На, секомое! Зоометафоры в Климе Самгине

Борис Бобылев
Выход в свет первых томов романа Горького «Жизнь Клима Самгина» вызвал преимущественно отрицательную реакцию в  советской публицистике и литературоведении.  Критики  (Я. Эльсберг,  В. Вешнев,  Г. Горбачев и др.), рассматривая роман с социологических позиций,  утверждали, что Самгин – это ширма, за которую спрятался сам автор, что глаза Максима Горького смотрят «сквозь самгинские очки».  Автор же футуристических манифестов и один из основателей ОПОЯЗа, Виктор Шкловский   берет под сомнение саму поэтику романа,  пишет о несоответствии пространного повествования в «Климе Самгине» динамике современности, требующей газетного, репортажного стиля.  Идеолог русского формализма называет Горького «начитанным бытовиком» и, по сути дела, обвиняет его в плагиате, усматривая в сцене ловли сома, играющей ключевую смысловую роль в романе,  прямое заимствование из Бальзака [Шкловский: 1990, с.31]. Весьма характерным является следующий отклик Горького: «Сначала этот роман никто не поймёт, будут ругать, да уже и ругают. Лет через пятнадцать кое-кто начнет смекать, в чём суть, через двадцать пять – академики рассердятся, а через пятьдесят – будут говорить: «Был такой писатель Максим Горький – очень много написал и всё очень плохо, а если что и осталось от него, так это роман «Жизнь Клима Самгина» [Ходасевич: 1968, с.58].

В настоящее время мы можем сказать, что это предсказание сбывается.  Роман А.М. Горького «Жизнь Клима Самгина»  привлекает внимание все большего количества  исследователей – филологов, философов, искусствоведов, педагогов. Книга эта востребована молодым читателем, о чем свидетельствуют отзывы в социальных сетях.  Весьма примечательна  позиция известного критика и преподавателя литературы Дмитрия Быкова, который настоятельно рекомендует роман Горького для  изучения в школе,  подчеркивая: «из всех хроник русского Серебряного века –самого интересного времени в истории всемирного авангарда – «Самгин», безусловно, наиболее полон и лучше всего написан» [Быков 2017].

Многоплановость,  неоднозначность, амбивалентность  текста  Горького осознается сегодня достаточно ясно. Исследователь О.Я. Спирягина пишет  о том, что рациональное и иррациональное восприятие мира как театра, причем театра абсурда, становится одной из доминантных черт построения «Жизни Клима Самгина» [Спирягина 2012: 221]. Горький подчеркнуто уклоняется от открытых оценок  (исключение составляют две публицистические страницы в начале книги, где прославляется подвиг революционеров-народовольцев). Изображаемая действительность, в основном,  предстает перед нами такой, какой ее видит главный герой, Зыбкость оценочных, пространственных, временных координат повествования постоянно подчеркивается в тексте: об этом в первую очередь сигнализирует  фраза-лейтмотив: «Да – был ли мальчик то, может, мальчика то и не было?» (повторяется в разных вариациях 14 раз).

Учет одновременного присутствия в тексте «Жизни Клима Самгина» разных модальностей, уровней оценки, точек зрения, своеобразный «голографический подход»,  помогает лучше понять  это произведение, разобраться в отдельных особенностях его эстетики, стилистики и смысла. Покажем это на примере анализа  использования в тексте романа зоологических метафор, их тематического состава и стилистических функций.

В процессе рассмотрения материала мы будем придерживаться когнитивного подхода, ориентированного на опыт непосредственного восприятия действительности для передачи «ненаблюдаемых мыслительных пространств»: «Сущность метафоры состоит в осмыслении и переживании явлений одного рода в терминах явлений другого рода» [Лакофф 2008: 28]. В рамках данного подхода различия между метафорами и сравнениями не проводятся.

Зоологические метафоры (1) представляют собой  одну из самых многочисленных групп экспрессивно-оценочных наименований в языке. Переносные антропоцентрические значения значительной части  фаунонимической лексики достаточно широко представлены  в современных словарях [Фролова 2005]. В процессе   стилистического  использования  языковые коннотации зоометафор  могут становиться основой для создания художественных образов (басни И.А. Крылова, сказки М.Е. Салтыкова-Щедрина),  видоизменяться, существенно дополняться новыми приращениями смысла, приобретать текстообразующую и  символическую функцию. Как отмечается рядом исследователей, при переносе наименования с животного на человека наблюдается преобладание отрицательной оценочной семантики, связанное с восприятием животного как низшего по отношению к человеку существа [Смирнова 2009; Гуклетова 2009; Шумилина 2014; Нагорная 2014 и др.].  Обращается внимание так же на то, что посредством зоологических метафор «осуществляется стратегия дискриминации и дискредитации лица-референта» [Минеева 2014: 247] . В наиболее яркой и очевидной форме эта негативная речевая стратегия реализуется в использовании зоометафор-инвектив.  Исследователь А.С. Маслов на основании результатов ряда лингвистических экспериментов, проведённых среди жителей Белгородской области, приходит к выводу о том, что  «зоосемантические метафоры…  в своём большинстве … относятся к агрессивным (экспрессивным) инвективам» [Маслов 2014: 8].

