Гл.1
- Ладно, Дуся, раз уж ваше любопытство испытывает непомерную жажду, считайте что уговорили. Я выложу вам парочку невзрачных жизненных эпизодов. Хотя, если быть предельно откровенным, мне не нравится вслух исповедовать пикантные подробности жизни делового человека, тем более те из них, которые заставляют гулко биться и так надорванное сердце и могут явить случайному взору скупую воровскую слезу, - так я говорил своему очередному подельнику, и ещё умолял его не сидеть истуканом.
Терпеть не могу застывшего слушателя – будто втолковываешь античному изваянию, как мел под гнётом лет преобразуется в мрамор. Это здорово сбивает с толку. Как по мне, так слушатель должен ёрзать, чесаться, выпучивать глаза, моргать, зевать и производить прочие ненужности, давая тем самым понять, что не отрешен от соучастия в развернувшемся словесном действе. В худшем случае пусть уж просто жрёт, чем оцепенеет, уставивши в упор немигающие рыбьи лупки.
Мне дико повезло. Дуся оказался на редкость воспитанным человеком. Он не только не обиделся на своё новое прозвище, но и выполнил все мои непритязательные требования. Мы как раз ехали забитой до отказа плацкартой от поселка Ванино в задрипанный городишко, таскающий не по Сеньке звучное название - Комсомольск-на-Амуре. К тому же недавно обретенный сотоварищ, глядя на меня, щурился, а не таращил карие с поволокой зенки.
Я уже завершил прием пищи, а он за обе щеки уплетал остатки жареной курицы, отчаянно чавкая и до неприличия треща её косточками. Только поэтому я и смог поставить точку в этом коротком рассказе.
- Началось всё, Дуся, так давно, что ещё каких-то пару лет и я смогу, не отводя глаз, любому озвучить, что видел дедушку Ленина; и мне будут верить, - гордо говорил я.
- Тогда, дружище, всё было по-другому. Были другими люди и еда, страна была другой, южное море кишело бычками и таранью, а мы с Костылем были ещё совсем молокососами. Доложу тебе, он был ещё тем хитрованом, но переиграть меня так и не смог. Костылем Пашку прозвал я, причем вразрез его комплекции - в свои тринадцать он уже весил полсотни кило. У меня определенно есть талант давать прозвища. Ты, мой юный друг, и сам в этом очень скоро убедишься.
Это неинтересно, но я все-таки окуну вас, Дуся, по самую макушку в серое наше детство. Пашка был мой друг, друг отрочества и первый мой подельник многие счастливые годы. Мы появились на свет разными и от разных родителей. Я оказался юрким, весьма живучим и в часы летнего безделья любил жевать пастушью сумку, поджаривая себя на солнцепеке. Меня почитали за добродушного малого, а в Пашке обустроился неизлечимый лодырь и трус. И сколько я его помнил, он сторонился прямых солнечных лучей и никак не мог насытить своё бездонное чрево.
Мои увлечения струили неподдельной теплотой и случайному наблюдателю представлялись образцом безграничной детской непосредственности. Поймав на цветке вонючей календулы трутня, я тут же брюшком насаживал его на соломинку к концу которой налеплял глиняный катышек и затем с упоением наблюдал, как насекомое выбивается из сил, таская за собой непомерный груз. Или же отгрызал хвост и плавники у пойманной рыбешки и выпускал её на волю, чтобы вдоволь насладиться напрасными стараниями покалеченного создания. А то из скуки иной раз выколупывал ещё и глаза несчастной, перед тем как бросить в воду. Кроме того я обожал выуживать из нор пластилиновым шариком на ниточке тарантулов и сдавать их по двадцать копеек в аптеку, и мог запросто в лужу с головастиками вылить кислоту из выброшенного аккумулятора.
Пашка во всём был противоположен мне. Тактик из толстяка был никудышний, а стратега в нем и вовсе не гнездилось ни на йоту, но вот патологическим садизмом, кажется, он был болен хронически и к тому был злыдень, каких свет не видывал. Пашка тиранил весь микрорайон. Любимым чудачеством этого юмориста было высматривание зазевавшихся "маменьких сынков".
Завидя аккуратного очкарика, волокущего папку с нотами, я восторженно оповещал товарища: - Паха, вон очкастый скрипач в парк топает. Хиля-я-ак. Верно грю, сам позырь. У него точно двадцать копеек е, наверно за мороженым идет.
Пашка тут же приступал к действию, именуемому в постонародье "гоп-стоп". Исходя из умственного превосходства, я всегда дожидался пока самодур хорошенько ухватит жертву за шиворот, Если это случалось и пойманный бедолага надежно увязал в стальном капкане, в дело вступал я.
А ну попрыгай, щенок, - требовал я от пленника, и тут же Пашке, - Паш, зырь у него вон в том кармане лежит, точно грю.
Костыль двумя-тремя подзатыльниками отшибал у пойманного всякую волю к сопротивлению и отбирал мелочь, которой сердобольные мамаши снабжали своих обожаемых чад, чтобы те имели возможность полакомиться. После короткой процедуры Пашка отвешивал ревущему страдальцу хорошенького пендаля под зад со словами:- А ну вали отседова, Чиполлино.
- Паш, а ты мне оставишь мороженого? Ну мале-енько.
- Я сам жопки люблю.
- Ну, тогда дашь откусить? Разо-очек, - заранее упрашивал я, заманивая Костылях в хитроумную ловушку обещаний, сулящую десерт.
- Ла-а-адно, - благосклонно тянул он, купаясь в лаврах наслаждения лёгкой поживы.
Однако не все было гладко. В один раз Костыль, как говориться, напоролся "по тяжелой". Пойманный им щусёнок оказался весьма нервным и не пожелал смирить гордыню. Отвешенная ему затрещина вопреки ожиданиям раззадорила несговорчивого пленника. Закончилось тем, что только из каприза проворный малец в мгновение ока в кровь расквасил Пашке нос и аж на три дня запечатал правый глаз горе - налетчику, подвесив удручающую черно-фиолетовую гулю. Уничтожив таким хамским образом врага, искусный боксер решил отыграться и на мне. Естественно я дал дёру, а зарвавшийся глупец, видимо из интереса, пустился за мной в погоню. Он минут двадцать гонялся за мной по проулкам, пытаясь настигнуть и поколотить меня за то, что во время драки я исподтишка толкал его в спину. Я оказался проворнее спортсмена и удрал. В минуты, когда пахнет расправой, у меня открывается второе дыхание и уже через мгновение третье. Так уж я устроен. Две недели избитый Костыль находился в глубочайшей депрессии и всё пытался сорвать на мне зло, но потом улеглось.
Представляете, Дуся, теперь с кем я имел дело и какой типаж был у меня на попечении? Как и подобает всем главарям, я был крайне недоверчив и всегда был готов отпрянуть на безопасное расстояние при любом агрессивном выпаде неповоротливого лежебоки. Кроме прочего Пашка был несусветный болтун. Я же слыл молчуном и забиякой. Не скрою, мы часто сражались из чисто иерархических принципов. Естественно зачинщиком кровавых баталий всегда был я.
