вылета. Ну и в какой гостинице вы бы хотели остановиться...
Толя хотел быть похороненным на Арском кладбище в Казани,
где покоятся и его, и мои родители.
* * *
А позднее на мой компьютер по электронной почте пришло
письмо из Москвы от Сергея Кулешова с просьбой как можно
скорее написать некролог в газету «Кадетское братство».
Признаться, это было нелегким делом, но в майском номере мно-
гие суворовцы не только России, а и других республик СССР – те-
перь государств – узнали о невозвратной потере выдающегося пер-
восуворовца. Думаю, и в этой книге его публикация будет уместной.
Ниже привожу текст некролога без купюр:
Анатолий Хронусов. Жизнь, отданная людям
(1932 – 2015)
Десятки лет идём мы вместе –
И ты всё время впереди!
Ты наш мессия, добрый вестник,
Друг с сердцем данковским в груди.
А. Матвеичев. «Вечно живой»
Александр МАТВЕИЧЕВ
288
Центр Сибири, Красноярск. Звонок по городскому телефону.
Слышу взволнованный голос:
– Дядя Саша, это Катя из Лас-Вегаса. Папа совсем плох, без
сознания, только прерывисто дышит. Проживёт не более двух-
трёх дней. Поговорите с мамой...
Дальше разговор с Ольгой, беззаветно любящей и служащей
мужу его верной подругой уже около шести десятков лет, вызывал
у меня приступы слёз и отчаянной беспомощности. Намеренно
прерывал её взволнованную речь сухими вопросами. Мой друг и
однокашник, Толя Хронусов, с октября 1944 года, сейчас умирает
в Штатах. Его кремируют, и урну с прахом доставят из Лас-Вегаса,
где живёт дочь Хронусовых Екатерина, известный врач-диагно-
стик, с американским мужем-прокурором и малюткой дочерью, в
родную Казань для захоронения рядом с родителями Владимира
Анатольевича. Оформление и доставка траурного груза потребует
выполнения многих формальностей и значительного времени. А
у Ольги уже авиабилет на полёт в Россию, в Казань, на 28 апреля.
За годы болезни мужа она сама, тоже больная, измучилась, де-
лая всё возможное, чтобы её любимый жил как можно дольше. И
всё же нашла в себе силы привезти его на инвалидной коляске на
празднование 70-летия в сентябре 2014 года в расположение на-
шего Казанского Суворовского военного училища. И когда я ска-
зал ей, что в нашей газете «Кадетское братство» помещён снимок,
запечатлевший этот момент, она попросила обратиться к другу их
семьи с детских лет Сергею Кулешову, казанскому кадету-поэту,
выпускнику 1954 года, сотруднику «КБ», которому 3 мая испол-
няется 80 лет, с просьбой прислать ей этот снимок.
Сергей Григорьевич словно подслушал наш разговор: на сле-
дующее утро, 26 апреля, читаю е-маил от него:
«Саша, дозвониться до тебя не смог. Вчера в Штатах умер
наш друг, Толя Хронусов, будут кремировать и прах доставят в
Казань. Фотографии есть, нужен некролог. На строчки не ску-
пись, в «Кадетском братстве» отведём столько места, сколько
потребуется. Обнимаю, Сергей Кулешов».
Спросил Сергея, к какому времени нужен материал, и полу-
чаю незамедлительный ответ:
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
289
«Саша, стараемся выпустить газету к 9 мая. Но если не
успеешь, то дадим в июне. Толя в кадетском движении такая
фигура, что в каком месяце или году не напиши – всё будет
к месту. Скорблю вместе с Олей, Катей и тобой. Осталось
мало людей, кто знал его по-настоящему. Он, бывая в Москве,
ночевал у меня, так что ночами о многом доводилось пере-
говорить. А Оленьку я действительно знаю, наверное, с чет-
вёртого или пятого класса. Я её и до сих пор вижу той де-
вочкой: насмешливой, всё знающей и не допускающей никаких
вольностей ни в словах, ни в поступках. Серёжа Ходаков (11-й
выпуск, 1959 г.) собирается для музея сделать специальную
подборку о жизни Хронусова. Правда, в музее – в его нынеш-
нем виде – места для этого нет, но, думаю, с Ириной Никити-
ной можно этот вопрос решить или изготовить подвижный
стенд. Когда материал будет готов – и ясности будет боль-
ше. Хотелось бы поехать на похороны, но моя Людмила одно-
го меня не отпустит, а сын служит во Владивостоке. А так
надо бы проститься и предать земле прах дорогого человека.
Обнимаю. Сергей».
Да были люди в наше время!.. Истинные братья, рыцари без
страха и упрёка... И в первых рядах кадетского движения всегда
выступал Анатолий Хронусов.
Именно он загорелся идеей создания Казанского суворовско-
го клуба в сентябре 1971 года, когда наш 3-ий, 1951 года вы-
пуск по его инициативе собрался в Казани вместе с командира-
ми, воспитателями и специально приехавшими из Воронежа и
Москвы, первым начальником КзСВУ генерал-майором Болоз-
невым Василием Васильевичем и начальником политотдела Со-
ловьёвым Юлием Александровичем. На этой встрече, в военном
лагере, где прежде все выпускники нашего училища парились в
солдатской форме после госэкзаменов, я под дружный хохот за-
читал несколько глав из своей повести «Казанское Суворовское
глазами Бидвина». Правда, опубликованной только в 2001 году
и переизданной в 2007-ом.
Александр МАТВЕИЧЕВ
290
* * *
25 апреля 2015 года после тяжёлой продолжительной болезни
в городе Лас-Вегасе, США, скончался полковник в отставке Ана-
толий Владимирович Хронусов, КзСВУ – 1951.
Он родился 13 июня 1932 года в Казани, в интеллигентной семье.
Его мать, Екатерина Алексеевна, окончила казанский Вос-
точный педагогический институт. В 30-ые годы прошлого века
этот вуз облюбовал здание дореволюционного Института бла-
городных девиц, куда из пекарни Семёнова приходил торговать
булочками будущий пролетарский писатель Максим Горький. А
мы, суворовцы-казанцы, читали на стене здания мемориальную
доску, извещавшую, что здесь в 1863 – 1869 годах училась в Ро-
дионовском институте благородных девиц Вера Николаевна Фиг-
нер, русская революционерка, народница, член Исполнительного
комитета «Народной воли», писательница.
С началом Великой Отечественной войны это здание власть
отдала под военный госпиталь. А к осени 1944 года, – в пред-
дверии открытия Казанского Суворовского военного училища,
– госпиталь переоборудовали под учебный, спальный, столовый,
банный и складской корпус с собственной отопительной котель-
ной в подвале. И даже карцером для особо отличившихся неди-
сциплинированностью воспитанников...
Отец Толи Хронусова, Владимир Анатольевич, был цирковым
артистом. В 1930 году он окончил первое в мире Училище цир-
кового искусства в Москве по классу клоунады вместе с Миха-
илом Николаевичем Румянцевым, известном потом не только в
СССР, но и во многих странах мира как Карандаш с его собакой
Кляксой, Получившим звание Народного артиста СССР и Звез-
ду Героя социалистического труда. Некоторое время Владимир
Хронусов и Михаил Румянцев работали в паре клоунами на аре-
не московского цирка, но вскоре Владимира направили на работу
в казанский цирк. Здесь он и встретил свою суженую Екатерину,
они поженились. И вскоре, 13 июня 1932 года, на свет появился
будущий первосуворовец, а пока обыкновенный мальчик – Анато-
лий Владимирович Хронусов.
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
291
Казанский цирк в летнее время гастролировал по другим горо-
дам необъятного Союза, и Толик с родителями тоже путешество-
вал, впитывая в себя любовь к артистической профессии. Чтобы
потом на всю жизнь, независимо от основного рода своей работы,
оставаться режиссёром, актёром и даже сценаристом, пусть и без
написания, а устного сочинения сценариев знаменательных со-
бытий в истории КзСВУ.
Помню, когда Анатолий вместе с другим кадетом из нашего
третьего, 1951-го года, выпуска Раифом Муратовым в рожде-
ственские морозы приехал на поезде в Красноярск на моё 70-ле-
тие, я спросил, бывал ли Толя в Сибири раньше. Он наморщил
лоб и вспомнил: «Был один раз вовремя войны, ещё до посту-
пления в суворовское. Только не в такой мороз, а жарким летом.
Тогда то ли две недели, то ли месяц мы жили в Кемерово – вме-
сте с казанским цирком. Папа выступал как конферансье. А мама,
пока её школа находилась на летних каникулах, работала в цирке
кассиршей, чтобы мы были вместе»...
В годы войны и труженики тыла, – каковыми были и родители
Анатолия, – работали по 14-16 часов в сутки, без выходных. Поэ-
тому главным нашим воспитателем и учителем до поступление в
суворовское была улица. Вот почему в одном из своих интервью
«Кадетскому братству» (№4, декабрь 2003 г.) Анатолий Хронусов
признался: «Сказать, что суворовское училище в корне изменило
мою жизнь, это значит – ничего не сказать. Меня, как и многих
мальчишек нашего квартала улицы Кирова в Казани, ожидало
уголовно-преступное будущее... Так что СВУ спасло в моём лице
ещё одного мальчишку военной поры...»
А что бы было с другими ребятами-суворовцами, чьи родители
погибли на фронте или в тылу? Ведь матери, имевшие не одного ре-
бёнка, работали по две смены в сутки, оставив ребят без присмотра...
* * *
Однако для нас, казанских суворовцев, живущих, подобно
мне, красноярцу, далеко от Казанского СВУ, главным качеством
в Анатолии Хронусове была его деятельность на посту предсе-
Александр МАТВЕИЧЕВ
292
дателя Казанского суворовского клуба. Начиная с 1971 года, мы
с нетерпением ждали окончания очередного пятилетия, чтобы
встретиться в Казани с командирами, преподавателями и мужика-
ми из своего выпуска – и они съезжались со всей страны. И даже
из дальнего зарубежья. А каждые десять лет – массовые съезды
суворовцев всех выпусков. Думаю, подобное происходит и в дру-
гих училищах России. Однако начало этой и другим традициям
положил он – Анатолий Владимирович Хронусов.
Чего только стоят печатные книги адресов и телефонов вы-
пускников, командиров-воспитателей и преподавателей, регуляр-
но обновляемые и издаваемые к встречам суворовцев в Казани с
1971 года. Сбор этих данных требует большого труда и денеж-
ных затрат. И в этом огромная заслуга нашего вождя. Справочник
«Суворовцы-казанцы» к 65-летию КзСВУ составил и издал на
собственные средства А.В. Хронусов. Им я пользуюсь и сегодня
при написании этого некролога.
Ещё одна страница из биографии Хронусова. В 1992 году он
стал одним из тех, кто организовал и участвовал во встрече вы-
пускников суворовских и нахимовских военных училищ с вы-
пускниками зарубежных кадетских корпусов, вынужденных эми-
грировать в разные страны после Октябрьского переворота 1917
года. В дальнейшем при его активном участии установились тес-
ные контакты с зарубежными кадетами, живущими в Венесуэле,
Каракасе, Сан-Франциско, Нью-Йорке, в Австралии. Помнится,
он рассказывал мне о своём путешествии по Латинской Америке,
где встречался с кадетами, вынужденными жить вдали от истори-
ческой Родины, оставаясь её патриотами.
* * *
При всей занятости службой и общественной работой Анато-
лий Владимирович всегда дорожил своей семьёй. Горячо и нежно
любил свою жену Ольгу Сергеевну, дочерей Елену и Екатерину,
внучек. Обе замужние дочери – успешные врачи, выпускницы
Казанского мединститута. Старшая, Елена, живёт с семьёй в Ка-
зани и возглавляет свою фирму «Родник здоровья». А Екатерина
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
293
давно работает в США, в Лас-Вегасе, и, насколько мне известно,
давно пользуется репутацией высококвалифицированного карди-
олога-диагноста. Именно дочери и их мать несли несколько лет
тяжкую морально, материально и физически нагрузку по уходу и
продлению жизни бесконечно дорогого им мужа и отца.
Склоним же наши головы и помянем добрыми, благодарными
словами Анатолия Владимировича Хронусова – суворовца, офи-
цера, учителя, создателя Казанского суворовского клуба!.. Мир
праху твоему, друг на протяжении семидесяти лет! Вечная память
и вечный покой!..
Как Почётный председатель Кадетского Собрания Красноярья
выражаю соболезнование по поводу кончины А.В. Хронусова его
родным и близким, и всем, кто знал и уважал его как Человека,
суворовца и гражданина России.
А. Матвеичев, КзСВУ – 1951,
член Союза российских писателей.
Эпилог.
Завещание Анатолия ХРОНУСОВА
кадетам России
Анатолий Хронусов как миротворец и старейшина кадетского
братства, цитируя поэта Константина Симонова, «вышел на три-
буну в зал» Первого съезда кадет России в Москве 22 – 23 сентя-
бря 2007 года, когда в делегатских головах и душах кипели стра-
сти из-за неопределённости будущности кадетского движения.
Амбиции некоторых отставных московских генералов, почу-
явших перспективу получения и пилки «бабла» от государства
для выборного центрального руководства ветеранов военных
спецшкол, суворовских, нахимовских, кадетских училищ и кор-
пусов, произвели сумятицу в кадетском движении.
На этом съезде в роли делегата и старейшины не только рос-
сийского, но и зарубежного движения кадет находился отставной
полковник Анатолий Хронусов, самый известный казанский су-
воровец, организовавший ещё в сентябре 1971 года первое ка-
Александр МАТВЕИЧЕВ
294
детское объединение в СССР – Казанский суворовский клуб. А
через 36 лет с его лёгкой руки на съезде было представлено уже
десятки подобных региональных объединений в городах России
и в столицах бывших республик, ставших суверенными после
распада Союза. Анатолий Хронусов страстно призывал делегатов
сохранять единство рядов выпускников как уже не существую-
щих специальных военных школ и суворовских училищ, так и на
то время выживших суворовских и нахимовских училищ, как и
новых, постсоветских, кадетских корпусов.
Выступление Анатолия Хронусова, первым в СССР взявшим на
себя смелость и тяжёлый труд кадетского вождя, создавшего и воз-
главившего вопреки советским законам неформальный Казанский
суворовский клуб в 1971 году, – на том, Первом, съезде кадет, на
мой взгляд, было самым разумным, логичным и глубоко выстра-
данным словом. А теперь, когда он, первосуворовец, 24 апреля
2015 года ушел от нас и превратился в легенду, его слово с трибуны
Первого съезда кадет России звучит как завещание потомкам.
Своим внутренним зрением я и сейчас вижу моего 75-летнего,
но крепкого телом и духом друга на трибуне съезда и слышу его
знакомый, наполненный страстью и болью голос, обращённый и
в прошлое, и в будущее российских кадет. Для меня его образ и
жизненный подвиг уже более семи десятков лет – с сентября 1944
года, с нашего суворовского детства, – остаётся подобием серд-
ца легендарного горьковского Данко. Он, наш крылатый Хронус,
призывал и вел за собой нас, освещая своим пылающим любовью
и верой сердцем сквозь все времена к истинному единству.
Привожу выступление Анатолия Хронусова на том, Первом,
съезде кадет России 22 – 23 сентября 2007 года, каким оно сохра-
нилось на сайте в Интернете:
– Дорогие друзья!
Я – суворовец 3-го выпуска (1951 года) Казанского СВУ. Наш
Казанский суворовский клуб был создан первым в стране в 1971
году и не имел тогда никакой официальной регистрации.
Только в 1983 году, – после того, как возник Всесоюзный су-
воровско-нахимовский клуб, – наш клуб закрепил официальный
статус, будучи зарегистрированным. На сегодня, после двух пере-
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
295
регистраций, мы имеем необходимые документы как «ОО Казан-
ский суворовский клуб».
Теперь о сегодняшнем съезде. Это очень здорово, что созван
этот 1-ый съезд кадет всей России. Это в любом случае незабы-
ваемое событие, так как оно позволяет нам встретиться с друзь-
ями из многих регионов страны, поделиться опытом, ощутить
сопричастность к кадетской семье. Кроме того, вопрос, который
обсуждался на съезде – «О национальном проекте формирования
национальной элиты России с детства на базе суворовских воен-
ных, нахимовского военно-морского училищ и кадетских корпу-
сов страны» – очень интересен и актуален. Я представляю, какая
гигантская работа предшествовала съезду, но дружная команда
Саши Владимирова достойно справилась с этой проблемой.
Я также рад тому, что одновременно с нашим съездом в Рос-
сии проходит 19-ый Съезд Объединений Кадет Российских кадет-
ских корпусов за рубежом.
А сейчас несколько слов о возникновении ОС СНКР – «От-
крытого содружества суворовцев, нахимовцев и кадет России».
Я считаю, что создание этой организации является крупной
ошибкой. Поэтому я голосовал против её создания. Хорошая или
плохая, но уже есть организация российских кадет: РКБ – «Рос-
сийское кадетское братство». Конечно, и в её работе могут быть
ошибки. Но в этом я не вижу ничего катастрофического. Ошибок,
как правило, не совершает тот, кто ничего не делает. А кто скажет,
что у вновь созданной организации – ОС СНКР – не будет оши-
бок? И что, тогда начнём создавать третью организацию? Просто
надо обнаруженные ошибки устранять общими усилиями.
Что мы имеем на сегодня в кадетском движении в России?
Есть Международная Ассоциация суворовских, нахимовских
и кадетских объединений и две других, примерно равных, рос-
сийских. Причём одна из них вошла в Международную Ассо-
циацию, а другая существует самостоятельно. Как бы ни хотел
Саша Владимиров говорить о расколе в кадетском движении, он
всё-таки произошёл: одни региональные кадетские объединения
оказались в Российском кадетском братстве, а другие – в новоро-
жденном Открытом содружестве.
Александр МАТВЕИЧЕВ
296
Что же теперь необходимо делать? Ныне нам надо как-то до-
говариваться и объединяться, раз уж получилось, как в известной
присказке: «Не было печали – купила баба порося». Ведь самое
главное – обе российские организации хотят одного и того же:
расцвета и процветания нашей родной России. Почитайте уставы
этих структур – и вы увидите, что и цели, и пути для достижения
этих целей по сути своей идентичны.
Мы являемся членами Российского кадетского братства. И я
знаю, что руководители и Ассоциации, и Российского кадетского
братства очень переживают, что происходит раскол. И поэтому
предпринимали со своей стороны усилия, чтобы не допускать та-
кого развития событий.
Нам, в частности, говорили, что руководители Ассоциации
«узурпировали власть» и что они диктуют всем правила поведе-
ния. Не знаю кому как, но мы не испытывали такого давления с
их стороны. Даже вопрос о том, участвовать казанцам или нет в
работе Первого съезда кадет России, нам предоставили решать
самим. И мы согласились принять участие в работе съезда, рас-
считывая, что раскола не будет. К сожалению, он произошёл. И
что же получается? Некоторые мои кадетские друзья, как Валя
Соломин, Альберт Бобов, Вася Левченко и другие, оказались по
другую сторону барьера. Однако и в Кадетском братстве у меня
также много друзей, таких же искренних и фанатично преданных
кадетскому движению.
Как теперь поступят руководители государства, когда дойдёт
до выделения денег на их поддержку и развитие? Вполне веро-
ятно, что нас сочтут несерьёзными людьми и просто заявят, что
пусть, мол, кадеты сперва разберутся между собой, а потом мож-
но будет иметь с ними дело. Поэтому самое разумное решение:
нам надо объединяться! А чтобы сделать это объединение более
реальным, более возможным, мы, делегаты-казанцы, решили
вступить в ОС СНКР. Мы будем состоять как в ОС СНКР*, так и в
РКБ**. Этим мы хотим показать, что мы против раскола, нам не-
чего делить! Мы не хотим, чтобы одни кадеты были против дру-
гих. И если все кадеты последуют нашему примеру, то объедине-
ние произойдёт естественным путём. А нашим лидерам ничего
АНАТОЛИЙ ХРОНУСОВ: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ
297
не остаётся, как договориться друг с другом. Поэтому я отзываю
свой голос «против» при голосовании о создании ОС СНКР.
А. Хронусов (подпись)
ОС СНКР* – Открытое Содружество Суворовцев, Нахимов-
цев, Кадет России.
РКБ** – Российское Кадетское Братство.
Прочтение этой речи вызвало во мне желание отозваться на
неё стихами:
Читаю речь твою – и вижу...
Анатолий Хронусов на 1-ом съезде кадет России
Читаю речь твою – и вижу
Тебя, суворовский вожак,
На съезде том...
Не для престижа
С трибуны ты вещал, как маг,
Что для кадет важно единство
Всех наших помыслов и душ,
Чтоб в них всё было ясно, чисто,
Предупреждая:
– Не нарушь!
Ты ради устремлений к власти
С кадетских лет святой закон:
Мы в наших встречах
видим счастье,
А не словесный перезвон
О неких истинах банальных.
Мы с детства Родине верны,
Но уши от речей сусальных
Молитвами защищены.
Мы жизнь Отечеству готовы
За дело правое отдать,
Александр МАТВЕИЧЕВ
298
А честь от ворога любого
Бескомпромиссно охранять...
... Навек ты остаёшься, Хронусов,
В сердцах испытанных друзей –
С твоей душой, умом и голосом,
И службой Родине своей!..
05.10.2015
Казань – Красноярск – пос. Памяти 13 Борцов.
2015 – 2016
Полный текст романа – см. на сайте писателя
www.matveichevav.narod.ru. и Проза.ру
«EL INFIERNO ROJO – КРАСНЫЙ АД»
Главы из романа
Глава 1. Возвращение на Кубу. Угроза суицидом
Записка была на английском языке. Ее вместе с ключом от своего номера Симонов получил из шоколадных рук мулата с розовым шрамом на щеке.
Симонов вскрыл узкий конверт, извлек матовый листок папиросной бумаги и, отказываясь верить своим глазам, несколько раз перечитал написанный знакомым, сплетенным в нервную цепочку, почерком текст: «If you do not come to my place tonight at 9 p.m. I’cut my veins on my arm with a knife you forgot here. Your Kary. – Если ты не придешь ко мне сегодня вечером в девять, я вскрою себе вены ножом, который ты забыл у меня. Прощай. Твоя Кари».
«Veins... Knife... Farewell...» Сознание отказывалось всерьез воспринимать предупреждение о перерезанных венах, прощании навек и упоминание о вещдоке – походном складнике с двумя лезвиями, ложкой, вилкой, штопором и консервным ножом. Он купил его неделю назад в московском ГУМе. А теперь, после прилета в Гавану, оказывается, забыл в гостях у Карины, чтобы это тупое ширпотребовское изделие превратилось в орудие суицида и предмет, обличающий его причастность к самоубийству девушки в столице иностранной державы. Да еще и по его, гражданина страны Советов, вине.
Воображение воскресило драматическую сцену из «Дамы с камелиями» и суицид Есенина в гостинице «Англетер»: «До свидания, друг мой, до свидания! Милый мой, ты у меня в груди...» Чепуха, да и только!..
Александр МАТВЕИЧЕВ
300
Он невольно улыбнулся: Кари то ли для вящей убедительно-
сти, то ли просто под рукой не оказалось другой шариковой ручки,
серьезность своего предупреждения изобразила красной пастой.
Словно скальпелем сделала пробный росчерк по запястью. Все
это мало походило на ироничную и сдержанную в своих эмоци-
ях и поведении преподавательницу английского языка. Он даже
подумал, что записка сочинялась под чью-то диктовку. Или это
один из озорных розыгрышей, которыми она любила забавлять
его в прошлом.
Краем глаза Симонов отметил, что мулат за полированной
стойкой администратора отеля, перебрасывая из ладони в ладонь
крупный, как солнце, апельсин, с неопределенной усмешкой на
отливающих синевой губах внимательно наблюдает за поведени-
ем русского гостя.
– Кто вам ее передал? – спросил Симонов по-английски, желая
проверить, мог ли кубинец понять, какую весть вручил предста-
вителю дружественной державы. Он, как и многие советики, был
уверен, что вся обслуга в гостиницах – стукачи «сегуридад» – ку-
бинского братишки советского КГБ.
Ответа не последовало – только недоуменное пожатие худыми
плечами, и Симонов повторил свой вопрос на испанском. Мулат
с розовым шрамом неожиданно подмигнул ему выпуклым кофей-
ным глазом и открыл прекрасные перламутровые зубы:
– С час назад приходила высокая «негрита» вот с такими бе-
драми (мулат описал вокруг своей тощей задницы нечто вроде
хула-хупа) и оставила вам эту записку.
Симонов усмехнулся: записка по-испански звучит как «нота»,
и выходка Карины напоминала некий дипломатический демарш.
Последнее китайское предупреждение.
Он посмотрел на бронзовые часы над головой администратора
– большие, похожие на барометр времен Колумба: было без чет-
верти три. Самоубийство можно без труда предотвратить, если
нейтрализовать Светку. Эта грудастая хохлуша крепко села ему
на хвост. А какой же русский – и даже безродный космополит – не
любит большую белую, величественную, как бюст вождю всех
времен и народов, грудь? Любовь эта, без малейшего намека на
EL INFIERNO ROJO – КРАСНЫЙ АД
301
юмор или сатиру, входит в наше испорченное с рождения под-
сознание, если вопреки своему марксистско-ленинскому воспи-
танию поверить буржуазному лжеученому Фрейду, – с молоком
матери.
В первую же ночь после прилета в Гавану они в угаре безумной
своей страсти поломали кровать в его номере, и сейчас, поднима-
ясь по лестнице, он думал о сроках, в которые администрации
гостиницы удастся ликвидировать печальные последствия непри-
ятного инцидента, имеющего шансы получить нежелательную
международную огласку. Пока она на все его обращения давала
стандартный для этой страны ответ: «маньяна», то есть завтра. И
так уже три дня.
Он сам долго возился, чтобы придать аварийному оборудова-
нию первозданный облик, но вскоре убедился, что без топора и
долота этот, кажись, нехитрый спальный снаряд, не реставриро-
вать. Поломка станет достоянием гласности при первом прикос-
новении к нему «камареры», как здесь именуют горничных.
А прикосновение неизбежно, поскольку постельное белье и
три полотенца на душу постояльцев менялись каждодневно. И
это при удручающей убогости приходящего в упадок приюта, за-
селенного исключительно сознательными, привыкшими ко вся-
ким невзгодам покорными советиками, – граждане других стран
соцлагеря наотрез отказывались от подобных гостиниц. В случае
несогласия они требовали немедленного возвращения домой. О
редких приезжих из капстран и стран третьего мира и говорить не
стоит – им отводились апартаменты в лучших отелях, оставшихся
после проклятых американцев и беглых кубинских олигархов.
Пусть все принадлежности – простыни, наволочки и рушники
– были ветхими, до дыр застиранными и непросушенными, пахли
низкосортным стиральным порошком или жидким мылом совет-
ского производства, но их частая замена вызывала у советиков
преклонение перед опрятной бедностью.
По крайней мере, Симонова, много мотавшегося по команди-
ровкам по городам и весям родной страны и жившего в столич-
ных и провинциальных гостиницах, таким вниманием ни разу не
баловали. Сменка раз в неделю, как в армейских казармах, была
Александр МАТВЕИЧЕВ
302
нормой. Не редко и этот срок, ввиду загруженности прачечных
или отсутствия вонючего жидкого мыла, пролонгировался до де-
сяти и более дней.
А пока до производства ремонта ему приходилось, уткнув-
шись носом в нечто объемно-чистое, похожее на облако без лиф-
чика, спать со Светкой в ее номере. Из опасения, что и ее койка
так же внезапно может обрушиться под пулеметными очередями
и взрывами сексналетов, они все дела, связанные с переменными
динамическими нагрузками, совершали на матрасе, сброшенном
с кровати на каменный пол. Матрас был старый комковатый и
спрессованный сотнями тел предыдущих постояльцев. Навер-
ное, он хранил в себе историческую память об обитательницах и
посетителях дешевого портового борделя, превращенного после
потрясной революции в пуританский государственный отель с
подпольным сексом.
Утром, принимая душ, Симонов чувствовал, что колени у него
саднят, как после преодоления по-пластунски колючепроволоч-
ной «мышеловки» армейской штурмовой полосы или партизан-
ского перехода по базальтовым скалам Сьерра Маэстры.
* * *
Симонов постучался в номер Виктора Дорошенко. Витёк млел
в рваном кресле, обливаясь потом и похлопывая себя по жирному
животу. Лицо у него было обрюзгшее, доброе, простонародное.
На второй день их знакомства в Москве, в «Зарубежцветмете»,
Дорошенко по ходу выпивки с глазу на глаз в одной из гостиниц
ВДНХ – «Заре» или «Востоке» – поведал Симонову о самой яркой
странице из своей биографии. Еще студентом, а потом и молодым
специалистом, он свои летние отпуска посвящал «рубке капусты»
не в комсомольских стройотрядах, а в сыгранной паре с другим
профессиональным каталой. Этот тандем потрошил в азо и префе-
ранс лохов на пляжах и в гостиницах Сочи и Адлера. Играл, курил
и пил ночами напролет. Ну и девочки, знамо дело. «Оттого и морда
такая унитазная, – самокритично заметил бывалый шулер. – Хоро-
шо, во время завязал и на нары не залетел. Но печенку подсадил...»
EL INFIERNO ROJO – КРАСНЫЙ АД
303
– Ну, бля, още! – умоляющими желтыми глазами глядя на Си-
монова, протянул Витек на высокой бабьей ноте. – Хотел под душ
залезть – снова воды нет. Еще дня два – и я сгнию на корню. А
залупу уже сгноил.
– Не успеешь сгнить: завтра в пять утра улетаем в Моа. Я толь-
ко что из ГКЭСа, от Муртазина. В три ночи за нами придет гэка-
эсовский автобус с переводчиком и проездными документами. А
вот еще новость – записка от Карины, в регистратуре для меня
оставила. Хочет вены себе перерезать, если сегодня не нанесу ей
визит. Оказывается, мы там нож мой забыли – хочет воспользо-
ваться почему-то именно им. Ритуальное самоубийство.
– Ни хрена себе, листья ясеня! Хорошо еще, что вещдок тупой,
как две залупы вместе. До Москвы верхом на нем можно доска-
кать.
Витя возбужденно подпрыгнул в своем видавшем порносце-
ны кресле, и из его хэбэшных застиранных плавок выскользнул в
паху кусок мятой, покрытой редким пухом кожи. Ловким движе-
нием криминального картежника он вернул «прикуп» на место и
захохотал, обнажив золотые фиксы на клыках. В тесном обшар-
панном, похожем на средневековый застенок номере, несмотря на
открытые жалюзи и балконную дверь, было нестерпимо душно, и
витал запах протухлого пота дореволюционных шлюх, трудовых
испарений советских специалистов и плохо промываемой кана-
лизации. С улицы врывались пропитанные тропическим жаром
голоса людей и сигналы автомашин.
Вблизи отеля, в пределах пешеходной досягаемости, нахо-
дились знаменитый тенистый бульвар El Prado и любимый бар
Хемингуэя, где он любил пососать через соломинку коктейль
«дайкири». По соседству работало несколько музеев и дворец
свергнутого диктатора Батисты, превращенный в музей револю-
ции. Рядом с ним покоилась на постаменте яхта «Гранма», до-
ставившая на Кубу стаю буревестников кастровской революции.
Яхту, как и питерский крейсер «Аврора», превратили в музейный
экспонат, только на суше.
Все это Симонов уже видел около двух лет назад – в свою пер-
вую командировку на Кубу. Можно бы и обновить былые впечат-
Александр МАТВЕИЧЕВ
304
ления, но невыносимая жара, равно как и лютый мороз в родной
Сибири, располагал к расслабухе в закрытом помещении.
– Что делать-то будешь? – спросил Дорошенко. У него был
едва уловимый одесский выговор. – С этими страстями африкан-
скими шутки плохи. Возьмет да и полоснет по голубым жилкам
твоим перышком! В Сочи с одним моим клиентом было такое:
продул все до трусов – и через час бритвой разрешил все свои
проблемы. В гостинице «Чайка» – от уха до уха.
Симонов осторожно, задом ощущая возможность очередной
постельной катастрофы, присел на край широкой, почти квадрат-
ной, кровати, покрытой ветхим грязно-розовым покрывалом.
Припомнился эпизод в Магадане. Тогда в его номер ровно в один-
надцать ночи ворвалась банда гостиничной прислуги во главе с
администраторшей, когда он, полный самых нежных чувств, при-
ступал к совершению акта прелюбодеяния с потрясающей жен-
щиной – торговым агентом потребкооперации Аней с полуостро-
ва Чукотка. Она только что прилетела из очередного полугодового
отпуска, проведенного на полуострове Крым и в Сочи. Гостинич-
ные террористы так и не дали Симонову вдоволь полюбоваться
ее черноморским загаром. Вместо этого их обоих под угрозой
оповещения им опостылевших семей и руководства родных пред-
приятий выкинули в темное неуютное колымское пространство.
Туда, где гуляли лишь ветер, славший пронизывающий до костей
сырой эфир с угрюмой поверхности Нагайской бухты, да они,
униженные и оскорбленные в своих лучших внезапно вспыхнув-
ших командировачно-раскованных нежных чувствах. Оставалось
вслух проклинать сейчас отдельные недостатки существующего
строя, допускающего секс только в специально отведенных ме-
стах или в глубоком подполье.
– Не будешь, а будем. Ты же Франческе тоже надежду подарил.
Три дня назад Симонов на свидание с Кариной пошел вме-
сте с Дорошенко. Карина пригласила к себе соседку – ласковую
крошечную негритянку с короткими, свитыми в мелкие пружины
волосами. После нескольких порций рома Витек развеселился,
обнял Франческу за голые плечики и стал целовать в выпуклый,
словно покрытый черным лаком, лобик. Как папа любимую дочку.
EL INFIERNO ROJO – КРАСНЫЙ АД
305
– У нее есть chica – девочка – от английского моряка, – шепну-
ла Симонову Карина. – Раньше он часто бывал в Гаване, а теперь
его уже года два не появляется. – И неожиданно, как давно проду-
манное: – Жаль, что я тогда не родила. Ей бы было уже полтора
года...
– Мы можем это дело поправить сегодня же. Впереди целая
ночь, – пошутил Симонов, прижав Карину к себе.
Странно, что было это всего пару дней назад. Время как будто
приобрело не контролируемый сознанием масштаб. Может, отто-
го что он за одну ночь оказался по другую сторону глобуса.
– Что ты, Вить, морщишься? Франческа ждет. Может, задела-
ешь ей хохленка, братика полуангличанки? – кисло пошутил сей-
час Симонов.
На душе у него было скверно, как будто он, сам того не желая,
совершил кражу или ударил ребенка.
– Ты же сам сказал, что она и так, как мадам Баттерфляй... Нет,
Сашко, боюсь я заморских барух. Больно уж она черная и кучеря-
вая. И Светки боюсь: заложит меня жене. Они друг друга хорошо
знают. А в Москве мне обещали Галку месяца через три прислать
из Киева сюда. Будет у них, о чем погутарить.
– Ну и лох ты, Витя! В Москве картежники покруче тебя. Вы-
перли тебя без жены на год, пообещали ее прислать – и живи на-
деждой до скончания века. Меня в прошлый раз и в этот так же
опарафинили: обещали оформить выезд с женой, а на деле – сам
видишь. Они же на нас экономят и приворовывают. Вершат свои
темные делишки. Короче, идешь?
– А со Светкой как? Она от тебя без ума, не отпустит. Кастри-
рует... Правда, Саша, не было у меня никогда импортных барух.
Или экспортных? – черт их разберет. А таких черных и кучерявых
– тем более...
Но, уловив полный негодования и открытого презрения взгляд
Симонова, тут же исправился:
– Ладно, после ужина смываемся. Светку бери на себя.
– Ты что, забыл? Ей же к знакомым каким-то надо посылку и
письмо от родных передать. Проводим ее туда, а сами смоемся.
Или пусть одна топает.
Александр МАТВЕИЧЕВ
306
Эпилог
Однако, не зря она – надежда то есть – дает дуба последней,
и не стоит всуе произносить роковое слово – «никогда»!.. Вопре-
ки всем законам советско-кубинской действительности, он снова
этот чудный остров навестил и у Карины погостил. А сегодня ве-
чером должен спешить к ней спасать от своего же перочинного
ножа – после получения записки на папиросной бумаге с надпи-
сью красным по белому: не придешь – зарежусь!.. Что это, в ко-
торый раз обращался он к своему второму «я», – розыгрыш или
мелодрама с выстрелом или харакири в финале?..
А все же Князев мог под воздействием коньяка и закуси сдер-
жать слово. Иногда… Потому что не редко нарушал его. И когда
его упрекали в коварстве и необязательности, он оскаливал жел-
тые зубы в простецкой улыбке и произносил свою, известную
многим его подчиненным, формулу: «Мое слово: хочу – дам, хочу
– возьму обратно».
В первый день появления на работе и краткого доклада о кон-
тактах Любы Биденко с лицами противоположного пола за рубежом
Симонов вручил Князеву оговрённую до командировки сумму че-
ков. В очередной командировке гендиректор купил на них в москов-
ской «Березке» импортные куртки своим дочерям. И по возвраще-
нии – за выпивкой в комнате отдыха, примыкающей к его кабинету
– подобрел и пообещал в своей демократической манере: «Не бзди,
увидишь свою негритоску. Не завтра, конечно, – ты гэбэшные прави-
ла знаешь. Вот проверят – как ты там себя вел, и если не прокололся,
отправлю тебя по-новой. За Любкой ты, конечно, хреново следил!
Сам в ****ках погряз. Но что с тебя взять? Разведчик ты никакой»…
А гэбэшные правила, как объяснял еще раньше тот же Князев,
были и жесткими, и расплывчатыми: без особой на то необходи-
мости советских граждан, вернувшихся из заграницы, в эту стра-
ну снова не направлять, по крайней мере, в течение последующих
двух или трех лет. Считалось, что за это время можно учинить
проверку лояльности побывавшего за бугром соотечественника,
а сложившиеся там связи ослабнут или вообще исчезнут.
EL INFIERNO ROJO – КРАСНЫЙ АД
307
Симонову такой срок означал гроб с музыкой: за три года Ка-
рина наверняка обзаведется семьей, и будет жить неизвестно где.
А он безнадежно состарится. Нет, надо выбивать клин клином
и не отказываться от лестных предложений бывших подруг по
альковным утехам…
* * *
В знак особого расположения, – сразу после ноябрьских
праздников – Князев взял Симонова в недельную командировку в
Дальневосточный филиал объединения. Они там хорошо попьян-
ствовали в ресторанах и в гостях, что-то посмотрели, с чем-то
ознакомились на подземном руднике и обогатительной фабрике.
Нанесли визиты директору горного комбината и первому секре-
тарю райкома. В заключение Князев сделал профилактическую
накачку руководству филиала. Прежде всего, его гостеприимному
начальнику Леве Капуцинову, чтобы знал свое место и не задирал
нос, что у него переходящее знамя района в соцсоревновании и
много других знамен, вымпелов, кубков и грамот. И при филиале
ежеквартально проводятся показательные семинары Приморско-
го края по партполитработе и «экономной экономике».
Они жили в одном номере, и Князев каждый вечер за бутыл-
кой учинял Симонову допрос с пристрастьем: как там, на Кубе,
Любка – где, с кем, когда?.. Чистосердечные признания Симонова
сводились к одному: «Да не держал я свечу, Егор, не заглядывал в
замочную скважину. Тебе же Леня Лескин наверняка все расска-
зал: о Диссиденте, о «белофинне» Эйно. А что у них там было в
деталях – знает только сама Люба»…
Конечно, об исповеди Диссидента болгарину Димитру Стоя-
нову Симонов благоразумно умолчал. Бородатый сварщик, уве-
ровавший в свою неотразимость и уязвленный отказом, мог про-
сто похвастаться, возвести напраслину.
«Нет, – тупо настаивал забалдевший влюбленный гендирек-
тор, – я хочу знать все. Я тебя отправлю в Сумы: найдешь этого
Диссидента – и все из него выпотрошишь. Понял?… Я же на ней
жениться хочу – и мне надо быть уверенным…»
Александр МАТВЕИЧЕВ
308
А Симонов подозревал, что Князеву позарез был нужен компро-
мат на Любку, чтобы избежать женитьбы по уважительной причине.
Развод с женой и объяснения с партийными органами и министер-
ством по этому поводу, как он сам признавался, вызывали в нем па-
нику. А несколько месяцев без Любки убедили, что можно прожить
и без нее. Он успел за это время «оприходовать» ее близкую под-
ружку, племянницу своего друга-профессора, и теперь опасался, как
бы не произошла утечка информации в ушные раковины его воз-
любленной. Хотелось в глазах Любы оставаться надежным и реши-
тельным мужчиной: отправляя ее на Кубу, он поклялся, что женится
на ней – при условии абсолютной верности ему на острове Свободы.
Из Кавалерово до Артема, где находился Владивостокский
аэропорт, они почти пятьсот километров на бешеной скорости
гнали по гравийке сквозь голые лиственные леса на «Волге». Вы-
сокий моральный дух и физические силы поддерживали в себе
армянским коньяком. А спешили напрасно: самолет задерживал-
ся на полсуток из-за непогоды.
Потом пожалели, что сразу отпустили «Волгу»: она бы приго-
дилась для поездки за полсотни километров от порта – во Влади-
восток. Князев порылся в своем ежедневнике и позвонил туда из
автомата знакомому генералу – какому-то Николаю Ивановичу.
Генерал Егору несказанно возрадовался и тут же послал за ними
на дежурном «уазике» своего адъютанта, разговорчивого и ус-
лужливого майора. Машина пришла в аэропорт через час. Еще
час тряски по разбитой бетонке – и не умолкавший всю дорогу
адъютант доставил их на генеральскую квартиру – к роскошно-
му столу под хрустальной люстрой, накрытому в гостиной. Глаз
радовали красная икра, красная рыба во всех видах – копченая,
вареная, жареная, – трепанги и крабы, фрукты, салаты. И водка
«Петровская», до того момента красноярцами невиданная. Под
цвет коньяка… Да, хорошо быть генералом!
Невысокий седеющий и лысеющий со лба, но молодой еще
генерал встретил их в импортном – с мелкими иероглифами на
нагрудном кармане – спортивном костюме. А его грациозная и
веселая жена – Симонов не запомнил ее имени – нарядилась в
вечернее платье из темно-синего китайского панбархата.
EL INFIERNO ROJO – КРАСНЫЙ АД
309
Николай Иванович совсем недавно, будучи в чине полковника,
сменил на посту командующего дальневосточным ПВО другого
генерала. Бедняга пострадал из-за старлея Беленко – на истре-
бителе новейшей конструкции предатель изловчился удрать к
японцам. По этому поводу наши сильно переживали и шумели:
требовали, чтобы Япония вернула МИГ и Беленко на непонра-
вившуюся скотине-изменнику родину. Самолет и старлея япон-
цы отправили в Америку для изучения и допросов, а Николаю
Ивановичу совсем недавно, месяц назад, на плечи приземлились
погоны генерал-майора. И теперь его мучила проблема: никак не
мог привыкнуть к штанам с лампасами – так и тянуло взглянуть
на алые полосы, стекавшие к ботинкам.
– Я жену спросил: думала ли ты когда-нибудь, дорогая, спать
с генералом? А она мне: а ты сам-то мечтал спать с генеральшей?
На обратном пути в аэропорт в том же «уазике» – глубокой
ночью, где-то в третьем часу – Князев вдруг напомнил Симонову:
– А ты что Вадиму, кагэбэшнику, шапку не даришь? У них па-
мять хорошая… Поспеши, иначе не видать тебе черномазой, как
своих ушей. Себе-то, небось, купил!
– Ондатровую. Поеду в Москву – привезу ему норковую. У нас
в городе «Березки» нет.
Хотя чеков почти не осталось. А то, что после возвращения с
Кубы и беготни по московским «Березкам» за покупкой импорт-
ного шмотья сохранилось в заначке, жена закопала в неведомом
ему месте. Дочь настаивала на покупке модного тогда кожаного
пальто. Но на него чеков уже не хватало. И Симонов – под напо-
ром жены и дочки – прикидывал, у кого бы можно подкупить че-
ков по цене черного рынка: один чек за два-три рэ «деревянных».
Судьба Евгения хранила… Симонов не успел побывать в Мо-
скве, а кагэбэшник, умный и обаятельный парень, исполняя ин-
тернациональный долг, погиб в Афганистане, полгода не дожив до
тридцатипятилетия. Вертолет, сбитый душманами американским
«стингером», упал в горах, взорвался и сгорел. «Грузом-200» род-
ным доставили пепел и землю с места падения.
По этому уважительному поводу Князев пил и плакал две
недели, время от времени вовлекая Симонова в мучительно за-
Александр МАТВЕИЧЕВ
310
тянувшуюся кампанию скорби. Они подолгу после работы про-
сиживали в душной – без окон и вентиляции – директорской ком-
нате отдыха за бутылкой, закусывая салом и соленой капустой.
Князев после каждой рюмки стучал кулаком по столу, смахивал с
глаз этим же кулаком слезы и спрашивал: «Ну, бля, как же я буду
жить без тебя, Вадик? Кто мне будет советовать? Кто?..»
Малую нужду справляли в раковину для умывания, пыхтя и
поднимаясь на цыпочки. Ходить в туалет мимо посторонних глаз
избегали: далеко до писсуара и чревато распространением позо-
рящих начальство слухов от уборщиц и задержавшихся на работе
трудоголиков…
* * *
Витя Дорошенко, подчинившись суровой необходимости,
ждал Симонова в своем номере, одетый по полной боевой. Даже
яркий галстук нацепил, чтобы выглядеть не хуже того моряка-ан-
гличанина, который заделал крошечную мулатку его Франческе.
Пусть и не совсем пока его, но Симонов уже знал: никуда она не
денется, когда разденется, от старого каталы или кидалы из Кие-
ва. Ее карта бита…
Да и сам Витя был уверен в себе.
– Знаешь, Саша, я думаю так: все они в рот берут, – заметил он
грустно, когда они доедали скудный льготный ужин из «омлета
кон хамон» – яичницы с ветчиной – в ресторане своего захудалого
отеля.
Светланы на ужине не было: ее они засветло доставили в зда-
ние «Фокса» к киевлянам. Они пообещали проводить землячку,
доставившую им от родных письмо и посылку, обратно в отель
или оставить у себя ночевать.
Симонов запомнил, где начиналась улица Сан-Рафаэля, – это
было близко – и до остановки автобуса они дошли пешком.
Густая тьма накрыла город. С включением освещения то ли
медлили в целях экономии, то ли его вообще не существовало.
Узкая улица походила на пустое горное ущелье – только бледные
полоски света из прикрытых жалюзи брызгали желтизной во
EL INFIERNO ROJO – КРАСНЫЙ АД
311
мрак. Было очень душно и тоскливо, как при приближении грозы
или большого несчастья.
Ждать автобус не стоило – это Симонов понял сразу, увидев
мечущихся у краев тротуара тени: люди ловили такси. Все как в
незабвенном Отечестве – в Ташкенте, Чите, Москве или родном
Красноярске. Им повезло: довольно быстро: минут через двад-
цать – перед ними взвизгнул тормозами и застыл ржавый одно-
глазый драндулет. Такими облезлыми американскими лимузина-
ми с трехсотсильными двигателями была полна вся Гавана, хотя
мир уже давненько – после топливного кризиса – пересаживался
на малолитражки.
– Adonde vamonos? – Куда едем? – спросил водитель-негр,
высунув голову наружу.
– Museo Napoleonico. – Музей Наполеона, – сказал Симонов.
– No lo se. – Не знаю такого.
– Y la universidad? Sabes donde esta? – А тогда университет
знаешь где?
– Sientase, nor favor. – Пожалуйста, садитесь.
Симонов едва не проколол себе задницу пружиной – она
торчала из дырки в обшивке сидения.
– Y que? Un maricon esta escondido debajo de este asiento? –
спросил он, разыгрывая возмущение. – El casi ha entrado a mi culo
con su pinga flexibble.
Контакт с хозяином некогда роскошной лайбы установился
мгновенно. Негр хохотал всю дорогу, повторяя: «Hay que joder!»
– и отказался от денег: «Мой подарок советским друзьям». Си-
монов пошарил в портфеле и преподнес ответный дар – банку
сгущенки.
– Что ты ему, Саня, сморозил, что? – допытывался Дорошенко.
– Обычную глупость: что пружина мне в задницу въехала, от-
стань!.. Лучше запоминай дорогу – видишь, какая темень.
И все же белую виллу бывшего мультимиллионера и мецената
Симонов узнал по его благородным готическим очертаниям даже
в темноте. К тому же Карина еще раньше указала ему на спецори-
ентир напротив этого особняка – одноэтажную касу уличного ко-
митета защиты революции. Вход в комитет был обозначен мерт-
Александр МАТВЕИЧЕВ
312
венно-синим ртутным фонарем. В узком дворе стало еще мрачней
– не верилось, что в этом доме с темными пустыми глазницами
окон, как после бомбежки, мог кто-то жить.
– А не пришьют нас здесь, Саня? – с притворным или реаль-
ным испугом полушепотом спрашивал Дорошенко. – Ты дверь к
ним найдешь?
– Не мели ерунду! – громко оборвал его Симонов. – И так на
душе кошки скребут.
Сойла и Франческа встретила их радостным щебетом. Ма-
ленькая дочка Сойлы, Линда, побежала навстречу Симонову с
криком: «Sacha! Sacha!..»
– Donde esta Carina? – Где Карина? – спросил Симонов и
взглянул на свои часы: шел десятый час.
У них оставалось три часа – и потом в отель.
– Pronto volvera. – Она скоро придет, – прощебетала Сойла,
и Симонов опять подивился про себя: никакого сходства между
сестрами.
Сойла еще больше постарела и осунулась. Не верилось, что ей
под тридцать, – дашь все сорок. Социалистический образ жизни,
как и для большинства населения страны, был для нее не в жилу.
Зато неумеренно накрашенная Франческа выглядела черненькой
нимфеткой. Дорошенко смотрел на нее с недоверием и испугом, ког-
да она подошла и прижалась к нему, как лисичка к толстому столбу.
Симонов попросил Дорошенко накрыть стол. Хотя стола как
такового в комнате не было. Им служил большой, чем-то набитый
картонный ящик, покрытый вместо скатерти газетой «Гранма» с
Фиделем перед микрофоном. Витя убрал вождя с глаз долой, по-
ставив на его бородатое лицо с разинутым ртом бутылку с ромом.
Потом выложил фрукты, пакет с конфетами, батон хлеба и не-
сколько банок консервов – обычный «джентльменский набор», с
которым советики ходили в гости к кубинцам.
Вид и запах снеди вроде немного разбавил и приглушил затх-
лый настой канализации и потных, облезлых стен.
– А где мой нож? – спросил Симонов, положив Линде в про-
тянутые розовые ладошки несколько «бомбонес» – шоколадных
конфет. – Надо консервы открыть.
EL INFIERNO ROJO – КРАСНЫЙ АД
313
Сойла и Франческа забегали по пустому мрачному жилищу
глазами. На единственном прорванном плетеном стуле и един-
ственном – из невесть чего сооруженном – обширном ложе иско-
мого предмета не наблюдалось.
– No hay, – растерянно повторяла Сойла, пожимая острыми
черными плечиками, – no hay. – Его нет, его нет.
Симонов и Дорошенко разом переглянулись: записка!.. В ре-
альность угрозы пока не очень верилось, но что-то словно при-
двинулось из необъятной Вселенной – нечто безымянное пока, но
повеявшее в душу неизвестностью и страхом.
– Куда ушла Карина? – резко спросил Симонов.
Сойла взглянула на него с испугом, и в это время моргнула
тусклая лампочка под потолком. Слава Богу, не погасла совсем.
– Она не сказала, – приподняла остренькие плечики Сойла. – Я
думаю, она пошла к себе.
– К себе? – удивился Симонов. – А разве у нее есть своя квар-
тира? Где она – далеко?
– Нет, в этом же доме – на втором этаже.
– Сколько времени ее нет? – у Симонова срывался голос, но он
пока еще не хотел верить дурному предчувствию.
Сойла опять пожала плечами:
– Может, полчаса. За десять или пятнадцать минут до вашего
прихода она ушла туда. Сказала, что скоро вернется.
У кубинок своя система измерения времени: для них и час рав-
няется десяти минутам.
– Проводи нас к ней, – сказал Симонов. – Скорее!
– Но она сказала, что хочет переодеться.
– Пойдем!
Они вышли во двор. В небе мерцали крупные звезды. Изда-
лека доносился шум и сигналы автомашин – гудеть здесь никто
не запрещал, иначе множество лихих ржавых американских «кар-
рос» и «кочес» передавили бы половину населения Гаваны.
На узкой и крутой лестнице с частыми ступеньками царила
кромешная тьма, и пахло нечистотами. Дворцы строятся долго,
но в трущобы превращаются мгновенно, не к месту подумалось
Симонову, пока он поднимался вслед за часто дышащей Сойлой и
Александр МАТВЕИЧЕВ
314
шарился в карманах брюк в поисках спичек. За его спиной сопел
и топал по ступенькам Дорошенко.
И как только по этой адской лестнице ходит в одиночку Ка-
рина? При ее-то суеверии и боязни темноты. Кари, вспомнил он,
всегда сама полностью открывала жалюзи, когда в полночь при-
ходила к нему. Тогда в комнате становилось светлей от уличного
фонаря. И когда это было – два года или два века назад?..
Наверху Сойла повела их по каким-то закоулкам, громким
шепотом подавая команды – «a la izquierda, a la derecha» (нале-
во – направо) и, наконец, когда впереди, как из открытой топки,
замерцало красноватый неподвижный отсвет, – «aqui estamos» –
дошли до места.
Их путь не преграждала ни одна дверь, и в комнату Карины
путь был свободен. Прямо напротив дверного проема зиял в тем-
ноту – навстречу далеким городским огням – оконный проем. От-
туда тянуло легкой прохладой. А когда вошли в комнату – совети-
ки на мгновенье остолбенели.
Карина лежала на узенькой койке, укрывшись белой простынею.
Ее черное лицо с закрытыми глазами освещала красная электролам-
почка, свисавшая на проводе с трубчатой спинки в изголовье койки.
А на груди лежала развернутая книга темными корочками вверх.
– Cary, estas durmiendo? – тихо позвала Сойла.– Кари, ты
спишь?
Комнату наполняла почти непроницаемая грязно-розовая
мгла, но Симонову показалось, что у Карины дрогнули ресницы.
Он отвел Сойлу рукой в сторону, шагнул к кровати и почув-
ствовал под своей подошвой что-то скользкое. В это мгновение
Дорошенко чиркнул спичкой. У себя под ногами Симонов увидел
расплывшуюся темную лужу и в ней – раскрытый перочинный
нож. Еще по дороге сюда, в эту комнату, он, предвидя самое худ-
шее, составил в голове план своего поведения. Привычка с дет-
ства – полагаться только на себя…
Сойла уже визжала и что-то причитала, мешая «карамбу» с
«мадре миа».
Симонов выдернул из петель брючный ремень и, чувствуя дрожь
во всем теле и подступающий откуда-то из живота к сердцу страх,
EL INFIERNO ROJO – КРАСНЫЙ АД
315
осторожно поднял за локоть безжизненно свисавшую руку Карины
и как можно спокойнее попросил Дорошенко подержать ее в вер-
тикальном положении. Из раны на запястье пузырями шла кровь.
Сойла продолжала визжать и причитать.
Витя молча подчинился и удерживал руку Карины, приподняв
ее за окровавленную кисть. Кровь из раны пошла медленней, сте-
кая с локтя на пол.
Симонов обернул руку носовым платком выше локтя и брюч-
ным ремнем наложил жгут – чему-то подобному он учил в армии
солдат и своих гражданских коллег на занятиях по технике безо-
пасности. Потом, грубо приказав Сойле замолчать – «callate!» –
он попытался нащупать пульс на здоровой руке Карины: тщетно!
Склонился ухом к ее приоткрытым губам – показалось, что по-
чувствовал легкое дуновение на выдохе. Приложил два пальца к
сонной артерии – шея была теплой, и в кончики пальцев ощутимо
толкалась жизнь. Или снова только показалось?..
«Если с ней что-то произойдет – сделаю с собой то же самое»,
– почти спокойно подписал он приговор самому себе. Другого
выхода просто не было. Пропал и страх.
Ему приходилось лет пятнадцать назад вынимать из петли
повесившегося соседа, бывшего летчика, страдавшего от невы-
носимых головных болей. А еще раньше, в армии, выносить из
кабинета начальника штаба батальона Бабкина лейтенанта Колю
Белкина – взводный вспылил, выхватил пистолет, Бабкин нырнул
под стол, а Белкин выстрелил себе в висок в доказательство своей
правоты. А только что прибывшего в батальон Симонова прика-
зом заставили принять пулеметный взвод самострела под свое ко-
мандование. Тогда тоже страха не было – только острая жалость.
– Сойла, – сказал Симонов, – проводи Виктора и посади его
в такси. Он здесь не был, поняла?.. И предупреди Франческу –
пусть уходит к своей дочке и молчит, если ее будут спрашивать.
Беги в комитет защиты революции. Оттуда вызови скорую по-
мощь и полицию.
И уже на русском – для Дорошенко:
– Давай, Витек, чеши отсюда! Сойла тебя посадит в такси –
уезжай в гостиницу.
Александр МАТВЕИЧЕВ
316
– Ты что, Саша? Я останусь с тобой, – слабо возразил, было,
Дорошенко.
– А ты тут причем? Мотайте – и как можно быстрей! Rapido,
rapido! – прикрикнул он на Сойлу.
И уже уходящему следом за кубинкой Дорошенко:
– После ужина в ресторане мы разошлись по своим номерам,
понял? Каждый по своим делам.
– Прощай, Саша!
Да, Витек нашел вовремя нужное слово. И он ответил ему тем
же:
– Прощай! – И не к месту подбодрил шуткой: – До встречи в
морге…
Несколько мгновений он прислушивался к удаляющимся в
темноте шагам, а в мозгу назойливо повторялись откуда-то воз-
никшие в памяти строчки: «Любовь без жертвы не бывает, лю-
бовь без жертвы – не любовь…» И как продолжение к ним – есе-
нинское: «За свободу в чувствах есть расплата, принимай же
вызов, Дон-Жуан!» И проносились, как на экране, перед мыслен-
ным взором образы жены, дочери, Князева, Барбарины, Вовика
Голоскова, Игоря Седова, Рене Бекерры, Роберто Эреры… Они
походили на мерцающие тени из призрачного прошлого, на игру
воображения того, Второго, постоянно наблюдавшего за ним из-
нутри. Он уже дал ему имя – Совесть. Это непогрешимый судья,
с которым ты постоянно играешь в прятки, потому что не знаешь
– или притворяешься незнайкой – критериев добра и зла. Имей
мужество признаться сейчас, что свой моральный светильник на
жизненном пути ты разбил вдребезги. И что толку в запоздалом
осознании содеянного зла? Ведь голос совести ты внятно слышал
с самого начала – он просил тебя остановиться, а ты своей живот-
ной страстью заглушал его.
Помолиться бы!.. Но ты лишен всякой веры. И в Бога – в пер-
вую очередь. А как мама хотела приобщить тебя к православной
вере! Показывала тебе церковь в соседнем селе Дегитли, в кото-
рой батюшка крестил тебя, а вскоре его вместе с семьей куда-то
увезли чекисты – и ни слуху, ни духу о нем. А храм превратили,
сбросив на землю колокола, в колхозный амбар.
EL INFIERNO ROJO – КРАСНЫЙ АД
317
Но мама продолжила свое христианское дело. Ставила перед
божницей, складывала твои пальчики в щепотку и своей рукой
водила твою рученку, приучая правильно креститься: «Вот так,
сынок: сначала – лобик, потом – животик, правое плечико, левое
плечико. Теперь поклонись. А что получилось? – Крестик!».
Он смотрел на строгие лики Христа и Богоматери, подсвечен-
ные лампадой, и не понимал смысла происходящего. А мать ведь
учила тебя истинной любви – не той, разумеется, что ты потом
искал в женщинах. Она учила любви вечной, не преходящей…
А получалось, что ты подменял чувства ощущениями и лю-
бил только себя. И был уверен, что ищешь ту единственную, что
остановит тебя и заставит поверить в существование истинной
любви и реального счастья. А пока довольствовался десятками
подделок. И вот встретил настоящую любовь – и погубил ее. И
лишил себя надежды на то, что сможешь вернуть ее или найдешь
другую, что остановит тебя, и мечта станет явью. Но даже тогда
твоя совесть, смертельно раненная твоими сластолюбьем и сла-
дострастьем, будет терзаться воспоминаниями о совершенном
тобой зле. И какой толк от сиюминутного суда совести, если она
уже никогда не будет чистой?
А как в юности ты стремился к совершенству! И любил ведь
целых десять лет, преданно и чисто. Сломался – и поддался дик-
тату похоти. Полушария твоего мозга и сердце – как вместилище
любви – заменили два шарика, болтающиеся между ног вместе со
стрелкой, направленной в область греха, где разврат называется
любовью. Они управляли твоей жизнью, а собственная воля вы-
работала желание взять больше от жизни – за счет обладания по-
верившими в тебя женщинами… Но и мозг не дремал, изобретая
доморощенные теории для самооправдания вроде бы неумыш-
ленной жестокости своего обладателя. Признайся честно: ведь
настоящей любви ты так и не познал! И ненавидим мы, и любим
мы случайно, ничем не жертвуя ни злобе, ни любви…
А в жизни ты непрерывно ошибался: медлил или приспоса-
бливал свои страстишки к меняющимся обстоятельствам. Но
расплата неизбежна, как смерть, – и необязательно от прокурора.
Приговор тебе вынесла сама природа. И твой час настал: «…never
Александр МАТВЕИЧЕВ
318
send to know for whom the bell tolls; it tolls for thee» – не надо спра-
шивать, по ком звонит колокол: он звонит по тебе...
Он присел на край кровати в ногах Карины, не зная, что делать
дальше. Механически взял с ее груди черную книгу – взглянуть,
что она читала, прежде чем… Душа сопротивлялась определять
это словами.
Книга оказалась рабочей тетрадью в твердом переплете. По-
перек открытой чистой страницы было написано красным одно
слово: «Adios!» – Прощай!..
Кому было адресовано кровавое прощание – ему или всем жи-
вущим – Симонов мог только догадываться. Но сердце – в нем
затаился демон, часто мутивший его разум, – подсказало: Карина
прощалась с ним…
Он положил тетрадь обратно на ее грудь и опустошенно, не
отрываясь, смотрел на неподвижное лицо своей жертвы, не зная,
жива она или нет.
Этого он не мог сказать и о самом себе…
Красноярск, 1999 – 2005
Полный текст романа – см. на сайте писателя
www.matveichevav.narod.ru. и Проза.ру
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
Рассказ
1
Последние две недели он возился со своим личным архивом – раскладывал по папкам и коробкам пахнущие пылью и тленом далекого прошлого бумаги. А часть из них, скрепя сердце, рвал или складывал в целлофановые пакеты и выбрасывал в мусоропровод. Три года назад они с женой продали квартиру на первом этаже на окраине, купили более просторную на втором – в центре города, и архив все это время покоился на закрытом раздвижными окнами балконе в больших картонных коробках. Он с тревогой думал иногда, что бумаги отсырели, пожелтели, слиплись. На деле оказалось, что с рукописями ничего не случилось – они, Бог даст, не сгниют и не сгорят, и переживут хозяина на много-много лет.
А из бездны, из поэтической юности, пока он перебирал говорящие листы, в потревоженной памяти всплывали строки романсов и стихов. Одно четверостишие особенно ударило по сердцу:
Люби прошедшее! Его очарований
Не осуждай! Под старость грустных дней
Придётся жить на дне души своей
Весенней свежестью воспоминаний.
Мучительная работа по сортировке, чтению полузабытого или совсем забытого на дне души своей, переживаниям иной раз из-за пустячной фразы, попавшей на глаза и повеявшей весенней
Александр МАТВЕИЧЕВ
320
свежестью, подходила к концу, когда из большой тетради выпал
надорванный конверт с двумя марками и цветным изображением
с поясняющей надписью на испанском: «ANTIGUO CUARTEL
MONCADA – STGO. DE CUBA» (старинная казарма Монкадо в
Сантьяго-де-Куба) и строем кубинских пионеров шортах и с си-
ними галстуками перед фасадом крепости. А черными чернилами
знакомым почерком, в левом верхнем углу конверта, – обратный
адрес: Caridad Pe;alver Calle 3 #226 Rpto U. Galo. Santiago de
Cuba.
Судя по смазанному почтовому штемпелю на серо-голубой
марке со зданием в форме развернутой книги, письму стукнуло
ровно тридцать лет. Сначала он воспринял эту высотку как га-
ванские отели «Foksa» или «Havana Libre». Усомнился и пере-
вел взгляд на красную строчку над нижними зубчиками марки:
«XXV ANIVERSARIO FUNDACION DEL CAME». Напрягся – и
вспомнил расшифровку испанской аббревиатуры САМЕ: «Совет
экономической взаимопомощи».
Этой благотворительной конторе, кормившей нищие страны
соцлагеря, тогда исполнилось двадцать пять лет. С ностальгиче-
ской грустью отметил про себя: СЭВ канул в Лету вместе с СССР
и его соцлагерем, и в этом небоскребе давно поселилась москов-
ская мэрия. А его собственная жизнь и жизнь всей общности со-
ветских людей раскололась на две не равных части: при Советах
и после них. Нечто подобное приключилось и с его предками
при самодержавии и после революции – при большевиках. Или
как с кубинцами: при Батисте и при Кастро: шесть миллионов
кубинцев остались на острове, а миллион совершил исход к янки
в Майами и другие части земного шара... Да, прошлое – потерян-
ный мир, менее реальный, чем будущее. Только без него не было
бы ни настоящего, ни грядущего.
Прежде чем выбросить конверт в пластиковый пакет с мусо-
ром, он на всякий случай сунул пальцы внутрь – и сразу почув-
ствовал волнение, словно услышал не шелест бумаги, а нежный
шепот своей Карины – Caridad Pe;alver Lescay. А в те баснослов-
ные года он чаще называл ее коротким домашним именем: Cary.
И как-то не воспринимал этого имени, написанным кириллицей,
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
321
– только латинскими буквами. Осторожно, словно ожидая ожога,
он извлек свернутые вчетверо листы папиросной бумаги. С еще
большей осторожностью, опасаясь, что за давностью лет они мо-
гут рассыпаться в прах, развернул и слегка разгладил на письмен-
ном столе. И, как наяву услышал привычное, с легкой картавин-
кой, приветствие Карины: «Buenos, amor, ;como est;s?».
Мозг привычно переключился на восприятие испанского, вре-
менами спотыкаясь в поиске русских аналогов слов или выраже-
ний. И тогда куда-то исчезала поэзия, затихала музыка, и насту-
пал антракт для обыденной речи. Это он испытывал каждый раз и
при обратном переводе – с русского на другой язык – английский
или испанский.
«Привет, любовь моя! Как себя чувствуешь? У тебя все хоро-
шо?
Буду ждать ответа. Последнее время не писала тебе, про-
сто чувствовала себя неспособной что-либо делать. Много дней
проболела – перенесла бронхопневмонию. Пришлось лечь в боль-
нице в Моа. А сейчас снова чувствую себя плохо. Но это не столь
важно…
Жизнь моя, твое последнее письмо наполнило сердце глубо-
кой печалью. Ты просишь об очень малом, незначительном, и это
заставляет думать, что ты постепенно и незаметно для себя
начинаешь забывать меня. И я с болью покоряюсь этому – по
логике так и должно было произойти. Только мне невыносимо
грустно, и я ничего не могу с этим поделать. И, как аккомпа-
немент моим чувствам, сейчас по радио тихо звучит какая-та
песня на русском, и она вызывает еще большую печаль. В этой
песне есть слова «umierl; lieuvof». Только мне так не хочется в
это верить».
Не поняв этих двух слов – umierl; lieuvof, – он стал читать
дальше, и только минутой позже, из контекста, извлек их подлин-
ное значение: «умерла любовь». Но как Кари могла понять эти
слова? Всего около года до написания письма они общались на
испанском и английском, а по-русски она знала не больше десят-
ка фраз: «Я тэбья лублу», «Я хачью курит», «Харачьё-плёхо», «Ты
менья нэ льюбич»… Скорее всего, брала уроки у своей подруги
Александр МАТВЕИЧЕВ
322
Барбарины, «профессоры» русского языка. Ей нравилось иногда
ошарашить его короткой фразой на русском и по-детски радо-
ваться его удивлению. А когда он поначалу пытался говорить с
ней на ломаном испанском, она смеялась и вынуждала перехо-
дить на английский.
«Но ведь и наша любовь умирает, истекает кровью с каждым
днем. Я это вижу по твоим письмам. А последнее письмо, люби-
мый, говорит об этом совершенно ясно. Я ожидала, что такое
случится, но хочу, чтобы ты знал, что я тебя ни в чем не обви-
няю. И раньше я сознавала, что ты мужчина со своими пробле-
мами: у тебя жена, дочь. В моем сознании ни разу не возникало
сомнение, что ты решишься оставить их. Даже и подумать о
таком не могла. Поэтому тешу себя надеждой, что ты изредка
вспоминаешь обо мне…
А сейчас я слышу прекрасную песню, и она звучит как память
о тебе.
Мой дорогой лгунишка, у меня нет никаких планов на будущее.
Даже не знаю, где буду работать. И нисколько не забочусь об
этом. А пока, любимый, работаю там же и так же: один день
– хорошо, а остальные болею. Так и живу, постоянно помня и
тоскуя о тебе.
Вчера вечером была у Вали. Ее Володя уехал в Советский
Союз, в отпуск, завтра должен возвратиться. Скажи мне, ты
с ним встречался?..
На Кубе очень жарко, но в основном погода приятная. Когда
иду домой к Вале, всегда вспоминаю, как мы виделись у них. Но
все прошло, все проходит, все пройдет. И ничего не остаётся
и ничего не останется. И что же принесла нам наша любовь?
Только воспоминания о тех немногих днях, когда я тебя безумно
любила…
Обо мне не переживай. Что бы ни происходило со мной, лю-
блю тебя по-прежнему.
Кари (или Penelope?)».
Именно так – “Penelope”, а, по-русски, Пенелопа – Карина за-
долго до их расставания стала называть себя, по-видимому, по-
сле того, как он пообещал ей обязательно вернуться из России на
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
323
Кубу подобно хитроумному Одиссею – на Итаку, к верной жене
Пенелопе.
И вот он читает письмо от Каридад-Пенелопы через тридцать
лет после его получения, чувствуя, как на него наваливается она
– старость грустных дней, – а душа все не хочет сдаваться и
тщетно надеется сохранить на дне своем лучшее из прошлого. И
чьи это стихи: «Уходят имена и лица…»? Или ты сам, тщетно
пытаясь в уме представить лицо Карины, выдумал эту строчку?..
Да и Карине, если ее не унесли в могилу многочисленные бо-
лезни и лишения полуголодного существования на карточном
пайке на нищем острове Свободы, сейчас уже не те двадцать,
когда она писала это письмо. Второго августа текущего года ей,
– мысленно в этот день он всегда поздравлял ее! – исполнилось
пятьдесят один год.
Как трудно включить свое воображение и представить Карину
похожей на сухое, потерявшее листву и аромат дерево. Или на-
против – жирной и расплывшейся, словно бесформенное тесто,
черной коровой. В тропиках женщины, пропитываясь соленым
потом и вялясь на солнце, быстро теряют свежесть и привлека-
тельность… Да он и сам здесь, в морозной Сибири, не законсер-
вировался. Редко выходит из дома и старается реже смотреть в
зеркало на изрезанную морщинами испитую физиономию и по-
тухшие глаза, чтобы не воскрешать в памяти душащие обречен-
ностью слова Экклезиаста: «Время рождаться и время умирать.
Время искать и время терять…»
Письмо пришло из Сантьяго-де-Куба. Скорее всего, после
больницы Кари получила бюллетень в поликлинике Моа – в
этом городке она принудительно отрабатывала три года в шко-
ле за получение диплома учительницы английского языка после
окончания colegio – педагогического колледжа. Похоже, забо-
лев, не захотела оставаться в женском общежитии и уехала из
Моа за две сотни километров в Сантьяго – на поправку в роди-
тельском доме. И там, как сейчас представилось ему, она валя-
лась в постели, курила, слушала радио, тосковала и извлекала
из своей души быстрые, растянутые в ровные цепочки выстра-
данные строки.
Александр МАТВЕИЧЕВ
324
Он раза три бывал в Сантьяго. Первый раз, помнится, их во-
зили туда на Первомайскую демонстрацию, а второй – просто на
экскурсию, с ночевкой в гостинице и поездкам в памятные места:
в старинную крепость, некогда оборонявшую от пиратов вход в
бухту, потом в ту самую казарму Монкадо со следами от пуль на
желтых стенах, в кафедральный собор. Побывали и в предгорье
хребта Сьерра-Маэстры – там их накормили обедом в придорож-
ном ресторане, построенном под нависающей, подобно козырьку
армейской фуражки, над его крышей скалой. А одну ночь совети-
ки просидели на временной трибуне, устроенной на главной ули-
це Сантьяго. И оглушенные грохочущей музыкой до четырех утра
глазели на бушевавшее огнями и ряжеными колоннами людей и
карросы – карнавальные движущиеся ступенчатые платформы –
с пляшущими на верхней площадке почти голыми негритами и
мулатиками – «эстрельями».
Все это казалось интересным, но идущим в разрез с его тай-
ными намерениями: больше всего ему хотелось увидеть Карину.
Оба раза она в те нерабочие дни жила где-то рядом у родителей,
и он выискивал возможность оторваться от толпы и разыскать их
дом. И даже сейчас, через тридцать лет, он сожалел, что не про-
явил находчивости и не побывал там незваным гостем. Тогда бы
легче было представить, как проходит жизнь Карины без него в
доме по адресу: casa 226, по calle #3…
А теперь, через тридцать лет с той ночи, за чем же дело ста-
ло?.. Бизнес принес ему приличные деньги, несколько пачек «зе-
леных» припрятаны в укромных местах. И он – вольная птица,
на пенсии – времени навалом, сам себе хозяин, загранпаспорт не
просрочен. Здоровья, по крайней мере, для перелета в одну сто-
рону хватит – так и вперед! Пусть ты, старый бродяга, не най-
дешь Карину, зато, раньше чем превратиться в прах, обведешь
прощальным взглядом места своей молодости, чтобы убедиться
лишний раз, что все – суета и томление духа… А самое главное,
сказать себе и ей: «Ты, Пенелопа, боялась, что Одиссей забыл
тебя. А я, видишь, прилетел на карибскую Итаку через столько
лет!..»
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
325
2
О нем всегда говорили, что он легок на подъем: большую часть
своей жизни он проводил в разъездах, перемене мест жительства
и работы. И дети у него родились от разных женщин, и друзей
во многих городах и разных странах было не счесть… И вот он
уже в Сантьяго-де-Куба и, расправив крылья, бесшумно парит по
узким улицам, жадно выискивая глазами нужный дом. На душе
как-то неуютно, как будто он попал не в тот город, а может, даже
и не в ту страну. Все почему-то потеряло краски, словно на зем-
лю опустились сумерки, и оттого исчезли тени, а все предметы,
прежде всего строения, слились в непрерывную серую ленту из
немого кино. И как он ни силился, не мог рассмотреть номера на
домах. Да и были ли они?
Все, как у нас в России, думалось ему без раздражения: пре-
жде чем найдешь нужное место, обойдешь полгорода. Прекрас-
но, что он научился летать и что не печет солнце, даже прохлад-
но и можно наконец-то путем изучить город его Карины. А где
ее дом, ему может подсказать Рикардо Бекерра. А вот, кстати, и
кирпичный особняк самого Рикардо, очень похожий на коттедж
бизнесмена-приятеля, Саши Андреева, в красноярской Покровке.
Залечу к Рикардо, спрошу его. Он говорил, что живет где-то не-
далеко от Карины.
Стоило пожелать – и он уже у Рикардо, в его винной лавке.
Только немного удивляет, что на прилавке сидит, свесив волосатые
ноги, сам Рикардо в белом фартуке и сдвинутом на затылок повар-
ском колпаке. За его спиной до самого потолка – полки, заставлен-
ные бутылками рома с наклейками «Havana club» и «Matusalen».
«А ты нисколько не изменился», – говорит он хозяину лавки,
не слыша себя и с трудом шевеля онемевшими губами. Но сразу
удивляясь тому, что Рикардо снимает колпак и его короткие кур-
чавые волосы из черных превращаются в голубые. «Видишь, я
поседел как лунь, cabron, – сердито говорит его кубинский друг,
похоже, недовольный появлением советика. – Я совсем забыл
русский язык. – ;Que tu quieres?» (Чего ты хочешь?)
Александр МАТВЕИЧЕВ
326
Ничего себе, забыл! Обзывает козлом на испанском, а говорит
на русском лучше, чем тридцать лет назад. Но почему-то сам пе-
реходит на испанский: «;Donde est; la casa de Caridad Pe;alver
Lescay?» (Где дом Каридад Пеньалвер Лескай?), – спрашивает он,
с ужасом сознавая, что не может вспомнить ни одного русского
слова. И видит, что и Рикардо его не понимает. Вместо ответа
кубинец протягивает ему стакан, одновременно наполняя его из
бутылки «столичной». Он хочет отказаться от выпивки, потому
что у него нет песо – одни советские рубли, но Рикардо выпивает
водку сам и, замахнувшись на него бутылкой, кричит: «Вон отсю-
да, гусано! ;Viva Fidel!»