В «Жизни Клима Самгина зоометафоры относительно редко    используются для  публичного, контактного оскорбления,  однако описание всех этих случаев речевой агрессии у Горького обладает особой выразительностью и оценочно-характерологической значимостью. Приведем некоторые примеры:
 
«Куда тебя черти двигают, свинья тамбовская, куда? Смирно-о!» (2) (обучение ново-бранцев  под окнами квартиры Самгина)… «Самгина тоже выбросило на улицу, точно он был веревкой привязан к дворнику. Он видел, как Николай, размахнувшись ломом, бросил его под ноги ближайшего солдата, очутился рядом с ним и, схватив ружье, заорал: – Отдай, сукин сын!» (сцена расправы с солдатами во время Московского восстания); «Я тоже скажу тебе, червь подлая…» (обращение рабочего к старосте, который выдал большевика, проводившего пораженческую пропаганду).

Сам Клим  применяет зоологические метафоры для оскорбления в контактной форме два раза. Первый раз – в издевательском каламбуре, обращенном к выпоротому розгами мальчику: «Поймав какого то запоздалого жука и подавая его двумя пальцами Борису, Клим сказал: «На, секомое». Второй раз – по отношению к церковнику Симеону Диомидову, искалеченному во время Ходынки:

«Молчи, ты… блаженная вошь!..Клим в первый раз в жизни испытывал охмеляющее наслаждение злости. Он любовался испуганным лицом Диомидова, его выпученными глазами и судорогой руки, которая тащила из под головы подушку, в то время как голова притискивала подушку все сильнее.– Молчи! Слышишь? – повторил он и ушел».
 
Эти два поступка предстают в романе своеобразными исключениями, когда Клим действует не под давлением обстоятельств, но – свободно,  следуя  побуждениям своей натуры.  Форсированная экспрессия горьковского текста и в том, и в другом случае  обращена к читателю, не оставляя сомнения в характере позиции автора.
 
Гораздо чаще герои романа используют зооморфные оскорбления вне контакта с теми, кому эти инвективы адресованы,  «заочно». При помощи брани  они  снимают внутреннее напряжение,  выплескивая наружу кипящее негодование, раздражение, злость.  Наиболее часто  в тексте книге встречаются зооинвективы: «сукин сын» (с вариантами: «сукин кот», «сукины дети») - 14 раз, «скотина» - 12 раз, «свинья» - 10 раз, «бестия» - 8 раз; «животное» - 4 раза.  Клим Иванович большей частью ругается мысленно. Однако при этом он, как правило, остается достаточно спокойным, рассуждение, рефлексия берет верх. В своих мысленных обличениях персонаж Горького, в том числе, прибегает и к излюбленному им образу насекомых:
 
«Значит, Нехаева только играла роль человека, зараженного пессимизмом, играла для того, чтоб, осветив себя необыкновенным светом, привлечь к себе внимание мужчины. Так поступают самки каких то насекомых. Клим Самгин чувствовал, что к радости его открытия примешивается злоба на кого то».

В последней фразе присутствует намек на подспудный диалог героя с «создателем», автором (3) . Самгин испытывает смутное подозрение марионетки, что ею управляют, видят ее насквозь, иронизируя и играя (4). Данная игра носит скрытый, подтекстный характер. Средством ее ведения являются реплики других персонажей, текст которых  содержит  относящиеся к Климу зооморфные метафоры.  Весьма показателен следующий  фрагмент разговора Самгина с Лютовым:

«Слышал я, что мухи обладают замечательно острым зрением, а вот стекла от воздуха не могут отличить!– Что ты зимой о мухах вспомнил? – спросил Самгин, подозрительно взглянув на него.– Не знаю. А есть мы, оказывается, не хотим. Ну, тогда выпьем».

Клим Иванович  чувствует что-то неладное, но Лютов быстро сменяет тему, уходит от ответа. Самгин хорошо видит недостатки других, считает себя по сравнению с окружающими крупным человеком, но не может рассмотреть самого себя и, в действительности,  подобен мелкому насекомому – мухе, которая бьется о  стекло (4а). Эта инвективная ассоциация  приобретает текстообразующую функцию в романе, выступает в качестве основы развернутой метафоры. Так, по отношению к внешности, поведению, внутреннему миру Клима неоднократно употребляется эпитет «мелкий».  Упоминание  о  «мелких мыслях», одолевающих Клима, становится лейтмотивом книги.Несколько раз в связи с этим лейтмотивом появляется образ мухи, а также другие зооморфные детали:
 
«Чем ты так озабочен, Клим? Ему хотелось ответить какими то вескими словами, так, чтоб они остались в памяти ее надолго, но он был в мелких мыслях, мелких, как мухи, они кружились бестолково, бессвязно»; «Мелкие мысли налетели, точно стая галок»; «Цифра семь разбудила десятки мелких мыслей, они надоедали, как мухи, и потребовалось значительное усилие, чтоб вернуться к «Вехам» и т.д.

В значительной степени употребление зоологических метафор в тексте  «Жизни Клима Самгина» обусловлено особенностями субъектной сферы главного героя, играющей ведущую роль в организации повествования. Как уже отмечалось, изображаемое подается в романе сквозь призму его восприятия.   Клим Иванович Самгин, «терпеть не мог, когда люди выскальзывали из рамок тех представлений, в которые он вставил их», полагая, что «за словами каждого из них… крыто что-нибудь простенькое».  По справедливому замечанию С.И. Сухих, основным методом спора Самгина с жизнью, который он постоянно ведет, является «“сужение” действительности, ее схематизация, упрощение, редуцирование до отдельной детали…» [Сухих 2007: 135].  Выделение зооморфных черт в облике и поведении людей помогает  Самгину упростить и принизить всех и, соответственно, добиться ощущения своей значимости, интеллектуального превосходства над другими.  Зоологические метафоры, используемые героем Горького для оценочной характеристики окружающих, большей частью имеют стертый и серийный характер.  Клим уподобляет  женщин кошкам:

«она…пела…, изгибаясь, точно кошка» (об Алине); « ее…глаза фосфорически и не-приятно, точно у кошки, блестели (о Нехаевой); «Ее круглые глаза кошки смотрели на него властно…» (об Елизавете Спивак); «широко открытые глаза ее налиты страхом и блестят фосфорически, точно глаза кошки» (о жене Варваре).