Начиналось обычно вот как. Костыль, будучи не очень в настроении командовал "принеси ему то, подай сё". Я всегда был груб с подчиненными и яростно противился подобному обращению, пресекая Пашкины посягательства на верховенство. Тогда Костыль начинал толкаться, а я отвечать тем же. Какое-то время спустя доходило до тычков и оплеух, после чего всегда разгорался кулачный бой. Костылю приходилось туго. Я, как мог, уворачивался от неразборчивых и страшных кулаков толстяка, и старался из всех сил измотать претендента на трон. Он, не имея возможности меня поймать, сыпал ругательствами и кидался в меня камнями и палками. Я терпеливо выжидал, когда ему надоест это занятие и затем всегда поддавался уставшему противнику. Получив небольшую трёпку и пару незначительных тумаков в плечо или под ребра, я театрально изображал поверженного врага. Раскрасневшийся Костыль скоро успокаивался и мы мирились. Так я сохранял лидерство в нашей группе.
Обычно в начале лета я порождал краткую речь такого рода: - Слышь, Костыль, а не плохо нам забраться к той одноглазой карге в огород, что в Широчанке живёт. На базаре клубнику продают, я от мамки слыхал. А у этой заразы её аж три грядки. Давай сегодня ночью залезем, а? Костыль, поспела ведь. Не успеем опять не солоно хлебавши останемся. Чё ты менжуешься? Я залезу, а ты на шухере постоишь. Я нарву тебе целых две горсти, клянусь мамой. Ну, так чё, как стемнеет валим?
На моё предложеньице неуклюжий толстяк выдавал умопомрачительно длинное повествование: - Надо подумать. Небось мать тебе притащила целый кулёк, нажрался.
- Ага, два раза! У неё сроду денег нет, а клубника по три пятьдесят.
- Брешешь.
- Зуб даю, Костыль. Да и чё ты докопался, говорят тебе нету денег у матери. Папка опять всю получку пропил, она на днях плакала ночью. Что тут думать, - ерепенился я, – из-за твоего "подумать" я без витаминов буду сидеть, а у меня зуб давно болит, и не поправляюсь. Вон ребра торчат. Мне питание нужно хорошее, а ты все подумать надо, да подумать. Сколько можно? Ну так чё, идём?
- Ладно, идём. Только условие - я на атасе буду, и с тебя две горсти ягод. По-олные, с горкой.
- Ладно, ладно. Только заранее свисти, а не как в прошлый раз. А то мне опять собака штаны порвёт, и мамка ругаться будет. Ну так чё, по рукам?
- Ладно, валяй.
Вскоре после подобной беседы частный сектор сотрясали многочасовые причитания разорённой огородницы, дополненные слёзными жалобами вскользь пострадавших обитателей десертоносного обдала.
Семечки мы с Костылём «брали» следующим образом. Сначала выискивали одинокую бабусю – торговку жареным лакомством. Почему одинокую? Дело в том, что бабки уже имели горький опыт, когда их выгодный бизнес трещал по швам, поэтому при приближении толпы голодранцев одна из ряда торговок, в ущерб собственной выручки, всегда поднималась и заходила разбойникам в тыл, чтобы успеть вцепиться одному из жуликов в чуб. Отбившаяся же от стада старушенция, устроивши торговлю на углу пятиэтажки, была беззащитна и обречена. Метров за двадцать я громким дискантом оповещал округу: - Опа, Паха, гля - семки! Давай купим! У тебя же десять копеек. На это Костыль важно запускал лапу с грязными ногтями в объемный карман и тут же высовывал оттуда кулак, который разжимал перед моим носом и гудел паровозом: - Есть, во, гляди! Я тут же нёсся к бабке, нагло сощёлкивал на пробу пару семечек и орал товарищу: - Костыль, семки классные, не горелые. Берё-ём! Стараясь не смотреть бабке в глаза, тут же сгребал товар, мирно покоившийся в большом стакане, пересыпал содержимое в карман и начинал удаляться к углу дома с дежурной фразой: - Он заплатит, - кивая при этом в сторону Пашки. Остальное было делом техники. Обманутая переводила внимание на подельника, но тот менял курс на сто восемьдесят градусов, и давал завидного драпа. Я же под вопли «Ай! паразиты, чтоб вас чёрт побрал!», преспокойно растворялся в хитросплетениях дворов.
Через минут десять мы находили друг друга в условленном месте. Я честно отдавал соучастнику ограбления положенную половину. При дележе он обычно успевал ухватить меня за рукав или воротник и нахально изымал ещё добрую жменю из моей доли, приговаривая: - Шкля, не дергайся, а то слопочешь. Я же сражался изо всех сил за справедливость и свободу, походя на мотылька, которому пальцем придавили лапку. Обычно я избавлялся от бульдожьей хватки тогда, когда воротник или манжет моей рубахи были наполовину оторваны. Как мы остывали, я обычно ронял нейтральное: - Чё, айда полазаем?
- Айда, – отвечал Костыль и мы пускались шляться по отдалённым районам, заводским территориям, в порту, по всевозможным свалкам, заброшенным заборам или просто по глиняному обрыву у моря. А бывало, просиживали весь день у костра в посадке. Забот у нас было невпроворот. То нужно было обнести яблони в саду, то ободрать вишни или смородину, то отобрать мелочь у неосмотрительного очкарика, волокущего виолончель из музыкальной школы. В общем, пили жизнь полной чашею.
С гастрономами дело обстояло несколько сложнее. Здесь от меня требовались все навыки предводителя банды. Время налета мы выбирали тщательно. Самыми подходящими днями в «Звездочке» по Первомайской получались понедельники, а время после трёх пополудни. В этот час магазины самообслуживания пусты, а вход в подсобку всегда распахнут. Тогда кондиционеров не было, а жара на югах изрядно донимающая.
Задачей Костыля было устройство маленького скандальчика возле кассы, этакую небольшую заварушку. Я же под шумок незаметно запихивал за пазуху теплую сайку или булочку с изюмом, а в карман пару-тройку кубиков прессованного какао с сахаром. Пока продавщицы корили за невоспитанность и старались выпроводить бузотёра из магазина, я с технично награбленным добром удирал через подсобку. Пробираясь проулками к месту встречи, я умудрялся сожрать один из кубиков какао и у первой колонки с водою избавиться от следов этого низкого преступления. Но к моей порядочности Костыль придраться не мог. Я всегда был предельно честен. Если в моих руках оказывалась сдобная булочка, то я зажимал ту её часть, которая изобиловала изюминами. Когда же Костыль отрывал положенную ему долю, ему оставалось довольствоваться пустым тестом. Он часто постился, в то время как мой организм регулярно страдал изжогой от переизбытка глюкозы.
