Назад, Глава 17. Место Сонного Виуса: http://www.proza.ru/2018/03/27/1544
Мистер Шелли дожил до того, что его уже вполне можно было назвать взрослым
джентльменом. Но он был поэтом. Поэты же, как известно, никогда не становятся
до конца взрослыми. Также известно, что поэты презирают деньги. Кроме,
разумеется, тех, которые могут им понадобиться, чтобы расплатиться за
сегодняшний ужин.
Дж. Барри, Питер Пэн в Кенсингтонском парке.
Я не знаю мирового рекорда при покупке анисовых капель, но, должно быть, я
его побил. Мысль о том, что тётя Агата с каждой минутой приближается к
Метрополии, заставила меня развить такую бешеную скорость, что, вернувшись,
я чуть было не столкнулся в дверях с самим собой, бегущим в аптеку.
П.Г. Вудхауз, Так держать, Дживз!
Не знаю, как мне объяснить, что такое сумерки в тюрьме... Само собою, лучше этого и не знать. Но теперь, когда дыхание быстронавтов словно бы у нас в ладонях, как сможем мы быть с ними? Там, где они... Сама по себе темница – уже место тёмное, сумерки, а тут ещё эта темнота удваивалась сумерками за окном, когда жидкий ускользающий свет едва мог пробиться сквозь сгустившийся, плотный воздух и почти не проникал в узенькие и зарешёченные окошки камер, больше похожие на бойницы.
Бобредонт застонал и, подняв голову, увидел перед собою небесного цвета глаза и улыбку, жалкую, как этот ускользающий свет.
– Прости меня, – сказало чудо, лохматое, голубоглазое и, ещё раз скажу, чудесное. – Вот что с вами из-за меня вышло...
– А, пустяки... – хотел браво махнуть лапой Бобредонт, но у него получилось только промямлить что-то невнятное и упасть на бок; земля непреодолимо тянула к себе.
Зашевелились и остальные, – здесь были все, и даже Ремиса, правда, посаженная в клетку, висящую на крюке под потолком, в этой камере весьма высоким. Достать до неё было бы непросто.
Я сказал, что были сумерки, это так, но вот только трудно было сказать, утро это или вечер, и если что-то из указанного, то какого именно дня. Может быть, вообще за окном было нечто третье, какое-то иное состояние мира, как, например, было когда-то в Помпее...
– Как тебя зовут? – наконец настигнув свою речь и возвратившись к себе от удивления, спросил Бобредонт, с умилением глядя на голубоглазое создание.
О, юность! Только вчера, можно сказать, он глядел в глубину зыбучих океанских туманов, за которыми скрывался оставленный ими фьорд, шепча при этом некое имя, состоящее из пяти букв, первая из которых «К», а последняя – «а», и вот – уже умиляется.
– Совльаппа, – ответило чудо и пояснило: – Но нужно соблюдать произношение. Это имя именно так и произносится: Совльаппа, как бы через дефис. Но не через дефис. «Л» звучит мягко, но «а» при этом остаётся «а», а не делается «я», и всё целиком произносится слитно, а не в разбивку, как некоторые неграмотные говорят: «Совль Аппа»... Понял?
– И что же значит твоё имя? – спросил Бобредонт, закрыв рот, и то только потому, что нужно было сглотнуть накопившиеся слюнки, а потом и сказать эти слова.
Но глаза у него оставались ещё величиной... ну, уже не с блюдца, но со что-то в этом роде.
– Означает, что мы все совместно вляпались, – буркнул Стактибус. – Народ, дайте выспаться!
– А разве имя должно значить что-то ещё, чем оно само собой называет? – не обращая внимания на возглас Бу, ответило вопросом чудо и, тяжело вздохнув на ступорное молчание Бобредонта, поднялось и попыталось допрыгнуть до оконной решётки, что, само собой, не могло удаться, потому что окошко было под потолком, а потолок, как выше сказано, весьма далеко.