Смертельный ужас выбрасывает его на пустынную улицу,
ставшую вдруг похожей на проспект Мира в Красноярске, ос-
вещенный, как ему подумалось, северным сиянием – таким, ка-
ким он видел его в Норильске. Почему, недоумевает он, Рикар-
до, учившийся в ленинградском политехе, из инженера-химика
превратился в мелкого буржуя, в торгаша? Уж не потому ли, что
его отец имел винную лавку до Кубинской революции, а сейчас
Фидель подарил ее сыну за какие-то особые заслуги? Может, вер-
нуться и спросить его?..
Но тут он видит, что навстречу идет Каридад – в подвенечном
платье и в венке из белых роз. Как у Блока Христос в его по-
эме «Двенадцать», удивляется он. «Como siempre est;s tartando.
Vamonos rapido, el sacerdote ya nos espera con impaciencia», – с
упреком шевелит полными губами Карина. – «Как всегда, опаз-
дываешь. Пойдем быстрее, священник нас уже заждался».
Он хочет возразить, что и не подозревал, что ему предстоит
идти в церковь. И что одет он не должным образом, и что в Рос-
сии у него осталась любимая жена – и с ней-то как быть?
До этого момента он не видел лица невесты – только угады-
вал каким-то шестым чувством, что это и есть Карина, а тут ясно
увидел – и обомлел! – Это же не кубинка, а его русская законная
супруга!..
Первым намерением было – рвануть куда глаза глядят! При-
поднял голову, но сразу услышал недоуменный голос жены:
– Ты что дергаешься, милый? Во сне что-то увидел?
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
327
– Угадала. Представь себе, тебя! – пробормотал он, не откры-
вая глаз и томительно сожалея, что сон оборвался на самом инте-
ресном месте.
– Сходи в туалет, выпей лекарство, успокойся и ляг. На будиль-
нике полчетвертого, еще долго спать…
3
По многолетнему опыту он чувствовал, что уже не заснет.
Встать и уйти в другую комнату и лечь на диван тоже не решился:
жена сразу почувствует, что его нет рядом, придет, станет успо-
каивать. И тогда они будут мучиться бессонницей вдвоем, а день
пройдет в тягостной полудреме.
Тикают, капают на мозги настенные кварцевые часы, сделан-
ные в Китае, напоминая о двух годах службы в армии на Ляодун-
ском полуострове. По потолку спальни, плафонам люстры и зер-
калам шкафов скользят бледные блики от фар проносящихся по
заснеженной улице автомобилей, рядом спит добрая и любимая
жена. А встревоженная забытым письмом и ночным видением па-
мять уносит его за тысячи верст и морских миль – через половину
Азии, всю Европу и Атлантический океан – на остров Куба, похо-
жий на карте на спящего в океане аллигатора. Там сейчас разгар
дня, дома и хижины раскалены послеполуденным солнцем, зеле-
неют пальмовые, манговые, апельсиновые и казуариновые рощи
и сады, цветут розы, дышит теплым простором лазурный океан с
парящими в бездонной синеве чайками и альбатросами. И где-то,
скорее всего в Гаване или в Сантьяго, может быть, думает о нем
его Пенелопа –Caridad Pe;alver Lescay, его чернокожая подруга.
Она спала рядом с ним так же неслышно, как и его жена. И,
вообще, они очень похожи, как негатив на позитив – Карина в
черном, а жена в белом изображении. Первое время он их неволь-
но сравнивал и несколько раз говорил, что жена напоминает ему
своим чистым дыханием бунинскую Олю Мещерскую. Теми же
критериями женской красоты – нежно играющим румянцем, по-
катыми плечами, тонким станом, в меру большой грудью, длин-
нее обыкновенного руками, изящными раковинами коленей и
Александр МАТВЕИЧЕВ
328
правильно округленными икрами. А про себя думал: и у Карины
все было таким же, только румянец скрывала темная, отливаю-
щая атласом кожа.
А что если и вправду слетать на Кубу вместе с женой? О его
романе с черной кубинкой она дано знает и уверяет, что ни к ней,
ни к другим женщинам до того, как они стали вместе, не ревнует.
Только иногда непроизвольно, с доброй улыбкой и лукавинкой в
небесного цвета глазах, напоминает: «Ох, и шалунишка ты был,
однако!..»
Если подкопить баксов, отказаться от покупки новой машины
и летней поездки на курорт, то вполне можно махнуть недельки
на две на чудный карибский остров. Он там прожил больше двух
лет, а она не была ни разу – почему бы и не побывать вместе?..
Надежды на ее согласие практически никакой: она панически
боится жары, и после поездки в Испанию к их общим друзьям,
заявила, чтобы о загранице он больше не заикался. Был октябрь,
а в Испании – в Севилье, Гранаде, Барселоне и Мадриде, где они
провели по несколько дней, было за тридцать, и ей, коренной си-
бирячке, не хватало воздуха.
Однако он знал и об отходчивости и женской непредсказуемо-
сти характера жены: сегодня скажет решительное «нет», а завтра,
уловив тоску в его глазах, вдруг начнет сама уговаривать выпол-
нить его каприз. В январе на Кубе не так уж и жарко – в тени
редко под тридцать, зато вода в океане не меньше двадцати трех
градусов.
В Гаване наверняка живет в своем доме Луис Ариель с семьей,
адрес его сохранился. Может, и сама Карина и ее сестра Сойла с
дочкой остались в том же особняке, примыкающем к музею На-
полеона со стороны улицы Сан-Рафаэль. Музей находится в двух
шагах от Гаванского университета. У него есть письма с сантъ-
яговскими адресами родителей Карины и Рикардо Бекерры, –
может, сон в руку, и ему удастся застать всех живыми. В любом
случае поездка обещает быть нелегкой, чем-то похожей на посе-
щение необъятного кладбища, где похоронены чувства и впечат-
ления невозвратной молодости. А есть и надежда на воскрешение
в душе многого дорогого и полузабытого.
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
329
* * *
Воспоминания о Карине всегда начинались с момента, когда
он впервые увидел ее, девятнадцатилетнюю, в начале декабря в
academia nocturna de las lenguas estranjeras – в нашем понимании,
в трехлетней вечерней школе иностранных языков для взрослых.
Длинный одноэтажный барак начальной школы, сколоченный ни
весть когда из почерневших пальмовых досок, с шести часов ве-
чера три раза в неделю превращался в «академию».
В ней Карина – после окончания двухгодичных курсов в Сан-
тьяго-де-Куба – отрабатывала учительницей английского языка
трехгодичный срок в благодарность Фиделю, партии и прави-
тельству за бесплатное получение образования. А ему повезло
быть командированным по заданию советских партии и прави-
тельства на восемь месяцев из Союза на никелевый комбинат в
городке Моа старшим инженером по автоматизации цехов этого
комбината. В академию его привел Луис Ариель, оценивший вы-
сокий уровень знания советиком английского.
В конце последнего урока на пороге распахнутой в темноту
тропической ночи появилась высокая негритянка с застенчивой
улыбкой на добром красивом лице, и он понял, что пропал. Влю-
бить ее в себя для него, сорокадвухлетнеголетнего и прошедшего
огонь и воду по тропам любви, на время командировки «холо-
стого» да еще и при отсутствии пресловутого языкового барье-
ра, было делом техники. Через месяц сомнений и болезненных
взаимных переживаний она подарила ему свою девственность и
стала приходить в его спальню почти каждую ночь.
Романы такого рода одинаково преследовались обеими сто-
ронами – и советскими надзирателями за нравственностью, и
кубинскими блюстителями социалистической морали. В любой
момент они могли стать жертвами политических репрессий. В од-
ной квартире с ним жили два коммуниста; они постоянно терро-
ризировали его, угрожая настучать в партком, профком и руковод-
ству советской колонии о его сношении с кубинкой. И тогда его
репатриируют в Союз – в страну, свободную от секса, – с «волчь-
ей» характеристикой. А там уж – из самых добрых побуждений
Александр МАТВЕИЧЕВ
330
коренного перевоспитания – на него с людоедской страстью на-
кинутся всем «треугольником», образованным партячейкой, про-
фкомом и дирекцией. После чего подпольного мачо-нарушителя
коммунистической морали единогласно осудят на общем собра-
нии товарищи по работе.
Об этом, конечно, узнают жена и дочь, ив одночасье лопнут,
как мыльный пузырь семья, карьера. И свою жизнь, как уже не
раз случалось, придется начать с нуля…
Карине любовь к иностранцу тоже обернется не сладко:
огласка, потеря работы, объяснения с суровым отцом, матерью,
крутым братом. А еще хуже – с возможным супругом: кубинские
парни, несмотря на обширный диапазон внебрачных связей, же-
ниться предпочитают на девственницах. В их стране, как заве-
ряли советиков кубинцы, даже существовала не очень дорогая
подпольная медицинская индустрия по восстановлению дев-
ственности.
Пусть угрозы сожителей его и беспокоили, но не пугали на-
столько, чтобы он отказался от Карины. В любовных похождени-
ях он всегда был стоиком и фаталистом: будь что будет, но от Неё
не отрекусь! В армии он убегал к любимым в самоволки, за это не
раз сиживал на гауптвахтах. Из института его выгнали за развод
с первой женой, и он был вынужден уехать с любимой женщи-
ной в добровольную сибирскую ссылку и окончить там вечерний
институт. А здесь ему лезут в душу и стращают ссылкой из тро-
пиков в Сибирь. Да плевать он хотел на этих двух бешеных от
полового воздержания большевиков!.. В конце концов, недавно
Брежневым подписаны Хельсинские соглашения, и он ведет себя
в рамках декларированных прав свободы личности.
Все у него как-то путалось в воспаленных мозгах, переплета-
лось, возникало и уносилось во мрак в эту бессонную ночь. И он
делал усилия, чтобы думать только о хорошем – о Карине. Как он
ждал свою чернушку на балконе до полуночи, сгорая от нетерпе-
ния и ожидая ее появления из-за угла домов ртутном свете фона-
ря на бетонной опоре, и он шел открывать дверь на лестничную
площадку. Через пару минут она проскальзывала на цыпочках в
спальню и прижималась к нему горячим дрожащим телом. А по-
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
331
том отходила в угол комнаты и выглядывала сквозь открытые жа-
бры жалюзи, словно ожидая появления преследователей. Спра-
шивала шуршащим шепотом: «Are they sleeping?» – Они спят?
Вопрос относился к двум его сожителям, затаившимися в сво-
их комнатах.
«Sure!» – Уверен! – бодро заверял он.
Хотя и знал, что за завтраком услышит от соотечественников
очередную угрозу о сдаче его в руки советского правосудия за
связь с кубинкой.
Благо в Карине странно уживались девичья застенчивость и
страх по мелочам с бесшабашной беспечностью и готовностью
идти навстречу опасности. И такого формального заверения впол-
не хватало, чтобы спокойно сесть на кушетку за ужин, сооружен-
ный им заранее на двух приставленных один к другому стульях –
бутылка рома или вина с двумя рюмками в центре. А на остальной
«поляне» – блюдце с нарезанными колбасой, ветчиной и сыром,
открытая банка шпрот, бумажный пакетик с конфетами, на вафель-
ном полотенце – плитка шоколада, бананы, манго, пара апельсин.
Выпивали, ели, говорили полушепотом то на английском, то
на испанском о разных пустяках, как будто стесняясь себе при-
знаться в главном, ради чего встретились. Потом раздевались и,
обернувшись полотенцами и осторожно приоткрыв дверь в тем-
ную гостиную, бежали на цыпочках по диагонали в cuarto de ba;o
– совмещенный туалет и холодный душ, – мылись, крепко при-
жавшись дрожащими под студеными струями телами, протирали
друг друга махровыми полотенцами и, скользя босыми мокрыми
ступенями по каменному полу, возвращались в спальню. И потом
– уже под маскетеро и простыней – разогревались объятиями, по-
целуями – всем арсеналом любовных игр…
Любовь процветала, несмотря на коварные происки завистли-
вых сожителей-коммунистов, пока Карина не забеременела. Но
и после этого они еще недели три проводили такие же безумные
ночи, а с субботы до утра понедельника вообще не расстава-
лись. И он порой удивлялся, откуда у него брались силы спать
по три-четыре часа в сутки и плодотворно трудиться на благо по-
строения социализма под носом у кровавого дяди Сэма.
Александр МАТВЕИЧЕВ
332
* * *
На аборт Карина уехала к сестре в Гавану, пробыла там пять-
десят три дня и вернулась уже с припухлым твердым животом:
никто из столичных врачей не взялся за подпольную операцию
из опасения за ее жизнь. У нее болели почки и печень, но самое
главное – серьезно расстроена нервная система. Из-за нервных
припадков ее несколько раз увозила в больницу из квартиры се-
стры ambulancia – скорая помощь. А может, подпольные гинеко-
логи задирали неподъемную цену для неплатежеспособной паци-
ентки…
На легальную операцию Карина не решалась: для этого, по ку-
бинским законам, для незамужней роженицы было необходимо
согласие родителей и оглашение имени виновника внебрачной
беременности. Ни на то, ни на другое Карина пойти не могла: она,
подобно драйзеровской Дженни Герхард, боялась своего сурового
папы. А ее женатый брат, хулиган и выпивоха, предупредил се-
стру, что будет беспощадным, если узнает, что она обесчещена. И
Карина утверждала как само собой разумеющееся: если известие
о потере ее невинности поразит слух его отца и брата, черноко-
жие мужики без колебаний снесут голову соблазнителя легендар-
ным мачете.
В безвыходной, казалось бы, ситуации Карине помогла ее бы-
валая подруга – толстушка Барбарина, тоже учительница, не раз
прибегавшая к помощи своей знакомой врачихи в Ольгине – не-
большом городе километрах в ста двадцати от Моа. Барбарина
переговорила по телефону с подпольной акушеркой, он дал Ка-
рине около ста песо, и на следующий день Карина вернулась в
свое alberge de solteras – общежитие для холостячек – уже без
жертвы любви несчастной в опустевшем животе. Все бы можно
было продолжать в прежнем духе – встречаться по ночам, предо-
храняться и еще год быть вместе, – но контракт его пребывания
на Кубе был близок к завершению. От его продления он уже от-
казался из опасения, что с абортом ничего не выйдет и «шило» в
виде новорожденного существа вылезет наружу как веществен-
ное доказательство его морального падения.
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
333
Прощание для обоих было невероятно тяжелым и походило на
уход в мир иной – никакой надежды на встречу в будущем. Пред-
стояла жизнь в разлуке в разных полушариях земли и с разни-
цей во времени в двенадцать часов. Всю последнюю ночь в Моа
она обливалась слезами и твердила, что ей лучше умереть. Он
обнимал ее горячее тело и мысленно тоже прощался с жизнью.
А утром она и Барбарина улетели в Сантьяго на какие-то курсы
повышения квалификации учителей иностранных языков.
Через пару дней, когда самолет приземлился в Сантьяго, в зале
аэропорта его ждали Карина и Барбарина. Но он даже не мог по-
целовать свою возлюбленную: казалось, все пассажиры устави-
лись на них, русского и двух кубинок, и по их виду понимали, что
происходит нечто трагическое.
Как назло, в очереди на регистрацию на тот же рейс, что и
его, стоял и улыбался ему Мордасов, чиновник из госкомитета по
экономическим связям, – именно к нему первому предстояло в
Гаване обратиться для оформления выезда в Союз. Поэтому раз-
говор с Кариной состоялся скомканным, бестолковым, тем более
что обе девушки спешили на заключительный экзамен на прокля-
тых курсах. И не они его, а он вышел из аэровокзала проводить
их к ожидавшему у входа такси. Он смотрел вслед удалявшемуся
по раскаленному асфальту желтому «доджику» и думал: finita la
comedia! Никогда, никогда он уже не увидит свою прекрасную
чернокожую Пенелопу. Так иногда называла себя Caridad Pe;alver
Lescay. И даже подарила ему текст популярной на Кубе песни
«Penelope».
А через двадцать месяцев, благодаря связям, мелким взяткам,
водке и «обыкновенному чуду», он снова из заснеженной мартов-
ской Сибири, через Москву, оказался в гаванском аэропорту Хосе
Марти, в тропической влажной жаре, в кубинской столице, где, как
он знал по ее письмам, Карина уже второй год жила у своей сестры.
Однако в самолете он совершил легкомысленное предатель-
ство – связался с киевлянкой Светланой, и первые две ночи в го-
стинице провел с ней, угодив под тягостное гласное наблюдение
грудастой ревнивой хохлушки. Она, не знавшая по-испански ни
слова, не отпускала его от себя ни на шаг.
Александр МАТВЕИЧЕВ
334
Только на третьи сутки он ухитрился обмануть ее бдитель-
ность и приехать с приятелем к Карине на такси в особняк бога-
ча в некогда фешенебельном районе Гаваны, превращенном ка-
стровской революцией в трущобу. Карина жила со своей сестрой
и ее пятилетней дочкой в мрачном душном полуподвале с одним
окошком на уровне земли, выходящим в узкий двор, устланный
булыжником с проросшей между камнями хилой травой.
Ему показалось, что Карина встретила его появление без ви-
димой радости. Ела и пила мало, говорила короткими малозна-
чащими фразами. Из нее улетучилась прежняя, пусть и грустная,
девичья веселость. И потом, уже в постели наедине с ним, она
вела себя совсем по-иному, словно не хотела близости и отдава-
лась ему по принуждению. Все это наводило на мысль, что его
приезд для нее ничего не значил.
Утром, прощаясь с Кариной, он подумал, что целует ее
безучастные прохладные губы в последний раз. Лучше следо-
вать своему давнему правилу – не возвращаться к заросшим
могилам своих давних чувств. А через день консьерж отеля
вместе с ключом от номера вручил ему конверт с запиской на
английском от Карины: «Если не придешь ко мне сегодня, я
перережу себе вены твоим ножом, забытым тобой у меня». И
в конце, уже на испанском: «;Adios! Tu Carina». – Прощай!
Твоя Карина.
* * *
Сначала ультиматум его развеселил, а потом не на шутку
встревожил: Карина и прежде не раз говорила, что хочет умереть.
А теперь у нее появился подходящий повод.
С тем же приятелем он вечером поехал к ней часам к десяти.
Сойла, ее сестра, проводила советиков по неосвещенной лестни-
це в комнату на верхнем этаже того же особняка, и здесь, при
тусклом свете красной лампочки в изголовье, они увидели Ка-
рину лежащей на кровати с перерезанным запястьем левой руки.
Из раны пузырями шла кровь. И, казалось, полутемное простран-
ство заполнял ее пугающий запах.
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
335
С помощью приятеля он быстро наложил жгут своим брюч-
ным ремнем на кровоточащую руку, отослал исходившую плачем
сестру за врачом и полицией. А напуганному соотечественнику
приказал от греха подальше немедленно убираться в отель. Вся
вина лежала на нем, и он, глядя на умирающую подругу, готов
был понести заслуженную кару. В тартарары летела вся его преж-
няя жизнь. Немедленно вышлют в Союз, а там за его перевоспи-
тание возьмется пресловутый советский «треугольник» – парти-
я-профсоюз-администрация, – и тогда прощай семья, престижная
работа. А может, и свобода… Но мысль об этом едва коснулась
его сознания, и сейчас он отрешенно смотрел на неподвижное
тело любимой и молил Бога, чтобы она выжила…
Врач, санитары с носилками и полицейский появились на
удивление очень быстро. Не обращая внимания на него, медик
точными движениями развязал на руке Карины брючной ремень,
кинул его на живот девушки и наложил жгут из тонкой резиновой
трубки. Потом прощупал на черной шейке пульс и произнес ко-
роткую, но обнадеживающую фразу в кубинском духе: «La loca
todavia est; viva». – Эта дурочка пока жива.
Санитары ловко, как нечто невесомое, положили Карину вме-
сте с простыней на носилки, врач спросил у него, сколько времени
прошло с наложения жгута – он назвал жгут compressor – «ком-
прессором» – и поспешил следом за носилками. Сестра Карины
засеменила за ним и тоже скрылась в темноте коридора.
Полицейский, крепко сложенный негр, до этого безучастно
стоявший у дверного проема, осторожно, с оглядкой, чтобы не за-
пачкаться кровью, присел на край освободившейся постели, дру-
желюбно посмотрел ему в глаза и спросил, в чем дело. Он корот-
ко сделал чистосердечное признание – не без лукавства, конечно.
Каридад Пеньалвер – его давнишняя знакомая по прошлой коман-
дировке на Кубу. В Моа она была преподавателем, а он студен-
том de le academia nocturna de las lenguas extranjeras – вечерней
академии иностранных языков. Когда он уехал в Россию, перепи-
сывались. Прилетев неделю назад на Кубу, решил навестить Ка-
ридад по адресу в последний вечер нахождения в Гаване. Завтра
рано утром должен улететь за девятьсот километров в городишко
Александр МАТВЕИЧЕВ
336
Моа – работать там инженером на никелевом комбинате в течение
года. И вот влип в такую историю.
– ;Cojones! ;Que putada mas grande! – не очень цензурно оце-
нил ситуацию полицейский, протирая платком сначала темный
лоб, а потом – внутренность снятой с курчавой седеющей головы
фуражки.
И уж совсем неожиданно, медленно и с большим акцентом,
заговорил на русском:
– Я училься ф Совьетьский Союз толко атин год. У меня там
точе биль девучки, толко ни один себья не резаль. Ви где чивете?
Отель «Rejis»? Я вас доставлю, пойдем.
Когда полицейский джип затормозил у входа в отель, он по-
просил минутку подождать, сбегал в свой номер и вручил неожи-
данному спасителю бумажный пакет с бутылкой водки и двумя
банками консервов.
– No pienses que soy un tonto. Entiendo bien lo todo, – сказал по-
лицейский доверительно, как своему земляку. – Ты не думай, что
я дурак, мне все понятно. Она тебя любит и хочет это доказать.
Тебе повезло: не хочу в это вмешиваться и портить тебе жизнь.
Пусть Бог вас рассудит.
Он протянул на прощание левую руку – правая лежала на руле
– и добавил:
– У меня в Москве осталась любимая девушка, тоже не могу
ее забыть. А здесь на самоубийства приходится ездить едва ли
не каждый день. Сам видишь, какая у нас жизнь – ни пожрать
досыта, ни одеться путем. У вас в Союзе, по сравнению с Кубой,
– рай…
4
В ту же ночь он с приятелем улетел в Моа в полном неведении,
жива ли Карина. И только примерно через месяц его старые друзья
еще по прежней командировке – бежавший от Пиночета чилиец
Максимо и его кубинская жена Мария, – побывав в Гаване в не-
дельном отпуске, успокоили его своим письмом: они виделись с
Кариной, она уже начала работать, обещает приехать к нему в Моа.
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
337
И действительно, за полтора года его не легкой работы в Моа
на никелевом комбинате она трижды приезжала на два-три дня, и
они ночевали у Максимо и Марии в их трехкомнатной квартире
на третьем этаже панельной четырехэтажки в Rolo-2.
После ужина с хозяевами они уединялись в маленькую спаль-
ню с окном, обращенным к кокосовой роще, и на них немедленно
нападали полчища москитов и хекен – комаров и мошкары. Даже
марлевое маскетеро, крохотной палаткой прикрывавшее жесткую
кушетку, полностью не защищало от гнусных насекомых. Душ-
ную атмосферу тропической ночи дополняли непонятные трески,
шорохи и крики ночных птиц из гущи пальм за окном, и Карина
то вздрагивала, то дрожала, прижимаясь к нему голым горячим
телом. Сейчас он уже плохо помнил, о чем они говорили за сто-
лом с Максимо и Марией и потом наедине с Кариной в постели,
– скорей всего, делились воспоминаниями о разных случаях в его
прошлый приезд на Кубу и о жизни без него, когда Мария и Мак-
симо остались в Моа, а Карина уехала в Гавану.
Долгое время в столице для нее не находилось работы препода-
вательницы английского, пока не подвернулся случай устроиться
в какую-то школу в загородном pueblo – поселке. На езду туда и
обратно она затрачивала около четырех часов и уставала смер-
тельно. Задавать вопросы о том, как и чем она питалась, было
бы верхом бестактности: она сильно похудела, ее тело потеряло
прежнюю упругость и жизненную силу. Это неожиданно и не к
месту напомнило ему о его матери: ребенком она брала с собой
в баню «по-черному», и он всю жизнь помнил тело еще молодой
женщины, изнуренное непосильным трудом на колхозной ниве и
полуголодным существованием.
Казалось, даже интимная близость Карину утомляла и не ра-
довала. Он чувствовал, что она бы предпочла тихий покой рядом
с ним. Он уходил от нее, когда едва начинал брезжить рассвет,
тихо брел по улице спящего городка, думая, что и это скоро прой-
дет, оставив в душе тоскливую пустоту и неверие в возможность
вечной любви и счастья. А построенные, как и весь никелевый
комбинат, американцами плоскокрышие одноэтажные коттеджи
– casas – наводили на мысль, что живут в них несчастные, обма-
Александр МАТВЕИЧЕВ
338
нутые люди. После кастровской революции вместо свободы они
оказались в полицейском государстве и влачили скудное суще-
ствование по карточкам на продуктовые и промышленные това-
ры.
О попытке Карины на самоубийство они не обмолвились ни
словом. Лишь при первой встрече в Моа он провел пальцем по
едва заметному смуглому шраму на ее черном запястье – у нее
слегка дрогнули губы, а в глазах мелькнуло милое лукавство.
Тогда же он устроил короткую, но очень сердечную вечеринку
в квартире своих красноярских земляков, и все непременно хо-
тели потанцевать и сказать добрые слова о красоте и неотрази-
мом очаровании его чернокожей подруги. И сейчас в одном из его
альбомов хранится фото в профиль, сделанное Игорем Седовым:
он и Карина танцуют, глядя в глаза друг другу. Ее черные руки,
положенные ему на плечи, на первый взгляд кажутся жилеткой,
одетой поверх его белой рубашки.
После полутора лет изматывающей нервы, психику и физиче-
ские силы жизни в Моа, когда казалось, что время остановилось,
– для сибиряков в тропиках даже смена времен года оставалась
незаметной, – он неделю жил в Гаване в ожидании отправки на
родину.
Оказалось, что отель для него, – по раздолбайству чиновников
ГКЭСа, – не был заказан. В аэропорту его, как это было заведено,
никто не встретил. Ехать сразу к Карине было бессмысленно –
она наверняка на работе. Поэтому из аэропорта через всю Гавану
он с двумя тяжеленными чемоданами, стоя в напичканном до от-
каза потными телами раскаленном полуденным солнцем автобу-
се, часа за полтора добрался до своего приятеля по работе и учебе
в academia nocturna – вечерней академии – в Моа Луиса Ариеля.
Луис с женой и двумя малолетними сыновьями жил в отдель-
ном доме своего отца, построенном задолго до революции из
сборных железобетонных панелей. В комнатах царил образцовый
порядок и чистота. От добротной старинной мебели, портретов и
пейзажей на стенах, белых скатертей и салфеточек и роз в вазах
веяло чем-то позабытым, как от слов и мелодий старинных ро-
мансов.
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
339
Старику было далеко за восемьдесят, но в нем клокотал вулкан
не растраченных эмоций и не высказанных дум и воспоминаний.
Он был парализован, походил на скелет, прикрытый желтой мор-
щинистой кожей и прикованный к креслу-коляске. К тому же пло-
хо слышал и потому кричал во всю мощь прокуренных легких,
что был коммунистом еще в двадцатых годах двадцатого века.
Тогда он работал биндюжником в порту и встречал первое совет-
ское судно, прибывшее Гавану, в компании с компаньеро Антонио
Мельей. Через несколько десятилетий Мелья был провозглашен
создателем кубинской компартии и жертвой преданности ее иде-
алам: в двадцать девятом году его убили враги революции в Мек-
сике.
То, что советский камарада мог понимать и разговаривать с
ним на испанском, привело старика в телячий восторг. И даже по-
ставил его в пример своему сыну: вот так надо общаться с тугим
на ухо отцом – громко, ясно и понятно!.. Благодаря этой встрече
он еще больше поверил в нерушимую дружбу Кубы с могучим
Советским Союзом. И теперь замшелый коммунист будет счаст-
лив встретить свою недалекую кончину в свободной социалисти-
ческой Кубе.
Гость достал из чемодана бутылку рома, банку тушенки, рыб-
ные консервы, пакет конфет, еще каких-то продуктов, жена Луиса
дополнила эту снедь, приготовив arros con frijol – кубинский плов
из риса, фасоли и тушенки. Получился роскошный обед. Старик
пил ром наравне с сыном и гостем, произнося дипломатические
тосты, и поник гордою главою в своем кресле с ручным приво-
дом, предварительно проглотив чашку крепчайшего кофе и посо-
сав толстую сигару.
Остальные по приглашению Луиса пошли в jard;n, то есть в
сад. К удивлению гостя, этот jard;n и садиком нельзя было бы у
нас назвать: всего два дерева – лимонное и апельсиновое – вы-
росли, касаясь жидкими кронами, на крошечном пятачке твердой,
как камень, почвы, покрытой короткой жесткой травкой. О бла-
годатной тени под ними не могло быть и речи – солнечные лучи,
казалось, проходили сквозь огромную призму бледно-голубого
неба и прожигали с макушки до пят. Мать занималась с детьми, а
Александр МАТВЕИЧЕВ
340
мужчины разговаривали о всякой всячине и периодически сожа-
лели, что вряд ли им еще придется увидеться.
Маленький умница Луис, гордившийся своим испанским
происхождением и тем, что и в его миниатюрной жене, больше
похожей на длинноволосую индианку, играла кровь испанских
грантов, поблескивая черными глазками, ласково повествовал со-
ветскому амиго о своих наполеоновских планах. После отъезда
из Моа ему удалось получить работу в научно-исследовательском
институте. И года через три он надеется защитить кандидатскую
диссертацию. Academia nocturna помогла ему блестяще сдать
кандидатский экзамен по английскому языку.
– А ты здесь, в Гаване, никого не встречал из нашей академии?
– обрадовавшись возможности перевести разговор в нужное ему
русло, спросил русский гость.
– Не помню… Ой, нет! Месяца два назад встретил Каридад
Пеньалвер. Ты ее помнишь? Profesora английского, красивая не-
грита. У нас была Биатрис, а Каридад вела другую группу.
– Да, да, конечно, – сказал он, с трудом сохраняя спокойствие.
– ;Y qu;? – И что?
– Это было у «Рампы» или на Эль Прадо. Поговорили, вспом-
нили знакомых – и все!
– Карина работает?
– Наверное. Я не спросил.
– Сильно изменилась?
Он не видел ее уже месяцев семь, и это почему-то для него
было важнее всего.
– Похудела, но выглядит очень элегантно. Muy bonita como
siempre. – Как всегда – очень красивая.
– Рад за нее. Она мне очень нравилась.
– Si, la idolatraban todos estudiantes. Es muchacha bonita y bondadosa.
– Да, ее обожали все студенты – девушка красивая и до-
брая, – сказал Луис и почему-то смутился.
Из его знакомых кубинцев Луис Ариель один избегал разго-
воров о женщинах, амурных похождениях, пьянке, драках – обо
всем, что красит жизнь бывалых macho любой национальности.
С ним можно было говорить о науке, технике, истории, изучении
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
341
иностранных языков. Может, еще о бейсболе и боксе. Хоть спор-
том, кроме шахмат, он не занимался, но как патриот Кубы следил
за победной поступью своих соотечественников в спортивном
мире. А над преданностью Луиса жене и детям кубинцы, бывало,
добродушно подсмеивались.
«Хорошее обобщение, лучше о Карине не скажешь», – поду-
мал он и поменял тему.
Главное, она в Гаване и надо как можно скорее ее увидеть. Не
приведи Господь, если они с сестрой и ее дочкой переехали в дру-
гое место – не вечно же им гнить в вонючем подвале...
Когда вернулись в дом, выпили вдвоем por un trago – по глотку
рома с лимоном, Луис, заметив, что у гостя непроизвольно смы-
каются веки, предложил ему отдохнуть. Шел четвертый час дня,
а казалось, что миновала вечность с момента его отъезда из Моа.
Усталость и вялое безразличие ко всему навалились непреодоли-
мым грузом. Луис проводил его в просторную гостиную, предло-
жил лечь на широкую кушетку, обтянутую золотистым потертым
шелком, и вышел.
Он проснулся в шестом часу весь в горячем поту, принял душ ,
поменял одежду и сказал, что уезжает к другу. Луис пытался отго-
ворить, но поняв, что это бесполезно, сходил куда-то и сообщил,
что у дома его ждет такси. Вещи он решил на время оставить,
собрал в портфель самое необходимое, взял у Луиса служебный
телефон, попрощался с ним и его женой и попросил водителя до-
ставить его к университету.
– ;Y qu;? ;Eres estudiante? – Ты что, студент?
– No, soy profesor de una estudiante linda, – Нет, учитель одной
хорошенькой студентки, – поправил он остряка.
6
Его появление Карину и ее сестру Сойлу не удивило: она уже
звонила в Моа на служебный телефон Марии, – подруга работала
секретаршей у одного из вице-директоров никелевого комбина-
та, – и получила исчерпывающую информацию о его вылете в
Гавану.
Александр МАТВЕИЧЕВ
342
Как всегда при посторонних – даже при своей сестре и ше-
стилетней племяннице, – Карина оставалась при встрече с ним
до обидного сдержанной: не кинулась ему на шею, не далась
поцеловать. Протянула длинную изящную руку, поздоровалась –
«buenas tardes» – и села все на то же подобие тахты или кровати.
Скорее на нары, застланные какой-то рухлядью. Он подсел к ней
рядом и обнял за плечи. Она слегка повела ими, словно пытаясь
освободиться, а потом отчужденно застыла. Ему казалось, что по
его руке в мозг и сердце поступали тревожные импульсы ее невы-
сказанных эмоций. Малышка Линда, похожая на гуттаперчевую
темнокожую куклу Барби, подошла к нему, положила на колени
маленькие черные ладони и уставилась ему в глаза с белозубой
улыбкой. Ему стало почему-то не по себе. Он встал, расстегнул
портфель и выложил на столик, стоящий в дальнем углу и при-
крытый вафельным полотенцем, бутылку рома, консервы, высы-
пал из бумажного пакета печенье и конфеты.
– Come, chiquita, – позвал он девочку. – Ешь, малышка.
Приглашение было принято с шумным восторгом. А ее мать,
еще больше похудевшая и постаревшая – настоящая черная го-
ловешка – последовала за ней и принялась за сервировку стола.
– Where have you been, Sasha? – на английском потребовала
от него отчета Карина. – Где ты был? Самолет прилетел из Моа
утром, а сейчас вечер.
Он засмеялся:
– What’s the matter with you? Are you jealous of me? – В чем
дело? Ты меня ревнуешь?
– Yes. – Да. Барбарина приезжала в Моа и видела тебя с одной
русской женщиной.
– Tonterias. – Глупости. Не ожидал я от Барбарины такого пре-
дательства. Я разговаривал с женой моего приятеля. Мы жили в
Моа в одном доме – они мои земляки, тоже из Красноярска.
А в действительности это была та самая злополучная киевлян-
ка, на которую он невольно «запал» в самолете и едва не погубил
Карину. Суровая необходимость в течение его полуторалетней
холостяцкой жизни в Моа вынуждала его прибегать к услугам
полногрудой, ненасытной проектировщицы металлоконструк-
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
343
ций. Как-то под вечер он столкнулся с Барбариной напротив до-
мов наших спецов в Rolo-1. Остановились поболтать, а киевлянка
проходила мимо. Он, оборвав разговор на полуслове, трусливо
отскочил от Барбарины и на полусогнутых, – так он, как бы на-
блюдая за собой со стороны, потом презрительно осудил себя, –
подбежал к своей нелюбимой пассии и пробормотал слова само-
оправдания.
Карина недоверчиво посмотрела ему в глаза и больше не воз-
вращалась к этой теме.
7
После ужина они ушли в ту самую комнату на верхнем этаже
особняка, где полтора года назад Карина чиркнула по запястью
его злосчастным ножиком, и оставались там полторы суток –
ночь, весь следующий день и еще ночь.
Дверь закрывалась изнутри на хиленький шпингалет, и су-
ществовал открытый дверной проем в просторную ванную ком-
нату с окном, обращенным в узкий двор, без стекол и рамы. Из
оборудования в ней осталась чугунная ванна – желтое корыто с
ободранной во многих местах эмалью, замененной рыхлой ржав-
чиной. Благо, что она соединялась с канализацией и в нее можно
было ходить. Утром и вечером максимум на час подавалась те-
пловатая желтая, как моча, вода, пригодная разве что для смыва
экскрементов. А весь день приходилось испытывать революци-
онные трудности, если кончался запас воды в помятом цинковом
ведре.
И так, представилось ему, Карина жила ни день, ни два, а годы
и годы без перспектив на улучшение. Зато при социализме, на
овеянном славой острове Свободы, в беспросветной нищете и
фекальной атмосфере полуподвала и этой трущобы. Благо, что
в окнах не было рам и соответственно стекол и даже занавесок.
Поэтому в тихую погоду в помещении шевелился легкий сквоз-
няк, и запахи чувствовались не так сильно, как в непродуваемом
подвале сестры. А в сезон дождей, ветров и ураганов в открытые
оконные проемы со свистом врывался сырой ветер или вода хле-
Александр МАТВЕИЧЕВ
344
стала, как в пробоины в борту тонущего корабля. Тогда Карина
находила спасение, словно в бомбоубежище, в полуподвале у се-
стры и племянницы.
А в речах Кастро и всех партийных чревовещателей, на пла-
катах, в газетах, на радио и телевидении повторялся, как закли-
нание, лозунг: «;Socialismo o muerte? !Venceremos!» – Социализм
или смерть? Мы победим!
При ответе на этот вопрос он лично предпочел бы второе в
обмен на ликвидацию первого. А что предполагалось одолеть
авторам альтернативы – социализм или смерть? – ему было не-
понятно. И предельно ясно, почему с острова Свободы целыми
семьями уплывали в сторону американских материков на плотах
и лодках, рискуя жизнью и погибая ни за грош, несознательные
gusanos – «черви», – мужчины, женщины и дети, измученные
беспредельным ожиданием наступления счастливого будущего в
облапошенной политическими авантюристами стране.
А сейчас было начало сентября, время штиля в океане и на
суше. Гавана, покрытая душным маревом раскаленного воздуха,
привычно прела, шумела, задыхалась и толкалась в очередях за
скудным пайком по карточкам, работала, размножалась, торго-
вала, воровала и грабила. И все это было где-то там, за пустой
глазницей окна Карининой комнаты. А они валялись на узкой же-
лезной койке, пытаясь игнорировать боками и спинами ватные
комки в матрасе, экономно пили ром с лимоном, любились, отды-
хали, болтали, на короткое время погружались то ли в сон, то ли
в дремотное забытье и снова не могли насытиться друг другом.
И все же что-то в ней безвозвратно исчезло из той девичьей
первозданности, уступив место вседозволенности, некой рутине,
словно они давно были мужем и женой. Или сам он изменился,
очерствел и ожидал невозможного повторения чувств и ощуще-
ний четырехлетней давности.
Несколько раз он безуспешно пытался узнать подробности из
ее жизни в Гаване – Карина ограничивалась сухими фразами то
на испанском, то на английском. Ничего интересного. По приезде
в Гавану из Моа долго не могла найти работу. Он допытывался: а
не означало ли это, что она не получала tarjetas o libretas – про-
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
345
дуктовые карточки? И если получала, то хватало ли у сестры де-
нег на выкуп положенных по ним продуктов?
Она засмеялась, уткнувшись лицом в его голое потное плечо:
– ;No hables tonter;as, querido? Lo ves bien que todavia estoy
viva, – засмеялась Карина. – Не мели глупости, любимый. Пре-
красно видишь – я жива. А без карточек и денег ты смог бы со
мной встретиться только на том свете.
– Unа risa muy mala, – слегка обиделся он. – Зимой сорок
третьего года, когда мне было десять лет и наша страна воева-
ла с Германией, у меня в очереди за хлебом вытащили карточки.
Карточки выдавались на месяц, а было только начало ;января или
февраля сорок третьего года. Мы с мамой плакали вместе – не
знали, доживем ли до следующего первого числа. Нас выручила
сестра: она работала в комитете молодых коммунистов – у нас
их называют комсомольцами – и ей помогли получить для нас
дубликаты карточек.
– No te preocupes, – успокаивала она. – Не беспокойся, все хо-
рошо. Сейчас у меня есть работа, только далеко – в загородном
поселке. Иногда мне приходиться ночевать там у своей подруги,
тоже учительницы. На сегодня я отпросилась – сказала, что надо
сходить в больницу…
8
Ближе к вечеру к ним осторожно постучались. На вопрос Ка-
рины «qui;n est;?» отозвался мужской голос. Карина попросила
обождать un momento. Оба соскочили с койки и стали поспешно
натягивать на себя одежду. Впопыхах он забыл одеть трусы – сра-
зу нырнул ногами в джинсы, накинул на себя рубашку. А трусы,
свои и Карины, вместе с бюстгальтером сунул под подушку И
чувствовал, как у него бешено колотилось сердце: ему почему-то
представилось, что в гости приехал ее отец или брат, а то и оба
вместе. Карина предупреждала его в самом начале их романа,
что эти черные мужики без малейших колебаний отсекут мачете
башку ее любовнику, кем бы он ни был. В это мало верилось, но
объяснений и драки с ее родителем или братом хотелось меньше
Александр МАТВЕИЧЕВ
346
всего. Карина казалась внешне спокойной, одергивая на себе лег-
кое голубое платье. Только полные губы у нее слегка вздрагивали,
и глаза блуждали по стенам и полу, словно выискивая чего-то.
Непрошеным гостем оказался молодой высокий негр в крас-
ной расстегнутой до пояса рубашке с мрачноватым, строгим вы-
ражением на по-европейски красивом лице. Он, как показалось,
неохотно протянул советскому компаньеро потную ладонь, не-
внятно пробормотал свое имя и пригласил Карину для разговора
в коридор. Она послушно последовала за ним, прикрыв за собой
дверь.
Через минуту-другую они вернулись с недовольными лица-
ми. Все трое сели на кровать – Карина справа от него, хмурый
негр – слева. Другой мебели в комнате не было, как и третьего
стакана. Он подал пришельцу свой и плеснул в него рома. Налил
во второй и подал Карине. Она протестующе покачала головой,
поморщилась и отвернулась. Он буркнул «salud», чокнулся с не-
приятным гостем, чувствуя в нем скрытую угрозу, и они выпили
теплую пахучую жидкость одним глотком. Негр резко поднялся,
слегка наклонился, приблизив к нему лицо, протянул руку: «;Adios!
». И, на попрощавшись с Кариной, скрылся за дверью, оставив
на память компаньеро ненавидящий взгляд черных глаз с розовы-
ми белками.
– ;Qui;n es? – Кто это? – спросил он, не надеясь на правдивый
ответ.
– Ya has escuchado, es Fernando. – Ты же слышал – Фернандо,
– пожала она отливающими черным атласом голыми плечиками,
явно избегая разговора на неприятную тему.
– De acuerdo, yo s; su nombre. Entonses, ;qu; es? – Согласен,
имя его я знаю. А чем он занимается? – уперся он рогом, подо-
греваемый ревностью и ее нежеланием объяснить этот внезапный
визит.
– Мы работаем в одной школе, он преподаватель химии. Ска-
зал, что другая учительница английского заболела, и я завтра с
утра должна быть в школе.
Что-то мало походил этот угрюмый парень на химика. А если
и химичил, то не на ниве просвещения молодого поколения стро-
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
347
ителей социализма. Однако дальнейшее выяснение его личности
было бессмысленно. Тем более что Карина ушла в себя, и стоило
большого труда ее как-то успокоить и расшевелить. Не хотелось
портить радость этой встречи перед скорым расставанием навсег-
да.
И в эту ночь они спали мало, словно пытаясь вобрать в остав-
шиеся несколько часов все года их будущей жизни вдали друг от
друга, – в другом пространстве и времени. Может, и зная, что они
живы, но недосягаемы, – и это представлялось трагичней самой
смерти. Его взгляд завораживали мерцающие в темном прямоу-
гольнике окна звезды, он слышал легкое дыхание спящей Кари-
ны, а из глубин памяти сами собой выплывали забытые обрывки
чужих мыслей и стихов – в юности он выписывал их в тетрадь и
любил перечитывать. Кто-то из древних грустно пошутил: разлу-
читься с любимой – значит чуть-чуть умереть. А еще сильнее по-
жалел кого-то поэт: «Разлука их с костями съест, тоска с костями
сгложет». Скольких он уже похоронил в своей душе и умер сам в
памяти некогда дорогих ему женщин и друзей. Так будет и у них
с Кариной…
* * *
Утром, когда они всполоснули лица прохладной водой из ве-
дра и оделись, она, словно в подтверждение его ночных печалей,
строго и отчужденно предупредила:
– Hoy no me esperes. – Сегодня меня не жди. Далеко ехать, а
у меня завтра самый первый урок – отсюда я не успею. Ночую у
подруги. Послезавтра буду к восьми вечера. Можешь ждать меня
здесь или в гостинице.
И, по-видимому, встревоженная недоуменным выражением
его лица, повисла ему на шею и стала шептать ласковые слова
на испанском и английском. Только он чувствовал, что она была
уже далеко от него – на только в мыслях, но и рвущимся от него
напряженным телом.
– Corre, Cary, corre, no te tardes a guagua. – Беги, Кари, беги,
а то опоздаешь на автобус, – говорил он каким-то не своим голо-
Александр МАТВЕИЧЕВ
348
сом, притворяясь даже перед самим собой, что он забыл о вче-
рашнем негре и что он верит, что она спешит к ученикам. – Я
пойду попозже, устроюсь в гостиницу, получу билет на самолет
– дел много. И буду ждать тебя. Беги!
– No te enojes, querido. I love you. – Не обижайся, любимый. Я
люблю тебя.
На следующий день он приехал к ней из отеля часам к семи,
нагруженный вином, ромом, продуктами, – все это он закупил на
остаток кубинских песо в магазине для иностранных специали-
стов на первом этаже небоскреба Foksa, построенном американ-
цами в Vedado, фешенебельном районе Гаваны.
Карина не появилась ни в восемь, как обещала, ни в десять, и
он уже решил вернуться в свой крохотный обшарпанный и душ-
ный номер в отеле «Lincoln», когда в подвал влетела она и бес-
сильно упала на кровать.
– Ten;a miedo que tu te vas. – Боялась, что ты уйдешь, – говори-
ла она, преодолевая одышку и не глядя на него. – Еле успела на
последний автобус. Директриса после уроков устроила собрание,
и я думала, что снова придется ночевать у подруги.
Сестра и племянница, Сойла и Линда, накинулись на нее с
упреками: мол, мы еле удержали гостя, чтобы он не вернулся в от-
ель. Но ужин прошел весело, Сойла и Карина пили «саперави», он
армянский бренди, ели югославскую консервированную колбасу
с венгерским лече. Маленькая Линда ласкалась к нему, не слезая
с колен, и беспрерывно жевала печенье, carameles и bombones –
карамель и шоколадные конфеты. И остаток ночи тоже пролетел
как один миг – в ласке, близости, горячих объятиях, признаниях,
а утром – в прощальных поцелуях и обещаниях встретиться по-
слезавтра в восемь вечера.
Однако оставшиеся четыре дня до отлета превратились для
него в истинную пытку пустых ожиданий, неопределенности и
жутковатых предположений. Три вечера он затемно являлся в бе-
лый особняк в готическом стиле на улице San Rafael и никого не
заставал в нем. Были закрыты на замок двери в полуподвал Сой-
лы, вход со двора на лестницу, ведущую в комнату Карины. Об-
шитая рваной клеенкой дверь в комнату их подруги, крошечной
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
349
негритянки Франчески, родившей девочку от английского моряка,
тоже была закрыта, хотя он не обнаружил признаков замка – ни
внутреннего, ни навесного. Впрочем, это было не мудрено: двор
напоминал узкий темный каньон, а вилла с пустыми провалами
окон на белой стене – дом с привидениями из старого романа.
Он так и улетел из Гаваны в полном неведении. В самоле-
те его соседом оказался веселый девятнадцатилетний Рамон с
кудрявыми черными волосами до плеч. Вместе с тремя своими
приятелями он летел до Рабата, а оттуда – к себе в Сирию, в Да-
маск. По рассказам хорошо говорившего на испанском смугло-
лицего араба об их жизни в общежитии Гаванского университета
до советика дошло, что он подвергался не малому риску, расха-
живая ночами по трущобам кубинской столицы. Этих сирийцев,
посланных на учебу, в порядке культурного обмена, в обще-
житии регулярно обворовывали. А неделю назад он проснулся
в своем гамаке – почему-то студенты спали не в кроватях – с
ножом, приставленным к горлу парнем с платком, закрывавшим
лицо до глаз. Грабитель красноречиво показал жестами, чтобы
сириец не поднимал тревогу, а молча наблюдал, как двое других
бандитов бесшумно собирали его и его соотечественников вещи
в полумраке. А потом так же бесшумно скрылись. Полицейский
участок был рядом с общежитием, но все жалобы иностранных
студентов оставались без внимания. После этой ночи сирийцы
вместо занятий побежали в свое посольство и потребовали экс-
тренной отправки домой. Учебный год только что начался, и они
надеялись продолжить образование в Дамаском университете
или академии.
* * *
В Союзе он несколько месяцев мучился в догадках, что же
могло заставить его Карину, ее сестру, племянницу и даже Фран-
ческу с отпрыском англосакса скрываться от него. И кто же в дей-
ствительности был тот негр в красной рубахе? – действительно ее
коллега по школе, ее любовник или, скорее всего, агент seguridad
– кубинской охранки. А может, активист CDR – комитета защи-
Александр МАТВЕИЧЕВ
350
ты революции из дома напротив? Вполне вероятно, что это был
и просто сутенер, пославший Карину на отработку своей смены
в каком-нибудь подпольном борделе. Голод – не тетка. А жить в
Гаване без работы ей пришлось долго, и неизвестно, имела ли она
право на получение пайковых карточек. А без них и без денег – го-
лодная смерть, или панель. При ее молодости и внешних данных
Карину мог принудить к древнему бизнесу местный криминал,
богатый вековыми традициями. Вспомнилось, что Хемингуэй в
романе «Иметь и не иметь» отозвался о кубинских гангстерах как
о самых жестоких профессионалах…
В любом случае, сюда он больше не ездок. И как бы потом в
письмах ни оправдывалась Карина, он ей не ответит. Даже не из-
за обиды на нее, – не исключено, что она без вины виноватая, – а
ради нее самой: пусть она завяжет со своим «пенелопством» и
устроит нормальную жизнь.
После возвращения в Красноярск он все же не реже, чем раз
в месяц, посещал главпочтамт в надежде получить от Карины
весть до востребования. И где-то перед новым годом накрашен-
ная блондинка подала ему сразу три письма, попросив его, «если
не жалко», оторвать с конвертов красивые марки для ее сыниш-
ки-нумизмата. Письма были грустными, полными безнадежности
и только о чувствах, хотя его интересовали жизненные подробно-
сти ее многострадального существования в голодной стране. В
первом, судя по дате написания и отправления, письме она слезно
каялась, извинялась. Однако причину своего странного исчезно-
вения так и не объяснила.
Потом пришло еще письма два или три – он на них тоже не
ответил, убежденный строкой поэта со времен его первой тра-
гической любви: «И счастлив тот, кто разом все отрубит, – уй-
дет, чтоб не вернуться никогда»… Легко сказать и даже написать,
но что поделать с памятью о прошлом, когда оно порой сильнее
настоящего? Недаром Карина постоянно повторяла одну и ту же
просьбу – не забывать о ней, рассчитывая, наверное, на его вели-
кодушие. И вот она продолжает жить в нем уже три десятилетия,
как хроническая, неизлечимая болезнь совести и запоздалого со-
жаления о совершенном зле…
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
351
9
Мысль о поездке на Кубу сначала была для него не больше,
чем игрой воображения, разбуженного письмом Карины. Поле-
том туда во сне, просмотром альбома фотографий и открыток,
присланных когда-то из Моа, и чтением кубинских дневников,
написанных чаще всего полунамеками на смеси русского, ан-
глийского и испанского языков. Словом, так, чтобы текст был
понятен ему одному. Потом, движимый больше любопытством,
чем серьезным намерением на реализацию желаемого, он, про-
ходя мимо касс Аэрофлота, зашел справиться в международном
отделе, как можно улететь на Кубу.
Молодая женщина с мелованными волосами и большим крас-
новатым носом, как у пеликана, терпеливо выслушала его крат-
кую постановку задачи и долго колотила по клавиатуре компью-
тера худыми ручками. Через полчаса он вышел на покрытый
льдом тротуар и взглянул на две распечатки на тонкой бумаге с
перфорированными по вертикали краями. И понял, что зря по-
спешил расстаться с некрасивой операторшей. Мало того, что
принтер выдал информацию на английском и испанском, но и
представлена она была с непонятными сокращениями.
Но дома не без труда разобрался: если он вылетит из Москвы
в час пятьдесят ночи, то в Гаване будет в десять двадцать утра.
Перелет туда и обратно ему обойдется в тысячу сто пять евро или
в сорок тысяч двести тридцать рублей. Что, прикинул он в уме,
значительно превосходило размер его годовой пенсии. К этому
следовало приплюсовать пять тысяч восемьсот тридцать пять ру-
блей за перелет из Гаваны в Сантьяго-де-Куба и обратно. А две
недели пребывания в стране нерушимого социализма потребуют
еще не меньше тридцати тысяч. В общем, с учетом всех сверхма-
жорных обстоятельств, поездка обойдется в сто тысяч рублей. Не
слабо! – как принято восклицать сегодня, в условиях российских
двадцатилетних перманентных реформ. Так что оставь надежду
всяк в аэрофлот входящий! – пошутил он про себя. Но выход из
этой ситуации нашелся внезапно, без усилий с его стороны. Та-
Александр МАТВЕИЧЕВ
352
кое с ним не редко происходило на протяжении всей жизни: он
ставил перед собой цель и с годами даже забывал о ней – и вдруг
некогда задуманное становилась обыденной явью.
И на этот раз он в шутку поделился с женой ностальгической
мечтой побывать на Кубе. Это была его третья жена, моложе его
на двадцать один год, высокая сероглазая красавица, любимая и
любящая, готовая ради него на все. Любое его желание или шут-
ливый каприз, высказанные вскользь, без претензии на их реали-
зацию, она заносил в память и ни с того, ни с сего преподносила
ему сюрприз: «Ты, любимый, кажется, ведь этого хотел?..»
Их тайный служебный роман завязался через семь лет после
его возвращения с Кубы. Через полтора года она развелась со сво-
им мужем, ушла на квартиру родителей, а через месяц он явился
к ней ни с чем – в том, в чем был одет. Уходил утром на работу и у
порога заявил жене, что больше не вернется. С того октябрьского
дня прошло девятнадцать лет. Его новая жена знала о многих его
амурных похождениях и уверяла, что к тому, что было до нее, не
ревнует. И со смехом сообщала общим друзьям: мол, на Кубе у
него была негритянка, а до нее и после нее – столько белых!.. «Но
если изменит мне, убью!»
– Знаешь, милый, – сказала она в один из февральских вече-
ров, явившись домой в легком подпитье, – тебе ужасно везет. Мне
шеф годовую премию подкинул – угадай, сколько?
– Ну, тысяч тридцать.
– Мало меня ценишь – семьдесят из черной кассы! Из заначки
добавлю – и поезжай-ка ты на Кубу к своей негритянке, не томись.
– Ты что, обалдела? Ты же машину хотела поменять.
– У меня и старой «хондочке» всего пять лет. Так едешь? А то
передумаю…
* * *
И через месяц он действительно дремал в кресле самолета ря-
дом с угрюмым полупьяным мордатым парнем, похоже, из «но-
вых русских» в еврейском обличии на пути из Москвы в Гавану.
Вспомнил, как нечто подобное случилось с ним около трех лет
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
353
назад: он сказал, что хотел бы побывать в Калининграде у пле-
мянницы и повидаться с ее отцом, мужем его сестры, умиравшем
в интернате для ветеранов Второй мировой. А за одно съездить
в поселок Долгоруково, в девяти километрах от Багратионовска
– там некогда дислоцировался стрелковый полк, из которого он
демобилизовался.. В то же лето они побывали у друзей в Литве,
отдохнули сначала в Вильнюсе, потом в Паланге и оттуда на авто-
бусе за восемь часов, пройдя литовскую и российскую таможни,
приехали в Калининград. А через пару дней с утра поехали на
электричке в Багратионовск – до поражения Германии во Второй
мировой этот прусский городок назывался Прейсиш-Эйлау, – по-
обедали в ресторане, побывали в местном музее и поехали на ав-
тобусе в Долгоруково, прежнее Дантау. Погода все три недели их
нахождения в Прибалтике стояла на редкость сухая, солнечная,
безветренная. В электричке и в автобусе, несмотря на открытые
окна, их донимала горячая духота.
Видом поселка и особенно территории, на которой находил-
ся его гвардейский стрелковый полк прославленной, многих ор-
денов Московской дивизии, он был поражен, а жена, вообще,
напугана: в буйных зарослях деревьев, кустарника и бурьяна в
скорбном молчании на них смотрели пустые или заколоченные
глазницы зданий складов, казарм, пустые боксы танкового и ар-
тиллерийского парков. И все это в двух километрах от границы с
Польшей накануне ее вступления в НАТО. Лишь у входа в двух-
этажное здание бывшего штаба напротив заросшего осокой кот-
лована, где некогда синела вода и плескалась рыба, двое рабочих,
измазанных известкой, общаясь короткими фразами с примесью
ядреного мата, суетились у бетономешалки.
Он хотел показать жене «свой дом» – сорок лет назад он жил
в нем со старлеем Славкой Родиным, командиром разведвзвода
полка, полуцыганом, бабником, охотником на кабанов и дичь,
картежником и пьяницей. Но преданным другом, чтившим в нем
знание поэзии и талант входить в интимный контакт с красивыми
девушками на танцах в немецкой кирхе, превращенной победи-
телями в поселковый клуб с кинопередвижкой. Две из них ста-
ли частыми ночными гостьями в их холостяцкой прокуренной и
Александр МАТВЕИЧЕВ
354
проспиртованной комнате с кухней. Славка добровольно избрал
для уединения с подругой, единственной немкой Танькой, не уе-
хавшей в Германию, кухню с постелью на полу, уступив другу и
его пассии право почивать в более комфортных условиях на скре-
жещущей пружинами солдатской койке.
И он, и жена очень удивились, что дом оказался полностью
заселенным. Три молодых приветливых женщины сидели за вко-
панным в землю столиком с бутылкой водки в центре, присматри-
вая за детьми, игравшими в песочнице. Он коротко объяснил, что
невольно привело его и жену к этим берегам.
– А мы беженки, – пояснила одна из них с короткими рыжи-
ми волосами. – Вот поселили нас временно, а живем здесь уже
второй год. Ни работы, ни жилья. И статус беженцев получить
никак не можем – то одну бумажку требуют, то другую. Заколе-
бали, блин! Мужики перебиваются на случайных заработках…
Присаживайтесь с нами.
– Спасибо, мы на автобус спешим. Рад увидеть свой прежний
дом целым…
Нечто подобное он испытал и при виде Гаваны, похожей на
потерявшую былую красу, покрытую морщинами, истощенную
нуждой мулатку. Тогда он, сдав чемодан в камеру хранения, из
аэропорта наугад поехал на такси на улицу Сан-Рафаэля – в особ-
няк бежавшего с Кубы после революции миллионера, в котором
потом довелось жить Карине и ее сестре Сойле с дочкой.
У ворот он попросил таксиста обождать, но, заглянув во двор,
сразу понял, что дом с пустыми глазницами окон был необитаем.
Непроходимые заросли колючего чертополоха с ядовито–жел-
тыми цветками, источавшими кладбищенский аромат, охраняли
подходы к дверям этого мертвого памятника победоносной рево-
люции. Оставалось использовать резервный вариант: через весь
изнывающий от душной жары город отправиться к Луису Ари-
елю. Его отец, думал он, конечно, умер, а Луис с женой и двумя
сыновьями наверняка должны жить в том же фамильном доме.
Облупленные фасады зданий, местами лишенные окон, и
встречные машины ностальгически напоминали Гавану кон-
ца семидесятых годов – те же американские ржавые хвостатые
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
355
лимузины, наши ободранные «жигули», «москвичи», «уазики».,
«волги» и лишь изредка приличные на вид машины. Да, закат ре-
волюции служит печальным напоминанием, что лучше было бы
ее не начинать. Разве о такой свободе и счастье кубинского народа
мечтал ты, превращенный в идола Че Гевара? – С огромного пор-
трета на торцовой стене здания его глаза из-под берета со звездой
вдохновенно всматривались в сияющие в небытие вершины ком-
мунизма. Но мир ушел далеко вперед, а здесь – прогресс нищеты
и разрухи. И на каждом углу бессмысленный призыв: ;Socialismo
o muerte! ;Venceremos!» – Социализм или смерть – мы победим!»
Кого победим, что победим – смерть или социализм? Или и то,
и другое?..
Чтобы как-то отвлечься от невеселых мыслей о своей пустой
затее – поехать в страну, где его никто не ждал, – он спросил у
таксиста, пожилого негра в кожаной шляпе и с серебристой
серьгой в ухе, сколько лет его желтому «доджику». Несмотря на
опущенные стекла, в салоне остро пахло бензином, а от раскален-
ного солнцем кузова было жарче, чем в сауне. Рубашка и брюки
прилипали к телу, как мокрая бумага.
– No lo s;. Creo que esto carro es m;s viejo que yo, – беззаботно
ответил негр. – Не знаю. Думаю, постарше меня… А вам сеньор,
какие девочки нравятся – сладенькие мулатки, горячие негрито-
ски, краснокожие индианки или желтенькие китаянки? Не дорого
– всего три доллара за ночь.
– Me gustan todas. Pero estoy seguro que mi arma es muy vieja y
suave para ellas. – Мне все нравятся. Только уверен, что вот мое
оружие слишком старое и мягкое для них… Лучше остановись у
магазина, где можно купить рома и что-то поесть…
Ко всем переменам на острове, в том числе, и к предложениям
провести время в обществе мучач и путас, он, начитавшись прес-
сы и информации в интернете, был готов. Даже Фидель в своео-
бразной манере поддержал революционный дух кубинских про-
ституток, назвав их самыми лучшими в мире. Он подумал, что
Куба похожа на находящегося между жизнью и смертью восьми-
десятилетнего Фиделя под бодрые заверения его венесуэльского
«брата» – бешеного президента Уго Чавеса. Он уверял, что ко-
Александр МАТВЕИЧЕВ
356
манданте вполне здоров и рвется на оперативный простор, чтобы
ускорить строительство социализма. Пока же Кубой заправлял
родной брат Фиделя из клана Кастро – генерал Рауль. А СМИ
муссировали очередную сенсацию: зная о неизбежной кончине
главы правящего семейства и крахе режима, его родственники
уже шесть лет готовятся к побегу в другие страны – в Испанию и
Венесуэлу. Бескорыстный вождь на всякий случай обзавелся там
богатой недвижимостью и перевел сотни миллионов долларов на
анонимные счета в иностранных банках… Возведенный при жиз-
ни оболваненным, несчастным народом в бога диктатор-демагог
после смерти будет веками проклинаться потомками – и в этом
единственный залог его бессмертия. Некогда новый режим через
полвека превратился в дряхлый, прикрывающий срам красной
набедренной повязкой с нацарапанной на ней словом «свобода».
И, скорее всего, намного отвратительнее предыдущего.
Но лучше об этом помалкивать. За полвека кастровского ре-
жима мафиозная власть, манипулируя терминами «свобода», «со-
циализм-коммунизм», как нигде в мире, научилась оболванивать
свой народ и бороться с вольнодумием. А он – лишь русский ту-
рист, прилетевший сюда по сугубо личному делу.
* * *
Дом Луиса Ариеля тридцать лет назад порадовал его свежей
белизной снаружи и внутри. Сегодня же он показался старым и
низеньким, а комнаты с местами облезлыми выцветшими обоями
выглядели унылыми и униженными бедностью. Мебель потем-
нела, кожаная обивка на стульях, двух креслах и диване потре-
скалась и местами порвалась. Но все сразу же ушло в сторону,
как только – после краткого замешательства с обеих сторон – он
обнялся с облысевшим и поседевшим маленьким Луисом. Потом
к нему прильнула его почти бестелесная – кожа да кости – жена,
тоже седая и морщинистая, но с прежними – очень молодыми,
сияющими добротой черными глазами.
Изумлению кубинских супругов не было границ, из их душ
вырывались одни страстные междометия, выражающие, удив-
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
357
ление, восхищение, радость и удовлетворение: «;Ajaja!, ;Anda!»
;Ole!» И уж совсем неожиданное из уст интеллигентного и сму-
щавшегося в прошлом при звуках ненормативной лексики Луиса
прорывалось: «;Co;o!, ;Cojones!» А растроганный ruso в ответ
что-то тоже бормотал на русском и испанском, немного растеряв-
шийся под напором экваториальных эмоций. И чувствовал себя
кем-то вроде пришельца с того света.
Для разрядки обстановки он сразу полез в портфель за подар-
ками и выставил на стол бутылку рома и пакеты с закуской. И за
этим занятием мучительно вспоминал имя жены Луиса, переби-
рая в уме известные ему испанские имена. Благо старушка, одетая
в потертые голубые шортики и белую блузку упорхнула, прихва-
тив со стола пакеты, на кухню. И его сразу озарило: Esperanza! –
Он же еще при первом знакомстве там, в Моа, мысленно перевел
ее имя на русский, чтобы лучше запомнить: Надежда, Надя.
Они сели за стол и долго молча смотрели друг на друга, мыс-
ленно вспоминая Моа – El Infierno Rojo – тот Красный Ад, где
они работали в одной офисине проектировщиков и думали, что
делают очень важное дело – строят развитой социализм. А на са-
мом деле пятились назад и оказались у разбитого корыта – два
старпера в разных полушариях земли.
– ;Donde estan sus hijos – Arturo y Marscel? – А где ваши сыно-
вья – Артуро и Марсель? – первым прервал молчание русский, с
трудом представляя этих парней взрослыми: Артуро в его первый
приезд на Кубу, было лет пять, а Марсель только что родился.
Луис уловил ход его мысли:
– Артуро сейчас тридцать восемь, а Марселю тридцать три
года. Оба успели закончить университет, стали инженерами. Но
по специальности не работают – такой работы для них нет. Живут
в Гаване, женаты, имеют детей – у Артуро сын и дочь, у Мар-
селя , как и у нас с Эсперансой, два сына, но видимся не часто.
Внуков у себя не можем в гостях оставить – самим есть нечего.
Живем очень бедно, сам видишь. Я стал кандидатом наук по ав-
томатизации, а что толку? Институт закрыли, я оказался без ра-
боты. И знаешь, что спасло нас от голодной смерти? – Та самая
academia nocturna de las lenguas extranjeras – вечерняя академия
Александр МАТВЕИЧЕВ
358
иностранных языков. СССР перестал нам помогать, Фидель был
вынужден открыть довольно свободный въезд иностранных тури-
стов из Канады, Англии, даже Соединенных Штатов. А кубинских
экскурсоводов и переводчиков, знающих английский, было мало,
и меня взяли гидом в турагентство. Работа не постоянная, но на
сносную жизнь пока хватает. Пенсия у меня всего пять долларов
в месяц, такая же у Эсперансы. Кубинские песо вообще ничего не
стоят – все цены только в долларах и евро. На следующей неделе
пообещали снова пригласить поработать с канадцами. Я вижу по
глазам, ты чему-то удивляешься. Или смеешься? – И Луис почти
сердито потребовал: – ;Que te pasa? ;Dime! – Что с тобой? Говори!
– You don’t believe me but almost the same thing was with me,
– перешел он на английский. – Не поверишь, но почти то же са-
мое произошло со мной. Когда я ушел на пенсию, – а она у нас
очень маленькая, – в то время была бешеная инфляция и вовремя
пенсию не платили, – мне тоже подвернулась работа переводчика
на заводе цветных металлов с американцами. А потом мне по-
мог кастельяно – я работал переводчиком с испанцами на стро-
ительстве завода керамической плитки. Испанская фирма «Аже-
мак» поставляли на него оборудование, и ее специалисты вели
шеф-монтаж и наладку технологических линий.
Он говорил это, а сам думал о другом: за столько лет Луис навер-
няка встречался с кем-то из Моа и со студентами языковой академии,
но что-то удерживало его задать вопрос напрямую – какая–то зата-
енная боязнь получить плохую весть. Но Луис улавливал настрое-
ние собеседника, как чуткий камертон и увлеченно, явно стараясь
показать свое знание чужого языка, стал говорить на английском:
– Я писал свою диссертацию на материале никелевого комби-
ната в Моа, поэтому часто ездил в командировки туда и в Сантья-
го. Всегда заходил к Хилтону, пока он работал в Моа, – к тому мо-
гучему негру из академии… Ко мне до сих пор изредка заезжают
некоторые знакомые. Рикардо Бекерра, помнишь его, технолога
из смесительного цеха?
– Еще бы! Шахматиста и волейболиста. Он лучше всех гово-
рил по-русски, мы были друзьями. Он мне писал иногда, а потом
перестал отвечать на мои письма. Когда он у тебя был?
CARIDAD PE;ALVER LESCAY
359
– Около года назад. У него в Сантьяго магазин – торгует вином,
ромом, как его отец до революции. Дела идут неважно. А когда в
Сантьяго приезжают русские туристы, он работает с ними пере-
водчиком. Он мне сказал, что Карлос Бру с семьей и еще несколько
семей хотели на рыбацкой шаланде бежать в Майами, но их нагнал
пограничный катер и потопил. Помнишь его? Такой кудрявый,
очень неопрятный. Он был влюблен в вашу Любу и все время ждал
ее у туалета – просто поздороваться и посмотреть на нее. Все его
родные жили в Майами, и он всегда мечтал с ними воссоединить-
ся. Наверное, они до сих пор ждут его с женой и тремя детьми.
– Печальная история. Он мне еще давал почитать дореволю-
ционный учебник истории Кубы. А Максимо Монтойя и Мария
– где они?
– Уехали в Чили через год после того, как генерал Пиночет
перестал быть президентом. Мне об этом сказала Барбарина, пре-
подавательница русского языка из нашей академии. Ты ее, конеч-
но, помнишь. Я случайно встретил ее в Сантьяго лет пять назад
напротив гостиницы, где я останавливался.
* * *
Наконец-то!.. Сердце у него учащенно забилось: вдруг Луис
сможет сказать ему что-то о Карине? В его памяти Карина и Бар-
барина существовали всегда рядом. Но тут вошла Эспренса с под-
носом и стала расставлять фужеры, рюмки и тарелки с нехитрой
закуской. Ему невольно пришлось отвлечься на открывание бу-
тылки с ромом. А потом в присутствии дамы участвовать в вос-
поминаниях о давней жизни в Моа, о переменах, происшедших
в России и на Кубе за последние два десятилетия. Пришлось вы-
слушать ему, косвенно виновному в распаде советской империи,
упреки в том, что уже не существующий la Uni;n Sovi;tica бросил
маленькую Кубу, оставив наедине перед готовым проглотить ее
грозным и мстительным соседом – los Estados Unidos. И только
когда Эсперанса унесла на кухню остатки скудного пиршества,
кроме рома и тарелки с нарезанными апельсинами, он, снова пе-
рейдя на английский, напомнил Луису:
Александр МАТВЕИЧЕВ
360
– And what more did Barbarina tell you about our common friends
and acquaintances from the academy? – Что еще рассказала тебе
Барбарина о наших общих друзьях и знакомых из академии?
Луис отвел от него глаза и уставился на фужер с ананасовым
соком, словно пытаясь вспомнить нечто важное. А когда снова
посмотрел на него, ему показалось, что взгляд у него был вино-
ватым.
– Я догадываюсь, кем ты интересуешься, – многие кубинцы
знали, с кем у тебя была любовь. Только мне бы не хотелось тебя
огорчать… Барбарина сказала, что Каридад больше нет, – она
давно умерла. Там же, в Сантьяго: отказали обе почки. Барбари-
на поинтересовалась, переписываюсь ли я с тобой? И попросила
оповестить тебя так: «Penelope est; muerte». – Пенелопа умерла.
Вскоре я послал тебе письмо. И до сегодняшнего дня думал, что
ты все знаешь…
Лучше бы мне этого не слышать, подумал он отрешенно, чув-
ствуя, как в груди что-то нарастает, расширяется, а в голове обра-
зуется странная пустота, сопровождаемая прозаическим размыш-
лением: видно, к тому времени он разошелся с прежней женой,
ушел из дома в том, во что был одет, и письмо на непонятном
языке попало ей в руки. А она не из тех, чтобы по пустякам выхо-
дить с ним на связь, если это не касается их дочери. Ему показа-
лось, что он сейчас разразится слезами, – они плотным напором
подступали к глазам, выдавливая их из орбит. И внезапно яркий
свет озарил пустоту изнутри – и его стремительно и беззвучно по-
несло в мягкую темноту бесконечного тоннеля навстречу чему-то
томительно неизвестному…
Полный текст рассказа – см. на сайте писателя
www.matveichevav.narod.ru. и Проза.ру
ТРИ ВОЙНЫ
CОЛДАТА И МАРШАЛА
Русского солдата недостаточно убить,
его надо после этого суметь повалить.
Фридрих II
Мысль обратиться к теме «солдат-маршал-война» посетила меня в сердце нашей Родины, когда стоял с фотоаппаратом, задрав голову, перед бронзовым памятником маршалу Жукову у Исторического музея, невдалеке от могилы Неизвестного солдата в Александровском саду…
Маршал Победы на боевом коне с солдатской шинелью, положенной на память в материнский сундук. И пехотинец-сибиряк Павел Куприенко, ни разу не помышлявший прихватить в свой вещмешок рядового маршальский жезл. Хотя и слыл он хорошим солдатом. По большому счету такой же безымянный для потомков воин, как и безвестно павший у подножья кремлевской стены. Кто, по строкам поэта-фронтовика, был «всего солдат простой – без званий и наград». И кому мавзолеем стал шар земной на тысячи веков. Один из миллионов незабытых позабытых…
И почему бы им, солдату нашей армии, а заодно и прославленному полководцу, выходцу из царских солдат, не оказать мне высокую честь и не стать героями этого повествования?.. До того, как и я, кадет и офицер той же армии, не лягу по соседству с одним из них – солдатом Куприенко – в сосновом бору на окраине поселка Памяти 13 Борцов, в полсотни километров от Красноярска...
Сюжет для задуманного мной рассказа.
Александр МАТВЕИЧЕВ
362
Война 1-ая, необъявленная.
Инцидент у Номон-Хана на реке Халкин-Гол
Красноармеец Куприенко ни сном, ни духом не ведал, что
1 июня 1939 года первый маршал и нарком обороны СССР Кли-
мент Ефремович Ворошилов, по рекомендации генштаба РККА,
отозвал из Минска, с командно-штабной игры, в свой кремлев-
ский кабинет комдива Георгия Константиновича Жукова как «хо-
рошего кавалерийского начальника» и сообщил ему пренеприят-
нейшее известие.
Хотя для руководства страны оно вроде бы не должно было
выглядеть сюрпризом. Наш разведчик Рихард Зорге еще за не-
сколько месяцев до нападения самураев предупредил высшее
руководство совдепии о готовящейся в Токио военной авантюре
против Монголии. Но, как показала история, пока гром не грянул,
ни грузин Сталин, ни его верные пажи – сплошь воинствующие
безбожники – креститься не собирались. А Рихарду вождь не по-
верит и через два года, когда получит от него сообщение о точной
дате нападения Германии на Россию.
И вот маршал Ворошилов, мужественно перенеся назидатель-
ный втык от верховного вождя и питаемый надеждой обрести
вновь благорасположение босса, вводил комдива в нарушившую
кремлевский покой ситуацию. Японские самураи, тудыт их расту-
дыт, предприняли серьезную военную операцию, и дело запахло
керосином и порохом. Еще 11 мая их отряд, понимаешь ли, пере-
сек монгольско-маньчжурскую границу вот здесь – у озера Буйр-
Нуур – и атаковал монгольскую пограничную заставу примерно
тут на высоте Номон-Хан-Бурд-Обо. А 14 мая, вы только вдумай-
тесь в это, товарищ Жуков! – те же гребаные японцы и какие-то
бургуты с воплем «банзай», под рев самурайских авиационных
моторов над их головами, заняли высоту Донгур-Обо.
«Похоже, «обо» – это на монгольском «высота» или «гора»,
– улыбнулся про себя суровый Жуков, обалдевший от замысло-
ватых названий. И соображая попутно: «А я-то на кой хрен здесь
нужен?.. Но, глядишь, уже одно словечко по-ихнему знаю. Только
на какую «о» ударение ставить – на первую или вторую?..»
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
363
Спрашивать об этой языковой тонкости у своего высокого на-
чальника и любимчика самого Сталина было неудобно. Да и не-
когда. Тем более что Клим, герой гражданской войны и один из
избранных сталинских визирей, и сам монгольского не знал. Он
был возведен в маршалы в числе пяти счастливчиков меньше че-
тырех лет назад, 21 ноября 1935 года.