В общем, мы не бедствовали…
Гл.2
- Любезный, я смотрю, вы завершили завтрак? Тогда стоит хлебнуть чайку? Нет, нет. Сидите. Чай в термосе. Завел вот привычку таскать термос. Кстати, тут я по случаю припас и пачечку вафель «Артек». Обожаю всё, что напоминает море и теплые края. Взгляните на обложку этого продукта; вон голубое пятно, это море, и над нею африканская пальма. Не правда ли глазу приятно? Угощайтесь, любезный. Со временем вы оплатите мне все скормленные вам витамины.
- ?
- Ну-ну, только без обид. Вы в нашем деле еще младенец, поэтому, сударь, плетитесь тихо в кильватере и облизывайте мои следы. В них кроется богатый опыт. Меня раз тридцать усаживали перед следователями разных уровней, и только раз я позволил захлопнуться за своей спиной тюремной двери. И то из-за недотепы Костыля, царство ему небесное. Так что пейте чай и перемалывайте крепкими зубами кондитерские изделия. Времена, когда вы будете довольствоваться только манной кашею, настанут, это я вам как биолог гарантирую. И не забывайте, что я вас взял на поруки, а не наоборот.
Скажу более. Без меня вы, Дуся, и недели не продержитесь на свободе. Для свободы вы слишком наивны. Да, я еще и не все порассказал вам за Ейск. Так что лучше смиритесь и внимайте.
Там, в Ейске, имеется два пляжа. «Городской» мы не любили. Долго тащиться и обязательно вымараешься тютиной, которая дает несметный урожай фиолетовых ягод и совсем не отмывается. Да и ничего интересного на «Городском» нет. Местом деликатнейшего разбоя была так называемая «Каменка». Тут совсем другое дело. Идея, как всегда посетила меня первым. На разного рода выдумки я непревзойденный мастак.
А было так. Июнь нагнал множество приезжих. На мелководье мирно покачивались многочисленные буйки, деревянные челны, баркасы и дюралевые лодки. Пляж украсили: милицейский УАЗик, соломенные шляпы, разноцветные панамы, дети, мусор и утопленник, которого пьяные друзья засовывали в машину «Скорой помощи».
Костыль валялся на траве под обрывом и грустно взирал на синюшного цвета ноги покойника, а я бессмысленно нырял метрах в тридцати от берега и раз от разу швырял в визгливую мелюзгу ракушками. Когда мне это занятие осточертело, я с посиневшими губами выбрался из воды и, дрожа как осиновый лист, прилег рядом с лепшим корефаном отогреться на горячем вперемежку с окурками песке. Но Костыль засобирался домой. Он, видите ли, проголодался. Я начал мучительно думать, как накормить эту бессовестную скотину. Ведь только пришли! Возвращаться в каменные джунгли совсем не хотелось. Я был просто вынужден взять ситуацию в свои руки. И тут Костыль нашептывает мне: - Гля, вон чувиха на лодке развалилась, загорает. На нос налепила кусок газеты, очки напялила. Видишь?
- Де-е? А-а-а, вижу, и чё с того? – заговорщески шепчу в ответ.
- Да ты смотри, она жратву разложила на носу лодки,- распалял он интерес, - а сама наверно дрыхнет.
- Ну?
- Что, ну? Давай,- подстрекал Пашка, - поднырни под лодку и стащи хавку.
- Ага, она или кто заметит, а вдруг и предупредят её.
- Чё ты ссышь, - брал меня на слабо этот прохвост, - заметит унырнёшь. Да и кому тут до тебя дело. Люди отдыхать приехали, они за дитёнками своими смотрют. Вон, видал же один захлебнулся. А ты местный, ты им по барабану. Я буду на шухере и если чё отвлеку.
- Ага, утоп-то мужик. Как обычно пьяный, наверное. Как же ты отвлечешь эту тётку?
- Да не бойся ты, я придумаю. Ты только тихонько подкрадывайся. А то башкой стукнешься об лодку она и проснется. И смотри, не качни случайно лодку волнами, и не фыркай. Я тебе знаками буду показывать, что и как. Давай, жми в воду.
- Умник нашелся! Без тебя знаю, как подбираться, - пробурчал я и повиновался.
Пришлось лезть, а что поделать – надо было кормить этого непроходимого болвана. Положение было щекотливым. Вам не приходилось воровать на глазах сотен купающихся? Нет? Не стоит беспокоиться, я вас обучу этому приему. Ах, если бы вам, Муся, довелось увидеть хоть одну из рож, которые тот раз состроил мне Костыль и все его кривляния! Вы бы утонули от смеха, и стали вторым пострадавшим в этот день. А мне нужно было вынести все эти издевательства и не засыпаться на этом скачке. Видите, в каких условиях мне приходилось работать?
В полчаса я управился, оставив на память очкастой простушке недолгий водяной след ладоней на борту лодки. Наградой за первый риск было небольшое яблоко, которое Костыль сожрал не поделившись. Зато я был спасен, и на пляже мы проторчали до самых сумерек. В этот день кроме яблока удалось стибрить еще и сочный беляш, половину которого я предусмотрительно схавал, пока брёл до берега.
Этим днём мы открыли ещё одну неисчерпаемую жилу безнаказанного достатка. Позже, когда я отточил мастерство, нашу воровскую корзину наполняли; пирожки, грозди винограда, бутерброды, журналы, очки и даже один раз в ней оказались дамские часики «Чайка».
Обратите внимание, Дуся, что мы никогда не были аферистами. Мы люди высокого полёта. Мы, дорогой коллега, воры. Поверьте, это много значит. Мошенничество - занятие подлое. Дело в том, что подобная забава зиждется на обмане и вселяет жертве напрасную надежду. А это нехорошо. Это всё равно, что ребенку пообещать велосипед и не подарить эту штукенцию в день его рождения. Так поступает только государство, врачи и церковь. А кража не дурачит пострадавшего. Просто в один момент рассеянный гражданин обнаруживает, что чего-то из нажитого имущества не оказалось под рукой, вот и всё.
Гл.3
Что и говорить, наш союз гремел как минимум на три городских района и по всей станице Староминской. Даже радиохулиган Листопад с "Мясокомбината" здоровался с нами и всегда перебрасывался парой фраз.
Кстати, Дуся, если есть интерес узнать за масть Хилого и Костыля, не поленитесь проскочить к Митяю Хвалёнке с Таганрога. Это правильный человек. В то время за его плечами болталось 30 годков, насвистывали чарльстон две незначительные ходки на нары и сияли наколотые синие купола с крестами между лопаток. Дядя Митяй никогда не бывал трезвым, виртуозно играл в буру, всегда давал докурить папиросу. На его левой руке восходило синее солнце, а на правой оседлали пальцы синие перстни. Митяй Хвалёнка человек что надо, зуб за то даю без предварительных условий. Он даже в Ростове-на-Дону в уважухе. Хотя… Собственно жизнь являет собою препаскуднейшую трагедию, Дуся. Хвалёнки может уже и нету на свете. Ведь бац, и нет теперь Костыля.