Что ж, разбуженные этой беседой, стали приходить в себя и остальные быстронавты, сваленные в камера как попало, словно дрова, – вздыхая, охая, ощупывая воздух и протирая глаза, они пытались подняться и вновь падали на каменный пол. Да, пока что удавалось лишь сидеть. Кстати, они обнаружили, что лишились всего жемчуга, а также нескольких драгоценных камней, которые у них были на самый крайний случай. В общем, остались совершенно без средств. Хотя зачем теперь средства, если и в самом деле они – лишь пища?..
– Не понимаю, как это с нами случилось... – пробормотал Дубробор, ощупывая свою голову, потом всего себя, а потом ещё заодно и пятки рядом лежащего Мыкого Дода.
Тот хихикнул и, подскочив, пополз посмотреть на окошко. Высоко, конечно. Особенно с четверенек. Но даже если и встать... хотя нет, лучше прилечь.
– Ой уж... Пить надо меньше, вот как случилось! – потрясая хилой лапой из положения сидя, решил произвести пояснение Стактибус; да, нелогично, но зато весомо. – Кое-кто ведь не может остановиться, всё ему мало!.. – продолжал он своё выступление. – Да ещё говорит, лучше не закусывать, так действие сильнее... И потом такой сразу благостный: ой-ё-ёй, посмотрите, какой мир чудесный вокруг, да прекрасный, ха-ха-ха, да хи-хи-хи... Дуралей! «Не заку-усывать...» – передразнил ещё раз Бу и визгливо заключил: – А теперь вот нами закусят! – последний вопль внезапно отозвался эхом.
Потому что в этот момент открылась дверь и в камеру вошли гигантские охранники с кем-то в сером халате.
– Вот нечего орать-то было, – пробормотал углом рта Бэ, всё ещё красный от стыда после перенесённого обличения.
Впрочем, покраснели все, даже сам Стактибус. Тем временем этот, в халате, представился:
– Меня зовут Ханг Ранг Шонг, я фершал. Я сделаю вам лечебные уко...
– Хорошо, что не булгактер, – невежливо перебив, съязвил образованный Стактибус и получил за это двойную дозу.
И они опять погрузились в сон... Впрочем, не все. Ремиса осталась нетронутой – клетка высоко висит, да и к тому же что взять с птицы, сидящей в клетке?
А вот оказалось, что не то, чтобы с неё взять... Взять-то с Ремисы хоть что-нибудь, если она сама того не даст, спору нет, невозможно. А вот сама она, если решит...
...Лёгкое утреннее солнце, путаясь между ресниц и прядей, лилось им в глаза, ещё спящие и погружённые в темноту и бесчувствие, без снов и почти без дыхания. Летящими своими и ласковыми лучами оно плавило иней, покрывший шубки обездвиженных быстронавтов, возвращая силу дыханию, отгоняя тягостный сон...
Маленький Жэ, которому из экономии меньше всего ввели «лекарства», проснулся первым. Только он, собственно, и успел увидеть, что это не солнце...
– Ой, а где солнце? – промямлил Рэ, весь ещё квёлый.
Жэ уже хотел что-то сказать брату, как увидел, что Ремиса жестом слабеющего крыла показала ему... И он снова закрыл рот.
– Да, где солнце? – недовольно захныкала Долинка.
Вначале просыпались маленькие; их проще было согреть. И они, хоть уже не видели солнца, но ещё ощущали во всё окружающем их воздухе, таком же мрачном, как и тогда, когда они вновь заснули, странное и ускользающее сияние, сколь приятное, столь и незаметное... Когда же проснулись и старшие, всё было как прежде: и стены, и воздух, и маленькое оконце с решёткой, и потолок... Только вот Ремиса в клетке стала иной. Она на глазах теряла сознание. И вот она упала ничком, крылья её опали, свешиваясь сквозь прутья клетки вниз, клюв приоткрылся... Она едва дышала.
– Видимо, жажда, – сказал Бобредонт, жалостно глядя на свою всегдашнюю хранительницу. – Совсем у неё силы кончились... Надо её вызволять.
– Да, но как? – спросил Мэ.
– Да, как? – эхом повторил всед за братом Вэ.