Правда, троих из этой пятерки, наиболее талантливых, Сталин
поочередно угробил. Начал с «немецкого шпиона» Михаила Ту-
хачевского, поставленного к стенке 12 июня тридцать седьмого.
Истерзанному пытками следователей-энкавэдэшников «японско-
му шпиону» Василию Блюхеру мудрый Сосо позволил отпразд-
новать в Лефортовской тюрьме 21-ую годовщину Октябрьского
переворота и умереть своей вроде бы своей смертью 9 ноября
тридцать восьмого. Александра Егорова, немецкого и польского
«шпиона» и «заговорщика-террориста» против самого Сталина,
вождь наградил пулей в затылок накануне празднования очеред-
ной годовщины Красной Армии – 22 февраля тридцать девято-
го. Кошка скребет на свой хребет: очень уж царский полковник
Александр Ильич старался в восемнадцатом году создать боль-
шевистскую армию, и почему-то, являясь «шпионом и предате-
лем», армиями и фронтами командовал против белых и поляков.
А заодно и покушение на товарища Сталина готовил еще в 1920
году. Прежде чем получить пулю в затылок, Егоров под пытками
сдал Берии еще 60 «заговорщиков», чтобы на том свете быть в
своей компании.
Разведчику Зорге Сталин не верил. Зато ловко сфабрикован-
ному компромату германской и японской разведок на советских
маршалов, подкинутому в наши посольства, параноидально по-
дозревавший всех и вся «прекрасный грузин» дал летальный ход.
И уничтожил перед Отечественной войной, за компанию с тремя
маршалами, десятки тысяч лучших командиров РККА. И стал ге-
нералиссимусом…
Клим нервно тыкал в расстеленную на столе карту потухшим
окурком «Казбека». С настырностью бывшего луганского слеса-
ря он вводил бывшего сапожника, воспитанного, как и его, на то
Александр МАТВЕИЧЕВ
364
время более знаменитый однофамилец Ванька Жуков, шпанды-
рем, в оперативную обстановку.
Ворошилов излагал ситуацию, сообразуясь с короткими теле-
графными шифровками, полученными из штаба 57-го отдельно-
го корпуса, дислоцированного с 1937 года в Монголии согласно
Протоколу о взаимопомощи между МНР и СССР.
– И вот, товарищ Жуков, чтобы прекратить это безобразие про-
тив дружественных советскому народу монголов, – продолжал
Ворошилов, изображая из себя крупного дипломата сталинской
школы и действуя окурком, как указкой, – командир корпуса то-
варищ Фекленко семнадцатого мая послал на восточный берег
реки Халкин-Гол войсковую группировку. Небольшую – всего три
мотострелковых роты, саперную роту, роту бронемашин и артил-
лерийскую батарею. Двадцать второго эти подразделения форси-
ровали Халкин-Гол и отбросили самураев на двадцать километров
на восток – обратно к границе с Маньчжурией. После оккупации
Маньчжурии в тридцать втором году они переименовали ее в
Маньчжоу-го. А теперь, видите ли, им вздумалось отодвинуть гра-
ницу между этой Маньчжоу-го и Монголией на сорок километров
на восток и установить ее по реке Халкин-Гол. Хотят, видите ли,
этим обеспечить безопасное строительство стратегической желез-
ной дороги вот отсюда, от Халун-Аршана, до ихнего Ганьджура по
территории Маньчжоу-Го, захапав часть монгольской территории.
Однако, пояснил далее Ворошилов, 28 мая втрое меньшей
по численности штыков и технике советской группировке, дей-
ствовавшей согласованно с цириками – монгольскими солдатами
– вместо задуманного окружения вторгшихся наглецов-японцев,
нашим пришлось спешно отступить. И если бы не меткая стрель-
ба орудий батареи старлея-красноярца Бахтина, – его снаряды со-
жгли единственный японский танк, три бронемашины из шести
и рассеяли пехоту, – неизвестно, чем бы закончилась эта битва.
– Вы, товарищ Жуков, конечно, понимаете, что я вас вызвал не
для того, чтобы носом в карту тыкать, – распрямился пятидесяти-
восьмилетний маршал во весь свой коротенький рост. – Думаю,
что японцы задумали серьезную военную авантюру. И дело этим
явно не ограничится… Можете ли вы, Георгий Константинович,
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
365
вылететь туда немедленно и… принять на себя командование?
Мне вас рекомендовали…
– Готов вылететь сию же минуту, товарищ маршал, – прищел-
кнул каблуками бывший унтер-офицер и георгиевский кавалер,
награжденный за подвиги во имя Веры, Царя и Отечества.
Он как лазутчик Русской армии притащил из разведки в тыл
противника «языка» – германского офицера. И как кавалерийский
унтер-офицер рубал шашкой немчуру в боях в Первую мировую
войну.
А в августе восемнадцатого года добровольно записался в
Красную Армию рядовым. И личной отвагой в гражданской
братоубийственной мясорубке получил под свое командование
сначала взвод, а затем – эскадрон. В двадцать первом году ему
вручили первую советскую награду – орден Красного Знамени –
за беспощадное подавление крестьянских восстаний против вла-
сти большевиков в Воронежской и Тамбовской губерниях. Там
же отличился и будущий маршал Михаил Тухачевский. Наряду с
тогдашними боевыми средствами он использовал против «клас-
совых союзников» и чрезвычайную меру – отравляющий газ. В
те годы все было чрезвычайным и архиважным – от ЧК до куска
хлеба голодающим.
Наверное, на Тамбовщине и в Воронежской области живут
еще потомки задохнувшихся в горчичных облаках иприта хлебо-
робов. Кожей и легкими их предки, по Солженицыну, испытали
большевистскую «гуманность до противозаконности».
* * *
Проявив готовность вылететь «сей секунд», комдив с упа-
кованным для него по указанию наркома походным чемоданом
Жуков сразу в форточку из Ворошиловского кабинета не выпорх-
нул. Вылет был отложен до шестнадцати часов следующего дня
специальным самолетом с Центрального аэродрома Москвы. Жу-
кова сопровождала группа офицеров-специалистов. После крат-
кой остановки в Чите для совещания в штабе округа спецборт
приземлился в Монголии, в городке Тамцаг-Булак.
Александр МАТВЕИЧЕВ
366
Там пятого июня Жуков по-хозяйски вошел в штаб корпуса. И
потом на несколько дней он, палимый солнцем, с риском попасть
под обстрел и бомбежку с воздуха, отправился на передовые по-
зиции. Сопровождал его полковой комиссар Михаил Никишов,
единственный штабной офицер, побывавший на месте боев и
знавший людей и оперативную обстановку. Рядом тряслись они
по пыльной грунтовой дороге на «эмке», вьющейся сквозь зеле-
неющую молодой травой степь, встречаясь со стадами овец, коз,
лошадей и верблюдов. Только со скотом, рогатым и комолым, о
чем говорить? Главное на месте самому обмозговать обстановку,
узнать людей, подготовить решения для дальнейших действий.
Михаил Никишов ему в этом сильно помог.
А ситуация возникла весьма неутешительная: японцев – хре-
нова туча, а советско-монгольских войск – с гулькин хрен, требу-
ется неотложная помощь Москвы. И Жуков, подвигав тяжелым
подбородком и пошевелив полководческими извилинами, попро-
сил по телеграфу на подмогу три стрелковых дивизии, танковую
бригаду и как можно больше – истребителей и бомбардировщи-
ков.
Аппетиты комдива Генштаб пообещал удовлетворить. И не
обманул: вскоре в Монголию прибыли дополнительные самоле-
ты с экипажами. Да еще и группа воевавших в Китае и Испании
летчиков-асов. Она состояла из двадцати одного Героя Советско-
го Союза во главе со старым знакомым Жукова Яковом Смуш-
кевичем, тоже Героем. Уже 22 июня 99 наших новеньких истре-
бителей И-16 и «Чайка» лихо расправились со 120 японскими
аэропланами, управляемыми лучшими летчиками. Такой же урок
российские Герои и рядовые летуны преподали самураям через
два дня. В июне японцы потеряли около семидесяти машин, и в
июле их авиация заметно присмирела… А в конце июля – начале
августа наши асы отправили в тартарары еще 116 японских бом-
бардировщиков, пикировщиков, истребителей.
Жуков, еще по приезде в Тамцаг-Булак, не без ехидства в упор
справился у командира корпуса Фекленко: «А вам, товарищ ком-
див, наверное, трудновато руководить боевыми действиями, на-
ходясь за сто двадцать километров от фронта?..»
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
367
И распорядился немедленно принять экстренные меры по пе-
реносу штаба корпуса в непосредственную близость к противни-
ку – к реке Халкин-Гол. Саперы денно и нощно в поте лица стро-
или новый КП – командный пункт.
А комдив Фекленко, передав командование корпусом Жукову,
отправился в Москву на беседу с Ворошиловым и Берией и но-
вым назначением – в войска или в Гулаг. Хорошему кавалеристу
Георгию Жукову в те годы генштаб РККА доверял больше, чем
тоже не плохому танкисту, кандидату в члены ЦК ВКП (б) три-
дцативосьмилетнему Николаю Фекленко.
* * *
Если для комдива Жукова майские японские проделки стали
новостью только первого июня, то пулеметчик мотострелковой
роты Паша Куприенко в халкингольскую заварушку угодил с са-
мого начала. Ни Фекленко, ни Жуков о его существовании ничего
не знали, как и он о них. Но влияние их воли на судьбу крас-
ноармейца Куприенко было очевидным. Только, полагаю, и во-
еначальники без пулеметчика-красноярца и его сослуживцев не
многого бы стоили…
На рассвете семнадцатого мая, по приказу комдива Фекленко,
Пашину роту подняли по тревоге, упаковали в кузова грузови-
ков и в колонне с двумя другими мотострелковыми ротами, арт-
батареей и ротой бронемашин отправили в неведомую даль по
бескрайней монгольской степи. Маломощные грузовички иногда
буксовали в песчаных барханах так, что седокам самим прихо-
дилось нести их на руках. От горячего сухого воздуха спирало
дыхание, от беспощадного солнца стучало в висках, и холодная
ночь приходила как спасение от адского пекла.
Место назначения внезапной экспедиции для рядовых сперва
сохранялось в секрете. Только политруки успокаивали бойцов,
что рота следует в район учений, приближенным к условиям ре-
альной войны, и не уставали тростить об особой важности их бо-
евой миссии. И что действовать надо так же героически, как это
делали бойцы и командиры в годы гражданской войны, а в июле
Александр МАТВЕИЧЕВ
368
прошлого года – на озере Хасан, когда «летели на земь самураи
под напором стали и огня».
Однако после налета японских бомбардировщиков, когда трое
красноармейцев были убиты и шестеро ранены, политруки «раско-
лолись»: оказывается, рота направлена на отражение неигрушеч-
ной японской агрессии. Паша сам себе потом удивлялся, как ему во
время налета хватило смелости лечь на спину на горячий бархан и
стрелять из «Дегтяря» по пикирующему, казалось, именно на него
одномоторному самолету. Очередь взметнула песок у Паши за го-
ловой, и оба – он и японец – вышли из поединка невредимыми.
Мучаясь от жажды и неопределенности, бойцы жарились и
парились под беспощадным солнцем в открытых кузовах, стирая
зады на деревянных ящиках с боеприпасами и прилаживая ноги в
яловых сапогах на сложенные в груды шанцевые инструменты –
лопаты, ломы, кирки. Воздух был сухим и жарким, как в духовке. А
ночи проводили на быстро остывавшей земле, обнимаясь с оружи-
ем и кутаясь в шинели, с вещмешками под головами. Питались ов-
сяной и перловой кашей с тушенкой из полевой кухни. А теплую,
как моча, воду бойцам наливали из прицепной цистерны во фляж-
ки по норме – всего-то по одному литру на рыло на целые сутки.
– И куда это нас везут? – приставал к Павлу на привалах его
второй номер, ачинец Степка Ачкасов. – Нам осенью домой, а
здеся, кажись, долгой войной запахло.
– Доведется, так и повоюем. Не ной!.. У меня вон Настя соби-
рается родить, Сашке всего два года – могут сиротами остаться.
Так что мне, дезертировать? Да отсюда далеко и не убежишь. А
у тебя забота маленькая – мне патроны подавать и только за себя
отвечать. У нас вон в девятнадцатом годе в поселке пьяные казаки
тринадцать красных пленных зарубили. Потом ихними именами
улицы назвали. Я на Карнаева живу. Может, и четырнадцатая по-
явится – имени героя Павла Куприенко.
– Ты, Стеклодуй, силен трепаться, а мне мочи нет, как мутор-
но. Прям застрелиться хочется.
– Помолчи, дурак! Стукач услышит – тебя за панику в энкавэдэ
быстро за муди притянут. И не видать тебе Ачинска лет десять,
как своих ушей.
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
369
Под вечер третьего дня колонна остановилась у реки с мутной
водой и крутыми берегами. Политрук просветил: «Река называ-
ется Халкин-Гол. Япошкам она понадобилась, захватить хотят у
монгольских товарищей и по ней новую границу с Манджоу-Го
установить. Но мы самураям зубы обломаем, как в прошлом году
на Хасане».
Река показалась Павлу малость похожей на Качу, приток Ени-
сея, только вода в нашей речке после половодья чистая, в любом
месте дно видать. По обоим берегам Качи тянутся улицы его род-
ного таежного поселка. С кормильцем-стеклозаводом на левом
берегу – у подножия гряды покрытых соснами сопок. До армии
Павел вкалывал на нем ударником-»стеклодуем» – почему-то так
именовали свою огненную профессию стеклодувы. И в армии за
Пашей это слово закрепилось кличкой – Стеклодуй.
Вместо ужина последовала команда: немедленно окопаться
вдоль берега. Для начала, по уставу, следовало выкопать ячей-
ки для стрельбы лежа. На рытье по пояс, а тем более в полный
профиль не хватило сил ни у бойцов, ни у командиров. Перед
рассветом снова тревога: «Рота, становись!» И шагом марш на
противоположный берег реки по упруго пружинящему под но-
гами понтонному мосту, возведенными саперами за ночь. Пока
не подоспели японцы, под убийственно палящим солнцем стали
спешно копать траншеи в полный рост – теперь уже метрах в ста
от другого, восточного, берега.
Выкопать и до пояса не успели, как снова раздалась команда:
«По машинам!» Поехали вслед за колонной бронемашин и арт-
батареей навстречу солнцу. Через несколько километров броне-
машины стали стремительно развертываться в цепь, автомашины
с прицепленными к ним орудиями тоже быстро разбежались по
фронту, и их расчеты, выскочив из кузовов, развернули стволы
вслед бронемашинам. Грузовики с пехотой нагнали бронемаши-
ны, и Паша со своим «Дегтярем» и вторым номером Степой Ач-
касовым ринулся в первую в своей жизни атаку на японцев.
22 мая, когда Жуков находился еще в Союзе, японцев выбро-
сили за пределы Монголии, и боец Куприенко окапывался, сам
того не зная, на границе с Китаем. А через шесть дней в наступле-
Александр МАТВЕИЧЕВ
370
ние перешли японцы, и недавним победителям пришлось спешно
удирать, чтобы не угодить в окружение. Если бы не батарея крас-
ноярца, старшего лейтенанта Бахтина, уничтожившая несколько
бронемашин узкоглазых, русским бойцам и монгольским цири-
кам пришлось бы не сладко. Слава Богу, те, кто уцелел от саму-
райских бомб, снарядов и пуль, успели вовремя переправиться на
западный берег Халкин-Гола.
* * *
В один из дней – дат Паша, ясно дело, не помнил, дневников
не вел, при часах сроду не форсил, – к вечеру, когда красноватый
расплавленный диск солнца опускался по горячему белесому не-
босклону, произошла первая, не запечатленная ни одним истори-
ком, встреча бойца-стеклодуя Куприенко с комдивом Жуковым.
Комдив с биноклем на груди, в сопровождении десятка других,
более мелких по рангу, военачальников, обходил позиции у пере-
правы. Хотел лично удостовериться в добротности проделанной
наспех работы. Одетые в габардиновые и бостоновые гимнастер-
ки важные персоны шли, макая носовыми платками пот с умных
лбов, вдоль бруствера траншеи. Часто останавливались – смотре-
ли в бинокли на восток, в сторону отрогов Большого Хингана,
где укрывались японцы со всем своим хозяйством. И потом не
громко о чем-то совещались.
Паше Куприенко, млело скучавшему в ячейке у своего ручного
«Дегтяря», вздумалось хоть раз в жизни побеседовать с настоя-
щим комдивом. Будет после дембеля чем похвастаться в поселке
перед родными и знакомыми. Он выждал подходящий момент и,
легко выпорхнув из окопа на гребень бруствера – потный, чума-
зый, небритый – появился перед командирами, как черт из таба-
керки. Плотный человек с красным от жары лицом и в промок-
шей на выпуклой груди от пота гимнастерке комдива застыл у
основания бруствера, оказавшись на полметра ниже бойца. Он
сердито смотрел на него исподлобья из-под лакированного ко-
зырька фуражки, подрагивая тяжелым подбородком с ямкой, на-
поминавшей воронку от разрыва снаряда.
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
371
– Разрешите обратиться, товарищ комдив! – выкрикнул Паша
пересохшим от жажды и волнения сиплым голосом.
– Чего надо? – оторвав кисть от бинокля, резко потребовал
комдив.
Генеральских званий в Красной Армии тогда не было, их вве-
ли в следующем, сороковом, году. Через полмесяца после встречи
с Пашей Жуков стал командующим 1-ой армейской группы, по-
лучил звание комкора, а через год был произведен в генералы. И
только Павел Куприенко до конца своих дней остался рядовым.
Зато, по компетентному заверению Иисуса Христа, ему предстоя-
ло стать первым в Царствии Небесном.
– Товарищ комдив, бойцы меж собой рассуждают, что мы зав-
тра наступаем, – выпалил вечный солдат.
Жуков ошеломленно прострелил Пашу взглядом беспощад-
ных серых глаз и приказал коротко, не разжимая гневно стисну-
тых зубов:
– П-шел на hui!
Паша шмыгнул в траншею и пробормотал снизу, обращаясь к
пыльным хромачам комдива над своей головой, пришмякнутой
разогретой на солнце стальной каской:
– Так я и так на ем – только ножки свесил! A охальник, меня
бабка учила, на том свете будет горячую сковороду поганым язы-
ком лизать.
Рядом, схватившись за живот и оседая на дно окопа, захлебы-
вался беззвучным хохотом его второй номер, конопатый Степка
Ачкасов с облупленным на солнце розовым, как у клоуна, носом:
– Хорошо поговорил ты, Пашка, с бугром! Будет, о чем в твоем
Стеклозаводе рассказать…
А Павлу почудилось, что и удаляющееся начальство над его
головой тоже хихикало – не громко, конечно, уважительно.
Через минуту, как из-под земли, появился ординарец и с ехид-
ным прищуром потребовал следовать за ним в блиндаж команди-
ра роты. Там они хором, командир и политрук, вставили Павлу
пыжа за обращение к вышестоящему начальнику не по команде.
И в заключение воспитательной головомойки подарили три наря-
да вне очереди.
Александр МАТВЕИЧЕВ
372
– Язык твой, рядовой Куприенко, – твой злейший враг, – нази-
дательно констатировал политрук. – Мы на тебя представление
написали – медаль «За отвагу» мог бы с гордостью носить. А ты
на бруствер, как ванька-встанька, перед комдивом выскочил. На
какой этот самый болт, большой и с винтом, спрашивается?..
Жуков о своей беседе с красноармейцем тут же забыл, зато
Куприенко в одночасье обрел популярность звезды. На каждом
перекуре бойцы требовали от Стеклодуя поведать о его задушев-
ной встрече с комдивом.
Фантазии Павлу было не занимать. Поэтому в его интерпрета-
ции крохотный эпизод из солдатской биографии каждый раз до-
полнялся новыми живописными деталями, способствуя подъему
боевого духа красных бойцов.
* * *
Вскоре, впрочем, стало не до шуток.
Японцы очухались, подтянули свежие силы, возобновили бес-
прерывные бомбежки и артобстрелы позиций русских. И если бы
не решительные действия Жукова, то никогда бы Паше Купри-
енко не видать своего поселка и не выдувать из расплавленного
стекла графины, бутылки и кувшины.
Мой герой-пулеметчик Павел Куприенко со своим вторым номе-
ром Степаном Ачкасовым и тысячами их боевых товарищей вновь
оказались на восточном берегу Халкин-Гола – на плацдарме, отре-
занном от остальных советских частей. И если бы Жуков выполнил
дурацкий приказ приехавшего из Москвы начальника Главного ар-
тиллерийского управления, командарма I-го ранга Григория Кулика
об отводе нашей артиллерии с восточного плацдарма, то вся наша
пехота, брошенная на произвол судьбы, без орудий и бронемашин,
один на один против японских танков, унавозила бы своими телами
монгольскую степь. А так пехотинцы и артиллеристы с 22 июня по
5 июля круглые сутки отбивали атаки японцев и сковывали боль-
шую часть их пехоты, артиллерии и танков. За это время русские
и монголы разгромили японцев в битве за гору Баин-Цаган. Наши
бойцы называли эту высоту на свой лад: Баян-Цыган.
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
373
Бомбежки, артобстрелы, цепи самураев, норовящих добежать
до русской траншеи и нанизать тебя на плоский штык, – вся эта
канитель для Павла слилось в бесконечную цепь кошмаров на-
яву. От разрывов и стрельбы, вынужденной бессонницы, жажды
и голода он перестал чувствовать себя, замечать что-то вокруг. И
только когда до него доходила команда «огонь», он выставлял на
бруствер свой «Дегтярь». Совершенно не думая, выбирал цель и
стрелял короткими очередями по согнутым на бегу фигурам са-
мураев, инстинктивно опасаясь перегреть пулеметный ствол. И
время от времени перебегал на другую позицию и бешено орал:
«Степка, диск давай!..»
* * *
В какой-то вечер, после неизвестной по счету отбитой ата-
ки самураев, за ним прибежал посыльный и велел немедленно
явиться к ротному. В углу блиндажа, освещенного коптилкой,
кроме ротного, старшего лейтенанта Петра Гончарика – Пашина
земляка, – на ящике с патронами сидел и писал в блокноте, поло-
женном на кожаную полевую сумку на свои колени, незнакомый
человек нерусской наружности в сдвинутой на затылок пилотке.
Он поднял лицо с короткими усиками под вислым носом на Павла
только после его доклада ротному о прибытии.
– Присаживайтесь напротив, товарищ Куприенко, – попросил
он мягким картавым голосом, ткнув карандашом в другой па-
тронный ящик. – Я Константин Симонов, корреспондент вашей
газеты «Героическая красноармейская». Вы ее, конечно, читаете?
– Ни разу такую не видел, – простодушно сказал Паша, с лю-
бопытством глядя в холеное лицо парня примерно своего возрас-
та в форме командира.
– Мы же на плацдарме, – напомнил из своего угла ротный
Гончарик. – Слава Богу, что нам боеприпасы и сухой паек иногда
подбрасывают.
– Да-да, понимаю. Я сам чудом до вас, товарищи, добрался
с разведчиками. Вот старший лейтенант Гончарик характеризует
вас как героя. Расскажите, пожалуйста, как вы бьете самураев.
Александр МАТВЕИЧЕВ
374
– Кто, я герой? – искренне изумился Павел, вспомнив о встре-
че с Жуковым и нарядах вне очереди, из-за которых он три ночи
находился в дозоре и не доспал. – Когда бомбежка начинается,
мне кажется, что все бомбы на мою башку валятся. А когда япош-
ки в первый раз на нас в атаку пошли, я с закрытыми глазами в
них стрелял. Попадал ли, – ей Богу, не знаю. Все стреляли. Мо-
жет, тоже с закрытыми глазами. Редко, кто скажет, – «я попал».
Сейчас вроде смелей стал, пообвык и с открытыми строчу. Од-
нако угадать не могу – моя пуля попала или кого-то другого из
наших. Ведь эти узкоглазые прут, как мураши, на рожон – ничего
не боятся! Им, говорят, и харакири ихнюю сделать, как два паль-
ца… А я бы вот не смог! У нас и без харакири от роты хорошо,
если половина бойцов осталась. Вы бы там, товарищ политрук,
написали, чтобы нас на отдых отвели. Все тело без бани чешется,
спасу нет! А вши заведутся – и тиф начнется, как в гражданскую.
Вот об чем бывалые мужики беспокоятся.
– Хорошее интервью, – печально сказал вислоносый военкор
Симонов. – Спасибо, товарищ Куприенко. Жаль, света мало: за-
снять вас для газеты не смогу.
– Слушайте вы больше этого чудака! – слегка взорвался ротный.
– Ему, народному артисту, лишь бы людей насмешить. Я вам еще
расскажу, как он с комдивом Жуковым побеседовал… А лучшего
пулеметчика в нашей роте нет. Сибиряк, земляк мой, красноярец.
Он и с закрытыми глазами из своего «Дегтяря» белке в глаз попадет!
От этой похвалы ротного Паша чуть не прослезился.
А, может, в это же время, как потом напишет Симонов, «ко-
мандующий сидел в углу на своей неизменной парусиновой та-
буретке и показывал нагнувшемуся над картой командиру бро-
небригады, куда тот должен вывести один из своих батальонов, к
рассвету переправив его на восточный берег».
Бронемашины все же пользительней газеты. Но и наши газе-
ты, и японские листовки, рассыпанные с самолетов, меж бойцами
на самокрутки расходятся, глазом не успеешь моргнуть.
Пока Жуков давал указания командиру бригады, не исключено,
что в те же минуты пулеметчик Куприенко, скорчившись на дне тран-
шеи, кимарил в обнимку с «Дегтярем» и ласкал во сне свою Настю.
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
375
* * *
Не даром Паша боялся бомбежек. И для него нашлась у ге-
нерала Камацубары, командующего 6-ой армии, бомба. Только
Паша от нее, пусть и не совсем, увернулся и остался в живых. Его
оглушило и засыпало землей. Очнулся он, уже без «Дегтяря» и
своего второго номера Степки Ачкасова, на соломенном матрасе
в полевом госпитале.
В тот же день он снова увиделся с Жуковым. Комкор сам вы-
шел на него. Руководствуясь давней привычкой доверять, но про-
верять, на пути к передовой он заглянул в госпиталь.
Паша чуть с нар не соскочил, когда над ним повисло лицо ко-
мандующего.
– Я тебя, солдат, где-то видел? – строго спросил Жуков.
– Так все на ем же, куда вы меня послали, – окончательно очу-
хался Павел.
– А-а, вспомнил! – тепло улыбнулся Стеклодую бывший ма-
стер-скорняк. – Ну и как тебе на ем? На меня зуб не точишь?
– Да что вы, товарищ комдив? Я привык – меня с детства по-
сылают. И я, бывает, тоже.
– Ошибся, брат, – я уже комкор! Ладно, солдат, выздоравливай.
Спешу, мне еще воевать надо…
И отправился победно завершать любимую свою военную
операцию – номонханский инцидент на Халкин-Голе. Вернуться
в Москву триумфатором и, по воле Сталина, совершить звездную
карьеру.
История постоянно пульсирует, ставя под сомнение, казалось
бы, запечатленные в ее анналы истины.
* * *
Вот и я, автор этого повествования, в 70-ую годовщину по-
беды на монгольской реке читаю версии, названные мифами,
о номонханской операции в весьма уважаемой газете. Один из
«мифов» толкует, что, может, и зря Жукову приписывают триумф.
Над ним же стоял еще командующий 1-ой Дальневосточной ар-
Александр МАТВЕИЧЕВ
376
мией и Дальневосточным фронтом Григорий Штерн, тоже полу-
чивший Героя в тридцать девятом за Халкин-Гол как координатор
и снабженец боевых действий. В сорок первом году, перед самым
началом Отечественной, 7 июня, генерал-полковника Штерна,
в то время отвечавшего за противовоздушную оборону страны,
арестовал и пытал Берия и его подручные. Немецкий транспорт-
ный самолет нагло пересек госграницу СССР, пролетел над Мин-
ском, Смоленском и благополучно приземлился в Москве. А за
такое ротозейство надо по полной! Оказалось, что Григорий уже
давно, еще до Халкин-Гола, был немецким шпионом. Поэтому он
и на озере Хасан против японцев операцию чуть не провалил. А в
советско-финской кампании вообще целую дивизию и танковую
бригаду финнам позволил окружить и полностью уничтожить.
Так что оснований для расстрела героя без суда и следствия было
более чем достаточно. Что Берия и сделал в октябре сорок пер-
вого. С ведома Сталина, конечно, якобы не любившего евреев,
как утверждают некоторые биографы Штерна. Но любил же он
верного ему Лазаря Моисеевича Кагановича!..
А касательно лавр победителя на Халкин-Голе, можно дока-
титься и до полного абсурда. Так, если идти дальше, почему бы
не приписать эту победу премьер-министру Монгольской народ-
ной республики Хорлогийну Чойбалсану и его цирикам? Он тоже
стал маршалом. И всего-то через три десятка лет спустя после
смерти, был осужден за массовые репрессии и разгул беззакония
в своей стране. Ведь политиков хлебом не корми, а дай поизга-
ляться над своими предшественниками за их ошибки и перегибы,
дабы прикрыть собственную немощь и мелкотравчатость.
* * *
А Пашу Куприенко доставили на перекладных по 650-тики-
лометровой грунтовой дороге в Читу, подлечили его шарабан от
контузии и демобилизовали. Без труб и барабанов, без званий и
наград вернулся он в поселок Памяти 13 Борцов.
Двух сыновей, Сашки и Володьки, было мало. И он первым
делом приступил с Настей к дальнейшему продолжению купри-
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
377
енковского рода и дутью стеклянных изделий на родном заво-
де, чтобы себя и свой род прокормить. К началу Великой Оте-
чественной Настя была на пятом месяце беременности третьим
ребенком...
А вот Степан Ачкасов в Ачинск не вернулся. Об этом Павел
узнал почти через год, случайно. Погиб, сказали, Степа в день
нашего решающего наступления на Халкин-Голе, 30 августа. А от
чего и как – кто об этом расскажет?.. Он же не генерал или мар-
шал, чтобы о нем длинные реляции сочинять. Принесла почта-
льонша родителям казенную отписку: «Пал смертью храбрых»
– и весь сказ…
Впрочем, и некоторым целеньким и здоровеньким японским
честнягам-военачальникам позор номонханского конфликта по-
лагалось согласно кодексу чести разрешать не самым приятным
самурайским средневековым трюком – самостоятельно вспороть
себе живот вдоль и поперек, доказав этим свою верность импе-
ратору.
Война 2-ая. Битва за Москву
В том же тридцать девятом две тысячи делегатов 18-го съез-
да ВКП (б) в Кремле с огромным воодушевлением – долго не-
смолкающими аплодисментами и выкриками здравниц в честь
товарища Сталина и утвержденных загодя в ЦК патриотических
лозунгов – проголосовали за то, что социализм в СССР в основ-
ном построен. Еще немного, еще чуть-чуть – и через одну-две
пятилетки грандиозное здание социализма ослепит человечество
своим величием и заманит его в свое необъятное чрево. А там,
глянь, и коммунизм не за горами. А пока что власть следовала
библейской заповеди: отнимала у неимеющего и то, что имеет.
Так что после объявления о недостроенном социализме кон-
туженый солдат Павел Куприенко в своем поселке перемен к
лучшему не заметил. Все так же гудел, дымил родной завод и
вызывал очередную смену пролетариев в загазованные цеха про-
тяжным паровым свистком на макушке закопченной трубы. Рабо-
чие по-прежнему ютились в дореволюционных бараках, постро-
Александр МАТВЕИЧЕВ
378
енных хозяином-капиталистом, и в старых бревенчатых избах. А
церковь обезглавили и превратили в дом культуры, куда иногда
приезжала из Красноярска кинопередвижка, по субботам прохо-
дили танцы под баян, а по революционным праздникам давались
концерты самодеятельности и продавали бочковое пиво.
Строить, как прежде всем миром, свои дома советская власть
под угрозой посадки на десяток лет за хищение стройматериала
из тайги – как священной социалистической собственности – за-
прещала. Поскольку сосны и лиственницы нужны были государ-
ству, в частности, для продажи Германии и возведения Краслага
для перевоспитания в его апартаментах несознательных россиян.
Добрая половина из них не могла расстаться с пережитками про-
клятого прошлого в своем сознании – воровала, пила, дралась,
убивала и насиловала. Да и классовая борьба вместо того, чтобы
утихнуть, по мере приближения к коммунизму все возрастала и
возрастала. И своевременно дельный совет подсказал партии и
правительству один пролетарский писатель: «Если враг не сдает-
ся – его уничтожают». И тут уж без ежовых и бериевских рукавиц
никак не обойтись!..
Пилили, рубили и вывозили бревна из тайги на себе и лоша-
дях в основном зэки и ссыльные. После тридцать седьмого года
нагнали в Сибирь со всех концов страны врагов народа разных
возрастов и национальностей столько, что и приткнуться-то бе-
долагам было некуда.
Вслед за подписанием секретного пакта Риббентропа-Молото-
ва в сороковом и сорок первом годах сибирское поголовье заклю-
ченных и ссыльных резко пополнялось не только за счет традици-
онного контингента, но освежилось сибирской ссылкой западных
украинцев, молдаван, литовцев, латышей, эстонцев. Многим,
кому повезло оказаться не на пустом месте – в голой тундре или
лесотундре и умереть там от холода и голода, – селились в банях
и хлевах для скота, оснастив их «буржуйками» и расплачиваясь
за гостеприимство привезенным с Запада диковинным барахлиш-
ком.
Заработок на стеклозаводе даже у стеклодуев был нищенский.
И если бы не огород, не своя скотина и таежный промысел кедро-
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
379
вого ореха, грибов, ягод, рыбы, а повезет, так и живности – белки,
зайцев, косачей, – то впору было добровольно лечь и протянуть
ноги.
Скоротечная война с Финляндией сорокового года Павла Ку-
приенко напрямую не коснулась. А когда немцы-гады вероломно
на нас напали – он угодил в первый призыв, и как отслуживший
действительную боец уже в июле с вновь сформированным си-
бирским полком оказался под Москвой. Испытал в отступление
и в контратаках столько в составе 30-ой армии на Калининском
фронте, что лучше не рассказывать. Благо, что в окружение и в
плен не угодил, не пропал без вести в тверских лесах и болотах.
Его знакомцу Жукову тоже досталось на орехи. Иосиф после
Халкин-Гола Жору сильно возвысил – дал звание генерала армии,
назначил командующим самого большого, Киевского, военного
округа, а потом и начальником Генштаба РККА. А в начале вой-
ны, 29 июня, Георгич, трезво оценивший оперативную обстанов-
ку на Украине, неосторожно предложил Виссарионычу отвести
наши войска за Днепр, сдать немцам Киев и спасти миллионы
русских воинов от уничтожения и плена.
Сталин, знамо дело, залупился, назвал этот совет «чепухой».
Ведь сказано было – ни шагу назад, войну вести на чужой терри-
тории! А тут какой-то «Жюков» ратует даже не за оборону, а за
позорное отступление…
В ответ упрямый и самолюбивый генерал с угрюмым напором
прорычал: «Если начальник Генштаба мелет чепуху – освободите
его и пошлите на фронт». Товарищ Сталин, как известно, возра-
жений не переваривал и руководствовался известной формулой
некрасовского крепостника: «Кого хочу – помилую, кого хочу –
казню». Хотя публично и призывал к критике и самокритике, и
большевистской принципиальности. Предпочитал критиковать
сам, после чего физически уничтожал объект критики. И оста-
вался, как жена Цезаря, вне подозрения. Верный этим неизмен-
ным принципам, Главнокомандующий и недавний благодетель в
течение получаса заготовил приказ о снятии показавшего зубы
генерала армии с должности и направил исправляться на Запад-
ный фронт – в Смоленскую область, под Ельню.
Александр МАТВЕИЧЕВ
380
Думается, к столь скороспелому решению Сталина подтол-
кнули и служебные аттестации, сочиненные некогда бывшими
начальниками Жукова. Так, командир-военком дивизии Констан-
тин Рокоссовский за одиннадцать лет до этой стычки написал,
что Жуков обладает железной волей, но «упрям и болезненно
самолюбив». А штабную и преподавательскую работу «органи-
чески ненавидит». Годом позднее Семен Буденный, член Ревво-
енсовета Союза ССР и инспектор кавалерии РККА, добавил в его
адрес пару других «комплиментов»: Жуков – волевой командир,
но «излишне жесток и грубоват». То есть Семен установил для
себя некоторое виртуально-индивидуальное положительное ме-
рило жестокости и грубости, за превышением которого следует
осуждение.
Так что в деловой перепалке вождя с начальником Генштаба
нашла коса на камень: вспомните, как в известном в свое время
«ленинском завещании» Ильич аналогично отозвался о «прекрас-
ном грузине», Джугашвили Иосифе с партийной кликухой Сосо,
страдающем грубостью?.. Да и где вы найдете нежно воспитан-
ных грабителей банков?..
Горбатого могила исправит. Но война все спишет: на фронте
Жукову будет комфортнее и толку больше, чем в Генштабе или
в кабинете Ставки. Да и Сталин для себя вскоре сделал выводы,
поняв, что в отношении сдачи Киева погорячился, остался в ду-
раках, а его оппонент был стопудово прав, предрекая катастрофу.
Недаром же он в августе сорок второго назначил Жукова своим
первым замом как Главнокомандующего и замом наркома оборо-
ны. Сам-то он на фронте не показывался. Предпочел, чтобы Жу-
ков представлял его во всех самых гиблых точках. Словом, Ста-
лин использовал своего зама, как царь Балду в известной сказке
Пушкина, подбрасывая ему новые и новые задачи и испытания.
При этом все победы назывались сталинскими. А за поражения
по вине Верховного расплачивались жертвы, выполнявшие его
устные и письменные приказы, основанные на самодурстве.
На первом из этих испытаний по борьбе с немцами, под Ель-
ней, на реке Десне, притоке Днепра, Жуков в конце августа – на-
чале сентября блестяще провел свою первую операцию в Оте-
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
381
чественной войне. Его фронт нанес мощный удар по немцам и
вынудил войска группы армий «Центр» перейти к обороне.
Воинские части, отличившиеся в боях под Ельней, удостои-
лись звания гвардейских. Так что Жуков фактически стал отцом
советской гвардии.
А 9 сентября Сталин, отстранив от командования Ленинград-
ского фронта бравого, но бестолкового Клима Ворошилова, по-
слал Жукова спасать от захвата и уничтожения «колыбель револю-
ции». Осажденный германцами город благодаря воле и упорству
нового командующего выстоял, остался советским, чтобы потом
в течение более двух лет около миллиона его жителей вымерли от
обстрелов, голода и холода.
* * *
Однако Москва явно не могла обойтись без Жукова. И Сталин,
назначивший себя Верховным Главнокомандующим, 7 октября
отзывает его из Ленинграда в свою Ставку.
Вождь болен, Жукова встречает с подчеркнутой сухостью на
своей квартире. После короткого разговора приказывает генералу
выехать в штабы Западного и Резервного фронтов для изучения
обстановки на месте. А 10 октября благословляет его на коман-
дование Западным фронтом, включив в него и войска расформи-
рованного Резервного фронта. Прежний командующий Западным
фронтом, Иван Конев, остается заместителем Жукова.
Сталинское мудрое очко при этом нервно вибрировало: «Вы
только посмотрите, товарищ Жуков, что Конев нам преподнес!
Немцы через три-четыре дня могут ворваться в Москву».
Не хватало еще возопить: «Спасите, помогите, товарищ Жу-
ков!..»
При этом о своем личном вкладе в победное шествие герман-
цев по русской земле Главнокомандующий, конечно, предпочел
умолчать. Вдобавок навесил на Жукова почетное поручение: обе-
спечить безопасность проведения торжественного заседания ЦК
ВКП (б), правительства и генералитета на станции метро «Ком-
сомольская» в честь 24-ой годовщины Октября. А на следующий
Александр МАТВЕИЧЕВ
382
день, 7 ноября, провести парад войск и демонстрацию трудящих-
ся на Красной площади.
На легендарном параде вождь с заснеженной трибуны мавзо-
лея обратился к идущему на смерть воинству – регулярному и
народному ополчению – и всему российскому народу, насиль-
ственно отторгнутому от Бога, с трогательной призывной речью.
Учеба в духовной семинарии для разрушителя храмов не прошла
даром: свою мольбу он начал религиозно-душещипательными
словами: «Дорогие братья и сестры…»
* * *
После возвращения на Западный фронт Георгий Константино-
вич однажды ночью, рискуя нарваться на немецких диверсантов,
рванул с охраной и штабниками на авто для выправления кри-
тической ситуации 30-ой армии, переданной от Калининского
фронта в состав его, Западного, фронта. К тому времени немцы
прорвали оборону этой армии, расчленили и оттеснили ее за Вол-
гу. Заодно, уместно заметить, с находившимся в ее изрядно поре-
девших рядах бойцом Павлом Куприенко.
При переправе через великую русскую реку на подручных
средствах вблизи утлого плота, на котором сгрудилось все Купри-
енкино отделение, совсем некстати рванул, брякнувшись в воду,
немецкий снаряд. Плот встал на дыбы, все и вся соскользнули с
мокрых бревен в ледяную воду.
Благо, что сибиряк в свое босоногое детство научился плавать
в реке Каче и таежных озерах. А в армии на Дальнем Востоке еще
и увлекался спортивной гимнастикой. Без этой подготовки стать
бы Паше в тот день, как и четверым его товарищам по плоту, ла-
комой пищей для волжских окуней, сомов и другой плотоядной
рыбы. А он в полной амуниции выплыл на восточный берег с
верным «Дегтярем» на горбу. Иначе нельзя: за утрату оружия ре-
ально грозил расстрел или, того не слаще, – отправка в штрафбат.
Осенняя волжская водичка не пошла воину на пользу. Паша
сильно простудился, угодил в полевой госпиталь. Там, в сырой
землянке, разогреваемой с его помощью «буржуйкой», быстро
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
383
вылечился медицинским спиртом и аспирином. А своим веселым
нравом и проворной услужливостью понравился главному врачу,
и тот оставил его при себе на посылках, прикомандировав к по-
хоронной команде. Ненадолго, правда. Вскоре Паша пришелся по
душе не только главврачу и собирателям павших на полях сраже-
ний, но и бойким медсестричкам. Одну, тоже бойкую и веселую,
даже изловчился это самое… Ну да ладно, секс к войне относится
весьма отдаленно!
И уж совсем не захотел расставаться с медбратом командир
стрелковой роты, старший лейтенант Николай Еремин, уроже-
нец города Свободный на Амуре. Старлей угодил в госпиталь со
сквозным легким ранением бедра. Подарив главврачу трофейный
«парабеллум», ротный уговорил взамен отдать ему Павла в каче-
стве своего ординарца. Сделка состоялась. И рядовой Куприенко,
последний раз поцеловав случайную фронтовую подругу, воору-
женный по блату редким на то время автоматом ППШ, отправил-
ся в траншею на «передок» важной особой, приближенной пусть
не к императору, но к доброму и отзывчивому комроты.
Павлу шел двадцать девятый год, у него в октябре, как он уз-
нал по письму от Насти, родился третий по счету ребенок – дочка
Лиля. А ротному всего двадцать три. Так что он своего ординарца
уважал за возраст, боевое халкингольское прошлое. Поэтому за
обедом не обходил без внимания – тоже наливал ему водки-сырца
из личной фляжки. А, слегка захмелев, бывало, мечтал:
– Война кончится – женюсь. И будет у меня, Павел Михайло-
вич, как у тебя, два сына. Первый будет знаменитым поэтом, по-
тому что я стихи люблю, – и это ему передастся. А второй станет
художником, как я. Хочешь тебя нарисую – будешь похож больше,
чем на снимке фотокоровском…
* * *
Как автор не стану хвастать: ни Жуков, ни Куприенко не пере-
писывались и, вообще, ни ухом, ни рылом не ведали о жизни друг
друга. Хотя, по большому счету, обоюдно помогали один другому
на поле брани, заботясь о свободе и независимости нашей Родины.
Александр МАТВЕИЧЕВ
384
Этот взаимный интерес снова свел их в тот день, когда Жуков
с командного пункта 30-ой армии, не имеющего надежной те-
лефонной и радиосвязи с войсками, потребовал от командиров
дивизий и полков предоставления кратких письменных рапор-
тов об оперативной обстановке, числе боеспособных штыков,
вооружении, боеприпасах и материально-техническом обеспе-
чении.
Как на грех, немец в тот день словно с ума спятил, – бомбил,
обстреливал из всех видов оружия, но почему-то не атаковал. От
роты старлея Еремина и его ординарца Куприенко и так меньше
половины людей осталось, а тут появились новые сверхнорма-
тивные убитые, раненые, контуженые.
И в этот момент, когда от взрывов вся земля ходуном ходила, в
блиндаж ротного вваливается распаренный, осыпанный землей, с
измазанным копотью лицом верзила в телогрейке под два метра
ростом – офицер из штаба дивизии.
– Привет, Еремин! Узнаешь меня? Сопровождающего моего
убило. Срочно должен пакет на КП армии доставить. Дай ко-
го-нибудь толкового – пусть подстрахует и, если меня грохнет,
пакет отдаст командующему.
– Вот самый лучший боец – Павел Куприенко, мой ординарец,
красноярец. От сердца отрываю, капитан. Иди, Павел Михалыч!
Вернешься – на медаль «За отвагу» представлю, как минимум…
Перемещаться зигзагами по присыпанной снегом траншее,
переступая через сидящих на корточках бойцов, было не очень
опасно. Дальше, по мелкому ходу сообщения, когда они уже при-
ближались к КП армии, бежавший впереди Павла могучий штаб-
ник, устав двигаться согнутым в три погибели, выпрямился – и
тут же опрокинулся спиной назад. Крупный осколок от разрыва
мины или снаряда снес у офицера полчерепа вместе с шапкой.
Кирзачи Павла мгновенно оказались в луже крови, и он несколько
мгновений не знал, что делать.
В окопах на Халкин-Голе и здесь, под Москвой, и в боях, и в
госпитале, когда в похоронной команде собирал убитых и ране-
ных, он привык к крови и смерти. Но вот так, перед своим но-
сом, в упор, увидеть гибель здоровенного мужика не приходи-
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
385
лось. Трудно было снимать из-под спины убитого полевую сумку.
Павел хотел уже воспользоваться ножом – разрезать наплечный
ремень и выдернуть ее, – когда приподнять деревенеющее тело
капитана помог ему спешивший от КП человек со шпалой на во-
ротнике шинели.
– И что же ты, братец, каску не одел? – запоздало пожалел он
штабника, пока Павел тянул сумку из-под убитого и перекидывал
ремень через то, что осталось от головы капитана.
С этой сумкой на плече и двумя автоматами на шее Павла, вы-
мазанного в земле и крови, остановили сначала, судя по петлицам
на воротниках шинелей, двое энкавэдэшника, а потом – часовой
в белом полушубке у входа в блиндаж КП, надежно упрятанный
под накаты из бревен и толстый слой земли. Хорошо, что убитый
еще в ротной землянке сообщил ему пароль – «штык».
Часовой, выслушав пароль и объяснение Павла, отодвинул
в сторону полог на входе в блиндаж и отступил в сторону, дав
ему спуститься по дощатым ступеням в подземелье. Навстречу
пахнуло прокуренным теплом и запахом керосина. Дух исходил
от большой лампы с эмалированным абажуром и закопченным
стеклом. Она висела под низким потолком над большим столом,
покрытым картой. Три человека в накинутых на плечи меховых
бекешах, склонив головы, словно молились над ней.
– Из какой дивизии? – повернулся к Павлу один из них. – Да-
вайте сюда.
Куприенко обомлел: неужели снова Жуков?
– Ну что стоишь, как дубина стоеросовая? Давай сюда, что
принес!
Павел сделал несколько шагов и протянул Жукову сумку.
– Ты бы мне еще свой «сидор» сунул. Что внутри?
– Не знаю, товарищ комкор.
– Постой, так это опять ты? Я тебя, по-моему, на Халкин-Голе
видел. Здорово, солдат! – неожиданно потеплев лицом и улыб-
нувшись, протянул Жуков руку Паше из-под генеральской, на
меху, бекеши.
Солдат ухватился за генеральскую кисть двумя пролетарски-
ми ладонями.
Александр МАТВЕИЧЕВ
386
– Два раза встречались, товарищ комкор. Вы меня сперва по-
слали на хутор к бабушке. А потом – в полевом госпитале наве-
стили, когда мне башку чуть не снесло. Ну и память у вас, това-
рищ комкор!.. Сумка не моя – командира убитого. Меня ротный
с ним послал. Он из штаба нашей дивизии к вам шел с пакетом.
Метров за сто отсюда лежит.
– Плохо охранял. Его убили, а ты, молись Богу, живехонек. Да-
вай! – посмотрю, что там?..
Жуков положил сумку поверх карты, достал пакет, разорвал по
краю, начал читать. И в этот момент наверху бабахнуло так, что
потолок, казалось, подпрыгнул, а потом, показалось, с треском
прогнулся и застонал, как тяжело раненый. Павел еле удержался,
чтобы не распластаться на земляном полу.
И услышал спокойный голос Жукова:
– Кажется, прямое. Похвалите своих саперов, товарищи, – на-
дежно строят.
– Разрешите идти, товарищ комкор! – обратился Куприенко, со-
ображая, оставить автомат убитого здесь или унести в свою роту.
– Пережди артобстрел – тогда пойдешь. Дети есть?
– Трое, товарищ комкор!
– Вернись к ним живым, солдат, – им кормилец нужен. Вон
табуретка – садись!
– Есть!
И почти сразу почувствовал, как у него закрутило, завороча-
лось, забулькало в брюхе – спасу нет! От свиной тушенки – не
иначе. Ел ее недавно из жестянки холодную, наполовину с салом,
запивая сырой водой, без хлеба – его несколько дней интенданты
на передовую не подвозят.
Артобстрел не прекращался, но командиры не отрывались от
карты, беспрестанно переговариваясь. А Павла взрывало изнутри
– уже несколько раз едва не разрядился в ватные штаны. Наконец
не выдержал и кинулся к выходу.
– Боец, стой! Куда? – остановил его резкий окрик Жукова. – Я
тебе приказал: сидеть! Слышал приказ – ни шагу назад?!
Павел застыл, согнувшись и обхватив живот обеими руками.
Боялся, что вместо ответа мог последовать другой звук.
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
387
– Что у тебя? Невтерпеж?.. Шагом марш вон в тот угол – и сери
там в свою каску. Потом выбросишь. Исполняй приказ, солдат!
Беспрекословно, точно и в срок.
Начальники переглянулись, не весело усмехнулись и хмыкнули.
…Процедуру исполнения приказа под грохот канонады над го-
ловами солдата и трех генералов описывать не стоит. А впослед-
ствии, когда в его присутствии кто-то начинал упрекать Жукова в
жестокосердии и напрасных жертвах, Павел Куприенко опровер-
гал клевету этим примером действенной любви маршала к своим
солдатам.
* * *
Ротный, конечно, пошутил: ни к какой медали Павла не пред-
ставил. Да и не до того было: немец снова напер, и 30-ой армии,
чтобы спастись от разгрома, с боями пришлось отступать на вос-
ток, к Москве. Снег был еще не глубоким, но идти и бежать по
нему в валенках, в телогрейке под шинелью, с вещмешком на
спине, с автоматом на плече, автоматными дисками в подсумках и
малой саперной лопаткой на ремне даже закаленному сибирской
тайгой Павлу Куприенко было не сладко. А городские парни бы-
стро выдыхались, обмораживались, не редко от холода засыпали
в снежном окопе вечным сном.
Зарываться в землю, как раньше, сделалось невозможным.
Мерзлый грунт обрел твердость камня, и не поддавался ни лому,
ни кайлу. Потери убитыми, ранеными, контужеными от артоб-
стрелов и бомбовых налетов с каждым днем возрастали. Поли-
труки утешали бойцов: фашистским гадам без валенок, телогреек
и треухов приходится и того хуже. Мерзнут, как тараканы и напо-
леоновские французы; так что фрицам впору добровольно, как и
в Отечественную двенадцатого года прошлого века, драпать от
Москвы в свой Берлин.
Однако эффект от таких политинформаций сводился к мини-
муму. Немцы, стремясь довести до победного завершения опера-
цию «Тайфун» по захвату Москвы, продолжали напирать тысяче-
километровым фронтом с запада на восток. И уже приблизились
Александр МАТВЕИЧЕВ
388
к столице на расстояние орудийного выстрела от того места, где
сейчас находится аэропорт «Шереметьево».
* * *
От замены Сталиным Конева на Жукова ожидать немедлен-
ного положительного результата было бы глупо. Хотя энергич-
ными усилиями Жукова и Конева, оставленного его замом, да и
всего командования фронта русским удалось перекрыть танко-
опасные направления, мобилизовать войска на мощное сопро-
тивление врагу и ускорить прорыв и выход из окружения мно-
гих полков и дивизий. Кроме того, Ставка не поскупилась на
выделение из своего резерва одиннадцати стрелковых дивизий,
шестнадцати танковых бригад, сорока артиллерийских полков.
Твердым и оперативным руководством войсками, маневрами
силами и средствами, быстрой реакцией на изменение фрон-
товой ситуации Жуков, сам, забыв о сне и питании, укреплял
оборону. А контратаками изматывал противника. В отличие
от Конева, отправлявшего людей атаковать противника в лоб,
Жуков приказал командирам тщательно готовиться, проводить
разведку, обходить противника с флангов, использовать склад-
ки местности – балки, овраги. От этого наши потери уменьши-
лись вдвое.
Помогал нашим воинам, одетым гораздо теплее, чем немчура,
безусловно, и генерал Мороз, выдавая из своего нутра на покры-
тые снегом и кровью русские пространства до тридцати-сорока
градусов гиблого холода. Спасаясь от стужи, немцы насобачи-
лись плести лапти из соломы и носить отобранные у оккупиро-
ванных баб варежки, чулки, платки и шали. Неисправимые опти-
мисты-политруки утешали нашу солдатскую паству проповедями
о разложении в фашистской армии и о неотвратимом скором кон-
це блицкрига.
Волновали сурового полководца Жукова и житейские пробле-
мы. Мать и сестра с четырьмя детьми жили в его родной подмо-
сковной деревне – Стрелковке. Еще восьмого октября, когда наши
отступали к Москве, Сталин послал Жукова разыскать штаб Ре-
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
389
зервного фронта – им командовал любимец породистых кобыл и
жеребцов маршал Семен Буденный.
Его, в гражданскую войну полуграмотного рубаку, вспомним
не совсем кстати, в жанре великолепной карикатуры изобразил
в «Конармии» Исаак Бабель; только неблагодарный бывший ко-
мандир 1-ой Конной армии Семен Михайлович постарался под-
вести бывшего бойца Конной, сорокашестилетнего писателя под
расстрел в сороковом году, накануне Великой Отечественной. А
самому показать свою полную профнепригодность в этой войне,
но дожить до девяноста лет и стать трижды Героем Советского
Союза уже в мирное время за умение приспособиться к любой
власти – от царя до Сталина, Хрущева и Брежнева включитель-
но… Так вот и задумайтесь, кто из них больше еврей – Исаак или
Семён?..
Не без труда Жукову удалось разыскать штаб Буденного,
потерявшего управление войсками, в оставленном жителя-
ми и военными Малоярославце, всего в десяти километрах от
Стрелковки. Однако времени на спасение матери, сестры и пле-
мянников не было. А немцы приближались, оккупация деревни
была неминуемой. И это означало смерть самых близких людей,
если не от пуль, снарядов и бомб, то от скорого фашистского
суда над родными большевистского генерала. И действительно,
через пару недель Стреловку заняли немцы. Однако за несколь-
ко дней до этого родных своих Жуков успел-таки отправить в
Москву.
В тот же день, в Медыни, как бы в подтверждение его опа-
сений за судьбу родных, Жуков увидел старую женщину, поте-
рявшую разум. На развалинах сгоревшего дома она искала своих
внуков, исчезнувших вчера без следа от разрыва немецкой бомбы.
Сама она, как сказала Жукову ее соседка, осталась живой случай-
но – перед бомбежкой пошла к колодцу по воду, и, возвращаясь,
увидела, как не стало ни дома, ни внуков. Даже у видавшего виды
генерала армии от этого рассказа и вида безумной старухи воло-
сы на голове зашевелились…
Решительного перелома в пользу русских удалось достигнуть
только к концу октября.
Александр МАТВЕИЧЕВ
390
* * *
Бойца, смертельно измотанные непрерывными боями, атака-
ми и контратаками, бомбежками и артобстрелами, ночными пе-
реходами гадали в наспех отрытой в снегу траншее, успеют ли
интенданты к Новому году подвести водку и закуску. И в это вре-
мя, 30 декабря 1941 года, ординарец Куприенко доставил своему
ротному Николаю Еремину заклеенную клейстером записку.
– Оповести, Павел Михайлович, командиров взводов: пусть
сверят часы с моими: ровно в пятнадцать – атака на деревню Лу-
конино, – пробежав глазами текст, приказал ротный. – До тем-
ноты надо ее взять. Может, там, если Богу угодно, и Новый год
отметим. Сигнал начала атаки – зеленая ракета с правого фланга
– с КаПэ комбата. Дополнительные указания дам в четырнадцать
тридцать. Пусть командиры взводов явятся ко мне.
А Павел подумал, что в трех взводах осталось по десять-пят-
надцать бойцов. И никакой деревни перед траншеей он не видел.
Наверное, как и многие другие, она существовала только на кар-
те. Крестьянские избы одинаково хорошо горели в любое время
года как от наших, так и от фрицевских бомб и снарядов.
Общее наступление Западного фронта на запад от Москвы Жу-
ков, по согласованию со Ставкой, начал еще шестого декабря. А
в целом полоса наступления всех фронтов развернулась на протя-
жении тысячи километров – от Твери до Ельца. За первые три дня
боев наши войска отбросили немецкую группу армий «Центр» на
сорок километров, освободив около четырехсот населенных пун-
ктов. Так что тридцатого декабря Ереминская рота находилась,
наверное, километрах в двухстах от столицы.
После пятнадцатиминутной артподготовки Еремин поднял
роту в атаку, приказав Павлу не отставать от него. Мела густая
поземка, и за ней не только немецкую траншею, но и света бело-
го не было видно. Стреляли именно в белый свет, как в копеечку.
Впереди пулеметчики тянули свои «максимы», поставленные
на короткие широкие лыжи; а цепь автоматчиков и стрелков с
мосинскими трехлинейками бежала, проваливаясь в глубоком
снегу.
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
391
По команде Еремина, пулеметчики останавливались, развора-
чивали «максимы» в сторону противника и вели огонь длинными
очередями. А остальная рота, как и положено по боевому уставу,
ложилась, с головой зарываясь в снег и стреляя наугад, чтобы соз-
давать для противника смертоносную плотность огня.
Немцы отстреливались вслепую из минометов и стрелкового
оружия. Их траншея находилась метрах в трехстах – это и обыч-
ным шагом три минуты ходьбы. Но под непрерывным миномет-
ным и пулеметным обстрелом такие минуты превращаются в веч-
ность. Цепь редела – сколько их появилось, убитых и раненых,
сосчитать можно только после атаки.
А потом упал ротный Еремин. Куприенко бросился к коман-
диру.
– Куда вас, товарищ старший лейтенант? – крикнул он, захле-
бываясь снежным воздухом.
– В ногу. Не отставай от роты, Павел Михайлович! Передай
по цепи: команду ротой принимает Тагиров, командир первого
взвода.
Приказ ротного Павел выполнить успел – и тут же нечистая
сила бросила его на снег, и, как он ни пытался подняться, боль
в ноге и животе заставляла искать успокоение в неподвижности.
* * *
В сознание его привел знакомый веселый голосок. Он подумал
о Насте, с трудом разомкнул веки и сразу узнал: это же медсе-
стричка Лена, с которой у него состоялся мимолетный военно-по-
левой роман. Сколь тогда он на нее мужицкой силы перевел! И
вот такое печальное продолжение.
Лена оглянулась по сторонам и поцеловала его в щеку. Успо-
коила:
– Не журись, Паша. Третья нога, самая главная, у тебя целе-
хонька, хоть сейчас могли бы на ней поплясать... Держись, скоро
в тыл отправят с первой оказией. Хорошо, что у нас поработал.
Ребята раненых на поле боя собирали, в лицо тебя узнали и под-
суетились, внимание уделили, как нашинскому. Снегом тебя на-
Александр МАТВЕИЧЕВ
392
половину замело, откопали. Сперва думали – готов, не шевелишь-
ся. Слава Богу, разобрались – и бегом на носилках к нам. Пулю
из колена хирург вытащил, чашечка вдребезги разлетелась. Ногу
пока ампутировать не стали. Ну и из живота мелкие осколки уда-
лили – там, если инфекция не заведется, заживет, как на кобеле. А
ты кобелек хороший, добрый, я в тебя прямо влюбилась. Жалко,
что ты детей столько настрогал, я бы с тобой и хромым после
войны, Пашенька, жила.
– А как ротный мой, Еремин? – перебил он Лену, с трудом ше-
веля онемелыми губами.
– Тоже в ногу, но легче, чем у тебя. Кость задета, а колено цело.
– Так его, может, со мной в тыл отправят?
Ему казалось, что с ротным он выздоровеет гораздо быстрее.
Да и веселее им будет вдвоем. Он еще не знал, что для офицеров
и рядовых условия в госпиталях были не одинаковыми. И даже
здесь, в полевом госпитале, ему не довелось увидеться со своим
молодым душевным командиром, мечтающим о сыновьях, – по-
эте и художнике.
* * *
Он смутно помнил, как его забрали с «передка», на чем и куда
везли, чем кормили и поили, даже в каком госпитале делали опе-
рацию. Но как отказался от ампутации, сказав, что предпочтет
умереть, чем лишиться ноги, – память сохранила. Организм ос-
лаб, началась цинга, выпали все зубы, и когда к нему из Красно-
ярска в Новосибирск, в госпиталь, в апреле сорок второго при-
ехала Настя и не узнала его, он сам испугался. Оказалось, как
плача и целуя его костлявое беззубое лицо и ребра, объяснила
Настя, что у него и пролежни, и все тело поросло седым мхом,
похожим на плесень. И все из-за того, что в госпитале санитарок
не хватало.
Насте разрешили три дня поухаживать за мужем, даже питать-
ся вместе с ранеными, а они ее хвалили, называли красавицей
и завидовали немощному Паше. Он же ее, как и прежде, ревно-
вал, боялся, что она может бросить его, калеку. Потому что и же-
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
393
нился-то на ней обманом: пришел с бутылкой самогонки в дом
родителей, сказал, что переспал с ней на сенокосе. И поэтому,
как истинный джентльмен и комсомолец, хочет на ней жениться.
Потом слух об этом распустил по всему поселку. Хотя у Насти
уже был жених, а с Пашкой она ни разу с посиделок не ходила. И
чмокнула всего один раз по нужде: играли на какой-то вечерке в
«бутылочку», и горлышко указало на Пашку.
Его провокация удалась: жених назвал невинную шестнадца-
тилетнюю Настю курвой и ****ью и пригрозил вымазать ворота
ее дома дегтем. Во избежание позора отец приказал своей люби-
мице срочно расписаться в сельсовете с Павлом. Свадьбы и вен-
чания ввиду столь печальных обстоятельств не играли. Денег не
нашлось у Паши даже на бутылку. Он привел жену в свою комна-
тушку в бараке, они поели хлеба и отправились в многотрудный
путь до Золотой свадьбы. А потом и дальше – до гроба.
Война 3-я. Самая затяжная – на выживание
Иисус Христос «… призвал двенадцать
и сказал им: кто хочет быть первым,
будь из всех последним и всем слугою».
Евангелие от Марка 9:35
В наказание за это коварство по любви Бог приговорил Павла
к пожизненной ревности, иногда доводившей его почти до поме-
шательства. А может, и две войны ему мозги набекрень поверну-
ли, и воображение на редко затмевало разум.
В апреле, пятого дня 1943 года – выходит, через год после
свидания Павла и Насти в новосибирском госпитале, – вернул-
ся солдат с раной на костылях в свою нищую хатенку в поселке
Памяти 13 Борцов. Настя встретила его на красноярском вокза-
ле, и они добирались до поселка два дня. Сначала на пойманном
за городом грузовике доехали по московскому тракту до поселка
Емельяново. Там ночь перебились у дальних родственников. А
на следующий день, как заранее разведала Настя, на базу сельпо
должен был прибыть за продуктами ЗИС-5 со стеклозавода. Гру-
Александр МАТВЕИЧЕВ
394
зовик представлял собой чудо военной техники – питался толь-
ко угарным газом от сгорания чурок в цилиндрической печке,
пристроенной вертикально между кузовом и кабинкой. А шофер
наедал морду за счет баб, которых возил из Стеклозавода в Еме-
льяново на базар и обратно, – драл с них по десять рублей. И хоть
в войну за них и одного яйца не купишь, для крестьян это были
сумасшедшие деньги. Но толстомордый Ющенко, избежавший
призыва на войну под предлогом некой болезни, имеющей в на-
роде название «воспаление хитрости», проявлял фашистское без-
душье: «Не хошь платить – шлепай пешедралом!..» Он и с Павла
с Настей хотел двадцать рубчиков хапнуть, но не на тех напал!
Паша взбесился, забрызгал слюной. Назвал тыловую крысу «ган-
сом не добитым», огрел его костылем по плечу и пригрозил тут
же доковылять до военкомата и милиции.
– Тебя, сволочь бандеровская, не на фронте, так в тюрьме за
грабеж советских баб угробят, как пса шелудивого!
Угроза подействовала мгновенно, и до своей избы Павел до-
ехал в кабине полуторки, почти как Жуков в Кремль – на прави-
тельственном лимузине «ЗИС-110».
Однако толсторожего водилу такой джентльменский жест
доброй воли от Пашиной мести не спас. Через много лет после
войны Ющенко стал являться на праздники Победы, неведомыми
путями став ветераном войны в орденах и медалях, с нашивками
о тяжелых ранениях. Выхлопотал пенсию по инвалидности, что-
бы бесплатно ездить в санатории как ветеран ВОВ. Павел в один
из приездов в поселок из Красноярска узнал об этом чудесном
превращении тыловика во фронтовика. Забилось в нем ретивое
от такой наглой несправедливости, посовещался он с парой ста-
рых приятелей и собрал поселковых ветеранов у дочери Лили на
дому. За крепкой выпивкой старые солдаты, мешая правду с вы-
думкой, сочинили нечто подобное посланию турецкому султану –
коллективную жалобу в районную прокуратуру. И на долгие годы
пропал из поселка лжефронтовик, потешивший свою подлую ду-
шонку краденым тщеславием.
А дурная ревность Павла проявилась с первой минуты, как он
и Настя вошли в избу с мороза, и навстречу засеменила, протяги-
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
395
вая к ним ручонки, полуторагодовалая Лилька. А Павел сделал
вид, что ее не заметил, обошел девчушку и кинулся к сыновьям
– шестилетнему Сашке и четырехлетнему Вовке.
– Ты ч; это, Павел, Лилькой-то брезгуешь? – возмутилась ху-
дая и бледная от недоедания и работы на стеклозаводе Настя. –
Ты же ее ни разу не видел!
– И видеть не хочу! Не знаю, чья она – моя или татарина ка-
кого.
– Да ты ч;, белены объелся, али клещ энцифалитный в темя
укусил? Когда тебя на фронт забрили, я на пятом месяце была!
– Может, и была, но родила-то без меня…
Словом, не взлюбил Павел Лильку с первого дня так, что На-
стя боялась ее с ним одним оставлять. Прежде, чем идти на рабо-
ту, предпочитала увести девочку, похожую на отца, как две капли
воды, к своей сестре, бездетной Любе, или к свекрови.
Завистливые вдовушки, молодыми оставшееся без убитых
на фронте мужей, наплели на Настю напраслину – сказали, что
к Насте похаживал один фронтовик – отпускник после ранения.
Настя отрицать не стала – приставал к ней. И не он один. Да она
всех отшивала, как некогда и самого Павла, когда он ей проходу
в девках не давал.
Зато Тамарку, появившуюся на свет ровно через девять ме-
сяцев после своего возвращения из новосибирского госпиталя,
Павел обожал, возился с ней, баловал, играл, ласково называл
«черная макушка». А Лилю заставлял водиться и не обижать се-
стренку. А если Тамарка всерьез, а то и, когда подросла и поняла,
что Лильку отец не любит, понарошку жаловалась на старшую
сестру, отец безжалостно хлестал Лилю ивовым прутом. Так что
она старалась лишний раз на глаза ему не попадаться. Или убега-
ла из дома к подружкам и возвращалась, когда отец спал.
* * *
Сначала инвалиду войны третьей группы Куприенко назначи-
ли по нетрудоспособности небольшую пенсию – всего четыреста
рублей, меньше, чем уборщица школьная получала. А за Томкой
Александр МАТВЕИЧЕВ
396
появился Сережка, потом Витька, а последышем, тоже, как и уже
десятилетняя Томка, отцова любимица, – бойкая непоседа, про-
казница и гроза мальчишек-сверстников Нинка. Мать иногда при-
казывала отцу наказать озорницу. Он не больно брал девочку за
ухо, уводил с кухни в комнату, там шептал – «кричи громче» – и,
приговаривая, начинал хлестать себя по спине снятым со штанов
ремнем. Нинка натурально визжала и плакала, потом бежала на
кухню с криком: «Мамочка, я больше не буду!.. «
Дети, прежде чем сесть за стол, запасались стаканами и чаш-
ками с холодной водой. И как только мать ставила на середину
стола необъятную чугунную сковороду с жареной картошкой,
начиналась гонка – кто больше заглотит. Чтобы не обжечь глот-
ку, картошку заливали во рту холодной водой и проглатывали. А
хитрый Витька обманывал маленькую Нинку простым приемом.
Наливал суп в тарелку, проводил по его поверхности мнимую
границу: «Это твоя половина, а эта – моя. Начали!.. « В этой гон-
ке Нине доставалось немного, и запоздалые слезы не помогали.
Прожить такой семье в поселке Памяти 13 Борцов было не-
возможно. Попытка Павла вернуться на завод стеклодуем про-
валилась: он и по документам от труда отлучен, а примешь его
с нарушением закона – какой из него, хромоногого, толк? Дуть-
то бутылки или другое что немудреное сможет, а тяжеленные
пресс-формы таскать кто за него станет?
Соблазнили его в сорок седьмом году продать хатенку в род-
ном поселке и уехать в Казахстан, в Джамбул: там, мол, тепло,
баранина и фрукты почти даром, даже дров не надо – печи топят
кизяком из скотского дерьма. Не жизнь, а масленица!..
Только вместо обещанного рая оказались сибиряки в гиблом
месте. Кругом степь, тайги и в помине нет, ветра сильные, бывает,
за лето ни капли дождя и жара несусветная. Старшие, Сашка и
Вовка, еще как-то сухой и жаркий климат переносили, а шести-
летняя Лилька и двухгодовалая Томка чуть не поумирали: то ли
аллергия, то ли астма – задыхались, ничего не помогало. Врачи
посоветовали срочно сменить климат. И пришлось возвращать-
ся в Сибирь. Но уже не в 13 Борцов – там бы люди засмеяли:
дом продали, дураки, деньги проездили. Да и работать в поселке
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
397
было негде. Приехали в Красноярск, поселились у родни, Павел
выходил по военкоматам и исполкомам квартиру на улице Карла
Маркса в дореволюционном старом доме, назначенном под снос.
Он до окон осел в землю и кишел тараканами и двухвостками. Но
и в нем родились за четыре года еще два парня – Женька и Витька.
Тогда Павел стал метаться по военкоматам и исполкомом, сту-
чать палкой по столам начальников, требуя сносного жилья. И
выбил-таки однокомнатную квартиру в кирпичной двухэтажке на
улице Калинина, на первом этаже. Выкопал с ребятами подполье
для хранения картошки и соленостей, во дворе построил доща-
тую стайку – весной покупал двух поросят, а в ноябре колол сви-
ней на мясо и соленое сало. В этой квартире родилась последняя
в семье – Нина. Павлу тогда было сорок лет, а Насте – тридцать
пять.
В тайге всей семьей собирали ягоды и варили варенье, часто
без сахара – не редко и хлеба было не на что купить. А в сезон
грибов и кедрового ореха бывало, что и ночевали в тайге. Лиля
потом всю жизнь вспоминала, как не редко возвращалась из леса
с котомкой, набитой до отказа дарами тайги. Ухитрялась на ка-
кой-то станции или платформе залезать на крышу вагона и с ри-
ском соскользнуть, особенно в дождь, добиралась до Краснояр-
ска. На копеечный билет у родителей не было денег.
Только через шестнадцать лет после рождения Нины семья
переселилась в настоящий дворец – в четырехкомнатную панель-
ную хрущевку в Северо-Западном микрорайоне. Радости не было
предела, и вера в скорую победу коммунизма выросла стократ.
Тем более что Павлу как инвалиду войны перепадали бесплатные
путевки в местные санатории, и он с радостью ими пользовал-
ся. А там пользовался, судя по письмам отдыхавших с ним дам,
неизменным успехом пусть не как танцор, а большой затейник.
Настя относилась к этим письмам с любовного фронта с юмором
и иногда зачитывала их вслух взрослым детям.
Особенно запомнились страстные послания его подруги с тре-
бованиями оставить семью и навсегда приехать к ней. У нее дом,
сад, огород, корова, прочий скот и птица. А на сберкнижке – денег
и на машину хватит, и на жизнь беззаботную. И Настя его отпу-
Александр МАТВЕИЧЕВ
398
скала: «Поезжай, Павел! Может, тебе и вправду будет с ней лег-
че…» Но старый солдат остался верен своей первой любви детям.
И правильно сделал. Вскоре его «машинка» стала давать сбои, и
от халявных путевок он решительно отказывался.
* * *
Из всех братьев и сестер Павла – а были у него еще брат и три
сестры, – только красавица Клавдия выбилась в люди. На фронте
она служила в органах Смерша, там сошлась с высоким чином,
подполковником или полковником, лет на десять старше ее, с не
русской фамилией – Браверман. И звали его тоже чудно, как соба-
ку, – Натаном. В войну жила с этим Натаном на положении ППЖ
– походно-полевой жены. Даже мальчонку успела родить. А как
война закончилась, полковник с первой женой разошелся, и нару-
шители коммунистической морали расписались.
После войны они несколько лет жили и служили в Киеве, пока
их не перевели на новое место службы – в Новосибирск. Оттуда и
пишет Клава Павлу: живем теперь рядом, приезжай, мол, братец
к нам летом погостить, один или с семьей, а то уже не виделись
сто лет.
Проезд в плацкартном вагоне Павлу по закону раз в год пола-
гался бесплатный. Одел он свой довоенный потрепанный костю-
мчик с наградными колодками на груди, новый подожок смасте-
рил и прибыл в Новосибирск один в половине августа. На небе
ни облачка, все цветет под ярким солнцем Сестра и зять, одетые
по-летнему, во все белое, встретили его, как министра, у вагона,
проводили до своей «победы», привезли в центр города, к боль-
шому серому дому на Красном проспекте.
В подъезде охранник-сержант в бостоновой гимнастерке с
кобурой на офицерском ремне отдал им честь. Лифтом тоже сол-
дат в хромовых сапогах управляет. Тяжелую дверь в квартиру от-
крыла молодая пухленькая бабенка в белом кружевном фартуке,
назвалась домработницей и няней Кольки, сына сестры и зятя.
Квартира ослепила Павла своим невиданным убранством.
Вся уставлена трофейной немецкой мебелью – плюшевыми, как
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
399
пухом набитыми диванами и креслами, полированным столом и
мягкими стульями с резными спинками. В углу – белый рояль,
на полках буфета – золоченая посуда и фарфоровые и бронзовые
статуэтки голых мужиков и баб. На стенах – картины с не нашими
деревьями и с не по-нашему одетыми людьми в длинных платьях
и коротких надутых штанах с чулками. Все полы в коврах, а на
окнах – шторы, шитые золотом.
«Живут, как баре при коммунизме», – думал Павел с радостью
за красавицу-сестру. А самому и похвалиться можно разве что
количеством детей да жильем в бараке, где ребятня спит на полу
вплотную друг к другу, укутавшись в тряпье.
Открыл чемодан и выставил на стол бутылку «московской»,
но Натан, упитанный такой, толстоносый, с мохнатыми бровями,
как у Буденного усы, – наверно, из-за них у него и фамилия такая,
Браверман, – строго приказал бутылку положить обратно, взял
тестя под ручку и провел в столовую. А там, под хрустальной лю-
строй, – стол, уставленный хрусталем, фарфором и бутылками на
всякий манер – и тебе шампанское, и коньяк, и «столичная». Ешь,
пей по самое не хочу.
Вспомнили за столом всю родню, войну, о том, как он, Павел,
здесь, в Новосибирске, в госпитале лечился. Вечерами, конечно,
выпивали с Натаном по-интеллигентному, в меру, – не больше
бутылки на двоих – и очень подружились. Натану особенно по-
нравились рассказы Павла о его встречах с Жуковым. И он очень
сожалел, что маршал попал в опалу, со Сталиным что-то они не
поделили. Славу какую-то: кто, мол, больше для победы над гер-
манцами сделал… А какому лешему эта слава нужна? – Павлу
было невдомек. На хлеб ее не намажешь, а умрешь – и всякой
страсти-напасти пии-сец!.. Хотя сердцем больше сочувствовал
своему старому знакомому по двум войнам. Сталина-то он на
фронте что-то не видел, а все Жукова посылал…
Ни Натан, ни Клава так и не сказали ему, где работают. Да Па-
вел уже привык, что в его стране все было секретным: кругом
вместо заводов – «почтовые ящики», из которых все вывозилось
по ночам под брезентом. И сам город Красноярск был секретным
– ни одному иностранцу туда ни въехать, ни выехать.