В знакомых дамах герой Горького усматривает также сходство с курицами:

«…Алина… подошла к Лидии и села рядом с ней, ощипываясь, точно курица пред дождем; Говоря, она мягкими жестами оправляла волосы, ворот платья, складки на груди»;. «Ощипывается, точно наседка, – думал Клим, наблюдая за нею исподлобья…» (о Спивак); «Траурное платье еще более старило ее, и, должно быть, понимая это, она нервозно одергивала его, ощипывалась…» (о матери).

Женщин из народа Самгин сравнивает с овцами и коровами: «Неприятно было тупое любопытство баб и девок, в их глазах он видел что то овечье, животное;  «ее овечьи глаза сияли радостью» (о кухарке, сожительнице философа Томилина); «А грузная его мамаша, покачиваясь, коровой ходила из комнаты в комнату» (о матери Макарова); «По комнатам, по двору лениво расхаживала прислуга, Клим смотрел на нее, как смотрят из окна вагона на коров вдали, в полях».

Мужчины напоминают герою Горького котов, псов:
 
«…походкой битого кота в кабинет Варавки проходил Дронов»; «Дядя Хрисанф устало, жестом кота, стер пот с лица…»; «красавец, пошевеливая усами, был похож на ко-та, готового прыгнуть» (о меценате Шемякине); «Коротенькие, толстые ножки, бесшумно, как лапы кота, пронесли его по мокрому булыжнику двора» (о Тагильском); «добродушие дворового пса» (о брате); «Дунаев держит его за пояс, точно злого пса, – отметил Клим» (о большевике Пояркове).

Большие  скопления людей вызывают у Самгина отвращение, ассоциируются с икрой (Ходынка), встревоженными тараканами (мужики-новобранцы, отправляемые на японскую войну), неприятно суетящимися муравьями (жители Москвы во время событий 1905 года). 

Рабочие, мужики,  солдаты  представляются Климу Ивановичу существами, обладающими звериной ловкостью, скалящими зубы, издающими дикие звуки:

«Грузчики выпустили веревки из рук, несколько человек, по звериному мягко, свали-лось на палубу, другие пошли на берег»;  «Сбоку Клима Ивановича что то рявкнуло и зарычало, он взглянул в окно, отделенные от него только стеклами двойных рам, за окном корчились, страшно гримасничая, бородатые, зубастые лица»; «Царь… равномерно кивал головой направо, налево и улыбался, глядя в бесчисленные кругло открытые, зубастые рты, в красные от натуги лица».

Сознание Самгина порождает фантастическую метафору:  народ-зверь, страшное (5) чудовище, пожирающее людей:

 «какая то чудовищная пасть поглощает, одного за другим, лучших людей земли, из-вергая из желудка своего врагов культуры, таких, как Болотников, Разин, Пугачев».

Клим думает о том, что «огромная, богатая Русь…  населена каким то скользким народом». Ассоциация Самгина имеет явный анималистический  оттенок, связана с представлением о скользком животном – рыбе, змее. Однако в данном случае мы также имеем дело с мерцанием переносных оценочных смыслов, авторской игрой. Микротексту с размышлениями героя Горького о народе предшествует сцена разрыва с Лидией, которая говорит Климу: Ты – скользкий… И у тебя нет слов, дорогих тебе.  Эпитет «скользкий» также присутствует в авторском комментарии по поводу слов, ставших своеобразной «визитной карточкой» главного персонажа романа:

«Может, мальчика то и не было?» Клим любил такие поговорки, смутно чувствуя их скользкую двусмысленность и замечая, что именно они охотно принимаются за мудрость».

Приглашая близорукого «антилегенда» (так Клима называет человек из народа) послушать подвального проповедника, «лепообразный отрок» Диомидов предупреждает его: "Очки – снимите, очковых людей не любят". Один из беженцев-плотников, распропагандированных большевиком Михаилом Локтевым, говорит о командированном к ним Самгине: "Нет, этот очковый пожиже будет Локтева". В сознании читателя возникает ассоциация: очковая змея.
 
Текст романа насыщен зооморфными глаголами-эпитетами, передающими восприятие окружающего мира  главным героем.Люди вокруг Самгина  воют, рычат, рявкают, визжат, урчат, шипят, ревут, мычат, хрюкают, блеют, мяукают, «мурлыкают» ( и: «мурлычут»), кудахчут, клохтают, стрекочут, щебечут.

Фаунонимический характер в контексте книги приобретает глагол «шевелиться», отражающий главное отличительное свойство всех животных - способность к самостоятельному движению, а также глагол «извиваться»,  вызывающий ассоциацию с  пресмыкающимися и червями: 

 «привычная, стойкая жизнь бесшумно шевелилась в задних комнатах»; « непрерывно, неутомимо шевелились сотни серых фигур»; «Час тому назад я был в собрании людей, кото-рые тоже шевелятся, обнаруживают эдакое, знаешь, тараканье беспокойство пред пожаром» (о собрании интеллигенции); «Лютов извивался, подскакивал на стуле, стремясь возражать, осматривал всех в комнате»;  «Ногайцев извивался в кресле рядом с толстым, рыжебородым, лысоватым человеком в поддевке..."
 
Клим Иванович Самгин думает о себе: "Затискан в какое-то идиотское логовище".

