Глава 15. Грусляй

Кастор Фибров
Назад, Глава 14. В поисках Блюзгая: http://www.proza.ru/2018/03/27/1478


                – Разве рыба клюёт по ночам? – спросил Муми-папа.
                Рыболов смотрел куда-то мимо них. Он и не подумал ответить.
                – Разве рядом нет острова с большим маяком? – продолжал Муми-папа. – Почему
                маяк не работает? Он давно должен был показаться.
                Рыболов скользил мимо них в своей лодке. Они с трудом расслышали его,
                когда он наконец заговорил.
                – Не знаю... Возвращайтесь домой... Вы заплыли слишком далеко...
                Он исчез. Они пытались услышать звук вёсел, но ничего не было слышно в
                молчании ночи.
                – Он не показался вам немного странным? – неуверенно спросил Муми-папа.
                – Очень странным, если вы спросите меня, – заявила Малышка Мю, – Он
                просто чокнутый.
                Муми-мама вздохнула и выпрямила ноги.
                – Большинство наших знакомых такие – в большей или меньшей степени, – сказала
                она.
                Туве Янссон, «Муми-папа и море».


     Как оказалось, выход из этой расщелины был лишь один – снова наверх. Слишком уж бурной была речушка, слишком уж острыми – камни и скалы, сквозь которые она проходила, втекая в фьорд мутными своими потоками. Но, на их счастье, отсюда действительно был путь. Его нашёл Стактибус, стоящий ниже всех и видящий оттуда всю перспективу. Вблизи этих ступенек можно было и не заметить.
Бобредонт всё ещё всматривался в темнеющий закатный воздух, хранителя случайностей и видений, когда почти перед самым его носом вынырнула из ниоткуда довольная морда Стактибуса.
     – Я нашёл путь, – ухмыльнувшись, сказал он и влез на уступ Бобредонта.
     – А где... дядя Бобрисэй? – помявшись, спросил капитан Бо Стактибуса, который, закинув лапы за голову, отдыхал рядом с ним.
     – А, дядя Бобрисэй-то... – безмятежно произнёс тот. – Да тут где-то... Сказал, будет подсказывать, если мы опять собьёмся... – и вдруг сев, великий картограф нахмурился и спросил: – Ты думаешь, это он что ли мне тропу показал? Это я сам!.. ну, может, самую малость и показал-то, подумаешь... Но я сам её увидел, своим глазами!
     – Да, да, хорошо, я верю, – успокаивающе помахал лапами Бобредонт и тоже сел.
     Ресницы его плотно закрытых век ещё трепетали. Дрожащей лапой он провёл по взмокшему лбу. Всё. Всё хорошо.
     – Ну, благодарение Свету... – наконец тихо сказал он и поднялся. – Так где, ты говоришь, проходит твоя тропа?
     И они, когда все поднимались наверх, в самом деле несколько раз слышали его голос. Голос Бобрисэя, весёлый и немного смешливый, подсказывающий им «левее» или «правее», – да что угодно, – главное, он был с ними, он был где-то здесь. Но, добравшись до самого верха и выйдя на твёрдое и непоколебимое плато, где не было никаких катящихся камней, и все вместе обнявшись, вдруг заплакав от пережитого, они больше его не слышали... Может, то было эхо? Но страшен был такой безмолвный вопрос, и никто его не задал. И никто не попытался позвать его или как-то ещё к нему обратиться, словно воцарившуюся тишину, чуть сквозящую шумом речушки из только что оставленных ими расщелинных глубин, невозможно было нарушить.
     Уже наступила ночь, и лишь только в дальней дали, из-за гор восходил к темнеющим небесам свет удаляющегося солнца, ещё скрывающего яркие горные звёзды своей редеющей пеленой... Они тихо и осторожно пошли дальше, где, как помнили они, был нужный им вкусный грусничный сад, распластавшийся по вершинам скал среди расплющенной ветрами и высотой поросли кедрового и соснового стланца. Они скоро нашли его. Здесь было мягко, благоухали вечноцветущие цветы и вечноспелые ягоды и, несмотря на ветер, было уютно, так что клонило в сон. Но спать они не стали, помня о своей важной цели: котёл, варочный котёл их камбуза. Ну, и руль, парус и прочее, само собой.
     Пришлось обойти весь грусничник. Все их вещи лежали в самом дальнем его краю. Там сидел и этот... Блюзгай. Он тоже не спал, как было видно по блистающим лунным бликам на его глазах. Однако же, его поза была столь интересна и забавна, – кто-то назвал её позой мыслителя, – что они все улыбнулись, увидев его. И он, как ни странно, почувствовал это даже в темноте.