Александр МАТВЕИЧЕВ
400
А в трех километрах от поселка Памяти 13 Борцов, за сопка-
ми, покрытыми тайгой, строилась какая-то «десятка». Болтали,
что там будет секретный военный городок для вояк, а вокруг него
– атомные ракеты, размещенные в глубоких шахтах.
Только это соседство никого в 13 Борцах не беспокоило. Как
и ядовито-желтый дым из трубы стеклозавода, не обремененного
очистными сооружениями. Его вонючие стоки напрямую погло-
щала мелководная Кача и дарила их батюшке-Енисею.
Зато на пенсию из цехов «стеколки» можно было уходить рано
и заниматься огородами и скотом: женщинам – с сорока пяти лет,
а мужикам – с пятидесяти.
Правда, и до этого срока дожить удавалось далеко не всем бор-
цовцам. Быстротечности земного существования рабочего класса в
Борцах, как и во всем Союзе, способствовал, конечно, и культ чрез-
мерного потребления водки-сучка, самогонки и бормотухи из разных
продуктов. Кладбище в сосновом бору росло гораздо быстрее, чем
благосостояние советских людей. Не говоря уж о скорости прибли-
жения самого передового общества к светлому зданию коммунизма.
Пожил Павел в сестринском раю с неделю и заскучал, сказал,
что домой пора – свиней кормить, грибы и орех кедровый в тайге
добывать. А в начале сентября свою картошку копать на скло-
не калининской горы и остатки моркови и свеклы с совхозных
плохо убранных нерадивыми горожанами полей со своими ребя-
тишками на зиму запасать. Для младшей дочурки Нинки поездки
на поля совхоза «Солонцы» превратились в забаву. «Пап, смотри,
какая большая! « – подбегала она к отцу с крупной морковью.
Однако Клавдия и Натан удержали его неожиданной просьбой.
– Мы видим, Павел, – сказала Клавдия, умоляюще заколдовы-
вая его большими голубыми глазами, – наш Коля к тебе сильно
привязался, слушается тебя больше, чем нас. Ему вызов пришел
из суворовского училища – он должен там вступительные экзаме-
ны сдавать. Отвези его, пожалуйста, в Свердловск, поживи там с
неделю. Если он поступит, поезжай оттуда прямо в Красноярск. А
провалит экзамены – привезешь его обратно. О деньгах не беспо-
койся – обеспечим вас с лихвой. Тебя для такого дела оденем, как
надо. У нас работа такая сейчас – не вырваться…
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
401
Колю воспитывать было не надо: он был отличником, за каж-
дый класс получает грамоты, беспрерывно читал, даже в канику-
лы ходил на какие-то кружки. На рояле в доме никто не играл, а он
по нотам шпарил любую музыку, заслушаешься!.. Расспрашивал
дядю Пашу о его прошлой жизни, о своих двоюродных братьях
и сестрах и мечтал о поступлении в суворовское училище. Хотел
стать офицером, как его мама и папа. Мог ли Павел отказать пле-
мяшу в такой пустяковой услуге?..
* * *
На свердловском вокзале их встретил какой-то высокий не-
разговорчивый мужчина, отвез на черном «ЗИЛе» в гостиницу
«Исеть». Там для них был забронирован номер на третьем эта-
же. Сопровождающий поднялся с ними на лифте, внимательно
осмотрел комнату с двумя кроватями, санузел, оставил им талоны
на питание в ресторане гостиницы на первом этаже и простился,
сказав, что завтра, в десять утра, за ними заедут, чтобы доставить
в суворовское.
Зять, Натан Браверман, подробно проинструктировал Павла,
как себя вести в суворовском училище. Главное, сказал он, вру-
чить пакет с Колиными документами лично генералу Сиязову,
начальнику училища. К нему его и Колю проводит старый фрон-
товой друг Натана. Но имени друга не назвал.
В обед и ужин Павел, конечно, не сдержался – заказывал сверх
талонов на питание за свои рубли по сто пятьдесят и, выдохнув
и откинув голову назад, заливал в себя в два глотка. Но хорошо
воспитанный Коля, очень похожий лицом на Клаву, этот непеда-
гогичный поступок дяди оставлял без комментариев. А без пред-
варительной спиртосодержащей заправки вкусная и обильная еда
на талоны Павлу показалась бы пресной, без должного кайфа.
* * *
В приемной начальника училища дяде и племяннику при-
шлось долго маяться в ожидании, глядя на портреты Сталина и
Александр МАТВЕИЧЕВ
402
Суворова над головой суровой пожилой секретарши. Она сухо
предупредила, что у генерала важный посетитель и им надо по-
дождать.
И когда этот посетитель в сером мундире, оклеенном с ключи-
цы до пояса орденскими лентами и тремя звездами Героя поверх
их, первым вышел из генеральского кабинета, солдат Павел Ку-
приенко, как ошпаренный, вскочил со стула, забыв о своей иска-
леченной и укороченной войной на десять сантиметров нижней
конечности. Перед ним, как из небытия, из Халкин-Гола и Под-
московья, возник маршал Жуков.
– Здравия желаю, товарищ Маршал Советского Союза! – гар-
кнул рядовой Куприенко. И почувствовал, как горло перехвати-
ло, а из глаз брызнули слезы. Он смахнул их натертой в боях, в
стеклодувке, в кочегарке и на многих других работах ладонью.
Жуков сузил глаза и пристально всмотрелся в лицо вытянув-
шегося перед ним инвалида с подожком.
– А мы с вами встречались, – уверенно сказал он. – Напомни-
те, где?
– Два раза – на Халкин-Голе. А в декабре сорок первого – на
Западном фронте, на КП тридцатой армии.
– А-а-а, вспомнил! – по-детски радостно улыбнулся маршал.
– Тебя тогда прихватило, и ты из своей каски ночной горшок сде-
лал… А ты что тут?
– Да вот племяша, Николая, привез из Новосибирска – в суво-
ровское поступать.
Жуков кивнул головой назад – на стоявшего за его спиной ге-
нерала:
– Прими солдата, Михаил! Нет, лучше давай вернемся и вместе
послушаем сослуживца. Как-никак две войны с ним провоевали.
И вот – третью продолжаем. На выживание… А ты, – улыбнулся
он мальчику, – будущий офицер, пока посиди здесь с тетей, мы с
твоим дядей потолкуем.
В просторном кабинете начальник училища сел за свое место,
под портретом Сталина. А Жуков и Куприенко – напротив друг
друга, за длинный стол для заседаний, приставленный к столу на-
чальника.
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
403
Ошарашенный происходящим Павел Михайлович, сдерживая
дрожь в руке, передал пакет начальнику училища. Он привычно
вскрыл его и бегло просмотрел бумаги.
– Судя по всему, хорошего парня привезли к нам, товарищ Бра-
верман. Круглый отличник, музыкант, физкультурник. И ваши се-
стра и зять у Лаврентия Павловича Берии в почете – безопасность
государства на высоких должностях стерегут.
– Я – Павел Куприенко, товарищ генерал, – приподнялся Па-
вел. – Это моя сестра за Браверманом.
– Ох, простите генерала великодушно! Вижу, что на Бравер-
мана вы мало похожи, – усмехнулся Жуков. – Рассказывайте, как
живете?
– Хорошо живу, товарищ маршал. Как и весь народ в Сибири.
Пенсия по ранению получаю, а детей семеро по лавкам. Вторая
группа, нетрудоспособный, правда. Но вот сын старший после
седьмого класса в автопарк работать пошел учеником автосле-
саря. Двух свиней держу, картошку за городом садим, в тайге
грибы-ягоды собираем. Дежурю по ночам в кочегарке при бане,
уголек в топку подбрасываю, кочергой шурую. Бывает, золотарем
подрабатываю – шланги в дворовые нужники сую и вынимаю.
Вроде как на войне.
– Да, седьмой год после победы, а живем трудно, – согласился
Жуков. – Но главное, мы с тобой живы. Может, выпьем по ма-
ленькой по такому случаю?
– Да я с собой не ношу, товарищ маршал.
– Так у Миши, генерала Сиязова, думаю, должно кое-что най-
тись, солдат.
Генерал нагнулся, и на столе появилась початая бутылка ко-
ньяка. Стаканы светились перед Павлом на столе вокруг гранено-
го графина с водой.
Начальник училища переместился с бутылкой в руке на стул
рядом с Жуковым, на ходу пояснил:
– Мы с Георгием Константиновичем – фронтовые друзья еще
с гражданской.
И разлил коньяк по стаканам – Павлу до половины, а в два
других поменьше. «Кажись, до меня успели чекалдыкнуть», – со-
Александр МАТВЕИЧЕВ
404
образил Павел, выжидающе обводя собутыльников восторжен-
ными голубыми глазами.
– Давай, генерал, – приподнял Жуков стакан, – выпьем за рус-
ского солдата Павла Куприенко. Инвалид, а трудится, духом не
падает, и наши боевые потери восполняет – гляди, сколько детей
наклепал. А я вот, солдат, – бракодел: у меня одни девочки полу-
чаются.
После второго тоста – за счастье грядущих поколений – гене-
рал-лейтенант обнадежил Павла:
– Не беспокойтесь, Павел Михайлович! Считайте, что ваш пле-
мянник уже в училище. Привозите его завтра сюда, пусть обжива-
ется в наших казармах. А вы можете возвращаться в Красноярск.
Телефон у сестры есть?.. Сейчас секретарь нас с ней соединит.
Павел чувствовал себя на седьмом небе: как-никак маршал и
генерал словно отчитываются перед солдатом. А после того, как
начальник училища лично заверил Клаву об успешном заверше-
нии операции по внедрению ее сына в кадетское братство, он по-
считал себя вполне равным с собутыльниками.
Наглеть, конечно, не стал – выжидать, пока бутылка опустеет.
Поднялся, обменялся с ними рукопожатиями, сердечно поблаго-
дарил. И, стараясь не хромать и не стучать по полу палкой, уда-
лился на беспредельное поле битвы за существование.
Туда, не редко думалось, что смерть избавила бы его от еже-
дневных забот о куске хлеба для детей и беспрерывной пытки от
ранения.
Ногу врачи резали в восемнадцати местах, Мало того, что она,
высохшая, лишенная икры, не сгибалась в колене, а еще и ступня
была подвернута вовнутрь. При ходьбе приходилось опираться
всем весом не на следку и окостеневшие негнущиеся пальцы ра-
неной ноги, а на внешнее ребро ступни. Палка помогала мало, и
каждый шаг напоминал о том предновогоднем бое под Москвой.
Хуже того, в кости голени имелся не зарастающий свищ. В
этом месте каждые полгода образовывался огромный нарыв, и
Павла Михайловича дня три трясло, как в лихорадке. Температу-
ра поднималась под сорок. Он терпел, врача не вызывал – выжи-
дал дня три, наученный горьким опытом, пока нарыв созреет. Тог-
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
405
да брал нож, протыкал кожу и мясо по центру нарыва, нажимал,
массировал иссиня красную кожу, и желтый гной, разбавленный
темной кровью, заполнял эмалированный таз. Еще сутки уходи-
ли на восстановление сил, а там снова – кочегарка, говновозка,
побелка детских садов и школ вместе с Настей в летнее время за
копейки, если повезет с наймом.
И эта пытка растянулась больше, чем на полвека…
* * *
Маршала Жукова после Отечественной войны судьба тоже
испытывала на прочность. Конечно, он кочегаром не вкалывал,
нужники не чистил, за свиньями не ходил, оттого, чтобы семью
прокормить, – мозги набекрень у него не съезжали.
Так уж мир устроен: кесарю – кесарево, слесарю – слесарево.
Генералиссимус себе все победы присвоил, назвав их «деся-
тью сталинскими ударами». И Жуков с этим согласился, называя
в своих публичных выступлениях Сталина великим и гениаль-
ным полководцем, обладающим даром предвидения. А вождь все
равно его стал гнобить, обвинять в мародерстве, в заговоре про-
тив него. И под расстрельную статью подводить. Тогда, думается,
маршалу Победы спалось гораздо хуже, чем рядовому Куприен-
ко. Вождь обожал подхалимаж. Однако и прощать угодивших в
немилость, а тем более в чем-то в глазах народа превосходивших
вождя и учителя, отца всех народов было не в правилах самого
товарища Сталина.
Так, еще довоенного маршала Григория Кулика, удостоенного
звания Героя за зимнюю финскую компанию сорокового года, он
через два года, в сорок втором, разжаловал в генерал-майоры. На
следующий год соблаговолил произвести в генерал-лейтенанты.
В апреле сорок пятого, накануне Победы, исключил из ВКП(б).
А в сорок седьмом арестовал. И, продержав в тюрьме около че-
тырех лет, 24 августа пятидесятого года расстрелял. В пятьдесят
седьмом Хрущев всех расстрелянных Сталиным маршалов реа-
билитировал, но воскресить не смог.
Александр МАТВЕИЧЕВ
406
* * *
Не знаю, стоит ли хвастаться тем, что мне и большинству кадет
Казанского суворовского училища в сорок шестом году, зимой,
довелось увидеть генерал-лейтенанта Кулика своими глазам. Он
тогда занимал должность заместителя командующего войсками
Приволжского военного округа по военным училищам и появил-
ся у нас с инспекторской проверкой. И нагнал такого страха, что
в училище стало похожим на большой белый гроб с усопшими в
нем обитателями. Витал в нем только дух разжалованного марша-
ла – решительный и беспощадный.
Стоило ему, невысокому и стройному, с голой, как бильярдный
шар, головой показаться в дальнем конце стометрового коридора на
втором этаже в перерыве между уроками, мы стремглав исчезали в
своих классах и замирали за партами. А появись он в классе, наш
помкомвзвода вице-сержант конопатый Толя Корзинкин, наверное,
описался бы, не зная, как докладывать. Даже офицеры, казалось,
ходили на цыпочках. Много лет спустя нам, уже офицерам, они на
юбилейных встречах рассказывали, какой разгон он, не стесняясь в
крутых армейских выражениях, устроил руководству училища на
общем собрании воспитателей и преподавателей. А на огромной
кухне в полуподвале здания раскидал все кастрюли и ложки-пова-
решки, опрокинул котел с борщом и сам едва не ошпарился. Вольно-
наемного шеф-повара приказал уволить, а начпрода обозвал вором и
предупредил, что в следующий приезд отправит под суд трибунала.
Обещал скоро вернуться, но сам попался, как кур во щи. С концом…
* * *
Заслуги и взлет Жукова были гораздо стремительней, чем у ге-
роя гражданской войны Кулика, прослужившего пять лет артил-
леристом в царской армии и тридцать – в Красной.
Через год после Халкин-Гола Георгий Константинович стал ге-
нералом армии и командующим Киевским военным округом. А с
1 февраля сорок первого – начальником Генерального штаба РККА.
В годы война он командовал несколькими фронтами, был первым
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
407
замом Сталина как Главнокомандующего вооруженными силами
воюющей с Германией страны. В сорок третьем произведен в мар-
шалы. К звезде Героя Советского Союза за Халкин-Гол прибавилось
еще две – за победы в Отечественной войне. Его нагрудный ико-
ностас с сорока отечественными и зарубежными орденами (плюс
бесчисленные медали) общим весом почти в полпуда был утяжелен
двумя высшими, усеянными бриллиантами, «Орденами Победы».
Сразу после подписания им, Жуковым, акта о капитуляции
Германии он около года побыл главнокомандующим Группой ок-
купационных войск в Восточной Германии. В сорок шестом не-
сколько месяцев занимал пост главнокомандующего Сухопутны-
ми войсками и зама министра Вооруженных Сил СССР.
Однако судьба – злодейка!..
В том же году генералиссимус Сталин резко «опустил» зарвав-
шегося протеже. Ищейки Берии разнюхали, что на даче Жукова
хранилось несметное количество награбленного в Германии до-
бра – тюки ткани, картины, ковры, золотые украшения. Имуще-
ство реквизировали, партийно-административное кадило разду-
ли, маршалу приписали мародерство. Бывшие боевые соратники
дружно повернулись к нему задом.
Сталин, заручившись единодушным одобрением злорадствую-
щих завистников, сначала отправил недавнюю свою правую руку
в войне рулить теплым Одесским военным округом. И попутно
расправиться с одесскими бандитскими группировками. А через
два года окунул в пятилетнюю холодную ссылку – командующим
Уральским военным округом. Теперь документально доказано,
что, в конечном счете, вождь жаждал расстрелять конкурента по
заслугам в Отечественной войне. Как еще до войны он отправил
на тот свет маршалов Тухачевского, Егорова, Блюхера. А заодно с
ними десятки тысяч других командиров и военспецов.
* * *
Год написания этого рассказа совпадает с 65-летием образова-
ния Казанского суворовского военного училища. Автору повезло
стать на семь лет его кадетом – с 1944 по 1951 год. После выпуска
Александр МАТВЕИЧЕВ
408
вместе с десятком других сверстников оказался на два года в Ря-
занском пехотном училище. В процессе написания частенько за-
глядывал в Интернет, и вот на сайте Ектеринбургского СВУ меня,
как электротоком, пронзили несколько строк: «В училище к ге-
нералу М.А. Сиязову часто приезжал маршал Советского Союза
Жуков Г.К. и беседовал с воспитанниками. Суворовцы навсегда
запомнили эти встречи.
Седьмая годовщина СВУ совпала с прощанием суворовцев с
начальником училища генерал-лейтенантом М.А. Сиязовым. От
имени суворовцев вице-сержант Седых Ю.В. вручил генералу по-
дарок – альбом фотокарточек, отражавших жизнь суворовского
училища».
Причины волнения автора легко объяснимы. Выше вы прочте-
те, как Жуков встретился с рядовым Куприенко в приемной и ка-
бинете генерала Сиязова в тогда еще Свердловском СВУ. А вот с
вице-сержантом Юрой Седых, золотомедалистом, спортсменом,
красавцем – косая сажень в плечах, мы служили в разных ротах,
но в одном батальоне подполковника Рыжова. И одновременно
выпускались лейтенантами из Рязанского пехотного. Даже назна-
чение получили в один округ – Дальневосточный. Там и потеряли
друг друга: меня направили в Китай, а он остался в Приморье.
Мы с ним дружили, откровенничали, делились планами на бу-
дущее. Он, как и я, очень любил и знал литературу лучше меня.
Однако не в этом дело. Оказалось, что он был вхож в дом марша-
ла Жукова. И это он посоветовал Юре пойти в пехоту – «царицу
полей», хотя он по окончании СВУ выбирал как медалист и ви-
це-сержант учебное заведение едва ли не первым. Именно пехо-
тинцам придаются другие рода войск – от артиллерии и танков до
самолетов, – и на пехотных командиров возлагается руководство
и управление боем. После трех лет честной службы в войсках
маршал обещал своему протеже протекцию для поступления в
любую военную академию.
А знакомство Юры с батяней-маршалом произошло по капри-
зу последнего. Может, в нем шевелилось сожаление, что у него
от двух браков не родилось ни одного парня. И в одну из встреч
со своим давним другом генералом Сиязовым в суворовском, Ге-
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
409
оргий Константинович попросил его вызвать в кабинет лучшего
и многообещающего кадета-круглого сироту. И Сиязов, – может
быть, не без помощи своего зама по учебной части – велел при-
вести в кабинет с занятий Юру Седых. Не помню, при каких об-
стоятельствах, но в начале войны мальчик лишился родителей и
всех родных.
Для Юры эта встреча была не меньшим чудом, чем встреча
какого-то Иванушки-дурачка с добрым царем. Маршал беседовал
с пацаном на равных, и Юра лицом в грязь не ударил. Иначе бы
маршал, думается, его к себе в гости не пригласил. А с того дня
по выходным за ним в СВУ приходила машина и доставляла его в
маршальский особняк.
Маршал не докучал гостю скучными наставлениями. Спраши-
вал, как идет учеба, и был простым, веселым, шутливым. Обе-
дали за общим столом, уставленным посудой с маринованными
грибами, моченой брусникой, пирогами с рыбой или капустой,
или курицей. Бывало, что и без пирогов – хлебали щи или борщ,
а на второе подавалась отбивная котлета с картофельным пюре,
как в суворовском.
Бутылки с водкой, коньяком, вином на столе появлялись толь-
ко с приходом старых друзей маршала. Сам он не пил, любил уго-
щать гостей, произнося шутливые тосты…
Так вот мне, автору, в начале пятидесятых довелось с помо-
щью Юры Седых заглянуть в дом Жуковых с помощью моего
брата-кадета. А оправдал ли он ожидания своего наставника-мар-
шала, вряд ли мне доведется узнать…
* * *
После смерти диктатора всех времен и народов в марте пять-
десят третьего Никита Хрущев предусмотрительно приголубил
опального маршала, назначив его министром обороны. Иначе
не миновать бы «кукурузнику» и «химику», пообещавшему на-
ступление коммунизма в восьмидесятом году, бериевского суда,
короткого и беспощадного. А потом, четыре года спустя, одурев-
шему от власти маразматику не избежать бы суровой расплаты от
Александр МАТВЕИЧЕВ
410
антипартийной группы Маленкова-Молотова-Кагановича. И не
судьба, а Жуков самолично арестовывал заговорщиков.
По сути дела за эти заслуги в пятьдесят шестом маршалу и
министру обороны СССР Жукову, дожившему до своего 60-ле-
тия, верный ленинец Никита Хрущев довесил четвертую звезду
Героя.
Правда, уже в следующем году Никита опомнился. 28 октя-
бря собрал Пленум ЦК КПСС. На нем свора прихлебателей на-
звала Жукова «опасной личностью», избивающей командные и
политические кадры. Он, оказывается, заразился невенерическим
«бонапартизмом», игнорирует ЦК, рвется к неограниченной вла-
сти. Секретные диверсионные школы, по примеру нацистов, ор-
ганизовал. Уж не государственный ли переворот задумал, только
неизвестно – как и с кем. А посему ему не место в Президиуме и,
вообще, в составе Центрального Комитета КПСС.
Вскоре неуравновешенный плешивый старикан трусливо и
подло избавился от могучего конкурента – отправил в отставку
своего фактического спасителя, самолично скрутившего крова-
вые клешни заговорщику Берии. Лаврентий на себе испытал раз-
ницу между тем, как расстреливать самому недавних соратников
без суда и следствия и как без проволочек быть поставленным
под дуло пистолета тоже вроде бы своего однопартийца, товари-
ща и брата.
Спустя четыре года после этого Жуков снова предотвратил
расправу над «кукурузником», запланированную группой мате-
рых сталинистов во главе с Молотовым, Маленковым и Кагано-
вичем...
Такова политика: сегодня тебя осыплют звездами, а завтра на-
зовут ослом и отправят на живодерню…
* * *
После отставки Жуков пятнадцать лет потратил на написание
книги «Воспоминания и размышления». В двух томах от им напи-
санного, по его собственному горькому замечанию, и половины
не осталось. Советская цензура долго не публиковала этот труд,
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
411
перекраивая былое и думы маршала на свой лад, нашпиговывая
каждую главу идеологической белибердой о руководящей роли
ВКП(б) – КПСС.
Второе издание своей книги тяжело больной Жуков писал
практически на последнем издыхании. И Галина Александровна,
вторая жена маршала и его ангел-хранитель, из последних сил по-
могала мужу в завершении его творения, не обращая внимания на
собственное здоровье. «Мы опоздали», – сказал академик Блохин
после операции – рак убил самоотверженную женщину 13 ноября
1973 года. К ее гробу в ритуальном зале Кунцевской больницы
Жуков смог приблизиться для прощания только с помощью своих
боевых соратников – генерала армии Федюнинского и маршала
Баграмяна. На Новодевичье кладбище он бы живым не доехал.
Поэтому подполковника медицинской службы Галину Жукову
похоронили с воинскими почестями без него в присутствии их
дочки Маши и матери покойной, теперь единственных, кому он
был нужен. Две других дочери Жукова, Элла и Эра, от первого
брака с Александрой Диевной после развода с матерью, как это
обычно случается, от отца фактически отреклись. А четвертую,
внебрачную, Маргариту, он хотя и признал в завещании родной,
но знал совсем мало.
Существует мнение, что и Хрущев, и Брежнев жаждали быть
выставленными Жуковым вроде героев троянской войны – в роли
выдающихся лидеров в победе над фашизмом. Ведь они-то не
планировали операции, как, по свидетельству большого фантазе-
ра Никиты, это делал «дебил» Сталин: он, мол, наносил удары по
врагу указкой на глобусе. В то время как они, генерал Хрущев и
полковник Брежнев, как жужжала им в уши придворная рать льс-
тецов во главе с Сусловым, проводили партийно-политическую
работу в войсках, решающую судьбу всех сражений.
Впрочем, по весу послевоенных наград за героизм в давно за-
кончившейся Отечественной Леониду Ильичу посчастливилось
догнать и перегнать Жукова. Он и маршалом, и Героем соцтруда,
и четырежды Героем стал. И даже «Орден Победы» себе навесил.
Не говоря уж о других больших и малых цацках отечественного и
заграничного пошиба на своей старческой груди.
Александр МАТВЕИЧЕВ
412
А Жуков, смерти которого так жаждали Сталин, Хрущев,
Брежнев, убивая травлей, то поднимая, то опуская его, облито-
го грязью и оклеветанного большевистской молвой, – маршал
нашей Победы умирал долго и мучительно. После похорон сво-
ей любимой он почти полгода не покидал больницы. Когда же
изношенное семьюдесятью восемью годами жизненной борьбы
и страданий сердце остановилось, врачи успели его запустить
электрошоком. И он прожил еще три недели в коме, только раз
приоткрыв глаза для прощания с земным миром. А 13 июня 1974
года завершился его жизненный путь, отмеченный на последнем
этапе двадцатипятилетним периодом почти полной изоляции от
народа, от активной деятельности. Народный кумир был пре-
дан врагами, завистниками, а самое горькое и обидное и теми,
кого считал друзьями. Он сетовал на это гнильё одному из сво-
их новых знакомых, майору Стрельникову, 23 ноября 1958 года:
«Я потерял веру в людей. Самые близкие и надежные оказались
мелкими и подлыми… Вот хотя бы Конев. Мы с ним много лет
служили, как говорится, бок о бок. Я его не раз спасал от неми-
нуемой гибели…». И действительно, каково было Жукову видеть
собственными глазами, как на заседании Президиума ЦК Конев
дрожащей рукой написал записку и передал ее Хрущеву? А Ни-
кита злорадно зачитал ее вслух: «Я никогда не был и не являюсь
сейчас другом Жукова». И вдобавок, после октябрьского плену-
ма ЦК 1957 года, фактически зачеркнувшего все заслуги Жуко-
ва, лишившего его всех постов и отправившего в отставку, Конев
выстрелил, как «друг» Мартынов в Лермонтова, поганой статьей
в партийном рупоре большевиков – газете «Правда». Еще один
из вариантов пушкинского «Моцарта и Сальери» в отношениях
бездаря и таланта. Вот уж точно: всё плохое о вас поведают ваши
друзья...
Брежнев, еще недавно мелко пакостивший маршалу с за-
держкой публикации его книги, а с ним заодно и вся кремлев-
ская элита, к смерти маршала Жукова отнесся с подчеркнутым
равнодушием. Когда Маша, шестнадцатилетняя дочь покойно-
го, позвонила всемогущему Генсеку и попросила, согласно воле
отца, не кремировать его тело, Леонид Ильич засопел в трубку и
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
413
холодно прошамкал: «Надо посоветоваться с товарищами». А то-
варищи, единодушно с предложением Генсека, приняли близкое
к «фамусовской» рекомендации решение: чтоб зло пресечь, труп
маршала не медля сжечь. То есть поступить с точностью наобо-
рот последней воле Жукова. И урну с его пеплом хотели сначала
упрятать на Новодевичьем кладбище. Испугались волны народ-
ного возмущения и зарубежных пересудов и подыскали место на
Кремлевском погосте.
Еще до похорон посланники из ЦК, как гиены, явились к оглу-
шенным горем, беззащитным сироте-дочке и ее бабушке и ото-
брали у них все награды и архив отца и зятя. Взамен подарили
ханжескую фразу: «Жуков принадлежит народу. Поэтому народ
должен все это видеть». Заодно потребовали в течение сорока
восьми часов освободить маршальскую дачу, предоставленную
ему еще Сталиным во время войны на пожизненное пользование.
На улице Машенька и бабушка, конечно, не оказались. В Москве
от маршала осталась большая и богато обставленная квартира,
куда они со своими пожитками и переехали.
Посетителям же Музея Вооруженных Сил теперь втюхивают
за подлинники в основном муляжи наград прославленного героя.
А в чьи руки попали подлинники – нам про то неведомо…
* * *
Солдат Куприенко после себя письменных свидетельств не
оставил, хотя в школе учился дольше Жукова: тот три класса
церковно-приходской школы окончил, а рядовой Павел – четыре
класса сельской, уже советской. И правительственные награды,
конечно, соответствовали его воинскому званию рядового. А что-
бы цеплять и носить их на ребристой от страданий и недоедания
груди, у Павла Михайловича так и не появилось подходящего
пиджака.
Однако иногда обстоятельства вынуждали его использовать
магическую пробивную силу орденов и медалей. Орден-то, прав-
да, затесался между бронзовыми и латунными бляхами всего
один. На сорокалетие Победы за храбрость, стойкость и мужество
Александр МАТВЕИЧЕВ
414
военком вручил ему, как и всем живым на тот момент фронтови-
кам, не опорочившим себя дезертирством или отбыванием срока
в немецких и сталинских лагерях, орден Отечественной войны I
степени за №2249959. А юбилейных медалей у Павла Михайло-
вича накопилось – пруд пруди!.. Только вот медаль «За оборону
Москвы» так и не нашла героя.
В качестве примера, как награды помогали Павлу Куприенко
выйти из трудного положения, стоит показать на конкретном эпи-
зоде из его восьмидесятидвухлетней биографии.
Вспомним вместе 9 мая 1990 года, сорокапятилетние великой
Победы. Погода стояла прекрасная – на небе ни облачка, солнышко
ласковое, летнее, как и в тот давний, самый первый, День Победы.
Павел и Настя греются на лавочке между палисадником и калиткой.
Весь советский народ уже пять лет стонет под игом горбачев-
ско-лигачевского указа о борьбе с пьянством и алкоголизмом. В
десять утра к бревенчатой хате Куприенков в 13 Борцах подкати-
ли из Красноярска на оранжевых «Жигулях» весьма важные VIP-
персоны. Из легковушки появились их младшая дочь Нина, бух-
галтерша, со своим мужем Сашей, директором какого-то завода
или чего-то другого. А с заднего сидения – улыбчивый невысокий
парень с гитарой и внук Ваня, восьмиклассник. Обнялись, поце-
ловались, поздравили друг друга.
Нина в полутемных сенях придержала отца за рукав, шепнула
на ухо: «Папа, с нами Сашин друг, известный поэт Николай Ере-
мин. Стихи пишет и песни поет – заслушаешься! У вас, надеюсь,
в заначке найдется?..»
Дверь в хату за зятем и гостем захлопнулась, можно стало го-
ворить нормальным голосом.
– Как ты, дочка, сказала? Николай Еремин? Так у меня же рот-
ный на фронте был Еремин Николай, и я при нем – ординарцем. А
этот тоже – Еремин Николай и вылитый мой ротный. А отчество
у него как?
– Николаич.
– Ё-моё!.. Не может быть! А сам-то он откуда?
– Из Красноярска.
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
415
– А тот с Амура был, из Свободного.
– Да ты, пап, главное скажи: у вас выпить что-то осталось?
– С утра было малость – кончилось. Лиля с мужиком ее захо-
дили, проздравлялись с Победой за завтраком, как положено.
– Мы в «стекляшку» заскакивали – туда краснуху завезли, тол-
па уже двери выломала. Некоторые прямо по головам туда-сюда
ходят. А тебя, как инвалида войны, может, и без очереди пропу-
стят? Саша тебя туда свозит. В городе водку по талонам дают, у
нас, как назло, ни одного не осталось. Хотели к цыганам заско-
чить, а на дороге – прямо на въезде в их поселок – гаишники на
машине дежурят, не пускают…
Седой и располневшей Анастасии Андреевне досталась роль
жены, отправляющей мужа на очередную битву. Она нацепила
все награды отставного солдата на его застиранный мятый пид-
жак, и зять доставил воина с клюшкой на передовую, к объекту
атаки – магазину с большими окнами – к «стекляшке». Он и по
сей день торгует – на углу улиц Лесной и имени порубанного бе-
лыми казаками красного борца – Гурского. Ему одному, кстати,
удалось выбраться из могилы с рассеченным плечом.
Павел Михайлович опытным глазом оценил обстановку, взял
из пальцев зятя купюры и смело заковылял в атаку на толпу. По-
пытка прорваться в лоб была обречена на провал. Он предпри-
нял обход с правого фланга – снова неудача. На него никто не
обращал внимания, отталкивали, как неживой предмет. И солдат,
обескураженный неудачей, вернулся к зятю с горькими словами:
«Видишь, Саш, тут hui прорвешься! Положили они с прибором на
инвалида войны».
– Вы же Москву отстояли, Павел Михайлович! И, если бы не
ранение, я уверен, на рейхстаге знамя Победы водрузили! – не
согласился зять.
И, сняв туфли, в белых носках осторожно взобрался на захру-
стевший под его весом капот «Жигулей» цвета «корриды». Вы-
прямился и хрипловатым, полным страсти и огня голосом, подра-
жая картавому прононсу Ленина, выступившему на Финляндском
вокзале в семнадцатом с броневика, обратился к сибирякам со
своим «майским тезисом:
Александр МАТВЕИЧЕВ
416
– Внимание, товарищи! Говорит Москва! Говорит Москва!..
Сорок пять лет назад благодаря бессмертным подвигам всем вам
известного земляка-героя, инвалида войны Павла Куприенко в
Берлине был подписан акт о капитуляции фашистской Германии.
В связи с этим предлагаю наградить героя-солдата двумя бутыл-
ками «Солнцедара» за его же деньги от вашего имени. Выражаем
надежду, что они помогут восстановить здоровье и вернуть вете-
рану молодость. А также и божество, и вдохновенье, и жизнь, и
слезы, и любовь!
Аплодисментов не последовало, но проникновенное обраще-
ние затронуло засушенные антиалкогольным бесчеловечным ука-
зом души людей, устремленных в данный момент всеми своими
патриотическими фибрами к прилавку.
Павел Михайлович, терзаемый сомнениями в честности ни-
щих односельчан, сунул деньги в руки первого попавшегося
участника штурма, и они поплыли по эстафете над головами тру-
дящихся к заветному прилавку. И довольно быстро вместо стре-
мительно терявших ценность рублей в руках старого солдата ока-
зались два огнетушителя с густой негорючей кровавой смесью
– вином для дам по имени «Солнцедар»…
Увидев этот напиток богов на столике дворовой беседки, зна-
менитый поэт и бард Ерёмин после первого стакана за Победу
сочинил вдохновенный экспромт. И не покидая стола, тут же ис-
полнил его под гитару на знакомый мотив:
Этот День Победы весь вином пропах,
Это радость со слезами на глазах.
«Солнцедар» мы за Победу нашу пьем,
В этот день мы счастливо живем.
А потом рассказал Павлу Михайловичу и всем присутствую-
щим о своем отце. Ранение оказалось тяжелым, и ротный, как и
его ординарец, на фронт не вернулся. Получил броню, стал рабо-
тать на железной дороге, заочно окончил Новосибирский желез-
нодорожный институт. Во время войны его направили на БАМ
– руководить бригадами зэков «Бамлага» на демонтаже рельсов
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
417
с путей, проложенных тоже зэками еще до войны. Рельсы немед-
ленно отправлялись на танковые и артиллерийские заводы на пе-
реплавку и изготовление боевой техники. Потом семья оказалась
на станции Сковородино, тоже на БАМе; туда отца, члена компар-
тии, назначили начальником управления железной дороги. Сей-
час, конечно, он на пенсии. Собирается наведать сына в Красно-
ярске, так что в обозримом будущем можно надеяться на встречу
фронтовиков – ротного командира и его ординарца.
* * *
Однако встреча однополчан так и не состоялась.
Здоровье Павла и Насти начало резко ухудшаться почти одно-
временно у обоих.
Силы быстро покидали их. Жили в избе, доставшейся им от
слепой одинокой старухи Рябихи за уход Анастасии Андреевны
за нею до самой ее смерти. Изба стояла рядом с большим домом,
построенным зятем, Сашей Павловым, и старшей дочерью Лилей
на берегу Качи. Их дочь Вера и сын Саша окончили институты –
медицинский и строительный – и подарили четырех правнуков.
Зять иногда некультурно просмеивал тестя: тебя, мол, не нем-
цы, а свои подстрелили, когда ты с поля боя драпал. И обоих на-
зывал кулаками. Хотя под раскулачивание попала только семья
Лопыцко, отца Анастасии Андреевны. У него была дружная
работящая семья. Отец с сыновьями построил на речке Кемчуг
водяную мельницу, скота много развел – коров, лошадей, овец,
свиней. Сыновья женились, но продолжали жить одним домом, и
дело шло споро. А тут коллективизация. Только вся деревня кол-
хоз создавать отказалась – и так хорошо все жили, зажиточно. Ан-
дрею Лопыцко даже председателем предлагали стать – не согла-
сился. Так большевики из бедняков что надумали: раз вся деревня
Малиновка против родной советской власти – объявить непокор-
ных кулаками и выселить кого куда. Для начала – на Стеклозавод,
пусть поварятся в фабричном котле, научатся родину любить. До-
везли контру под конвоем до Стеклозавода на их же подводах, вы-
садили посередь улицы – гуляйте на свободе без кола, без двора.
Александр МАТВЕИЧЕВ
418
А сами на реквизированных подводах уехали на строительство
новой жизни. Вот тогда-то и родилась веселая частушка:
Эх, кпут-капут-капут,
Нас по-новому ebut:
Руки-ноги во хомут,
Засупонят – и ebut.
На улицу старики выходили редко, разве что по нужде. Да и то
чаще ставили помойное ведро в сени. А Вовка, пятидесятипятилет-
ний сын, если был в меру пьяным, выносил содержимое в огород.
Но в меру, честно говоря, он пить давно разучился. Начинал с
утра – и до упаду. Днем высыпался, а ночью шарашился по избе
в поисках остатков спиртного. Не находил и бежал в безумном
отчаянии за выручкой к таким же алкашам. Нищета и безработи-
ца наплодили похожих на него, словно вшей на теле агонизиру-
ющего постсоветского государства. Увещевания отскакивали от
некогда покорного и доброго сына, как от стенки горох. Он тащил
из дома все, что можно было продать или обменять на бутылку.
Родителей материл, угрожал их убить, а дом поджечь, если они не
давали денег с пенсии на выпивку.
Сам он давно не работал, числился еще в советские годы в ми-
лиции в тунеядцах, годами жил на сборе «пушнины» – бутылок
– в ареале их традиционного обитания – на помойках, в парках,
садах и скверах, в урнах на остановках общественного транспор-
та, в цветочных клумбах. Несколько раз его принудительно и без-
результатно лечили в наркодиспансере. Две жены с трудом изба-
вились от него, как от дьявола. А единственная дочь стыдилась
отца и не хотела видеть. И теперь он, разочаровавшись в городе
Красноярске и в утомительной охоте на стеклянную пушнину,
скрылся от преследования правоохранительных органов за туне-
ядство в поселке 13 Борцов и полностью перешел на содержание
родителей.
Из семерых детей у Павла с Настей на то время в живых оста-
лось четверо: вот это исчадье зла Володька, прозванный отцом
Лупатым, и три дочери – Лиля, Тамара и Нина.
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
419
Самого старшего сына, Александра, убили в армии где-то за
границей. Так в военкомате Павлу сказали с предупреждением
о неразглашении. Он, мол, выполнял особое задание правитель-
ства, поэтому и место его захоронения остается государственной
тайной. А может, Сашу и свои угробили в пьяной поножовщине,
а родителей обманули…
Кудрявый и добрый Сережа, любимец семьи, завзятый голубят-
ник, после седьмого класса работал токарем на телевизорном заво-
де, ударник коммунистического труда, тоже погиб. За день до своего
восемнадцатилетия полез в подполье за голубем, где в хрущевские
времена пряталась свинья, взялся за незаземленный металлический
патрон, чтобы ввернуть и зажечь лампочку Ильича. Ток через руку
и сердце, как в справке из морга написали, прошел до босой пятки
– и все, нет Сережки!.. Напуганная сестренка Нина, встревожен-
ная долгим отсутствием брата, заглянула в темное подполье, стала
громко звать его – молчание. Сперва не поверила: брат часто разы-
грывал ее, притворяясь мертвым. Потом спустилась к нему, стала
трясти, пока не поняла, что он готов. Благо, что на щитке пробки
сгорели, а то бы и ее хоронили с братом в день его рождения.
В эти дни и мать и отец полностью поседели.
При Брежневе социалистическая демократия позволила
свиньям выйти из подполья и поселиться в надворной стай-
ке-хлеву. Когда взрослые уходили на заработки или за дарами
тайги, кормить ненасытных хрюшек поручали младшей дочке
Нине. Она к этому заданию относилась без энтузиазма: пропу-
скала часы кормления, заигравшись с подружками в классики, в
догонялки или прятки. И если бы не спаситель-сосед, загрызли
бы девочку два голодных хряка, когда она принесла им бадью с
отбросами из соседней рабочей столовой.
А в восемьдесят шестом остановилось сердце у тридцатише-
стилетнего Виктора. С ним родители горя натерпелись вдоволь.
Жили на улице Калинина, шпана и наркоманы там до сих пор не
вывелись. А в послевоенные годы за этой улицей имени всесо-
юзного старосты на красноярском левом берегу Енисея по части
разгула блатной братии надолго закрепилось первенство. Витька
пристрастился угонять сначала велосипеды, потом мотоциклы, а
Александр МАТВЕИЧЕВ
420
попался на легковушке и угодил на четыре года в тюрьму. Там
посадил на чифире сердце, а на воле переключился на водку – вот
мотор и заглох в одно не самое прекрасное утро. Остались жена
и малолетний сын. Но Виктор с ними уже не жил. После тюрьмы
работал шофером, влюбился в какую-то лярву – пьет, курит, им
помыкает. А страшная – ни кожи, ни рожи! Но корчит из себя
Мерлин Монро. Она на похороны даже не пришла. Да ее бы, по-
жалуй, и в дом к гробу любовника-собутыльника не пустили…
* * *
Старики в основном лежали в избе. Павел на деревянной кро-
вати, прикрытой матрасом доставшейся в наследство от родите-
лей. Она скрывалась в простенке справа от двери в сени. А Настя
помещалась в тесном пространстве между русской печкой и сте-
ной, на железной кровати, на слежавшейся за десятки лет перине,
положенной на панцирную сетку. Окна в избе были постоянно
запотевшими, дух стоял тяжелый, предсмертный.
Помогали больным только Любовь Андреевна, младшая се-
стра Насти, и дочери – Лиля и Нина. Лиля периодически, после
каждого загула и кражи у родителей пенсионных денег, лупила
алкаша-брата чем попало – он с детства рос трусом и даже ей
не сопротивлялся. В магазин ходила, готовила для родителей по-
есть, полы мыла и их самих из таза с горячей водой. До бани бы
они уже не дошли. А Нина приезжала, забирала одежду и белье в
стирку, деньгами помогала, продуктами.
В день, когда Анастасия почувствовала себя совсем плохо, по-
слала Лилю на почту – Нине и Тамаре позвонить. Нина приеха-
ла одна, сказала, что Томку не нашла. Любимица отца, «черная
макушка», работала в магазине посменно – неделю торговала, а
другую проводила с Лобастиком – женатым электриком с теле-
визорного завода. Пила с ним на свои деньги и позволяла делать
ему с ней все остальное, где доведется.
– А ты одна опять, без Саши, – тяжело дыша, сказала Анаста-
сия Андреевна, выходя из дремотного забытья. – Он, наверное, на
мои похороны так и не приедет?
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
421
– Что ты, мамочка моя милая, какие похороны? – попыталась
ободрить ее Нина. – Он же в Ангарске, я от него недавно прилете-
ла, денег привезла – и нам, и вам с папой. Просил большой при-
вет передать. Ему там с американцами остался месяц работать.
Каждый день мне звонит. А ты живи, не унывай.
– Я тебе свои ноги, дочка, показывать не стану. Водянка. Раз-
дулись, все в язвах. Бога молю, уж скорей бы… А Саше тоже мой
прощальный привет. Пусть простит, если что не так.
Нина, конечно, больные ноги осторожно, как врач рекомендо-
вал, обиходила, а через два дня, 12 октября, мама умерла.
Для всех осталось тайной, понял ли Павел Михайлович, что
любимая подруга опередила его в уходе после шести десятков
их совместной страдальческой жизни. Он раньше жены впал в
состояние, близкое к коме, плохо ориентировался во времени и
пространстве. Хотя кому-то из деревенских показалось, что когда
выносили гроб с женой, он застонал и заплакал. И в тот же день,
когда у его постели дежурила Нина, он стал умирать. Напуганная
дочь зарыдала и, потеряв самообладание, принялась трясти его,
обливая слезами, и к нему вернулось дыхание.
Потом Нину знающие бабки укоряли, что она не дала отцу
спокойно умереть. На следующий день, четырнадцатого, он
все равно преставился. В головах, под матрасом, у него обна-
ружили несколько засохших мятных пряника. Он при жизни
их любил.
Мужики, выкопавшие в мерзлой земле могилу для Анастасии
Андреевны, на ее поминках выпили сверх меры и, когда за ними
пришли копать еще и могилу для Павла Михайловича, они ничего
не могли понять и божились, что могила уже давно готова.
На похоронах старого солдата никто из официальных лиц
не присутствовал. Военкомат на похороны ветерана войны, как
было положено по закону, денег не выделил за их отсутствием. И
если бы Нина не съездила к мужу в Ангарск, где он работал пе-
реводчиком с группой американских специалистов, занятых ре-
конструкцией центральной лаборатории на электролизно-хими-
ческом комбинате за счет кредита США, то и хоронить стариков
было бы не на что.
Александр МАТВЕИЧЕВ
422
Комбинат же должен был вернуть кредит в два миллиона бак-
сов своей ценной продукцией – ядерным топливом по дешевке
для американских атомных станций.
А то, чтобы по крещеным рабам Божиим Анастасии и Павле
панихиду справить, ни кому и в голову не пришло. Да если бы
и пришло, что толку? Во всей окрестности – ни одной церкви, а
привозить батюшку из Красноярска – не по карману.
Старший сын Володя на поминках обреченно, с пьяной сле-
зой, вынес себе летальный приговор:
– Скоро, мама и папа, моя очередь, ждите.
Ранней весной, через полгода, к Лиле зашли и сообщили, что
брат ее окочурился у «стекляшки» – ждал открытия, чтобы опо-
хмелиться. Лиля взяла санки и привезла его в дом родителей. В
оградке, где были похоронены родители, места хватило, и его, пя-
тидесятишестилетнего, положили слева от матери, Слез больших
не было: многим он насолил и надоел за тридцать лет горького
пьянства.
* * *
И все же маршал Жуков всегда помнил о рядовом Куприенко.
Не даром же он посвятил и ему как русскому солдату свои «Вос-
поминания и размышления». В «Заключение» к этой книге Геор-
гий искренне посочувствовал Павлу и его товарищам по судьбе:
«…в годы войны солдат вынес тяжкие испытания. Бывший фрон-
товик не станет вам жаловаться – не та закваска характера. Будь-
те сами предупредительны, относитесь к ним уважительно. Это
очень малая плата за все, что они сделали для народа в 1945-м,
42-м, 43-м, 44-м, 45-м… Память о погибших, чуткое отношение
к инвалиду войны – это поддержание той же высокой морали».
Маршал, что бы там ни говорили, долго был изолирован от на-
рода. После ухода на пенсию он в основном жил в подмосковной
даче на Рублевке, писал там единственную в своей жизни книгу,
окруженный любовью прекрасной жены, дочки, друзей. Доволь-
но часто принимал гостей, угощая их пирогами, хорошим вином,
водкой и коньяками под домашние солености и фрукты. Газетчи-
ТРИ ВОЙНЫ СОЛДАТА И МАРШАЛА
423
ков и писателей избегал, чтобы не злить завистливых к его сла-
ве обитателей Кремля и Старой площади. Как и все назначенцы
ЦК КПСС, в докладах перед военными и гражданами восхвалял
и благодарил руководство партии и правительства за мудрую вну-
треннюю и внешнюю политику…
А солдат Куприенко, грешным делом, материл власть в уни-
сон с другими фронтовиками-собутыльниками. Сначала за то, что
она отменила плату за фронтовые награды, а скудной пенсионной
подачкой лишила его права на труд. Или за то, например, что им
с Настей приходилось прятать свинью в подполье. Потому что
Хрущев, обещая догнать и перегнать Америку в производстве мо-
лока и мяса на кукурузном допинге, запретил держать скот в горо-
де. И вскоре мясо в магазинах и даже на базаре исчезло. А люди, и
свиньи превратились в подпольщиков, ожидающих наступления
скорого коммунизма.
Или вот еще один плевок власти в душу защитника Родины.
Автомашины «Запорожец» с ручным управлением давались бес-
платно только тем инвалидам войны, у кого культя на ампутиро-
ванной ноге оставалась не длиннее двадцати сантиметров. Были
случаи, когда рисковые фронтовики давали хирургам взятки, что-
бы те пилой укоротили их культи до льготного размера. «Так мне
что типерича тоже мою костяшку по самы яйца отхватить?» – вы-
пив в качестве обезболивающего средства стакан водки и выпу-
ская в таз из незаживающей голени кровавый гной, обращал свой
солдатский гнев Павел Михайлович к престарелым кремлевским
правителям, с почетом заполнявшим кладбище на Красной пло-
щади столицы.
И был доволен, получив трехколесную инвалидную коляску
на базе мотоцикла с одной фарой, прозванной за эту одноглазость
«камбалой». Когда дядя Паша с трудом проталкивал в тесную
кабинку руками свою негнущуюся ногу, усаживался и запускал
мотор, к «камбале» сбегалась ребятня со всего двора. И по счету
«раз-два-три» приподнимала чудо советской инженерной мысли
на руках за задний бампер. Оторванные от земли колеса беше-
но вращались, перемалывая воздух, а «камбала» отказывалась
Александр МАТВЕИЧЕВ
424
плыть. Дяде Паше тогда приходилось прибегать к своему табель-
ному оружию – клюшке, и мальчишки разбегались.
Потом, ближе к смерти, он и «Запорожца» был удостоен, «уша-
стика», от чего радость в доме воцарилась великая. Но одному
ему ездить редко позволялось: правил дорожного движения он не
признавал, другие машины от инвалидного «ушастика» трусливо
шарахались, и штурманом при нем обычно состояла Анастасия
Андреевна. А потом эстафету от нее принял внук Ваня, учащийся
автодорожного техникума. Он и правила знал, и машину, пусть
и с ручным управлением, водил лучше деда. Ремонтировал, под-
заряжал аккумулятор и отгонял ее метров за пятьдесят от дома,
чтобы помыть водой из обмелевшей из-за бездумной вырубки
тайги Качи.
* * *
О самом маршале Жукове писатель Михаил Шолохов, лауреат
Нобелевской премии, отозвался как о великом полководце суво-
ровской школы. И о миллионах воинов, вроде Павла Куприенко,
в связи с этим косвенно упомянул: Жуков, мол, «понимал, что
на плечи солдата легла самая нелегкая часть ратного подвига…»
И не только ратного кровопролития, Михаил Александрович, до-
бавлю я от себя. Величие подвига воинов на поле брани и без-
мерных страданий уцелевших на войне калек в полной мере дано
оценить только Богу. Ведь никто не считал жертв той войны, при-
нявших мучительную смерть от ран. От искалеченной психики.
От нищеты, пьянства и безысходности.
Вечная слава и низкий поклон вам, солдаты!..
Красноярск – поселок Памяти 13 Борцов
15.07.2009
Полный текст повести – см. на сайте писателя
www.matveichevav.narod.ru. и Проза.ру
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
Мне пятнадцать с половиной лет. Июль... Недавно я приехал на летние каникулы в райцентр, село Новое Чурилино, из суворовского училища. Валяюсь в сенях на жесткой железной койке поверх одеяла, по голой спине ползают мухи. Сквозь томную дремоту слышу: моя мама разговаривает с кем-то. И я уже догадываюсь – с кем. Это Соня… Соня Асатова, – девочка, которая иногда берет у нас молоко. Моя старшая сестра – директриса здешней десятилетки – расхваливала Соню еще в мой приезд на зимние каникулы, в рождественские морозы, когда корова была стельной и не давала молока. Поэтому, может быть, Соня и не появлялась при мне в нашем доме. А сегодня утром мама известила с неким прозрачным лукавством, что вот, мол, придет за молоком хорошая девочка, хозяйственная, сирота – мать у нее года два назад от чахотки умерла совсем молодая, – и сейчас Соня нянчится с пацаном от мачехи. А мачеха шадривая – все лицо обезображено оспой – и злая...
И еще, что я Соне очень понравился по фотографии. Это чем-то походило на сказку о Золушке и прекрасном принце...
Наверно, не лицо ей понравилось, думаю я, а мои погоны, лампасы, фуражка. Сорок восьмой год, всего четвертое лето, как нет войны, и от любой военной формы все еще пахнет порохом, дорогой, пылью и туманом. И самая модная песня – о друзьях-однополчанах. А суворовцы – самые популярные пацаны в Казани. Все девчонки из женских школ города мечтают быть приглашенными на воскресные или праздничные самодеятельные концерты и балы, изредка устраиваемые в актовом зале нашего училища. А мы ходим на школьные вечера на танцы, и ревнивые и завистливые шпаки иногда затевают с суриками – кому-то из шпаков пришло на ум приклеить к суворовцам этот ярлык – драки, не выдерживая честной мужской конкуренции с обмундированными в броскую форму кадетами...
Александр МАТВЕИЧЕВ
426
Солнечное пятно падает на бревенчатую стену из маленько-
го окошка над кроватью, мама то и дело шикает на куриц, пыта-
ющихся прорваться со двора в сени, – они отлетают в сторону,
хлопая крыльями, недовольно бормочут что-то. К недовольному
квохтанью куриц примешиваются крики и визг моих племянниц
– пятилетней Светки и трехгодовалой Гельки. Они носятся где-то
по двору и постоянно ссорятся по мелочам. Вчера Светка неча-
янно наступила на цыпленка, и он, бедный, с минуту на глазах
перепуганной матери-наседки и своих братьев и сестер с пронзи-
тельным предсмертным писком высоко подпрыгивал по двору, а
из его головки тоненьким фонтанчиком брызгала и в солнечном
свете рассыпалась на мелкие брызги кровь.
Они сидят рядом, мама и Соня, на ступеньке перед открытой
сенной дверью спиной ко мне. Но я на всякий случай притворя-
юсь спящим и смотрю на них через полуопущенные веки и на-
рочно дышу глубоко и ровно. Две длинных матовых косы лежат
спокойно у Сони на спине поверх белой кофточки, и голос у нее
тихий и добрый, с едва заметным пришепетыванием. Чувствует-
ся, что она говорит и улыбается. И мама с ней беседует ласково,
как с больной, – мама жалливая, она со всеми одинаково добрая,
терпеливая, никогда сама не плачется, зато другим сочувствует по
любому поводу. Иногда неудобно за нее, хочется, чтобы она была
посуровей, что ли... Да что с ней поделаешь? Ее и война не изме-
нила. А смерть моего брата Кирилла – от осколка мины в затылок
под городом Орлом – сделала только печальней и добрее.
«На все воля Божья, сынок», – успокаивает она меня, когда
я начинаю вредничать и роптать на жизнь. Суворовское совсем
отбило меня от дома, от маминой чуткости и заботы. Ее жела-
ние приласкать и угодить кажутся посягательством на мою муж-
скую самостоятельность. И я, бессмысленно отстаивая право на
внутреннюю свободу, порой огрызаюсь, как попавший в зоопарк
волчонок. А теперь, уже седой, про себя каюсь и прошу у покой-
ной мамы прощения за причиненную ей боль на протяжении всей
моей извилисто-порожистой жизни...
Наконец надоедает лежать и слушать неинтересный разговор
о том, как надо убаюкивать ребенка, готовить перемячи из бара-
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
427
нины, а из топленого молока – кислый катык, солить помидоры,
огурцы и капусту, и я заявляю о себе притворно громким зевком.
И вижу, как ко мне живо поворачивается голова Сони – лицом,
круглым и лимонно-смуглым, светящимся, как подсолнух. У нее
узкие, совсем узкие глаза и полуоткрытые алые, красиво очерчен-
ные губы. В общем-то, ничего хорошего, уверяю я себя. Конечно,
ее не сравнишь с казанской кудрявой, кареглазой и капризно-о-
зорной Таней Осиповой. Ее одну – сомнений быть не может – я
страстно и безнадежно люблю вот уже полтора года. И эта лю-
бовь – на всю жизнь.
Я сажусь на постели. Меня не смущает, что я в одних казен-
ных сатиновых трусах. Зато я загорелый, упитанный, хорошо
тренирован в суворовском училище – под тонкой кожей перели-
ваются упругие желваки мышц, – таким, по крайней мере, я себе
представляюсь. В деревне тоже стремлюсь не потерять форму: по
утрам бегаю по периметру сада вдоль прясел ограды. Делаю ар-
мейскую зарядку. Раз десять за день подтягиваюсь на притолоке
сенечной двери. И, к маминому ужасу, следуя примеру генералис-
симуса Суворова, обливаюсь ледяной водой прямо из колодца.
Среди здешних ребят утвердил свой авторитет тем, что показал
несколько упражнений на турнике, брусьях и канате в школьном
спортгородке. И еще больше, когда прыгнул вниз головой в воду
и вынырнул у противоположного берега пруда и продемонстри-
ровал пару спортивных стилей плавания – брассом и кролем...
К моему удовольствию, Соня ростом оказалась мне до бро-
вей – невысокая такая, крепко сложенная девочка. Мы стоим
друг против друга, улыбаемся, и у меня возникает чувство, что
я давным-давно знаю ее… Точно! – она напоминает мне Риммку
Хасанову – я учился с ней в Мамадыше еще до суворовского в
третьем и четвертом классах. И был несказанно и безответно в нее
влюблен. Потом, когда я уплыл по Вятке, Каме и Волге на белом
пароходе «Чувашреспублика» и поступил в суворовское училище,
Римма первой написала мне, но было поздно: моя страсть к ней
угасла под напором новых впечатлений. А неуловимое сходство
между Риммой и Соней есть... Только Римма была веснушчатой, а
у Сони лицо чистое и свежее, будто и в сенях его освещает солнце.
Александр МАТВЕИЧЕВ
428
– Вы, ребятишки, поговорите, мне обед надо готовить, скоро с
работы придут, – говорит мама, гладит нас своими синими глаза-
ми и лучистой улыбкой и уходит в дом.
С Таней мне всегда трудно, не знаю, о чем говорить, и чув-
ствую себя дураком. А с Соней разговор сразу складывается про-
сто, безо всяких усилий. Мы садимся рядом на теплую ступеньку
на выходе из сеней – ту же самую, где минутой раньше сидели
мама и Соня. Оба смотрим в распахнутую дверь, щурясь на солн-
це, как роются в земле у серого тесового забора куры и командует
ими воинственный красный петух. И болтаем о разном. Она – о
школе, о моей строгой и справедливой сестре – она преподает в
Сонином классе историю. А я хвастаюсь своим училищем: Какой
у нас распорядок дня. Как нас гоняют в военном лагере. О пара-
дах, культпоходах в театры и цирк. Попутно и о разных случаях
из моей четырехлетней военной биографии. В пределах дозво-
ленного, конечно. Ровно столько, чтобы не сболтнуть лишнего и
не разгласить военную тайну: болтун – находка для шпиона!.. А
сам не могу сдержать себя и часто взглядываю на девочку – на ее
внимательное, обращенное ко мне лицо. Вижу полные, без еди-
ной морщинки, губы, влажные ровные белые зубы, ее узкие се-
рые глаза. И она мне уже кажется красивой.
Пахнет теплой землей, картофельной ботвой с огородов. А
пуще всего – сеном, потому что все село сейчас озабочено сено-
косом. Сеном забиты сеновалы, сено сушится на лужайках у дво-
ров. Копны сена, похожие на казацкие шапки, ставятся в огородах
и даже на местном запущенном кладбище... Но от Сони пахнет не
сеном, а приворотной травой, известной по сказкам. Или чем-то
другим, нежным и волнующим, чему я не знаю названия.
– Мы первый год здесь живем, – говорит Соня. – До этого
жили в Масре, на разъезде, в шести километрах отсюда. Там я в
татарской школе училась, а здесь – в русской.
Хотелось спросить у нее, как тогда она так хорошо научилась
говорить по-русски – никакого акцента, – но не захотел перебивать.
– Папа в Масре был председателем сельсовета. Его на фронте
ранили много раз. На нем живого места нет, у него все-все бо-
лит. Его сюда в райисполком перевели, ближе к райбольнице, но
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
429
работы еще больше стало. Вечером приходит – и сразу падает и
стонет: у него нога осколками раздроблена... А мачеха начинает
ругаться: «Я тоже на машинке весь день стучу, тоже хочу отдох-
нуть. А ты развалился, как боров!..» Она в райкоме машинист-
кой... Мне папу жалко, я стараюсь все сама по дому делать. Даже
пилить дрова одна научилась. И колю тоже сама... Я сильная, вот
потрогайте.
Она сгибает руку и доверчиво смотрит на меня своими узкими
смелыми глазами. Я осторожно, словно боясь обжечься, скольжу
ладонью по ее предплечью, чтобы смять рукав кофточки к пле-
чу, и двумя пальцами сжимаю то место, где находится двуглавая
мышца – бицепс. Острое тепло доходит от кончиков пальцев, ка-
жется, до самого сердца. Быстро, боясь быть уличенным в чем-то
постыдном, охальном, я одергиваю руку и говорю:
– Да, чувствуется!.. Я тоже каждый день дрова колю, до конца
отпуска на всю зиму заготовлю. Только пилим мы вдвоем с мамой
– у одного у меня не получается. Наверно, у пилы развод плохой...
Давайте, вам помогу с дровами, делать все равно нечего.
– Нет, что вы! – отмахивается она. Я уже заметил – пальцы у
нее короткие и ладонь шершавая. – А когда вы в Казань уезжаете?
– К первому августа. У нас каждый год – один месяц лаге-
рей. В палатках, на нарах – в нашем парке. Каждый день строе-
вая подготовка и спорт: бег, прыжки в высоту, длину, гимнастика,
футбол, баскетбол... Плаванье сдаем на БГТО на Казанке или на
озере Кабан – там мы с вышки в воду прыгаем. А иногда целый
день тактикой мучают – окопы копай, бегай, ура кричи... В уволь-
нение отпускают только в субботу после обеда и в воскресенье
после завтрака до восьми вечера. Если, конечно, тебя за что-ни-
будь не лишат и туалет чистить не заставят. Или в наряд на кухню
не пошлют.
– Эх, жалко, я не мальчишка! Почему для девочек нет суво-
ровских?
– До революции в нашем здании был институт благородных
девиц. В нем Вера Фигнер училась, народоволка, – по истории
помните? Вам бы туда больше подошло... Вы подождите, я оде-
нусь, и мы в сад сходим! – вскакиваю я на ноги.
Александр МАТВЕИЧЕВ
430
Мне уже не хочется расставаться с Соней. Моя элегическая
грусть о Тане, постоянное ожидание писем от нее не забылись, но
как бы ушли на время в тень, за кулисы.
– Нет, не могу, – почти с испугом отказалась Соня. – Я по-
просила подругу мою, Нину Величко, посидеть с Ринаткой, пока
он спит. Надо скорей молоко нести, кипятить, Ринатку поить. Он
из бутылочки через соску сосет. У матери молока почти сразу не
стало – мастит был, – и он ко мне больше, чем к ней, привык. И
аный – мамой – меня называет. Мачехе это не нравится – ревнует
и на меня кричит.
– А в кино вы не пойдете?
– Пойду. Вечерами меня отпускают, я за вами зайду, ладно?
Жизнь сразу обретает иной смысл.
Я мечусь по дому, не нахожу себе места и бегу во двор колоть
дрова. Не просто колоть, как раньше, а тренироваться: перед Со-
ней нельзя будет опозориться, долбить по одному месту колуном
по несколько раз. А надо вот так, вот так!.. Березовые поленья
трескаются, разлетаются, белые и словно живые на сколе. И за-
пах от них – свежий, здоровый, и от этого просторно, необъятно
становится в груди.
Наш белолобый теленок с полчаса смотрит на меня с изумле-
нием из-под навеса большими влажными глазами и механически
жует свою жвачку.
На неподатливые сучковатые пни у меня тоже есть управа –
клин и деревянная колотушка, – я бью колотушкой по макушке
клина, забитого в толстый чурбак, от души, и мне все время ка-
жется, что за спиной стоит Соня и загадочно улыбается.
Потом я моюсь под звонким умывальником во дворе; вода в
нем нагрелась на солнце, но все равно приятно холодит тело. Я
растираю свои руки полотенцем и воображаю, что мышцы на ру-
ках и груди сделались толще и плотнее.
Мне хочется быть сильным, очень сильным – какой ты воен-
ный без силы и выносливости?.. Но и умным мне хочется стать:
сражения выигрываются теми, кто умнее. А я – будущий генерал,
полководец, так мне внушают воспитатели. Это в деревне я бли-
стаю, среди же своих ребят второго отделения третьей роты я вы-
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
431
гляжу серо. И если бы не хорошая учеба, авторитет мой давно бы
испарился... Правда, плаваю хорошо, дальше всех ныряю и дольше
всех могу находиться под водой. Уже овладел кролем и брассом и
хочу научиться плавать баттерфляем. Капитан Соколов, наш пре-
подаватель по физо, сказал как-то, что у меня фигура пловца, а у
пловцов самая красивая фигура. У пловцов нет грубо выпирающих
мышечных узлов, их тело эластично и гладко, они выносливы и
умеют расслабляться. Давнишняя подруга сестры, увидев меня го-
лым по пояс, закричала: «Глянь, Наташа, а у братца твоего груди,
как у девченки!..» Я посчитал глупым поправлять ее и выпендри-
ваться, что такая грудь у всех пловцов, – она все равно ничего бы
не поняла. Груди и грудные мышцы – все же не одно и то же...
Потом я сажусь у открытого окна, за горшками с геранью, вдо-
вушкой, алоэ и пытаюсь читать. Из этого ничего не получается.
Я весь уже не здесь, я жду вечера, сквозь страницу проступает
Сонино лицо. Вспоминаю ее голос, жесты, как она слушает, не
смыкая сочные губы. И злюсь на себя: я должен думать о Тане, я
люблю только ее!.. Но тут же забываю об этом и снова представ-
ляю Соню. До клуба идти далеко, будет еще светло, все бабки
в это время сидят на лавочках – они будут смолкать при нашем
приближении. А когда мы пройдем, зашамкают нам вслед. И в
клубе на нас все уставятся, и завтра будет, о чем поговорить с
деревенскими ребятами! Внимание к моей персоне мне нравится.
Я люблю удивлять, чем-то выделяться. Не даром в суворовском
Жорка Сазонов присвоил мне обидное прозвище – Индюк...
Гонят с пастбища стадо коров, над дорогой поднимается се-
рое облако теплой пыли, пронизанное лучами заходящего солн-
ца, слышится густое мычание, щелканье пастушьего кнута, крики
женщин и ребят. Я прикрываю окно, натягиваю старые брюки мо-
его зятя и майку и выбегаю на улицу. Нашу корову нельзя прозе-
вать. Бывает, она уходит к железной дороге. Мама рассказывала,
как однажды ее едва не зарезало поездом.
Потускневшее солнце опустилось совсем низко над крытыми
соломой и замшелым тесом избами, а небо чистое, атласно-жел-
тое на западе и голубое над головой. Стучат копыта, слышится
усталое мычание и фырканье, где-то по ту сторону стада хлопает
Александр МАТВЕИЧЕВ
432
кнутом пастух. Наша черная корова с обломанным рогом увидела
меня, покосилась и медленно, оттолкнув мордой пестрого под-
телка, направилась к открытым воротам...
Мама подоила корову, и я ем на кухне холодную картошку с
черным хлебом и запиваю парным молоком. И в это время в дом
врывается Петька Милёшин, черный, как погалешек, нервный и
подвижный. А следом за ним – сын школьной уборщицы, Юрка
Иванов. Этот, напротив, абсолютный альбинос с льняными воло-
сами, розовый от солнца, медлительный и добродушный. Все де-
ревенские зовут его просто – Сивый. У обоих ребят отцы погибли
на фронте, и они, как и все школьники, начиная с весны, наравне
с взрослыми работают в колхозе. И ничего за это не получают,
кроме бесплатного семилетнего образования. Начиная с восьмо-
го класса, родители уже должны сколько-то платить. И поэтому,
и просто потому, что надо самим зарабатывать на скудную кор-
межку, большинство детей после седьмого класса бросают шко-
лу. Идут работать в колхозе. Более смелые подростки и девчонки
уезжают в город – в ремесленные училища, чтобы в пятнадцать
лет взять в руки инструмент или встать у станка. И на всю жизнь
стать рабочим – маляром, столяром, токарем, слесарем...
– Ты чой-то сидишь? – требовательно кричит Петька. Он
единственный, кому наплевать на то, что я суворовец и брат ди-
ректорши школы. Он сам в авторитете и самой природой создан
командовать. – В ночное, что, забыл?
Черт, как я мог забыть?! Я уже дважды съездил в ночное, успел
на скаку свалиться с лошади в пшеницу, и лучше ночного трудно
что-то придумать. Спутанные лошади бродят по лугу под луной,
а мы сидим у костра, жуем печеную картошку. А конюх, дядя
Ваня, курит козью ножку и рассказывает о фронте и о смешных и
чудных обычаях в отвоеванных им у фашистов странах.
– Ну, чо ты? – говорит Юрка Сивый. – Жуй да айда на конюш-
ню! Лошадь тебе сёдня смирную дадим – не бойся!
Я уже не могу ни пить, ни есть – мне хочется с ребятами, но и
с Соней я не могу не встретиться.
– Сегодня занят, простите, – говорю я. – В другой раз. Завтра
или когда?
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
433
Петька смотрит на меня яростно синими выпученными гла-
зами, и по его черной окрысившейся физиономии видно, как он
хочет обругать меня, но рядом мама. И Сивый рассердился, от-
вернулся и моргает своими короткими и острыми, как из стекло-
ваты, седыми ресницами. Мама наливает им по стакану парного
молока, и они молча уходят, оба босые, в заплатанных на локтях
рубахах. Я дорожу их дружбой. Я вообще больше всего люблю
друзей. И не очень переживаю. Завтра поеду с ними на сенокос.
А когда будет дождливый день и нельзя будет выходить в поле,
мы, как всегда, соберемся в полутемной бане Коськи Серьгина,
похожей на избушку бабы-яги, и будем играть в «дурака», изредка
поглядывая в окошечко на пруд, вспухающий от дождя, и старые
ивы, моющие косы на ветру в серой воде.
А пока я готовлюсь к свиданию с Соней. На шестке русской
печки накладываю древесных углей в тяжелый чугунный утюг,
поджигаю угли при помощи клочка из газеты «Правда», выхожу
с утюгом на крыльцо и раскачиваю утюг до тех пор, пока из-под
крышки и узких щелок поверх дна не начинают сыпаться белые
искры. Ржавый утюг оживает, раскаляется и разносит по двору
чистый запах березового дымка – как там, в ночном, у костра.
В суворовском мы чаще всего гладим брюки холодным спо-
собом: мочим стрелки, кладем брюки под простыню и ложимся
на сырое – Рахметов и на гвоздях спал. Брюки преют всю ночь,
и к утру все в порядке... Бывает, конечно, – дежурный сержант
будит тебя и заставляет положить брюки на место – на табуретку.
Ты бормочешь со сна «слушаюсь» и, сонно покачиваясь у крова-
ти, неохотно выполняешь приказ. А после ухода сержанта снова
аккуратненько укладываешь брюки на матрац под свое горячее
кадетское тело...
Дома другое дело. Дома под рукой всегда утюг, никакой оче-
реди, как в суворовском, где на всю третью роту, на восемьдесят
шесть человек, всего два утюга. Да и то, если один из них чу-
дом достался тебе, то надо бежать с ним на училищную кухню и
клянчить у поваров нагрести углей в утюг из печки... Зато здесь,
дома, ты неторопливо раскладываешь брюки на столе, застелен-
ном старым байковым одеялом, прыскаешь изо рта на них водой.
Александр МАТВЕИЧЕВ
434
Брызги надолго повисают в воздухе, и вода течет у тебя по под-
бородку. Потом накрываешь брюки белой тряпкой, и теплый пар
идет из-под утюга, когда ты, краснея от натуги, начинаешь водить
им, заботясь о том, чтобы особый нажим приходился на стрелки.
Таких стрелок на моих брюках, как сегодня, отродясь не было.
Я одеваю их осторожно, еще горячими, пристегиваю подтяжки,
обуваюсь и любуюсь лампасами – они алыми струями стекают
к начищенным ботинкам. Затем неторопливо накидываю на себя
китель с золотыми галунами на стоячем воротнике, алыми пого-
нами и шестью золотыми пуговицами. Китель положено носить с
ремнем, но в отпуске считается особым шиком ходить в нем без
ремня, и я им, конечно, не подпоясываюсь. В селе, слава Богу, нет
военных патрулей, и ко мне никто не придерется за нарушение
формы одежды. Даже здешний райвоенком, майор, по-видимому,
не знает, что к нашему кителю предписывается ремень: я несколь-
ко раз встречал его на улице, переходя на строевой шаг и отдавая
ему честь. Он вежливо козырял мне в ответ, улыбался и останав-
ливал для светского, не служебного, разговора… Но главное, это
черная фуражка с малиновым околышем – без нее никак нельзя.
Нас до выпускного класса стригут «под ноль», за отпуск воло-
сы отрастают на каких-нибудь полтора сантиметра и смотреть на
свою оболваненную голову в зеркало, когда на ней нет фуражки,
– многолетняя мука. О чем я мечтаю – так это о волосах, а до них
еще целых два года!.. И еще бы я хотел быть брюнетом, иметь
жгучие черные глаза, тонкие решительные губы, впалые щеки,
тонкий нос – все противоположное тому, что есть у меня.
Уже одетым я захожу в спальню и достаю из-под подушки зятя
«вальтер», тяжелый вороненый пистолет с выбитым на затворе
орлом, держащим в когтях свастику. В наступающих сумерках
он выглядит особенно грозным и опасным. Но в суворовском нас
учат владеть оружием, и я умею разбирать наган, пистолет ТТ, ка-
рабин и автомат ППШ. И «вальтер» уже разбираю и собираю по
косточкам. Поэтому я привычно выдергиваю из рукоятки обойму,
набитую толстыми, из красной меди, девятимиллиметровыми па-
тронами, передергиваю с сухим лязгом затвор – патрона в стволе
нет – и целюсь в окно, в склоненную шапку подсолнуха. Главное,
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
435
чтобы не дрожала рука и мушка находилась в прорези прицела
точно по середине, а ее верхушка была на одной линии с верхней
кромкой прицела, и воображаемая линия проходила от глаза через
прицел к выбранной цели…
Мой зять, дядя Ахмет, – первый секретарь райкома, поэтому
ему выдали два трофейных пистолета. С «вальтером» под по-
душкой он спит, а пистолет поменьше – польский браунинг – по-
стоянно носит при себе – в кармане галифе или в портфеле. Я в
прошлые годы часто ездил с ним на заднем сидении «газика» в ка-
честве, как он сам представлял меня председателям колхозов, его
личного адъютанта по деревнями Чурилинского района. И дядя
Ахмет мне пояснил, почему он не расстается с оружием. В дерев-
нях осталось много родственников раскулаченных еще до войны
и высланных недавно в Сибирь крестьян за неуплату налогов и
нежелание работать в колхозе. Некоторые фронтовики вернулись
домой с оружием – с парабеллумами, вальтерами, лимонками. А
оружие рано или поздно даже само раз в год стреляет.
Высланные в Сибирь иногда тайком возвращаются в родные
места и начинают мстить властям. В лесах до сих пор, хотя им
и была объявлена амнистия, скрываются дезертиры – поэтому
надо быть настороже... А сестра сказала еще яснее: дяде Ахмету
уже не раз угрожали, и прошлой осенью, ночью, пытались под-
жечь их дом. Хорошо, у моей мамы бессонница, она услыхала за
стеной подозрительное шуршание и осторожные шаги, толкну-
ла зятя под бок. Он выскочил в кальсонах на крыльцо с «валь-
тером» и стал палить в воздух. Потом позвонил в милицию,
но там даже машины нет – всего две лошади и один тарантас.
Пока запрягали, злоумышленники ускакали на конях верхами,
оставив под стеной дома несколько охапок соломы и четверть с
керосином. В тот же день приехали из Казани чекисты, кого-то
арестовали, кого-то выслали неизвестно куда, и сейчас пока в
районе спокойно...