Но сейчас не об этом. Вы, юный иждивенец, очень хотите меня перебить. Я вижу в ваших нервных движениях множество глупых вопросов. Не нужно. Остановитесь. Просто послушайте. А вопросы потом, если не передумается. Примите к сведению, коллега, что я профессиональный прохвост, а не рассказчик и, тем более, не католический проповедник. Поэтому довольствуйтесь тем блюдом, которое вам бесплатно подают. Сейчас это большая редкость.
Итак, всё началось очень давно в уютном курортном городке у Азовского моря, при Советах. На заре своей деятельности мы с Костылем решили провернуть маленькое мероприятие. Этакое незначительное болеро с препятствиями. Тогда-то и проявились наши характеры, и стало ясно, что предводителем талантливого дивертисмента быть мне. Нам заблажилось удрать от родителей и стать путешественниками. Раннее июльское утро ласкало бока облезлым пятиэтажкам. Путь наш пролегал мимо ржавой водокачки через сорняки окраины, и затем по полевой дороге в сторону совхоза «Мичуринский». Что будет, когда мы вдруг бы добрались до станицы Должанской, в толк не бралось. Далее десяти километров вперёд наши мысли не простирались. просто обоим смутно грезился Крым.
Костыль вилял сракой по кромке пустой асфальтированной дороги, а я забрался на кирпичный забор, балансируя руками и пританцовывая, и отстал. Когда я добросовестно завершил цирковой номер, пришлось долго бежать, чтобы догнать друга. Пашка всегда был ленив. А мне подобные тренировки обеспечили немалую фору в скачках на выживание, которые очень любят устраивать милицейские патрули.
Как только мы выбрались на оперативный простор, Костылю приспичило пожрать. Если бы вам знать, сколько перестрадал я от этой пагубной его зависимости. Но к делу. Я, учитывая умение анализировать и разрабатывать всяческие планы, начал уламывать Костыля потерпеть пока доберемся до совхоза, где предполагалось разжиться достойной хавкой. Костыль подошел к проблеме своего организма более чем деликатно. Он поволок меня на первый попавшийся огород. Там мы нарыли молодой картошки, закурили заготовленные впрок окурки и, уверенные в безнаказанности, прямо на месте преступления развели костер, чтобы запечь трофеи. Не тут-то было. Через полчаса нас сцапали двое обозленных мужиков, оказавшимися хозяевами опустошенных делянок и жертвами импровизированного налета, на что мы напропалую врали и плакали, прося пощады. Но мужики оказались нрава серьезного и сразу взяли нас на «арапа». И уже минут через двадцать мы, зареванные, были заперты в добротном сарае, до вынесения решения о карательных к нам мерах.
Костыль попытался влепить мне затрещину, выставляя меня виновным. Но я юлил ужом и умудрился увернуться от нахала, давая понять, что из-за необузданности он больше виновен в провале операции, чем я.
Спустя немного, Костыль успокоился, безвольно уселся в самом сухом углу сарая и стал бессмысленно водить глазами. Я же напротив успокоения не обрёл и начал мучительно искать спасительную лазейку или плохо приколоченную доску. Сначала старания не принесли успеха. Сарай был очень качественно сработан; в таком, учитывая очень южное местоположение, и жить не грех. Если моими усилиями и обнаруживалась какая щель, то в неё просовывался только указательный палец или виделось голубое небо или же бурьян. Но, когда я обследовал крышу, оказалось, что и на эту «старуху» имеется проруха. Кровля была соломенной, а стропила беспечно редкими. В три минуты я забрался под потолок, ещё в пять минут мне удалось, выдирая солому, пробить брешь, сулящую беспрепятственный побег. Оставалось придумать, как поднять к дыре под крышу пухлого Костыля. Но в это время взбрендило зайти в сарай одному из карателей.
Здесь события понеслись с быстротою свойственной молнии. Вошедший чувак увидел набросанные клочья соломы, меня под потолком у зияющей дыры и в удивлении раззявил пасть. В это время Костыль подскочил и с несвойственной толстяку прытью метнулся в проем. В последствии он не раз удивлял меня поразительной резвостью для тяжеловеса. Пока неповоротливый дядька принимал тщетные попытки схватить за шиворот, а потом хотя бы догнать Костыля, я выбрался на крышу, высмотрел безопасный путь во вражеском лагере и преспокойно удрал.
Из-за необдуманного поведения взрослых в тот раз мы как-то быстро охладели к идее вести кочевой образ жизни. Поэтому остались верны традициям мелкого хулиганства и предавались этому занятию ещё года четыре, начав с того, что из мести подожгли злополучный сарай, ставший нам на полчаса тюрьмою. Это много позже судьба распорядилась так, что мы стали кочевниками поневоле. Поверьте, Муся, чистая правда, что всё движется по спирали, только каждый раз попадаешь на новый виток, хоть и в том же самом месте.
Гл.4
Пришло время, и мы достигли призывного возраста. Но тут на нас навалилась новая напасть. Люди в погонах, видимо что-то там напутав, объявили на нас настоящую охоту. Я всячески уговаривал Костыля не противиться и пойти служить в Армию! С восторгом я описывал другу преимущества службы, говоря, что там мы будем одеты, нас будут совершенно бесплатно кормить и что там много всего прочего, чем можно воспользоваться и даже поживиться. Но Костыль оказался строптивым и невозможно влюбленным в свободу, не менее чем я сам. Исходя из этого обстоятельства и, что мы давно примелькались преклонному возрасту и кассирам всех магазинов, нам пришлось оставить гостеприимное побережье и рвануть в Краснодар.
Устроились мы быстро. В Краснодаре великое множество теплых чердаков и заброшенных сараев. Летом, заводя знакомства с юными поварихами, мы бесплатно кормились в многочисленных столовых или же пробавлялись дармовыми обедами у виноградников и на полях с кукурузой, незаметно вливаясь в толпу сборщиков. Зимой нас спасали гастрономы и пьяные на вокзале и в парках. Кроме того, мы пронюхали, что для желудка очень полезно посещать дискотеки «кому за 30».
В этом месте, Дуся, я вынужден сделать маленькое отступление. Не обессудь, но если я не выскажусь, то меня будет распирать чувство незаконченности сюжета. А к чему лишние переживания?
Я не говорил, что Костыль познал за свою жизнь только два пустяка? Тогда чтобы ты знал – первый пустяк это деньги, второй – женщины. Какой из них большее зло я не знаю, но полагаю, что, как зло, оба они друг дуга стоят.
Так вот, сначала Костыль познал второй пустяк. Первый он познал позже, когда нас чуть не расстреляли уральские бандиты.
В один из августов, в соседнем дворе с претензией на королеву района объявилась Ленка Пахотова. Она, конечно, уступала Ирке Воробьевой из четвертого подъезда, но Ирка была излишне высокомерной и на меня не обращала внимания. А Ленка позволяла дворовым мальчишкам женихаться и подбрасывать под свою дверь букеты цветов, надранные в городских клумбах. Нам было по пятнадцать и первым, по праву сильного, на её удочку попался Костыль. Он на неделю пропал из виду, но ходил слух, что он часами качает Ленку в её дворе на качелях, и даже несколько осунулся от страданий.