     – Ну и что? Что вы зубы скалите? – грубым простуженным голосом произнесло лохматое существо. – Я вам что, зубной врач что ли?
     – Где-то я это уже слышал, – едва не прыская от смеха, сказал Бобредонт.
     – Ну и отлично, – отрезал горный житель, – значит, слух у тебя ещё есть, чистить уши не нужно. А раз так, то, надеюсь, вы услышите: идите отсюда!!! – это он заявил просто-таки на всю вселенную, так что не только Рэ и Жэ, Мэ и Вэ закрыли уши лапами, но даже и все остальные.
     Само же это существо оставалось так, причём, явно было весьма довольно произведённым эффектом.
     – Вот именно поэтому... – сказал Бобредонт и опять показал зубы.
     – Да ладно, берите, мне что, жалко что ли? – сразу стушевался лохматый. – Я ещё себе потом найду... Думал, может, воздушный шар построю. Ну, или хотя бы летающий парус, – и посторонился, давая возможность забрать вещи, на которых сидел.
     – А ты что... когда-нибудь видел такой? – осторожно спросил Бобредонт, ощупывая парус; он был в полном порядке.
     – Ну да... видел, – хмуро сказал лохматый и опять огрызнулся:  – В отличие от вас. У вас-то, похоже, глаз не только на спине, но и на лбу, да и вообще нигде нет. И спите вы, как полные лопухи и обалдуи.
     – А что, на спине могут быть глаза? – пискнул маленький Жэ, ощупывая котёл, который был прекрасно цел.
     – Да, – саркастически заметил Блюзгай, – у вас и мозгов, судя по всему, не много... Это же просто фигуральное выражение!!
     Опять пришлось закрывать уши лапами.
     – А что... такое... фигуральное, – запинаясь и с трудом отлепляя от ушей лапы, спросил Жэ.
     – Это когда такой фрукт тебе показывают, – издевательски объяснил лохматый, – в южных странах он ещё смоковницей называется.
     – А что такое... – начал было Жэ, но Бобредонт почёл за лучшее дискуссию остановить.
     – Слушай, брат, – сказал он Блюзгаю. – Ты не мог бы помочь нам, потому что ты... да нипочему, просто не мог бы ты помочь нам отнести это всё вниз? На завтра отплывать надо...
     Лохматый, внимательно поглядев на опять блеснувшие в лунном свете алмазные Бобрианские зубы, медленно и раздельно произнёс:
     – Ладно. Если вы такие. Ленивые. Не умеющие ничего делать. И особенно хранить хорошее имущество. И ценить покой окружающих, тоже желающих иногда выспаться. И не умеющих находить пути и полностью беспомощных. И вообще... – он хотел сказать ещё что-то, но Бобредонт, махнув на всё это лапой, стал сворачивать к переноске парус.
     Вот так-то. Оказывается, был путь. И что ж, раз ему ничего не досталось нести, Блюзгаю велели показывать ту самую дорогу, о которой он проговорился. Но только так, чтобы он шёл между Бобредонтом, частенько зевающим и показывающим зубы, и Дубробором, легко и непринуждённо подбрасывающим на своих плечах огромный котёл. Тут-то они и узнали, что ему, Блюзгаю всё сообщил о них именно Дувин Форвент.
     – Вот так-то и жалей людей, – хмуро сказал Бэ и в очередной раз подбросил на плечах котёл.
     Ну, кстати, зато и котёл почистил, потому что к концу возвращения он был чист от всех шкварок, углей и накипи. В общем, обратная дорога оказалась заметно легче. Если, конечно, такую ночную темноту можно назвать заметной. Они достигли фьорда, в тёмной воде которого колыхалась, медленно меняя форму, расплавленная луна, корабль их стоял, где и прежде, и из него раздавался мирный и оглушительный храп Бацмордуорта и, понятное дело, им пришлось расположиться на берегу.
     – Хоть под котёл залезай, – зябко пробормотал Стактибус, всем собою, клубочком сворачиваясь вокруг собственных ушей, и тотчас уснул.
     Всё-таки прошедший день и текущая ночь оказались слишком большими.