И здесь я слышу, как меня зовет мама. Я нажимаю на спуско-
вой крючок, вставляю в рукоятку обойму, ставлю пистолет на
предохранитель, аккуратно кладу «вальтер» на прежнее место и
поправляю тюлевую накидку на подушке. Сердце у меня начи-
Александр МАТВЕИЧЕВ
436
нает бешено колотиться – не потому, что я испугался. Мама уже
насколько раз заставала меня с пистолетом и мягко просила не
баловаться с опасной игрушкой. Сердце затрепыхалось потому,
что я услыхал стук двери и голос Сони.
Но радость от ее прихода как-то гаснет, во мне исчезает преж-
няя уверенность, я так и не придумал, как вести себя дальше.
Мгновение я смотрю в окно на стену соседнего дома, на печаль-
ную березу у забора, глубоко вздыхаю, как перед прыжком в воду,
и быстро иду к выходу. А Сони уже нет в доме – она во дворе.
Я вижу ее в светлом проеме сенной двери, как в раме, одетую в
серенькое платье с поясом и белые туфли с лаковым ремешком.
Острые холмики волнующе приподнимают материю на ее груди.
Мне становится неловко за свое гусарское великолепие. Зато она
не скрывает своего восхищения, осматривает меня, как диковин-
ный экспонат или манекена в витрине универмага:
– Вот это да! Я в первый раз вижу суворовца в форме. Вас я
видела позавчера издалека, в окно, – вы к Серьгинам заходили, а
мы напротив их живем. Но вы не в форме тогда были.
Коська – мой самый первый друг здесь. Когда дядю Ахмета из
Казани, из обкома, сюда послали работать два года назад, и этот
дом еще строился, он у них на квартире жил. И я с ним. Был июль,
я находился на каникулах, и он привез меня на машине из Казани
с собой. Коська у них ничего, только нервный – раза два чуть с
ним не подрались. Он не любит в карты проигрывать.
У тети Фени был еще и Санька, восьмилетний краснощекий
пацан, неимоверный шкодник. Мать от него все съестное прята-
ла. И бабушка, мать убитого на фронте отца мальчишек, зорко
следила за ним. Только Санька все находил, наверное, по запаху.
И пожирал в одиночку.
Кормить семью было нечем. Даже молоко, надоенное от коро-
вы, тетя Феня по утрам относила на сепаратор как налог за голо-
ву личного рогатого скота. Запомнилось, как к Серьгиным посту-
чался в ворота строгий худой мужик с портфелем и предупредил
тетю Феню, что если она не выплатит денежный налог и не сдаст
положенное количество масла, ее имущество опишут, корову и
бычка заберут в пользу государства и, может, даже вышлют.
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
437
Тетя Феня вывернулась – купила масло в соседнем районе, в
Сабах: там оно было дешевле... А может, чем-то мой зять помог
– хозяин района, как он себя именовал, выпив неизменную вос-
кресную бутылку водки. Во всяком случае, прошло два года, и
тетя Феня, ее сыновья и бабушка продолжали жить в Новом Чу-
рилино.
– Знаете, а Коську в школе Сопливым обзывают. Я с ним в од-
ном классе училась, он еле-еле седьмой в этом году закончил. А
дальше учиться все равно бы не смог – работать будет, матери
помогать... Вы заметили, у него под носом никогда не просыхает
– и от этого пятно красное не проходит?
Я сам редко мог дышать носом, но засмеялся вместе с ней, и
наши взгляды встретились. И я удивился, какие у нее большие
зрачки – можно в них утонуть. А влажная полоска зубов, блес-
нувшая в щелке между нежными лепестками губ, влекла своей
запретной тайной.
– Времени много, – преодолевая в себе неведомо откуда воз-
никшую силу притяжения к ее приоткрытым губам, говорю я. –
Билетов может не достаться.
– Вы что, не знаете еще? Кино отменили. Я сейчас у магазина
видела Половинкина – пьяный и матерится. Кричит, что у него
опять электродвижок сломался, а запчастей ему не дают.
Киномеханик Половинкин – иначе как Половинкиным этого
долговязого, басовитого парня в селе не зовут – был развязен,
часто напивался и имел некоторые странности. Недавно он, на-
пример, сделал себе шестимесячную завивку. Когда он выходит
на волейбольную площадку на лужайке возле клуба, все бабы и
девушки разбегаются врассыпную. Каждый удар или промах По-
ловинкин комментирует смачным, от души, матом.
В районе Половинкин самый известный и важный человек.
В деревнях взрослые и дети встречают не частое появление его
кинопередвижки всенародным ликованием. И он хвастается, что
в каждой деревне у него есть с кем выпить и с кем переспать.
Война наплодила молодых вдов, и у него после вечернего сеан-
са начинается самая трудная работа... Эту «работу» он называет
конкретным похабным именем.
Александр МАТВЕИЧЕВ
438
– Пойдемте в наш сад тогда, – неуверенно говорю я.
Соня молча кивает головой с ровным белым пробором, убе-
гающим от середины невысокого лба к затылку. От нее слегка
пахнет духами – сиренью или резедой, волнующе и призывно. И
опять мне кажется, что и сейчас, в наступающих сумерках, лицо
у нее освещено солнцем.
Через калитку в сплошном досчатом заборе выходим со двора
в сад. Это скорее бывший сад, половину которого теперь занима-
ет цветущий белыми и сиреневыми цветочками картофель. А от
былого сада остались только густая полоса зарослей черемухи,
отделяющая наш огород от соседнего. Росло еще несколько высо-
ких кустов калины и вишни вдоль изгороди из ольховых жердей
да по центру – три-четыре клумбы крыжовника и смородины. В
сорок первом, в студеную зиму, по словам зятя, добрая половина
сада вымерзла. А вторую его прежний хозяин вырубил, чтобы не
платить налоги за каждое плодовое дерево. Потом и дом на этой
усадьбе сгорел, а куда девались погорельцы – толком никто не
знает. На пепелище построили пятистенку для семьи первого
секретаря райкома. На месте яблонь в загубленном саду торчат
короткие черные пни, и от них, от самых корней, брызнули вверх
упругие бесплодные ветви с крупными сочными листьями.
Купол неба высок и светел, а в саду – густые тени. Верхушки
деревьев и трава, нагретые за день, отдают свое тепло вечеру и
кажутся овеянными подвижным белесым туманом.
Мы ходим по мягкой густой траве и говорим, говорим. Нам
никто не мешает. Слышно, как иногда у колодцев в соседних
огородах гремит стальная цепь; представляется, как помятая же-
стяная бадья со звоном летит в темную глубину, задевая краями
замшелый сруб, шлепается дном по густой воде, и потом долго
скрипит не смазанный ворот. И совсем далеко, у больницы, как
всегда, кричат перед сном галки, собравшиеся на тополях в го-
монливые стаи на вечернее заседание.
Соня рассказывает о себе – она хочет стать школьной учитель-
ницей, как моя сестра Наташа, ставшая для нее жизненным при-
мером. О своем классе, самом лучшем по успеваемости и самом
плохом по дисциплине. И очень подробно – о своей лучшей под-
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
439
ружке, Нине Величко. Они друг с другом всем делятся – всем,
всем. И Нина такая смешная, бойкая, полненькая и черная, чер-
ная, а глаза, как вишни, – настоящая украинка. Она и поет хоро-
шо, и пляшет, и вышивает – это у них в семье так заведено...
* * *
В том же году я вдруг начну получать письма от Нины Величко
– сначала дружеские, как от знакомой, а потом с признаниями, что
она давно и тайно любит меня. И что Соне верить нельзя: она хи-
трая, умеет притворяться, а сама еще с двумя мальчиками перепи-
сывается. Сначала это известие меня покоробит, и я отвечу на пару
Нининых писем очень сдержанно. А на последующие промолчу…
У кадет не принято предавать друзей. И как бы ни вела себя Соня
по отношению ко мне, я не мог стать соучастником предательства.
Это было равнозначно тому, как если бы меня так же подло зало-
жили мои лучшие друзья-кадеты Джим Костян или Боб Динков...
Письма от Нины продолжают поступать: я запечатываю все ее по-
слания в один или два конверта и посылаю Соне. И Нина замолка-
ет. Зато Соня пишет и пишет, и в каждом письме оправдывается,
хотя мне уже не нужны ни ее письма, ни ее оправдания…
* * *
А сейчас Соня больше всего говорит о своей умершей матери.
Мать у нее, как и у большинства детей, была необыкновенной –
красивой и доброй. Соня внешне на нее немного похожа. Ее мама
никогда не пила чая с заваркой, и кожа у нее на лице была намно-
го лучше, чем у Сони. Соня тоже пьет чай без заварки, только
с топленым молоком – не хочет портить природный цвет лица...
Туберкулезом Сонина мама заболела во время войны: работала
на разъезде стрелочницей, одежды теплой не было, простудилась,
несколько раз переболела воспаленьем легких, потом плевритом.
А есть было тоже нечего, начался туберкулез... Умерла она через
полгода после того, как отец приехал из госпиталя; он тогда еще
на костылях ходил...
Александр МАТВЕИЧЕВ
440
И мы вспоминаем войну, кто и как жил в те бесконечные четы-
ре года. Нам обоим было по восемь, когда она началась, и по две-
надцать – в День Победы. Все помнилось хорошо, как вчерашний
день, – и голод, и холод, и собственные страдания, и муки наших
матерей. Я рассказал Соне, как моя мама страшно выла, рвала на
себе волосы и билась затылком о стену, когда летом сорок треть-
его года соседка, бабка Грызуниха, у которой сын погиб в самом
начале войны, нарушила просьбу моей сестры не проболтаться.
И все же не удержалась, сказала маме о гибели моего брата Ки-
рилла...
Небо из бледно-голубого окрасилось в синее, и первые звезды
проклюнулись и замигали в его прозрачной глубине. Мы ходим,
нечаянно касаясь плечами, и чем темнее становится, тем силь-
нее я чувствую что-то новое, необычное в сегодняшнем вечере.
Что-то обязательно должно произойти. Словно я поднимаюсь на
незнакомую вершину, и скоро оттуда откроется для меня неизве-
данный мир – то, что я знаю только по рассказам своих старших
и опытных сверстников. И кое-что из книг.
– Я устала, – говорит Соня и останавливается.
– Тогда сядем. Только здесь негде.
В саду и действительно нет ни одной скамейки, даже бревна,
чтобы присесть. И я опасаюсь, что Соня захочет уйти домой. У
меня почему-то снова начинает колотиться сердце. Мы стоим у
самых черемуховых зарослей, я не вижу в сгустившейся темноте
Сониного лица и слышу только совсем близко ее теплое дыхание.
Странно думать, что мы знакомы всего несколько часов. Миг, ког-
да я проснулся и услышал ее голос, отодвинулся в бесконечно
далекую вечность.
– Давайте сядем прямо на землю, она еще сухая, теплая, – го-
ворит Соня. – Вот здесь.
– Нет, осторожней, – предупреждаю я. И удивляюсь своему
голосу: он кажется мне сдавленным и чужим. – Здесь крапива,
мелкая такая и злая… Лучше по ту сторону черемушника.
Мы продираемся сквозь заросли в чужой огород, тихо смеем-
ся, и я быстро нахожу удобное место под сенью черемуховых вет-
вей. Сидеть на земле не очень удобно, и Соня, в поисках опоры,
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
441
незаметно прислоняется ко мне плечом. Даже сквозь суконный
китель я ощущаю ее тепло, и мне уже чудится, что я начинаю
медленно кружиться, как в вальсе у нас, в суворовском, на ново-
годнем балу.
– Рядом, почти над нами, соловей живет, – говорю я все тем же
внезапно севшим, не своим голосом. – Птенцов сейчас выводит,
поэтому не поет.
– Да? – шепчет Соня, и мы напряженно молчим, словно хотим
убедиться, уснула ли соловьиха и не подслушивает ли нас.
Темное пространство постепенно наливается белым, трепет-
ным светом, бледнеют звезды. Вскоре за огородами, за деревней,
показывается плоский диск луны. Мы сидим на земле, и рассто-
яние до горизонта скрадывается высокой картофельной ботвой,
всего в метре от нас, и кажется, что луна совсем близко. И только
когда красноватый диск, подернутый синеватой дымкой, отрыва-
ется от земли и начинает, как бы разгораясь, взбираться по поло-
гой кривизне неба, этот обман пропадает. Выступавшие из тем-
ноты силуэты домов, и особенно банька под соломенной крышей
невдалеке от нас, напоминает мне страшные сказки Гоголя.
– А я вам что-то не сказала, – шепчет Соня и замолкает.
– Что? – тоже шепотом говорю я, потому что при таком свете
да еще когда рядом спит соловей, иначе говорить невозможно.
– Вы авиационное спецучилище у вас в Казани знаете?
– Спецуху? Конечно. У меня оттуда несколько ребят знакомых
есть. Я к ним весной в казарму заходил и удивился – никакого
порядка!
– Там Вовка Куренчиков учится, племянник Николая Куренчи-
кова. Он мне все время письма пишет.
– А вы отвечаете?
– Отвечаю иногда. Но у нас ничего такого нет. Объясняется,
пишет, что любит, а мне он не нравится.
Мне неприятно почему-то это слышать. Может, потому, что и
на мои письма Таня часто не откликается. Только откуда знать
Соне о моих страданиях? И она продолжает рассказывать о Вов-
ке, хотя я знаю только его дядю и мы с ним приятели. Дяде – я об-
ращаюсь к нему на «вы», но зову просто Николай – уже двадцать
Александр МАТВЕИЧЕВ
442
четыре, он бывший лейтенант, командир взвода, года два успел
повоевать на фронте. В прошлом году демобилизовался из-за тя-
желого ранения в грудь перед концом войны. В госпитале к ране-
нию добавился туберкулез. Николай приехал прямо из Австрии,
из Вены, и жил с отцом и матерью на пенсию по инвалидности в
крошечной избе и писал маслом по клеточкам копии с репродук-
ций картин Васнецова в «Огоньке» – «Богатыри», «Аленушка»,
– рассчитывая их продать в Казани и подкупить продуктов. На
одной картошке, говорил он, туберкулез не вылечить...
Я люблю приходить к нему смотреть, как он ловко работает
кистью перед открытой дверью в чистых сенях, завешенных по
потолку и стенам березовыми вениками. Бывает, что застаю его
и во дворе, под старой липой. Сижу рядом с Николаем на табу-
ретке или пеньке и, развесив уши, слушаю истории из фронтовой
жизни. Или о красивом городе Вене, где, как представлялось мне
по трофейному фильму, все только и знают, что поют и танцуют
вальсы Штрауса. А там, оказывается, даже публичные дома есть,
и Николай в них побывал.
Раз занял очередь, и вдруг заскакивает какой-то наш боец в
телогрейке без погон и норовит проскочить в освободившуюся
кабину первым. Очередь, конечно, возмутилась, а парень распах-
нул телогрейку, и видавшие виды воины ахнули: вся грудь в орде-
нах и с левой стороны – золотая звезда Героя Советского Союза!
Крыть было нечем – и герой беспрепятственно овладел вожде-
ленной огневой точкой...
* * *
Три года пройдет, и я увижу Вовку Куренчикова на танцах в
деревянной церкви, лишенной купола и креста и превращенной в
тридцатые годы советской властью в районный клуб и библиоте-
ку. Как всегда, под низким потолком зала будут гореть три керо-
синовых лампы. На огромном перламутровом трофейном аккор-
деоне будет играть вальсы, фокстроты, танго и польку-бабочку
Василий Федорович, низенький и угрюмый учитель немецкого,
окончивший в войну курсы переводчиков. Девушки и девочки сидят
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
443
на лавках или жмутся в углах и лузгают семечки. Парни режутся
на сцене в домино или карты. Несколько пар танцуют. Пахнет
керосином, табачным дымом, пылью и потом. И Вовка Куренчи-
ков – Соня мне его покажет, как только мы с ней появимся в зале,
– и этот Вовка подойдет ко мне в своей зеленой летной форме
с фольговыми погонами и «капустой» – кокардой – на фуражке,
сдвинутой чуть на бок и на затылок. Маленький такой, ладный, с
крупным носом и голубыми печальными глазами. Он пожмет мою
руку, назовет имя и попросит с подозрительной вежливостью:
– Выйдем поговорить?
– Вовка, – сердито скажет Соня, – только попробуй сделать
какую-нибудь глупость!
Она попытается удержать меня за рукав, но я на нее посмо-
трю так, что лицо у нее окаменеет от испуга. Она после случая с
письмами Нины Величко стала бояться меня. В спину нам будет
глядеть весь клуб. А самые любопытные выбегут на крыльцо. По-
этому мы уйдем подальше к забору, куда не достает красноватый
свет из окон, встанем лицом друг к другу. И я почувствую, что от
Вовки попахивает водкой. Мне кажется, что я спокоен, просто
напряжен немного. И только потом, в клубе, в поясницу мне всту-
пит что-то острое, так что на несколько мгновений остановится
дыхание. .
Я выходил во двор в полной уверенности, что предстоит дра-
ка. Тогда при первой же угрозе я ударю первым, как меня учил
мой друг по суворовскому, непобедимый в кулачных поединках
Раиф Муратов. К тому же я несколько месяцев занимался боксом
и отработал с десяток полезных приемов нападения и защиты.
Вовка был на полголовы ниже меня – это тоже давало мне пре-
восходство: в случае драки легче будет удерживать противника
на дистанции...
– Слушай, кадет, – жалобно скажет Вовка, – ты отдай мне
Соньку… Ты ведь ее не любишь.
– Это мое дело. Она же – не перочинный нож или носовой пла-
ток, чтобы ее отдать. Давай, позовем ее, спросим…
Легко говорить, когда чувствуешь свое преимущество и зара-
нее знаешь результат.
Александр МАТВЕИЧЕВ
444
– Нет, – остановит его Вовка, – не надо. Не зови... Я уже знаю,
что она скажет. А я не хочу этого слышать. Не хочу, пойми ты!..
И вдруг заплачет. Он заплачет по-детски, и привыкшими к
темноте глазами я буду видеть, как он утирает свое лицо кула-
ком. Потом он скрипнет зубами, помолчит, превозмогая себя, и
скажет:
– Ни черта не могу поделать с собой… Четвертый год… эта
мука. Ты прости меня, я совсем не пьяный. Мутно на душе, при-
нял сотку. И ничего не помогает.
Мне будет жаль его. Я на себе испытал, что такое неразделен-
ная любовь, – у меня аналогичная история с Таней Осиповой, – и
я положу ему руку на фольговый погон и скажу, как больному:
– Не надо, Володя, пойдем. Может, у тебя что-то и выйдет еще.
Мне искренне хочется, чтобы у него получилось, и я скажу
Соне, чтобы она танцевала с Вовкой. Она меня послушалась, и я
видел, какое радостное было у Вовки лицо, когда он обнимал ее
за талию и чирикал, как воробей. Только после танца Соня почти
бегом возвращалась ко мне, и из клуба мы уйдем с ней. А я по
сей день ношу в себе печальные Вовкины глаза и его благодарное
рукопожатие…
* * *
Тихо, очень тихо, даже собаки, уставшие от зноя за долгий лет-
ний день, и те молчат, и только, когда за селом проносится состав,
лунный воздух начинает дрожать от железного грохота, и потом
долго не пропадает звон, словно по стальным струнам, натяну-
тым на тысячи километров, все еще ведут громадным смычком.
Соня вдруг смолкает на полуслове, трогает меня за руку, я
вижу близко ее глаза – ночью они кажутся больше и тревожней –
и осторожно спрашивает:
– Вам не нравится все это?
– Что? – притворно удивляюсь я.
Мне не хочется, чтобы она убирала свою руку с моей, и она не
убирает. Теплый нежный ток проходит от ее руки по всему моему
телу и переходит в острое напряжение внизу живота.
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
445
– Ну, насчет Вовки... Я тогда не буду. Хотите, я покажу вам его
письма, а потом порву их?
– Нет, нет, – теперь уже я сжимаю ее руку. – Пусть пишет, и вы
ему пишите. Он ничего плохого вам не делает.
У человека удивительная способность все примерять к себе:
я уже думаю о Тане Осиповой, о моих письмах к ней. Может,
и ей они в тягость, и она показывает их кому-то, и потом они
вместе смеются над излияниями наивного сурика, и она демон-
стративно рвет письмо на мелкие клочки. Хотя я еще ни разу ни
говорил, ни писал ей о своей любви. Боялся услышать в ответ
«нет» – и тогда уже потеряешь последнюю надежду и ничего не
поправишь. От одной этой мысли становится жутко и пропадает
желание жить...
* * *
В пятидесятом году дядю Ахмета обком переведут первым се-
кретарем Нурлатского района, и вся семья переедет в другое село,
в Северные Нурлаты, тоже райцентр. Там будет два старых ветря-
ка на горе – они жутко скрипели по ночам и напоминали мне о
Дон Кихоте. В год окончания суворовского, в пятьдесят первом, я
приеду в Нурлаты со своим однокашником, Раифом Муратовым,
непобедимым драчуном нашей роты, хоккеистом, гимнастом, пи-
анистом и аккордеонистом. Осенью того же года, в конце сентя-
бря, мы вместе с другими нашими сверстниками уедем в Рязан-
ское пехотное училище.
А до того, в июле, – к моменту моего приезда в Северные
Нурлаты на каникулы – моя сестра пригласит Соню в гости. Она
приедет, и мне это будет неприятно. Я начну делать вид, что не
замечаю ее. Сердобольная мама сделает мне несколько осторож-
ных выговоров, потому что она по-прежнему любила Соню, как
дочь. Соня плакала и говорила ей, что не может жить без меня. И
сестра возьмется отчитывать неучтивого братца, словно прови-
нившегося ученика. Но я становился от этого только упрямей и
угрюмей, представляя себя кем-то вроде Печорина или Онегина,
а Соню – княжной Мэри или Татьяной Лариной.
Александр МАТВЕИЧЕВ
446
Раиф тоже заступался за Соню. И вдруг, воодушевленный
моей неуступчивостью, испросил позволения приударить за
ней. Я только пожал плечами – пожалуйста!.. А Соня, в ответ
на попытку приласкать ее, приложилась ладонью или кулаком к
бульдожьей физиономии непобедимого драчуна так, что у него
образовалось нечто вроде флюса. И уже он на нее обижался и
подговаривал меня «уфаловать» ее.
Мне было уже восемнадцать. Начитавшись распространяв-
шихся нелегально из рук в руки дореволюционных трудов док-
тора Фореля и других, менее авторитетных, авторов, теоретиче-
ски я «по этим делам» был хорошо подготовлен. Но как нас учили
классики марксизма-ленинизма, теория без практики мертва. А
это был подходящий момент для перехода от словоблудия к ре-
альным действиям...
В начале июля стояли душные ночи, Соня спала в сенях.
Я выйду из избы к ней глубокой ночью с нечистыми намере-
ниями. Она проснется сразу, словно совсем не спала, и, когда я
сяду с края постели и склонюсь над ней, она не испугается и не
оттолкнет меня. Только печально бросит в темноту:
– Зачем ты пришел? Ты ведь меня ненавидишь…
Помню, как меня пронзили ее слова. И как я сразу забыл о замыс-
ле, подсказанном мне коварным провокатором. Это было не прав-
дой, я просто не хотел притворяться и давать ей какую-то на-
дежду. Просто хотел быть честным с ней, оттолкнуть от себя,
сохранить свободу и себе, и ей. В конце концов, я уезжал в новую
жизнь. Она тоже окончила школу, и перед ней распахнулись свои
возможности... Я склонился над ней еще ниже и стал тихо бормо-
тать об этой мелодраматической ерунде, выбирая нежные и до-
брые выражения и в то же время чувствуя, что слова мои для нее
хуже яда. Непреодолимая жалость заставила меня прикоснуться к
ней. Она вся сжалась под байковым одеялом, ее бил непреодолимый
озноб, как это было со мной, когда весной и осенью откуда-то на-
летали приступы малярийной лихорадки... В какой-то момент она
внезапно прервала меня: обняла за шею горячими руками, прильнула
губами к моим губам и долго не отпускала. А потом зашептала
о своей любви. А я говорил ей о том, как я люблю Таню, и получи-
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
447
лось одинаково, хотя и говорили мы о разном. Странный и жуткий
дуэт это был – так мне теперь представляется…
А еще через три дня мы простимся в Казани, на железнодо-
рожном перроне. В последний момент, прежде чем подняться в
тамбур и уехать в Чурилино, она отдаст мне толстый конверт.
Я суну его в карман, поезд тронется, она будет махать мне ру-
кой из-за спины толстого проводника и плакать.
Сердце у меня сжалось и горло перехватило – я знал, что те-
ряю преданного друга. Но в трамвае спокойно прочитал ее длин-
ное взволнованное письмо. Запомнилась одна банальная фраза –
«будет трудно, позови меня, и я сразу приду». И когда вышел из
трамвая у театра оперы и балета имени Мусы Джалиля и стал
пересекать широкую пустынную площадь Свободы, мне вдруг
подумалось, что с прошлым покончено. Скоро я сменю черный
кадетский мундир на курсантскую хлопчатобумажную форму. А
фуражку с алым околышем – на пилотку, и подковки яловых са-
пог зазвенят об асфальт. Прощай, прошлое!
И тогда, не сознавая прилива жестокой бессердечности, я
разорвал письмо на мелкие клочки, сжал их в горсть и бросил
на ветер. Они закружились, замелькали в солнечном, словно про-
низанном тончайшей пылью воздухе, вскоре упали на асфальт и
смешались с ворохом других бумаг и окурков у края тротуара…
* * *
– Что-то холодно стало, – говорит Соня и передергивает пле-
чами. – Уже поздно.
Наверное, она хочет уйти, и я торопливо начинаю расстеги-
вать пуговицы на кителе. На мгновение спохватываюсь, что под
ним у меня только майка, но заботиться о себе стыдно. Срываю с
себя суконный китель с сатиновой подкладкой, накидываю Соне
на плечи и оставляю, как бы невзначай, свою руку на ее спине.
Она тихо и радостно смеется:
– А вы?
– Мне жарко, – бодро хвастаюсь я. – По утрам каждый день из
колодца холодной водой обливаюсь.
Александр МАТВЕИЧЕВ
448
И на самом деле, ощущение такое, словно меня омывает
прохладная вода.
Роса еще не выпала, но воздух, трава, листья становятся влаж-
ными, по земле тянет ночной прохладой.
– Знаете, лучше не так, – говорит Соня, – лучше укроемся вме-
сте. Садитесь ближе.
И мы долго возимся, пристраивая китель так, чтобы он не
сползал с наших плеч. Моя левая рука на ее теплой спине. На сво-
ем плече, другой рукой, я придерживаю полу кителя, и мы сидим,
завороженные желанной близостью, долго и тихо, и еле дышим.
И чего-то ждем. Я, не мигая, гляжу на звезду – как она тлеет в
немыслимой глубине – и боюсь словом нарушить, спугнуть этот
сон. А Соня вдруг роняет мне на плечо свою голову, волосы ее
пахнут полевыми цветами. Меня бросает в жар, мысли путаются,
а теоретическая подготовка только мешает естественным инстин-
ктам. Без практики она воистину мертва.
Сколько мы просидели в молчании, блуждая глазами по голу-
бому лунному океану, никто не скажет. Только в какой-то момент
я, словно что-то вспомнив и уронив с головы фуражку, повернул-
ся к Соне. Китель соскользнул с плеча, и мои губы сначала кос-
нулись теплых и добрых ее губ. И навстречу будто распустили
влажные лепестки неведомого цветка. Ярким светом вспыхнуло
во мне что-то неведомое, хотя глаза закрыты, – и навсегда оста-
лась в душе радость и изумление от первого поцелуя, похожего на
чудо воскресения.
* * *
… И восемь лет минует с той ночи в Нурлатах Северных. Мои
офицерские погоны как память о моем армейском прошлом бу-
дут лежать на дне чемодана рядом с двумя парами других – суво-
ровца и курсанта. А я превращусь в студента, самого пожилого
в группе, и буду старостой этой группы. И передо мной возник-
нет новая цель – через шесть лет стать инженером. Я всегда
ставил перед собой цели, без этого жизнь теряла смысл, только
не все они достигались.
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
449
Запомнится день в начале зимы. Я выскочу после лекции по
химии из второго здания института. Оно напротив сквери-
ка Льва Толстого, всего в ста метрах от моего суворовско-
го. Буду одетым в офицерскую шинель без погон, в хромовые
сапоги и каракулевую шапку. И с тетрадями, засунутыми за
борт шинели. Худой, не бритый, сбросивший после армии ки-
лограммов десять. И здесь, на остановке трамвая, столкнусь
с Соней.
С Волги дул морозный ветер, тротуар был покрыт хрустким
льдом, и земля, и воздух тускло отсвечивали на скудном солнце.
Голые липы и клены в скверике Льва Толстого остановки выгля-
дели почерневшими, озябшими сиротами.
– Ты? – я сжал ее руки. – Вот это да! Сколько мы не виделись?
– Давно. Больше пяти лет, – сказала она, и я удивился, какими
отчужденным и резким стал ее голос. И улыбка другая – только
на губах, а серые узкие глаза остаются холодными и как будто
беспощадными.
Я забываю о том, что и я тоже другой. Настолько другой,
что не люблю вспоминать себя прежнего.
– Ты что – студент?
– Да, учусь в авиационном. И ты, Соня, прости – тороплюсь
на лабораторку в первое здание. Преподаватель – зверь! К тому
же я староста группы, веду журнал посещаемости.
– Ладно, поезжай, – холодно говорит она и отворачивается.
И я понимаю, что так нельзя. Второй такой случайности мо-
жет не быть. Все же мы здорово рады друг другу – я, во всяком
случае, – и пропускаю трамвай.
– У тебя все такое же лицо, – говорю я, чтобы сгладить свою
оплошность. – Чистое, без изъянов. Ты по-прежнему не пьешь
чай с заваркой?
– Нет, не пью. Где ты живешь?
– В общежитии. На поле Ершова.
– Да? Я близко от тебя – рабочее общежитие рядом с клубом
Маяковского знаешь?.. Вот из-за общежития и яслей пришлось
пойти на завод, на металлосклад, кладовщицей. Приходи в го-
сти. Я недавно приехала из Архангельской области, из леспромхо-
Александр МАТВЕИЧЕВ
450
за, разбежалась с мужем. Увидишь мою дочь, ей шесть месяцев.
А ты не женился?
– Что ты? Надо учиться.
– Ты всю жизнь учишься.
– Ты права. И умру дураком... А ты как? Ты хотела в педаго-
гический.
– Не получилось. И уже не получится... Даже не пыталась
поступать. Отец отказался помогать, а на одну стипендию не
проживешь. После десятого класса год проработала в Чурили-
но учительницей в младших классах – Наталья Никитична, твоя
сестра, рекомендовала меня новому директору перед переездом
в Нурлаты. Хотела в педагогический поступить на заочное от-
деление, но с отцом и мачехой жить стало невмоготу. После
окончания учебного года завербовалась и уехала на Север. Там
вышла замуж за лесоруба, тоже вербованного. Оказался пьяни-
цей, ревновал, бил. Прожили в леспромзозе, в холодном бараке,
полтора года, и я сбежала с дочкой от него, в чем была. Он сей-
час не знает, где я. И отец с мачехой тоже.
Покачиваясь и высекая пантографом искры из троллей, под-
ходит трамвай. Я умоляюще смотрю на Соню. Преподаватель
по оборудованию радиозаводов, пришедший в институт с ави-
азавода, я не преувеличил, был действительно беспощадным и
злопамятным типом по отношению к прогульщикам.
– Поезжай! – разрешает Соня. И более точно называет свой
адрес: рабочее общежитие на Красной позиции – всего в кварта-
ле от нашей институтской общаги по улице Ершова, напротив
городского кладбища.
– Только учти – я не Асатова, а Слонова. Запомнишь? Лучше в
среду, часам к семи. Смотри, я жду!..
Еще бы не запомнить – слоны в архангельских лесах!.. Я смо-
трю на нее сквозь мутное стекло с задней площадки вагона. На
ней легкое серое пальто, слишком легкое для морозной и ветре-
ной погоды. И она похудела. Лицо у нее уже не такое круглое и
похожее на маленькое солнце. Еще бы: муж, ребенок, развод! –
уму непостижимо. Не совмещается с той нашей первой ночью, с
луной, соловьем над головой, первым поцелуем...
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
451
В среду я отказываюсь от плана пойти со своим близким дру-
гом и одногруппником Фираилом Нуруллиным провести вечер
в чертежном зале – подходил срок сдачи зачета по начертатель-
ной геометрии. Вместо чертежки после лекций возвращаемся на
трамвае в общежитие – мы живем в одной комнате. Я бреюсь и
вспрыскиваюсь табачным одеколоном. Достаю из чемодана по-
мятую белую рубашку, привезенную из Китая, и затягиваю на
худой шее бордовый галстук. В зеркале вижу: галстук прекрасно
гармонирует с моим коричневым костюмом из «ударника», сши-
том в Китае. Менее двух лет назад я командовал там пулеметным
взводом в районе Порт-Артур – Дальний. Фираил одалживает
мне свои почти новые армейские полуботинки – он тоже посту-
пил в институт после армии, из авиатехнического училища, – на-
тягиваю на себя шинель, получаю братское благословение и иду
на «операцию» – к Соне.
Она живет в рабочем общежитии, в каком-то зловещем здании
из кроваво-красного кирпича впритык к такому же невзрачному
кинотеатру. По грязной, пахнущей нечистотами лестнице под-
нимаюсь на второй этаж. Широкий гулкий коридор с пыльными
лампочками на длинных шнурах делает меня сразу чужим здесь:
то и дело открываются двери бесчисленных нор, и в них возника-
ют всклоченные женские головы – сверлят глазами лицо и потом
целятся в спину. Словно все нетерпеливо ждали моего появления,
чтобы пропустить сквозь строй.
И Соня открыла дверь раньше, чем я дошел до ее комнаты.
– Я узнала твои шаги, – сказала она и закрыла дверь на тол-
стый крючок. – Так надежней. Здесь все друг за другом шпионят.
Могут придраться к пустяку и выселить.
– Так же, как и у нас. Студсовет общежития бдит за нравствен-
ностью днем и ночью.
Она была в ситцевом застиранном халатике. Я взял ее за пле-
чи, и что-то дрогнуло во мне – они были худыми и слабыми, со-
всем другими, чем восемь лет назад, словно из них выветрилась
прежняя молодая сила. И губы у нее стали другими – суше и без-
ответней... А мы ведь не старые, подумалось мне, нам всего по
двадцать три. Но дело, как видно, не в количестве лет – темпы,
Александр МАТВЕИЧЕВ
452
скачки от школьных лет к этим, наполненным заботами о выжи-
вании, были сумасшедшими.
– Раздевайся, – сказала она.
В ее глазах застыл какой-то вопрос.
Я повесил шинель, вышел из-за занавески, и первое, что бро-
силось в глаза, был голубой сверток, положенный поперек узкой,
точь-в-точь как некогда у меня в казарме, койки.
– Моя дочь, – улыбнулась Соня. – Плод любви несчастной.
Спит.
Да, голос у нее действительно стал резким, без прежних, те-
плых и ласковых, нот. Я подошел и посмотрел на спящего ребен-
ка с пустышкой во рту. Он ничем не отличался, на мой взгляд, от
тысяч других. Самому мне и в голову не приходило обзавестись
потомством.
– Прелестное дитя, – холодно сказал я.
Мы сели за крохотный стол в углу комнатки со стенами, по-
крытыми влажной штукатуркой, и некоторое время рассматрива-
ли друг друга.
Странно, думалось мне, ни одной правильной черты лица.
Невысокий, немного сдавленный на висках лоб, слегка приплюс-
нутый, вздернутый на конце нос, глаза серые в щелку, короткие
стрелки бровей – и все же ее можно назвать красивой. Татарская,
или монгольская, неповторимая красота. А мой портрет она на-
рисовала вслух:
– Ты стал каким-то косматым и худым. И печальным… Почти
не верится, что это ты. Даже губы бледные.
Я перевел взгляд на ребенка, потом снова на нее и хотел ска-
зать подобное о ней, но смолчал. Про мои бледные губы она гово-
рила и раньше, еще в Северных Нурлатах, – просто забыла.
– Время идет. Бледнеют не только губы – вся жизнь.
– Да, – сказала она. – Ты служил в Китае?.. Мне писала твоя
мать, адрес прислала. А ты на мои письма не отвечал.
Жаль, нет вина, с ним было бы проще. Что-то давит на сердце.
Я бы, конечно, прихватил бутылку портвейна, только денег нет ни
у меня, ни у Фираила, а до «стипы» еще целая неделя. Унизитель-
ная нищета; на неё обречены большинство студентов на шесть
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
453
лет учебы в нашем вузе... Правда, с некоторых пор я почти не
пью – берегу мозги для высшей математики, аналитической и на-
чертательной геометрии. Пять лет в армии не прошли бесследно:
учеба не дается с прежней легкостью, и я порой жалею, что вы-
брал технический вуз. К тому же назначили старостой группы, и я
поневоле должен являть благотворный пример для своих семнад-
цатилетних одногруппников. Одиннадцать из них – медалисты...
– Я, по-моему, писал тебе.
– Когда был курсантом. А офицером – перестал. Зазнался!
– Брось ты! Я и писал-то одной маме.
– А Тане?
Она помнила имя незнакомой ей соперницы. А я бы хотел за-
быть о ней все – и имя, и черты, и образ. Она по-прежнему не
покидала душу и крала по частичкам мою свободу, мешала жить.
– С Таней покончено год назад!– сказал я резче, чем бы мне
хотелось. – Она замужем.
Мы помолчали. И потом настала моя очередь на экскурс в про-
шлое.
– А Вовка Куренчиков, как он?.. Сохраняет верность тебе? –
спросил я.
– Он все время слал письма – и из училища, и потом. Когда
вышла замуж, попросила не писать... Он офицер, летает. Где-то в
Калининградской области.
У каждого своя личная трагедия – большая или маленькая.
И каждый в чем-то по-своему повторяет своих собратьев. И как
всегда, трудно отыскать причины и следствия... Вот и я послед-
ние полгода служил в гвардейском стрелковом полку в Калинин-
градской области, в прусском поселке Дантау, переименованном
в Долгоруково. И значит, Вовка находился где-то рядом, но не
стоило об этом говорить Соне...
– Ко мне в общежитие, – сказал я, – перед седьмым ноября за-
валился Юрка Сивый. В морской черной форме – шинель, брюки
на выпуск, кокарда. Солидный такой морской волк – смех!
– Знаю. Он в морской авиации.
– Только он технарь – не летает, а самолеты готовит к полетам.
Мы крепко выпили, проспали с ним ночь вдвоем на моей кровати,
Александр МАТВЕИЧЕВ
454
и утром я не пошел на занятия. Поболтались по городу, сходили
в кино, А вечером он повел меня в ресторан «Татарстан», и мы
хорошо провели время. Из ресторана я проводил его на вокзал. В
полночь он укатил в Чурилино, к матери. Такой отличный парень!..
– А Петька Милёшин в Ленинграде. Я так же, как тебя, слу-
чайно встретила Лизку, его сестренку, в универмаге на Баумана.
Говорит, после лесной академии Петьку оставили учиться в аспи-
рантуре. У него язва желудка. Зато ученым будет.
– Не мудрено. Он сам был как язва – очень вредным, – сказал
я.– Я его тоже видел прошлой зимой в Новом Чурилино. Ездил
туда к моей двоюродной сестре Вере – ты должна ее помнить.
Она там преподает, как и ты некогда, в младших классах после
педтехникума и живет на квартире у Милёшиных. А Петька при-
ехал из Ленинграда домой на месяц – диплом писать. Мы с ним
наговориться не могли. Не пьет, не курит – весь в науке. Станет
Вавиловым или Мичуриным...
А потом Вера сказала, что Петькина сестра, семнадцатилетняя
Лиза, влюбилась в меня. И не мудрено, если учесть, что никого из
парней после школы не оставалось в нищем селе, – разбежались
кто куда: в армию, в Казань, Ижевск, Киров – в институты, на
заводы... Сказать Соне об этом было бы глупо.
– Мне жалко Коську Серьгина, – сказала Соня. – Ты помнишь
его?
– Его убили. Мне рассказали об этом в Чурилино.
И я в какой раз представил Коську, работавшего механиком
кинопередвижки вместо угодившего в тюрьму Половинкина. Ко-
стю нашли около бани Серьгиных над прудом со старыми ивами,
где мы детьми резались в карты в «дурака» и «очко». Коська был
зверски избит до синевы по всему телу и почему-то босой. Болта-
ли, грохнули из-за карточного долга. Убийц так и не обнаружили,
а может, и вообще не искали, хотя и мать, и Санька прямо ука-
зывали милиции, кто это мог сделать. Коськины жена и грудной
пацан остались жить в доме Серьгиных, и как они там бились в
беспросветной нужде – одному Богу известно...
Потом мы с Соней пили чай, вскипяченный здесь же на плитке,
установленной на полу, на кирпичи. Без заварки, конечно: Соня,
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
455
наверное, надеялась вернуть прежний, солнечный, цвет своему
лицу. Оно, как и прежде, оставалось без единой морщинки, но,
наверное, навсегда лишилось своей лучистой свежести, радовав-
шей глаза нашего брата... Она говорила о том, что окончательно
потеряла связь с отцом и даже не знает, жив он или уже умер.
Ни на одно из ее писем ни он, ни мачеха не отвечали. А съездить
самой в Чурилино у нее не было времени. И главное – денег…
Пусть она уже никому не нужна – ни отцу, ни мачехе, но хотелось
бы взглянуть на Ринатку, на знакомых в Чурилино и Масре. По-
бывать на маминой могиле... И я ничем не мог ей помочь, предло-
жить денег – ничтожную, в общем-то, сумму. Мы оба были нищи-
ми пролетариями, и комната, казалось, после каждой сказанной
фразы наполнялась безысходностью...
Девочка уже проснулась и сопела, причмокивая соской. Я ви-
дел, как колебалось над ее носом красное гуттаперчевое колечко.
Комната была давно небеленой, с грязноватыми потеками по
углам жалкой конуры, – похоже, они промерзали зимой, – неуют-
ной, как каземат в Петропавловской крепости, только с высоким
потолком и узким, наподобье бойницы, окном без решетки. Же-
лезная койка с сосущим пустышку ребенком, квадратный столик,
накрытый обшарпанной клеенкой, и две некрашеных табурет-
ки. И у двери – черный обшарпанный чемодан, напоминавший
о станциях, длинной дороге и верхней полке в душном вагоне.
Словно Соня собиралась прожить здесь день-другой и снова от-
правиться, куда глаза глядят...
Да, во время войны, когда ее пламя обугливало наше детство,
будущее представлялась в более радужных красках. О войне
постепенно стали забывать, но повсюду царили те же нищета и
убожество. И только партийные лозунги оставались прежними
– торжественными, оптимистичными и многообещающими: че-
рез десять-двенадцать лет каждая семья будет жить в отдельной
квартире. А через двадцать – весь советский народ окажется в
ласковых лучах незакатного солнца коммунизма...
Я подчеркнуто долго смотрел на свои часы – было около де-
сяти. Потом уперся взглядом в глаза Сони и медленно поднялся
с табуретки. Она тоже встала и крепко прижалась ко мне своим
Александр МАТВЕИЧЕВ
456
худым, выпитым не мной телом. Запрокинутое лицо было блед-
ным и горячим.
В моем офицерском прошлом остались женщины, случайные
и не очень. С ними я спал по одной и по нескольку ночей в Ус-
сурийске, Дальнем, Куйбышевке-Восточной, Калининграде, Мо-
скве. И в других, менее известных, населенных пунктах.
Похоже, дошла очередь до Казани.
– Я так и не смогла тебя забыть, – сказала Соня мне в плечо.
Я взял в ладони ее лицо, тёплое, беззащитное. Оно было так
близко, что я видел только ее большие глубокие зрачки. Кажется,
лишь они не изменились с той первой непорочной ночи.
– Я останусь?
Она помолчала. И я наперед знал ответ. В комнате даже не
было места, куда бы она смогла положить ребенка. Не на холод-
ный же пол…
– Нет… Не сегодня. Сегодня тебя видели. Послезавтра прихо-
ди позднее, ближе к полночи, тогда в коридоре горит всего одна
лампочка, и все спят.
Я надел свою жесткую шинель на коричневой атласной под-
кладке, сшитую веселым китайским портным в Лядзедане, назы-
вавшим всех советских офицеров «капитана» или «тунза». И, не
застегивая ее, еще раз обнял Соню. Мы поцеловались, и от этого
долгого и бесстрастного поцелуя мне сделалось вдруг пусто… и
томительно стыдно чего-то... Как далеко и безвозвратно ушел я
от того чистого, витавшего в светлых грезах мальчика в черном
кадетском мундире! А Соня – от солнечной девочки в ситцевом
платье. И оба мы – от неповторимой лунной июльской ночи в
саду под черемухой, по соседству с соловьиным гнездышком…
Встретились мы случайно месяца через два на какой-то ка-
занской улице. Был, наверное, январь или начало февраля; день
выдался серый, деревья вдоль посыпанного песком тротуара дре-
мали в тусклом сухом инее.
– Ты не пришел, – сказала она не добрым своим голосом. – Ис-
пугался?
Не помню, что я ответил, и как мы простились… Навсегда.
ГДЕ ТЫ, СОНЯ?..
457
* * *
Наступила осень – моя осень… И, как желтизна в листву де-
ревьев, в мои поредевшие волосы вплелась тусклая седина. Сен-
тиментальная фраза, подумаете вы, но это так – и тут уж ниче-
го не поделаешь. Много было всякого: событий, женщин, вина,
правды и обмана. И еще больше – разочарований…
А что касается любви, то сейчас мнится, что любили меня
по-настоящему только раз – в первый и последний, – и это была
Соня.
И я, подобно безымянному чеховскому художнику, иногда в
часы одиночества начинаю думать, что меня помнят и надеются
на встречу. И мысленно посылаю в пустое холодное простран-
ство, обращенное в непроглядное прошлое, безответный вопрос:
Соня, где ты?.. И простишь ли меня?..
Полный текст рассказа – см. на сайте писателя
www.matveichevav.narod.ru. и Проза.ру
ПАУКИ
1
Бухгалтерша, водя лакированным под серебро и разрисованным под хохлому наклеенным ноготком по таблице на экране монитора, вешала Михаеву лапшу на уши о хреновом финансовом состоянии его кафе, как бы нечаянно припадая к его чувствительной на ласку щеке душистыми рыжими волосами, когда в офис бледно-зеленой капустной бабочкой влетела Ира:
–А вот и я, Пашенька! Добрый день эврибоди! Не ожидали?
В руке у нее был раздутый полиэтиленовый пакет, и она изображала им в воздухе подобие реверанса.
– Привет! – сухо отозвался Михаев.
А бухгалтерша, хотя и знала Иру, вообще промолчала, собрала со стола свои сальдо–бульдо и, картинно виляя неплохо сконструированной кормой, обтянутой голубыми джинсами, с акцентом прихлопнула за собой дверь. На ее место, повесив пакет на спинку стула, мягко приземлилась одетая в легкое платьице худенькая блондинка с голубыми невинными глазами. На ее полных подкрашенных губах сияла белозубая улыбка.
– Говори сразу, что тебе надо, – не глядя на нее, хмуро процедил Михаев. – Видишь, мне некогда.
Хотя сердце у него разрывалось от желания обнять, упасть на колени и целовать ей ноги. Все эти полгода она жила в нем, как неизлечимая болезнь, и каждый вечер его непреодолимо тянуло разыскать ее. Он бы так и сделал, наверное, только она потерялась, а когда звонила, он слушал молча торопливые признания и клал трубку, не проронив ни слова, и потом страдал, что не позвал ее, даже не спросил, где и как живет.
– Ты скажи, ты скажи, чо те надо, чо те надо, – пропела Ира, удачно подражая певице Бабкиной. – Тебя, конечно, мой миленький. Не виделись мы, любимый, шесть месяцев и шесть дней, не
ПАУКИ
459
считая сегодняшний. Ты отправил меня в отставку, как неблаго-
дарный Ющенко оранжевую Юленьку Тимошенко. А я пришла к
тебе, может быть, навсегда проститься и сказать, что люблю тебя
и буду любить до последней минутки.
Михаев выслушал эту несерьезную тираду, наклонив коротко
остриженную голову и уставившись невидящим взглядом в ка-
кую-то бумажку на столе. Ему показалось, что она повторила его
собственные слова. Они мельтешили в нем постоянно – не в виде
слов, а мельканием смутных образов, больным затаенным чув-
ством. И не находили выхода, как осколок мины, навсегда посе-
лившийся в его теле с Афгана. А сильный певучий голос Ирины
он любил и восхищался ее музыкальным слухом. В Уссурийском
суворовском училище с ним занималась Ксения Гавриловна, пре-
подавательница музыки, – учила игре на пианино; она уверяла,
что вместо военной карьеры он должен поступить в консервато-
рию. И живи он и Ира семейной парой, она бы вечерами, подоб-
но дворянам в те баснословные пушкинско–тютчевские года, в
кругу друзей пела романсы, опираясь локотком о рояль, а он ей
подпевал и аккомпанировал.
Однако он остался верным памяти своего отца, прошедшего
почти всю Отечественную войну, полковника, погибшего при по-
давлении чехословацкого восстания в августе шестьдесят вось-
мого года. После суворовского его направили в высшее училище
ВДВ, служил в нескольких воинских частях Сибири и Дальнего
Востока, стал подполковником, в Афганистане угодил в засаду
под Кандагаром, больше года валялся в госпиталях и был уволен
из армии по контузии и ранению. Пенсии на жизнь не хватало,
и вот вынужден кувыркаться с этим кафе, взятом им по дуро-
сти в субаренду с другим афганцем, и оба они, оболдуи и лохи,
не разумевшие ни уха, ни рыла в бизнесе, оказались в глубоком
прогаре. Выжили под пулями «духов» и на сбитых «стингерами»
вертушках, а в родном городе им угрожала бесславная кончина
от килеров, нанятых кредиторами за каких-нибудь пятьсот бак-
сов. Убийства в подъездах, перестрелки и взрывы на улицах го-
рода стали такой же повседневностью, как грабежи и аварии на
дорогах.
Александр МАТВЕИЧЕВ
460
– Не береди душу, – сказал он, стараясь не встречаться с ней
взглядом. – Давай выпьем кофе – и ты уйдешь.
– Ну зачем же кофе, миленький мой, любименький, золотой? Я
вина принесла – того самого, что мы пили в нашу первую встре-
чу. Ты, конечно, забыл, а я все помню – от первого мгновенья до
последнего, – пропела она. – Вот выпьем по бокальчику рислин-
га, поговорим минуту–другую – и в дальний путь на долгие года.
Это, кажется, твой любимый романс. – И снова пропела: – «Мы
так близки, что слов не нужно…».
Она некогда мечтала стать актрисой, только учиться было не
на что. Но при каждом удобном случае кого-нибудь играла – ан-
глийскую леди, легкомысленную барышню или простушку из
народа. И эта игривость Михаеву нравилась: он знал, что за не-
замысловатым подражательством кроется ее добрая, ранимая и
оскорбленная нищетой и беспомощностью душа. Ему так хорошо
было с ней два года их романа,! Такого упоительного и безрас-
судного счастья он не испытывал прежде ни с одной женщиной,
и это уже никогда не повторится. И сейчас он сдерживал себя,
чтобы не запеть петухом и не выдать радости снова видеть ее,
упиваться запахом молодого тела и не ослепнуть от влюбленного
блеска озорных глаз и перламутровых зубов, открытых в призыв-
ной улыбке.
А вслух сказал:
– Мы, Ирочка, наши романсы отпели, все позади и не стоит
былое ворошить.
– Конечно, Пашенька! И не для этого я пришла, родной мой.
Хоть и любила и люблю тебя одного. Один ты был со мной че-
ловеком, моим мужчиной – благородным рыцарем без страха и
упрека. А пришла я с тобой навсегда проститься, и за это надо
выпить. Где наш штопор?
Наш штопор!.. Это она купила его – крылатый итальянский
штопор – после той ночи в лесу, когда они мучились, открывая
бутылку отверткой. А потом спали в его машине, превратив си-
денья в ложе любви и неземного блаженства. Поляну освещала
луна – она висела в зените, в центре звездного купола, и завидо-
вала им. А утром бродили под березами и осинами по росистой
ПАУКИ
461
траве вдоль берега ленивой, сонной речки и собирали землянику.
И губы любимой были сладкими и пахли свежей ягодой и недол-
гим украденным счастьем. «Сладку ягоду рвали вместе мы», –
напевала она тогда.
– Нет штопора, куда-то потерялся, – сказал он, ощущая себя в
пустом пространстве сплошных потерь. – И машины нет – при-
шлось продать за долги. Похоже, скоро придется отказаться и от
кафе. Ищем с компаньоном, кому бы его сбагрить в субаренду и
хотя бы маломальские бабки вернуть…
Он позвонил в бар и распорядился, чтобы принесли штопор, две
бутылки пива и что-нибудьи закусить. Потом посмотрел на Иру:
– Так куда ты собралась уезжать? Одна или с кем-то?
– Одна, Пашенька, совсем одна! Да и кому я нужна, если род-
ная мать от меня отвернулась, чтобы жить и пить со своим уго-
ловником и насильником? Уеду далеко и никому не буду помехой.
И тебе в первую очередь, потому что, любимый ты мой, я без тебя
жить не могу.
В жалостливых словах Михаев с подспудной тревогой улав-
ливал какую-то невысказанную скрытую угрозу или тревожное
предупреждение, но в тему углубляться не хотелось – пусть все
идет естественным путем, без смутных домыслов и предполо-
жений. Вместе с тем думать, что он никогда ее не увидит, тоже
было невыносимо. Он уже знал, что на ветер она слов не бросает:
сказано – сделано! После попытки изнасилования отчимом она
шестнадцатилетней девчонкой ушла из дома куда глаза глядят..
Мать не поверила ее рассказу и предпочла остаться с сожителем,
который недавно освободился из лагеря после восьмилетней от-
сидки за вооруженный грабеж.
После разрыва с Михаевым она позвонила ему и весело из-
вестила, что минуту назад вскрыла вены. Он тогда не поверил,
принял ее слова за шантаж и даже не поинтересовался, где и с
кем она. А на следующий день к нему прибежала в слезах под-
руга сказать, что Ира лежит в больнице «скорой помощи» и надо
найти доноров, чтобы ее спасти.
Как отец-основатель и вице-президент местного кадетско-су-
воровского братства он обзвонил с десяток друзей – бывших ус-
Александр МАТВЕИЧЕВ
462
сурийских суворовцев – и вместе с ними сдал кровь. Но в па-
лату к ней не ходил – передавал фрукты, соки и сладости через
медсестер и санитарок. А когда она перед выпиской из больницы
позвонила, назвал ее взбалмошный поступок отвратительным и
нехристианским – в последние годы он начитался Библии и захо-
дил в церковь ставить свечи во здравие и за упокой. И попросил
навсегда забыть о нем. Почему, она знает давно: он дважды же-
нат, от обеих жен у него дети – им надо помогать и воспитывать.
Жена об их связи откуда-то пронюхала и ежедневно пилит его,
отравляет существование попреками… Да и какая они пара? У
него на темени, как остров невезения, расширяется плешь в се-
дом ожерелье. «А ты почти на двадцать лет моложе меня и еще
сможешь устроить свою жизнь». Говорил это и презирал себя за
стандартную отговорку нашкодившего кобеля…
Сегодня он старался не смотреть на запястье ее левой руки –
туда, где повыше сиреневого пластмассового браслета кожу под
легким загаром синеватой змейкой рассекал шрам с точками по
обеим сторонам от хирургической иглы или скрепок.
2
А эта их последняя, как уверяла Ира, ночь после долгой раз-
луки проходила сумбурно и весело, в легком хмельном тумане
и в откровенных признаниях и разговорах. Они, думал Михаев
потом, походили на случайных попутчиков, оказавшихся в одном
купе и жаждавших высказаться как можно скорее и полнее до
того, как один из них выйдет из вагона, и их судьбы никогда не
пересекутся.
Раза два они из душного и бедно обставленного офиса с двумя
письменными столами с компьютерными мониторами на них и с
застекленным шкафом, забитом случайными книгами и скорос-
шивателями с фактурами, ведомостями, актами приемо–сдачи и
проверок налоговыми и другими членами и органами, уходили
по узкому коридору в зал кафе потанцевать. Был четверг, народу
в будние дни собиралось немного, выручка тоже была соответ-
ствующая. Посетители сидели за столиками по углам, освещен-
ПАУКИ
463
ным тусклыми бра; остальные столы выглядели необитаемыми
островками сомнительного по прибыльности бизнеса. Эстрада
для музыкантов и певцов пустовала, и в полумраке на площадке
перед баром, мерцающем бутылками и пивными стаканами, под
хиты из колонок музыкального центра, управляемого высоким
рыжим барменом Борей, изображали танцевальный кайф две-три
пары. Стены зала украшали большие цветные фотографии ба-
тальных сцен из кинобоевиков об Афгане и Чечне.
– Что-то твое кафе похоже на даунклуб – сидят все, как на по-
минках. Или я сама в дауне? Ты не понимаешь? – в депрессии,
короче. Но сегодня я с тобой, мой настоящий подполковничек, и
мне хорошо, – поеживаясь в танце округлыми плечиками, прижи-
маясь и заглядывая ему в глаза снизу вверх – он почти на голову
был выше ее, – тараторила Ира. – А помнишь наш первый вечер
здесь? Мы были в ударе и угаре! Мы тогда тусняком пришли, а
ты меня от именинника увел. Тебе ничего, а он мне чуть фейс не
изуродовал – перед носом ножом махал. А до этого поженихаться
предлагал.
– Выходит, я тебе жизнь сломал.
– Сначала наладил, а потом сломал. Я и сейчас живу с парнем,
с Олегом, и только потому, что жить негде. Я ему о тебе говорила.
Он, конечно, уже всех моих подруг обзвонил – думает, что я у
тебя. Приеду – бить будет. Хочешь, я тебе синяки покажу? – от
него подарки. Ревнивый, обещает зарезать или задушить. Жаль,
что медлит… А меня в понедельник из магазина уволили вместе
с бригадой – тремя другими девчонками. Обнаружили недостачу
и обвинили в воровстве. Говорят, платите по восемь тысяч с носа.
Так хозяин уже несколько смен с коллективной материальной от-
ветственностью кинул. Ночью с полок товар крадет, потом устра-
ивает инвентаризацию, выявляется недостача, и он всех продав-
щиц увольняет. Уволит, а потом его псы девок трясут – встречают
в подъездах и бьют, пока деньги не отдашь. А ты с официантками
так же поступаешь?
– Ты что, с ума сошла? – возмутился Михаев. – Но и у нас все
воруют – поставщики, бармены, официантки. Даже охранники.
Пришлось нанять своих – афганцев, – это дороже, но надежней.
Александр МАТВЕИЧЕВ
464
Они дело поставили круто: кто попадается с поличным – уволь-
няем.
– И трясем! – засмеялась Ира. – Теперь, Пашенька, вся Россия
в напряге: не украдешь – не проживешь.
Когда из зала кафе возвращались в офис, Ира неизменно под-
ходила, как она говорила, к «зверинцу» – двух полок книжного
шкафа, превращенных в виварий с тремя секциями: для неболь-
шого удава, белой анаконды и пары крупных мохнатых пауков.
При покупке пауков в зоомагазине, руководствуясь какими-то не-
зримыми признаками, продавщица, бывшая преподаватель био-
логии, сказала, что членистоногие сожительницы – самки. Змеи,
если были сытыми, вели себя смирно – спали, свернувшись на
подстилке изо мха. И только одна паучиха не находила покоя. Без
видимой причины она часто нападала на беззащитную кривола-
пую, подобную себе, растопыру и беззвучно колотила ее пуши-
стыми лапками.
Добрую паучиху Михаев называл Ирой, а злую скандалистку
– Раисой, именем своей второй жены. Первая у него тоже была
добрая и покладистая татарка. Но через три года после скоропа-
лительной женитьбы и скитаниям по забайкальским гарнизонам
они пришли к мирному согласию, что их брак был ошибкой, и
Фарида уехала с двухлетним сыном к родителям в Татарстан. А
года через три, при встрече в Нижнекамске, оба удивлялись: что,
мол, нас заставило разбежаться? А сынишка не хотел подходить к
нему, плакал и отбивался всем телом, когда он пытался взять его
на руки. Сойтись и начать совместную жизнь заново было позд-
но: от второй жены, «злого паука», росла годовалая дочка.
– И почему, Паша, – глядя на ощетинившуюся паучиху, тыкав-
шуюся усатым и глазастым рыльцем в шаровидное тельце затю-
канной подружки, спрашивала Ира, – зло побеждает добро? Вот
эта добрая паучиха, моя тезка, скоро, как и я, умрет, а злая оста-
нется. И ты будешь страдать от безысходности и о многом жалеть.
– Я уже сожалею. О том, что по дурости дал паукам имена
своих женщин и сказал тебе об этом. А ты стала выстраивать на
глупой выдумке какую–то нелепую философию. Не мели ерунду:
до смерти тебе гораздо дальше, чем мне, дорогуша.
ПАУКИ
465
Ира с печальной усмешкой посмотрела ему в глаза, скользнула
невесомой ладошкой по щетинистому подбородку, не больно дер-
нула за кончик уса и ничего не сказала.
– Слушай, – чтобы как-то отвлечь ее от грустных погружений в
непонятные ему переживания, предложил он, – я недавно цифровую
камеру купил, давай сделаю на память несколько твоих снимков.
– Ой, что ты сразу не сказал, Павлик? А снимки когда будут?
– Сей секунд! На компьютере просмотрим, на цветном принтере
отпечатаем. Краска и с десяток листков фотобумаги еще осталось.
Ира, смеясь и дурачась, позировала, изображая из себя кинош-
ную фотомодель, а он щелкал аппаратом со вспышкой, когда на-
ходил, что снимок получится удачным. Фотолюбительский стаж
у него на несколько лет превосходил трудовой – он снимал еще в
суворовском и вэдэвэшном училищах, офицером и сохранял это
хобби на гражданке. Потом они вывели снимки на экран мони-
тора – смеялись тому, как это здорово – сразу видеть себя навек
запечатленными, – что-то забраковали и удалили, а три цветных
фотокарточки с принтера Ира, завернув в бумагу для офисной
техники, спрятала в свой пакет.
– А что, Павлуша, у меня и в самом деле такой носяра боль-
шой, как на фотке? – обиженно спросила она, подтягивая кончик
носа к верхней губе. – Как у тети Сары.
– Ты лучше посмотри на мой – толстый. С шишкой на конце,
как у Депардье. И сразу поймешь, как тебе повезло с твоим – тон-
ким и аристократическим. Почти как у леди Дианы…
В третьем часу ночи кафе опустело. Контуженный, глухой на
одно ухо охранник Гоша Кондаков – афганец, избежавший бла-
годаря правительственной награде тюрьмы по делу о рэкетирах,
потрошивших рынок в одном из районов города, – явился доло-
жить шефу, что он закрыл дверь изнутри и хотел бы прилечь на
кушетку в гардеробной у входа.
Ира, едва Гоша удалился на покой, включила двухкассетник,
отыскала на ленте песню «Батяня–комбат» и за руку вытащила
цедившего пиво Михаева танцевать. А в конце танца прижалась к
нему, обхватила его губы вместе с усами своими горячими влаж-
ными губами и, резко оборвав поцелуй, спросила:
Александр МАТВЕИЧЕВ
466
– А ты не хочешь меня, любимый? Давай в последний раз – и
все! На вечную память. Если хочешь – и с фотокамерой.
От вина, пива, беспрестанного курения, танцев, духоты и
усталости ему казалось, что он весь пропитался потом, алкого-
лем, никотином и пылью. А у него было непреложное правило,
привитое его кадетским, курсантским и офицерским воспита-
нием: в интим с женщиной вступать чистым и благоуханным.
Он и рубашки носил только белые, начищенные туфли, а брюки
– черные, перехваченные, как он привык с кадетского детства,
по стройной талии широким ремнем. Ощущение вечной при-
надлежности к офицерской касте не покидало его никогда – он
и осанку, и походку сохранял как верность боевому братству.
Вместе с тем ему не хотелось оскорбить любимую женщину не-
корректным отказом, и в голове с трудом отыскался вежливый
отказ:
– Ну где мы здесь, Ирочка, будем – на столе, на полу, на подо-
коннике? Ведь это – святое дело, а мы как животные… Помнишь,
я даже в машине застилал свежие простыни, и в термосе горячая
вода была на эти дела. Отложим на другой раз, хорошо?
Она укоризненно встряхнула длинными белокурыми волоса-
ми, тихо засмеялась белыми крупными зубами:
–Согласна, милый! Только другого раза может и не быть. Вино
еще осталось? Давай еще по одной выпьем за любовь!
– Давай! А потом я вызову такси, довезу тебя и отправлюсь
домой на воспитание.
– Избави Бог! После тебя я к другому не поеду. Оставь меня
здесь или на улице, сам уезжай к своей паучихе, а я как-нибудь
перебьюсь до утра – до первых автобусов.
Сердце у Михаева затосковало в предвкушении объяснений со
«злым пауком». Он появится домой ночью, и жена с порога под-
нимет крик, построенный на отборном мате и нелепых обвине-
ниях, и все это будут слышать соседи и двенадцатилетняя дочка,
чтобы в недалеком будущем стать таким же «пауком» для своего
избранника, угодившего в ее паутину. Но ты же кадет, Пашка! – а
это значит, что трусливо не бросишь свою даму и не потрусишь
сдаваться в цепкие лапы свирепой паучихи.
ПАУКИ
467
– Плохого ты обо мне мнения, Ирок! Остаемся и продолжим
нашу беседу. Вина и пива нам на три часа врастяжку должно
хватить. Не хватит – в баре одолжим. А со своими домашними
как-нибудь разберемся – не впервой!
3
Ира сидела у него на коленях и, прихлебнув светлого вина
из пивного стакана, закусывала его губами – озорно целовала и
брызгала ему в рот теплые струйки вина. А он думал о стран-
ности их отношений: она часто казалась ему не любовницей, а
старшей дочерью. И он внутренне подсмеивался над собой: уж не
дожил ли он до той самой фрейдовской сублимации, когда либидо
погружается в подсознание и во что-то там преображается, а твои
сексуальные подвиги уходят в область смутных воспоминаний.
Да и любовь к ней пришла тоже не из стремления обладать, а из
желания защитить это слабое и беспомощное в своей показной
веселости существо. И она сегодня, казалось, тоже забыла о сво-
ем предназначении соблазнительницы – вся сияла довольством
и счастьем. И только когда окно стало наливаться синевой и в
открытую форточку кабинета настойчиво пополз рассвет, резко
соскользнула с его колен, словно вспомнив о чем-то очень важ-
ном и неотложном, и, нервно подергивая плечами, озабоченно на-
чала складывать со стола в белую клеенчатую сумочку сигареты,
зажигалку, пудреницу, губную помаду.
– Ну что, миленький, вот и прошла наша последняя ночка.
Может, выпьем по последней, и ты проводишь меня в последний
путь? Да не пугайся, Пашенька! Я имею ввиду – до остановки.
Лучше до моста: оттуда в мою сторону много автобусов.
Перед уходом она подошла к шкафу–вольеру с пауками и змеями
– они спали и казались мертвыми – и пощелкала ноготком по стеклу:
– Прощай, моя добрая тезка–паучка! Наверное, в моей про-
шлой жизни я была тобой. Или стану тобой в скором будущем, не
поминай лихом.
Вот так же его дочка разговаривает со своей сиамской кошкой,
опасно приближая лицо вплотную к ее настороженной мордаш-
Александр МАТВЕИЧЕВ
468
ке. И его душу темным облаком прикрыло давнишнее опасение:
вдруг и дочь, разведись он с ее матерью, пройдет Ирины испы-
тания – насилие отчимом, материнское отчуждение и предатель-
ство, влюбленность в старичка и сожительство со случайным
партнером. А вслух сказал:
– Ты, Ира, прямо как в чеховской пьесе прощаешься: дорогой,
многоуважаемый шкаф!.. Пойдем. Или все же лучше такси зака-
зать? У меня уже все члены стали гибки.
– Я это заметила, – не весело отреагировала Ира. – Нет, лучше
уж прогуляться: от сигарет или тоски в груди кошки скребут.
Контуженый охранник Гоша крепко спал, и Михаеву при-
шлось похлопать его ладонями по щекам, прежде чем он с рыком
глухонемого не вскочил с кушетки. Похоже, вместо снотворного
он хлебнул изрядную дозу спиртного. Недавно от него сбежала
жена; забрала ребенка и скрылась в неизвестном направлении.
– В Афгане за сон на посту тебе бы, Гоша, и здоровую барабан-
ную перепонку свои же пацаны продырявили.
Гоша, как и положено бывшему сержанту, стоял навытяжку,
повернув голову здоровым ухом к усатому лицу начальника и пе-
ремещениями кожи на лбу продирая слипшиеся веки:
– Виноват, исправлюсь, товарищ подполковник! Вы же сами
разрешили мне покемарить.
Утро второго июня – Михаев навсегда запомнил эту дату –
было ясным и в меру прохладным. Солнце стояло невысоко, пря-
талось где-то за зданиями, но золоченые крест и маковка часовни
на горе сияли, а покрытое легким паром небо светилось теплом
и обещанием долгого жаркого дня. По пустынной улице навстре-
чу друг другу двигались поливальные машины, и они поспешили
скрыться от них, свернув за угол. По краю тротуара и в просветах
между домами цвели мелкими белыми и розовыми цветами, на-
полняя воздух сладким ароматом, дикие яблоньки. Ира попроси-
ла подержать пакет, выдернула из него серый тонкий свитерок,
ловко натянула его через голову, достала из сумочки деревянный
гребень, расчесала волосы и привычно спросила:
– Как я теперь – не очень страшная, Пашенька? Могу еще
кому–то понравиться?
ПАУКИ
469
После бессонной ночи, может, свежее утро на нее благотворно
подействовало, выглядела она бодрой, щеки и кончик носа по-
розовели, глаза голубели лукавым задором, волосы переливались
золотистым блеском. Воздух после душной прокуренной контор-
ки казался чистым, еще не отравленным выхлопными газами, в
яблонях и в бархатной листве сквера на углу улиц барахтались
и чирикали воробьи и синицы, а в голове было пусто и бездум-
но, как в компьютере, не загруженном программой. Но телу было
зябко, стыла спина, и он пожалел, что не накинул на себя пиджак
или куртку.
– Прежде всего мне, Ирочка. И многим другим, которых мне
не суждено, слава Богу, узнать.
– Не ревнуй, милый. Даю тебе слово, что больше ни одному
мужчине не посчастливится притронуться ко мне.
Он воспринял ее слова чем-то вроде реплики из неопублико-
ванной мелодрамы. И как истинный бизнесмен перевел беседу в
практическое русло:
– Скажи, когда ты уезжаешь? – и выдернул из заднего кармана
брюк тощий бумажник: – Сколько тебе надо на дорогу и на пер-
вое время? Будет туго, позвони – еще пришлю, если смогу.
Ира остановилась и, расширив глаза и подняв брови, смотрела
на него, как на сумасшедшего или клоуна:
– Ты за кого меня принимаешь, Пашенька? Ты же слышал: я
восемь тысяч слямзила – целое состояние! А ты – банкрот, тебя
на счетчик поставили. Уж не подумал ли ты, милый, что я к тебе
за деньгами пришла? Дай я тебя поцелую, Дон–Кихот ты мой Ла-
манчский!
Она прыгнула ему на шею и долго не отрывала свои прохлад-
ные уста от его бесчувственных, словно после инъекции новока-
ина, губ – не целовала, а словно забылась во внезапном потоке
чувств и мыслей. Отпрянула от него и засеменила стремительно с
высоко поднятой головой, не глядя на него и бросая перед собой
отрывистые слова:
– Давай дойдем до речного вокзала, а потом по набережной –
до оперного, у моста простимся, я сяду на сорок третий – он меня
прямо к дому подвезет – и ты свободен!
Александр МАТВЕИЧЕВ
470
Напротив церкви Ира остановилась, беззвучно двигая губами,
троекратно перекрестилась на икону возносящегося из облаков
Христа над закрытыми железными дверями.
– Я вчера сюда заходила, свечи поставила, – тихо сказала она,
– а потом пошла к тебе.
Михаев никак не отреагировал на это, хотя и удивился про себя
откуда–то взявшейся у нее набожности. Они прошли еще три без-
людных квартала, на ходу обмениваясь короткими фразами ни о
чем. По светофору пересеклиулицу и от закрытого цветочного
павильона («Купить бы ей букетик!» – с сожалением подумал он)
направились к зданию речного вокзала, построенного по убогим
канонам сталинской эпохи, с обязательными колоннами и часа-
ми на остром шпиле, увенчанном тусклой звездой, назойливым
анахронизмом торчащей под бездонной покатой синевой июнь-
ского неба. Своей серой массой вокзал запирал конец квартала,
превращенного на первых этажах жилых домов в сплошные
торговые ряды магазинов с новомодными вывесками, включая
«Кенгуру». Это название и засело у него в памяти: от его высоко-
го крыльца Ира внезапно, не сказав ни слова, бросилась бежать
через небольшую площадь к закрытым дверям под аркой между
четырьмя колоннами, словно она опаздывала на уходящий тепло-
ход. Ее каблуки остро тюкали в рассветной тишине и, казалось,
мелкими искрами отражались в темной глубине вокзальных окон.
Перед колоннами вокзала она повернула направо – на набереж-
ную, подумал он, – и нехотя ускорил шаг. Но через минуту уди-
вился: вместо того, чтобы идти по набережной к мосту, Ира скры-
лась за углом вокзала, и он понял, что она спускается по лестнице
на причал. Прилив необъяснимой тревоги подхватил его, и он,
стряхнув похмельную лень, оказался на широкой бетонной лест-
нице, усыпанной прошлогодними листьями и затененной крона-
ми высоких кустов цветущей черемухи и сирени вдоль каменных
балюстрад. Сморщенные мертвые листья шуршали, рассыпались
и порхали под ногами, а свежая зелень и белые и сиреневые гроз-
дья цветов опьяняли весной и радостью жизни.
С последних ступеней он увидел ее быстро и безоглядно шага-
ющей по молу вдоль стальных оградительных цепей и бетонного
ПАУКИ
471
парапета с черной шеренгой чугунных пней, причальных кнехтов
у его основания. Она почему-то спешила к дебаркадеру для не-
больших судов – «ракет», «метеоров», «зорь», предназначенных
для прогулок и доставки людей вверх по реке до левобережных
дачных поселков. Два белых «метеора» с вяло повисшими флага-
ми были пришвартованы к дебаркадеру. Они слегка покачивались
на отливающей подвижной маслянистой гладью и дышащей хо-
лодным паром воде, искрящейся мелкими солнечными брызгами.
Навстречу Ире вразвалку шел человек в черной униформе ох-
ранника и что-то жевал, запивая из пластмассовой бутылки. Миха-
ев окликнул Иру по имени раза три – она не оглянулась и словно
наперекор ему, как подстегнутая, перешла на бег. Миновав дебарка-
дер, она шагов за десять до охранника достигла открытого прохода
в парапете и по ступенькам поскакала к воде, лизавшей низ лестни-
цы легкими всплесками. Павел не к месту подумал, что газеты не-
даром пишут, что в горах происходит бурное таяние снегов. Из-за
этого верхний бьеф – искусственное море гидростанции – намного
превышает нормальный уровень, поэтому воду сбрасывают сквозь
донные отверстия плотины. Значит электроэнергию некуда девать,
но тарифы за ее оплату растут и растут, и во всем виноват предсе-
датель энергосистемы страны – рыжий злодей Чубайс.
Он, переводя дыхание, прыгнул на первую ступеньку с наме-
рением приблизиться к Ире, обнять ее со спины – и не успел.
Отчаянным рывком, с легким стоном она сдернула с себя свитер,
сунула его вместе с дамской сумочкой в пакет, бросив его через
плечо – на ступени, – и прямо, словно шутя, шагнула в воду.
Не было ни всплеска, ни брызг, ни женского вскрика – она про-
сто канула в воду, как будто растаяла, и только мгновения спустя
на поверхности, метрах в трех от носа дебаркадера, показалось
– или это ему почудилось? – ее лицо в стоящих дыбом, размытых
течением волосах – и все!
Михаев остолбенело застыл на ступеньке, переводя взгляд то
на воду, то на пакет, не зная что делать, – тоже бросаться в воду
или подождать, когда Ира всплывет и попросит помощи. Плавала
она хорошо, гораздо лучше, чем он, – Павел в этом убедился про-
шлогодним летом, когда они раз, а то и дважды в неделю выезжа-
Александр МАТВЕИЧЕВ
472
ли на безлюдные пригородные пляжи на реках и озерах и целые
дни проводили на них вдвоем – вдали от шума городского. В го-
лову пришла дикая мысль: вдруг она поднырнула под дебаркадер
и спряталась по другую его сторону. Или уже подплыла к берегу
и посмеивается над его растерянностью.
– Слышь, братан, – раздалось над его головой, – я, блин, не
понял: она покупаться решила или утопиться?
Михаев поднял голову – с причала, навалясь грудью на пара-
пет, на него прищуренными глазами уставился толстомордый ох-
ранник с дебаркадера.
– Чо, чувиха твоя не в курсах? – вода-то здесь ледяная. На
больше восьми градусов после гэса в самый жаркий день.