В романе возникает образ гигантского зоосада,  населенного разными видами зверей, птиц, гадов, насекомых и рыб.  Зоонимы, используемые для создания этого образа, отличаются необыкновенным разнообразием. В качестве метафор в тексте романа  употребляются названия животных самых различных типов и классов. Приведем их список (включая гиперонимы и некоторые деминутивы):  ЖИВОТНОЕ, ЗВЕРЬ, ЗВЕРУШКА, ЗВЕРКИ, РЫБА, ПТИЦА, ПТЕНЕЦ, НАСЕКОМОЕ,  СКОТИНА, ГРЫЗУН, ЧЕРВЬ; ГИДРА, МУРАВЬИ, ТАРАКАНЫ, ПЧЕЛЫ, БАБОЧКИ, ОСА, КОМАР, БЛОХА, КЛОП, ВОШЬ, ПИЯВКА, МУХА, ПАУК,  ШМЕЛЬ, ЖУК, БУКАШКА,  ТАРАНТУЛ; ЗМЕЯ, УЖ, ЯЩЕРИЦА, ЧЕРЕПАХА, ТРИТОН, ЖАБА, ЛЯГУШКИ; КРАБ, РАКИ, СТЕРЛЯДЬ, СОМ, САЗАН, ОКУНЬ, ЩУКА, СЕЛЕДКА; ЧИЖ, ДЯТЕЛ, СИНИЦА, СНЕГИРЬ, ВОРОБЕЙ, ВОРОН, ВОРОНА, СОРОКА, ГАЛКА, СКВОРЕЦ, , ГОЛУБЬ, ГОЛУБОК, КУБАРЬ, КУРОПАТКА, ТЕТЕРЕВ, ЛЕБЕДЬ,  ГУСЬ, СЕЛЕЗЕНЬ, ЖУРАВЛЬ, ЦАПЛЯ,  СОВА, СЫЧ, СОВЕНОЧЕК, ОРЕЛ, ЯСТРЕБ, ПУСТЕЛЬГА, ФАЗАН, ПАВЛИН;  ЗАЯЦ, МЕДВЕДЬ, ЛИСА, ВОЛК, СЛОН,  ОБЕЗЬЯНА, МАРТЫШКА, БАРСУК, СУРОК, СУСЛИК, ХОРЕК, КРОТ, ЕЖ, КРЫСА, МЫШЬ, ЛЕТУЧИЕ МЫШИ, НЕТОПЫРЬ;  ЛОШАДЬ, КОНЬ, МЕРИН, ЖЕРЕБЕНОК, ВЕРБЛЮД,  КОРОВА, БЫК, ТЕЛЕНОК, ОВЦА, БАРАН, ЯГНЕНОК,  КОЗЕЛ, КОЗА, ОСЕЛ, СВИНЬЯ, БОРОВ, ПОРОСЕНОК,  КУРИЦА, ПЕТУХ, ЦЫПЛЕНОК, КОШКА, КОТ, КОТЕНОК, СОБАКА, СУКА, КОБЕЛЬ,  ЩЕНОК,  ПЕС, ПУДЕЛЬ, ДВОРОВЫЙ ПЕС, ДАТСКИЙ ДОГ.

С темой зоосада  в романе Горького соотносятся метафоры аквариума, птичьего двора, цирка.

Образ аквариума возникает  в связи с императорским поездом:

«Самгин видел, как мимо окна, не очень быстро, тяжко фыркая дымом, проплыл
блестящий паровоз, покатились длинные, новенькие вагоны; на застекленной площадке последнего сидел, как тритон в домашнем аквариуме, – царь».

Финка Айно, вторая жена отца Клима, обличает русских:

 «У русских – десять мысли и все – не крепки. Птичий двор в головах, – так я думаю».
 
Метафора "птичий двор"  используется  для характеристики шумного, крикливого и разношерстного русского общества, собравшегося для празднования 1912 года в квартире Елены, вдовы патрона Самгина:

"Буйно причесанные рыжие волосы, бойкие, острые глаза, яркий наряд выделял Еле-ну, как чужую птицу, случайно залетевшую на обыкновенный птичий двор».
 
Елена при этом сравнивается с пестрым и ярким фазаном.

В детстве Самгин участвует в игре «Цирк»:
 
«Климу чаще всего навязывали унизительные обязанности конюха, он вытаскивал из под стола лошадей, зверей и подозревал, что эту службу возлагают на него нарочно, чтоб унизить».

Близкая знакомая Самгина, певица Дуняша говорит об одном из основных персонажей романа, Лютове (отметим «говорящий»  характер этой фамилии, вызывающей зооморфные ассоциации):

«Лютов – замечательный! Он – точно Аким Александрович Никитин, – знаешь, директор цирка? – который насквозь видит всех артистов, зверей и людей».

Стихи Федора Соллогуба: "Мы – плененные звери, / Голосим, как умеем". – повторяются в романе не один раз, декламируются под общие рукоплескания интеллигентной публики, воспринимающей их как символ своей жизни в России.

Образы зверинца, зоосада получают широкое распространение в русской литературе конца XIX-XX  века («Циник» А.П. Чехова, «В зверинце» А.И. Куприна, «Зверинец в провинции» Н. Бурлюка, «Проклятие зверя» Л. Андреева, «Зверинец» В. Хлебникова). В литературе серебряного века, по замечанию В.В. Мароши, «риторическими формулами текстопорождения, связанного со зверинцем и зоосадом, становятся тропы «мир как зверинец», «мир как тюрьма», «Россия как тюрьма», «зверинец как ад» [Мароши 2014: 165]. Исследователь указывает на связь этих метафор с демонологической традицией осмысления совокупного образа животных в средневековых бестиариях: «наиболее обобщенным архетипом подобного коллективного безысходного пространства мучений людей-зверей… становится inferno, ад» »[Мароши 2014: 166].