– Я знаю, – сказал вдруг Мыкий Дод. – Мы иногда шутки ради так делали... Нужно построить пирамиду.
– Угу. Умник, тоже мне! – хмыкнул Рэ, складывая на груди лапы. – Из чего строить собрался?
– Вообще-то не из чего, – как-то странно ухмыльнулся в ответ Ду. – А... из кого.
–...И ты думаешь, мы его удержим? – неуверенным голосом спросил через несколько минут Рэ, стоя с братом на самом верху пирамиды.
Основанием её был, само собой, Бэ, как самый весомый. На его плечах стояли Мыкий Дод и Совльаппа, на их плечах – Мэ и Вэ, а уже на их – Рэ и Жэ (Долинка, дуясь на то, что её не взяли, стояла в сторонке). И теперь на самый верх всего этого предстояло взобраться Бобредонту, как самому зубастому, и, вскрыв клетку, выпустить Ремису... Ну, допустим, взобраться-то он взобрался. Но как вскрыть клетку, если до неё ещё несколько метров?
– И что теперь? – спросил Жэ, взглядом оценивая расстояние. – Будем слезать?
– Нет, – хмуро сказал Бобредонт и присел. – Держитесь крепче...
И вдруг он подпрыгнул, что есть мочи толкнувшись, и взлетел в воздух... Пирамида рассыпалась. Хорошо ещё, что Бэ, как самый большой и толстый, успел всех собою поймать. А то ведь шум возникнет и опять придёт этот... с уколами. А Бобредонт, долетев до клетки, повис на ней, вцепившись в неё всеми лапами... Только бы она не упала! Хотя... Покачавшись, она остановилась.
– Сейчас, Ремис, потерпи, я сейчас, – бормотал он, пыхтя и подбираясь к дверце.
И что такое для Бобриана какая-то там клеточная дверца? Одно движение резцов – и она летит вниз (опять Бэ поймал). И потом – осторожно, трепещущей лапой извлёк он из клетки Ремису.
– Лови, – прошептал он отпуская её.
И Дубробор поймал. Она почти не дышала. Передав Птицу Мыкому Доду, поймал он потом и Бобредонта.
– И что теперь? – опять спросил Жэ, чуть не плача.
– Как что? Пирамида, – сказал Дубробор, переходя к стене, в которой было окно. – Залезай, народ! – призывно помахал он лапами.
И все, улыбнувшись, пошли к нему. Но всё нужно было делать как можно тише.
– Стойте, – сказал Бобредонт, уже взобравшись наверх пирамиды. – Я забыл. Надо же Ремису сразу с собою взять.
Пришлось ему спуститься и залезть ещё раз, цепляясь одной рукой, другой прижимая к груди неподвижную Птицу, и все под ним вполголоса кряхтели, шипели и охали... Когтистый он всё-таки. Но рассуждение оказалось правильным. Вся оконная решётка была в росе. Оставалось только до неё добраться.
– Ну, ещё раз, – прошептал Бобредонт братьям, стоявшим под ним, и присел.
Он достал. Правда, чтобы смочь уцепиться за решётку, пришлось взять Птицу в зубы... Он так и прыгал – с открытым ртом, из которого виднелись птичьи крылья, с огромными от ужаса глазами... Насколько возможно, конечно, для бобриных глаз быть огромными.
И хорошо ещё, что под окном был, хоть и маленький, подоконник. Как мог, осторожно собрал он в полуоткрытый клюв Птицы прохладную росу этих серых сумерек то ли утра, то ли вечера, то ли просто иного времени, названия которому не знает никто. Первые капли выкатились наружу. Бобредонт заплакал и, насупившись, попробовал ещё раз. Ремиса кашлянула и с трудом проглотила каплю... Глаза Бобра посветлели.
– Ну, давай ещё, пожалуйста... – шептал он, собирая остатки росы.
Она смогла проглотить ещё немножко и уснула прямо у него в ладонях. И он сидел под самым потолком на узеньком подоконнике, дыша на Птицу и почти не дыша от страха, что сейчас раздадутся шаги... Они не раздались.