Я не знаю, как там и что, только через неделю Костыль получил отставку. Все эти дни я скучал как никогда. Даже показалось, что стал терять квалификацию пройдохи и добытчика. Но всему приходит конец. Костыль переживал, это было видно. А я решил воспользоваться «зеленым светом». Договориться с Ленкой о свидании оказалось дельцем плёвым. Я должен был прийти к ней во двор к одиннадцати утра, что и сделал. Этот день пролетел незаметно. Я шел по проторенной дорожке. Осчастливленный приёмом безотказной королевы я просто летал и не обращал внимания, что плечи болят от непривычной нагрузки – почти целый день я раскачивал качели с Ленкой, которая невозможно фальшиво жеманничала. На второй день, проснувшись, я выкатил из-под кровати полосатый арбуз и съел почти половину астраханской ягоды вприкуску с белым хлебом. Глянув на часы, чуть не онемел: - о Боже! без пяти одиннадцать. Опаздываю!
Скачками я рванул в желанный двор. Ленка уже устроилась на качелях. Отдышавшись, я оттиснул, уже пристроившегося было на вакантное место, шалопая, неловко испросил прощения и приступил к негласным жениховским обязанностям, а именно раскачивать Ленку. До двух часов дня всё шло без эксцессов. Чопорная принцесса бездарно кокетничала, а я краснел, порол чушь в ответ на ее расспросы и толкал качели. В четырнадцать ноль-ноль мне захотелось по малой нужде. Но после опоздания оставить Ленку, да еще одну и при том, что вокруг нарезало круги не менее трёх жаждущих дружбы с нею балбесов, не представлялось возможным. И я принял единственно правильное таким обстоятельствам решение – терпеть до последнего. Но прошел час и я понял, что погибаю. Ссать уже так хотелось, что закружилась голова. Но русские не сдаются. Я начал всячески отвлекать себя и придумывать способы, чтобы свидание окончилось поскорее. Сначала я принялся из всех сил раскачивать качели, чтобы Ленку напугать или её затошнило. Ничего подобного! Через минут десять я задышал как паровоз и отказался от задуманного. А этой выдре всё было нипочем. Она только звонко хохотала, уничижая мои нечеловеческие старания. Между тем у меня внизу живота появились рези, а в глазах временами темнело и мельтешили радужные кружочки. Я отчаянно сжимал ляжки и напрягал ягодицы. Когда подступало, вставал на цыпочки, делал глубокие вдохи и надолго задерживал дыхание и дрожал как тот бесхозный щенок Цуцик на лютом морозе. Полагаю, у меня даже поднялась температура. Задрипанная же королева настоятельно требовала продолжения банкета. И я качал эту идиотку, про себя думая: - Ёпрст, да неужели же вы не ссыте? Неужто вы по-другому устроены. У-у-уй… Боже праведный... Мамочка-а… А-а-а! Четыре часа не ссать! Как такое возможно! Господи, - взывал я к небесам - откуда эта чувырла свалилась-то на мою голову? М-м-м-м… Боженька Всеславный, дай сил не обоссаться перед этой чумой! Да чё ж тебя не стошнит-то, зараза? А? Постольку качаться! У-у-уй… чтоб тебя… мама миа…
Моя душа рыдала похлеще, чем стихи Есенина на кровати с разбросанными левкоями. После, когда на тюрьме я читал за Отеллу, я понял, почему с таким остервенением он душил Дездемону. Мне тоже хотелось придушить эту пучеглазую лохудру. Ну, или залепить такого леща, чтоб кувырком слетела с качелей, а потом послать подальше. Но мой пыл остужали трущиеся неподалёку придурки, и я умирал и терпел.
А Ленка вдруг примолкла и спустя пару минут заявила: - Ну, мне пора домой. До завтра.
И тут я вправду чуть не обоссался, только от счастья, что гадское испытание наконец закончилось. Как я домчался в удобоваримый угол, не помню. Но в тот раз я мочился так долго, что такого второго раза и припомнить-то не могу. В утоптанном черноземе струя выбила лунку десятисантиметровой глубины. Я потом несколько раз ходил смотреть на нее и каждый раз поражался потаённым возможностям человеческого организма. А вскоре её размыли дожди.
К Ленке я больше не пришел, нет. Перегорел. Но с тех пор, видя идущую навстречу парочку, в мучительном выражении жениха я всегда усматриваю дикое его желание послать подальше рядом идущую бестолочь в дамском обличии и как следует выссаться под ближайшим деревом.
Но вернемся к дискотекам. Как теперь известно, в обращении со вторым злом мы не были новичками. Не сказать, что мы шли нарасхват, но почти всегда находились две перезрелые особы, которые приглашали нас в гости. У них на столе всегда исходил паром наваристый борщ или тосковал диетический супчик, а это позволяло избежать раннего гастрита от привычной сухомятки. Надо отметить, что Костыль всегда ставил в тупик гостеприимных дам непомерным аппетитом.
Тут-то характер Костыля начал портиться. Я принципиально заступал за красную черту уголовного кодекса разве что не далее границ шестимесячного заключения. А вот Костыль всё, что предполагало менее трёх лет тюрьмы, перестал принимать во внимание. Из-за этого в нашем стане участились ссоры. Вскоре разногласия достигли пиковой отметки, и явно обозначился разлад. Я считал, что для достойного пропитания в городе имеется достаточное количество магазинов и киосков, а более всего многолюдный вокзал. А Костыль распробовал похабную силу денег и окончательно зациклился на неимоверном количестве гражданок пенсионного возраста. Он многозначительно заявлял: - Старых дур здесь лет на двести с гаком, а деньги всему голова.
- И не жалко тебе обирать немощную старость? – глумился над ним я.
- Им правители недавно надбавили, выживут, - парировал он, явно считая потуги государства своей законной добычей, - Сколько у старух в чулках тебе и не снилось.
- Костыль, у тебя не совсем приличные манеры для чистого жулика, - продолжал я.
- Можно подумать президенты намного приличнее и чище меня, - ржал он, - изучи манеры царей повнимательнее, ха-ха-ха.
На это я не находил ответа и замолкал, ибо понимал, что Костыль много прав. Нечего сказать - наслушался по телеку политики паразит, пообтесался.
Закончилось всё тем, что Костыля взяли с поличным возле почтового отделения, когда он вырвал у старухи очередную сумку с пенсией. Который милиционер гнался за мной, шансов на поимку не имел вовсе, но я, оставаясь верным негласному воровскому уставу и не мысля жизни без Пашки, поддался служителю Фемиды и загудел по одной статье вместе с закадычным другом.
Срок был настолько смешным, что не оказал ни малейшего влияния на наши характеры, разве что самую малость. Одновременно это было и роковым обстоятельством, потому как у Костыля совсем не оказалось времени переосмыслить себя и как-то подстроиться под реалии. Наверное, тогда уже судьба Костыля порвала нить. Но разобрать этого возможности не было, так как грянули разбойные девяностые, а страна поменяла курс.
