День памяти:
16/29.03 – день кончины (1981 г.)
Схиигумен Павел (Драчев Павел Устинович) родился в 1888 году в селе, находящемся недалеко от города Ельца.
Его сестра – монахиня Валентина (Драчева Иустина).
Путь к монашеской жизни был уготован ему с детства. Мальчиком он сильно застудил правую руку, и она до конца не разгибалась. «Что тебе делать в миру, деточка? Иди в монастырь», – часто говорила ему мать, в сердце своем давно решившая посвятить своего младшего сына Богу. А когда Павел подрос, отвела его на благословение к старцу.
- Как от призыва отойдешь, так и просись в монастырь, – ответил тот на вопрос о монашестве.
Об этом старце, не называя его имени, позднее отец Павел рассказывал как о прозорливце, вокруг которого всегда толпился народ, подвижнике высокой жизни: «Он никогда не ложился спать – лишь подремлет часок-другой, да и то сидя».
Как только Павел получил освобождение от воинской повинности, так немедля отправился в Тихонову пустынь, а по дороге заехал в Оптину – уж очень ему хотелось повидать тогдашнего скитоначальника отца Варсонофия – старца, о котором к тому времени был много наслышан. Едва посмотрев на юношу, отец Варсонофий поведал ему нечто из его прошлого, напомнил грехи, о которых тот и думать забыл.
«Куда же мне идти от такого старца?» – решил Павел и попросился остаться в Оптиной навсегда. Но старец, желая испытать, тут же выгнал его, а сам вслед послал келейника – проследить, что, мол, тот делать будет. Павел же, выйдя за ворота, сел на землю и расплакался. Ведь совсем мальчишкой был – двадцати лет от роду. Его вернули, утешили, приласкали и оставили в Оптиной. Так стал Павел послушником в Иоанно-Предтеченском скиту, труждаясь садовником и канонархом. Позднее схиигумен Павел вспоминал любимый им скит, как рай. Он всю жизнь скучал по нему и говорил, что готов лобызать там все яблоньки. Множество деревьев, кустарников, цветов было посажено там им.
С 1909-го до 1923 года подвизался он в Свято-Введенской Оптиной пустыни, город Козельск Калужской губернии.
Там он принял монашеский постриг с именем Петра и сан иеродиакона. Его духовным отцом стал старец Варсонофий, который благословил свое духовное чадо четками и дал ему крест. До глубокой старости схиигумен Павел благоговейно сохранял эти оптинские святыни, а также рубашку старца и наволочку с его подушки.
Семья Драчевых была очень трудолюбива, работали все день и ночь не покладая рук. Вместе с тремя старшими сыновьями Драчев-старший к концу жизни сколотил крепкое хозяйство и устроил дом – полную чашу. По пролетарским меркам он был если не помещиком, то подозрительно зажиточным хозяином. Одним словом – кулаком. Старшего сына Романа сразу взяли как кулака, позднее арестовали и двух других. Все пропали в ссылке. Отца почему-то не тронули. Когда четвертый сын, оптинский монах, приехал навестить своего родителя, тот встретил его в холщовой рубахе – ничего другого на нем не было. «Яко благ, яко наг, яко нет ничего», – перекрестил он сына и заплакал. Отец больше не работал, все поклоны бил да псалтирь читал, а мать, Феодосия, на смертном одре уже лежала. Сестра отца Петра Иустиния, Устюша, к тому времени тоже поступила в монастырь – в Шамордино.
В 1923 году, после закрытия Оптиной, отец Петр, как и многие оптинские монахи, перебрался в Козельск, но прожил там недолго.
Прослышав, что в Москве еще действует Данилов монастырь, поехал туда. Все монастыри тогда один за другим закрывались, архиереи лишались кафедр, поэтому в Даниловом скопилось множество монахов, архимандритов, архиереев. В монастыре отец Петр стал петь на клиросе. Жить, правда, было негде. Тогда дали ему на кладбище монастыря пустой заброшенный склеп – в таких склепах жили и другие отцы. Он обустроил его под келью и так жил лет шесть, кормясь плотницким ремеслом, пока его не арестовали.