     И утро! Промозглое утро в туманном фьорде! И опять – удивительная тишина... Не веря тихим звукам слабого дыхания воды или, лучше сказать, беззвучию, Мыкий Дод поднял свою ушастую и взлохмаченную со сна голову и ещё раз прислушался. В самом деле, было тихо. Он сел и, вытянув шею, заглянул с берега в корабль, насколько смог. Никакого движения.
     – Хм, – задумчиво произнёс он, скорее всего, сам того не замечая, и поднялся.
     И только тут заметил, что не спит не только он, но и ещё некто, ещё более лохматый, сидящий на каком-то чурбачке рядом с принесённой ими кучей вещей и, казалось, пристально смотрящий на мерные воды фьорда, только начавшие проглядывать сквозь рассветные сумерки и туман.
     – Доброе утро, – хрипло сказал Грусляй, медленно повернувшись ко вдруг растерявшемуся Ду. – Сижу вот...
     Он не договорил, а Ду не спрашивал, но, по-моему, продолжения и не требовалось.
     – Я сварю кофе, – сказал Ду и тихо взошёл на корабль.
     Он и в самом деле был пуст. Всё ещё озадаченный, вернулся он на берег с примусом и туркой, прихватив ещё пару чашек и мешочек с сухариками.
     – Он ушёл ловить рыбу, – заметив его недоумение, пояснил Грусляй. – Проголодался... Ещё темно было...
     – А я-то думаю: «чего это так тихо?» – ухмыльнулся Ду и быстро стал дуть вскипающий напиток, понуждая его не убегать так быстро и завариться получше.
     – Ты что, так и не спал? – спросил он, когда они наконец сделали по глотку.
Грусляй вздохнул, сделал ещё глоток, потом вяло улыбнулся и произнёс, глядя куда-то в сторону:
     – Ну... вы же не умеете ничего хранить... а то в случае чего меня же опять и обвинят... Вот я и решил... Сейчас ещё кто-нибудь проснётся, и я пойду...
     – Может, дождёшься завтрака? – неуверенно спросил Мыкий Дод. – Я думаю, будет уха... Что? Нет?
     Но Грусляй только улыбнулся в ответ, всё в том же вяло-ироническом стиле. Странный в самом деле вопрос... Но кофе он с заметным наслаждением пил, хрумкая также сухариками. И Мыкий Дод сидел с ним рядом на каком-то замшелом брёвнышке, вытянув ноги к фьорду, медленно попивая благоуханный кофе и в задумчивости чуть раскачиваясь, как он обычно делал, когда что-нибудь сочинял. Я ещё не говорил, что он сочиняет музыку? Да, это так.
     Следующим проснувшимся был Бобредонт. Но не капитанская ответственность пробудила его, воздвигнув с нагретого уголка паруса, а благоухание, настойчиво теребящее ноздри. Он улыбнулся и сел, однако глаза его всё ещё были закрыты. Он вздохнул струящийся воздух и чуть потянулся в ускользающем сне к источнику благоухания. И тут он открыл глаза. Мыкий Дод и Блюзгай сидели на чурбачках и, глядя на воды фьорда, о чём-то разговаривали. Он попытался прислушаться, мучительно морщась, но, видимо, безуспешно, потому что он решительно поднялся, словно бы в явном намерении принять меры пресечения. И вдруг он остановился, смущённо замерев на одной ноге...
     – ...А вот ещё одно его стихотворение... – донёсся до него обрывок слов Блюзгая.
     И тот стал что-то читать, но так тихо, что более ничего было не разобрать – туман и плеск воды поглощали звуки.
     Глаза капитана сузились и он запыхтел ноздрями. И он решительно подошёл к ним.
     – А кто это разрешил... – начал он говорить, но тут же осёкся, столкнувшись с взглядом Грусляя; глаза того покраснели от бессонной ночи, под ними образовались мешки.
     Он так стоял и молчал, глядя ему в глаза, пока сам Грусляй не произнёс, поднявшись со своего чурбачка:
     – А, капитан, хорошо... Я думаю, я пошёл, – и, неловко улыбнувшись, добавил: – Вахту сдал.
     – Вахту принял, – словно эхо, ответил Бобредонт.
     Грусляй, приветственно махнув лапой, сделал шаг в сторону восходящей вверх по склону тропы, по которой они вчера и спустились, и тут упал, нелепо расставив лапы. Бобредонт и Ду не успели его поймать, так было это неожиданно. Он подняли его и хотели вновь посадить, но тот, кряхтя от боли, сказал:
     – Нет, не надо... с-с-с... ногу я отсидел... Сейчас, постою немножко...