Единственное, что мы вынесли из мест не столь отдаленных, так это взросление, немного ума, я - пару сломанных рёбер, а Костыль – выбитый зуб, дурацкую татуировку и пять дополнительных кило к весу.
Из-за маленькой неприятности Краснодар мы сменили на Саратов. Жить стали на съемной хате, обзавелись магнитофоном, телевизором и впервые сменным бельем. Втихаря от товарища я разжился у цыган боевым пистолетом и патронами к нему и тоже заболел деньгами. Золотое время, когда мы стригли друг друга под бобрик, часами вымачивали трусы от бельевых вшей, продавали украденную из чужих сетей тарань, и Костыль устраивал банные дни на диких берегах реки, разведя сразу три костра, безвозвратно ушло, как и то, что нас одно время тревожил военкомат.
- Дуся, отвлекитесь от вашей курицы и внимательно послушайте. Она не улетит. Я тебе скажу одну вещь. Бог есть. Можешь, конечно, не верить, но Он существует и к тому каждому даёт один раз шанс стать неслыханно богатым. Всё зависит от нас. Вы слышите? – от нас. Большинство пугаются внезапно свалившегося богатства, другая часть – просто идиоты. И только малая толика человечества умеет воспользоваться этим единственным шансом. Мы с Костылем были не робкого десятка. Но мы оказались кровными братьями той половины, которая именуется несусветными идиотами.
Теперь, Дуся, можете чавкать с удвоенным усердием. Я вижу на тарелке нетронутое крылышко. Так кушайте на здоровье и услышьте о большой человеческой глупости.
А было так. Шел 95 год. В Чечне полилась кровь. Добывать пропитание становилось все тяжелее, а сесть за еду не имело смысла. Костыль стал недоверчивым и очень нервным. Воры, насмотревшись на президента, споро меняли тонкое ремесло на откровенный бандитизм. Вскоре Костыль стал настаивать перебраться в Екатеринбург. Видно он что-то чувствовал. Учитывая умственное превосходство, я, взвесив за и против, быстро согласился. От пальбы лучше держаться подальше. Откуда мне было знать, что Урал в бандитских перестрелках не во многом уступит Грозному.
Как-то решили мы в один из ненастных вечеров поразбойничать на междугородней трассе. Нудно моросил неугомонный дождь. Мы думали остановить пару перспективных машин и вытрясти дамские ридикюли вызывающе одетых хозяек. Я занял позицию наблюдателя, а метрах в ста дальше от меня с внушительным бревном затаился Костыль. Предполагалось, что я оповещу Костыля взмахом руки, какую машину останавливать. Зачем я взял с собой пистолет, которым по случаю разжился у цыган в Тихорецке, и сам не знаю. Как назло трасса была пустынна, как руины города Калакмуль, а мы промокли до нитки.
Уже начинало темнеть, когда мимо меня на полном ходу пронесся «Камаз» с фургоном, а через пару минут на горизонте появился и второй. Сначала мне не было видно, но тут с визгом из-за него вынырнули две легковые машины и перерезали ему путь. Второй «Камаз» сманеврировал, пытаясь уйти от преследователей, но заюлил и свалился в кювет, как раз напротив Костыля. Легковушки остановились. Из них выскочила братва и воздух сотрясла оружейная пальба. Я оторопел. Не менее яркие впечатления переживал и Костыль, потому что впервые так близко услышал свист пуль. Со стороны свалившегося «Камаза» также засверкало и забухало. Оттуда тоже кто-то стрелял. В это время, поднимая водяную пыль, мимо пронесся третий «Камаз». Как началась, также внезапно и прекратилась пальба. Это невероятно, но все участники, за исключением одного, оказались мертвы. Раненый бандит корчился от боли у лежащей на боку фуры. Я с опаской подобрался к Костылю и шепотом окликнул его – Ты жив?
- Да, - прошептал он, - что там?
- Не знаю, один вроде раненый, а остальные того.
- Айда посмотрим.
- Айда.
Я уже предвкушал высокопарный диалог с окровавленным гангстером, подобный тем, коими в избытке изобилуют вестерны. По моей задумке мы должны были выяснить со свалившимся на наши головы подстреленным шутником, как, мол, и что.
- Да, мы признаем, что расседлали лошадей не в своей конюшне - желал извиниться я, но и хотел объяснить нашпигованному пулями бедолаге, что мы не имели намерений помешать столь увеселительному обряду местной шантрапы. Мы, мол, никому не мешая обтяпывали здесь небольшое перспективное дельце, но тут объявились вы и бестолковой пальбой явили миру вторую "Гернику" во всей её красе. Я желал лишь убедить "последнего из могиган", что мы не провидцы и не могли знать, что ему с товарищами придёт в голову подобным образом пошалить на нашем участке.
- И, так как нашей вины в общем-то нет, давайте, дружище, разойдемся красиво - так и зудело предложить корчащемуся страдальцу.
Но раненый охломон оказался образчиком крайней невоспитанности. Только мы приблизились, как этот придурок перевернулся и, направив в нас дуло автомата, стал шмалять. Костыль присел, а я, поддаваясь лишь животному инстинкту, выхватил пистолет и произвел единственный выстрел в грудь стреляющему. Выстрел оказался точен. Бандит был сражен наповал.
- Надо сваливать, больно много тут мертвяков – трясясь словно кисель, заключил Костыль, - Хилый, а ты где это взял? (это он о пистолете, но я промолчал).
- Да вижу что много. Мне самому не по нутру этот забавный орнамент из остывающих манекенов, но надо глянуть, что в фуре. Истерзанная кровавой безвкусицей душа настырно требует ответа на вопрос:- Какая причина всему этому сыр-бору? Такое с ней иногда происходит из спортивного любопытства. Мы только посмотрим и сразу свалим – клацая зубами, нетвердо произнес я.
Костыль запустил в убитого камень, затем второй. Ничего не произошло. Тогда, несколько осмелев, он спустился в кювет и открыл дверной запор. Из фургона посыпались зашитые мешки, по всему весом под полсотни килограмм. Напарник распорол один из них перочинным ножиком и восторженно прошипел: – Деньги! Здесь полно денег!...
Что нам оставалось? Больше одного мешка каждый унести не мог, а с машинами до этого мы дел не имели. Единственным решением было выбрать те мешки, где были уложены купюры покрупнее, и, пользуясь погодой, смываться пока не поздно. Так мы и поступили.
Недолго размышляя, мы пробрались к железнодорожной сортировке. Там уложили ценный груз в товарный вагон с металлоломом, предварительно набив карманы деньгами, и стали ждать отправления поезда. Нам было все равно куда ехать. Наш опыт и ремесло позволяли с успехом обустроиться даже на Луне и за Полярным кругом.