До декабря 1930 года проживал на квартире около Данилова монастыря с двумя монахами и тремя священниками при церкви Воскресения Словущего, что в Средне-Даниловом переулке.
Был сторожем, истопником.
28 декабря 1930 года был арестован.
При аресте обвинен в "антисоветской агитации".
Осужден Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ по статье 58-10 УК РСФСР.
Групповое дело "архивное дело N Н-6656. Москва, 1931 г."
Выписки из протокола в деле нет, но есть все основания полагать, что как и его однодельцы 03.01.1931 г. Особым Совещанием при Коллегии ОГПУ был приговорен к 3 годам высылки.
Устюша, к тому времени инокиня Валентина, приехала в Москву навестить брата и попала в облаву. Ночью пришли на квартиру, где она ночевала: «Монашка?» – «Да». – «Собирайся с вещами». Так и поехали вместе брат и сестра – иеродиакон и инокиня – в ссылку на север.
От Архангельска этап гнали в Пинегу. Двести километров заключенные шли пешком. У отца Петра отказали ноги, и инокиня Валентина почти всю дорогу тащила брата на себе. Потом над больным сжалились и посадили в повозку...
В ссылке одно время жили они в многодетной семье. Жизнь в ней была шумной, суетной и голодной. Уходя из дома, хозяева запирали своих квартирантов («батюшку и матушку», как они их называли) на ключ, но оставляли им на обед то, что ели сами.
В ссылке отец Петр научился ловить рыбу, высушивать ее, а потом варить из нее уху. Потому, наверное, и сумел позднее прокормить умирающего отца Никона (Беляева; †25 июня/8 июля 1931), ныне прославленного, что ходил, как на работу, каждый день с удочкой на реку и приносил больному батюшке свежую рыбу.
О жизни в Пинежском районе схиигумен Павел вспоминать не любил. «Какой там народ нелюбовный был», – обронил он как-то. Но Пинега в его памяти связана с именем преподобного Никона, исповедника, в жизнеописании которого есть упоминание об отце Петре и других насельниках Оптиной пустыни, оказавшихся по неисповедимым путям Божиим в ссылке вместе. Здесь отцу встретились оптинцы: иеромонах Никон и иеромонах Парфений (Крутиков), трудившийся прежде на послушании в монастырской канцелярии. Сестра отца Петра Шамординская инокиня Валентина была духовной дочерью отца Никона.
Когда незадолго до смерти отцу Павлу привезли карточку отца Никона, он поцеловал ее и заплакал. Он вообще без слез не мог вспоминать те последние месяцы и дни жизни умирающего батюшки, что провели они вместе в Пинеге.
С наступлением зимы 1930 года преподобный Никон почувствовал резкое ухудшение здоровья. Он поселился в деревне Воепола, в трех километрах от Пинеги, куда ссыльные ходили «отмечаться». Очень быстро убедился, что хозяйка его квартиры – женщина с характером исключительно жестоким и сварливым. Она помыкала им, как своим рабом, заставляя делать самую тяжелую работу, хотя по состоянию здоровья он даже в концлагере был освобожден от таких работ.
Отец Петр жил в соседней деревне Козловке, за три километра от Воеполы, и знал по рассказам других о злом нраве хозяйки. Он не один раз предлагал отцу Никону перебраться к нему и жить вдвоем. Но, верный своему намерению жить только по воле Божией, а «не самому, по своему смышлению располагать свою жизнь», старец от этих предложений молча уклонялся. «Верую, – писал он из ссылки, – что Господь пошлет мне именно то, что нужно и полезно мне».
