Ночью Викентию Ивановичу не спалось. Всю ночь Кактусову попеременно снились омары, кальмары, гусары, татары и прочие кошмары. Бедный Викентий Иванович просыпался, ужасался и грыз подушку. Последней каплей, окончательно заставившей рухнуть оковы Морфея стало то, что по причинам ему самому не ясным, в очередном особенно яром порыве испуга, он прикусил вместо теплого бока подушки хвост угревшегося в головах Бантика. Несмотря на врожденное дружелюбие и схожесть характеров и взглядов на мир сторон, это привело к быстрому и продуктивному конфликту интересов с применением в качестве аргументов когтей и подвернувшегося тапка. В результате обмена мнениями территория осталась за кошачьим, в данный момент вылизывающим хвост, послуживший поводом для небольшой гражданской войны. Судя по взгляду Бантика, он уже вынашивал план мести, на этот раз дело просто не могло закончиться мелкой диверсией в тапки.
- Коллапс! - резюмировал Кактусов разглядывая в зеркале свежие царапины, оставшиеся на и так не слишком героическом лике.
-Каррр! - бесцеремонно подтвердила со своего насеста Кларуша. Мудрая ворона имела характер скорее созерцательный, нежели практический. Посему в боевых действиях участия не принимала, пользуясь высотой сидения, ограничиваясь наблюдением и порицанием.
Викентий Иванович вздохнул, вынуждено соглашаясь с мнением птицы. Его могучему вдохновению было тесно в этой оболочке. Критику хотелось полёта души, скрипа корабельных досок, яростных абордажей, звона сабель, запаха рома и прекрасных русалок томящихся в неге на солнечном берегу. Особенно русалок. Нет, не то чтобы Анна Павловна Сусликова прекратила свои усилия по приручению Кактусова. Просто хотелось русалок, капитанского табака и сабельных шрамов на мужественной пояснице. Но реальность явно была против изменений критика Кактусова и его работы над собой.
Викентий Иванович придавал себе вид мыслителя и начинал отращивать бороду, но на месте мужественной щетины рос пушок, какой бывает на боках персика. Он начинал отпускать волосы, чтобы скрыть досадную плешь, проеденую, как утверждалось, ему квартировладелицей, но хотя голова и начинала напоминать одуванчик в пору вызревания семян, нахальная плешь всё равно светилась как маяк, делая Кактусова похожим не то на раввина на отдыхе, не то на мшистый пенек. Дополнял образ небольшой, но состоявшийся животик, похожий на компактный саквояж, коим Викентий Иванович обзавёлся ещё во времена творческого кризиса и вынужденной работы на фабрике по производству матрасов в отделе испытания готовой продукции.
Всё это в совокупности и создавало полное отсутствие вокруг Кактусова того поля, на котором могли бы резвиться весёлые пастушки, или песчаного берега, для просушки хвостов или иных прелестей уже памятных русалок. К тому же, как уже было известно всем, Викентий Иванович, во первых, донельзя странен в личных отношениях и, во вторых, уже не первый год очарован одной единственной женщиной. Дамы из творческого бомонда морщили носы, но связываться опасались.Ибо в союзе лёгкие партизанские отряды атамана Кактусова и саперно-подрывные пехотные соединения имени Сусликовой вполне могли если не совершить революцию, то изрядно пощипать перья из литературной тусовки. А после инцидента, приведшего к появлению в ареале обитания друзей Кларуши, действия Анны Павловны приобрели характер медленной экспансии. Медленной, но неотвратимой.
Викентий Иванович покосился на стройные ряды косметики, предназначенной по выражению Емельяна Патрикеевича для “красоты негуманоидной”, теперь прочно занявшей туалетную полочку и неожиданно ощутил желание поработать. Да, сейчас. Немедленно. Срочно. Вот прямо сию секунду. И именно над тем произведением, которое откладывалось уже трижды по разным причинам. Речь шла о новом романе Лилианны Невструевой, королевы эротического жанра под названием “В хвост и в гриву”
Налив себе кофе и обработав зеленкой, за неимением и незнанием аналогов, Викентий Иванович завернулся в одеяло как римский патриций в тогу и усевшись за стол включил ноутбук.
Мир преломился и заиграл яркими красками. Вокруг запахло оливами и салатом Цезарь. Император Вик Юлий Эхинопсис потянулся и сделал глоток напитка выращенного в далекой Иберии руками трудолюбивых рабов черных как головешка. Ручной Тигр Бантикус выгнул спину и выпустив когти прошествовал по залу. Он лениво пододвинул к себе свитки прошений. Пробежал глазами и неостановимо зевнул. Написанное вызывало даже не гнев, но скуку. Именно таким чтивом услаждают себя плебеи у которых не хватает сестерциев или фантазии на посещение если не трагедии, поставленной Эллинами, то гладиаторских игр. Оставалось добавить своё слово. Вик Юлий уже занес стилус готовясь поставить своё вето, но вдруг резкий звук рвущейся бумаги привлек его внимание. Оставшийся без внимания Бантикус, воспользовавшись тем что один из листов упал на пол рвал его когтями устилая всё вокруг обрывками.
Мир снова принял привычные очертания. Бантик, сидя в лотке, по понятной кошачьей надобности злобно рвал когтями главу, в которой дон Хулио в очередной раз приникал к живительным прелестям донны Фагины. Приникал уже на протяжении трёх листов и не первый раз. Доны Хулио вообще редко едят и спят, если верить писателям, а особенно госпоже Невструевой. Донам положено приникать. По стахановски в три смены и без выходных.
А вот Бантик в силу своей животной натуры и физиологии не верил. Он драл. С тихим рычанием, выражающим всю ненависть уважающего себя кота, обитающего на одной территории с двумя литераторами к бульварному чтиву. Видимо, утренний укус в хвост не прощел даром. В Бантике проснулся критик. Причем, по мнению Викентия Ивановича, критик грамотный. Он и сам уже давно ощущал желание с диким воплем порвать прочитанное и выстелив лоток поступить с ним не более уважительно, нежели сейчас поступал Бантик. Возможно, бомонд даже и оценил бы подобный перфоманс. Но воспитание и культура не давали, держа инстинкты в ежовых руковицах. Теперь он прекрасно понимал чувства своей пассии во время исторической битвы между Халидой Кабаловной и Кларушей.
“Прочитал графоманское фуф… Ощущение от прочтения, как в лужу...” - начал быстро набирать Викентий Иванович, однако, спохватившись исправил - “Стилистика изложения произведения является эспрессивно-яркой и оставляет после себя неповторимое, на уровне аромата послевкусие…”
-Вот так-то… - констатировал Кактусов. Бантик внимал и вылизывал заднюю лапу. Как показалось критику, весьма согласительно вылизывал.