Клим Самгин переживает окружающее как ад, мучительный кошмар, бредовый  хаос. Он называет мысленно Федора Соллогуба превосходным поэтом и сопоставляет с ним «угрюмую фантастику» Иеронима Босха, картины которого время от времени всплывают в сознании Клима  при  столкновении с людьми и событиями предреволюционной России:

  «Крылатые обезьяны, птицы с головами зверей, черти в форме жуков, рыб и птиц; около полуразрушенного шалаша испуганно скорчился святой Антоний, на него идут свинья, одетая женщиной обезьяна в смешном колпаке; всюду ползают различные гады; под столом, неведомо зачем стоящим в пустыне, спряталась голая женщина; летают ведьмы; скелет какого то животного играет на арфе; в воздухе летит или взвешен колокол; идет царь с головой кабана и рогами козла».
 
Метафоры зверинца и ада совмещаются, пересекаются в романе неоднократно.  Один из наиболее характерных примеров – описание бала-маскарада:

«В зеркале Самгин видел, что музыку делает в углу маленький черный человечек с взлохмаченной головой игрушечного чертика; он судорожно изгибался на стуле, хватал клавиши длинными пальцами, точно лапшу месил… Среди танцующих глаза Самгина тотчас поймали Варвару… Чешуйчатые ноги ее почти не касались пола, тяжелые космы волос, переплетенных водорослями, оттягивали голову ее назад, мелкие, рыбьи зубы ее блестели голодно и жадно… большой человек в полумаске… нагнулся к ней и… сказал:  «С такими глазами вам, русалка, надо бы жить не в воде, а в огне, например – в аду. – Ад – в душе у меня, и я не русалка, а – дриада». "…пианист, точно обжигая пальцы о клавиши, выдергивал аккорды…".

Еще один типичный пример – сравнение выступления попа Гапона перед рабочими с кафешантаном Шарля Омона, называемом в романе «идольским капищем»:

 «Тогда пред ним вспыхнула ослепительно яркая пещь Омона и эксцентрик негр, ко-торый с изумительной легкостью бегал по сцене, изображая ссору щенка с петухом. Поп все кричал, извиваясь, точно его месили, как тесто, невидимые руки. Вот из за стола встали люди, окружили, задергали его и, поталкивая куда то в угол, сделали невидимым».
 
Данная сцена – яркий пример экспрессионизма (6) Горького, отказывающегося  следовать канонам реалистического изображения.  Выражение «ослепительно яркая пещь Омона» вызывает ассоциацию с адской печью. Поп извивается, как будто испытывает дьявольские мучения. Обороты «невидимые руки», «сделали невидимым» вызывают представление о вмешательстве потусторонних сил. Явная инфернальная образная параллель возникает и с предыдущим примером: "судорожно изгибался на стуле, хватал клавиши длинными пальцами, точно лапшу месил" (чертик-пианист); "кричал, извиваясь, точно его месили, как тесто…"(поп Гапон).

Вместе с тем, функция зоологических метафор в романе  не сводится к передаче мировосприятия и мироощущения Клима Самгина. Ряд зооморфных деталей в тексте книги выступают характерологическими и модально-оценочными сигналами  образа автора. Это касается, прежде всего,  «птичьих» сравнений. Так, большевичка Любаша Сомова несколько раз сопоставляется с птицами. Ср.:

«В столовую птицей влетела Любаша Сомова…»; «Алина, стоя у рояля, отмахивалась от Сомовой, которая наскакивала на нее прыжками курицы, возглашая: «Бесстыдство! Ци-низм!»; «Веселая и бойкая Любаша обладала хлопотливостью воробьихи, которая бесстрашно прыгает по земле среди огромных, сравнительно с нею, людей, лошадей, домов, кошек»; «…у стола пред самоваром сидела с книгой в руках Сомова, толстенькая и серая, точно самка снегиря».

Если аналогии с курицей и воробьихой вполне вписываются в стандартный словарный зоологический инструментарий Клима Ивановича, то параллель с самкой снегиря выглядит в этом ряду довольно неожиданно и экзотично, выдавая основательное  опытное  знание различных пород птиц. Снулому барчуку Климу в этом отношении далеко до  бойкого птицелова Алеши Пешкова…

В тексте описания визита Самгина к своему учителю Томилину мы встречаемся с таким пассажем:

«Ручной чижик, серенький с желтым, летал по комнате, точно душа дома; садился на цветы, щипал листья, качаясь на тоненькой ветке, трепеща крыльями; испуганный осою, которая, сердито жужжа, билась о стекло, влетал в клетку и пил воду, высоко задирая смешной носишко».

Взволнованный лиризм и живописность, мотивы умиления  и любви, которыми проникнут этот текст, противоречат сухой, желчной, полностью лишенной сентиментальности оценочной позиции Самгина. Клим, выйдя от Томилина злорадно думает: "Коту следовало бы сожрать чижа".  Данный эпизод перекликается со сценой в квартире Леонида Андреева, который, «воинственно встряхивая головой»,  восклицает:
"Я не хочу быть чижом, который лгал и продолжает лгать. Только трусы или безумные могут проповедовать братство народов в ту ночь, когда враги подожгли их дом".
 