В начале Великого поста врач Пинежской районной больницы подтвердил, что у отца Никона далеко зашедший туберкулез легких. Хозяйка, узнав об этом, разволновалась и потребовала, чтобы он немедленно убирался из ее дома (болезнь действительно была очень опасной). «Иди куда хочешь, – кричала она, сбрасывая на пол его вещи, тюфяк и одежду. – Ты мне больной не нужен. Мне нужно, чтобы работать могли, а не лежать. Еще заразишься от тебя, чахоточного!» И тут вспомнилось ему, как в тихом и благодатном скиту, когда он был еще послушником Николаем, преподобный Варсонофий молитвенно произнес над ним пророческие слова: «Господи! Спаси раба Твоего сего Николая! Буди ему помощник! Защити его, когда он не будет иметь ни крова, ни приюта!» И Господь не оставил Своего избранника. В Лазареву субботу, 22 марта/4 апреля 1931 года, к нему пришел отец Петр. Войдя в комнату, он увидел такую картину: больной лежит на двух сдвинутых табуретках, в шапке, в ватном подряснике и валенках. В изголовье стоит вещевой мешок со всеми пожитками.
– Что это значит? – спросил ошеломленный отец Петр.
– А это значит – вылетай, куда хочешь, – ответил преподобный Никон и сам стал просить отца Петра о переезде к нему.
Тот спешно пошел обратно в свою деревню, взял лошадь и перевез батюшку к себе. Новая квартира стала последним пристанищем преподобного Никона.
Вскоре, окруженный попечениями и заботами собрата, отец Никон стал чувствовать себя немного лучше. Он повеселел и охотно беседовал с отцом Петром, вспоминая милую Оптину, этот потерянный рай, и беседы со старцем Варсонофием. Квартира, в которой они жили, была спокойная, ничто не нарушало тишины, столь необходимой для тяжело больного человека.
Отец Петр по мере своих сил самоотверженно ухаживал за старцем. Стараясь улучшить его стол, изобретал более вкусные кушанья, выменивал молоко и яйца, приносил рыбу. Он читал батюшке молитвенное правило, письма его духовных чад, предварительно отмечая в них карандашом наиболее существенное, писал под диктовку ответы.
Он очень привязался и искренне полюбил отца Никона за время совместной с ним жизни. Молитвенное настроение преподобного передавалось ему, и чувствовал себя отец Петр, как когда-то в далеком, теперь недосягаемом Оптинском скиту, как около своего любимого учителя и старца отца Варсонофия. Все они были единого духа – Оптинского.
До последнего дня и часа отец Петр был рядом с преподобным старцем Никоном. Он вспоминал, как в июне 1931 года, истощенный до крайности, отец Никон едва слышным голосом попросил дать ему лист бумаги и карандаш – хотел что-то написать. «Какая красота в духовных книгах», – начал он, и карандаш выпал из его ослабевшей руки. Видя его тяжелое состояние, отец Петр поспешил пригласить архимандрита Никиту (Курочкина; †1937), насельника Зосимовой пустыни, родного брата одной из духовных дочерей отца Никона. Тот не замедлил прийти к умирающему и причастить его Святых Христовых Таин. И тут же после причащения прочитал над ним канон на исход души.
В 10 часов 40 минут вечера 8 июля отец Никон отошел ко Господу, к Которому так стремился всю свою жизнь. Его духовная дочь сестра Ирина (Бобкова, схимонахиня Серафима; †3 ноября 1990) и отец Петр со страхом и трепетом видели, как душа преподобного покидала тело. Господь даровал ему кончину праведника, безболезненную, тихую, непостыдную, мирную. Казалось, что он не умер, а заснул спокойным сном до общего воскресения. Гроб для него был заранее заказан отцом Петром.
У преподобного Варсонофия Великого, среди его изречений, есть такие слова: «Бог не возьмет души праведника дотоле, доколе не приведет его в меру высокую, в мужа совершенна».
Из архангельской ссылки отец Петр приехал в Тулу и получил там паспорт. Тульскую епархию тогда возглавлял Владыка – противник обновленческого раскола. Многие стремились у него рукоположиться. Он-то и посвятил отца Петра в иеромонаха.