Но судьба сыграла с нами злую шутку. Мы устроили привал под стеною заброшенного строения и не слишком далеко от состава, чтобы в случае чего можно было заскочить в тронувшийся вагон. Но из-за пережитого стресса прикорнули. Знаешь, Дуся, хоть это и забавно, но все же очень неприятно палить в живого незнакомца и еще неприятнее, когда он просто так пуляет в тебя из автомата. Мы проснулись, услышав грохот трогающегося состава. Как сумасшедшие мы подскочили и, прилагая немалые усилия, забрались в набирающий ход вагон. Спустя минут пять стало понятно, что это совсем не тот вагон и тем более не тот состав, который нам нужен. Но было поздно. Скорость была таковой, что любой рискнувший спрыгнуть не имел ни единого шанса остаться в живых. Мы покорились судьбе. Наши денежки помахали нам на прощание невидимой ручкой и впоследствии, по всему, попали в более удачливые грабалки. Хорошо хоть, что у нас хватило ума набить деньгами карманы.
Так мы с Костылем очутились на Дальнем Востоке.
Гл.5
Поверьте, Дуся, обратно вернуться мы могли запростяк, это ничего нам не стоило. Подобное недоразумение слишком примитивно, чтобы переживать. Но тогда нас укрывала глубокая ночь, и кроме того, Костыля гнало вперед нечто мне тогда непонятное. Пашка был чем-то озабочен, а вот чем я понять не мог. Он не пожелал ни Саратова, ни Краснодара, ни Кишинева, а Урал вызывал в нём чувство тревоги и брезгливости. Все мои предложения он в категорической форме отверг. Когда я заикнулся о тихих городках, разбросанных по Золотому кольцу, он зло выругался.
Собственно, мне было как-то по барабану, куда занесет нас нелегкая. Я принял Пашкину сторону, а сам всё думал, что вот обнаружится моя пуля в убитом и что тогда? Понятно, что органы завалены более важными делами. Ясно, что до меня дела мало, но ведь криминалисты не пропустят и опера начнут рыть. Пулю так не оставят. Да и два пропавших мешка с деньгами далеко не пустяк. Еще неизвестно, как они себя явят миру. Более того, на моей шее усядется адвокатишка, выискивающий за мой счет в деле золотое зернышко, которое, по его мнению, должно будет значительно сократить срок заключения. Но мне и так хватало забот с испортившимся Костылём, а нахлебники в мои планы не входили. Мой «Боливар» двоих не вынес бы.
Нет, уж лучше к черту на Кулички забраться, чем писать автобиографические очерки следаку по особо важным делам.
Три дня и мы высадились в Иркутске. Но внутреннее напряжение, поселившееся в Пашке, не позволило оседлать этот прибайкальский город. Костыль даже переночевать в гостинице не пожелал. Пришлось часа три торчать на вокзале и, в конце концов, отчалить в Хабаровск. Нас потихоньку настигала зима.
Ты знаешь, Дуся, мы зря это всё затеяли. Ты не знаешь, что делается на западной стороне Урала. Но скоро ты поймёшь, насколько беден Дальний Восток. Я рад, что мы едем на юга нашей необъятной Родины. Здесь делать нечего. Каторжные просторы непригодны для жизни, это пустыня в сравнении со Ставропольем. У меня создалось впечатление, что правительство специально местных жителей держит в ежовых рукавицах. Иначе только дай им малейшую возможность, они все удерут из этих голодных и неприветливых мест.
В Хабаровске мы с Костылем сильно простудились и чуть не сдохли с голоду. Прозябали там мы не долее двух месяцев и пережили генеральное сражение за первенство. Конфликт вызревал давно. Как и в любом государстве со временем переворот неизбежен. Гной, как говорится, когда-нибудь должен изойти из чирия. Костыль с маниакальным упорством вынашивал подлые планы свергнуть меня с престола. Я это знал и был готов к любой пакости с его стороны. Естественно, когда начался бунт, я приложил немало усилий, чтобы достойно выйти из пикантной ситуации. Улучшив момент, Костыль начал цепляться ко мне из-за всякой мелочи. Но я оказался непреклонен и с лидерством расставаться не желал. Тогда этот глупец сделал ставку кулаки, и мне пришлось сцепиться с ним в смертельной схватке. Я сражался, как рассвирепевший лев. Уже на первой минуте нервного поединка меня утомила милая выходка этой жирной скотины. Я было вскипел, но вдруг увидел сногсшибательный сноп золотистых звёздочек в радужной оболочке и мне тут же захотелось спать. Сочтя дощатый пол за вполне пригодную лежанку, я выпучил глаза и по-павианьи хищно зевнул. Затем мои веки хлопнули прощальным аплодисментом-отшельником, и я плашмя растянулся на неокрашенном настиле. Мой сон оказался таким глубоким и непорочным, что Костыль впал в уныние.
На третий день я кое-как продрал глаза и спросил: - Где я?
Костыль, понимая, что попал впросак, был растерян и начал неловко оправдываться, дабы избежать опалы. Но я был тверд в намерении жестоко покарать зарвавшегося путчиста и не выходил на "работу" еще неделю. Вконец отощавший Костыль в очередной раз был вынужден унижаться и признать моё главенствующее положение. Постепенно конфликт сам собою рассосался и мы занялись привычным делом.
Как только у нас завелась монета, Костыль тут же предложил перебраться во Владивосток. Это спасло нам жизни. - Владивосток - это уже что-то, - восклицал Пашка. Хоть нас не покидало дурацкое ощущение, что на этот раз мы играем роль добычи, всё же нам удалось продержаться до ранней весны. А в апреле случилось непоправимое. На Пашку пагубно повлияла повальная мания открывать собственное дело. И Костыль решил разбогатеть на скорую руку.
Он где-то разнюхал, что на Татарском проливе минуя его заботы и бессмысленно взирая на одинокую голубую волну, тоскует мыс Сизиман. Этот мыс не безлюден. Там, мол, рассказывал он, под американским флагом бойко орудуют лесорубы. Более того, одна из сопок на том мысу по неизвестным причинам лопнула. А внутри неё Богу было угодно упрятать окаменевший древний лес. И счастливчики беспрепятственно потихоньку растаскивают это богатство. Учитывая, что в заповедном уголке Родины с транспортом проблем не будет, Костыль решил набрать пару тонн дивных окаменелостей и вернуться на Кубань. А уже говея в теплых краях, шлифовать кварцевые булыжники изрезанные веточками и по дорогой сплавлять их туристам.
Предложение выглядело заманчивым, но неприемлемым из соображений безопасности. Естественно, я тут же поставил преступившего красную черту Костыля на место. Но Костыль отчего-то расстроился и полез в драку. А бьётся, как вы понимаете, он больно. Только из боязни обречь товарища на бессрочную голодовку я смирил гордыню и, не оглядываясь на всякого рода предостережения, мы рванули.