– Всё, не могу больше, отсидел себе всё на свете... – прохрипел он где-то через час. – Бэ, лови нас.
– Постой-ка, – сказала вдруг Ремиса, открывая глаза. – А ты не смог бы... вот эту решётку-то... А?
Он смог. И, похоже, он сам тому удивился. Потому как отсижено было всё и, соответственно, ничто ничего не чувствовало. Высунувшись в оконце, он заметил, что их камера на третьем этаже, но рядом – плети плюща и при желании можно... Под стенами появились стражники и он нырнул назад. Выждав время, он выглянул опять... Никого.
– Так, братцы, – сказал он. – Пора нам смириться и стратегически отступить.
– Тактически, – поправил Дубробор. – Стратегически мы никогда не отступаем.
– А, да, правильно, – улыбнулся Бобр (куда-то и отсиженность вся пропала).
А Ремиса тем временем носила им в камеру пряди плюща, из которых Совльаппа и Долинка быстро плели верёвки.
– Лишь бы успеть, лишь бы успеть... – шептали Рэ и Жэ, Мэ и Вэ, поднося нити.
А Мыкий Дод с Дубробором плели из верёвок лесенку. Понятное дело, верёвочную. А Стактибус спал и спал.
Собственно, лестница-то была нужна лишь для того, чтобы из камеры взобраться на окно. А дальше... Дальше – на плющевые плети. Но прежде, чем лезть, нужно было понять, что дальше. А для этого, после того, как Бобредонт закрепил верх лестницы на обрезках решётки, на окно взобралась и Совльаппа. Трудновато, конечно, им было там помещаться, но – что делать.
– Так, хорошо, – сказала она, высунувшись наружу и опять возвращаясь внутрь. – Я всё поняла. Там, правее, есть кусты. Нужно будет собраться там. Дальше, ещё правее, есть тропка, она идёт в гору... Это путь. Ну что, начали? – спросила она и, не дожидаясь ответа, перепрыгнула с окна на плющ.
Призывно махнув рукой Бобредонту, она быстро стала спускаться. Он увидел сверху, как она быстрой тенью пересекла открытое пространство и оказалась в тех самых кустах, откуда ещё раз махнула ему рукой.
– Давайте сюда Стактибуса, – шёпотом сказал Бобредонт с окна внутрь камеры. – Придётся его нести...
– Ты давай слезай пока, – махнул ему оттуда лапой Мыкий Дод. – Я понесу его, не теряй времени.
После Бобредонта спустились Долинка, Мэ и Вэ (летели пулей), потом Мыкий Дод со Стактибусом на плече (едва не упал), потом Рэ и Жэ (долго пыхтели от возмущения и ужаса, что их «оставили на потом»), и наконец последним – мужественный и терпеливый Бэ (конечно же, упал, но хорошо, что не сразу, а где-то с уровня полутора этажей, – просто плющ оборвался, и всё). Конечно, приходилось соблюдать осторожность, высматривая сверху, не идёт ли случайно стража. Но, к счастью, она не шла. Хотя осторожность соблюдать удалось по понятным (указанным выше) причинам лишь до поры, до времени. Как и когда оказалась в этих кустах Ремиса, они и не заметили. И как же они бежали! Само собой, все, кроме Стактибуса, висевшего, точнее, болтавшегося на плече Дубробора. Ну, и ещё Ремисы, летевшей рядом с Совльаппой впереди всех.
Отбежав на приличное расстояние, так, что тюремный замок виделся им с горы как блюдо с неровными краями, они смогли присесть, чтобы немного отдышаться.
– Только совсем немного, – предупредила Совльаппа, – нельзя расслабляться, а то опять уснём.
– С чего бы это? – ухмыльнувшись, спросил Рэ и неожиданно зевнул.
Широко так, смачно. А зевнув, испуганно оглядел всех и, вскочив, стал бегать вокруг. Чтобы не уснуть, конечно.