Несколько лет отец Петр служил в храме Двенадцати святых Апостолов. Его очень полюбили люди. Своим служением, горячей верой, скромностью, кротким нравом, своей привлекательной наружностью (высокий рост, красивые длинные волосы, прекрасный голос) он привлек сердца многих прихожан. Его всюду приглашали, он был, что называется, нарасхват. «Отца Петра! Отца Петра!» – Просили прихожане, настаивая на том, чтобы только он и никто другой совершал требы – отпевал, крестил, служил молебны. Звали и к себе домой в гости, на чай – побеседовать, послушать о старцах.
Настоятель собора стал ревновать и обратился за помощью в ГПУ. В епархию и в органы полетели доносы на «общительного иерея». Вскоре за отцом Петром "пришли". Но, предупрежденный прихожанами, он успел скрыться – сбежал, как он сам вспоминал, прямо «из-под носа чекистов», пришедших его арестовывать.
С этого времени (30-40 годы) отец Петр стал особенно осторожным. Ему приходится жить на нелегальном положении, прятаться от людей, о нем никто ничего не знал. Три года он тихо-тихо прожил в одной деревушке у знакомых в погребе, выходя на воздух только по ночам.
В духовном облике отца Петра можно заметить редкое сочетание двух качеств, унаследованное им от великих оптинских старцев: по натуре батюшка был «книжным человеком» (всю жизнь очень много читал), но, несмотря на всю свою начитанность, всегда оставался простецом.
Затвор отца Петра оказался вынужденным и благодатным, и это время батюшка всегда вспоминал как самое счастливое в своей жизни. В полном уединении отец Петр всецело отдавался монашескому деланию: занимался умной молитвой, продолжал читать святых Отцов.
В конце войны стали открываться храмы. Старинный Веневский монастырь объявили приходской церковью. Сюда-то и решил перебраться отец Петр. Но, приученный к осторожности, скрыл, что он иеромонах, и устроился церковным сторожем. Никто о нем ничего не мог сказать, кроме того, что это простой и незаметный старичок-сторож, добрый и тихий, по временам исполняющий должность псаломщика. В храме все было разрушено, перебито: ни икон, ни дверей, один мусор кругом, который отец Петр в числе других прихожан таскал из церкви тележками. После работы «старичок» всех подкармливал у себя в сторожке – никто от него голодным не уходил.
В послевоенные годы в стране царила высокая преступность: людей на улицах раздевали, грабили, убивали. Однажды ночью в церковную сторожку, где отец Петр жил вместе со священником отцом Афанасием, ворвались бандиты с оружием и потребовали «гроши».
– Вон костюм на стенке висит, на полторы тысячи, а денег... возьмите все, что есть, ¬ сказал отец Петр и отдал преступникам небольшую сумму денег, которые у него были.
Раздались выстрелы, отец Петр потерял сознание. Очнувшись, увидел отца Афанасия, лежащего в луже крови с простреленной головой. Батюшка вызвал милицию, которая, не разобравшись, сочла отца Петра соучастником преступления и виновным в убийстве.
Целый месяц просидел он в камере с уголовниками и много пострадал от них: его избивали, отнимали у него продукты, не давали спать, издевались.
Потом – срок, лагерь и те же страдания. Отец Петр молча все терпел, молился святителю Николаю Чудотворцу – на людскую справедливость надежды не было. Впоследствии настоящих убийц поймали, и невиновность церковного сторожа стала очевидной – его освободили. Вернулся отец Петр в тот же храм, намереваясь и дальше скрывать свое иерейство. О том, что он иеромонах, знала только одна женщина. Она-то и убедила его принять бремя пастырства. После убийства отца Афанасия могли прислать нового священника. Кто знает, каким он будет, сумеет ли хранить тайну исповеди?.. И отец Петр согласился.