Игровой подтекст сей реплики очевиден.  Рассказ  «О чиже, который лгал и о дятле, любителе истины» –  это одно из самых первых произведений Горького.  Выражение «братство народов» взято из горьковского «Воззвания к населению» (ноябрь 1914 г), где он называет войну  кровавой бойней и мировой катастрофой, угрожающей культуре и гуманизму [Спиридонова 2013: 148]. В этой сцене Горький как бы улыбается нам из-за спины Андреева, смущенно покашливая и разводя руками.

Образ чижа в романе являет нам разные ипостаси самого автора – лирика и эксцентрика, он связан с выражением столь дорогой для писателя мысли о значении воодушевляющей мечты и веры для жизни и счастья людей:
 
«Я солгал, да, я солгал, потому что мне неизвестно, что там, за рощей, но ведь верить и надеяться так хорошо!.. Я же только и хотел пробудить веру и надежду, – и вот почему я солгал... Он, дятел, может быть, и прав, но на что нужна его правда, когда она камнем ло-жится на крылья?» [Горький 1960: 74].

Мечта Клима Самгина о том, чтобы кот сожрал чижа – часть иронической авторской игры с читателем. Обличающий чижа дятел – родня Климу, который непреклонным тоном заявляет:  "Я считаю, что самое страшное в жизни – ложь!" Самгин – это подлинный «антиЛЕГЕНД», отрицающий всякую мечту и веру, всякую возвышенную лирику. Для Горького же «ложь» неотделима от игры, творчества, полета фантазии (7).

 «Птичьи» метафоры в романе служат для развития мотива полета, создания своеобразного контрапункта по отношению к «земноводной философии» и мироощущению Клима Самгина. Наиболее ярким примером подобного контрапункта является описание пасхальной ночи на Красной площади:

«над толпой птицами затрепетали, крестясь, тысячи рук, на паперть собора вышло золотое духовенство, человек с горящей разноцветно головой осенил людей огненным крестом, и тысячеустый голос густо, потрясающе и убежденно – трижды сказал: – Воистину воскресе! ... Всюду над Москвой, в небе, всё еще густо черном, вспыхнули и трепетали зарева, можно было думать, что сотни медных голосов наполняют воздух светом, а церкви поднялись из хаоса домов золотыми кораблями сказки».

Сравнение рук,  совершающих крестное знамение,  с  птицами отличается удивительной экспрессией, вносит в текст атмосферу праздника, чуда. Возникает ассоциация с ангельскими крыльями, при этом граница между земным и небесным исчезает: трепетанье рук людей, совершающих крестное знаменье на Красной площади, как бы переходит в трепетанье огненных зарев на небе.

Горький называет церкви золотыми кораблями сказки. В данном случае мы имеем дело с интертекстом  и самоаллюзией.  Это выражение непосредственно соотносится со стихами Беранже о золотом сне человечества, которые звучат в пьесе «На дне»(8), а также заставляет еще раз вспомнить слова чижа из притчи Горького о том, что «верить и надеяться так хорошо».

На страницах романа неоднократно возникает шекспировская аллюзия – отсылка к образу Калибана из «Бури». Калибан сочетает в себе черты зверя и ребенка, и, в то же время, является олицетворением стихии земли. В какой-то степени, в этой интертекстовой  связи проявляется отношение Горького к русскому народу, в первую очередь, к мужику. Мужики на страницах романа обманывают господ, буйствуют и бесчинствуют,  и, в то же время, предстают детьми, не ведающими, что творят.  Варавка, отчим Клима с восхищением говорит о мельнике, разыгравшем представление для господ с ловлей сома:  «Зверски детская душа!». Друг Варавки, рыбопромышленник Трифонов любуется упрямым казаком, не желающим угодить хозяину, обращается к нему «почти дружелюбно»: "Что ж ты, зверячья морда, не идешь?" Дмитрий, брат Клима рассказывает о знакомом капитане камского парохода, высланном на родину за связи с эсерами:

«Большой, волосатый, рыжий, горластый, как дьякон, с бородой почти до пояса, с глазами быка и такой же силой, эдакое, знаешь, сказочное существо».

В статье «Да, — мы переживаем бурю тёмных страстей» из цикла «Несвоевременные мысли» Горький пишет о русском народе: «зверь, раздражённый долгим пленом, истерзанный вековыми муками, широко открыл мстительную пасть и, торжествуя, ревёт злопамятно, злорадно» [Горький 2018: 86].  Однако в этой же статье Горький обращается к воплощению милосердия и человечности – Христу, сопоставляя его с Прометеем, высказывая убежденность в том, что «настанет день, когда в душах людей эти символы «гордости и милосердия, кротости и безумной отваги в достижении цели скипятся во одно великое чувство» [Горький 2018: 86]. В этом стремлении соединить несоединимое – весь Горький.

Так же, как и наименования «птица», «зверь», выражающие общие родовые понятия, гипероним «рыба» в «Жизни  Клима Самгина» приобретает символическое значение и становится предметом авторской игры с читателем.

В первой книге романа мы читаем об авторе рассказов из народной жизни писателе Несторе Катине, который носил косоворотку, подпоясанную узеньким ремнем, брюки заправлял за сапоги, волосы стриг в кружок «; la мужик»:

«Двигая в воздухе ладонями, как рыба плавниками, он умилялся: – И всюду непобедимая жизнь, все стремится вверх, в небо, нарушая закон тяготения к земле».

 «За кадром» мы слышим насмешливый голос автора: «Рожденный ползать – летать не может».