Павел очнулся, дико взглянул на жующего охранника, судо-
рожно схватил со ступенек Ирин пакет и, выскочив на причал,
побежал вдоль парапета, запинаясь и огибая кнехты, к корме де-
баркадера – Иры нигде не было – ни на поверхности воды, ни у
причальной стенки, обвешенной гуммированными трубами при-
чальных отбойников.
– Эй, братан, успокойся! – крикнул охранник. – Ты что, совсем
тупой? Под пристань ее, как щепку, затянуло, под киль, и унесло
уже, может, на километр по течению. Рыбаки найдут через ме-
сяц на каком-нибудь плесе между островами. Ты прямо шугняк
какой-то! Хиляй сюда, вот «сотик», ментуру вызывай или спаса-
телей.
4
Михаев попытался говорить с дежурным ментом по 02 – и
не смог: трубка «мобильника» тряслась в руке, как живая. Так
было с ним после контузии, – подбородок прыгал и зуб на зуб не
попадал – вместо слов одно клацание. Он молча передал трубку
охраннику, и тот на своем жаргоне кратко описал происшествие.
– Сказали, ждать не меньше часа – подскочат. А у меня смена
через сорок минут кончается, – сказал он, засовывая «мобиль-
ник» в нагрудный карман с лейблом «охрана». – Ну, теперь из-за
твоей шмони нас следаки ментовские и прокурорские обоих в до-
ПАУКИ
473
ску затрахают. Тебя особенно – глазом не моргнешь, как на нарах
на баландной диете будешь срок тянуть.
– За что? – с трудом расцепив зубы, пожал плечами Михаев.
– Вот и попробуй, братан, им доказать, что не ты ее в воду под
жопу спихнул. Нынче знаешь сколько таких за колючкой парит-
ся? Мочат одни, а судят и садят непричастных. «Висяки» и «глу-
хари» им отчетность поганят.
Михаев промолчал – он все еще верил в чудо: вот сейчас Ира
появится с мокрыми волосами, в платье, прилипшем к ее тря-
сущемуся от холода телу, и со смехом будет просить согреть ее.
Прежде он никогда не обращал внимания на воду – река да и река!
А сейчас взгляда не мог оторвать от ее текучей, переменчивой
и опасной поверхности. Не гладкой, как ему казалось прежде, а
местами ребристой, как рифленая сталь, или разделенной на тон-
кие, как слюда, гибкие пластины, набегающие, вращающиеся и
трущиеся друг о друга в молчаливом стремлении сохранить в
себе некую, только им известную тайну. Близко к бетонной стен-
ке причала, качаясь на солнечной ряби, подернутой нефтяными
разводами, отдыхали две чайки, а вблизи правого берега – на
уровне металлических мачт освещения стадиона, – высматривая
добычу, в прозрачной синеве парили другие чайки. Над тяжелы-
ми каменными арками коммунального моста беззвучным пункти-
ром скользили первые автобусы. Все, как всегда, словно ничего
не случилось. Сознавать это было невыносимо, и он чувствовал,
как в груди у него что-то растет, набухает и вот-вот взорвется.
– Тебе бы, братан, вмазать рюмаху не мешало, а то дуба дашь,
– с неожиданным участием притронувшись к его спине тяжелой
теплой ладонью, сказал охранник. – У меня там малость осталось
– пойдем. Меня – Аркадий, а тебя?
Михаев назвал свое имя и только сейчас воспринял лицо ох-
ранника – совсем не толстомордое, как ему показалось сначала.
Простое симпатичное русское лицо с небольшими серыми глаза-
ми и припухшими от бессонной ночи веками. Лишними показа-
лась полоска черных, словно накрашенных, усиков над вздерну-
той к широким ноздрям губой. Он был на полголовы выше Павла
и по выправке выглядел гвардейцем лет тридцати восьми.
Александр МАТВЕИЧЕВ
474
* * *
На дебаркадере, в прокуренной тесной биндюжке с иллюми-
натором под потолком, Аркадий предложил сесть на топчан за
крохотный столик. На нем стояла недопитая бутылка водки, и на
чистой салфетке покоился нарезанный пластиками шмат сала,
четвертинка очищенной луковицы и полбатона хлеба. Аркадий
разлил водку в полиэтиленовые стаканы, слегка приподнял над
столом свой:
– Она тебе кем приходилась?
– Всем, – неохотно отозвался Михаев и ощутил, как спазм под-
ступает к горлу.
– Помянем.
Павел тряхнул головой и поспешно проглотил холодную вод-
ку, не почувствовав вкуса.
– Пойдем, Аркаша, на берег, – сказал он, – а то следователя
провороним.
– Тебя трясет. Накинь на плечи мой дембельский бушлат – из
Афгана привез.
Аркадий потянулся, взял с изголовья топчана свернутый в ка-
честве подушки бушлат и неловко накинул его на плечи Михаева.
– Спасибо. Выходит, мы дважды земляки, – сказал Павел. – Я
там тоже почти три года по горам и аулам за «духами» бегал, пока
в засаду со своей ротой не попал.
– Так ты, конечно, офицер!
– Подполковник. Вторую звездочку подарили при увольнении.
Как утешительный приз за ранение и контузию.
– О-о! Простите, товарищ подполковник, – я-то всего-навсего
сержант.
– Пустое! Сейчас мы оба шпаки. Да и, сам видишь, нам не до
чинопочитания. Выйдем на улицу – там поговорим. Следователя
можем проморгать – вдруг не сообразит сюда зайти.
Он стряхнул с себя бушлат и встал.
– Сначала мы, красноярцы, полгода в Фергане, в учебке к Аф-
гану еотовились. Как в том фильме «9 рота», Еб-гору штурмовали
с рюкзаками, набитыми камнями, – продолжал Аркадий на ходу.
ПАУКИ
475
– А потом, в Кандагаре, по горам с духами бодались, в засадах
сидели, зачистки в аулах делали. Я и Санька Замараев – он из
Мотыгино, охотник с детства – снайперами были. Меня фугасом
из гранатомета контузило в одном ауле, и после госпиталя, по со-
вету нашего ротного, царство ему небесное, я в Кабуле за баранку
сел на «газик». Наверно, это и спасло мне жизнь. А Санька так и
остался в триста пятидесятом полку. Их рота в засаду попала, из
восьмидесяти человек не больше тридцати пацанов уцелело. Но
про Саньку я только при демобилизации узнал – не нашел его в
списке красноярских дембелей. Сказали, он «грузом-200» раньше
меня посмертно дембельнулся.
На палубе дебаркадера, у кассы, уже стояли дачники, нагру-
женные рюкзаками и сумками, – две пары пенсионеров и оди-
нокая старушка в мятой болоньевой куртке с пегой болонкой на
руках. «Метеор», готовый принять на борт ранних пассажиров,
глухо попыхивал двигателем, отравляя воздух запахом газа от
сгоревшей солярки. А по трапу на пристань поднимался человек
во всем черном, похожий на комиссара времен Гражданской во-
йны: кожаная «жириновка», кожаная куртка и кожаная папка под
мышкой. Выражение его узкого лица с горбатым, как топор пала-
ча, носом не предвещало ничего отрадного.
– О! Вот и следак хиляет! – сказал Аркадий. – Ну держись,
подполковник! Сейчас души наши, как полковнику Буданову,
начнет трясти.
Бывший снайпер и кабульский шофер оказался провидцем:
следователь добывал правду-матку не только из Михаева. Снача-
ла был составлен протокол на месте происшествия, потом Павла
и Гошу, как единственного свидетеля, продержали часа три в ми-
лиции и взяли с Михаева подписку о невыезде. А в последующие
дни и недели на допросы в милицию вызывались рыжий бармен
Боря, охранник Гоша, официантки и уборщица бара и, конечно
же, неоднократно Михаев и Аркаша – как главный свидетель и
единственный очевидец. Следствие особенно интересовал во-
прос, не изнасиловал ли Павел утопленницу, не материл и не бил
ли ее, сколько они выпили, о чем говорили, имели ли место ссора
и секс, и «по факту утопления» было возбуждено уголовное дело.
Александр МАТВЕИЧЕВ
476
Михаев пригласил следователя в свое кафе и показал ему снимки
Иры на экране монитора, сделанные им в роковую ночь с точным
отображением даты, часов и минут в правом нижнем углу, – поч-
ти на всех она улыбалась и выглядела счастливой. Следак уди-
вился, попросил отпечатать некоторые из них на фотопринторе
для включения в дело, и они выпили по рюмке за помин Ириной
души.
Поскольку повестки и звонки из милиции и прокуратуры при-
ходили на дом и, как правило, попадали в руки жены, Павел, по-
теряв контроль над собой, был вынужден во всем признаться ей,
«злой паучихе». И она еще прочнее опутала его своими сетями и
безжалостно сосала из него кровь постоянными попреками, уко-
лами, насмешками и угрозами о разводе. Дочку она тоже ввела в
курс событий, но девочка неожиданно для нее стала защищать
отца, и «паучиха» при дочери не донимала его.
Пресса и телевидение со ссылками на тайну следствия с ра-
достью посмаковали таинственное исчезновение блондинки в
голубом платье, но быстро потеряли интерес к мелкому происше-
ствию на бытовой почве.
А Михаев глушил тоску, душевное напряжение и неопреде-
ленность своего положения подследственного испытанным рус-
ским способом – пил с утра до поздней ночи, часто ночевал в
кафе и, не в силах сладить с собой, на рассвете шел на причал – на
то место, откуда Ира так спокойно шагнула в воду. Там он иногда
виделся с Аркашей. Пили в его биндюжке с электрообогревате-
лем и вспоминали афганские истории, погибших и живых дру-
зей. Аркаша оказался для следствия крепким орешком: события
на моле описал в точном соответствии с показаниями Павла, ни
разу не сбивался в деталях, и следователь не смог обличить их в
преступном сговоре.
Душа не находила успокоения, и он в какой-то момент спохва-
тился, что стремительно приближается к безумию и что психуш-
ка ему грозит гораздо больше, чем тюрьма. Уже несколько раз он
встречал в городе Иру или видел ее из окна автобуса, выскакивал
на следующей остановке, догонял, окликал и, встретив недоумен-
ный или сердитый взгляд незнакомой девушки, останавливался и,
ПАУКИ
477
не извинившись, уходил, с тревогой думая, что эти «галюники»
до добра не доведу.
По совету старой знакомой он обратился к целителю-монголу.
В советские времена он закончил военно-медицинскую академию
в Ленинграде. А в постсоветскую или постцеденбальскую эпоху
монгольский целитель, познавший тайны тибетской медицины,
приезжал на своей «тойоте» два раза в год на месяц из Улан-Ба-
тора на чудотворную шабашку в Россию. По его рекомендации
Павел со спиртного перешел на потребление транквилизаторов
– пилюль, каких-то порошков, сиропов из тибетских трав и игло-
укалывание «следок» – нижней части ступней. Стоило это неде-
шево, но, кажется, помогало. Но курил почти беспрерывно – на
сутки двух пачек сигарет не хватало. И спал иной раз не больше
четырех часов, хотя постоянно испытывал сонливость и вялость
– этакое состояние выжатого лимона.
* * *
На третий день после происшествия к нему в офис пришли
Ирина мать и отчим, оба поддатые и очень решительные. Но Ми-
хаев был уже сам после приема изрядной дозы и даже из-за стола
не встал навстречу им, а протянутых ладоней не заметил.
Ирина мать с рыжими крашеными волосами и отечными крас-
новатыми щеками алкоголички, неряшливо одетая в мятую чер-
ную куртку и потертые джинсы, села на свободный стул с видом
непричастной к предстоящему разговору жертвы. Слово взял,
нахраписто подступив вплотную к столу Михаева, отчим, худо-
сочный ханурик с испитой физиономией и слезящимися, рыска-
ющими по сторонам глазками.
Похожих типов, вспомнилось Михаеву, всегда готовых на па-
кость, он встречал, когда по делам службы навещал стройбат в
Новосибирске. Туда военкоматы сплавляли, как правило, на тру-
довое перевоспитание бывших уголовников и находившихся на
спецучете в милиции парней. Одного из таких он остановил в ко-
ридоре казармы и спросил, почему тот не поприветствовал офи-
цера. В ответ услышал в сопровождении соответствующего же-
Александр МАТВЕИЧЕВ
478
ста: «А ху-ху не хо-хо, корешок?» И тут же «хухошник» оказался
в глубоком нокауте на бетонном полу – перевоспитался.
Он сам удивлялся, откуда в нем, считавшем себя человеком
уравновешенным, в минуты, когда кто-то вдруг покушался на его
достоинство, взрывалось неукротимое бешенство. После того
как он в таком порыве метнул стержнем арматурной стали вслед
убегающему солдату, оскорбившему его матом, и заостренный
стержень застрял в его заднице, Михаев подумал, что может до-
катиться до нечаянного убийства,,и подал рапорт об увольнении
из армии. Командир полка порвал листок на мелкие клочки и бро-
сил в корзину под стол: «Этого еще не хватало, чтобы я лучшего
офицера из-за чьей-то сраной жопы на гражданку отправил!..».
– Нам из-за тебя, падла, – начал отчим, наклонившись над сто-
лом и оскаливая стальные зубы, – мусора покоя не дают, домой
приходят, на свою хазу таскают. Ты девку погубил, так держи
мазу, понял?
– Хазу-мазу?.. Конечно, понял! – сказал Михаев тихо. И вдруг,
схватив со стола хрустальную пепельницу, заорал командирским
рыком: – Сядь на место, сморчок! А лучше вон отсюда! И больше
мне на глаза не попадайся.
«Сморчок» отпрянул к двери, но выходить не думал. Михаев
поднял трубку и вызвал Гошу.
– Зря ты, начальник, волну гонишь. Лучше заплати тысячу зе-
леных, и мы тебя от тюрьмы отмажем.
– А ху-ху не хо-хо, сука? – уже спокойно процитировал стройба-
товского воина Михаев. – Я пока следователю не сказал, как ты мало-
летнюю падчерицу изнасиловать пытался. Об этом знают все ее под-
руги – свидетелей хватит. А то, что мы сейчас говорили, – видишь
компьютер? – я микрофон включил и все записал – для следователя.
На дурака рассказ, но ханурик дрогнул, окрысился и разинул,
было, рот, и тут вошел Гоша, привычно повернув голову здоро-
вым ухом в сторону начальника.
– Разберись с этим жлобом, сержант: ему от меня что-то надо.
– Есть, товарищ подполковник! – пристукнул Гоша каблуками,
сгреб потерявшего блатной кураж папаню за шиворот и, вытол-
кнув за дверь, последовал за ним.
ПАУКИ
479
Женщина вскочила со стула, но Михаев остановил ее резким
окриком:
– Постойте, сядьте, Елена Сидоровна! Поговорим.
Она остановилась у двери, прижавшись спиной к косяку, и
Павел, глядя на нее с расстояния трех метров, с горькой неприяз-
нью подумал, что она ни единой черточкой лица и тела не имела
сходства со своей дочерью. Он перевел – уже невидящий – взгляд
на экран монитора и сухо, с ощущением нарастающей пустоты в
груди, сказал:
– Денег я вам, Елена Сидоровна, сейчас не дам – все равно
пропьете. А когда Иру найдут, похороны и поминки обеспечу.
Можете идти, до свидания…
* * *
Он никак не мог забыть, что в тот день, как ушла под воду
Ира, почему-то умерла и добрая паучиха – в этом ему чудилось
какое-то мистическое предзнаменование. Он прицепил к ее лап-
кам в качестве грузил несколько скрепок, отнес на причал и опу-
стил в реку с последней, Ириной, ступеньки. Посоветовался с
компаньоном и вернул за бесценок в зоомагазин обоих гадов и
злую паучиху – ему и одной, домашней, как говорил Аркаша, за-
падло хватало. Его жена угодила в какую–то заразную религиоз-
ную секту, ее там забугорные миссионеры-пауки зазомбировали,
она перестала заниматься домашними делами, забросила его и
сына, и весь свой небольшой заработок отдавала секте, надеясь
на какое-то грандиозное воздаяние в грядущей земной и райской
жизни. Аркадий отрабатывал охранником последние дни: нашел
место шофера «Волги» в какой-то фирме, будет возить началь-
ство, бухгалтеров, снабженцев. Свою машину – старый «жигуле-
нок» – он недавно продал: сын поступал в университет, потребо-
валась взятка в тысячу баксов.
Двадцать седьмого июня, в день рождения Иры, Михаев при-
нес на место ее гибели букет из двадцати четырех цветков – по
числу прожитых ею лет – и ее большую последнюю фотографию.
Рассыпанные по равнодушно-холодной и траурно-темной воде
Александр МАТВЕИЧЕВ
480
красные розы и улыбающееся среди них лицо девушки бесследно
исчезли под черным бортом дебаркадера, как и живая Ира.
Следователю Михаев на всякий случай, без протокола, о ви-
зите матери и отчима пропавшей без вести – так пока Ира чис-
лилась по уголовному делу – рассказал, а заявление писать от-
казался: «Что с них возьмешь? Все это от нищеты – духовной и
материальной. Хотя арабы почему-то считают, что нищему при-
надлежит полмира».
А сам подумал: кто же Ире подарил доброе сердце, научил
бескорыстию и забыл научить противостоянию злу? Только не
мать и не отец, которого она не знала, – скорее всего, сама при-
рода, Бог… Она бежала от зла, но оно настигало ее и впивалось
в сердце клыками и когтями насилия и несправедливости. Она
искала любовь, а натыкалась на похотливость, обман и неспра-
ведливость. Собственная доброта для нее обратилась во зло, и те-
перь даже мать обвиняет ее в глупости, безрассудстве и эгоизме.
И никто не подумал, и он в том числе, до этой трагедии, что
ее добротой пользовались, обманывали и потом отбрасывали, как
ненужную вещь, и свой протест она смогла выразить только этим,
с виду безумным шагом отчаяния и ненависти к жизни. А может,
она только так, не имея в душе ничего, кроме добра и любви, мог-
ла высказать самоуважение и защитить свою честь? Он же просто
трусливо бежал от настоящей любви и навсегда обречен влачить
век с незаживающей раной запоздалого сожаления о невинно за-
губленной, с его участием, молодой жизни…
5
Звонок из милиции о том, что ему надо явиться в морг суд-
медэкспертизы на опознание трупа предположительно Ирины
Александровны Лобановой, Михаеву поступил почти через три
месяца, в конце августа. И он, забыв о присутствовавших в офи-
се при этом двух кредиторов, наезжавших на него с угрозами о
немедленном возврате долгов, упал лицом на стол и разрыдался.
Мужики поднялись и вышли, пообещав вернуться завтра за ре-
зультатом.
ПАУКИ
481
Лица у Иры не было – объели рыбы, остались обрывки платья
на шее и дешевенький сиреневый браслет на запястье со шрамом.
Хирург сказал, что тело находится в анатомичке уже третий день,
«подразложилось, конечно», и Михаев последний, кого вызвали
на опознание как лицо, не находящееся с умершей в родственных
связях. Он подписал акт опознания и выскочил на улицу, сдержи-
вая рвоту, – такого запаха тления и ужаса смерти он, подумалось
ему, не знал даже в Афгане. И никак не мог совместить в своем
сознании живой образ Иры с тем, что от нее осталось после трех
месяцев нахождения в реке.
В автобусе он с неприязнью подумал об Ириной матери:
что стоило ей позвонить и по–человечески снять с его души
частицу невыносимого груза?.. Но за деньгами вот-вот заявит-
ся или напомнит о них по телефону. Автобус шел по пологому
спуску, и он с высоты смотрел на сверкающую под осенним
полуденным солнцем реку, желто-зеленую редеющую листву
прибрежных зарослей, желтые пятна леса и дачных садов на
склонах загородных гор и думал, что Ира никогда этого не
увидит. И почти рядом, за серыми кубами многоэтажных до-
мов, наискосок отсюда, у речного вокзала находится ее насто-
ящая могила. Или вся эта вечно живая, не замерзающая даже
в лютые морозы река превратилась в его сознании и сердце в
кладбище.
В своих телепатических способностях он убедился букваль-
но через пять минут: едва вошел в кафе, как рыжий бармен Боря
подал ему бумажку с номером телефона и сказал, что какая-то
женщина только что просила ей позвонить. Он прошел по кори-
дору из зала в офис и, собравшись с мыслями, снял трубку и сразу
перешел на деловой тон: пусть мать назовет ему дату похорон,
адрес агентства ритуальных услуг и место проведения поминок.
Он все оплатит – не наличкой, а перечислением. Мать попыта-
лась возразить: ей нужны наличные деньги. Михаев не стал слу-
шать ее доводов, оборвал на полуслове:
– Не нравится – хороните сами.
И распорядился, чтобы бухгалтер перечислила деньги на бан-
ковский счет конторы ритуальных услуг в тот же день.
Александр МАТВЕИЧЕВ
482
Хоронили Иру по-современному – из зала прощания при ана-
томичке судмедэкспертизы. Гроб был закрыт, священник на отпе-
вание грешницы-самоубийцы прийти отказался.
Сам Михаев в общих похоронах и поминках не участвовал –
не хотел быть соучастником лицемерной скорби и пьянки с об-
жираловкой. А то, как нередко случается на русских поминках,
и с песняком под занавес. Под прикрытием зарослей, оград и па-
мятников дождался, когда автобус увезет провожающих. Потом
постоял, склонив седую, наголо остриженную, как у новобранца,
голову, под мелким холодным дождем над супесным комковатым
холмиком, положил к основанию соснового креста с инвентар-
ным номером захоронения розы. Зашел в офис – голубой стро-
ительный вагончик при кладбище, выбрал и заказал скромный
мраморный памятник с бордюром под прямоугольный цветник
– обещали все изготовить и установить на могиле за две недели,
– подписал договор, внес задаток и поехал на речной вокзал – на
спуск к воде, где утонула Ира. Его тянуло туда, как пушкинского
князя к старой мельнице.
* * *
Весь последующий год обернулся для него чередой мелких
и больших бед. Пришлось продать квартиру в городе и погасить
долги перед кредиторами, избавиться от кафе, на остаток денег
купить полуторку-хрущевку на первом этаже пятиэтажки в без-
работном поселке и зиму и весну существовать втроем на одну
офицерскую пенсию. Иногда в доме не было денег на булку хле-
ба. Чувство безысходности нарастало, а бессонница и воспоми-
нания о смерти Иры терзали душу муками неискупимой вины.
Донимала ехидством и попреками жена: «Бизнесмен долбаный,
герой кверху дырой. Все-то ты протрахал!». Ей подпевала дочь:
«Ты что, папочка, такой грустный? Утопленницу свою вспоми-
наешь?». И часто плакала, возвращаясь из школы. Мальчишки и
девчонки потешались над ее бедностью: они часто меняли наря-
ды, в школу их подвозили на машинах, у всех были мобильники
с «наворотами».
ПАУКИ
483
Не любил он прошлую власть, покалечившую его тело и душу
Афганом. Но еще большее отвращение внушала ему настоящая:
обман, лицемерие, пустые обещания, подслащенные мелкими
подачками, – суета и томление духа. «И возненавидел я жизнь:
потому что противны мне дела, которые делаются под солнцем».
Эти слова из Экклезиаста часто приходили ему на ум, отбирая
остатки желания жить и что-то делать, чтобы продлить томление
пребывания в этом ненавистном мире, лишенном любви и смыс-
ла: «Все будет так – исхода нет…» Мириады пауков с их сетями и
кровососными хоботками неистребимы.
Второго июня – в годовщину смерти Иры – он провел в городе
у Гоши в его холостяцкой «гостинке», крохотной комнатенке на
первом этаже с сортиром и душем. Из мебели – рваная тахта, вы-
брошенная кем-то на помойку и приватизированная им, хлипкий
столик на алюминиевых ножках и две колченогих табуретки из
того же «бутика».
– Ну, скажи, подполковник, за что мы с тобой кровь проливали
и калеками стали? – пьяно стонал Гоша. – У меня от этой житухи
стоять перестал, Нюрка послала меня на хер и куда-то скрылась…
У тебя ствол есть? А у меня две классных «железки» заначено!
Давай сколотим из наших ребят боевую группу и устроим хибиш
здешним «духам». Ты же российский офицер, дай команду!
– Не мели ерунду, сержант! Кому, зачем? Все это уже было – и
что мы имеем?
– Зато нас имеют, как хотят, – и спереди, и сзади. Мы кто, пи-
доры?.. Ладно, и без тебя обойдемся…
Ранним утром тем же путем, как и год назад, он пришел на
причал. В голове после обильного возлияния дешевой водки из
дворового павильона и скудной мужской закуски гудело и сто-
нало. И погода стояла под стать – совсем не летняя, как год тому
назад: холодная, сырая; порывы хиуса хлестали в лицо, слепили
глаза, и пенистые валы, набегая на причальную стенку и смоли-
стый корпус дебаркадера, разбивались о них с недовольным ши-
пением и яростью. Над взбаламученной поверхностью реки, по-
добно поземке, серыми клочьями проносился студеный пар, горы
на противоположном берегу казались сизыми тучами, упавшими
Александр МАТВЕИЧЕВ
484
на землю. Михаев бросил вялые розы на воду россыпью – ветер,
а потом волна подхватили, спутали, разметали их и понесли к бе-
тонной стене. Давнее решение – еще, казалось ему, с того про-
шлогоднего дня – надвигалось на него неумолимой реальностью,
своей бессмыслицей и неодолимой пучиной, студеные лезвия,
дробясь на тусклые брызги, уже обжигали ему колени, и он сде-
лал последний шаг.
Красноярск – пос. Памяти 13 Борцов
Май – октябрь 2009
Полный текст рассказа – см. на сайте писателя
www.matveichevav.narod.ru. и Проза.ру
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
Величавость движения айсберга в том, что он
только на одну восьмую возвышается над водой.
Эрнст Хемингуэй, «Смерть после полудня»
Самолет из Москвы прилетал рано – в восьмом часу утра. Поэтому встать, помыться, побриться, одеться и попить чая пришлось встать затемно – в полшестого. Задрипанный «уазик», купленный кирпичным заводом в брежневские, застойные, времена как ветеринарная «скорая помощь», прикатил за мной, вполне здоровым переводчиком из породы хомо сапиенс, и просигналил под окном перед восходом солнца. От шофера неаппетитно разило перегаром, и я попросил у жены для его высокой персоны закуски – квашеной капусты, соленых помидор, а также заслужившей высокий авторитет жвачки «антиполицай». Шофер, начинающий алкоголик, вернувшийся осенью со службы в армии где-то под Норильском, чистосердечно признался, что вчера набрался с коллегами в гараже музыкальным шведским спиртягой «рояль». Его, правда, уже стремительно вытесняла с рынка водка-паленка с экзотическими наименованиями и смертельно опасным химсоставом.
Пост ГАИ на выезде из города Красноенисейска через Северо-Западный микрорайон мы проскочили на рассвете без приключений. На втором посту, перед райцентром Емелькино, шофер откупился от гаишника мелочью – вложил, приоткрыв дверку, в загребущую лапу, как и в советские времена, на бутылку. А в аэропорту, чтобы не платить за стоянку вблизи аэровокзала, водила остался ждать гостей и меня на обочине в ветеринарном лимузине, метрах в двухстах от багажного отделения.
Посланцев фирмы «Ачемак», имевшей представительство в Москве, прилетало трое. Факс выдал их имена: Антонио Ауньон, Мигель Перес и Карлос Градос. Самолет подрулил совсем близко
Александр МАТВЕИЧЕВ
486
к выходу с летного поля. Я без труда выделил моих клиентов в
толпе пассажиров, когда они друг за другом спускались по трапу
из Ту-154-го. Середина марта, холодина, тайга искрится густым
инеем, сугробы и не думали таять. А кабальерос, видите ли, выря-
дились в болоньевые курточки и вязаные шапочки с порами, как
на решете. Они тоже узнали меня – по надписи синим маркером
«Agem;c» на развернутом куске ватмана на моей груди. Я сунул
им бумагу под нос, как только они вышли с аэродрома через рас-
пахнутую калитку с торца зданья багажного отделения.
– Mucho frio. – Очень холодно, – первое, что произнес самый
крупный из них, с животом на четвертом месяце беременности и
искусно сконструированной бородкой и усами. – Me llamo Miguel
P;rez.
– Миша, – перевел я, и Мигель радостно засмеялся, показав
под усами великолепные зубы, а глазами высветив добрую душу
и открытость.
– Grados, – коротко отрекомендовался худой, рослый мужчина
с седеющими сталинскими усами под крупным горбатым носом.
От этого Градоса веяло холодком высокомерия и самовлю-
бленности, как от истинно испанского гранда.
Третий, маленький и плотный, с загорелым красивым лицом,
одетый в отличие от других вполне по сезону – в пуховик и те-
плую вязаную шапку, – не спешил представляться. Он стоял в
трех шагах от меня и словно прицеливался синими беспощад-
ными глазами в мое наиболее слабо защищенное место. «Глаза
убийцы, – как-то само собой подумалось мне. – С этим будет не
просто наладить контакт».
Однако, как ни странно, именно с ним, с Антонио Ауньоном,
я сдружился больше, чем с другими испанцами. А за пять лет
работы переводчиком мне довелось познакомиться не с одним
десятком инженеров и техников разных специальностей из ле-
гендарных провинций – Каталонии, Валенсии, Мурсии, Гранады.
Как и с янки из разных штатов США, поскольку нужда застави-
ла недавнего инженера и директора предприятия подвизаться и
переводчиком с английского языка. Позднее Антонио признался,
что всегда старался заводить дружбу с переводчиками: так ему
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
487
было легче проникаться жизнью людей других стран, узнавать
их обычаи. Он работал на Кубе, во Франции, в Португалии, в
Марокко и Алжире, еще в каких-то странах. На постсоветском
раздробленном пространстве он успел поработать в Тольятти и
Краснотуринске, и где-то на Украине – то ли в Донецке, то ли в
Луганске. И везде оставлял о себе память в добрых сердцах сла-
вянских красавиц.
– Las mujeres m;s bonitas est;n en Rusia. – Самые красивые
женщины находятся в России, – многократно повторял он в при-
сутствии своих соотечественников мне, прежде находившему не
менее привлекательных особ и в других странах мира.
Соотечественники соглашались с Антонио без комментари-
ев. Знали – спорить с ним бесполезно по любому поводу. Без
излишних аргументов несогласных с его доводами он называл
«кабронами», то есть тупыми козлами, «локами» и «тонтами»
– сумасшедшими и дураками. Вероятно, кровавые игры на арене
в молодости с коровами и быками заразили бывшего матадора
их бодливым характером. Говорю это к тому, что в отношении
убийственного взгляда Антонио Ауньона я не ошибся. Начиная с
восемнадцати лет, он выходил на арену родного города Картахена
дразнить и колоть шпагой быков, мечтая в недалеком будущем
покорить всю Испанию своим мастерством тореро. И уже высту-
пал как тореадор-любитель на профессиональной арене, получая,
как говорят теперь, «серую зарплату из черной кассы» дельцов
от корриды. Для начала он поражал своей «эспадой» коров. По-
том выходил на арену убивать молодых быков. И уже дошел до
главной ступени в карьере матадора – поединкам с toros bravos
– разъяренными быками, не знающими страха, выращенными
специально для корриды по многовековым методам селекции и
традиций.
Возможно, прежде среди русских он сталкивался не с одним
Фомой Неверующим, в чьих глазах выглядел хвастуном или тре-
пачом, когда говорил, что сражался на арене как тореро. Может,
чтобы и у меня не возникло сомнений в его героическом про-
шлом, он подарил мне две афишки с изображениями страшенных
быков и с приглашениями зрителей на plaza de toros de Cartajena
Александр МАТВЕИЧЕВ
488
– площадь для боя с быками в Картахене. На первой из них, по-
желтевшей от времени, улыбается юный Antonio Au;;n, по про-
звищу EL QUECO, из пригорода los Juncos. Эль Кеко выйдет на
арену 1 июля (неизвестного года), в субботу, в 11 часов ночи под
патронажем компании из 13 друзей из бара Maupe. В числе дру-
гих четырех смелых новичков.
Судя по второй, зелененькой, афишке El Queco поражал шпа-
гой молодых быков из стада скотовода Томаса Санчеса Кахо из
Альбасеты в 11 ночи, тоже в субботу, 31 июля 1971 года. Значит,
происходило эта забава за четыре года до смерти мятежного кау-
дильо Франко, когда тореро Антонио Ауньон был преданным его
фашистскому правлению 23-летним фалангистом. За спонсор-
ские деньги компания «Валенсия» предоставляла возможность
ему, матадору Эль Кеко, стать знаменитостью. Храбрости, реши-
мости и честолюбия у Антонио было с избытком. А вот ростом
он не вышел и надолго оставался инвалидом от страшного удара
рогом под его ключицу. Стянутую хирургическим швом кожу на
месте прокола он мне тоже продемонстрировал.
– Такой раны могло и не быть, – сказал он, – если бы быку
специально, как предписывают правила, затупили рога. Но орга-
низаторы корриды часто этим пренебрегают. Чем кровавей зре-
лище и смертельных финалов, тем больше зрителей и прибыли
хозяевам.
Иногда во время наших частых выпивок в компании с русски-
ми Кеко, дурачась, просил желающего сыграть роль быка, а сам
брал палку вместо шпаги и полотенце вместо мулеты и показывал
приемы тореро на арене.
Однако тогда, на пласо де торос в Картахене, ему крупно
не повезло – разозленный бандерильями и пиками бык не стал
ждать со склоненной головой, пока Антонио засадит ему эспа-
ду по самую рукоять в загривок. Пятисоткилограммовый бычара
опередил полутораметрового матадора и поддел его пониже клю-
чицы на острый рог, как кильку, и подбросил в воздух. Повезло,
что бык, удовлетворенный этим ударом и эффектным броском,
увлекся погоней за другим участником шоу и не успел растоптать
благородного юношу.
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
489
Костяной штык бравого быка вошел в тело Антонио на две-
надцать сантиметров и при броске разворотил рану до размеров
снарядной воронки. К этому добавилось сотрясение мозга, так
что унесли Антонио с арены на носилках, увезли на амбулансии
в госпиталь, долго лечили, и о возвращении на арену не могло
быть и речи. Как и денежного возмещения за ущерб здоровью:
добровольных любителей экстрима не страховали – попал на
рога, страдай молча, дабы корридная мафия тебя не доконала.
– Стать известным тореро мне бы все равно не удалось, – при-
знался мне Антонио. – Видишь, какой у меня маленький рост.
Всем тореро присваивается кличка. Моя, Кеко, означает Ма-
лыш…
Так что после окончания технического института, подобия
нашего техникума, мечту о матадорстве Антонио Ауньону из-за
ранения и малорослости оставалось лелеять как светлую память
в горячем сердце. А хлеб насущный он зарабатывал сначала на
верфи – освоил сварку под водой пробоин и трещин на сталь-
ных корпусах субмарин и боевых надводных кораблей. На этом
занятии подорвал здоровье, вышел, как некогда стегоцефал, на
сушу и закрепился в качестве профессионала механиком высоко-
го класса на монтаже и наладке технологического оборудования
по производству кирпича и керамической плитки. Эта специаль-
ность открыла перед ним просторы всей планеты: кирпичные и
керамические фабрики с испанским оборудованием строятся во
многих странах мира независимо от политических и экономиче-
ских систем. По своим убеждениям Антонио при каудильо Фран-
ко был фалангистом, а после его смерти стал коммунистом. На
мой вопрос, почему он так резко перекрасился, Антонио ответил
предельно кратко:
– Es egual. – Это одно и то же.
Мне, из коммуниста, переквалифицировавшегося в демокра-
ты, это было понятно, но хотелось услышать мнение иностран-
ного эксперта. Антонио подвел под свое заявление неожиданно
рациональное экономическое объяснение:
– Когда я был молодым фалангистом, нас бесплатно собирали
в лагеря, возили и кормили бесплатно по всей Испании. А теперь
Александр МАТВЕИЧЕВ
490
то же делают наши коммунисты. Правда, в «Ачемаке» всего пять
комми, и на нас никто внимания не обращает, кроме профсоюза.
Там нас уважают и привлекают к разным акциям. Администрация
опасается нас сократить или уволить: суд может признать это как
преследование по политическим мотивам…
Фашистам, коммунистам, демократам, так же, как и аполитич-
ным гражданам разных стран и народов, как убедил меня жизнен-
ный и переводческий опыт, ничто человеческое не чуждо. Моих
клиентов-иностранцев, например, не тревожили заботы о еде, вы-
пивке, жилье. Тем более о работе. Единственное, что их нестер-
пимо донимало – это проблемы развлечения после трудового дня
и в выходные. Но более всего – непреходящая острая и трудно
разрешимая для них, при полном незнании русского языка, сексу-
альная докука. При этом на мои тревоги, связанные в частности с
моей семьей, они, как говорится, клали с прибором: «Веди, тра-
дуктор, в кабак и склей для нас по бабе». Возмущало их и отсут-
ствие борделей в нашей стране, вступившей на путь свободы и
демократических реформ в условиях развитого бандитизма. Надо
было видеть, какими долгими тоскующими взглядами они прово-
жали сибирячек, разных по возрасту, телосложению и телодвиже-
нию. Потом громко, наперебой, обсуждали их достоинства. И как
истинные кабальерос замалчивали недостатки.
* * *
Антонио Ауньону тогда шел пятидесятый год. Дирекция «Аче-
мака» на время загранкомандировки назначила его старшим груп-
пы. Своих коллег, Мигеля и Градоса, экс-матадор держал в стро-
гости, как армейский «дед» новобранцев. В заводской гостинице
из двух номеров он занял самую большую комнату, устланную
коврами, А Градос и Мигель смиренно довольствовались второй,
тоже в коврах, но тесной и не очень уютной, с видом на грязный
двор с мусорными баками под окном, издающими русский дух
конца двадцатого столетья.
Для меня было загадкой, почему Антонио объектом своих
придирок и злословья выбрал красивого, несмотря на полноту,
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
491
доброго, улыбчивого и трудолюбивого сорокалетнего Мигеля
из Гранады. По-видимому, психология экс-тореро требовала по-
стоянного наличия быка, чтобы дразнить его и поддерживать в
себе боевой настрой. Но, пожалуй, ближе к истине другая версия.
Одно появление Мигеля в обществе женщин вызывало в них не-
кое преображение, словно в стае появился павлин: они ему при-
зывно улыбались, просили меня переводить каждую его фразу.
Мигель, похоже, давно привык к такому поклонению и ни одной
из них не отдавал предпочтения, лаская милашек блестящим бар-
хатом очей гренадского мачо. А его временный начальник, отваж-
ный быкоубийца Антонио, выглядел непородистым campecino –
крестьянином, который выпустил на арену боевого быка и терпит
бескровное поражение.
Официантка Полина, весьма аппетитная молодая особа с се-
ребристыми длинными волосами, большими серыми глазами и
ярко выраженными женскими прелестями, она же повар и гор-
ничная заводского постоялого двора, настолько запала на Мигеля,
что попросила меня по секрету заманить испанца к ней в гости.
Недавно она разбежалась с мужем, безработным мужем-инжене-
ром, запившим от безделья и безысходности, а пятилетнюю доч-
ку сплавила своим старикам. Ее квартира находилась в удобном
для свидания месте: тоже в микрорайоне «Северный», напротив
гостиницы, на шестом этаже девятиэтажки. Я привел Мигеля
по указанному адресу, стол на кухне был накрыт, мы выпили по
единой. После чего я удалился, как мавр, сделавший свое дело,
оставив двух мычащих бессловесных существ из разных миров
в хрущевской пещерке для отправления естественных надобно-
стей, без забот о воспроизведении себе подобных.
По правде сказать, на работе переводилы – недавно с амери-
канцами, а теперь вот с испанцами – я иногда чувствовал подруч-
ным Мефистофеля, сводником фаустишек с маргаритками. Чело-
веческая природа открывалась мне не с самой лучшей стороны.
Только, искренне каюсь, и самому мне когда-то доводилось жить
больше инстинктами, чем умственно-духовным багажом.
На следующее утро, когда служебный «москвич» доставил
меня к клиентам, Мигель мурлыкал, как напитый и наетый кот,
Александр МАТВЕИЧЕВ
492
не обращая внимания на ехидные реплики своего jefe – началь-
ника – и благодарно улыбался мне. А я придурялся: изображал из
себя олуха, не ведающего ни ухом, ни рылом о вылазке Мигеля в
запретную зону. Ибо, как меня с самого начала поставил в извест-
ность Антонио, всем испанцам, посещающим криминогенную
Россию, строго воспрещалось ходить куда-либо в одиночку. Но
если такое случится, то оповещать руководителя группы о своем
местонахождении. Мигель такую успокоительную информацию
для Антонио из квартиры Полины при мне предоставил по те-
лефону, лишив его приятной возможности свезти на распутного
подчиненного телегу в «Ачемак».
– Вот cabr;n! – высказывал мне наедине свое начальственное
возмущение экс-матадор уже в цехе керамической плитки. – Как
он смог без твоего участия найти шлюху? Два месяца назад жена
едва не выгнала его из дома. У них четверо детей – две девочки и
двое пацанов. По нашим законам он бы остался без дома и платил
бы алименты до конца своей жизни. У нас многодетным семьям
выдаются очень большие денежные пособья, обучение бесплат-
ное, поэтому жена у него никогда не работала. А он ее боится,
как ведьмы. Ты заметил, что он просит тебя связаться с Гранадой
после обеда не раньше трех часов? Потому что отсюда с Испани-
ей разница во времени шесть часов, и он боится ее побеспокоить
до девяти утра. И вот ее два месяца назад разбудил среди ночи
звонок из Малайзии. Там, в Куала-Лампуре, Мигель тоже был в
командировке на кирпичном или плиточном заводе и занимался
любовью с переводчицей при гостинице. Сказал ей, что развел-
ся с женой, детей нет. Приедет в Испанию, сделает переводчице
приглашение и женится на ней. ;Es tan un hijo de puta madre! –
Вот такой он сукин сын!
Эту трагикомедию с коварной малайкой в главной роли я уже
слышал из первых уст – от самого Мигеля, когда он приглашал
меня в операторскую кабину над обжиговой печью. В этом уют-
ном помещении с искусственным микроклиматом, откуда был ви-
ден весь громадный цех, Мигель, электрик и электроник, доводил
до ума монтаж и наладку компьютерного управления технологи-
ческой линией производства керамической плитки.
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
493
Действительно он жил с малайкой в любви и согласии месяца
два, жениться, по его словам, не обещал, о жене и детях расска-
зал. Только телефон ей оставил не верный, чтобы не нарушить
семейную идиллию. Однако упустил одну деталь: в регистратуре
сохранились его паспортные данные и запоздалое письмо жены с
обратным домашним адресом. Малайка этим успешно восполь-
зовалась. Однако Мигель сумел выкрутиться: своей ревнивой Эр-
минье сказал, что переводчица его домогалась, но он с негодова-
нием отверг ее любовь. Вот и последовала такая мелкая месть от
красавицы Востока.
Меня, признаться, разозлило, что все же Мигель, скорее всего
из желания уколоть самолюбие вредного начальничка, не сдер-
жался и похвастался Антонио и Градосу своей победой над По-
линой.
Экс-матадора признание электроника-сердцееда привело в бе-
шенство, и он возмущенно сетовал мне:
– Чего хорошего в нем, этом козле, находят женщины? Solamente
la barbilla de un pederasta y la barriga de una puta embarrasada.
– Только педерастическая бородка да пузо беременной
потаскухи!
– Наверное, – урезонивал я брызгавшего завистливой слюной то-
реро, – ниже живота у Мигеля притаилась стальная эспада. У жен-
щин на это дело – особое чутье. С ее помощью он произвел столько
же детей, сколько мы с тобой вдвоем. Не будем ему завидовать.
– Они с женой их настряпали из выгоды, чтобы ей не работать
и жить всей семье на пособия по многодетности. У нас в Испании
таких презирают: они существуют, как паразиты, за счет налогов,
которые с нас дерет государство. А мы платим налоги, да еще и
тратимся на контрацептивы.
До этого тореро Полине улыбался и отпускал комплименты,
а тут начал придираться: не умеет готовить, замучила однообра-
зием блюд из заморских куриных ножек Буша, плохо убирает его
номер – на подоконнике и люстре пыль, в ванной комнате сифак.
Напрямую, да еще и в присутствии Мигеля и Градоса, эти наду-
манные претензии я переводить отказался. Переговорил с Поли-
ной наедине.
Александр МАТВЕИЧЕВ
494
– А что я могу сделать? – беспомощно пожала она плечами. –
Мне директор, Алла Борисовна, денег дает только на эти ножки.
И в обрез – на овощи и фрукты… Чего этому Антонио от меня
нужно? Это он, конечно, запретил Мигелю со мной встречаться?
Пусть он об этом Алле не говорит: она предупредила, что за шаш-
ни с жильцами с работы сразу выгонит. А у меня хоть и высшее
образование – инженер-технолог, но экскаваторный завод разва-
лился, почти всех разогнали без зарплаты. Как мне с дочкой жить,
если и отсюда уволят?
В ее серых умных глазах стояли слезы.
– До этого не дойдет, – успокоил я. – С Аллой и Антонио по-
говорю сам.
Алла, спесивая тридцатичетырехлетняя дочь генерального ди-
ректора фирмы, меня поняла правильно, питание стало разноо-
бразней, и Антонио больше не возникал.
* * *
А не возникал он, думается, еще и потому, что вскоре случай
помог снять с тореро его нервозную сексуальную напряженность.
По его признанию, с женой, для поддержания боевого тонуса,
он упражнялся ежедневно перед сном и после него. Моя прежняя
жизнь была связана с частыми и длительными командировками,
поэтому страдания темпераментного испанца я воспринимал,
как мои собственные. Ему же даже алкоголь мало помогал: он
жаловался на бессонницу из-за неудовлетворенного желания. За
завтраком Антонио, чтобы очухаться и отогнать ночные эротиче-
ские кошмары, каждый раз разливал граммов по семьдесят водки
или коньяка Градосу, Мигелю и, конечно, себе. Да и мне, если я
успевал добраться из противоположного конца города к испан-
скому завтраку. По контракту, кстати, еда в компании с ними для
меня была халявной.
Кто-то мог и отказаться от регулярной выпивки, как поступал
по утрам и в обед Мигель, только не я. Дружба с тореро мне нра-
вилась так же, как дядюшке Хэму с его знаменитыми королями
и жертвами корриды. За обедом мы тоже весьма умеренно начи-
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
495
нали и заканчивали вином или пивом. А после работы, дело свя-
тое, в мои обязанности переводчика с ненормированным рабочим
днем входило сопровождение троицы в злачные места – в казино,
пивные, рестораны. И каждый раз Антонио ставил передо мной
сутенерскую задачу: свести его с русской женщиной. Только не с
проституткой – с ними его прежние друзья крепко залетали. Ли-
шались денег, документов, авиабилетов, а после возвращения в
«Ачемак», случалось, и работы. А если приезжали в Испанию с
венерическим наваром и делились им с женой, то оставались без
нее, дома и детей.
В тот вечер после работы мы попросили разбитного шофера
Володю завезти нас в гостиницу умыться, переодеться и доста-
вить на том же ветеринарном «уазике» в ресторан при гостинице
«Красноенисейск».
Многим красненисейцам и гостям нашего города, полагаю,
помнится этот громадный однообразно белый безвкусный сарай с
неплохой для того времени кухней и музыкальной группой. А ис-
панцев после выпивки обязательно тянет на танец – пусть не это
самое, так хоть подержать даму за талию, прижать, как бы слу-
чайно, понюхать, растравить душу и растопить сердце несбыточ-
ной надеждой: а вдруг!.. Как заметил однажды великий русский
стилист: «Человек всегда живет мечтой о счастливой встрече»…
Сидим, потихоньку сосем армянский коньяк под лимончик,
хрумкаем зеленый салат, ждем приготовления бифштекса с яй-
цом и картофелем фри и выхода на эстраду музыкантов. Зал по-
степенно заполняет разношерстная публика. За столик наискосок,
у окна с видом на подернутый холодным паром Енисей, – через
проход, застланный красной ковровой дорожкой, – приземлились
три разнокалиберных птички, лет по двадцать семь-тридцать ка-
ждой, и возбужденно зачирикали. Официантка принесла им заку-
ску и две бутылки – шампанское и водку.
– Buenas chavalas, se;or traductor. – Классные чувихи, госпо-
дин переводчик, – прозрачно намекнул Антонио, нацеливая меня
на сводничество.
Все ресторанные счета за испанских специалистов и пере-
водчика по контракту оплачивала русская сторона, так что я, в
Александр МАТВЕИЧЕВ
496
общем-то, не был в долгу перед моими клиентами. Да и свои
миллионы рублей мне полагалось получать не в «Ачемаке», а в
заводской кассе. Но вместо денег приходилось отовариваться по
бартеру консервированными продуктами, включая водку и ко-
ньяк, мебелью и разным китайским ширпотребом.
Я убедил Антонио не пороть горячку, не кидаться слепо на си-
бирских телок. В трезвых девочках пока дремлют сексуальные
инстинкты. А когда выпьют, начнутся танцы – тогда и у них ко-
е-что там захлопает в ладоши…
Оркестр, после нудной настройки инструментов, ударил в пол-
ную силу, и я подсел к красавицам на свободный стул. Не один, а
с бутылкой советского шампанского.
– Вашему столу – от нашего стола, – начал я бодренько с ша-
блонного приветствия. – Я переводчик. Мои клиенты-испанцы
приглашают вас на танец.
– А кто им мешает? Пусть сами подходят, – попыталась отшить
меня, опытного парламентера, самая маленькая и бойкая девица
со вставными золотыми клыками в широком напомаженном зеве.
– Язык мешает. На русском они ни бе, ни ме, ни кукареку.
– А на кой они нам, если с ними и побазарить нельзя?
Словом, сибирячки дали понять, что советская эпоха прекло-
нения перед иностранцами быстро забылась. И снова меня выру-
чил опыт работы с отечественными кадрами: несколько теплых
фраз об укреплении интернациональной любви и дружбы, а также
персональных комплиментов – и лед тронулся! Каждому испанцу
досталось по русской «мучаче» – девушке. А как уж кабальерос
сумеют их охмурить – зависит отнюдь не от меня.
Через несколько танцев мы, с разрешения администратора,
сдвинули столики, и с моей помощью состоялось нечто похожее
на пресс-конференцию: я переводил вопросы и ответы с двух
языков. Оказалось, что подруги в ресторан пришли из детского
садика – там после разбора детишек по домам директриса, вос-
питательницы и нянечки отметили день рождения Ольги, одной
из присутствующих здесь дам. Самой маленькой, бойкой, золо-
тозубой и, как я заметил, покорившей сердце матадора. Он не от-
пускал ее от себя и после танца – усаживал рядом и не выпускал
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
497
ее ладонь из своей ладошки. У него даже дар русской речи про-
резался. «Я тэба лублу, Олга!» – публично признался он. Почти
как полтора века назад пушкинский Ленский своей зазнобе перед
роковой дуэлью.
* * *
В одиннадцать, как и было условлено, перед нашим застольем
выросла фигура шофера, одетого в солдатский бушлат:
– Все, поехали! – скомандовал гегемон. – Я замерз, а мне в
пять завтра нужно вставать – в гараж бежать, вас на работу везти.
Изрядно захмелевший Антонио все понял. Сунул ладонь в
брючный карман и протянул шоферу несколько мятых банкнот.
– ;D;le qu; espere! Quince minutos, no m;s. – Скажи ему, пусть
подождет! Пятнадцать минут, не больше.
Я перевел. Шофер неохотно, явно стесняясь женщин, взял день-
ги и быстро удалился. А ресторан гудел, пьяное веселье достигло
апогея, оркестр и публика наяривали цыганочку и барыню. Всем,
кроме меня, не хотелось прерывать русско-испанский диалог в
кульминационный момент расцвета национального фольклора.
– А нас до дома не подбросите? – потребовала Ольга. – Мы с
Леной далеко живем – в Петровке, на горе, недалеко от часовни.
А Катя рядом, на Диктатуры, пешком дойдет.
Антонио, конечно, дал согласие, но с условием, что девушки
сначала должны поехать с испанцами в гостиницу. Я придал его
ультиматуму более обтекаемую форму:
– Мне и шоферу с вами почти по пути. Сначала завезем испан-
цев, а потом вас. Идет?
Девчонки пошушукались и согласились. Антонио оплатил оба
счета – и за нас, и за дам. Но когда на холодной улице, с ветром с
незамерзающего Енисея, подруги увидели «уазик» с надписью на
борту «Ветеринарная помощь», то бросились убегать. Антонио
нагнал Ольгу и заключил в цепкие объятия. Крупная миловидная
Лена, предназначавшаяся усатому угрюмому Градосу, тормознула
и вернулась к подруге. Мигель остался не при делах: его рыжень-
кая веснушчатая пампушка убежала домой к мужу и ребенку.
Александр МАТВЕИЧЕВ
498
После того, как протиснулись в салон, освещенный тусклым
плафоном, расселись на клеенчатые диванчики и тронулись, Оль-
га прижалась ко мне и с непритворным ужасом стала горячо шеп-
тать мне на ухо: куда, мол, и с каким намерениями их везут?
– А вы что, Оленька, не догадываетесь, чего от вас хотят в та-
ких случаях пьяные мужики?
– Так они что, нас еще и трахнуть хотят?
– Очень хотят. Но не по голове же! И только с вашего согласия.
– А мы не хотим! Нас мужья ждут. Мой Вовка, если не напился
и не уснул, мне такой пинды вломит! Свекровь уж точно не спит,
на страже стоит и завтра меня с говном ему выдаст.
– Мой совет: вы одна домой не появляйтесь – Антонио с собой
пригласите. Он тореадор, быков на арене штабелями укладывал.
Твоего Вовчика, коль пикнет, то мигом успокоит.
Антонио, услышав свое имя, повернулся ко мне и закекекал:
– ;Qu;, qu; dices? – О чем ты говоришь?
– Сказал, что ты тореро, что защитишь ее от ревнивого мужа
и свекрови.
– ;Estoy listo! – Я готов! – воскликнул бесстрашный Кеко.
* * *
Шофер, простимулированный дополнительными рублевы-
ми банкнотами и бутылкой водки из холодильника готовым на
безумные расходы матадором, согласился ждать меня и девушек
до полного завершения операции. Только они, Ольга и Елена,
протрезвели и заупрямились. Вспомнили вдруг о супругах, све-
кровях и детишках, умирающих от тревожной бессонницы и
жажды обнять душенек, слегка запамятавших о своих любимых,
родных и близких.
Только благодаря настырности Антонио молодок удалось
удержать от немедленного побега из гостиницы. Он, наверное, не
носился с такой скоростью по арене с эспадой и красной муле-
той, спасаясь от разъяренного окровавленного торо. Пока жен-
щины, в моем сопровождении, осматривали недавно отделанные
под европейские гостиничные апартаменты и ахали и охали при
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
499
виде зарубежных вещичек и безделушек, привезенных испанца-
ми, а тореро уже сгоношил стол на русско-испанский лад. Особое
восхищение вызвал испанский коньяк в живописной бутылке, со-
храненный Антонио, по-видимому, для столь долгожданного слу-
чая. После него девушки начали кликать матадора на российский
манер – Антошкой. Для него это не стало неожиданностью, и он
даже пропел две строчки из популярной еще недавно пионерской
песенки: «Антошка, Антошка, пойдем копать картошку»… Ска-
зал, что выучил ее, пока работал на такой же, как здесь, фабрике
в Тольятти.
После коньяка и закуски анчоусами и мидиями подруги стали
сговорчивыми и разошлись по нумерам: Антонио с безобразно
матерящейся Ольгой, Градос – с Еленой.
Шофер, напитавшись с нами, ушел подремать в «уазике», а мы
с Мигелем остались вдвоем. Разлили из бутылки остатки дорогой
жидкости. Я, вспомнив Кубу, где мне довелось поработать более
двух лет, и произнес, думается, самый популярный кубинский
brindis: «;Vamos o no vamos?» В вольном переводе нечто похожее
на наш тост: «Пьем или глазки будем строить?» Однако рюмки
донести до рта не успели, зато довелось нам увидеть кое-что со-
вершенно непредвиденное.
Дверь в комнату, где, по нашему разумению, развивалось куль-
минационное таинство любви между прекрасной Еленой и каба-
льеро Градосом, с грохотом распахнулась. Оттуда в разорванной
белой кофточке с колышущимися налитыми грудями и кружев-
ным бюстгальтером на шее с дикими вытаращенными, словно
слепыми, глазами и истошным воплем вылетела Лена. А за ней
возник сталиноподобный усатый Градос со спущенными штана-
ми и торчащим, весьма солидным по размерам, возбужденным
фаллосом. Почти одновременно, с интервалом в пять секунд, из
соседней двери в столовой возникли совершенно голые испуган-
ные Антонио и Ольга. «;Qu;, qu; pasa?» – растерянно повторял
матадор-механик, словно потеряв разум и зрение.
Картины всех эротических художников мира меркнут перед
этой, запечатленной, к сожалению, только в моей и Мигеля памя-
ти. Через мгновение все исчезло: Градос закрылся в своей комна-
Александр МАТВЕИЧЕВ
500
те. А прекрасная Елена с криком «сволочь, маньяк!» проскочила
между Антонио и Ольгой в их номер, и дверь захлопнулась.
* * *
Признаться, после довольно гадкой развязки той достопамят-
ной мартовской ночи о продолжении романа между матадором и
воспитательницей детсада было нечего и думать. В «уазике» по
заснеженной дороге в спящую Петровку, где в частных домах не-
подалеку друг от друга жили Ольга и Елена, происшествие мы не
обсуждали: не приведи Бог, если об этом узнает шофер! И даже
когда Оля при прощании шепнула мне, что придет к Антонио в
гостиницу в следующую субботу к четырем, я не поверил. Да и
сам Антонио, судя по его нервозному поведению и надоедливому
домогательству ко мне, словно что-то зависело от меня, выпол-
нит она обещание или обманет, тоже мало верил в удачу. Градо-
су за некорректное поведение с сеньорой без предварительного
сговора между мной Антонио и Мигелем был объявлен бытовой
бойкот. По рабочим вопросам испанцы общались между собой, а
для Градоса, по его просьбе, я делал переводы при его контактах
с русским персоналом.
По субботам и воскресениям, если не обязывали поработать
языком на культурно-увеселительных мероприятиях для испан-
цев, я отдыхал. Но в ту решающую субботу Антонио попросил
меня выручит его лично. Он сам приготовит свое коронное ис-
панское блюдо – фасоль с копченостями, язык проглотишь! А без
меня как ему объясниться с Ольгой? Она поцеловала его в сердце
– и ей надо это довести в соответствующее место. Кроме того,
ему необходимо бы узнать, что сотворил c Еленой этот violador –
насильник – Градос?..
И скольким русским бабам, замечу, приходилось мне как по-
среднику-переводиле объясняться в любви от имени кубинцев,
американцев, испанцев, филиппинцев, чилийцев, эквадорцев!
Пожалуй, не меньше, чем от себя лично…
Фасоль с копченостями издавала неповторимый иберийский
аромат, ледяная водка с этой закусью заползала в чрево действи-
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
501
тельно как зеленая змея. Но матадора ничто не радовало: после
четырех часов пополудни время стало тянуться, как замедленная
пытка. Уровень напитка в бутылке приближался ко дну, когда Оль-
га с опозданием на полтора часа все же подкатила на такси к две-
рям гостиницы на наших глазах и попросила шофера подождать.
Была она не одна, а с пестро одетой дочкой Дашей – застенчиво
улыбающейся, с золотистыми бантами в косичках. Мигель и Гра-
дос за час до этого отправились врозь на главпочтамт позвонить
женам. Сотовых телефонов в то время в ходу еще не было, и я на-
писал операторам записки, как Мигелю дозвониться до Гранады,
а Градосу – до Игуалады, города на берегу Средиземного моря, в
шестидесяти километрах к югу от Барселоны.
Переводить мне почти не пришлось – у влюбленных все было
написано на лицах, в глазах и движениях. Они удалились в го-
стиницу, оставив девочку на мое попечение, дав возможность на
неопределенное время почувствовать себя молодым папашей.
Погода была славная, солнечная, весенняя, с крыш свисали
сверкающие радостными ледяными слезами сосульки. С Дашей
мы легко нашли общий язык. В ответ на мое приглашение про-
гуляться до соседнего магазина за мороженым и конфетами она
захлопала в ладоши. Потом дошли до базара на улице 9 Мая, и я
купил ей плюшевого пупсика и собачку. Даша напоминала мне
мою дочь Таню, давно уже взрослую экономистку, пятый год ра-
ботающую в Германии. Когда мы вернулись, такси перед гости-
ницей не было. Антонио и Ольга, как ни в чем ни бывало, сидели
на кухне за столом, пили кофе. Только их раскрасневшиеся лица
с лихорадочно блестящими глазами не могли скрыть, чем они до
этого занимались.
Мать увела девочку в комнату Антонио, оставила ее там за-
бавляться пупсиком и собачкой, а сама пришла к нам. После той
ночи, поведала Ольга, она вышла у мужа и свекрови из доверия.
Сегодня ей только обманом удалось вырваться из дома на пару
часов якобы к Лениной дочке Злате, чтобы Дашка могла с ней
поиграть.
– Антонио попросил узнать, что Градос сотворил с Леной? –
спросил я.
Александр МАТВЕИЧЕВ
502
Счастливое лицо матадора Кеко помрачнело и напряглось: он
понял мой вопрос без перевода.
– Так он набросился на нее, как зверюга! – закричала Оля так,
словно это совершалось с ней лично в данный момент. – Повалил
Ленку на пол и, сами видели, блузку зачем-то порвал, бюстгаль-
тер рванул. Да еще и за грудь укусил. Знаешь, как ее Колька, муж,
допрашивал! Он же петровский бандюган. Если бы она правду
ему сказала, этого маньяка уже в живых не было. Наврала, что мы
на выходе из ресторана случайно под раздачу попали.
После моего мягкого, без Олиных эпитетов, перевода Антонио
пришел в бешенство:
– Завтра же позвоню Б;рлину, шведу, он заместитель дирек-
тора «Ачемака» по производству, чтобы этого каброна вызвали и
уволили с предприятия.
С Б;рлином, заместителем директора «Ачемака» по производ-
ству, мне несколько раз доводилось говорить по телефону, когда
он звонил из Игуалады или наш директор обращался к нему по
разным вопросам, в основном по посылке испанских специали-
стов и оборудования на строящийся объект и взаиморасчетах.
Швед по национальности с двойным гражданством, миллионер,
Б;рлин был женат на испанке, владел большой долей акций «Аче-
мака» и уже более десятка лет жил в Испании.
Ольга, выслушав мой перевод, вскочила со стула и обвила
шею тореро тоненькими ручками ласковой мартышки, привык-
шей укрощать капризных детсадовских сорванцов:
– Ой, не надо, миленький, любименький, тореадорчик мой
чокнутый, сладенький! Хер с ним, пусть живет этот Градос и ку-
сает титьки тем, кому это нравится! А нам с тобой хорошо будет.
Ты меня любишь?
– Лублу! – мгновенно размяк гроза быков и подчиненных.
Я вышел на улицу, поймал частника на белых «Жигулях», от-
вез Ольгу и Дашку в Петровку. По дороге спросил:
– Ну и как, не зря съездила? Успели?
– Спасибо, все о’кей! Благодаря тебе, конечно. Маловато, но
на первый раз и на это не рассчитывала.
– Как он тебе?
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
503
– Настоящий тореадор!
Ольга попросила высадить их на соседней улице, чтобы забе-
жать к Лене, обозначить визит, а Даше немного поиграть с под-
ружкой.
С чувством выполненного долга я поспешил к жене, радуясь,
что моя эпоха похожих адюльтеров миновала и жизнь очертила
круг более продуктивных интересов.
* * *
В понедельник Антонио после обеда пригласил меня из сто-
ловой в свой номер и во всех подробностях поведал о сексуаль-
ной корриде, в субботу имевшей место здесь – на широкой, но
скрипучей кровати, с перекатом на напольный ковер, перепархи-
ванием с него в кресло и даже на подоконник. После красочного
репортажа, чуть не плача, взмолился:
– Позвони, ради святой Марии, Ольге. Пусть она с работы
приедет прямо ко мне. Всего на час! За такси я, конечно, заплачу.
Я ей уже приготовил подарки. Без этого я не смогу спать. Помоги,
пожалуйста!
Завод строился на пустыре далеко за городом. Связывала его
с цивилизацией единственная пара телефонных проводов, непре-
рывно нагруженных деловыми разговорами. За болтовню по этой
линии на личные темы директор и главный инженер виновных
наказывали лишением премий, которых, в общем-то, на моей па-
мяти никто не получал. Но секретарше Эмме, контролировавшей
аппарат и допустившей к нему кого-то без личной санкции дирек-
тора или главинжа, грозило увольнение.
Благо рыжеволосая голубоглазая Эмма, немка по отцу и внеш-
не стандартная арийка, мне благоволила. Только почему-то мне
одному она призналась, что в тайне от директора и всех заводчан
подала документы на эмиграцию в Германию. Выезд задержи-
вался из-за того, что по закону этой страны немцами признаются
особи по материнской линии, а матерью ей стала украинка. Но
Эмма надежды не теряла и посещала курсы немецкого языка при
центральной библиотеке. А я был давним членом Английский
Александр МАТВЕИЧЕВ
504
литературный клуб в той же библиотеке. Поэтому мы иногда по
четвергам вечером сталкивались там, на втором этаже, в отделе
иностранной литературы, и беседовали на житейские темы. Муж
у нее, коренной сибиряк, слесарь или токарь, на отрез отказы-
вался покидать любимую родину. И тогда, страдала она, как им
разделить дочку-первоклашку, если и она не хотела бросать лю-
бимого папочку?..
А Эмма была в России обижена с пеленок. Девичья фамилия от
отца ей досталась громкая – Геринг. И если бы только знал отравив-
шийся в тюрьме во время Нюрнбергского процесса жирный фель-
дмаршал Герман Геринг, сколько бедной Эммочке выпало на долю
перестрадать из-за этой одиозной фамилии!.. А теперь родственни-
ки, недавно ставшие германскими гражданами, зазывают ее на исто-
рическую родину гамбургским колбасками и всякими льготами.
Да что там советские немцы! Моя дочь после возвращения из
Германии в разваленный Советский Союз больше года не могла
прийти в себя после той чистоты и порядка, изобилия товаров и
доброжелательной Чепавеческой атмосферы…
Короче, Эмма не могла мне отказать. По местной телефонной
и громкоговорящей связи – в отсутствии начальства – она вызы-
вала меня и Антонио в директорскую приемную якобы для сроч-
ных переговоров с «Ачемаком». Иногда мне удавалось связывать-
ся с Олей из гостиницы. Бывало, что она являлась к Антонио без
предупреждения, одна или с Дашей, не расстававшейся с мате-
рью ни дома, ни в детском саду. В шутку или всерьез говорила,
что проверяет тореро на вшивость: вдруг, мол, у него, по ее пря-
молинейному выражению, создан «****ский гарем»? Уж очень он
ретивый в интимной сфере, ему всегда недостает!..
Женское сердце – к тому же влюбленное – не обманешь. Через
три-четыре дня это аксиоме жизнь подкинула яркое подтвержде-
ние. Заодно и развеяла миф о верном сердце матадора.
* * *
Полувековой юбилей Антонио, помнится, пришелся на вос-
кресенье, когда попавшая под колпак мужа и свекрови Ольга по-
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
505
здравить не могла его даже с телефона-автомата: он бы все равно
ничего не понял. А русской обслуги и переводчика по воскресе-
ньям в гостинице не было.
Неделей раньше Антонио и Мигель – и я как обязательное
приложение при них – побывали в ресторане «Ноябрь». Не про-
щенный за попытку изнасилования российской гражданки Гра-
дос по-прежнему находился в изоляции от всего мира. После
ужина он уходил гулять по унылому микрорайону поблизости от
гостиницы, а потом валялся в номере, читая привезенный из дома
какой-то толстый роман. Телевизор в комнате был, но что можно
было понять в мерцании цветных картинок без знания русского
языка?
В «Октябре» за соседним столиком сидела четверка крутых
молодых мужиков, одетых в кожанки и плечистые пиджаки. Ус-
лышав чужую речь, они поинтересовались, откуда мы. Весть о
том, что в Красноенисейске водятся испанцы, их почему-то по-
трясла не меньше, чем иностранцев миф о бродячих медведях на
наших улицах. Кто-то из парней начитался Хемингуэя, поэтому
Антонио тут же превратился в одного из матадоров из «Смерти
после полудня» или Мануэля Гарсиа из «Непобежденного». Как
из рога изобилия посыпались вопросы, и на меня, вместо отдыха,
обрушилась переводческая рутина. Наши столики воссоедини-
лись, русские по широте душевной взяли все расходы на себя и
вызвались отметить юбилей матадора, тоже на халяву, с сибир-
ским размахом – в березовой роще за агроуниверситетом, с шаш-
лыком, с пивом-водочкой. А если надо – и с девочками.
Мы с женой жили неподалеку от обусловленного места встре-
чи. Она поехала к сыну, невестке и внуку, а я обреченно отпра-
вился с водкой и продуктами в пакетах в заснеженный лес. Пе-
рефразируя поэта, я для веселья мало оборудован; должностные
пьянки меня весьма утомили. Радовала погода – было солнечно,
по-весеннему свежо, безветренно и чисто – снег подтаял, но не
почернел, а сиял белизной и хрустел под ботинками, как дробле-
ное стекло. Я немного припозднился и застал компанию наших
ребят и юбиляра на опушке березовой рощи уже махнувшими по
рюмке у пылающего мангала. Баранина на шампурах ожидала
Александр МАТВЕИЧЕВ
506
своей участи в цинковом ведре, а на складном столике красова-
лась незатейливая закусь – банка соленых помидоров и огурцов,
селедка, нарезанный пластами бекон и нашинкованный лук.
На пирушку парни привезли только именинника. Причина
бойкотирования юбилея начальника Градосом и Мигелем мне
была известна. Накануне Антонио при мне из-за мелочи набро-
сился на Мигеля, осыпал его оскорблениями, обвинив в рассеян-
ности, неорганизованности, раздолбайстве да еще и в скупости.
Мигель, видите ли, забыл привезти с собой одеколон и попро-
сил у него разрешения вспрыснуться после подбривания своей
бородки из флакона матадора. Ошарашенный Мигель обиженно
сузил бархатные глаза и молча удалился не надушенным из сто-
ловой в свой номер. А на работе мне сказал, что будет общаться
с этим bruto – хамом и скотиной – только формально. Теперь все
мои клиенты из-за Лениного соска и Антошиного парфюма друг
от друга самоизолировались и на территории России обитали как
бы каждый в своем анклаве: Градос – в Каталонии, Мигель – в
Гранаде, Антонио – в Мурсии.
Кажется, матадора такая атмосфера в коллективе не расстраи-
вала. Похоже, существование в конфликтном мире для него давно
стало нормой. Сегодня его радовала сибирская экзотика – березо-
вый лес, мангал, запах шашлыка. А когда один из парней воткнул
в березу нож, повесил на него на лямке эмалированную кастрюль-
ку и в нее закапал сок, тореро пришел в неописуемый восторг:
– В Испании мне не поверят, что я так чудесно отметил свой
день рождения. ;Caramba! Abedules, abedules…
– Из-за чего этот хмырь испанский так прикольно балдеет? –
приблатненно поинтересовался один из парней, высокий, с бело-
брысыми длинными волосами, торчащими из-под норковой шап-
ки.
Немного странно, только ни одного имени и особых примет
из этой брательной компании в моей памяти не отпечаталось. И
кто они были по профилю деятельности – бандиты, менты или
фээсбэшники – интересоваться посчитал излишним. Чтобы успо-
коить Антонио, сказал ему, что полицейские. А белобрысому зна-
току географии пояснил:
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
507
– От берез, снега, от нашей весны, наверное, торчит, – для
установления душевного контакта перешел и я на молодежный
сленг. – Там, где он в Испании живет, ничего этого нет. Теплое
море, пальмы, апельсины, лимоны. Снег – только в телевизоре.
– Охренеть! Разве так бывает? Вот от чего надо балдеть!.. А
березы на что годятся? На сок, на дрова да на веники.
После заздравных тостов и шашлыка властный глава велико-
лепной четверки решительно сказал:
– Вы гуляйте, сколько влезет, а я отвалю. Меня любовница
ждет неподалеку отсюда. Машину оставляю вам. Не нажирай-
тесь, а то гаишники вас отловят, машину отберут или иностранца
замочите. Хотя с моими номерами вас не тормознут. Пока!..
Я понял, что про номера он сказал для меня: мол, знай наших!..
Без руководителя стало вольготней, выпили и поели от души.
Антонио впервые в жизни пил березовый сок – чистый и раз-
бавленный водкой. А парней потащило на подвиги. Предложили
Антонио посетить большой номер в недавно отремонтированной
под минисандуны бане на Урицкого. Уже пьяненький матадор за-
плясал от восторга.
В бане ребят уже знали. Им сразу предоставили резервный
номер и все, что к нему полагалось – полотенца, простыни, мо-
чалки, шампунь, пару березовых веников. Они здесь же, в фойе,
пополнили запас спиртного баночным и бутылочным пивом, и
второй этап юбилея проходил в рекреации сауны – за длинным
столом, на диване и в мягких креслах. После выпивки, парилки
с веником, помывки и заправки пивом голые мужики предложи-
ли юбиляру заказать для него, в качестве юбилейного презента,
девочку. Я думал, что при наличие двух жен – испанской Чопы и
русской Оли – раздухарившийся тореро от проститутки откажет-
ся. А он только справился, найдутся ли и у парней презервативы,
и, получив гарантию, сразу согласился на публичную секссессию.
– У меня есть одна нуждающаяся, всегда готовая дрючка. Сту-
дентка, диплом в июне будет защищать, – сказал, пошарив в моз-
гах, белесый. – Если договорится, с кем оставить ребенка, при-
скочит. Пойду, позвоню ей. Заодно заплачу в кассу за лишний час
в этом номере.
Александр МАТВЕИЧЕВ
508
Ждать прибытия дамы пришлось довольно долго. Время ко-
ротали продуктивно – кто-то ходил в парилку, а я, не любитель
бани, – просто под душ. И пили – с вялыми тостами и без них.
Проститутку, оставившую верхнюю одежду в гардеробе,
встретили сдержанно, без смеха и пошлых комментариев. Она
при нас ловко скинула джинсы и полосатую блузку. Осталась,
как на пляже, в черном бикини и в принесенных с собой черных
тапках. На вид лет двадцать шесть. Не высокая девчушка, хоро-
шо сложенная, с широкими бедрами и полным бюстом. Простое
курносое русское личико с накрашенными пурпуром губками. И
очень озабоченный вид – как дипломницы перед защитой проек-
та. Я старался не смотреть на нее и чувствовал себя статистом из
не написанной главы купринской «Ямы».
– Идите! – скомандовал белобрысый сутенер, дернув острым
подбородком в сторону Антонио.
Матадор, еще вчера объяснявшийся мне в неземной любви к
Ольге, обреченно взглянул на меня и отправился вслед за прости-
туткой в коридор, в один из душевых отсеков с клеенчатыми штор-
ками на входе. Потом с ней пошел белобрысый с таким, простите,
до колен, чудилой, какого в своей продолжительной жизни я не
видывал. Он этим жезлом мужского достоинства явно гордился и
выставлял напоказ. Или подобно былинному богатырю куражился
над маленьким испанцем: тебе ли, мол, полувековому забугорнику,
с твоим болтиком позориться?.. Только Антонио в себе никогда не
сомневался и пригласил русскую путану на повторный тур в душ.
* * *
Антонио донимал меня вопросом, почему эта компания, так
настойчиво искавшая встреч с испанцами, вдруг навсегда исчезла
из нашего поля зрения. Неоднократно он просил позвонить по
единственному известному нам телефону – атаману шайки, но
каждый раз, вероятно, узнав мой хрипловатый голос, недавний
собутыльник молча клал трубку.
С возникновеньем дружбы на почве пьянки в России проблем
нема.
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
509
Вскоре Мигелем и Антонио заинтересовались веселые пар-
ни-спортсмены в другом ресторане – в «Волнах Енисея». Когда
около полуночи испанцы в обнимку с сибиряками вывалились
из прокуренного душного зала на набережную незамерзающей
реки, хоккеисты пригласили нас в настоящую баню – их, спор-
тсменскую, на другом берегу, слева от коммунального моста,
за невидимым стадионом. Было темно, ветрено, с поверхности
воды, из клубов студеного пара, доносилось шевеление и шурша-
ние шуги. Хоккеисты указывали направление, в котором находи-
лась их баня, и уверяли нас, что в следующий выходной, не пом-
ню, в субботу или воскресение, заедут за испанцами из дворца
спорта после тренировки.
Банная встреча с ними проходила спокойно, цивилизованно,
без эксцессов и без девочек. А значит, и без секса. Парились, мы-
лись, ели, пили. Все мои земляки – накаченные здоровяки и ни
одного пьяного. А в героях, как всегда, выступал тореро Антонио
Ауньон. Он, голый и местами покрытый седеющей шерстью, по-
вествует о корриде, показывает приемы с воображаемой эспадой
и мулетой; я перевожу его реплики.
И вдруг три могучих хоккеиста приглашают испанцев поку-
паться в Енисее – в апрельский, заполненный плывущими шугой
и льдинами. Река хотя и не замерзает, но зимой у берегов и в про-
токах лед ниже плотины Красноенисейской ГЭС, воздвигнутой
за городом, в нескольких десятках километров выше по течению,
намерзает много. Весной его сильным течением отрывает от об-
любованных мест и несет в направлении Северного Ледовитого
океана.