В начале 1950-х его перевели в Черкассы. Но здесь батюшка служить не хотел. Года не прошло, как повторилась знакомая история. Вскоре после Пасхи разбойники выставили раму, сторожа уложили на пол, а отца Петра ослепили фонарем и потребовали денег. Кое-какие сборы в церковной кассе имелись, и батюшка отдал грабителям все до копейки. С тех пор, видя, что поп сговорчивый, бандиты и повадились ходить в храм за «зарплатой» – раз пять наведывались и обирали до нитки.
В Козельске в то время жил иеросхимонах Мелетий (Бармин; †30 октября/12 ноября 1959), последний шамординский духовник. К нему неоднократно за советом и как к своему духовнику обращался отец Петр. Отец Мелетий настоял на служении батюшки в Черкассах, а потом посылал туда на жительство некоторых шамординских монахинь. Схимонахиня София, монахини Евпраксия и Ксения (Захарова), приехав в Черкассы, привезли с собой портрет старца Амвросия и большую икону Божией Матери, Иверскую, которая висела в келлии преподобного в Шамордино. Перед ней старец и скончался. С этого времени на долгие годы Иверская стала келейной иконой отца Петра. Перед ней он, как старец Амвросий, и скончался весной 1981 года.
В Черкассах отец Петр прослужил полтора года. Начались хрущевские гонения, и храм закрыли. Батюшка, к тому времени уже игумен, окончательно отказался от служения в церкви и в течение десяти лет вообще не ходил в храм. Весь Богослужебный круг он вычитывал дома, келейно. В этом ему помогали шамординские монахини, купившие неподалеку от отца Петра дом. Склонный к затворнической жизни, он стремился к уединению и всеми способами уклонялся от общения, отрывавшего его от молитвы и внутреннего делания. Долгожданное и дорогое его сердцу одиночество, посвященное полностью Иисусовой молитве, перемежалось работой по саду и в огороде. Батюшка все делал сам, своими руками.
Когда в 1918 году Оптина была объявлена сельхозартелью, тогдашний скитоначальник отец Феодосий благословил засадить овощами и плодовыми деревьями всю территорию скита. Отец Петр, садовник, руководил всеми работами, так как знал это дело не только практически, но и «по науке». Его в скиту даже прозвали «прогрессистом», и не в насмешку, а с уважением. Он старался узнавать все новейшие способы садоводства и огородничества. Благодаря этому лучшие плоды и овощи в губернии были из Оптиной пустыни.
И сейчас, как когда-то в Оптинском Иоанно-Предтеченском скиту, он посадил вокруг дома много деревьев, выращивал овощи (особенно любил помидоры). Но сам почти ничего не ел, а все раздавал другим. Физические нагрузки, которые он себе давал, были огромные, просто каторжные. Объясняя это, он говорил: «Томлю томящего мя». Те, кто пытался с ним жить, не выдерживали столько физического труда и уходили.
Внутренняя жизнь батюшки была глубоко сокрыта от людей. Но и во внешней его жизни наблюдалось много таинственного. Постоянно он общался с очень небольшим кругом людей. Но даже и из близких отцу Петру далеко не все знали, что он схимник.
За время своего затворничества отец Петр выехал из села всего один раз – в начале семидесятых. Вернувшись из таинственной поездки, он снова стал посещать церковь и уже до самой смерти не пропустил ни одного Богослужения. А ездил он в Почаев, где отцы упраздненной Почаевской лавры постригли отца Петра в великую схиму. И вернулся в Черкассы батюшка с новым именем – теперь он был схиигуменом Павлом.
Не укроешь светильник под спудом, да и пора, видимо, было выходить ему на служение людям. Наступил такой период в жизни схиигумена Павла, когда к нему за советом стали стекаться люди, и он стал принимать. Как вспоминала схимонахиня Софрония (в монашестве Антония Авдошина; †19 июля/1 августа 1998), часто из окна можно было видеть такую картину: вдоль речки тянется длинная вереница людей – это идут к батюшке за советом. Его почитали за святого старца, прозорливца, верили в чудодейственность его молитв. Ему задавали самые разные вопросы (делать операцию или нет? выходить ли замуж? и другие), и все в точности, как он советовал, исполнялось. «Отец Петр был дальнозоркий, – вспоминала А. С. Лукьянова, – бывало, скажет потихоньку на ушко, а все сбудется».