Дальше рассказывать особенно нечего. Одеты мы были довольно сносно и от случайного голода неплохо застрахованы. В заброшенном строительном вагончике нам подвернулись добротные фуфайки и стеганные ватные штаны. Я всю дорогу, согнувшись в дугу, волочил на горбу набитый заботливым другом рюкзак. Консервами, вальяжно расположившимися за моей спиной, можно было неделю кормить пехотный батальон. На развилке у поселка Селихино нам встретилась кобылица с жеребенком. Я сразу заподозрил неладное. Эти лошади появились неспроста и были какими-то непривычно мохнатыми. Было непонятно, откуда они вообще могли тут в такой мороз взяться. Костыль решил погладить доверчивого малютку. Он поступил необдуманно. Неожиданно, рядом стоящая кобылица, пригнула голову, заржала, избоченилась и с необыкновенной ловкостью лягнулась. Копыто разъяренной мамаши с гуканьем впечаталось в крепкую грудь Костыля. Шапка с него слетела. В воздухе он проделал несуразный кульбит и расстояние метра в три, а когда шлёпнулся, всё приговаривал: - Ой, мамочки родные… Это ж надо, больно то как бьётся! – и бессмысленно водил глазами.
Я его просил потерпеть, мол, всё пройдет. Пришел в себя Костыль часа через три, но сделал дурное заявление: - Я скоро умру. Я же оптимистично полагал, что у товарища случился шок и говорил: - Паша, не бойся, всё пройдет. Я тут, рядом. Деньги у нас есть. Горлом же кровь у тебя не идет, значит, внутренности не отбиты. Надо только подождать.
- Дай мне пистолет, - в горячке орал он, - я убью эту вонючую скотину!
Чтобы Паша не натворил беды, я старался пустой болтовней отвлечь его и виртуозно увиливал от ответа на расспросы, где я умудряюсь прятать ствол.
По прошествии суток, Костыль несколько поостыл. Но с этой минуты Пашка стал другим. Синяк на груди размером в ладонь с растопыренными пальцами ерунда. Позже я, конечно, разобрал, что человек заранее чувствует уход из жизни. А это уже не мелочь. Паша знал о своем конце заранее, а я нет. Мне подвезло устроить друга в халабуде на окраине села за символическую плату. Уже спустя двое суток мы смогли продолжить путешествие.
До Советской Гавани мы добрались без приключений. Машина, которую мы зафрахтовали в Дуках на Сизиман через пять часов пути сдохла на заснеженном серпантине. Водила сказал, что если не сойти с дороги, она через мыс Сюркум приведет на Сизиман. Мы смело пустились в путь. Продрогшие до костей, топая ножками и по очереди прокладывая борозды в глубоких снежных заносах, мы добрались до мыса Сюркум, где и погиб Костыль.
Помните, Дуся, я вкратце осветил вам наше недолгое заключение в добротном сарае на юге нашей необъятной Родины. Так вот, у меня есть предубеждение, что каждому судьбой отписан знак свыше. Там, в сарае, стоял сундук полный зерна. Естественно, я заглянул туда. Но когда я поднял крышку, одна из крыс прыгнула в сторону Костыля. Я не знал, что Паха может чего-то в жизни бояться, и ошибался. От неожиданности и страха Костыль взвизгнул не хуже бабы, неуклюже отпрянул и упал. Тогда в его глазах застыл животный страх или даже ужас, а я не мог взять в толк, что тут такого. Крыса и крыса. Но оказалось, я был глубоко не прав. Это было нехорошее предзнаменование. Припоминается одна гоголевская старуха. Так той явилась обыкновенная драная кошка. А она заладила: - Я скоро помру, я скоро помру. И что ты думаешь? Померла.
С Костылем произошло нечто похожее. Роковые события развивались быстро. На мысе Сюркум мы взобрались на скалу оглядеться. До заветной цели оставалось километров шестьдесят. Для отмахавших по бездорожью пятнадцать морских миль это сущий пустяк. Мы глотали ледяной ветер на высоте не менее двухсот метров, а под нами простиралось безмолвное белое полотно залива. Внизу спокойно возлежали огромные серые валуны, вмороженные в пузыристый синий лёд. Костыль неосмотрительно подошел к самому краю, а я наоборот отодвинулся подальше. И тут я заметил, что сбоку кто-то скачет по снегу. Это был то ли колонок, то ли ещё какая зверушка. Но эту грязно-рыжую дрянь запросто можно спутать с обыкновенной крысой. Животное было метрах в десяти и прыгало в сторону Пашки. Я крикнул: - Костыль, смотри! Костыль оглянулся, заметил одушевленный предмет, в ужасе распахнул глаза и дернулся от испуга. Из-за этого движения под ним обвалилась снеговая шапка и он, потеряв равновесие и опору, свалился в пропасть. В мгновение стало так тихо, будто я находился в космосе. Не сделай я пару шагов от пропасти, лежать бы внизу нам вместе.
Не меньше двух часов я пыхтя и чертыхась добирался к мёртвому товарищу. Сказать, что я перенёс и плакал ли, это, Дуся, ничего не сказать. Горькие мои слезы оросили не менее двадцати километров безлюдного зимника. Чего стоит только посмотреть в открытые глаза мертвяка! Я, милейший, за какой-то час постарел. А много это или нет судить не мне.
Тело друга оказалось зажатым между многотонными камнями, которые в межсезонье облизывают многочисленные шторма. Последнее, что я смог сделать для товарища, так это просто завалить окатышами его останки от случайных птиц, выколупывая их из спрессованного снега. Остальное, должно быть, доделает многочисленная прибрежная живность и морские волны. В обратный путь меня погнал леденящий душу страх, прилепившийся к спине. Словно вражеское копье пронзила мысль, что часы мои сочтены. Страх, осмелюсь сказать, состояние жутко богомерзкое. Но, хвала Всевышнему, пронесло.
- Дуся, вам приходилось бежать так, чтобы нёбо покрывалось инеем, как это бывает с ванильным мороженым, а холод опускался до пупа? Нет? И не советую. А мне пришлось. Ни один марафонец не проделывал ничего подобного, это я заявляю официально. И преследовало меня дурацкое ощущение гибели, пока я не заметил впереди дымы от печных труб. Где-то там, со злости, я зафинтилил в молчаливую пихтовую поросль оказавшийся уже не так уж и нужным пистолет.
Что касается меня, мне, как видите, повезло выжить, и я надеюсь вернуться вместе с вами в родные теплые края. Мне нужны грязи. После злополучного турне стали болеть коленки. Видно я переборщил, когда бойко бороздил белое безмолвие; там, верно, что-то поистёрлось.
И, Дуся, предупреждаю - никакой самодеятельности. Никаких там идей. Мечты о богатстве выкиньте из головы напрочь. Нужно благородно относиться к жизни. Мы не барыги. Мы воры, а это звание особенное. Наш союз будет внутренне красив и вести себя, дорогой мой коллега, мы будем пристойно. Полагаю нашего умения хватит иногда иметь временный ночлег и на походном столе немного деликатеса. Вам предстоит много работать и учиться, а я излечу в мутных водах Таганрогского залива суставы, по ночам буду смотреть цветные сны из детства, кушать жареные бычки и переживать за то, что у закадычного друга нет могилки.
А, как вы, мой юный друг, думаете, нужна ли она ему теперь, да и вообще нужна ли?...