Мигель от купания сразу отказался: мол, родился и жил в Гра-
наде, в семидесяти километрах от моря, поэтому плавать не нау-
чился. К тому же за ним водилась слабость: если начал, то от души
набираться спиртным. А баня его распарила, он поплыл, распла-
вился и выглядел бухим в сиську, пузатым и беспомощным. За не
частые переборы строгий хефе – с испанского «шеф» – Мигеля
сильно и безрезультатно критиковал. «Это потому ты такой бор-
рачон, что тебе жена дома пить не позволяет», – клеймил тореро
по утрам смущенного своей невоздержанностью гранадерца.
Александр МАТВЕИЧЕВ
510
Мои отчаянные попытки отговорить Антонио от енисейской
ванны оказались безуспешными. Воскресшая в банных и винных
парах слава былого тореро вскружила ему голову. Несмотря на
мои уговоры отказаться от опасной затеи и напоминания о зарос-
шей дырке в его плече и порванных сухожильях, он уже на рус-
ском – любой мой клиент из испанцев и американцев почти в пер-
вый день легко усваивал это словосочетание – отрывисто послал
меня на три буквы и последовал за парнями на волю.
В тот год мне исполнилось шестьдесят четыре. Закалку, полу-
ченную за одиннадцать лет военной службы, я бездарно разбаза-
рил. Однако суворовское наставление – «сам погибай, а товарища
выручай» – усвоил с поступления одиннадцатилетним пацаном в
суворовское училище. В то время, может быть, мой старший брат
Кирилл сражался как раз против фалангистов Голубой дивизии,
посланной каудильо Франко в Россию, на Восточный фронт. А
теперь мне выпало на долю спасать бывшего фашиста, а ныне
коммуниста Антонио Ауньона от гибели в центре Сибири в ледя-
ной воде сурового Енисея. В этой ситуации было бы, вообще-то,
сподручней послать мне, либералу, этого коричнево-красного
ренегата на те самые буквы. Однако я не обладал на такой шаг
моральным правом: сам семь лет назад, подав заявление, я рас-
стался с КПСС.
На уговоры пьяного матадора не стоило тратить времени и не-
рвов. Оставалось только попросить хоккеистов подготовить нас к
авантюре должным образом. Для начала гурьбой пошли в парил-
ку, чтобы там прогреться и пропотеть до предела. Строго преду-
предил Антонио, что течение в Енисее быстрое и чтобы он не
отрывался от берега. И, как только окажется в воде, держался за
что-то неподвижное. После парилки, накинув на плечи махровые
полотенца, мы цепочкой, в одних трусах, выскочили на крыльцо
бревенчатой или из бруса бани на ветер и стремглав кинулись по
колючему снежному насту к узким длинным мосткам. Они тяну-
лись в серое пространство над водой с торчащим из нее тальни-
ком метров на шесть.
Наставления переводчика матадор пропустил мимо ушей: бес-
шабашно прыгнул в воду раньше меня, и его понесло в ледяной
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
511
каше. Позднее я восхищался мгновенной реакцией испанца: он
развернулся и бешено замахал руками на мой призыв. Держась
левой рукой за опору мостков – толстый кол, забитый в дно, –
правую протягивал ему. Он вцепился в мое запястье, как за спа-
сательный круг.
На следующий день мы наперебой в гостинице, после работы,
– Антонио на испанском, а я на русском – рассказывали об этом
эпизоде Ольге. Она неожиданно зарыдала и стала молотить торе-
ро кулачками по груди:
– Дурак, дурак! Сумасшедший идиот!..
После этого Антонио дня три донимал меня повторением од-
ной и той же самодовольной фразы:
– ;Has visto, se;or traductor? ;Qu; amor m;s grande! – Видел,
господин переводчик, какая сильная любовь!
* * *
Однако настоящие, безутешные слезы влюбленных были впе-
реди.
С подачи Антонио или по производственной необходимости
сначала мне доверили проводить в аэропорт отозванного «Аче-
маком» Карлоса Градоса. Обычной в таких случаях прощальной
вечеринки не устраивалось.
После регистрации и сдачи багажа поднялись в кафе на антре-
солях, чтобы пропустить por un trago – по глотку – коньяка. Я по-
шутил, что Градос весьма похож на молодого Сталина. Испанцу
было под сорок.
– Мне давно говорят об этом, – серьезно, и как всегда с оттен-
ком высокомерия, совсем не удивился он. – Сталина я уважаю:
он уничтожил фашизм… Моего деда в самом конце гражданской
войны, в марте тридцать девятого года, фалангисты взяли в плен
и расстреляли. Как Гарсия Лорку в начале войны – в тридцать ше-
стом году. Знаешь такого поэта?.. Дед, отец моей матери, воевал
на стороне Народного фронта против Франко… Кстати, тебе Ан-
тонио не говорил, что состоял в Испанской фаланге, был фаши-
стом? Фалангу после смерти Франко распустили, и теперь Анто-
Александр МАТВЕИЧЕВ
512
нио – коммунист. Он мой идейный противник, и я его презираю…
В Россию больше не поеду – она мне не нравится. Скучно! Негде
развлечься…
Походило на политическое заявление неудачливого сексуаль-
ного насильника перед отлетом на родину. Вряд ли вырвавшаяся
из-под него Лена пожелает нанести дружественный ответный ви-
зит в Испанию?..
А в конце апреля пришел факс с отзывом Антонио и Мигеля
в Игуаладу. Билеты на самолет от Москвы до Барселоны были
у секретарши московского представительства «Ачемака» Кармен
уже на руках. Как мне сообщал почти каждый из оказавшихся под
моей опекой испанец, Кармен повезло родиться СССР от папы и
мамы – бежавших от Франко республиканцев.
С паспортами Мигеля и Антонио я отправился в кассу «Аэро-
флота» покупать им билеты из Красноенисейска в Москву на по-
слезавтра. Из экономии денег из бюджета «Ачемака» за прожива-
ние в гостинице Кармен встречала тружеников фирмы в Москве
прямо в аэропорту, вручала им билеты на тот же день для отлета в
новый конечный пункт назначения. Лишенное комфорта путеше-
ствие испанцев из Красноенисейска в Барселону занимало более
суток. Обратно – примерно столько же.
После дорожных мытарств гости в Красноенисейск, при на-
личии шестичасовой поясной разницы во времени с Барселоной,
являлись сонными мухами. Капитализм, как и социализм, глух
к человеческим страданиям. По условиям контракта, испанцам
предписывалось в тот же день приступать к работе, и наша дирек-
ция спуску иностранным наемникам не давала. После прибытия
из порта и завтрака в гостинице мы, как правило, отправлялись на
завод. Бывало, правда, что ехали туда после обеда.
Матадор попросил меня не огорчать Ольгу по телефону: им
будет легче вдвоем разделить муки прощания.
Однако обет молчания мне пришлось нарушить. Едва я сказал
в трубку, что ей сегодня нужно обязательно быть в гостинице по
важному, неотложному делу, как она заверещала:
– Знаю его неотложное дело! Только придешь – и сразу в кой-
ку. С другой стороны, говорить-то обоим не о чем: ни он, ни я в
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
513
языках ни хрена не кумекаем. Может, хоть ты с нами все время
будешь? Мне сегодня обязательно надо после работы домой: мои
родители из деревни приезжают. А Дашку куда? Она тоже в на-
шем саду. Не в моей – в другой группе.
Мне, припертому к стенке ее доводами, пришлось погрешить
против правды: сказал, что вылет Антонио и Мигеля состоится
завтра, в восемь утра.
Ужас из железа выжал стон – Ольга зарыдала и согласилась
на выдвинутые жесткие условия. Не знаю, как она там выверну-
лась, – возможно, Лена помогла, – но когда мы приехали с рабо-
ты, она уже стояла у входа в гостиницу. Маленькая, постаревшая,
очень несчастная, словно перед выносом покойника. Зато прио-
детая щедрым испанцем в серый плащ и лаковые туфельки, как
куколка: Антонио обожал водить ее по магазинам и покупать, что
ей, на его взгляд, шло. Как она оправдывалась перед мужем за эти
обновки, мы не интересовались.
Ольга кинулась на шею матадора с безутешными возгласами,
рыданиями, и они, отказавшись от ужина, удалились в свою опо-
чивальню. Через минуту он позвал меня на минуту и попросил
перевести для нее мелодраматическую сентенцию:
– Dile que es mi esposa rusa m;s querida. Y que yo la amo mucho
de todo mi coraz;n. – Скажи ей, что она моя русская жена. И я лю-
блю ее всем сердцем.
Отвергнутая, против его желания, Мигелем дежурившая в этот
день по гостинице и кухне Полина, узнавшая от меня об отъезде
испанцев еще в обед, тоже печалилась. Она согласилась выпить с
нами скорбную чашу прощания с одноразовым любовником.
– Скажите ему, когда я уйду, – сказала Полина с печалью в
серых глазах, поцеловав Мигеля в покрытую бородой щеку, – он
мне так нравится!.. Я, можно признаться, влюблена в него… Они
что, уже больше не приедут?
– Не знаю, Полина. Как правило, они обещают вернуться,
только не все от них самих зависит. Один Градос сказал, что в
Россию никогда не поедет. А пошлют – и никуда не денется! Там
тоже дорожат работой. Мигель и Антонио уезжают после двух
месяцев отработки за границей. У них в «Ачемаке» по договору
Александр МАТВЕИЧЕВ
514
найма так предусмотрено: два месяца работаешь в Испании, два
– в загранке…
* * *
Через неделю я приступил к сотрудничеству с двумя другими
клиентами – механиком Руперто и электриком Хосе-Марией. По-
следний мне хорошо запомнился – размерами еще ниже, на пол-
головы, чем Антонио, с длинными, до плеч, кудрявыми волосами.
Импульсивный малый – в движениях, на словах и в поступках.
Для него не существовало авторитетов. Он тряс кудлатой головой
и пронзительно кричал, забывая, что его не понимают, на наших
начальников и рабочих, требуя безусловного подчинения его, не
редко абсурдным, требованиям. Главный инженер завода, мужик
с нордическим характером, раза три хотел свезти на него телегу
в «Ачемак» и отправить его восвояси. Мне удавалось его отго-
ворить: работать Хосе-Мария умел, а за дело болел, как за свое
собственное.
Однажды мы с Хосе заехали в однокомнатную хрущевку на
первом этаже, недавно купленную нашим женатым сыном в ми-
крорайоне Сосновая Роща после долгих скитаний по арендован-
ным квартирам. В Сосновой Роще уже давно не росло ни сосен,
ни берез – на их костях возвели панельные пяти- и девятиэтажки
для трудящихся двух гигантских заводов. Сын, невестка и наш
внук радовались скорому переезду в собственное жилье, как пе-
реселению из ада в рай.
А пока моя жена с подругой после работы были заняты на-
клейкой обоев. О визите с иностранцем я жену предупредил. Ме-
бели пока не было никакой, поэтому шведским столом послужил
широкий подоконник на кухне. Выпивка и закуска из домашних
соленостей, колбасы, сыра и жареной картошки Хосе-Марии по-
нравилась. После чего он прогулялся по застланным старыми га-
зетами апартаментам и, похрустывая огурцом, на прощание по-
правил сибирякам настроение:
– В таких квартирах у нас не живут даже марокканцы.
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
515
* * *
Через неделю после отъезда миниатюрного задиры и его мол-
чаливого напарника Руперто я снова встречал Антонио и Миге-
ля в аэропорту жарким июльским утром. Приехал за ними не на
ветеринарном «уазике», а на «Волге» главного инженера завода
Николая Владимировича Валевского, высоко оценившего труды
Мигеля и Антонио в их первый приезд. В телефонных разговорах
с Б;рлином, вице-директором «Ачемака», которые переводил я,
Валевский настоял на их возвращении в Красноенисейск. Нико-
лай Владимирович, рослый усатый красавец, певец, гитарист и
беспроигрышный бабник, не преклонялся перед Западом. И, слу-
чалось, за некачественный труд крыл испанцев, слава Богу, непо-
нятным им матом – его я не доводил до сознания клиентов.
За каждые сутки пребывания одного испанского спеца на за-
воде наши акционеры платили «Ачемаку» по 360 долларов, из
них половина выплачивалась командированному. Проживание,
кормление, транспорт и увеселительные мероприятия, включая
посещение злачных мест, тоже шло за счет завода. А Валевский
считал, что русские спецы сделали бы ту же работу быстрее и
качественнее за каких-нибудь десять баксов в день в бартерном
эквиваленте. И были бы довольны, что у них есть что-то самим
похавать и прокормить семью.
Однако к Мигелю и Антонио главинж отнесся с почтением –
трудолюбие и мастерство матадора-механика и скромного ком-
пьюторщика-электрика покорило черствое сердце главинжа.
Матадор, при упоминании имени Хосе-Марии, скорчил пре-
зрительную мину, сплюнул и произнес незабываемое:
– Lo conosco. Es un cabr;n a quien madre no alumbr; sino lo
cag;. – Знаю его. Этого козла мать не родила, а высрала.
Ольгу о приезде ее любимого я предупредил после получения
факса из московского офиса «Ачемака». Своим радостным виз-
гом в телефонную трубку она едва не проколола мне барабанную
перепонку. В день их прилета, когда испанцы, в моем сопрово-
ждении, около шести часов вечера вернулись с завода, сибирская
пташка ожидала Антонио в готовности номер один – в легком на-
Александр МАТВЕИЧЕВ
516
рядном платьице, накрашенная, загорелая. И, конечно, все, кроме
матадора, ей были пофигу: она повисла у него на шее, заскулила
и засучила ножками так, что с них слетели на асфальт босоножки
без пяток.
Потом я с полчаса, попивая со счастливой парочкой привезен-
ный с Иберийского полуострова коньяк, посидел третьим лишним
в той же устланной коврами комнате, что и прежде, – переводил их
взаимные объяснения в любви и преданности. Он пропитал Оль-
гу дорогим французским парфюмом и ее дочку многочисленными
дарами – перечислять их не стану. Она попросила испанца времен-
но оставить это богатство у себя из понятного опасения, что муж и
свекровь потребуют объяснить их происхождение. Правда, мужа
и дочки в Красноенисейске временно не было: Оля отправила их
отдыхать к своим родителям в какой-то поселок, часах в четырех
езды от города на автобусе. Это известие особенно обрадовало
Антонио: значит, нет никаких препятствий для повторения первой
брачной ночи!.. Однако свекрови Оля боялась пуще мужа, и ска-
зала, что в распоряжении новобрачных не больше полутора часов.
Да и без этого я видел, как они, сидя на кровати, терлись друг о
друга, целовались, облизывая друг другу лица, как два маленьких
зверька, и сгорали от нетерпения. Нечто похожее я больше двух
лет наблюдал на Кубе на суше и на море, на открытом воздухе и
ТВ замкнутых пространствах кафетерий и «апартаментос».
Дальнейшие международные сношения двух разноязычных
персон перевода не требовали, и я отправился к своей настоящей,
стабильной, последней любви сибирских кровей на хохлацком
замесе.
Антонио, кстати, высоко оценил любопытство переводчика
в отношении испанской корриды. К щедрым подаркам для моей
жены Нины и внука Сашки он присовокупил глянцевый журнал,
с картинками и пояснениями к ним, дающими полное представ-
ление о сложном ритуале этой опасной национальной забавы и
распределении ролей для людей, быков и лошадей на арене. Кро-
ме того, до сих пор я регулярно читаю подаренную мне в тот же
вечер книжечку с названием «Nuevo Testamento» – Новый Завет
– на зеленой клеенчатой обложке с текстами святого писания на
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
517
тончайшей бумаге. И дополнил этот подарок моей давнишней
мечтой – толстенным томом, вмещавшим в себя англо-испанский
и испанско-русский словари.
После просмотра дома двух полуторачасовых видеокассет,
записанных Антонио с телевизора в своем картахенском доме –
при трансляции реальной пешей и конной корриды с мадридского
стадиона, – я вполне мог бы стать консультантом доморощенно-
го матадора, вздумавшего устроить корриду на нашем стадионе
«Локомотив» на деньги из общака новорусской братвы.
* * *
Вскоре по-детски изворотливый разум воспитательницы но-
вого поколения сибиряков российского капитализма нашел вы-
ход для регулярных и длительных встреч с матадором. Детсад
закрылся на летний ремонт, и она ушла в отпуск. Даша жила в
деревне с дедами. Муж и свекровь оказались в информационной
блокаде. Им Ольга о ремонте и отпуске ничего не сказала и про-
должала уходить по утрам из дома якобы на работу.
В раскрытии обмана, впрочем, ни муж, ни свекровь не были
заинтересованы. Их больше заботили проблемы опохмелки после
вчерашнего и продолжения фиесты сегодня, начиная с утра, – с
помощью бормотухи или водки-паленки. Для жены и невестки
теперь ничего не стоило удовлетворять их низменные запросы
из своих отпускных: субсидирует их спозаранку на пару буты-
лок – и весь день свободна!.. Вместо работы успевала поутрянке
к Антонио для ритуального моциона, оставалась в номере отды-
хать, ждать его возвращений на обед и после работы – для про-
должения любимого дела. Хозяйка гостиницы, Алла Борисовна,
сетовала мне: «Превращают эти двое мой отель в бардак. Ска-
жите им…» «Только в вашем присутствии и с ваших слов». От
прямого назидания хозяйка отказалась. Тем более что бардака в
русском понимании этого слова в номере не было: и Антонио, и
Ольга от услуг горничной отказались и чистоту и порядок блюли
идеальными. На шум обитатели соседних квартир не жаловались.
Музыку – а они танцевали и этим занимались, по свидетельству
Александр МАТВЕИЧЕВ
518
матадора, – под томительные мелодии в исполнении Хулио Игле-
сиаса и других испанских маэстро, звучавшие чуть слышно, не
сбивая их с собственного двигательно-любовного ритма.
Супружеская жизнь испанского мачито приобрела почти раз-
меренный характер. Он стал добрей и меньше придирался к Ми-
гелю, хотя по инерции не упускал случая подкусить его за како-
е-то мелочное упущение.
Однако и для бородатого баловня судьбы провидение имело в
загашнике сюрприз, о коем он, конечно, и не помышлял.
В какой-то теплый июльский вечер мы сидели втроем в столо-
вой гостиницы, допивали бутылку и доедали заморские куриные
окорочка. И тут перед нашими изумленными очами нарисовалась
хохочущая Ольга в сопровождении смуглой девушки с короткой
русоволосой прической и приятным хмуроватым лицом. Она
была значительно выше и крупнее Ольги, крепко сложена и сши-
та. Короткая юбка в обтяжку выгодно обрисовывала ее крутые
бедра и позволяла видеть сильные ноги бутылочкой. А в разрезе
сиреневой кофточки светилась долина с началом подъема на вер-
шины девственных грудей.
Я даванул косяка на Мигеля и отметил, как у него одновремен-
но с ослепительной улыбкой плотоядно засияли бархатные глаза
натасканного на дичь кобеля.
– Вот моя родная сестра Света. Сегодня приехала из Абакана
– работает там в драмтеатре художницей. Со вчерашнего дня – в
отпуске до начала театрального сезона.
А в жизни театральный сезон с постановкой, без нудных репе-
тиций, тривиальной пьесы «Любовь с первого взгляда» начался
в тот же вечер. Заново был накрыт стол, извлечены из заначки
Антонио бутылки испанских напитков. Через час-другой, когда я,
закончив свою миссию толмача, отправлялся домой, мрачноватая
сначала Светлана уже светло улыбалась на коленях бородатого
Мигеля перед отправкой в их нумер. Поскольку Антонио и Ольга
уже давно находились в своем обжитом гнездышке, предоставив
мне произвести стыковку двух модулей международной космиче-
ской станции и дать импульс для ее нормального жизнеобеспече-
ния и функционирования.
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
519
Зато моя жизнь мигрировала, как мне с облегчением показа-
лось, в другую, более спокойную, фазу.
Однако не тут-то было!.. Полная стыковка не состоялась. Вопре-
ки благоприятным прогнозам, Светлана от гранадского соблазните-
ля сбежала в космическую тьму бандитской красноенисейской ночи.
Так что утром я застал троицу в комнате матадора в разгар паники:
жива ли абаканская художница? Полуодетая Ольга рыдала на воло-
сатой груди растерянного бесштанного матадора, вцепившись лап-
ками в свои растерзанные волосы. А напуганный Мигель, развалясь
в кресле с голым пузом и молитвенно воздевая руки в потолок, клял-
ся с выпученными глазами, что действовал в нормах сексуальной
этики – никакого насилия, только ласка и поцелуи. Он и удерживать
Эсвету – так он произносил имя беглянки – не стал, чтобы его не
осудили потом за дикое домогательство, как кабальеро Градоса.
Мне, как мудрой обезьяне, пришлось встать над схваткой.
Для начала я выстрелил в воздух матом на испанском, опира-
ясь на кубинский сленг. Еще в начале переводческой карьеры с
испанцами мне пришлось к месту выдать несколько таких пер-
лов, чем заслужил уважение моих клиентов: они такого не слы-
хивали и тут же занесли в свои рабочие блокноты. Мигель и Ан-
тонио перестали стрекотать на перебой, а Ольга оторвала лицо от
шерстистых титек матадора и уставилась на меня:
– Чо, чо ты им сказал?
– Не важно!.. Лучше ты скажи, что с ней? Она замужем? Или
была замужем?
– Да ты чо, охренел? Она же целка!
– Так она же у нее на лоб не наклеена! Надо было меня пред-
упредить.
– Но не ты же с ней, а Мигель! Прости, бухая была, забыла…
Она из Абакана уехала насовсем, из театра уволилась. С режиссе-
ром разругалась из-за этого же: он к ней лез, а она не дала.
– Банальная история. Им можно об этом сказать?
– А что тут такого? Скажи, конечно… Про режиссера не надо.
На кой хрен испанцам про наши порядки знать!..
– Ладно, отправляйся на розыски. В обед приезжай или позво-
ни на гостиницу.
Александр МАТВЕИЧЕВ
520
Весть о том, что Светлана в такие годы оказалась virgen, ис-
панцев чрезвычайно удивила, словно они наяву пообщались со
Святой Девой. Как патриот России я сказал им, что сексуальная
революция не разрушила наших патриархальных обычаев. В этом
бесспорное преимущество православия над католицизмом. Спро-
сил их, ходят ли они в церковь? Мигель по большим праздникам
с женой и детьми посещает Кафедральный Собор Гранады. Мата-
дор немедленно накинулся на соотечественника:
– ;Eres mentiroso y hip;crita! – Обманщик и ханжа! Я верю в
Христа, но в церковь не хожу. Ты не знаешь Евангелие, а я его
учил, когда был в Фаланге. Евангелие от Матфея говорит: мо-
литься Богу надо одному, тайно, в закрытой комнате. И Он, уви-
дев тайное, воздаст тебе явно.
И стал мне рассказывать о скандалах со служителями церкви:
скольких из них осудили за финансовое мошенничество, педера-
стию и педофилию. Как бывший фалангист, а в настоящем – ком-
мунист, Антонио обвинил церковь за мздоимство, обман, фари-
сейство и нарушение всех библейских заветов.
Однако Мигель, боявшийся страшных последствий свидания с
русской девственницей, допросов в нашей полиции и заключения
в каземат, укрепился в своей вере, когда вечером перед нами жи-
выми, здоровыми и веселыми появились обе сестры. Правда, он,
как побитый пес, попытался скрыться в своей комнате и наказать
себя не съеденным ужином. И только после того, как Светлана
сама закрылась с ним и через несколько минут вывела грешника
за руку к столу, началась наша «тайная вечеря».
Когда я уходил, Ольга нагнала меня за дверью, на улице. И
выдала секретное намерение сестры:
– Светка решила Мигелю дать. Влюбилась в него. Говорит, луч-
ше уж испанцу подарить себя, чем какому-нибудь нашему бухарику,
как это со мной случилось. Что толку, что он на мне женился? Даш-
ку родила, а у него от пьянки все атрофировалось. Раздуло всего,
как борова, подохнет скоро от цирроза. А старше меня всего на че-
тыре года. Жалко дурака, а что поделаешь, если и мать с ним пьет?
Сколько-нибудь стоящих возражений в моих нетрезвых изви-
линах не нашлось: и не такая собственность, как у Светки, пере-
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
521
пала в жадные лапы иностранцев!.. Мозги утекают, спортсмены
продаются, бордели всего мира пополняются нашими красавица-
ми.
– Пусть дает! – наложил я устную резолюцию на доброволь-
ное решение девственной художницы.
Хотя и было мне, старому грешнику, за державу горько и обид-
но!.. Вот и этот, по Пушкину, «чистейшей прелести чистейший
образец» достался забугорному Дантесу.
* * *
А чувство обиды и сожаления возникло не только потому, что
талантливая сибирячка со светлым именем и чистой душой вот
так искренне, молниеносно запала на испанца. По моей оценке,
на внутренне не интересного granadino. Из него, жаловался Ан-
тонио, каждое слово приходилось клещами вытаскивать. Да и я с
ним наедине чувствовал себя неуютно, словно он чего-то ждал от
тебя или хотел поскорей избавиться. А Светлана, четверть века
оставаясь недотрогой, вдруг осознано легла на операцию под пу-
затого отца четверых детей. Или она как художница каким-то там
третьим глазом разглядела в нем нечто, недоступное и непонят-
ное мужскому взгляду?.. Флюиды, запахи, карма, аура, абракада-
бра?..
Впрочем, и мне в бескровных поединках за самку в кабаках, в
гостиницах, в поездах не раз случалось терпеть поражение от тех,
кого не считал за соперника. Воздействуешь на нее стихами, эру-
дицией, а молчун встает, и она следует за ним , как под гипнозом
в удобное для соития место… А тебе остается строчка романса:
«Мы так близки, что слов не нужно…»
Примерно через неделю физическая часть их, Мигеля и Свет-
ланы, романа закончилась. Душевную составляющую выдумы-
вать не стану: разлуки с любимыми переживать доводилось не
только им, поэтому легко найти аналогии из собственного опы-
та...
От родителей Светлане поступило требование о немедленном
приезде домой: в средней школе ей предложили место учитель-
Александр МАТВЕИЧЕВ
522
ницы черчения и рисования. Надо немедленно оформляться и
присутствовать на районной учительской конференции. В Аба-
кане она работу потеряла, в Красноенисейске своих безработных
художников навалом. Другой работы в том поселке не найти. Ро-
дители прокормить ее, конечно, не смогут, хотя и корову держат,
свиней и кур. Картины у нее никто не купит. Да и откуда взять
деньги на краски, кисти, полотно, рамки?..
Душераздирающая сцена прощания испанца Мигеля и русской
девушки Светланы, после краткой вечеринки в столовой гости-
ницы, на меня подействовала сильнее, чем известный спектакль
«Юнона» и «Авось».
Мы какое-то время втроем – Светлана, Мигель и я – сидели,
словно перед выносом тела, в обжитом ими номере, – я что-то пе-
реводил, записал в Светланину книжечку телефон и гранадский
адрес испанца. Они сидели на кровати, обнявшись, и, припав
друг к другу головами, плакали. У меня, синхронно с ним, на-
растало давление в груди, под веками закипали слезы, и я вышел
в столовую – хлопнуть рюмку с Антонио и Ольгой. Видок у них
тоже был траурный: наверняка думали, что вскоре предстоит и им
хлебнуть не менее горькую чашу…
На следующий день в цехе – на отладке конвейера подачи
кирпичей на автоматическую укладку на поддоны – Антонио, не
прекращая закручивать гайки и болты, разразился злым моно-
логом в адрес своего коллеги. Русский язык, несмотря на свою
красоту и мощь, не сможет передать всех нюансов этого шедев-
ра проповеди о моральном падении Мигеля Переса. Начало я
помню дословно:
– ;Tu piensas que este cabr;n sensual de mierda y piedra est;
sufriendo por Esveta? – Ты думаешь, этот сладострастный козел
из дерьма и камня страдает о Свете? Ты ошибаешься! Он боится,
как бы об этом не узнала его жена. У него две дочери. Он годится
Свете в отцы. И если бы мужчина в его возрасте поступил так же
с его дочерью? Мигель трус, но, думаю, он бы убил того типа.
Вот увидишь, он скоро попросит, чтобы его отозвали в Испанию.
Вдруг Света забеременеет и скажет ему об этом. ;Qu; puta madre!
– Что за сукин сын!..
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
523
Мне нечего было ему сказать. На месте Мигеля я побывал око-
ло двадцати лет назад. Полюбил девятнадцатилетнюю кубинку, а
мне – за сорок, и я у нее – первая любовь. И как по Чехову: увидел
чайку на берегу Карибского моря и, на мужской манер, застрелил
ее по обоюдному согласию…
Не судите да не судимы будете!..
Банный эпизод тоже свидетельствовал не в пользу матадора.
* * *
В цехе керамической плитки, собранного на стальном карка-
се из колонн и ферм перекрытия, на которых покоились стены и
крыша из дюралевых сэндвичей с термоизоляцией, из-за неготов-
ности вентиляции царила адская жара. Дюраль на летнем солнце
раскалялся, к наружному теплу плюсовался жар от двух стадвад-
цатиметровых в длину и метров по пять в ширину и высоту обжи-
говой и сушильной печей. Мы, русские и испанцы, работавшие
в этой душегубке по восемь часов в течение пяти, а то и шести
дней в неделю, к концу смены превращались в несъедобных цы-
плят-табака.
Антонио через меня время от времени предъявлял гендирек-
тору и главному инженеру Валевскому ультиматумы по организа-
ции отдыха после рабочего дня и по выходным: «Скажи им: если
не согласны, мы улетаем в Испанию!» Требования оговаривались
контрактом и касались, прежде всего, предоставления админи-
страцией завода в распоряжение испанцев автомашины с шофе-
ром и переводчика. Шофера менялись, а я был единственный и
незаменимый. Конечно, меня возили, кормили и поили в кафе и
ресторанах, на пикниках на Енисее или озерах на халяву. Но хо-
телось и простого Чепавеческого счастья, – как минимум, раз в
неделю побыть с женой и внуком. Поэтому Нина и Сашка иногда
принимали участие в наших пикниках.
Нина подружилась с Ольгой. Испанцы и Оля были частыми
гостями в нашем доме.
Иногда Антонио сам готовил на нашей кухне чисто испанские
блюда: паэлью, карне асадо, пойо фрито.
Александр МАТВЕИЧЕВ
524
Надо было видеть, как он расстроился, когда сильно пересолил
тушеную фасоль с хамоном – вяленой ветчиной, привезенными
им из Испании специально, чтобы подивить Ольгу и мою семью.
На территории агроуниверситета, в обожаемой матадором бе-
резовой роще, мы жарили шашлыки из мяса или рыбы и танце-
вали под кассетный магнитофон, подаренный мне на день рожде-
ния одним из Нининых директоров. У нас завелось много друзей
– бывших боссов прогоревших мелких фирм, где Нина в разные
годы работала главным бухгалтером. Она честно предупреждала
шефов не пускаться в авантюры вроде лизингов или получения в
банках кредитов под бешеные проценты. Однако нувориши были
нетерпеливы, завистливы и хотели захапать много и все сразу –
потому и горели синим пламенем!..
За мой доблестный труд испанцы обещали платить из свое-
го кармана, но забывали это делать. А когда поступил факс, что
вице-директор Б;рлин находится в Москве, Антонио позвонил в
столичный офис «Ачемака».
– Все! – крепко пожал мне руку Антонио. – Б;рлин приезжает
сюда и сам вручит тебе премию. Я попросил тысячу долларов. Он
сказал, что подумает.
Тысяча долларов и сейчас на дороге не валяется – это три с
лишним моих месячных пенсии. И надо же, к нам в тот же вечер
заглянул один из соседей по подъезду по имени Эдуард с внешно-
стью громилы из американского блокбастера. А в жизни – милей-
ший человек, бывший стоматолог, а в настоящем – ночной певец
в ресторане городского парка. Днем же он имел свой бизнес –
развозил на «шиньоне» с холодильником по киоскам, павильо-
нам и магазинам замороженные пельмени и бифштексы фирмы
«Карнепес». Он выдал нам секрет фирмы – она вот-вот лопнет
и перейдет под другим названием в собственность москвичам.
Поэтому он с нежностью и надеждой вспомнил о своей первой
специальности. От гнилых зубов, посчитал он, для него и семьи
толку будет больше, чем от замороженных мясопродуктов сом-
нительного качества. Но для зубного кабинета требовалось обо-
рудование, а денег не хватает. Вот он и предложил нам купить у
него молоденькую, всего шестилетнюю, рубиновую «хондочку».
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
525
Не дорого, ровно за тысячу баксов. В щедрости испанского шведа
я сильно сомневался и отложил окончательный ответ Эдуарду на
неделю.
Б;рлина в аэропорту встречали на директорском черном «бу-
мере» Антонио, главинж Валевский и я при них в качестве плат-
ного приложения. От испанцев и Валевского о визитере я был
наслышан: миллионер, крупный акционер, по крайней мере, двух
фирм. Эрудит, знаток техники и технологии – его на мякине не
проведешь. К тому же и полиглот – свободно говорит на несколь-
ких европейских языках. Правда, ажемаковцам нравилось имити-
ровать его шведский или немецкий акцент в его испанской речи,
но это уж такая нация: ей палец в рот не клади. Мое кубинское
произношение они тоже порой передразнивали – не зло, с ува-
жением к моему прошлому. А в рассказах о чудачествах шведа
чувствовалась зависть к удачливому варягу.
Самолет немного запаздывал, и нам хватило времени пропу-
стить по рюмке коньяку и выпить по чашке крепкого каппучино в
уличном кафе у входа в аэровокзал. Было прохладное солнечное
утро. Кое-где на асфальте и на авто на стоянке поблескивала роса.
Дальше, за шоссе, начинался густой смешанный лес. Казалось,
он ждал кого-то под свою тихую сень. Объявили о прибытии рей-
са из Москвы, и мы пошли к выходу с летного поля.
– Ты думаешь, этот козел прилетит к нам с чем-то добрым?
– сказал мне на ходу Валевский. – Снова будет дополнительных
денег просить – за оборудование, наладку, пуск. Я говорю дирек-
тору: пошли ты его на хутор к бабушке! Так нет же, директор у
нас бывший председатель райисполкома, коммунист и онанист.
Очень вежливый и обходительный с иностранцами, а своих счи-
тает за быдло. Зарплату по три месяца не выдает.
Словесный портрет Б;рлина и облик миллионера на фотогра-
фиях – у Антонио в альбоме они были – вполне соответствовали
моему представлению о нем.
Вот он свалился с неба на наши головы!.. Одет в классику, с
иголочки: серый костюм, белая рубашка, легкий голубой галстук
на крепкой шее. Все в тон с его серо-голубыми глазами. Невы-
сокий, худощавый, легкий в движениях сеньор. Во всем – про-
Александр МАТВЕИЧЕВ
526
думанная сдержанность и такт, натренированность в общении со
знакомыми и незнакомыми людьми. Скупая улыбка с холодом в
глазах. Опасный для женщин тип. С таким конкурировать почти
бессмысленно, особенно, если дама осведомлена о его бумажнике
и кредитных карточках многих банков мира. Однако Николаю Ва-
левскому, близкому ему по годам, недавно разведенному, бездом-
ному и безденежному, я думаю, этот пижон в борьбе за обладание
красоткой любой масти и достоинства непременно проиграл.
Поселили Б;рлина, конечно, не в заводскую гостиницу. После
его краткой вступительной беседы с гендиректором Сапоговым
и главинжем Валевским мне было велено доставить важного го-
стя в гостиницу «Ноябрьская», устроить в дорогой номер-люкс,
накормить в ресторане и оставить в покое до двух пополудни.
Мы с ним выпили армянского, хорошо поели, поговорили на от-
влеченные темы на английском – о политике, литературе и даже
философии, и он отправился почивать. Он, кстати, заметно обра-
довался, что может поупражняться со мной на английском. И в
дальнейшем он почему-то предпочитал говорить на этом языке в
присутствии Антонио и Мигеля.
Валевский был прав: Б;рлин привез с собой дополнительные
соглашения-приложения к прежнему контракту на русском и ис-
панском языках со сметами и калькуляциями на приличную сумму
в долларах. В кабинете Сапогова мне довелось пропустить через
свое сердце и сознание бурную дискуссию, похожую на грыз-
ню псов за лакомую кость, которая досталась, как и следовало
ожидать, респектабельному шведскому испанцу. Мне пришлось,
правда, наскоро перевести с русского на испанский протокол раз-
ногласий, и все бумаги были подписаны и скреплены печатями.
После чего швед с германостоличной фамилией выразил желание
провести вечер в каком-то веселом и вкусном месте нашего горо-
да в обществе Антонио и Мигеля, а также переводчика и Ольги. И
уж полным сюрпризом для меня явилось приглашение Б;рлином
моей жены Нины Павловны на эту фиесту.
Вкусных и веселых мест к тому времени, близкому к россий-
скому дефолту имени президента Ельцина и премьера Кириенко,
расплодилось не мало. Народ, потеряв бдительность, пил и гулял
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
527
на последние гроши, не предчувствуя, как и накануне всех преды-
дущих исторических катаклизмов, надвигающейся беды.
Испанцам же более всего полюбился ресторан на судне «Пи-
сатель Чехов», пришвартованном, как некогда крейсер «Аврора»
или колесный пароход «Святитель Николай», на вечный прикол у
речного вокзала Красноенисейска. Потомки Сервантеса и Дон-Ки-
хота приходили в восторг от русской кухни, музыки с танцами и,
главное, от наших сибирских мучач – девушек, – завораживающих
их взгляд и души красотой славянских лиц, фигур, нарядов и особо
теплым отношением к заграничным фраерам. Да и вид на быстрый
широкий Енисей, на лесистые горы на правом его берегу, прохлад-
ный ветер в открытые окна кают-компаний, превращенных в ре-
сторанные залы, после цеховой духовки целил их души и тела.
Заботы о заказе стола, определения меню и оплаты залога на
шесть персон в зале на второй палубе легли на меня. С помощью
обслуги ресторана я постарался обустроить пирушку в честь
вице-директора по высшему классу. Тем более что Б;рлин от
официального банкета с дирекцией завода почему-то отказался,
предпочтя побыть в обществе своих рядовых сослуживцев. А все
расходы за вечер на пароходе, как мне передал Антонио, вице-ди-
ректор возместит из бюджета фирмы «Ачемак».
Лица испанцев и шведа засветились невысказанной радостью,
когда я указал им на наш сервированный винами, коньяком, рыб-
ными и мясными нарезками, бутербродами с красной и черной
икрой, фруктами и соками стол у открытого окна, с видом на
правый берег Енисея и напротив эстрады с музыкантами. Пред-
закатное солнце играло золотыми, сиреневыми и зеленоватыми
бликами на беспокойной от ряби и воронок поверхности енисей-
ской воды, спешащей к Ледовитому океану. Студеная жидкость
с налетом нефтяной пленки плескалась, лепетала что-то у борта
нашего неподвижного судна.
Испанцы говорили оживленно, как всегда, перебивая и, каза-
лось, не слушая друг друга, о чем-то своем. Антонио тыкал рукой
в сторону покрытого зеленью острова и живописал Б;рлину, как
он мылся вон в той сауне и в ледоход купался в Енисее. Не пили и
не ели – питались запахами с кухни в ожидании женщин – Оли и
Александр МАТВЕИЧЕВ
528
Нины. Послали меня встретить их на деревянных сходнях: ресто-
ран был уже переполнен, и двое молодых накаченных вышибал
пропускали с берега на судно только счастливчиков, заблаговре-
менно заказавших столик.
Приход нарядно одетых – Оля в черное кисейное платье, Нина
– в белый легкий костюм – настроил мужчин на торжественный
лад. Б;рлин немедленно напыжился, как павлин, распустил хвост
и поцеловал дамам ручки. Чуть позже стоя произнес дипломати-
ческую речь о пользе российско-испанского экономического со-
трудничества и о значении перфорированного кирпича и кафель-
ной плитки для строительства элитного жилья в нашем городе,
где, вставлю от себя, и хрущевские панельные пятиэтажки для
многих сибиряков оставались недостижимой мечтой. Весь зал,
как завороженный, смотрел на красивого оратора, вещающего на
непонятном языке, одетого, словно манекен с витрины недавно
открытого на центральной улице итальянского бутика. Мой пе-
ревод тоже выслушали с пока еще трезвым вниманием. Только
Антонио морщился и пару раз подмигнул мне, обозначив губами
уместный комментарий: «;Ves qu; cabr;n y hablador tan grande!»
– Видишь, какой козел и болтун!
После нескольких тривиальных тостов Б;рлин снова попро-
сил внимания и, тоже стоя, нарисовал перед присутствующими
мой неузнаваемо светлый образ друга испанского народа и вру-
чил мне, растроганному высоким вниманием, «зелененькие» в
запечатанном конверте с дружеским рукопожатием и ослепитель-
ной улыбкой. Распечатывать конверт при всех я не стал, засунув
его в задний карман брюк и отложив удовольствие до приезда до-
мой. И лучше бы я его потерял. Содержимое конверта меня, не-
благодарного, сильно огорчило: в нем вместо ожидаемой тысячи
затерялись две стодолларовых бумажки. Наутро следующего дня
пришлось позвонить в квартиру певучего стоматолога Эдуарда и
расписаться в своей несостоятельности. Он тоже был разочаро-
ван: найти другого покупателя его рубиновой «Хонды» в то время
было весьма проблематично.
А банкноты в конверте оказались настолько затертыми, заса-
ленными, что я почувствовал себя униженным и оскорбленным.
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
529
Даже, казалось бы, всеядный обменный пункт на углу улиц Ле-
нина и Дзержинского отказался признавать их за валюту. И толь-
ко в банке, с которым имела дела моя жена как главбух, вместо
трухлявых бумажек мы обогатились новенькими липкими банк-
нотами на миллион российских рублей. Так что не только швед
Б;рлин, но и я мог безо всяких натяжек несколько лет считать
себя миллионером-пенсионером.
Однако какое удовольствие испытал я, когда рассказал об этом
матадору. Испанский мат, поверьте мне, значительно превосхо-
дит русский по своей поэтической кудрявости и разнообразию.
Антонио им и как тореадор, и как сварщик боевых кораблей вла-
деет бесподобно. Он выиграл бы любой конкурс виртуозов в этой
области общечеловеческой культуры. От него я многого набрал-
ся; только при переводе на русский смачная нецензурная лексика
потеряет свою свежесть, а меня после публикации затаскают по
судам. Но политический вывод члена компартии Испании из это-
го эпизода я процитирую: «Теперь, думаю, ты понимаешь, сеньор
традуктор (переводчик), почему я стал коммунистом? Ему, мил-
лионеру, в Москве не конвертировали в рубли эти засраные бу-
мажки, и он с помпой подарил их тебе. – Fuera mejor si los metio
al su culo del capitlista que nos hubira robado constantamente. – Да
было бы лучше, если бы он засунул их в свою жопу капиталиста,
который нас постоянно обворовывает»…
А моя Нина к этому облому, как всегда, отнеслась с добрым
юмором, без политического окраса: «Ты, солнышко, рыбка моя,
губенку раскатал на «хондочку». Тебе одной меня, что, не хвата-
ет, что ли?..»
Однако вернемся в ресторан «Писателя Чехова», чтобы полю-
боваться на прекрасную жизнь и чудных людей на берегах Ени-
сея в нашей сибирской Швейцарии.
С началом огневых русских танцев и плясок испанцы были
нарасхват. Правда, Ольга не позволила ни одной землячке при-
коснуться к ее матадору, тогда как Мигель и Б;рлин вели себя
гурманами – выбирали себе тех, кто им казался достойными их
особых персон. Впрочем, Б;рлин вскоре определился и попро-
сил меня поучаствовать в его слащавой беседе с красивой дамой
Александр МАТВЕИЧЕВ
530
бальзаковского возраста на предмет, не согласиться ли она прое-
хать с ним в его люкс в гостинице «Ноябрьская». Предложение
испанца после того, как я вкратце обрисовал его социальный ста-
тус и материальное положение, даму не напугало. К тому же она
могла объясняться на английском, так что дальнейшее участие в
судьбе двух одиночеств от меня не потребовалось.
Через бармена я заказал такси для испанцев на час ночи, и мы
с Ниной укатили около одиннадцати домой с енисейской набе-
режной от расцвеченного огнями, отраженными сонной водой,
«Писателя Чехова».
* * *
По дороге в аэропорт Б;рлин выглядел усталым и лирически
грустным, как Ленский перед дуэлью. На мою попытку разгово-
рить его на английском он отвечал короткими фразами. Причину
перемены его настроения мне пояснил накануне Антонио:
– Та сеньора в ресторане пошутила, что поедет с ним в гости-
ницу. За ней явился красивый высокий муж ее же возраста, она
познакомила его с Б;рлиным, и они уехали. А главный инженер
завода Николай сказал ему, что не все специалисты «Ачемака»
имеют хорошую квалификацию, и после них приходится зани-
маться переделками русским инженерам и рабочим. В проекте
допущены ошибки, из-за этого следует много переделок. По ним
составлены акты и сметы на удержание денег с испанской сто-
роны. Нас Б;рлин тоже расстроил. Сказал, что «Ачемак» на гра-
ни банкротства, поэтому деньги за работу мы сразу получить не
сможем. На фирме уже идет сокращение, так что и Мигель, и я
можем угодить в безработные. Правда, меня это не очень пугает:
после увольнения в течение года я буду получать почти такую же
зарплату как безработный. А зарплата у меня для Испании очень
хорошая.
Достойное поведение дамы без камелий, повесившей «чай-
ник» на нос самоуверенному шведу, пролило бальзам и на мою
душу. Даже вынырнула из памяти хрестоматийная строка: «У со-
ветских собственная гордость: на буржуев смотрят свысока…»
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
531
Через неделю после отлета Б;рлина от секретарши Кармен из
московской офисины «Ачемака» поступили звонок и факс, что на
Мигеля Переса взят билет до Барселоны и ему надлежит быть в
Москве через два дня.
Антонио торжествовал:
– А я что говорил? Ты же видел, как он работал без выходных
и оставался вечером в цехе, чтобы выполнить техническое зада-
ние от фирмы. Этот pendejo – трус – бежит от Светки, как кролик.
Мне же Мигель говорил совершенно обратное: в Эсветку он
влюбился по-настоящему, как юноша, и ему невыносимо боль-
но уезжать от нее – такой нежной, чистой и влюбленной. У него
просто сердце разрывается от тоски. Но он вдвое старше ее, у
него четверо детей и т.д. и т.п. Мне же надлежало соблюдать пере-
водческий нейтралитет и, сопереживая, делиться впечатлениями
только со своей женой.
Отлет Мигеля приходился на понедельник. Светлане каким-то
образом удалось приехать на два дня в город и провести ночь
в номере с любимым. Потом они – Антонио и Ольга, Мигель и
Светлана – приехали в солнечное воскресение к нам домой. И
мы весело погуляли и потанцевали под кассетный магнитофон
в начинавшей желтеть березовой роще у костра, лежа на разост-
ланных одеялах, заливая горечь расставания водкой и пивом и на-
бивая желудки салатами, шашлыками и паэльей, приготовленной
Антонио при участии Нины: рис с овощами, с мясом и рыбой.
Одна Светлана не пила и не ела – сидела с мокрыми тоскую-
щими глазами, склонив голову на плечо бородатого, бесстраст-
ного с виду, мачо, словно, как Мария Магдалена, отправляла его
в загробное путешествие. К концу пикника она попросила меня
и Мигеля прогуляться с ней по тропинке под золотой березовой
сенью и перевести для него явно хорошо продуманную мелодра-
матическую фразу:
– Скажите Мигелю, что я никогда не выйду замуж. На всю
жизнь останусь верной только ему. И если родится от него ребе-
нок, назову его Мигелем.
Мой перевод растопил сердце до этого словно замороженно-
го гренадера: нас обоих пробила скупая мужская слеза. Я счел
Александр МАТВЕИЧЕВ
532
уместным вернуться к беспечно веселящимся людям, к костру,
оставив испанца и сибирячку сопереживать и оплакивать их жи-
вую любовь в ее апогее. И обреченную на вечную память, тяжкие
страдания и муки. А может, и скорое забвение, как это чаще слу-
чается…
* * *
Матадор и Ольга, в отличие от Мигеля и Светланы, боролись
за совместное пребывание до предела своих возможностей. Ока-
залось, что Антонио попросил Б;рлина не присылать ему замену
по истечении его двухмесячного срока работы на заводе, и оста-
вался в Сибири до наступления зимних холодов – до середины
октября. Ольга вообще сожгла все мосты: отправила Дашу в по-
селок к родителям, подала на развод и временно поселилась у
Лены, подыскивая себе жилье поблизости от детсада. А на самом
деле постоянно жила с Антонио в гостинице вполне семейной
жизнью.
За ее завтраки и ужины с гостиничной кухни матадор доплачи-
вал из своего кармана. Они вполне привыкли общаться без моей
помощи, если не считать частые совместные посиделки у них в
номере и в нашем доме. Вдобавок я обеспечил их карманными
русско-испанским и испанско-русским словарями, с которыми
дважды на долгое время уезжал работать на Кубе. Завели они и
собственные словарики с ходовыми терминами и фразами, вклю-
чая матерные, так что жить мне стало легче и веселее.
Еще летом в подвальном пивном баре на проспекте Мира Ан-
тонио и Мигель познакомились случайно с молодым, но безво-
лосым, как скинхенд, немцем и его бойкой рыжей подружкой,
секретаршей директрисы пивзавода. На этом заводе немец, рабо-
тавший раньше в Испании и прилично знавший испанский, отла-
живал оборудование автоматической разливочной линии, чтобы
затопить наш и без того запойный город потоками шипучей жид-
кости и вызвать эпидемию пивного алкоголизма. Интернацио-
нальная четверка по выходным зажигала и отрывалась по полной
европейско-сибирской программе пьянства, курения и секса.
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
533
К концу своего непрерывного четырехмесячного – а с учетом
предыдущих двух месяцев полугодового – бурного пребывания
на красноенисейской арене боев с техникой, спиртным и воспита-
тельницей малышей матадор сильно сдал и, как я подозревал, жа-
ждал возвращения к своей испанской жене. Хотя при расставании
с Ольгой, после прощальной вечеринки в гостинице с участием
заводского начальства, он, изрядно перебрав, ревел в своем номе-
ре, как раненый бык, и клялся, что непременно приедет в Россию.
А то и за свой счет устроит свидание с русской женой на Иберий-
ском полуострове, в chalet – дачном доме – своего двоюродного
брата Николаса в Ла Манге – на берегу Средиземного моря.
– Свиздит он все, не надо мне мозги набекрень сбивать! –
захлебываясь нетрезвыми слезами, комментировала Ольга мой
перевод. – Это я одна остаюсь и никогда не забуду тебя, старого
дурака. Наехал на меня, как из нее на лыжах!..
А семнадцатого октября, ранним утром, он заехал за мной на
«ауди» с начальником цеха плитки Димой Савченко за рулем, об-
нялся и расцеловался в прихожей с моей Ниной, источая многочис-
ленные прощальные gracias, adi;s и hasta la vista. Поскольку к этой
дате «Ачемак» уже обанкротился, а цех проходил эксплуатацион-
ную обкатку, то на приезд матадора не осталось реальных мотивов.
В аэропорту после регистрации мы хотели посидеть с полчаса
в ресторане, но на входе я столкнулся с Владимиром Познером,
гражданином трех стран и ведущим политической программы
и Первом телеканале. Он поприветствовал меня с легкой улыб-
кой наклоном головы, приравняв или перепутав с некой VIP-
персоной. Одновременно понял, что делать в ресторане нечего.
Заказал по сотке коньяку с лимоном и пирожным в кафе на антре-
солях, и мы грустно цедили напиток, обещая писать друг другу,
звонить, а, Бог даст, и встретиться в России или в Испании. Он то
и дело вздыхал, называл меня своим братом и твердил о незем-
ной любви к своей русской жене, о сегодняшней последней ночи
с ней. Напоследок я задал тореадору далекий от его греховного
адюльтера вопрос:
– Как ты думаешь, Антонио, через сколько лет мы достигнем
такого же уровня жизни, как у вас?
Александр МАТВЕИЧЕВ
534
Он поставил на клеенку фужер с остатком коньяка и, намор-
щив лоб, углубился в футурологические выкладки.
– Dentro de quince a;os. – Через пятнадцать лет, – уверенно
произнес он тоном профессионального оракула и даже попытался
аргументировать свой прогноз. – Мы живем без Франко двадцать
два года, и все еще отстаем от Германии, Франции, Италии, не го-
воря о Северной Америке и Англии. Но нам Запад сильно помог.
Уже через пять лет после фашизма мы жили намного лучше, чем
вы сейчас. У нас была дешевая рабочая сила, поэтому иностран-
ные компании в Испании одних автозаводов настроили очень
много. Ты не назовешь ни одной марки испанских машин – все
они немецкие, французские, итальянские. А такими кирпичными
и плиточными фабриками, как в Красноенисейске, застроена вся
наша страна. Оливкового масла мы производим намного больше,
чем Италия. И все оно идет туда, рафинируется и продается как
итальянское… Но главное, ты прости, русские разучились рабо-
тать. Ты видишь, как мы стараемся не потерять ни минуты на
пустые разговоры, а ваши каждый час уходят на перекуры на пят-
надцать минут и больше. У вас нет профсоюзов, люди не умеют
постоять за себя – их грабят, не выдают зарплату, они голодают, а
идут на работу, чтобы…
Он не закончил свой скучный трактат: объявили об окончании
посадки, и мы поспешили с антресоли вниз – к накопителю. Там
обнялись, я помог ему пройти через контроль – и ;hasta la vista,
matador!..
* * *
На обратном пути розовощекому увальню Диме, дурно пах-
нущему после вчерашнего буха, вздумалось поехать от аэропор-
та не по обычной дороге, а через Зверосовхоз, где некогда выра-
щивались норки и ангорские кролики, в обход поста ГАИ. Было
солнечно и морозно – около минус пятнадцати, – искристый снег
покрывал хвою придорожной тайги. Дорога блестела, как стекло,
от снежного наката. И не мудрено, что на пологом подъеме после
Зверосовхоза машину метнуло сначала вправо, а потом выкинуло
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
535
на встречную полосу, а дальше – прыжок в кювет, и авто залег-
ло отдохнуть на крышу, задрав в небо вращающиеся колеса. Нас
осыпало осколками от крякнувшего ветрового стекла и стекол
дверок.
Сидеть в позе космонавта вверх ногами было неудобно, двер-
цы заклинило. Дима сначала не двигался, потом зашевелился и
первым вылез наружу через проем от выбитого заднего стекла. Я,
отгребая с пути битые стекла руками в кожаных перчатках, после-
довал его примеру. Но по периметру ниши торчали острые клы-
ки стекол. Стало жаль новой кожаной куртки, пришлось выдрать
осколки стекла из резинового уплотнения и выбросить их на паш-
ню, припорошенную снегом. К машине подбежал пожилой муж-
чина от «москвича», припаркованного на обочине. Он помог мне
выбраться на расчерченное мерзлыми, подкрашенными снегом
бороздами поле. Минут через пять, словно по заказу, на дороге
показался трактор «Беларусь» с бульдозерным ножом и экскава-
торным ковшом. За небольшой денежный куш – на пару бутылок
– тракторист сноровисто зацепил нашу «ауди» за нужное место и
поставил на колеса. Мотор завелся с полуоборота
Мне показалось странным, что Дима не понял, как все произо-
шло. Несколько раз он расспрашивал меня о деталях ДТП. Потом
до нас дошло, что при опрокидывании машины, он крепко прило-
жился не покрытой черепушкой к крыше и на какие-то мгновения
выключился. А меня, возможно, спасла норковая шапка или то,
что основной удар о землю пришелся на сторону водителя.
Дня через два мне, уже безработному, позвонил Антонио из
Картахены и сказал, что и он оказался не у дел и готовит бумаги в
суд, чтобы получить деньги с обанкроченного «Ачемака» и встать
на учет в их агентство по безработице. Мой рассказ о нашем куль-
бите на дороге его не взволновал, зато он умолял узнать все под-
робности об Ольге и позвонить ему.
* * *
Звонить и писать влюбленному матадору пришлось долго –
семь лет.
Александр МАТВЕИЧЕВ
536
На мои призывы приехать и повидаться он отговаривался тем,
что у него обострилась старая производственная травма. О ней
я знал с самого начала нашего знакомства. На то плечо, которое
проткнул бычий рог, ему дважды, в разные годы, падало про-
фильное железо – уголок или двутавр – и рвало и без того слабые
после поцелуя с торо tendones – сухожилия. Частенько Антонио
было трудно поднять руку, и он мучился ночами от боли и бес-
сонницы, когда не помогали ни успокаивающие, ни снотворные
пилюли. И даже Ольга, бывало, жаловалась мне, что в такие ночи
им было не до секса, оставалось только плакать от бессилья по-
мочь ветерану-матадору.
Секретарша директора, немка Эмма, через меня порекомендо-
вала ему лечиться иглоукалыванием и массажом у прошедшего
обучение в Китае русского врача, и я два раза в неделю, после
работы, возил его в некогда элитную – для номенклатуры – так
называемую «лечкомиссию» на Маркса. А в Испании, после
увольнения Антонио из «Ачемака», я года полтора получал от
него письма с рассказами, как он лечился у себя на родине, назы-
вая врачей нехорошими словами: дерут бешеные деньги и ничем
не помогают. Сложная операция поспособствовала снятию боли,
но трудоспособность не вернула. И, в конце концов, потратив
свои сбережения на адвокатов и взятки чиновникам, через суд,
он сумел оформиться на инвалидность с получением пенсии, рав-
ной его среднемесячному заработку. Так что Антонио, по моей
прикидке, хватило бы этих денег на приезд в Красноенисейск к
его русской жене без особых материальных потуг. Покупка ново-
го «фольцвагена» за шестнадцать тысяч евро – он сказал мне об
этом по телефону – указывала на его принадлежность к средне-
му классу. Жена работала в кафе своего брата, сын и дочь тоже
нашли свое место в этом неуютном мире: Марко-Антонио стал
полицейским, а Вирхиния служила в авиации НАТО на Канарах.
Антонио тоже нашел себе занятие: разводил белых канареек, стал
чемпионом Испании по этому виду хобби, и продажа потомства
от чемпионских птичек давала какой-то доход.
А в нашей державе на следующий год после предсказания Ан-
тонио произошел дефолт и, соответственно, всплеск инфляции,
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
537
безработицы, преступности и задержек с выплатой пенсий и зар-
плат. У нас с Ниной накоплений никогда не было, поэтому прият-
ной неожиданностью явилось письмо от Антонио с вложенной в
него новенькой стодолларовой банкнотой. К письмам, адресован-
ным нам, написанным каллиграфическим почерком, он неизмен-
но прикладывал открытки или записки для Ольги. Она за ними ни
разу не приезжала – просила прочесть их по телефону. В каждом
послании, предназначенном ей, текст на испанском заканчивался
фразой, написанной печатной, как дошкольником, кириллицей:
«Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ОЛЬГА».
Только от Мигеля не было ни слуха, ни духа. По просьбе Свет-
ланы, через Ольгу, я несколько раз пытался дозвониться до него;
ответ получал один: такого телефонного номера не существует.
Мое письмо вернулось из Гранады со штампом об отсутствии
адресата по указанному адресу. После этого, по словам Ольги,
сестра прокляла всех мужчин вселенной, грубо отметает поклон-
ников и всю себя отдает работе с детьми в школе и рисованию.
Через семь лет мне лично эта тягомотина с письмами и звон-
ками изрядно наскучила. Нине за это время повезло устроиться
пусть и не на легкую, но денежную работу. За три года она экс-
терном закончила один из московских университетов. А по кон-
тракту с фирмой могла поехать на отдых в любую точку земного
шарика, прихватив в нагрузку и меня. Я промышлял переводами
технической литературы и уроками английского языка на дому
взрослым и детям. Так почему бы нам ни махнуть в Испанию?..
Весной Антонио потратил время и семьдесят пять евро на
оформление приглашения на меня и Нину. Летом со всем набором
нужных бумаг я съездил на поезде в Москву – всего-то трое суток
в плацкартном вагоне! – и сдал их по описи в испанское консуль-
ство. Зато осенью, 24 сентября, ровно в полночь, мы уже были в
мадридском аэропорту, где безо всяких осмотров и досмотров нас
встретил Антонио Ауньон со своим двоюродным братом-пенсио-
нером Николасом Гарсией, добродушным краснолицым толстяч-
ком, на его машине. Мы познакомились и сразу перешли на «ты».
После Шереметьево показалось диким, что и на полученные
из самолета два чемодана в багажном отделении с нас никто не
Александр МАТВЕИЧЕВ
538
спросил отрывных талонов. На пути и в обозримом пространстве
– ни одного таможенника или полицейского. Неужели так же бу-
дет и в нашем полицейском отечестве через восемь лет?..
По ночному Мадриду Николас повез нас по замысловатому
сплетению освещенных дорог, как потом он помог разобраться,
в спальный район столицы Гетафе, на улицу Педерналь. Здесь, в
трехэтажном особняке Николаса – первый занимал гараж на две
машины, – нас ждали его жена Мария и испанская жена матадора
Чепа.
О его русской жене Ольге он попросил меня, не стесняясь при-
сутствия брата, рассказать по дороге к его испанской супруге.
Незадолго до отъезда из Красноенисейска с Ольгой и с Леной
я встретился в их детсаду в Петровке. В белом оштукатуренном
двухэтажном здании шел ремонт с участием всего персонала, и
мы укрылись в детской беседке в яблоневом саду. Женщины были
одеты, как профессиональные малярши, в сатиновые шаровары и
халаты в разводьях от белил.
Я пришел не один, а с бутылкой вина, виноградом и конфета-
ми в портфеле, поэтому беседа прошла живо, интересно, с шут-
ками-прибаутками, воспоминаниями в основном сексуального
плана. Ольга попросила меня донести матадору правду о переме-
нах в ее семейном положении: она вышла замуж за Бориса, про-
граммиста, живет с ним в частном доме в той же Петровке. Мы с
Ниной уже сталкивались с ними в супермаркете, и я описал мата-
дору внешность Бориса: довольно высокий приветливый парень
с густыми кудрявыми волосами, смуглый. Вполне бы сошел за
испанца. Но любит она по-прежнему только своего матадора. Из-
за этого не все у нее с Борисом ладится. Даша живет в деревне,
учится в школе, и тетя Светлана, учительница рисования и черче-
ния, для нее – как вторая мама. Ольга постарела, носит короткую
седую прическу – то ли от природы, то ли красится? Спросить
было неудобно.
– Ольга просила передать тебе, Антонио, что ты был и оста-
ешься единственным мужчиной в ее жизни.
Антонио сидел рядом с Николасом, и нам с заднего сидения не
видно было его лица. Только потому, как у него дрогнули плечи и
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
539
он замер в молчании, Нина и я заключили, что он заплакал.
Из гаража с автоматически открывшимися перед машиной во-
ротами мы прошли в дом. И потом – в освещенный патио площа-
дью квадратов в шестьдесят. Этот внутренний дворик был заст-
лан голубым кафелем и огорожен невысокой кирпичной стенкой,
тоже покрытой расписной кафельной плиткой. Парапет по верху
дополнялся кованой оградой с металлической сеткой, увитой ви-
ноградными лозами. Плафоны, встроенные в парапет, ос вещали
патио спокойным ровным светом.
Мария и Чепа, одетые празднично, но в передниках, вежливо
поздоровались с нами, мы обменялись поцелуями, стол был на-
крыт, и короткая ночная фиеста протекла в легком шутливом раз-
говоре. Труднее всего приходилось одной Нине, и она, подогретая
натуральным испанским вином, требовала от меня немедленного
перевода болтовни наперебой говоривших родственников и моей
тоже. Мне поневоле пришлось осадить нетерпение:
– Не могу же я говорить на двух языках сразу! Расскажу потом…
Из всех присутствующих меня больше всего занимала Чепа,
испанская жена Антонио. Внешне она не выдерживала конкурен-
ции с его русской «супругой». Ей, как и Антонио, было далеко
за пятьдесят. Суетливая, маленькая, коричневое личико круглень-
кое, в морщинах, как у изработавшейся на сахарных плантациях
кубинки. Но не прошло и десяти минут – и внешности Чепы как
будто не стало: словно ее некрасивость растворилась в ее доброте,
в улыбке, в быстрой речи, в блеске темных ласковых глаз. Подпе-
рев острый подбородок остренькими кулачками, она сканировала
взором лица присутствующих, готовая, как птичка, вспорхнуть и
броситься на помощь.
И в последующем она оставалась всегда такой же – в вечном
движении, кротко улыбающейся даже на злую ругань, ворчание и
капризы в основном недовольного всем и вся матадором. Наеди-
не он жаловался мне, что жизнь его закончена: из-за травмы он не
может заниматься любимой работой механика. Белые канарейки
в клетках– это так, отдушина для ухода от тоски и безделья. А
лучшее время для него было, когда он работал на Украине и в
России. И большей любви, чем к Ольге, у него не было и не будет.
Александр МАТВЕИЧЕВ
540
Конечно, в ту ночь мы о любви не говорили. Николас, по моей
просьбе, рассказал о своей прошлой жизни довольно удачливого
бизнесмена. Совсем недавно у него был небольшой цех с совре-
менным оборудованием, дававший хорошую прибыль, с двадца-
тью или тридцатью рабочими по производству деталей для дви-
гателей по заказам автозаводов. С выходом на пенсию он продал
свой бизнес, пополнив этим прежний банковский счет, и теперь
они с Марией живут на проценты с вклада как рантье. Мария
никогда не работала, воспитывала двух дочерей. Они получили
университетское образование, замужем – у них хорошие мужья,
престижная работа и счастливые дети. А его жена Мария и в свои
семьдесят выглядела седовласой, с гладкой прической и пышным
узлом на затылке красавицей-матроной из сериала о душещипа-
тельных и трагедийных коллизиях на какой-нибудь фазенде.
– Государственная пенсия у меня как бизнесмена маленькая –
всего шестьсот евро. С такой пенсией нам бы с Марией пришлось
туго. Но с банковскими процентами мы живем спокойно, – за-
ключил Николас и поинтересовался моим соцобеспечением: – А
у тебя какая пенсия?
– Примерно в десять раз меньше, чем у тебя.
– ;No es pocible! – дружно воскликнула испанская сторона. –
Не может быть!
– ;Como veis, ce;oras y ce;ores, en nuestro pa;s todo es pocible!
– возразил я. – Как видите, дамы и господа, в нашей стране все
возможно! Мы на такую пенсию еще и за границу ездим.
– Не слушайте его! – закричал Антонио. – Он большой шут-
ник. Деньги зарабатывает Нина.
– Антонио прав, – успокоил я испанцев. – Перед уходом на
пенсию я специально женился на молодой и теперь живу припе-
ваючи.
Проснулись мы ближе к полудню, позавтракали за столом в
патио молочным и фруктами. И Николас с Антонио повезли нас
в печально известное место в окрестностях Мадрида – в Долину
павших с мемориальным комплексом, построенным по прика-
зу Франко за шестнадцать лет политическими заключенными в
сороковых годах прошлого века как памятник всем погибшим в
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
541
Гражданской войне и символ примирения. За время строительства
к сорока тысячам похороненных здесь солдат добавились тысячи
безымянных умерших от голода, болезней и непосильного труда
зэков, признанных военнопленными. В необъятной по площади
и высоте прямоугольной базилике, высеченной в базальтовой
горе вручную, мы потоптались на имени Франко, похоронен-
ном под гранитным отполированным полом. Послушали мессу,
снимались, не взирая на запретительные таблички на стенах, на
фотоаппараты и нашу видеокамеру внутри. К железобетонному
католическому кресту высотой 135 метров подниматься не стали.
Солнце так раскалило обширную площадь перед храмом, что мы,
сфотографировавшись в обнимку с двумя полицейскими, поспе-
шили уехать отсюда еще за тринадцать километров – в Эскуриал,
гранитный монастырь-дворец, бывшую резиденцию испанских
королей.
По дороге туда и обратно Антонио то и дело обращал наше
внимание на пастбища боевых быков за оградами из дикого камня
– они мирно бродили под деревьями, черные и совсем не страш-
ные. Но больше всего он расспрашивал нас об Ольге, желая уз-
нать о ней мельчайшие детали, хотя чего-то нового добавить мы
не могли. В своих письмах я ему писал все, что удавалось узнать
про нее, называя ее, по договоренности с Антонио, в письмах и
по телефону несуществующим в обоих языках мужским именем
Olgo, а не Olga. (В испанском языке, как и в русском, существи-
тельные, местоимения и прилагательные обладают родом).
Весь следующий день, уже с Антонио за рулем его серебри-
стого «Фольксвагена», мы вчетвером почти шестьсот километров
мчались по неправдоподобно широкой платной «карретере»,
сделав двухчасовую остановку в оружейной кузнице Испании –
городе-крепости Толедо на реке Тахо. Я увидел только клочок
ее излучины под крутым обрывом из окошка машины. На то,
чтобы посетить знаменитый Дом-музей Эль Греко, обогатиться
воспоминаниями об остатках римского цирка, акведука, форти-
фикаций времени не было. Для тореадора Антонио Толедо имел
единственную достопримечательность – здесь производились все
атрибуты корриды.
Александр МАТВЕИЧЕВ
542
Загнав машину на платную подземную стоянку, мы оставили
Антонио и Чепу под тентом кафе и прогулялись по забитой ту-
ристами улочке с множеством лавчонок. Купили сувениры – две
шпаги и еще какую-то мелочь, на ходу перекусили сэндвичами.
Вернулись к чете испанцев и продолжили автопробег по степно-
му и холмистому плоскогорью Месеты с декоративно выглядев-
шими на голубом горизонте синими пиками Кордильер или Сьер-
ра-Морены – разобраться мне, жителю отрогов Саян, было не под
силу. Здесь каждый клочок земли был ухожен, обжит, оливковые
рощи на холмах росли скучными ровными рядами. Такими же
казались и ровно постриженные, как новобранцы, виноградные
плантации с неправдоподобно низкими кустами кислых винных
ягод. И мне стало понятно, почему испанцы восхищались сибир-
ской природой, на мой привычный взгляд, и не такой уж дикой во-
круг города, но полной сочной таежной зелени, лесистых сопок,
просторных полей и полноводного Енисея. Короткий, в полсотни
километров, отрезок пути от порта и курорта Аликанте, окружен-
ного виноградниками и цитрусовыми рощами, до Картахены при-
шелся на морское побережье, так что глаза отдыхали на зеленом
плодородии и предвечерне грустной водной глади.
Не было и обещанной когда-то шумной фиесты с многочис-
ленной родней и друзьями – ни по случаю нашего приезда, ни по
ходу визита, ни при расставании. Нам отвели тесную комнатку на
втором этаже с окном на узкую улочку. По ней всю ночь бешено
носились ревущие мотоциклы орущих во все горло байкеров, до-
бавляя к ночной духоте удушливый запах отработанного бензина
и масла.
Дом Антонио на нас особого впечатления не произвел: в самом
миллионном Красноенисейске и в пригородных поселках вокруг
него нувориши-бизнесмены и взяточники из чиновной братии
настроили особняки много круче его, уже устаревшего, с тесны-
ми комнатами. К тому же вторая часть дома принадлежала вдове
полковника, ветерана «Голубой дивизии», посланной каудильо
Франко в Россию, на помощь Гитлеру на Восточном фронте. Где
она почти полностью полегла на заснеженных полях моей роди-
ны в боях и от голода и мороза. Полковник уцелел. И потом лет
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
543
пятьдесят за перенесенный страх и страдания получал богатую
пенсию. После смерти мужа государство полностью продолжало
платить полковничью пенсию вдове.
А я подумал о Нинином отце, моем тесте Павле Михайловиче
Куприенко. Тридцатого декабря сорок первого в атаке под Мо-
сквой он был тяжело ранен в ногу и в живот, едва не замерз в
снегу, выжил и нищенствовал с шестью детьми до своей смерти
в октябре девяносто пятого. Хорошо, что я заработал денег, рабо-
тая переводчиком с американцами на ядерном комбинате в Ан-
гарске. А то бы родным похоронить и помянуть солдата-ветерана
было не на что. Или как моей матери, ставшей инвалидом в сорок
третьем году на строительстве ткацкой фабрики, эвакуированной
с Запада, за инвалидность государство вообще не платило, а за
погибшего сына – жалких пятнадцать рублей. И кто же выиграл в
той войне? Голубая дивизия или наша непобедимая и легендарная
Красная армия?..
Я поинтересовался, от чего отдал концы девяностолетний ге-
рой Второй мировой. Антонио помедлил с ответом и выдал груст-
ный диагноз, связанный с последствиями старческого склероза:
– Ha olvidado respirar. – Он забыл дышать…
Из четверых родных братьев Антонио нам довелось увидеть
случайно лишь одного из них, Давида, – он зашел попросить у
своего старшего брата столярный инструмент для ремонта двери
в своем особняке. Давид был совершенно не похож на Антонио
ни лицом, ни телом, ни темпераментом. Одетый во все белое вы-
сокий мужчина под пятьдесят, по-военному стройный, с благо-
родным матовым лицом, густыми совершенно седыми волосами.
Говорит неторопливо, с осознанием своей значимости, как будто
постоянно заботясь о сохранении личного достоинства.
Антонио оставил меня наедине с ним в патио. Давид непре-
рывно курил «мальборо» и рассказывал о себе. Два года назад
он по возрасту ушел в отставку в звании капитана второго ранга
– capit;n de fragata. Плавал на боевых кораблях НАТО по морям
и океанам, а теперь дает частные уроки английского на дому. По-
следнее обстоятельство сроднило меня, списанного в утиль пе-
хотного лейтенанта, с морским волком.
Александр МАТВЕИЧЕВ
544
– И сколько же вам платят за урок? – задал я на английском
типично русский вопрос.
– Двадцать евро за сорок минут, – немного озадаченно сказал
капитан фрегата. – А вы тоже даете уроки?
– Даю. За два евро в час, – печально поделился я информацией
с иностранным конкурентом.
А про себя прикинул: расклад предельно справедливый! Ведь
и зарплата у испанцев раз в двадцать выше российской.
После ухода брата Антонио отозвался о нем нелицеприятно:
жена у него стерва, изменяла ему, пока он бороздил океанские
просторы на натовском фрегате. Антонио предупредил гуля-
щую, что заложит ее Давиду, и автоматически превратился в
лютого врага, хотя ради двух детей и удержался от неприятного
доклада. В результате Давид стал подкаблучником, и семьями
они никогда не встречаются. Как и с другим братом, занятым
разведением лошадей особой породы на ферме близ Картахены
для рехонеадоров – конных тореадоров, выезжающих на арену
на бой с быками деревянными копьями. Белого жеребца, пода-
ренного братом дочери Антонио, Вирхинии, по случаю ее со-
вершеннолетия, содержал в персональной конюшне с выгоном
вблизи от своего дома и показал его почему-то только Нине.
Пока девушка жила с родителями, конь служил ей забавой для
выезда и скачек с подругами, а теперь, когда она стала опера-
тором наземной службы натовской авиации на Канарах, сивый
Росинант ушел на покой, как воспетый поэтом конь вещего
Олега.
По ее рассказу, он и Чепа, пока я был занят чтением, снача-
ла повезли ее в магазин зеленщика на своем «Фольксвагене» с
прицепом. По пятницам лавка проводила оптовую распродажу
по бросовым ценам всех овощей и фруктов, потому что срок их
хранения в магазине определен законом не более двух суток. Пол-
ный прицеп с совершенно свежими по виду укропом, петрушкой,
сельдереем, огурцами, редисом, капустой, свеклой, морковью,
яблоками, грушами и цитрусовыми доставили на недельное про-
питание сивому бездельнику. Там баловня жеребячьей судьбы,
лоснящегося упитанным корпусом, шелковистой серо-сизой гри-
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
545
вой и хвостом, Чепа поскребла разными щетками. Потом опры-
скала раствором от мух и мошки, накормила зеленью, овощами и
фруктами, напоила, поводила по загону и отвела на покой в сарай
с кондиционером. Живут же кони!..
Да и вообще, по признанию Антонио, Николас давно стал ему
ближе всех родных братьев. Особенно после недавней смерти
отца после операции на простате.
В целом же первоначальная радость встречи с нами вскоре
переросла у Антонио в явное безразличие к сибирским гостям.
Неужели он был в претензии к нам, что мы не прихватили с собой
с собой его русскую супругу?..
Под всякими предлогами он исчезал куда-то. Утром, еще до
нашего пробуждения, уходил к стеллажам с автоматизированны-
ми клетками канареек в его обширный, с кабинетом, компьюте-
ром и кондиционером, гараж. Уезжал в город Мурсию – там го-
товился очередной чемпионат канареечников со всей Испании, и
он чем-то помогал оргкомитету. То исчезал на какие-то встречи
с местными друзьями-канареечниками. Он даже родной город,
Картахену, нам путем не показал. А на морской пляж нас свозила
на полтора часа всего раз на его машине Чепа, захватив с собой
пятилетнюю избалованную плаксивую племянницу. Девчонка за-
катила на воде и на суше такой концерт, что мы были не рады сво-
ему первому купанию в средиземноморской воде, подсоленной ее
истеричными слезами.