     Они стояли его и держали, пока он, вздохнув, не сказал:
     – Ну вот, всё. Спасибо... Я пойду.
     Они отпустили руки и он сделал несколько шагов, вполне так уверенно. Но Бобредонт и Ду всё ещё смотрели на него, готовые вновь подхватить его, если он пошатнётся. Потому, наверное, они и не заметили Каната, который налетел на Блюзгая, как вихрь. Он успел нанести ему несколько тяжёлых шлепков, пока Бобредонт с Мыким Додом смогли его оттащить. Грусляй даже не пытался убегать или защищаться, он просто стоял, получая шлепки. Потом упал и снова поднялся. Тут наконец они Каната и оттащили, но он всё пытался дотянуться до Блюзгая, кряхтя и шипя разные несуразности:
     – Ах ты... да я тебя... пустите... да что вы меня... у-у, борзайник...
     А Грусляй просто стоял и ждал. Наконец Бананов успокоился и Бобредонт с Мыким Додом ослабили хватку. Он ещё что-то бормотал угрожающее, смотря на чужака исподлобья и покачивая своей большой головой на бесконечной шее. И тут примчалась Скоропенья и, конечно же, всех разбудила.
     – Да где ж вы были всю ночь? – вопила она, мечась между спящими и стоящими. – С вами всё в порядке? Все целы?.. А-а-а, это Блюзгай тут у нас... Я тебе сейчас...
     Ну что ж, пришлось хватать и её, хотя это было уже гораздо сложнее. Хорошо хоть Канат помог. Ну, тут на шум появился Бацмордуорт, тоже весь обеспокоенный, хотя и не так сильно, поскольку ему удался приличный улов. Стали просыпаться и все прочие, и вот, настало обычное утро. Грусляй повернулся и пошёл вверх по тропинке. Он уже сделал несколько шагов, как Бобредонт что есть мочи крикнул:
     – Грусляй, стой сейчас же!
     Тот вздрогнул и остановился в ожидании, однако, не оборачиваясь.
     – Ты остаёшься с нами на завтрак, – не терпящим возражения голосом произнёс капитан и, не глядя, произвели его слова желаемый эффект или нет, пошёл чистить зубы.
     Что странно, Грусляй остался. А, может быть, он просто случайно уснул, сам того не заметив. По крайней мере, пока готовили завтрак и прочая была суета, он сидел тихонько возле одной из сосен близ корабля и спал. Потом поев какой-то замечательной каши, которая смешно называлась кус-кус, они решили отплывать.
     – В самом деле, – с осенившим его вдруг удивлением произнёс Бобредонт, – что-то мы кружимся и кружимся на одном месте...
     – Да мы вообще-то и не против... – улыбнулась Скоропенья, раздавая народу добавку. – Дети наши выросли, нам тут бывает порой и одиноко...
     – А, так ты поэтому борзайников не прогонял что ли? – прыснул Дубробор и, к своему удивлению услышал:
     – Да. Точно так и есть, – и Канат, произнеся это, деликатно улыбнулся и добавил: – Да ты рот-то закрой уже... Ешь, ешь, знаешь, как Скоропенья старалась?
     Наевшись, они обнаружили, что Грусляй уснул теперь и за столом, прямо с ложкой в руке. Но кашу свою он, однако, успел съесть.
     – Слушай, брат... – переминаясь с лапы на лапу, промямлил Бобредонт, когда разбуженный Грусляй извинился и поплёлся вместе со всеми на улицу. – Может быть... ты с нами поплывёшь, а?.. Там ведь у тебя вообще никаких условий нет...
Грусляй, ещё осовело хлопая глазами, улыбнулся, посмотрел на затянутое лёгкой облачной дымкой небо и ответил:
     – Так в том и дело...
     Кто-то в толпе вздохнул с облегчением. Но как ни высматривал Бобредонт, обернувшись на всех за четверть секунды, так и не смог заметить, кто же это был. Грустно улыбнувшись, лохматое существо философски покрутило в воздухе рукой и поплелось к тропинке, ведущей наверх. Впрочем, далеко он так и не ушёл, опять уснув под одной из сосен.
     А они стали собираться в путь. Нужно было вернуть всё украденное Блюзгаем на свои места, пополнить запасы воды и провианта, и вообще уложить весь груз плотнее.
     – Мы можем встретиться с штормом... – прозрачно заметил Бацмордуорт, посматривая на небо.
     Они собирались, а Блюзгай всё спал и спал.