 "Да, ты – не из тех рыб, которые ловятся на блесну!, –  говорит Дронов Самгину. "Интересно мне знать, Самгин, о чем вы думаете, когда у вас делается такое щучье лицо?" – вопрошает Иноков. "Эдакие люди – редки, как, примерно… двуглавые рыбы, каких и вовсе нет. Мне знакомство с вами – удача, праздник…", – глумится над Самгиным магнат Бердников.

 Ироническая игра с «рыбьими метафорами» присутствует в описании сцены на квартире Леонида Андреева. Один из гостей, судя по его высказываниям, сторонник большевиков, выступает с обличениями хозяина и всей интеллигенции:
 
«Это, знаете, какая то рыбья философия, ей Богу! – Разрешите мне кончить, – очень вежливо сказал литератор.– Нет, уже кончать буду я… то есть не – я, а рабочий класс… вы – чаек пьете и рыбью философию разводите… Как не стыдно! На оратора смотрели сердито хмурясь, пренебрежительно улыбаясь, а сидевший впереди Самгина бритый и какой то насквозь серый человек бормотал, точно окуня выудив:– Ага, вот он, вот он…"

Оратор-революционер косвенно уподобляется рыбе, здесь также возникает мотив рыбной ловли, играющий символическое значение в романе. Интеллигенты участвуют в ловле несуществующего сома, которая была организована купцом Лютовым (его прототипом является Савва Морозов). Большевик Кутузов посвящает Клима в тонкости рыбной ловли:

«Вы, Самгин, рыбу удить любите? Вы прочитайте Аксакова «Об уженье рыбы…Кутузов стал рассказывать о глупости и хитрости рыб с тем воодушевлением и знанием, с каким историк Козлов повествовал о нравах и обычаях жителей города».

В романе выстраивается цепь иронических намеков. Анархист Иноков ловит рыбу на Каспии и мечтает заняться ихтиологией, эсер Дмитрий Самгин, брат Клима питается одной рыбой в ссылке на Оби. Варвара говорит народнику Маракуеву:

«о твоих учениках ты, Петр, говоришь смешно. Так дядя Хрисанф рассказывал о рыбной ловле: крупная рыба у него всегда срывалась с крючка, а домой он приносил костистую мелочь, которую нельзя есть».
 
Имя «Петр» в сочетании с упоминанием об учениках и рыбе вызывает очевидные евангельские ассоциации. Христос обращается к рыбакам Петру и Андрею со словами: «идите за Мною, и Я сделаю, что вы будете ловцами человеков» (Мар.1:17). Революционеры – рыбаки-апостолы, «рыба» - народ, рыбная ловля – революционная пропаганда..

Подводя итоги, заметим, что зоологические метафоры играют значительную роль для организации повествования в романе «Жизнь Клима Самгина». Так, зооинвективы предстают в  качестве речевых актов, действий персонажей и оказывают непосредственное влияние на развитие сюжета. При этом, одновременно, инвективные зоометафоры характеризуют нравственный и культурный уровень героев романа (в первую очередь, это относится к Климу Самгину). Зоологические метафоры выполняют также модально-оценочную функцию, выражая пересечение и взаимодействие позиций, точек зрения автора и персонажей. Важнейшей функцией зоометафор в «Жизни Клима Самгина» является образно-символическая функция – использование фаунонимов  для определения сложных, не поддающихся  рассудочному анализу явлений. Так, символ «птица»  выражает идею веры, мечты, счастья.  Символ «зверь» обозначает идею амбивалентности характера русского народа. Гипероним «рыба» также  используется в романе как символ народа, но при этом на первый план выступает метафора «рыбной ловли» – революционной пропаганды: Горьким в данном случае  обыгрывается известный евангельский образ.  Особо подчеркнем значение игровой функции  зоологических метафор,  которые используются автором в качестве средства пробуждения «ответного слова» читателя, вовлечения его в художественную игру, диалог и сотворчество.