По воспоминаниям знавших его, схиигумен Павел был высокий, худощавый, волосы белые, глаза светились радостью. У него была нежнейшая душа, кроткая, тихая, легкая – высокая и мужественная душа настоящего подвижника, не надломленная ни тяжелыми жизненными испытаниями, ни мерзостью лагерной жизни, ни тюремными допросами и издевательствами, ни различными лишениями ссылки. Отец Павел был необыкновенно прост в общении, но тонок, чуток к душе человека, с которым беседовал. Праздных разговоров он никогда не вел. Сам молчаливый, он учил и других избегать лишних разговоров, скрывать свои чувства, учил благому молчанию, немногословию. «Что вы так много разговариваете? – Спрашивал отец Павел и в назидание шутил: Вот смотрите – соседский кот: пришел - молчит, поел - молчит, ушел - опять молчит...» С теми, кого принимал, батюшка мог говорить подолгу, но только о «едином на потребу». Любил повторять слова преподобного старца Амвросия: «Где просто, там ангелов со сто, а где мудрено, там ни одного». Верил в возрождение Оптиной пустыни, говоря: «Для Бога невозможного нет. Господь двинет рычаг – и все переменится». Его расспрашивали о времени закрытия Оптиной. В ответ он пел: «Все прошло, и все минуло, и беспечных обмануло». Об Оптиной вспоминал, как о рае: «Какая благодать, какое ангельское пение...»
Отец Павел жил в нищете, ни от кого ничего не брал. Когда он приходил в храм, ему деньгами набивали полные карманы, прося: «Батюшка, помяните! Батюшка, помолитесь!» Но он, чтобы никого не огорчать и чтобы никто не видел, молча уходил в алтарь и там выворачивал карманы, не оставляя себе ни копейки. К концу жизни схиигумен Павел был очень почитаемым старцем как среди простых людей, так и среди духовенства и монашества. К нему за советом приезжали многие подвижники, в том числе схиархимандрит Христофор (Никольский; †9 декабря 1996), сам в будущем старец, и владыка Варфоломей (Гондаровский; †21 марта 1988), архиепископ Тульский. Он-то и благословил отца Павла постригать в монашество тех, кого он посчитает достойным. У батюшки хранились книга, принадлежащая преподобному старцу Нектарию Оптинскому, по ней он и совершал постриги.
29 марта 1981 года Великим постом на Крестопоклонной Неделе на 93-м году жизни схиигумен Павел скончался. Перед смертью батюшку попросили что-нибудь спеть на память: «Чтобы мы запомнили Вас на всю жизнь». «Хорошо», – ответил он. И за полчаса до смерти умирающий старец запел Херувимскую. У него был прекрасный голос, петь он умел и знал все служебные песнопения.
В 17 часов вечера схиигумен Павел приобщился Святых Христовых Таин, а в 3 часа ночи предал душу Господу. Шамординские сестры, как завещал батюшка, положили ему в гроб все оставшиеся от старца Варсонофия вещи: четки, рубашку и наволочку, лишь крест старца священник класть в гроб не разрешил.
Похоронен схиигумен Павел за алтарем храма преподобного Сергия Радонежского в селе Черкасы Ефремовского района Тульской области.
Литература:
1. Светильник под спудом. Жизненный и крестный путь схиигумена Павла (Драчева). Тульские епархиальные ведомости. № 13 (37) 2004.
2. Преподобные Оптинские старцы: Житие иеромонаха Никона. Введенская Оптина Пустынь, 1996. С.389.
Документы:
ЦА ФСБ РФ. Д.Н-6656.