Наулыбавшись вволю, Бобредонт задумчиво посмотрел на Ремису, сидевшую рядом с ним на каком-то камне, и вдруг спросил её:
– А слушай, Мирис, отчего так случилось, что ты исчезла? И ещё: как случилось, что ты нас нашла? Ведь мы так далеко отплыли... И отчего ты всегда светила нам и подсказывала, а теперь всё время молчишь и жмёшься? – он хотел сказать что-то ещё, но заметил, что Жэ хочет тоже сказать что-то, и остановился.
Однако Жэ, открыв рот, снова закрыл его, только и всего. И, кажется, никто не заметил, как Ремиса опять сделала ему знак крылом... Да, многого они не видели. Но разве бывает иначе? Да и обязательно ли им сейчас знать, что и время пробуждения им выпало не случайное, а именно то, в которое у стражников бывает обед, а потом – как водится, послеобеденный сон?
– Ладно уж, – только и сказала Ремиса, – пора нам двигаться дальше. Потом поговорим.
И они побежали дальше. А белая щебневая тропа всё поднималась и поднималась в гору...
– Я веду вас к себе домой, – сказала Совльаппа на следующей остановке; отсюда тюремный замок был уже не больше спичечной головки. – Вернее, к моей бабушке... Там ещё мой брат, не удивляйтесь.
– Ничего удивительного, знаете ли, – отчего-то с неким оттенком грусти улыбнулась Долинка, – что у девушек бывают братья...
И Совльаппа тоже улыбнулась. Явно, они понимали друг друга. А Мэ и Вэ отчего-то надулись как индюки и отвернулись в разные стороны. Наверное, тоже что-то понимали. А Стактибус всё спал и спал.
– Так ведь было бы и с нами, – жалостно сказал Дубробор и поёжился: – Бр-р! Идёмте скорее дальше.
И они опять побежали, хотя уже не так быстро, – Совльаппа сказала, что от этих мест стражники почти никогда никого уже не преследуют. Здесь, сказала она, иное место. И в этот момент они вышли в её дому. То есть, можно было понять, что это её дом. Потому что она, не дожидаясь их, ловко и быстро стала подниматься по лесенке на второй этаж странного этого строения. Это была избушка на бамбучьих ножках. Только вот непонятно, откуда здесь мог взяться бамбук, ведь плыл-то «Мабисловион» на север... Но, как бы то ни было, это было именно так.
Вскоре она выглянула оттуда и призывно помахала им рукой. И они, неуверенно и осторожно, стали подниматься вслед за ней. В этом доме, как сказано, жила бабушка Совльаппы, которую так и звали: Бабушка. А ещё жил её брат, которого звали Кар Чикипабинс. Точнее, Чикипабапапинс, но обычно все сокращают. Такой уж нынче язык. Их накормили ужином... Кажется, это были гречневые биточки с каким-то там соусом... И так хотелось спать, но Совльаппа сказала, что спать им сейчас нельзя, нужно съесть ещё что-то, и они поплелись за ней, шатаясь и спотыкаясь, куда-то ещё выше в гору.
– А скажи, Совльаппа, – спросил её Мыкий Дод. – Отчего ты до сих пор жила в этом городе? Отчего не ушла раньше?
Помолчав, она ответила так:
– Ну... сам подумай... Я тут, в этом городе, родилась и выросла... Тут похоронены мои родители... Тут, хотя и на окраине, живут мои бабушка и младший брат... Куда я пойду?
– А если всем вместе уйти? – со странной надеждой, вдруг дрогнувшим голосом спросил опять Мыкий Дод.
– Понимаешь... – вздохнула Совльаппа. – Впрочем, нет, пока что ты не можешь... Но сейчас поймёшь. Мы, наша семья, издревле были хранителями Ягодной поляны – туда мы сейчас и идём... Там растут протрезвляющие ягоды. Дело в том, что упоение Стиброля должно уравновешиваться ягодами. Ни то, не другое в этой местности преобладать не должно. А иначе жить трудно... Если только в упоении, то нетрезво, а если только в этих наших ягодах, то слишком больно... оттого, что не выносит существо само себя... пока не посетит его Человек... – последнее она сказала так тихо, что едва ли её кто услышал; может быть, не услышала себя и она сама.