ЛИТЕРАТУРА
Антонова А. Б. Роль зоонимов в репрезентации понятийной, образной и оценочной составляющих концепта DRINK // Вестник Иркутского государственного лингвистическогоуниверситета. Вып. 4.  2010.
Белоусова Е. Г. Своеобразие художественного мира "Жизни Клима Самгина": к вопросу об "антитетично-подвижном" способе формотворения М. Горького // Вестник Челябинского государственного университета. 2007. № 1.
Бобылев Б.Г. Изображение и выражение в повести А.М. Горького «Детство// Русский язык в школе, 2016, № 7.
Борисова Л.М., Белова Е. Авангардное в поэтике «Жизни Клима Самгина» М. Горького. // Русская речь, 2017, №1-2.
Быков Дмитрий. Горький и «Жизнь Клима Самгина»// "Собеседник", №15, 19-26 апреля 2017.
Воронин В.С. Философия истории и многозначная логика в последних романах М. Горького (к 140-летию со дня рождения М. Горького) // Вестник Волгоградского государственного университета. серия 8: литературоведение. журналистика. 2008. № 7.
Горький М. Революция и Культура. – Берлин, 1918.
Горький М. О чиже, который лгал и о дятле – любителе истины // М. Горький Собрание сочинений в восемнадцати томах. Том 1. – М.,1960.
Горький М. Жизнь Клима Самгина // М. Горький Собрание сочинений в восемнадцати томах. Тома 12-15. – М., 1962-1963.
Гукетлова Ф. Н. Образная основа внутренней формы зооморфизмов как смыслоразличительный фактор мировидения // Вестник Адыгейского государственного университета. Серия 2: Филология и искусствоведение. Вып. 2. 2009.
Джордж Лакофф, Марк Джонсон Метафоры, которыми мы живем.  – М.. 2008.
Кацитадзе, Э.А. Метафоризация зоонимов в не¬мецком языке: автореф. дис. … канд. фи¬лол. наук. – Тбилиси, 1985.
Мароши В. В. Топосы зверинца и зоосада в русской литературе второй половины XIX – начала XX вв. // Культура и текст. 2014. № 2 (17).
Маслов А.С. Зоометафоры-инвективы в современном русском языке: автореф. дис. канд. филол. наук. – Белгород, 2014.
Минеева З.И. Ученые записки Орловского государственного университета. Серия: гуманитарные и социальные науки. 2014. № 5.
Москвин В. П. Русская метафора: Очерк семиотической теории. М., 2007.
Нагорная Е.Н. Зоометафора в системе языка и в дискурсе чеховской прозы. – Таганрог, 2014.
Скляревская Г.Н. Метафора в системе языка. – СПб: Наука, 1993.
Смирнова Л.Г. Люди и звери наименования животных как оценочная характеристика человека в русском языке// русский язык за рубежом. 2009. № 5 (216).
Спиридонова Л.А. «Жизнь Клима Самгина» М. Горького – книга века // Литературный календарь: книги дня. 2011. Т.10. №1.
Спиридонова Л.А. Русская публицистика и периодика эпохи Первой мировой войны: политика и поэтика. исследования и материалы. – М., 2013.
Спирягина О.А. «Реальное» и «фиктивное» в слове Клима Самгина (ро-ман М. Горького «Жизнь Клима Самгина») // Евразийство и проблемы современной науки. Коллективная монография. – Казань, 2012.
Степанов Ю.С. «Поэтика очевидца» в автобиографической трилогии и в «Жизни Клима Самгина» М. Горького // Ю.С. Степанов Язык и метод. К современной философии языка. – М., 1998 – C.416-422.
Сухих С.И. Заблуждение и прозрение Максима Горького. – Нижний Новгород, 2007.
Фролова О.Е. Переносные значения названий животных в толковых словарях (антропоцентрический аспект) //Русский язык в научном освещении. 2005. № 10 (2).
Ходасевич В.М. Таким я знала Горького // Новый мир. 1968. № 3.
Ходасевич В.Ф. Горький // В.Ф. Ходасевич. Колеблемый треножник: Избранное. – М., 1991. – С. 353-374.
Шумилина О.С. Английская мышь или русская собака? (к попытке опи-сания зооморфного портрета человека) // Вестник ТвГУ. Серия «Филология». 2014. № 4.

 Примечания
1. В лингвистической литературе также употребляются термины: «зооморфная метафора» [Скляревская 1993], «анималистические метафоры» [Москвин 2007], «зоометафоры» [Кацитадзе 1985], «зоонимы-метафоры» [Антонова 2010], «зоотропы»[Минеева 2010].
2. Здесь и далее цитаты из романа М.Горького  «Жизнь Клима Самгина» приводятся по иcточнику: [Горький 1962-1963]
3. Подобный диалог не совместим с принципами реалистического изображения, но при этом является одной из характерных черт поэтики модернистского романа.
4. Самгин  не удовлетворяется пассивной ролью персонажа повествования, испытывает чувство вражды «к кому то, кто передвигает его, как шахматную фигуру с квадрата на квадрат», задается вопросом: «Кто всю жизнь ставит меня свидетелем мучительно тяжелых сцен, событий?» 
4а. Заметим, что сравнение с мухой играет роль доминантной детали образа главного героя гоголевской «Шинели», Акакия Акакиевича Башмачкина . Ср.: «В департаменте не оказывалось к нему никакого уважения. Сторожа не только не вставали с мест,- когда он проходил, но даже не смотрели на него, как будто бы через приемную пролетела простая муха»; Исчезло и скрылось существо, никем не защищенное, никому не дорогое, ни для кого не интересное, даже не обратившее на себя внимания и естествоиспытателя, не пропускающего посадить на булавку обыкновенную муху и рассмотреть ее в микроскоп...»  В данном случае, на наш взгляд, есть основания говорить об интертекстовой связи между романом Горького и повестью Гоголя: Самгина, в каком-то отношении, можно рассматривать как завершающее звено в цепи образов «маленьких людей» русской классической литературы.
5. Страшное в русском народе видят и другие  персонажи книги. Гость Самгина Депсамес говорит: «Вам нужно, чтобы жить, какое нибудь смутное время. Вы – самый страшный народ на земле…»
6. См. о модернистских чертах поэтики Максима Горького в работах: [Степанов 1998], [Бело-усова 2007], [Воронин 2008],  [Бобылев 2016], [Борисова, Белова 2017].
7. Владислав Ходасевич пишет о Горьком: «Обличение мелкой лжи вызывало у него ту же досадливую скуку, как и разрушение мечты возвышенной. Восстановление правды казалось ему серым и пошлым торжеством прозы над поэзией» [Ходасевич 1991: 370].
8. Драма «На дне» неоднократно выступает в романе объектом авторской игры. Безымянный Писатель тоном Актера издевательски, со смехом декламирует строки Беранже о «правде святой». Туробоев называет пьесу «фельетоном на тему гуманизма». Клим, в свою очередь, видит в Туробоеве представителя типа Барона – разоренного, деклассированного дворянина. Митрофанов, тайный агент полиции, благодаря которому  Клима становится участником  пасхального богослужения на Красной площади,  говорит о Луке: «вредный старичишка этот похож на меня поведением своим, похож!»
9. В произведениях Горького данная аллюзия имеет сквозной характер: выражение «Ленин весь в словах, как рыба в чешуе», а также сцены с рыбаками на Капри из очерка о вожде революции – из этого ряда.
.