На мой телефонный вопрос из Красноенисейска, что бы он
хотел особенного в качестве regalo – подарка, Антонио попро-
сил карманные часы с советской символикой МВД или КГБ, а для
Чепы – русских наперстков в ее коллекцию. Как искусная швея
она их собирала давно. От вида наперстков советского произ-
водства, похожих на пупырчатые цинковые ведра, Чепа пришла
сначала в ужас, а потом в детский восторг. Не без труда я нашел
ментовские и гэбэшные часы на распродаже, подарил Антонио.
А через пару дней он спросил нас с Ниной, можно ли их отдать
знакомому коллекционеру-электрику.
– Часы твои, делай с ними, что хочешь, – не без горького осад-
ка на душе сказал я.
Александр МАТВЕИЧЕВ
546
Антонио позвонил, и мы встретились с мордатым мужиком в
синем комбинезоне. Он подскочил на мотоцикле к развлекатель-
ному центру для пенсионеров, с благодарностью принял подарок,
предназначенный не ему, вернулся домой и вручил мне ответный
дар – сделанный им самим деревянный домик. И совсем по-рус-
ски предложил нам обмыть это дело в компании с другими пен-
сионерами в баре.
Так я случайно узнал, что подобные развлекательные центры
существуют по всей стране, чтобы старики не скучали, собира-
лись по интересам почитать свежие газеты, посмотреть телеви-
зор, поиграть в шахматы, пропустить бутылку пива или чашку
кофе, почесать языки. Что-то вроде детской площадки для пенси-
онеров. Чудн;, не правда ли?..
На третий день нашего пребывания в Картахене мы вчетвером
съездили в Мурсию на канареечный конкурс. Он прошел в про-
сторном, специально для этого мероприятия отремонтированного
подвале уже мурсийского развлекательного центра пенсионеров.
Не знаю, как тысячи разноцветных канареек в клетках, расстав-
ленных на стеллажах, а Нина и я страдали от запаха краски с при-
месью птичьих экскрементов и духоты.
На конкурсе присутствовали губернатор провинции и мэр
Мурсии, президент испанской ассоциации любителей канареек,
участники и приглашенные. И мы с Ниной как единственные
иностранные представители. За щедрым фуршетом с шампан-
ским, коньяком и фруктами Антонио представил Нину и меня
высокому начальству, и мэр пригласил нас ближе к полночи в
ayuntamieto – в здание мэрии, в свой кабинет. Там Нина, хотите,
верьте, хотите – нет, сфотола меня, уже поддатого и в меру на-
хального, в кресле за письменным столом самого alcalde – город-
ского головы – с его благосклонного согласия. В родном городе
я такой чести не удостаивался, может, потому, что у нас пока не
доперли проводить чемпионаты любителей воробьев, ворон или
голубей с синицами. Хотя на улицах, украшенных двумя сотнями
живых и дохлых фонтанов, уже и пальмы растут, и слоны с жира-
фами застыли как символы нового времени или свидетели пира
во время чумы.
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
547
Утром следующего дня Антонио за завтраком объявил, что у
Чепы сегодня выходной, и мы вчетвером скатаем за тридцать ки-
лометров от Картахены, в курортный городок Ла Манга, – посетим
chalet – дачный домик Николаса, сейчас свободный от жильцов.
Ла Мангу (в переводе на русский – кишку, рукав, шланг) на
мой неавторитетный взгляд, можно было бы отнести к неизвест-
но какому по счету чуду света. По лукавому капризу природы со
дна морского появилась эта песчано-каменистая «кишка» шири-
ной до сотни метров, опоясав часть водного пространства и соз-
дав огромное озеро, сообщающееся с морем узким проливом. И
на этой суше, закованной в бетон, выросли грибы многоэтажных
отелей, санаториев, ресторанов, жилых и дачных домов. В том
числе, и встроенное как отдельная секция в длинное белое трехэ-
тажное здание кондоминиума, гнездышко пенсионера Николаса
и Марии Андионов. На первом этаже – гараж, на втором – гости-
ная, кухня, винный погребок, на третьем – ванная комната и две
спальни. Все за изящной бетонной оградой с небольшим патио
с цветочной клумбой и пышным банановым кустом сдается под
централизованную охрану. Семья Антонио пользуется этими бла-
гами наравне с семьей Андионов.
Низко кланяюсь Западу: существуют же несказанные королев-
ства, где нет проблем ни с дураками, ни с дорогами!.. Как же за
это не выпить коньячку и отборного вина из скромного, – все-
го-то бутылок двести! – погребка Николаса. Антонио возложил
на Чепу управление машиной в обратном направлении и пил и
закусывал наравне с русскими гостями.
От купания картахенцы отказались – уже сентябрь, холодно!
Хотя электронное табло на пляжной вышке показывало темпера-
туру воздуха 28, а воды 22 градуса.
Напомнил Антонио, как он закалялся в ледяной енисейской
воде, но отставной матадор-механик грустно потер ладонью ра-
неное плечо и махнул рукой:
– ;Soy viejo! – Я старик! Мне уже и не верится, что я был спо-
собен на такое.
А мы с Ниной дурачились: сначала поплескались в спокой-
ном морском озере, образованном намытой косой, перебежали
Александр МАТВЕИЧЕВ
548
на другую сторону косы и бросились с низкого бетонного мола
навстречу пенным, сердитым и холодным с виду волнам откры-
того, уходящего к туманному горизонту моря. И обнимались, и
целовались, словно новобрачные, и смеялись, когда вода сбивала
нас с ног и то бросала, то уносила от берега.
* * *
Вечером в Картахене, за ужином в патио с участием сына хо-
зяев, полицейского Марко-Антонио и его подружки Аниты, про-
давщицы английского супермаркета, приехавшей к нему на ночь,
я сказал, что завтра мы намерены отправиться в путешествие по
Испании.
Искренне огорчилась этому известию, по-моему, только Чепа
– она подбежала к Нине со слезами и стала ее целовать. В печ-
ке, выложенной и отделанной кафелем в дворике самим Антонио
для приготовления мясных блюд, пылал огонь, освещая эту тро-
гательную сцену прощания подруг, проникшихся любовью друг
к другу без слов, – только на сходстве добрых и бесхитростных
характеров.
Антонио немного удивился столь неожиданному пассажу. Ско-
рее всего, тому, откуда у нас взялись деньги на дорогое удоволь-
ствие – дорогу, отели, питание. Здесь мы практически находились
на полном обеспечении. Завтракали из холодильника хозяев, ког-
да их не было дома, включая хамон – вяленую говядину, ценой, в
переводе на наши неконвертируемые, около полутора тысячи рэ
за килограмм. Обедали вместе с Антонио в кафе Чепиного брата,
где она с пяти утра до шести вечера работала на кухне и стряпу-
хой, и уборщицей.
Простой ужин превратился в прощальную вечерю – с возлия-
ниями, с мясными, рыбными и фруктовыми блюдами, с музыкой
и танцами. Я сказал двадцатидвухлетнему рядовому полицейско-
му Марко-Антонио, что наш сын Иван тоже полицейский, капи-
тан по званию.
– Он, наверное, имеет хорошую зарплату? – проникся заметно
подпивший Марко уважением к русскому коллеге. – Я получаю
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
549
тысячу двести евро в месяц. И вдвое больше за каждый час пере-
работки.
– А наш сын получает примерно двести евро в месяц и ноль
за переработки. Как правило, он работает по двенадцать часов в
сутки, а часто в выходные дни и в праздники.
– Почему он не обращается в суд? Пусть заплатят!
Что я мог ответить на этот, может, и не совсем глупый вопрос?
Сказал наугад:
– Он подписал контракт на ненормированный рабочий день. А
если вздумает обратиться в суд – его уволят с работы.
– No lo comprendo. – Я этого не понимаю, – пожал плечами
молодой законник. – В следующем году я добровольно поеду на
два года служить на север – в Басконию. И буду получать вдвое
больше – там служить опасно. Вы, наверное, слышали о баскских
террористах?.. У меня есть в Картахене квартира, а теперь хочу
построить отдельный дом рядом с родителями – землю под него
мы уже купили… Там пока живет наш конь.
Утром Антонио отвез нас с чемоданами в туристическое
агентство. У перекрашенной в золотистую блондинку темноли-
цей испанки, готовой сплясать и спеть перед нами, принятыми
ею, по-видимому, за крутых представителей русской мафии, се-
гидилью, мы спалили полторы тысячи евро на покупку тревелерс
чеков европейской гостиничной сети Bank Hotel. После чего по-
просили заказать по телефону комнату в гостинице в Севилье.
Антонио подбросил нас до автобусной станции, и мы, обнявшись
и расцеловавшись, с легким сердцем отпустили его кормить и чи-
стить перышки чемпионкам Испании – блондинкам-канарейкам.
Еще вчера, пока Чепа с Анитой убирали со стола в патио по-
суду и таскали ее в дом, к посудомоечной машине, он, подогре-
тый коньяком, говорил мне и Нине о своей неумирающей любви
к русской жене и духарился, как индюк, выражая готовность по-
лететь с нами в Сибирь. А сегодня даже забыл передать ей привет.
И тем более подарок. Я к этому отнесся спокойно. Нину, очень
ранимую к переменам в межчеловеческих отношениях, столь рез-
кий перепад в чувствах матадора сильно расстроил. Она сказала,
что купит испанский веер, и я вручу его Ольге от имени Антонио.
Александр МАТВЕИЧЕВ
550
Грустно жить на этом свете, господа!.. Не даром же пессими-
сты любовь ассоциируют с болезнью, обманом и сном. А какой-то
остряк подытожил, что любовь ни приходит, ни уходит – она про-
ходит…
Впрочем, утешал я себя, Антонио не забывал свою Ольгу. В
полуподвальной бодеге – подобие винного погреба или кладовки
– в его доме он показал нам уголок матадора. Скрещенные шпаги
на стене, эскудо Картахены, под ними на плечиках – усыпанный
бисером и золотым шитьем костюм тореадора, мастерски сши-
тый Чепой. И на этой же стене – портрет маслом Ольги в белом
платье дамы девятнадцатого века в шляпе с пером, написанный
ее сестрой. К сожалению, весьма отдаленно похожий на натуру.
Чепе в тонкостях живописи не разбиралась. На семнадцати-
летней крестьянской девчушке Антонио женился из жалости,
– как он рассказывал нам с Ниной за ужином в патио при ней
же, – когда она батрачила поденщицей на сахарных плантациях и
имела единственное выходное ситцевое платьице. Доверчивая и
добрая, словно ni;a – девочка, Чепа не подвергла сомнению лажу
обожаемого супруга: что он, мол, купил картину дамы со страуси-
ным пером по дешевке в русском антикварном магазине.
А теперь, кто знает, может, фалангист-коммунист втайне мо-
лится на образ красноенисейской «графини», как на икону…
* * *
В Севилье мы заселились четырехзвездочную гостинцу вече-
ром и никуда не пошли – устали с дороги. Легко поужинали внизу,
в ресторане, со «снотворным» – бутылкой белого сухого вина. А
утром купили билеты на прогулочный двухэтажный автобус, и с его
верхней палубы Нина запечатлела на видеокамеру многие досто-
примечательности южно-испанского чудо-города. Именно отсюда,
из столицы Андалусии, напомню, по реке Гвадалквивир Cristobal
Col;n – Христофор Колумб, говоря по-русски, – отправился не в ту
сторону через Атлантический океан. Адмирал искал кратчайший
путь в Индию, а приплыл в Америку на трех каравеллах – «Сан-
та-Мария», «Пинта» и «Нинья» – за пять с лишним веков до моего
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
551
с Ниной открытия Испании в целом и Севильи в частности. Наша
любовь, стирая границы, разлилась по суше, небу и океану от си-
бирского Красноенисейска до Иберийского полуострова.
И вот мы уже плывем путем Кристобаля Колона по Гвадал-
квивиру на прогулочной яхте, дивясь конструкциям однопролет-
ных мостов над чистой голубой водой, в компании с туристами
из разных стран. Веду спокойную беседу на английском на во-
енные темы со случайным соседом – рыжим бородатым немцем
из Гамбурга или Лейпцига. Его дед погиб в сорок втором году
прошлого века в Сталинграде то ли убитым, то ли голодным и
замерзшим, месяца на три раньше гибели моего старшего брата
Кирилла, убитого в марте сорок третьего под Орлом. Ни немец,
ни я не знаем, где их могилы. Да и есть ли они?.. Разве стены и ба-
стионы севильского мавританского замка Алькасар помнят имена
убиенных при его осаде мусульман и христиан?..
Не искупаться в легендарном Гвадалквивире было бы непро-
стительно! Как, скажем, быть не далеко от этих мест, на Иордане,
и не окунуться в реке, где, отрекаясь от ортодоксального иудаиз-
ма, приобщались к христианству Иоанн Креститель, Иисус Хри-
стос, их ученики и сознательные граждане Израиля.
После высадки с яхты мы отыскали укромное местечко, при-
крытое высокими зарослями, с каменными ступенями, уходящи-
ми в прозрачную, напитанную солнцем воду, и, презрев запре-
тительную табличку «prohibido banarse» – купаться запрещено,
– разделись и поплескались в теплой воде. От сдержанного смеха
Нины, наших объятий и поцелуев любовь и счастье заполнили
всю Вселенную. После купания мокрое исподнее пришлось по-
ложить в пластиковый пакет, прикрыв наготу верхним платьем.
Гвадалквивир, пусть и ненадолго, превратил нас в шаловливых
ребятишек, возвращающихся со знойного пляжа и готовых к на-
гоняю от всезнающих родителей.
* * *
На другой день, не дожидаясь контрольного полуденного часа,
мы сдали номер и на такси доехали до автовокзала. Подивились
Александр МАТВЕИЧЕВ
552
его чистоте, простору, грузовым лифтам, широким лестницам,
безлюдью и отправились в столицу «Гренадской волости» – в
Гранаду. Еще в Сибири мы запланировали своим появлением из
забытья преподнести приятный сюрприз великому мачо-соблаз-
нителю Мигелю Пересу.
Узнав, что Мигель не только Светлане, но и нам оставил фаль-
шивые адрес и телефоны, Антонио не поскупился на самые от-
борные «комплименты» в адрес долбаного козла и бывшего кол-
леги по «Ачемаку». После чего отыскал достоверные номера
телефонов Мигеля – домашнего и мобильного, – и мы впечатали
их в светлую память наших сотиков.
Запоздалое предупреждение: за проезд на такси во всей Испа-
нии водители дерут с иностранных лохов так же беспощадно, как в
Москве или Красноенисейске. За каких-нибудь десять минут езды
от гранадского автовокзала до заказанного мной вчера по телефо-
ну из севильской гостиницы отеля пришлось выложить вежливо-
му неразговорчивому водиле двадцать евро. Потом Нина заплати-
ла обязательные чаевые пожилому плешивому портье в голубой
униформе за доставку чемоданов в номер на четвертом этаже.
Приоткрыл дверцу в мини-баре – и отшатнулся, как от взрывной
волны: стограммовый флакончик рома стоит столько же, сколько
нормальная бутылка в супермаркете. Сплошная обдираловка!..
Зато от вида из окна отеля у нас захватывало дух: и обширная
часть города со старыми и новыми зданиями вызывала восхи-
щение, не говоря уже о том, что находилось дальше – покрытые
сверкающим снегом вершины Сьерра-Невады. Вот куда любил
Мигель выезжать летом всей семьей, подняться на фуникулере
или канатке и, по пояс голым, как он мне показывал на снимке,
кататься на лыжах. Да и до пляжей на Средиземном море отсюда
было рукой подать – всего семьдесят километров на авто по мно-
гополосной карретере.
После душа я позвонил Мигелю и услышал ласковый грудной
голос, чем-то похожий на голос Чепы:
– ;Oigo! Buenos dias. – Слушаю! Добрый день. Кто говорит?
Я поздоровался, представился сибирским амиго Мигеля, спро-
сил, дома ли он.
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
553
– Он безработный, поэтому всегда дома, – с милой беспечно-
стью, как приятную новость, сообщила женщина. И тут же ряв-
кнула так, что я отдернул трубку от уха:
– ;Miguel, al tel;fono!
Не сказать, что Мигель был поражен нашим появлением из
российского небытия: на бурные всплески эмоций он вообще не
был способен. И все же радость явно вырывалась из его груди или
ее холмистого продолжения. Это подтвердилось хотя бы тем, что
он выразил желание немедленно приехать к нам. В связи с этим
нам пришлось поступиться принципом неприкасаемости к мини-
бару и достать из него выпивку и закуску.
Я спустился в просторное прохладное фойе под стеклянной
крышей и подождал приезда бывшего клиента, сидя в кресле и ли-
стая глянцевые журналы, разбросанные по ореховой поверхности
столика. Он появился в дверях и двинулся ко мне с раскинутыми,
как на распятии, руками – такой же упитанный, животастый, с по-
седевшей бородой, длинными с проседью волосами и солнечной
белозубой улыбкой. Мы обнялись, присели в кресла, и он сразу за-
явил, что заскочил на минутку, чтобы пригласить нас на завтраш-
ний обед к двум часам дня. А сейчас должен поехать к старшему
сыну – помочь чем-то, как электрик, в его бизнесе. На это у него
уйма времени: пока что он уже несколько месяцев получает посо-
бие по безработице в ожидании выгодных приглашений на работу.
– Так ты что, и Нину не хочешь увидеть? – устыдил я трудо-
любивого мачо. – Она ждет тебя, как бога. Тебе привет от Анто-
нио. Он прислал нам приглашение. Мы прилетели из Москвы,
он встретил нас, вместе с женой Чепой, в Мадриде. Мы прожили
у него четыре дня в Картахене. Это он дал нам твои телефоны
и адрес. В Гранаду мы приехали из Севильи специально, чтобы
повидаться с тобой, мачо! Привет тебе от Ольги. А от Светы –
привет особый: она тебя по-прежнему любит и ждет.
Интересно было наблюдать, как менялось лицо granadino: при
упоминании имени матадора оно помрачнело, как от удара под
ребра. А звучание русских женских имен, словно мелодия люб-
ви, вызвало на его добром бородатом лице белозубо-блаженную
улыбку.
Александр МАТВЕИЧЕВ
554
Мои слова растопили его сердце. Мы пошли к лифту и подня-
лись в номер.
Встреча Мигеля и Нины была не менее трогательной, чем
разлученных временем и государственными границами брата и
сестры. При виде налитых рюмок мачо застыл, поморгал в нере-
шительности, и на этом его душевные колебания, к счастью, за-
кончились: мы выпили, закусили лимоном, шоколадом и чашкой
кофе.
– Вы простили меня, что я вас обманул с телефоном и адре-
сом? – созрел для покаяния наш гость. – Жена у меня очень рев-
нивая…
– А у кого они другие? – успокоил я Мигеля. – Главное, мы
встретились, и завтра за обедом расскажу ей обо всех твоих под-
вигах не как интриган или сплетник, а честный человек. Если
буду не точен – ты меня поправишь.
Он слушал и смотрел на меня ошалело; потом, когда до него
дошло, рассмеялся.
– Что ты нам посоветуешь посетить здесь в первую очередь?
– спросила Нина, продемонстрировав этим вопросом недоверие к
разработанной мной еще в России культурной программе.
И тут же получила от Мигеля подтверждение правильности
моего выбора:
– Конечно, Альгамбру! Ее называют одним из семи чудес све-
та. Поезжайте туда с утра. Когда вернетесь в отель – позвоните, и
я за вами приеду… Подойдите к окну, я вам покажу свой дом. Вон
там – слева, ближе к горам.
– Так отсюда до вас легче долететь, чем доехать, – сказала
Нина
* * *
Об Альгамбре я был наслышан еще в советские времена. Этим
дворцом-замком – одним из семи чудес этого света – восхищалась
Дина, кандидат искусствоведения, жена моего друга со студен-
ческих лет Диаса Валеева. Он стал знаменитым казанским писа-
телем, философом и религиозным мыслителем. А Дина – еще в
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
555
советские времена, кажется, вскоре после смерти Франко, – побы-
вала с группой искусствоведов в Испании по программе культур-
ного обмена. В Красноенисейской научной библиотеке нашелся
красочный проспект Альгамбры, так что Нина и я подготовились
к посещению резиденции сначала арабских султанов, а потом –
испанских владык еще у себя дома. Но то, что мы увидели в нату-
ре в течение трехчасовой экскурсии, ни в сказке сказать, ни пером
описать! Как, например, московский Кремль или петербургские
дворцы с их парками.
Съездите – посмотрите, теперь с этим просто. Конечно, если
найдутся дурные деньги, нет долгов, уплачены все налоги и
штрафы. И вас не успели прихлопнуть колпаком российских или
международных правоохранительных органов.
А мы вот после посещения Альгамбры оказались в особняке
семейства сеньора Мигеля Просперо Ларго. Поскольку до этого
нам не попадался проспект или буклет на его владения, удивле-
ние наше превзошло впечатление от седьмого чуда света. Мно-
годетные супруги – безработный техник-электрик и его никогда
не работавшая, а только исправно рожавшая мальчиков и девочек
жена Илария – жили ничуть не хуже того же Антонио. Во всяком
случае, их просторный дом пришелся нам больше по душе, чем
hogar – домашний очаг – Антонио и даже Николаса. Наверное,
он был старее и поэтому напоминал особняки испанских гран-
дов, какие доводилось видеть в телесериалах и на картинах. Да
и обставлен он был с тонким художественным вкусом: ковры,
гобелены, люстры, портреты родственников и хозяев – Мигеля
и Иларии – в золоченых рамах подобраны как бы в одном, «гра-
надском», стиле. Мигель, не без гордости за супругу, обратил на
несколько шикарных макраме, выполненных Иларией. Даже ко-
ваные перила лестницы на верхний этаж нас восхитили своим
изяществом. И повсюду – неужели, торкнуло в сердце, в честь
русских гостей? – амфоры со свежими цветами. И аромат во всем
доме необычный – как во фруктовом саду.
Да и стол в столовой на втором этаже был сервирован, на мой
дилетантский взгляд, старинным фарфором, хрусталем и фа-
мильным серебром, а со стен на нас смотрели благородные ста-
Александр МАТВЕИЧЕВ
556
рики – родители Иларии и Мигеля. Кроме взрослых, за столом
чинно восседали, заткнув накрахмаленные салфетки за воротни-
ки, двенадцатилетняя Дульсе и десятилетний Альваро, вежливые,
излучающие доброту и ненавязчивое любопытство дети, похожие
на своих родителей.
Их, как сказала нам Илария, она каждое утро отвозила в гимна-
зию, а после занятий забирала домой на машине – «Мерседесе»,
купленном Мигелем в Германии десять лет назад и пригнанном
через всю Францию в Гранаду. Темно-синий седан по форме на-
поминал наши «Жигули», не имел кондиционера, и мы по дороге
из гостиницы до дома Мигеля покупались в собственном поту.
А он убежденно говорил, что не променяет свой «мерс» ни на
какую другую тачку в мире: за десять лет он не поменял на нем
ни единой детали, кроме резины. Так же, подумалось мне потом,
он не поменяет и свою Иларию на другую женщину. Разве что по
случаю, как получилось у него с Полиной и Светланой в России,
– на кратковременный прокат.
А Илария мне и Нине понравилась, как и Чепа, с первых ми-
нут нашего знакомства. Ничего похожего на ту ревнивую стерву,
какой ее живописал мне Антонио, – высокомерной, постоянно
унижающей мужа и бесцеремонной с окружающими. Что касает-
ся роста, то высокой она была – где-то на уровне моей Нины, но
пониже нас с Мигелем. Крепкая, хорошо сложенная мать четве-
рых детей с крупными, вполне правильными чертами продолго-
ватого лица, она выглядела на свой возраст – за сорок пять. Одета
в серое легкое платье с поясом и довольно глубоким разрезом, но
ничего вульгарного, ни в словах, ни в одежде, ни в манерах. По
какому-то ее упоминанию из Чехова или Тургенева подумалось,
что она получила хорошее воспитание и образование. И пила
только сок, даже вина не пригубила.
Из того, чем нас угощали, помню виски, белое и красное су-
хое вино, фрукты, виноград, дыню и арбуз. А кофе с коньяком
пили, сидя в качалках на просторном балконе с видом на неправ-
доподобно близкие, сверкающие под щедрым солнцем снежные
вершины Сьерра-Невады. Вспоминали Красноенисейск, его кра-
соты и некоторые эпизоды семилетней давности. И здесь я, как
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
557
бы между прочим, вставил домашнюю заготовку: вот, мол, теперь
понимаю, почему Мигель, не в пример некоторым моим испан-
ским клиентам, сохранял верность своей прекрасной супруге.
Признаться, мне стало искренне стыдно за свою грубую лесть
и ложь, когда Илария и Мигеля обласкали меня благодарными
взглядами, как небесного посланника. Нина подтолкнула меня
локотком в бок и вопросительно глядела на меня, ожидая перево-
да, но я промолчал, дабы не подрывать свой имидж правдолюба.
Зато потом Мигель мурлыкал и терся около меня, как шкодливый
кот, избежавший справедливого возмездия за давние грехи, не
имеющие в сознании ревнивой жены срока давности.
В завершение чаепития он спросил, не пожелаем ли мы пока-
таться по вечерней Гранаде с населением в четверть миллиона,
как наш Благовещенск на Амуре с его скромным краеведческим
музеем, только более известному миру. И не одной Альгамброй,
но и Музеем изобразительных искусств, церковью Сан Хуан
де лос Рейес, мавританской колокольней, остатками арабских
укреплений, старинным университетом. Показал он нам и аюн-
тамьенто – муниципальный совет – со своим комментарием:
«Здесь обитают главные воры нашего города». Какое приятное
сходство с моим Отечеством!..
Жаль, что гранадские достопримечательности мы увидели
мельком, в окна Мигельского жаркого, как красноенисейская са-
уна, «мерса».
Остановились на платной стоянке перед супермаркетом, и Ми-
гель и Илария попросили нас проследовать за ними, посоветовав
ничего ценного не оставлять в машине.
Залитый голубым светом неоновых ламп супермаркет нас не
удивил своими размерами и богатством товаров. Такие же гектары
торговых площадей в переоборудованных под торговлю цехах быв-
ших секретных заводов успели возникнуть и в Красноенисейске.
Поразили цены на продуктовые товары, здесь более низкие, чем в
Сибири, где зарплаты и пенсии были раз в двадцать ниже гранад-
ских. При взгляде на ценники в евро сердце наполнялось неизбыв-
ной печалью: долгий же и многотрудый путь предстоит дорогим
россиянам от развитого социализма до рая развитого капитализма!..
Александр МАТВЕИЧЕВ
558
А на выходе из магазина гостеприимные granadinos вдруг бук-
вально всучили нам крупногабаритный подарок в картонной упа-
ковке – CD-проигрыватель испанского производства. Как мы ни
убеждали Мигеля и Иларию вернуть товар, ссылаясь на то, как
трудно будет поместить в чемодан и довезти нежную электрон-
ную штуковину в целости до Красноенисейска, они убедили нас
принять сей дар бесценный стоимостью в девяносто евро.
И снова, второй раз за этот день, мы увидели Альгамбру не
изнутри, а со стороны.
Мигель привез нас за город, в какой-то странный поселок, по-
хожий на мусульманский кишлак с саклями за заборами из дико-
го камня по сторонам кривых улочек, где встречные машины не
смогли бы разъехаться. Оставив «мерс» в каком-то отстойнике,
мы пешком дошли до тротуара, отгороженного каменным пара-
петом от глубокого, заросшего кустами и кривыми деревьями, ов-
рага. Отсюда открывалась панорама на весь комплекс Альгамбры
с ее дворцами и садами под бирюзовым вечерним небом, расцве-
ченный электрическими фонарями. Мигель роздал бокалы, и мы
выпили за наши будущие встречи в России и Испании.
А на следующий день он приехал к нам в отель один к деся-
ти часам, мы сдали номер, погрузили чемоданы в его «мерс», и
он повез нас в кафедральный собор с богатым собранием картин.
Там шел ремонт; половина храма была отгорожена от посетите-
лей парусиновым пологом. После беглого осмотра картин, скуль-
птур испанских, итальянских, фламандских мастеров, иконоста-
са Мигель, спешивший на помощь сыну, предложил угостить нас
mariscos con cerveza – дарами моря с пивом в кафе его старого
приятеля, в средневековом квартале, метрах в двухстах от собора.
Я и Нина до сих пор вспоминаем два огромных блюда с жа-
реными креветками и лангустами под чудесным соусом, хрустя-
щими и тающими во рту. И холодное разливное пиво для протал-
кивания крупных десятиногих усатых и безусых ракообразных в
наши желудки. В узком полутемном зале было прохладно, как в
подвале. И обслуживал нас сам хозяин кафетерии, пожилой сухой
и необычайно быстрый и веселый мужик, похожий на типичного
пирата. Он сказал, что мы далеко не первые русские в его заве-
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
559
дении, но сибирским друзьям его «муй амиги» – большого друга
– Мигеля он рад вдвойне.
Однако везение – штука не постоянная. Мы рассчитывали в
тот же день быть в Барселоне, и я поспешил заказать по телефону
номер в тамошней гостинице на десять вечера. А на автостанции
нас огорошили: на все сегодняшние рейсы билеты распроданы.
Оставалась надежда на железную дорогу – там билеты на си-
дячие места нашлись, но поезд отходил вечером, и нам предстоя-
ло всю ночь провести в вагоне.
Мигель уже заметно дергался, опасаясь объяснений с сы-
ном-бизнесменом из-за опоздания. Мы прикатили наши чемода-
ны на пустынный и чистый, на наших глазах вымытый молодой
камарерой с шампунем, перрон и обнялись с Мигелем. Я посмо-
трел в его бархатные глаза, подернутые непритворной слезой, и
спросил:
– Что мне передать Свете?
– Nada. Creo que as; fuera mejor. – Ничего. Думаю, так было
бы лучше.
– Ты заставляешь меня лгать.
– Entonces, dile que ella siempre est; en mi coraz;n. – Тогда ска-
жи ей, что она всегда в моем сердце.
– Скажу. Скорее всего, не ей, а Ольге. Она передаст Светла-
не… А если тебе доведется снова работать в России, позвони мне,
Мигель. Приеду к тебе в любой город.
– ;Est; bien, Sacha! – Хорошо, Саша!
* * *
Следующие две недели мы пробыли в Барселоне и Мадриде.
Осмотрели и снимали на видео- и фотокамеры эти города, как и в
Севилье, с верхней палубы двухэтажного автобуса, были во мно-
гих музеях, храмах, крепостях или их развалинах. Но меня всегда
больше интересуют живые люди – их поступки, мысли и стра-
сти. Тем более что это один из рассказов задуманного мной цикла
«Любовь без границ» – о действительно или ложно влюбленных
персонажах человеческой трагикомедии.
Александр МАТВЕИЧЕВ
560
В морском музее, собравшем и восстановившем парусные
корабли от Адама и Евы и до недавнего прошлого, с нами заго-
ворила на русском молодая женщина, присевшая отдохнуть на
лавочку с нарядно одетой девочкой лет трех. Сказала, что она
из Украины и живет в Барселоне уже несколько лет. Сначала с
испанцем, от которого родила дочурку в незарегистрированном
браке, но с ним не ужилась. И тут же переключилась на другого
испанца; около года живет с ним на полном содержании, на по-
ложении нелегалки. Надеется, что ее новый друг узаконит с ней
отношения, и она станет испанской подданной. Я подбодрил ее,
сказав, пожалуй, то, что она и сама хорошо знала. Телевидение и
газеты – с ними я общался в отеле – в один голос обсуждают, как
облегчить и упростить регистрацию и предоставление вида на
жительство и паспортов нелегалов. Их в стране уже больше мил-
лиона – по одному человеку на сорок коренных жителей. В удачу
украинки с измученным лицом и тревожными серыми глазами я
не очень верил: внешность не ахти, да еще и с ребенком – кинет
ее очередной каталонец и глазом не моргнет!..
Там же, в Барселоне, мы, истекая потом на тридцати с лишним
градусах жары, заскочили попить по стакану холодной воды в ма-
ленькое кафе. Пожилой, далеко за шестьдесят, хозяин забегаловки
за барной стойкой, толстый и лысый, поняв, что мы русские, по-
жаловался нам, пока мы цедили воду, на свою коварную невест-
ку-белоруску. Его сын встретил ее здесь, в Барселоне, и полюбил.
– Вы бы видели ее лицо, фигуру! – бармен с плотоядной улыб-
кой, легким движением ладоней показал, какая у невестки грудь,
талия и бедра. – А волосы светлые и длинные. Вот такие, до пояса.
А глаза голубые, как у вашей жены. Я сыну говорил: не женись,
ты подобрал ее на улице, это проститутка! Она не собирается с
тобой жить. Сын и слушать не хотел: женился. Родилась девоч-
ка, мать получила все документы. То и дело куда-то пропадала
на несколько дней. А полгода назад убежала от него с концами,
забрав все вещи и деньги, неизвестно куда, вместе с ребенком. В
полицию сын заявил, но толку нет.
И бармен неожиданно засмеялся, словно радуясь собственной
прозорливости.
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
561
* * *
При расставании Антонио дал нам телефон своего мадридско-
го брата-врача:
– Позвоните ему из Барселоны – он вас встретит на машине,
устроит в отеле и проводит. Я его предупрежу.
Из Барселоны тревожить эскулапа мы не стали. В Мадриде,
по моему звонку за сутки до прибытия, Bank Hotel удовлетворил
нашу прихоть: мы устроились в центре столицы, на тихой улице,
в гостинице San Mart;n старого доброго стиля, на втором этаже.
В ней, как нам сказали, жил Хемингуэй во время Гражданской
войны и писал репортажи и свою пьесу. Просторный номер, до
потолка метра четыре, кровать тоже словно рассчитана на четве-
рых. Балкончик, кондиционер и все прочие удобства.
Позвонил братцу-медику, представился – реакции никакой!
Обмолвились парой вежливых фраз – и все!.. Общение с Никола-
сом и Марией отложили на день перед отбытием в Москву, чтобы
не напрягать добрых стариков. Снова, как в Севилье и Барселоне
поездили на верхней палубе автобуса по трем маршрутам столи-
цы, сходили в соборы и музеи. Два дня я бродил, стараясь хоть
что-то запомнить, среди картин и скульптур художественного му-
зея Прадо. Из-за духоты в этом величественном храме искусства
Нина выдержала только полдня; на второй день она предпочла
прогуляться одна по магазинам. И сказала мне не без гордости,
что прекрасно обходилась без меня и знания испанского. А в
национальный праздник Дня Испании мы увидели королевский
кортеж и черные лимузины короля и принца – меня уверяли, что
и они сидели за тонированными стеклами.
Утром следующего дня позвонили Николасу и Марии, и уже
через час они были у нас с упреками, почему мы не объявились
раньше. Антонио, конечно, сообщил им, что мы в Мадриде, толь-
ко не знал, в какой гостинице. Лица их светились такой добротой
и любовью, что нам стало стыдно за наше недоверие к их искрен-
ности.
Поехали к ним в Гетафе, на улицу Педерналь. Они в этот день,
к обеду, ожидали к себе Вирхинию, дочь Антонио и Чепы; она
Александр МАТВЕИЧЕВ
562
училась в столице в школе натовских сержантов и, возможно,
подъедет вместе с женихом, своим однокурсником. Они уже не-
сколько месяцев живут вместе в квартире, купленной Антонио
для Вирхинии, как только она приехала со службы на Канарах и
стала учиться на сержанта. Свадьбу будущие сержанты назначи-
ли на октябрь следующего года.
В отличие от своего скрытного братца-полицейского Марко,
занятого только собой, редко появлявшегося из своей сумрачной
комнаты с опущенными жалюзи и постоянно включенным ком-
пьютером, Вирхиния оказалась такой же смуглой черноглазой
душечкой-крохотулечкой, как и ее мама Чепа. С Ниной они сразу
нашли общий язык, и я едва успевал переводить их болтовню.
Скоро у них в школе выпускные экзамены, и она, как и большин-
ство курсантов, боится английского: все служебные разговоры
натовцев в эфире ведутся на этом языке, а она руководит полета-
ми, и языковая ошибка может дорого обойтись. Мы обменялись
несколькими фразами, и я заверил, что ей нечего бояться.
После обеда она уехала на своем миниатюрном, как и сама
она, белом «Опеле». А мы сидели в гостиной, и Николас показал
нам коллекции ручных часов и трубок – от очень старых до со-
временных. Я предложил ему обменяться часами и трубками. В
Москве, в фойе гостиницы «Минск», Нина купила мне швейцар-
ские часы. Судя по цене, китайского производства. А на трубку
мы позарились, как на сувенир, в Барселоне или Мадриде. Обмен
состоялся: Николасу понравилась моя, с изогнутым мундштуком,
а мне было безразлично, какая. У него нашлись две одинаковых,
с прямыми мундштуками, и одна из них стала моей.
До нашего отъезда в гостиницу на электричке Николас пригла-
сил всем прогуляться по предвечерней жаре через виадук над же-
лезнодорожными путями до табачного магазина. Там он одарил
меня двумя пачками душистого турецкого курева.
На обратном пути наши жены шли впереди, со смехом, как
немые, оживленно объясняясь жестами, а мы с Николасом следо-
вали шагах в десяти за ними. Мне захотелось вызвать радушного
испанца на откровенность:
– Ты, Николас, в молодости изменял Марии?
ДВЕ ЖЕНЫ МАТАДОРА
563
Он взглянул на меня с изумлением темными глазами с розовы-
ми прожилками на белках:
– ;Nunca! – Никогда! А зачем? Я женился на ней рано, роди-
лись дочери, надо было много работать, чтобы содержать семью.
Марию я очень люблю. Для чего было ей изменять?
– А до нее?.. Были женщины до нее?
– ;Nunca! Es la primera y la unica amor de toda mi vida. – Никог-
да! Она первая и единственная любовь всей моей жизни…
* * *
Одна начатая пачка табака от Николаса до сих пор издает но-
стальгический аромат в нише нашего домашнего бара. Я дав-
ным-давно, двадцатитрехлетним студентом, бросил курить. И
только по старой памяти, изредка, после рюмки коньяка или ви-
ски, открываю окно и пускаю дым из трубки с прямым мундшту-
ком во все стороны света, где растворились дни жизни – моей и
тех, кого любил и с кем дружил в своем Отечестве и за его гра-
ницами.
Пос. Памяти 13 Борцов
30.03.2010
Полный текст повести – см. на сайте писателя
www.matveichevav.narod.ru. и Проза.ру
ПОЭЗИЯ
Из книги «Нет прекрасней любимой моей»
ЖЕНА МОЯ – МОЁ БОГАТСТВО
Прощай, беспечность, поиск дев,
С друзьями всенощное пьянство,
И признаюсь я, «светский лев»:
Жена моя – моё богатство.
Я всё прошел, всё повидал…
И вот, откинув дурь и чванство,
Без сожаления признал:
Моя жена – моё богатство.
Я до неё двух жён менял –
Претили слёзы, жадность, хамство.
Момент прозрения настал:
Моя жена – моё богатство.
И женщины милее нет,
В ней жизнь моя, от бед лекарство…
Живи, родная, сотни лет:
В одной тебе моё богатство.
В годах, увы, богатства нет,
И с ними я готов расстаться,
Но есть один мой ясный свет:
Жена моя – моё богатство.
18.03. 1999
ПОЭЗИЯ
565
НЕ БОЙСЯ ПОГУБИТЬ МЕНЯ
Не бойся погубить меня:
Моё спасенье не в разлуке
С тобой, любимая моя,
А в этой долгой, сладкой муке
Любви и чистого огня,
Что сердце чувством расплавляя,
Обогревает и тебя,
Жизнь в празднество преображая.
Ведь годы целые впотьмах
Бесследно канут, но мгновенья,
Что были вместе мы – не прах,
А душ воскресших воскресение.
И, может, в самый трудный час
Ты вспомнишь, как тепло и нежно
Всё лучшее проснулось в нас,
Сияя радостью безбрежной.
Прошу тебя: не повторяй,
Что принесёшь ты мне погибель, –
В тебе одной мой вербный рай,
А без тебя – тоска и гибель.
01.03.1986
ЛЮБЛЮ
Люблю тебя , как в первый раз,
Любовью страстной, долгой, дивной
За свет твоих ручьистых глаз,
За нрав твой – добрый и игривый.
Александр МАТВЕИЧЕВ
566
И говорю тебе: вот край
Моих вдруг сбывшихся желаний.
Лишь ты меня не забывай
В дни наших грустных расставаний.
Цветёт герань в твоём окне
И нежность в сердце расцветает
Любовью первою к тебе,
Которая не умирает.
07.06.1986
ТИХАЯ ВЛАСТЬ
Я пришёл к тебе как бы из тьмы
На сияющий радостный свет
По средине сибирской зимы,
На закате седеющих лет.
Я пришёл к тебе – ты поняла,
Что я искренним был до конца,
И навстречу ты мне расцвела
Нежной розой родного лица.
Непрочтённая книга моя,
Непорочная дева и страсть,
Твои руки навстречу летят,
Чтобы мне не упасть, не пропасть.
Испытанье любое готов
Ради милой своей испытать…
Слышишь сердце? – Оно и без слов
Признаёт твою тихую власть.
25.07.1986
ПОЭЗИЯ
567
Из книги « Признание в любви»
ВОСПОМИНАНИЯ О КИТАЕ
Ты родилась, а я в Китае
Уже полгода отслужил:
Был лейтенантом-шалопаем,
Пил водку, девушек любил:
Татьяну, Злату, Антонину,
Любашу, Лиду, Ли Сими –
Порою, в общем-то, невинно, –
Их честь девичью не срамил…
И вот с тобой летим в места те,
Где я гусарил молодым.
Внизу – Китай, как бы на карте,
С былого разгоняет дым...
Пекин, Далянь (а прежде – Дальный),
Четырёхзвёздочный отель.
Глядим в окно на остров дальний –
На нём я был и помню мель,
Где мы высаживались с бота
С матросами сто лет назад…
А для тебя была забота –
Сосать пустышку, сладко спать.
Потом поехали в Хэкоу –
Туда, где встретил Ли Сими,
И память возродила снова
Далёких дней смешные сны:
Как я вылазил к ней в окошко
И под сакурой целовал.
Она пищала, словно кошка,
А я и большего желал, –
Не позволяло воспитанье
Александр МАТВЕИЧЕВ
568
Сопротивленье одолеть
И выполнить своё желанье:
В приход «китайку» заиметь…
Но ты, грудная, наблюдала,
Чтобы я грань не перешёл, –
Знать, мальчиком меня желала
Познать… Но это так – прикол!
В Литве, в Испании, в Китае,
В родной сибирской стороне –
Ты для меня везде – родная
И ценишь всё, что есть во мне.
11.10.2007
ДВА ВЕКА Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ
Два века я люблю тебя,
А впереди – тысячелетья.
В бессмертье унесёт струя
Нас вместе в горнем божьем свете.
Давно дивлюсь, молюсь и верю,
Что нас Христос соединил,
Чтоб возместить сполна потери,
Что в прошлом дьявол подарил.
16.01.2009
ПОЭЗИЯ
569
ТВОИ ЦЕЛУЮ РУКИ
Она меня за муки полюбила,
А я её – за состраданье к ним.
В. Шекспир
В стихах я все тебе сказал
И чуть поменьше – прозой.
С тобою в космос улетал
И в сердце жил с занозой
Сомнений горьких –
Но любовь
Была непобедимой,
И оставалась вновь и вновь
Ты для меня любимой.
И потому я навсегда
Живу одной тобою.
Летят, как журавли года,
А ты моей судьбою
Осталась, милая!..
И я опять целую руки,
Поверив, что ты вся моя,
Любя меня за муки?
08.03.2001
ДЕНЬ СВЯТОГО ВАЛЕНТИНА
И в День Святого Валентина
Я повторяю: «Нина, Нина,
Вот сердце верное моё! –
Ты знаешь, что оно – твоё.»
Красноярск, 14.02.2002
Александр МАТВЕИЧЕВ
570
ИСПАНСКИЙ ВЕЕР
El campo
de olivos
se abre y de cierra
como un abanico.
*Federico Garcia Lorca. «Paisaje»
Мадрид, Толедо, Картахена,
Севилья и Гранада – нам
Представилась такая сцена,
Как будто мы попали в храм,
Воссозданный под небосводом
Из гор, равнины и холмов,
Домов, построенных народом,
Богами – сказочных дворцов.
Отель. В окне – Сьрра-Невада
Сияет белизной вершин,
И счастья большего не надо,
Что вижу это не один, –
Ты рядом таешь в восхищенье,
Спешишь запомнить и заснять,
Чтобы прекрасные мгновенья
Потом в Сибири вспоминать.
Любовь, духовное общенье,
А где-то рядом – в сердце – грусть,
Что скоро чудное виденье
Исчезнет – и увидишь Русь
С её роскошною природой
И грязью скучных городов,
И с неизменною породой
Воров и пьяниц, дураков…
И здесь история трудилась,
Чтобы страдал голодный люд.
ПОЭЗИЯ
571
Власть над поэтами глумилась,
Верша над ними скорый суд:
Как коммунисты Гумилёва,
Фашисты Лорку на распыл
Пустили за свободу слова,
Но стих поэтов пережил…
Мы сувениров накупили –
Буклетов, шпаг и вееров,
Рубах и кофт в испанском стиле –
Набор подарочный готов.
Вино, паэлья, охуелас,
Кардеро – блюд не перечесть –
В Испании пилось и елось…
Но, милая, пора и честь
Нам знать… Из Барселоны
Автобусом – опять в Мадрид.
Оливами покрыты склоны –
В окне скользит за видом вид,
И оба мы с тобой в восторге,
Но что-то хочется домой.
Душа тайком живёт в тревоге:
Как сын и дочь, и внук родной?
Прощай, Антонио и Чело,
Мигель, Мария, Николас!..
Нас солнце ваше обогрело,
Сибирь опять остудит нас.
…А главное, что Нина рядом,
Привычно «солнышком» зовёт,
И под её весёлым взглядом
Мороз и дождик не берёт.
Испания Октябрь 2004
*Оливковое поле распахивает и закрывает веер. «Пейзаж». Федерико Г. Лорка (исп.).
Александр МАТВЕИЧЕВ
572
Из книги «Кадетский крест – награда и судьба»
ОТЦАМИ НАМ ОСТАЛИСЬ НАВСЕГДА
Офицерам-воспитателям
и преподавателям Казанского СВУ
Пришли к нам с фронта.
Смерть вас миновала,
Хотя не раз дышала вам в лицо
И часто о себе напоминала
Засевшим в теле гибельным свинцом.
Награды ваши мы
старательно считали,
Герои той годины огневой.
Отцами нам вы незаметно стали –
Для всех, кто был и не был сиротой
Под артобстрелом вы душой не очерствели,
В сырых траншеях мудрость обрели,
Теплом своим мальчишек обогрели
И многих от беды оберегли.
Красивые суровые мужчины,
Солдаты, опаленные войной,
Вы снова обезвреживали мины
В натуре нашей детской непростой.
Своим вы с нами мужеством делились,
Чтоб был всегда при нас боезапас,
И компас дали, чтоб не заблудились,
И верность долгу, правду без прикрас.
Бывало, мы посмеивались над вами,
Случалось, передразнивали тайком:
ПОЭЗИЯ
573
Уж очень сильно вы сроднились с нами,
И ваши слабости мы знали целиком.
Теперь мы взрослые,
как говорят, созрели,
И вашим методом своих детей растим...
Не все такие, как бы вы хотели,
Но ваше в нас мы бережно храним.
Вы нас для жизни честной закаляли.
Журили и хвалили...
Никогда
Не называли нас вы сыновьями,
Отцами оставаясь навсегда.
Красноярск Сентябрь 1971г
МОЛИТЕСЬ ПАМЯТИ СВОЕЙ...
На 45-летие Казанского СВУ
И 45 – еще не вечер,
А лишь на сумерки намек,
Хотя потерями отмечен
Нас мявший и ломавший срок.
Где ты теперь наш самый первый
Большой и добрый генерал,
Нам сердцем и душою верный,
Что нас в войну обогревал?
Проходит все...
Друзья уходят
Во мрак.
Увы, возврата нет!
На смену юные приходят
Как продолженье наших лет.
Александр МАТВЕИЧЕВ
574
Нас будущее не пугает,
Сегодня прошлым мы горды,
И память ярко воскрешает
Четвертый год большой войны.
Мы это видели, мы знаем,
Как начиналось все тогда.
Оттуда мы сейчас шагаем
На нашу встречу – вот сюда
В строю суворовском задорном,
С восторгом думая о том,
Что жизнь прекрасна и просторна
И что Вселенная – наш дом...
Давно иллюзии распались,
Но пессимизму места нет.
Мы в чем-то прежними остались
Под грузом пережитых лет.
Ведь 45 – еще не вечер...
Пока наш голос не дрожит,
А нрав по-прежнему беспечен –
О прошлом нечего тужить!
Кругом друзья, друзья кадеты...
Пусть не легко меня узнать,
Но вашим преданным поэтом
Я все же постараюсь стать.
За нас, суворовцы! За встречу!
За этот славный юбилей!
Зажгите в сердце вашем свечи,
Молитесь памяти своей.
22-23.09.89 Екатеринбург – Казань
ПОЭЗИЯ
575
НАД МОГИЛОЙ КАДЕТА
Нас много было –
И многих нет,
Но Божьей силой
Живет кадет.
Ведь память сердца
И ясный свет
Любви и дружбы
С тобой, кадет.
Кресты и звезды
Хранят покой,
А память наша,
Кадет, с тобой.
Как эстафета,
Плывет в века
Душа кадета,
Столь высока.
Прощай до встречи
В твоем краю!..
Мерцают свечи,
И я молюсь:
– Кадеты-братья,
Когда-нибудь
К моей могиле
Найдите путь...
Красноярск 3.07.1999
Александр МАТВЕИЧЕВ
576
МНЕ РАДОСТНО
ВАС ВИДЕТЬ РЯДОМ
Ольге и Анатолию
……………Хронусовым
на Золотую свадьбу
Я помню тот денёк апреля –
Весна и молодость в крови,
Синь неба, в скверах птички пели
О вечных радостях любви.
Я был студентом.
Офицером
Из-за границы прибыл ты
Нас заразить своим примером:
Стать мужем девушки-мечты.
Принц и принцесса – сном из сказки
Вы нам казались в дивный день,
И красоты живые краски
Играли в вас, как свет и тень.
Подругу Ольги я «заклеил»
И прижимал, и целовал…
Да, пир тот был и пьян, и светел,
Его я долго вспоминал.
И никогда не думал, честно,
Что и на Свадьбе Золотой
Вдруг окажусь – такой чудесной,
Но, правда, без девицы той…
Мне ж, господа, представить сложно,
Чтоб я женился только раз:
Поэт для вдохновенья должен
Менять партнершу каждый час.
ПОЭЗИЯ
577
И, каюсь, трижды я женился,
Впервые – в тот же самый год,
Потом два раза разводился,
Ну а у вас наоборот:
Семья росла и укреплялась,
И дочки радовали вас…
Фортуна мне заулыбалась,
Когда, женившись в третий раз,
Я счастлив двадцать лет с невестой –
Моей любимою женой,
Веду себя, как ангел честный,
Не помышляя о другой…
Мне радостно вас видеть рядом
За этим свадебным столом,
Скрепленных божеским обрядом,
Всё есть у вас – любовь и дом.
Медовый месяц этой ночью
Зачнёте – и родится сын,
В отца душой и телом прочный,
Татарско-русский гражданин.
За вас сей тост, родные люди –
Кадетский вождь, жена его!..
Пусть Бриллиантовая будет,
Коль так предписано судьбой.
И горько! Горько! Снова горько! –
Как и полсотни лет назад.
Целуй Ольгушу сладко, Толька,
В уста и в грудь, и в пышный зад!..
Казань 13.04.2007
Александр МАТВЕИЧЕВ
578
КАДЕТСКИЙ ВОЖДЬ
Анатолию Хронусову
на 75-летие
Сын циркача – ты сам циркач –
С пелёнок до седин на сцене.
Танцор, гимнаст, пусть не скрипач,
Но на фоно играл как гений.
Кадетский вождь, ты на коне
Суворова собой восславил.
Кадет царя в чужой стране
От нас ты искренне поздравил.
Иван Усатый, Алька, Толь,
Ты в нас живёшь, крылатый Хронус!
Ты в чем-то как Барклай де Толь,
А, может, генерал де Голь,
Душевный нам скрепляя тонус…
Ещё полвека проживёшь –
Мы Мавзолей тебе построим.
Ты так на маршала похож,
А на фельдмаршала – так вдвое!
Вот жаль, что верен ты жене,
А то бы с девочками в баню
В Сибирь пожаловал ко мне –
Я толк в таких забавах знаю.
Мы, я и Нина, о тебе
Не только в бане вспоминаем.
Сегодня же, в моём лице,
С великой датой поздравляем.
ПОЭЗИЯ
579
Живи и радуйся, что жив,
Что рядом дочери и внучка,
Что дышишь и исправен слив,
От Ольги получаешь взбучки.
Тост за тебя, за подвиг твой
На ниве русского кадетства.
Сын циркача, ведь мы с тобой
С того, суворовского, детства!..
Казань 13 06 2007
ЗАВЕЩАНИЕ
Вы позабудете меня,
Пока живущие земляне,
Как многих подзабыл и я –
Родня и вам...
и обезьяне.
Бастард, рождённый без отца
И сам оставивший сыночка,
Менявший женщин без венца,
Покинувший родную дочку
Ради загадочной любви,
Пронзившей мне красою душу, –
Те чувства лучшие мои
Я и за гробом не нарушу.
...Служил, работал, бунтовал,
Писал романы и стишата,
Чужую мову изучал,
Чтоб понимать в загранке брата.
И сколь же прав Экклезиаст:
Всё суета на этом свете,
Раз время в пыль стирает нас
И всё живое на планете.
Александр МАТВЕИЧЕВ
580
Познав войну и нищету,
Богатства не нажив в сусеках,
Пройдя обман и клевету,
Сын в муках скорченного века,
Для русских сосен и берёз
Я стану их незримой почвой.
...Не надо пышных фраз и слёз:
Покой вам нужен к этой ночи.
Пос. Памяти 13 Борцов
1 ноября 2017
ТРУД ОКОНЧЕН...
Вот и всё!..
Я, «Случайно рождённый»,
Труд окончил под именем сим,
В жизнь, в жену и свободу влюблённый –
Ими тоже взаимно любим.
Их своей незатейливой лирой
Воспевал, а врагов проклинал –
То сонетом, то едкой сатирой
С кем дружил, а кого презирал.
Пусть известность моя под вопросом,
Да, по чести, не в этом вопрос!
Я по жизни не с вздёрнутым носом
Свою честь непродажною нёс.
И не то, что итогом доволен
Я, так часто сбиваясь с пути,
Но зато был духовно свободен,
Презирая интриги плести.
ПОЭЗИЯ
581
...Вот до ста двух достигну барьера,
Перепрыгну его –
и тогда
Отдохну под крестом полной мерой
От земного пути и труда.
Пос. Памяти 13 Борцов
7 ноября 2017
Полный текст – см.на сайте писателя
www.matveichevav.narod.ru и Проза.ру.
ХАРИЗМА
АЛЕКСАНДРА МАТВЕИЧЕВА
Лишнее для читателя путаться в мелочах
жизни писателей, ибо это любопытство
вредно, мелочно и пошло.
Александр Куприн
Пожалуй, я нарушу эту заповедь Александра Куприна, тем более что он сам много написал о своём кадетском, юнкерском, офицерском и писательском жизненном пути, в целом схожем с биографией А. Матвеичева в другую – советскую и постсоветскую эпоху, тоже кадета-суворовца, курсанта-пехотинца. А потом и крупного инженера и руководителя производства на предприятиях цветной металлургии СССР. И только в постсоветской России ступившим на тяжёлую тропу журналиста и писателя, в короткий срок занявшим заметное место в мире русской словесности…
В моей инженерной карьере Александр Васильевич сыграл во многом определяющую роль в становлении и развитии моих способностях экономиста и программиста. После четвертого курса Красноярского политехнического института меня, вместе c двумя одногруппниками, направили на производственную практику в научно-производственное объединение «Сибцветметавтоматика». Это НПО с численностью работающих более шести тысяч человек, включавшее в себя специальное конструкторское бюро, а в дальнейшем и научно-исследовательский институт, славилось не только в городе и крае, но и на всех крупных предприятиях цветной металлургии Урала, Западной и Восточной Сибири, Забайкалья, Крайнего Севера, Дальнего Востока, Средней Азии,
ХАРИЗМА АЛЕКСАНДРА МАТВЕИЧЕВА
583
Киргизии, Казахстана. При шахтах, рудниках, заводах и комби-
натах были созданы лаборатории, крупные управления, участки,
входившие в структуру НПО. Их численность составляла от трех-
сот до семисот человек. Подразделениям вменялось разработка и
внедрение новой техники по механизации и автоматизации тех-
нологических процессов и административно-инженерного труда,
метрологии, обслуживание приборов и систем автоматики. При
некоторых периферийных управлениях работали проектно-кон-
структорские бюро и цеха по изготовлению приборов, щитов и
пультов.
Из отдела кадров объединения нас, троих будущих инжене-
ров-экономистов «новой формации», знакомых с программирова-
нием на ЭВМ, отправили на третий этаж, в отдел вычислительной
техники. А конкретно – к его начальнику, Александру Васильеви-
чу Матвеичеву, в его крохотный душный кабинет со стеклобло-
ками вместо окна. В солнечную погоду эти стеклянные кирпичи
превращались в подобие «лазерных луп», способных спалить все
живое. Благо в сложенную из них стенку была встроена большая
форточка, которую хозяин кабинета, как я убедился позднее, дер-
жал полуоткрытой в любую погоду.
Александру Васильевичу тогда не было и сорока. Бородка и
густая шевелюра из слегка вьющихся волос сразу делали его не
похожим на типичных начальников, выбритых, лысых или стри-
женых под бобрик. Таких людей обычно в то время относили к
категории ученых, писателей, художников.
Встретил он нас, как старых знакомых. Легко встал из-за сто-
ла, пожал руки, слету запомнил имена, предложил присесть и раз-
говаривал с нами, не в пример другим начальникам, на «вы», на
равных, шутил. И как бы между прочим, без навязывания, опре-
делил каждому тему курсовой работы. Для двоих из нас согласил-
ся стать научным руководителем. Вызвал по телефону одного из
главных конструкторов и передал под его опеку третьего практи-
канта.
– Вам, конечно, задаром работать не хочется? – поинтересо-
вался шутливо. – Свободные строчки в штатном расписании от-
дела есть, попытаюсь устроить вас на временную работу. Будете
Александр МАТВЕИЧЕВ
584
сочетать приятное с полезным. Предприятие у нас закрытое, дис-
циплина военная. Граница на замке: на проходной фиксируется
своевременность явки на работу. Уход в рабочее время – только
по моим увольнительным запискам. Все необходимые материалы
для курсовых проектов вам помогут подобрать и размножить. За
работу, товарищи!..
На следующий день мы появились в отделе штатными техни-
ками.
Словом «харизма» греки означили некий дар свыше, своео-
бразный магнетизм. Умение приобретать сторонников даже из
числа потенциальных недоброжелателей. О существовании этого
слова я узнал много позднее моего знакомства с Матвеичевым.
Да вряд ли и он сам сознавал свою притягательность для людей.
Он просто оставался самим собой – открытым, справедливым, не
стремящимся кого-то подавить, тем более унизить. Напротив: он
внушал нам веру в свои силы, возвышал в собственных глазах.
Наши курсовые работы мы потом развили в дипломные проекты,
оставив руководителем Александра Васильевича. И попросили
его направить ходатайство в институт, чтобы нас распределили
именно в НПО «Сибцветметавтоматика», в его отдел. До сих пор
думаю, что нам крупно повезло.
После распада Союза, а вместе с ним и НПО, мне довелось ра-
ботать в других организациях. И нигде я не встречал такого ода-
ренного руководителя, как и такого возглавляемого им интеллек-
туального коллектива специалистов-энтузиастов. При этом мне
пришлось убедиться, что без Матвеичева, когда он дважды уезжал
в длительные командировки на Кубу – на восемь месяцев и полтора
года, – отдел раздирали внутренние распри, и он оказывался на гра-
ни развала. Возвращался Александр Васильевич – и все, казалось,
безо всякого усилия с его стороны, становилось на свои места…
Вскоре после приезда из второй кубинской командировки
именно «под него» был организован отдел 112 по созданию авто-
матизированных систем управления численностью в 200 человек.
В его состав включили крупный по тем временам вычислитель-
ный центр.
ХАРИЗМА АЛЕКСАНДРА МАТВЕИЧЕВА
585
Для меня явилось полной неожиданностью, что Матвеичев
предложил мне, тогда 28-летнему, стать его заместителем по про-
граммному обеспечению автоматизированных систем управле-
ния предприятиями. Я искренне отказывался – ведь надо было
администрировать работу настоящих «зубров» в постановке и
программировании задач АСУ. А если учесть, что из 200 чело-
век работников 150 составляли женщины, в основном молодые и
незамужние, то легко было представить предстоящие трудности.
Однако шеф легко преодолел мои сомнения:
– Сами видите, Владимир Иванович, что работы здесь – непо-
чатый край! Мне одному с этим гаремом не справиться. Подумай-
те – и соглашайтесь…
Согласился – и до сих пор не жалею. Четыре с половиной года
работы в постоянном контакте с человеком, который в двадцать
лет уже командовал в армии пулеметным взводом, а потом не-
сколькими проектно-конструкторскими отделами многому научи-
ли. И, в сущности, определили мое амплуа до выхода на пенсию:
быть техническим заместителем руководителя организации или
предприятия в части организационно-программного обеспечения
его работы. А те годы вспоминаются, как самые счастливые. И,
главное, Александр Васильевич не оторвал меня от специально-
сти программиста, не превратил в администратора, дал творче-
скую свободу. Когда он находился в частых командировках, за
него оставался другой зам, которого хлебом не корми – лишь бы
порулить. А я брал на себя руководство объектами проектирова-
ния и чисто исполнительские функции. Так, кстати, он относился
нетолько ко мне: тем, кто был инициативен и стремился к профес-
сионализму, он предоставлял творческую свободу. И только, как
я сейчас понимаю, себя он надолго отрывал от регулярного вы-
полнения главного дела свой жизни – писательства. Хотя писать
не переставал. Редактировал и корректировал сам пояснительные
записки к проектам. И журил нас за плохое знание русской грам-
матики…
Большинство работников отдела создания АСУ искренне пе-
реживали, когда Министерство цветной металлургии СССР на-
значило А.В. Матвеичева первым замом генерального директора
Александр МАТВЕИЧЕВ
586
и главным инженером нашего НПО. Оставшись без отца-основа-
теля, отдел, по своей численности и задачам равный солидному
проектно-конструкторскому бюро или институту, пережил не-
сколько неудачных преобразований, был поделен на два отдела,
а в 90-ые годы прекратил свое существование. Как, впрочем, и
НПО в целом. Но к тому времени Матвеичев уже был директором
другого предприятия. Оно, конечно, тоже пострадало, но выжило
и работает по настоящее время. Думается, будь он руководителем
НПО, или хотя бы нашего отдела, костяк их сохранился, и мы бы
продолжали работать в новых условиях…
А он в лихие девяностые ударился в политику. Избирался
председателем и членом в руководящие органы демократических
союзов, движений, либеральной партии «Демократический вы-
бор России». Писал статьи, стихи и басни в либеральные газе-
ты, выступал на телевидении и радио. Пока за резкую критику
губернатора и мэра в его баснях одну из газет едва не закрыли.
И тогда все СМИ края получили сверху указание: Матвеичева не
печатать, к микрофону и телекамере не допускать.
В советские времена он трижды избирался депутатом, а в
ельцинские состоял помощником депутатов Госдумы и Законо-
дательного собрания Красноярского края. На хлеб насущный
зарабатывал знанием двух иностранных языков (выученных им,
замечу, как хобби, между делом, самостоятельно), работая с аме-
риканскими и испанскими специалистами на фабриках, заводах
и комбинатах Сибири. И вдалбливал английский язык детям и
взрослым на дому, а испанский – в образовательном центре.
* * *
Однако останься Матвеичев в НПО или на другом предпри-
ятии директором или инженером, мы бы не узнали, пожалуй,
Александра Васильевича как писателя.
О том, что он всерьез взялся за перо еще кадетом Казанского
суворовского военного училища, мне стало известно десятилетия
спустя – где-то в конце прошлого века. Мы изредка виделись, по-
скольку жили в одном микрорайоне Красноярска – в Ветлужан-
ХАРИЗМА АЛЕКСАНДРА МАТВЕИЧЕВА
587
ке. В одну из таких случайных встреч на автобусной остановке
Александр Васильевич посетовал, что написал, по крайней мере,
прозы на две книги. Однако как подготовить их к печати на ком-
пьютере – не знает. Я вызвался ему помочь.
Первые три книги мы сделали «врукопашную». Мне, кроме
компьютерной верстки, пришлось освоить и специальность пере-
плетчика. И вот нашей негромкой дружбе почти сорок лет. Из них
сотрудничеству по изданию десятка книг стихов, прозы, публи-
цистики – более десяти. В результате на третий год наших усилий
Матвеичев стал членом Союза российских писателей.
Биография А.В. Матвеичева в его изложении могла бы стать,
думается, самой интересной книгой. Но он, прежде всего, худож-
ник, и только малая часть его творчества касается эпизодов из
богатого прошлого много повидавшего и пережившего вечного
странника. Даже в сухом изложении вех его жизни отражается,
как в зеркале, палитра воспоминаний и впечатлений, связанных
напрямую с историей России.
Родился Александр Васильевич случайно, без отца, в голод-
ном 1933 году, 9 января, в Татарстане. В русской колхозной де-
ревеньке Букени. Что примерно в ста пятидесяти километрах от
Казани. Теперь этой живописной деревни на холмах и низинах,
на слиянии двух речек, Дигитлинки и Якинки, скорее всего, уже
не существует. По крайней мере, в 2001 году, когда писатель,
страдая ностальгией, побывал там, в пяти сохранившихся домах
жило пять больных спившихся стариков, близких ему по возра-
сту. Останься он навсегда в деревне, и ему бы пришлось разде-
лить с ними ту же судьбу.
Александра Васильевича сильно опечалило и то, что церковь
в соседнем селе Дигитли, где его крестили в январе 1933 года,
превратилась в развалину с пятью покосившимися крестами на
проржавевших куполах. При советах храм превратили в колхоз-
ный амбар, а вот реставрация в постсоветские годы его не косну-
лась. Зато в соседних татарских аулах восстановлены и построе-
ны новые мечети. А старинное, некогда богатое волостное село
Дигитли превратилось в поселение для преступников, отбываю-
щих наказание на вольном поселении.
Александр МАТВЕИЧЕВ
588
В ноябре сорокового года Шуре с матерью, повезло уехать из
Букеней в районный вятский городок Мамадыш. Наталье, стар-
шей дочери Евдокии Ивановны, – комсомольской активистке,
коммунистке и директрисе семилетней школы – удалось выпра-
вить для матери паспорт. И таким, «по блату», образом выбрать-
ся из колхозного рабства и получить гражданство в собственной
стране, «где так вольно дышит человек». А в Мамадыше, как на-
пишет Матвеичев через много лет в автобиографической поэме
«Анкета»:
Только первый окончил – разразилась война.
Мама рыла окопы, вместе с мамой – страна…
Пацану на начало войны было восемь с половиной лет. Но он,
испытав сполна голод, холод, гибель брата Кирилла на фронте,
запомнил ее с первого дня до последнего. Об этом можно про-
честь в двух его книгах – «Сердце суворовца-кадета», «Кадет-
ский крест – награда и судьба», в эссе «Моя Великая Отечествен-
ная», размещенных, в частности, на его сайте в Интернете. Эти
же книги рассказывают, как он осенью сорок четвертого оказался
в Казанском суворовском военном училище. Семь лет учебы в
кадетском заведении с жесткой дисциплиной и элементами дет-
домовского и бурсацкого существования закалили его характер,
дали путевку в жизнь. Выработали усидчивость, любовь к чте-
нию, стремление к накоплению знаний. Главным его желанием
было получить высшее образование и стать писателем. Второе
желание он носил в себе как первую любовь – не разглашая и не
афишируя. И писал «в стол», понимая, что советская цензура на-
писанное им в лучшем случае отвергнет, а в худшем передаст на
ознакомление в «компетентные органы».
Карьера же офицера его не привлекала. Но раз назвался груз-
дем… После окончания Казанского суворовского в пятьдесят
первом и Рязанского пехотного в пятьдесят третьем он лейтенан-
том направляется в Китай, а оттуда, через полтора, года, – в При-
балтику. Командовал пулеметным и стрелковым взводами. В де-
кабре пятьдесят пятого, воспользовавшись крупным хрущевским
ХАРИЗМА АЛЕКСАНДРА МАТВЕИЧЕВА
589
сокращением численности армии, пишет рапорт об увольнении и
уходит на гражданку. О том, как служилось советским солдатам и
офицерам в КНР и рассказывает его роман «КазановА. в Подне-
бесной», напомнившем мне при прочтении знаменитую повесть
Александра Куприна, кадета и офицера царской армии, «Поеди-
нок».
* * *
Я хотя и называюсь редактором всех книг Александра Матве-
ичева, но к литературным критикам себя не отношу. Зато мне до-
велось послушать отзывы писателей на его творческих вечерах.
Попытаюсь вкратце изложить их в обобщенном виде. Добавив и
собственное мнение, поскольку мне довелось стать первым чи-
тателем многих его произведений. А читается все написанное
им легко, делается как бы своим. Ты с головой окунаешься в по-
вествование и становишься свидетелем, а то и участником изо-
бражаемых событий, лично знакомым с действующими лицами
произведения.
Большое, едва ли не главное место, в творчестве Матвеичева
занимает кадетская тема. Первую повесть «Глазами Бидвина» в
форме десяти очерков – о жизни ребят в Казанском суворовском
училище он написал еще в 1971 году. А опубликовал только через
тридцать лет. Мнение кадет разных поколений в отношении по-
вести единодушно: более правдивого, талантливого, наполненно-
го юмором и порой самобичеванием произведения в российской
литературе о кадетах нет. Каждый эпизод, пережитый Бидвином
(прозвище Матвеичева в кадетке) и другими персонажами, выве-
рен детально, с минимумом излишних подробностей, с калейдо-
скопическим движением лиц, настроений, событий.
Примерно то же можно сказать о двух поэмах «Суворовцы-ка-
деты» и «Семь лет в кадетах». На некоторые стихи Матвеичева о
суворовцах написаны песни. Две из них, сочиненные композито-
ром и дирижером оркестра Казанского СВУ Владимиром Ионо-
вым, запечатлены на диск и распространены в кадетской среде. А
его стихотворение «Отцами нам остались навсегда», посвящен-
Александр МАТВЕИЧЕВ
590
ное офицерам, пришедшим с фронтов Отечественной войны вос-
питывать кадет-суворовцев, принесло Матвеичеву корпоратив-
ную известность с 1971 года.
В нескольких рассказах – «В первый и последний…», «Три
встречи», – посвященных трагической любви, главными персо-
нажами выступают повзрослевшие кадеты, уже немало испытав-
шие и пережившие.
Мне, много проработавшему в науке и проектировании в по-
стоянном контакте с шахтерами, рабочими заводов и комбина-
тов цветной металлургии Союза и Монголии, близки рассказы
Матвеичева о людях из той среды, умных и не очень, иногда ока-
зывающихся в смешных ситуациях из-за дубарей-начальников.
Особое место в литературном багаже Матвеичева занимает
роман «El Infierno Rojo – Красный Ад» о жизни советских специ-
алистов, надолго командированных на Кубу для работы на ни-
келевом комбинате. О романе один из старых писателей сказал,
что Матвеичеву удалось точно передать удушливую атмосферу
несвободы семидесятых лет прошлого столетья как на Кубе, так и
в Советском Союзе. Где даже взаимная любовь мужчины и жен-
щины часто находилась под надзором и ханжеским запретом. А
красноярский художник Виктор Бахтин, живший и скончавшийся
в Америке, признался, что роман Матвеичева для него «заново
открыл Кубу». А при соответствующей рекламной раскрутке это
произведение могло бы стать бестселлером.
Пока же известность Александра Матвеичева желает лучшего.
Хотя вся русская литература – да и не только русская – пережива-
ет не лучшие времена.
Владимир Гладышев
Краткая библиография
творчества члена Союза российских писателей
Александра Васильевича Матвеичева
Первые рассказы «Офицер с Чукотки» и «Егибеца» летом 1959 года опубликовал в нескольких номерах районной газеты «Вятскополянская правда» города Вятские Поляны Кировской области (этих №№ газеты у автора нет).
Книги, изданные в Красноярске
1. Вода из Большого ключа. – Красноярск: ПИК «Офсет», 2001. – 446 с.
2. Сердце суворовца-кадета. Поэзия, проза. – Красноярск: ПИК «Офсет», 2001. – 296 с.
3. ФЗА – ЕЗА. Прошлое. Настоящее. Будущее. 2003 г. – Красноярск: «Сибирский промысел», 2003. – 308 с.
4. EL InfiernoRojo – Красный Ад. Роман. – Красноярск: ПИК «Офсет», 2005. – 640 с.
5. КазановА. в Поднебесной. Роман, 2011. – Красноярск: приложение к журналу «День и ночь» №1.
6. Нет прекрасней любимой моей. Поэзия. – Красноярск: ПИК «Офсет», 2004. – 128 с.
7. Признания в любви. Поэзия. 2009. – Красноярск: «Семицвет», 2009. – 64 с.
8. Кадетский крест – награда и судьба. Поэзия, проза. – Красноярск: Красноярское книжное издательство, 2007. – 192 с.
9. Благозвучие. Поэзия, проза. – Красноярск: «Семицвет», 2009. – 80 с.
10. Три войны солдата и маршала. Проза. – Красноярск: «ЛИТЕРА-принт», 2009. – 80 с.
11. Привет, любовь моя!.. Проза. – Красноярск: «Семицвет», 2009. – 80 с.
12. Возврат к истокам. Проза. – Красноярск: «ЛИТЕРА-принт», 2010. – 192 с.
Александр МАТВЕИЧЕВ
592
13. Война всегда с нами. – Красноярск: «ЛИТЕРА-принт»,
2010. – 308 с.
14. Ерёминиана. – Красноярск: «ЛИТЕРА-принт», 2010. –
42 с. (поэзия).
15. КазановА. в Поднебесной. – Красноярск: «ЛИТЕРА-принт»,
2010. – 480 с.
16. Красноярск: ГКЧП без баррикад. – Красноярск: «ЛИТЕ-
РА-принт», 2010. – 308 с.
17. От Волги до Енисея. Стихи. – Красноярск: ЧИ Н. Негодин,
2011. – 20 с.
18. Нелёгкое дыхание прозы Русакова. Эссе. – Красноярск: ЧИ
Н. Негодин, 2011. – 17 с.
19. ЕРЁМИНИАНА-70: «Счастливое мгновенье великой про-
стоты...». Стихи. – Красноярск: ЧИ Н. Негодин, 2013. – 48 с.
21. Любви живая череда. – Красноярск: «ЛИТЕРА-принт»,
2014. – 80 с.
22. Сын. – Красноярск: «ЛИТЕРА-принт», 2014. – 112 с.
23. Н. Ерёмин. Матвеичевиана. А. Матвеичев Ерёминиана.
Стихи. – Красноярск: «ЛИТЕРА-принт», 2010. – 42 с.
24. Анатолий Хронусов: БРАТ ВСЕХ КАДЕТ. Биографический
роман. Стихи. – Казань, издательство «Яз», 2016. – 266 с.
Публикации в периодике
Стихи, рассказы, эссе, статьи А. Матвеичева нередко публику-
ются в газетах, журналах, альманахах:
1. Журнал «День и ночь»: №1 – 2010, №7 – 2011, №1 – 2013,
№1 – 2015.
2. Журнал «Аргамак. Татарстан»: №3 – 2010, №3 – 2011, №1 –
2013, №2 – 2014.
3. Журнал «Казань»: №3 – 2009.
4. Журнал «Бийский вестник».
5. Альманах «Енисей»: №2 – 2013.
6. Альманах «Истоки»: № 22-23 – 2014.
7. Альманах «Новый Енисейский литератор»: во всех номерах,
начиная с 2009 г.
КРАТКАЯ БИБЛИОГРАФИЯ
593
8. Альманах «Русло» во всех номерах, начиная с 2008 г.
9. Журнал «Северное измерение»: № 1 (12) – 2015, г. Свертло-
во, Ленинградская область.
10. Альманахи под редакцией Н. Ерёмина (2008–2013 гг.):
«Миражисты», «Плоды вдохновения», «Во всей красе», «Пик-
ник», «Милости просим», «Родственные связи», «На уровне
любви», «Альтернативный метод», «Миражи», «Многоликая лю-
бовь».
Прозаические и поэтические произведения размещены в Ин-
тернете: в «Проза.ру», «Стихи.ру», на сайте писателя www.matveichevav.
narod.ru и разбросаны по многим порталам всемирной
паутины.
Литературно-художественное издание
МАТВЕИЧЕВ
Александр Васильевич
ЮБИЛЕЙ 85.
Случайно рождённый
Книга издана при финансовой поддержке
Министерства культуры Российской Федерации
и техническом содействии Союза российских писателей
Подписано в печать 8.12.2017. Бумага офсетная.
Гарнитура Times. Тираж 150. Заказ № 832.
Цена договорная
Отпечатано в типографии «ГОРОД» (ИП Михайлова И.Г.)
г. Красноярск, Северное шоссе, 9А