     – Нужно уже отплывать наконец-то, – ворчливо и сердито заметил Стактибус, – хватит нам тут топтаться.
     – А, так вот кто это в толпе... – начал было Бобредонт, но Стактибуса уже и след простыл – помчался в трюм в сорок пятый раз проверить укладку груза.
     И Бобредонт, пряча в пробивающихся взрослых усах улыбку (совсем как дядя Бобрисэй или папа), дал команду к отплытию. Он последний, как думал, раз обвёл глазами окрестные скалы, и сосны, и весь этот призрачный воздух... И тут улыбка сошла с его лица. Под теми же соснами он заметил еле заметную, стоящую, прислонясь к скале, щуплую лохматую фигурку... И вдруг Грусляй помахал им вслед. Бобредонт тоже поднял лапу, но махнуть у него не получилось. А получилось с досадой и слезами хлопнуть лапой по борту, так что стоящие рядом кузены Рэ и Жэ подпрыгнули вверх метра на три, что для них, как вы понимаете, было в некотором роде рекордом. Так вот и стал Бобредонт и все эти обстоятельства причиной нового спортивного достижения.
     Можно бы и закончить на этом главу, да только она на этом не заканчивается. Как и предсказывал Бацмордуорт, с ними случился шторм. Корабль вертело в волнах, как бочку и Бобредонт, вызвавшийся после того памятного хлопка одной ладони во искупление вины понести рулевую вахту, едва удерживался на палубе, вцепившись всем собою во всё. Руль он успел закрепить. Конечно, долго так продолжаться не могло, и храбрый капитан, словно выпущенный из пращи, вылетел с корабля и, пролетев метров двадцать по направлению к берегу (к счастью), упал в бушующую воду.
     Он уже почти потерял сознание, путаясь в бесконечных волнах и не находя дыхания, как его кто-то потянул из воды. Он вертел головой туда и сюда, пытаясь увидеть, кто же тащит его за собою за шиворот, но всякий раз встречал только серо-зелёную массу горько-солёных вод. Вдоволь напившись тошнотворного этого и чистительного питья, он обнаружил себя на берегу мокрым до мозга костей и только тогда смог поднять голову и увидеть рядом с собой Блюзгая, тоже всего мокрого и трясущегося от крупной дрожи.
     – Блюзгай! Грусляище! Ты! – выдохнул Бобредонт, сияя как половник перед обедом и бросившись обнимать того за костлявые щуплые плечи.
     – Ну я, я, – делая недовольный вид, пробурчал тот, отворачиваясь и пряча глаза. И вдруг повернулся и добавил: – Да чего там... Возьми меня с собой, а?
     – Конечно! – завопил Бобредонт, снова плюхаясь на мокрый песок. – Только вот пока что мне не на чем...
     – О, это легко, – сказал Грусляй и полез на скалу, где, как он знал, была какая-то пещерка, организовывать, по его выражению, фингальный огонь.
     Через минут пятнадцать они уже сидели там и грелись. А когда шторм несколько стих, они заметили и Мабисловион, приближающийся к их берегу, – собственно, он ещё почти не успел отплыть от устья приковавшего их к себе фьорда.
     И Бобредонт, когда они вдвоём поднимались на корабль, так посмотрел на Стактибуса, собравшегося произнести что-то дисциплинированно дисциплинарное, что тот сразу занялся проверкой их компаса, который был в порядке даже тогда, когда Дубробор, поправляя мачту, случайно ударил по нему кувалдой.
     Кто же был таков Блюзгай – животное, неизвестный прежде науке крокодил или кто-то из рода ондатров – никто так не смог сказать, потому что не знал. Скорее всего, не знал о том и сам Блюзгай или, точнее, Грусляй, но у него никто этого не уточнял, потому что он всё равно бы не признался или ответил бы что-нибудь не очень вежливое, типа: «Будьте здоровы!», хотя вы и не думали чихать, или: «С новым годом!», ходя на дворе стоял самый настоящий полдник. Никто не обижался на него, потому что это был Блюзгай, и только. И лишь Бобредонт подолгу просиживал рядом с ним на борту у вантов, и они о чём-то тихо разговаривали, грызя осиновые веточки и болтая ногами, но никто так и не узнал и не осмелился спросить, о чём. Разве что наконец издаст Блюзгай свою книгу стихов, что, впрочем, вряд ли случится...


Дальше, Глава 16. Стезя быстронавтов: http://www.proza.ru/2018/03/27/1539