Солнце, здесь, на горе заметное, уже заходило, когда они пришли к какому-то огороженному каменной стеной пространству. В стене были ворота, а на воротах – огромный замок.
– Ну и замина! – прошептал проснувшийся наконец Стактибус, когда они минут пять простояли перед открывшимся им видом с открытыми же ртами. – И как же его открыть?
– Да что там! – весело бросил Дубробор. – Бобредонт сейчас его в два счёта резцами...
Но Бобредонт зачем-то сразу присел на завалинку и стал рассматривать свою левую лапу.
А Дубробор недавно его неприлично обидел и ужасно не извинился.
– Ну и ладно, – буркнул Дубробор, сжимая кулаки (ведь самый голодный по ягодам был всё равно он). – У меня и самого сил хватит... – и, хорошенько разбежавшись... как дал...
– ...Чего это он прыгает? – минуты через две спросил Стактибус Бобредонта.
А просто Дубробор стукнул замка и... вот, со скоростью реактивного вантуза, уже успел поднять облачко пыли.
– Исполняет танец пьяного носорога, – хмуро ответил Бобредонт и поднялся. – Ладно уж... Всё равно ведь не извинится...
– Постой-ка, – остановила его Совльаппа, – есть же ключ...
– О, – удивился Бобредонт, а замок, чвакнув, грузно завалился набок.
– А чего это они вопят? – спросил отставший Рэ, в этот самый момент входя на полянку перед воротами.
– А чего это они прыгают? – задал новый вопрос не менее отставший Жэ, тоже входя на полянку.
– А я знаю, – сказала Совльаппа, не входя на полянку, а высовываясь из кустов, куда из соображений техники безопасности пришлось отскочить всем рядом с прыгунами стоящим. – Исполняют танец сосредоточенных бегомотов.
(Это когда не переставая бегают на одной ножке и при этом мотают и размахивают второй, потому что на неё только что упало.)
– Не бегомотов, а крикодилов, – поправил Бобредонт. – Но вобщем-то ты права.
А просто Мэ и Вэ, а также Стактибусу стоять под грузом не надо было. И особенно выставлять лапы под падающие замины, то бишь тяжеленные замки.
– Оббиб, – глядя на всё это, задумчиво сказал Кар Чикипабинс, который, как оказалось, пришёл вместе с ними.
– Биббоб, – поправил его Бобредонт.
Разговор их был вполголоса, словно бы Кар и Бобредонт говорили просто в пространство. По-моему, они отлично понимали друг друга. В отличие от меня, например.
– Ну хватит уже прыгать... – бросил вслух капитан Бо, опять добавив вполголоса: – Прыгуны-дырники, понимаешь... – и опять громко: – Идти уже пора, – и вошёл внутрь приоткрывшихся дверей.
И вдруг оттуда донёсся его «ах». В нём было столько восторга и недоумения, что все ринулись вслед за ним, теснясь в узком проёме и издавая разные сдавленные и выдавленные звуки.
– Ну-ка, пустите, – расталкивал всех Дубробор (он сразу же перестал прыгать), – может, ему помощь нужна!
– Ага, конечно, – фыркнул Рэ. – Ты просто думаешь, что тебе не достанется...
И тут ахнули они все.
Это было непередаваемо...
– Ну, что я вам говорила? – торжествующе сказала Совльаппа.
Но никто её, конечно, не слышал. К тому же она почти ничего и не говорила. Покачав головой, она последней вошла вслед за всеми. Мерное чавканье раздавалось над прекрасной долиной, ограждённой стеной. А что же? Пришлось их даже и останавливать. Ведь естество, как сказано...
– ...Помогите-ка мне... Ага, вот так. Хорошего помаленьку, – сказала Совльаппа и, закрыв замок.
И они с великим сожалением поплелись назад в её избушку на бамбучьих ножках. Одно лишь было утешение – можно было наконец уже по-человечески уснуть. И, что примечательно, никто из них во сне не храпел, не дрыгал лапами, а просто спал, как и свойственно очень уставшим детям.
Дальше, Глава 19. Лестница в Тухевен: http://www.proza.ru/2018/03/27/2050