День незыблемого согласия
Рассказ
Весна и в пустыне весна. До весны дожил – душою ожил. И как бы кому с утра не было муторно, а весеннее солнце своими радужными разводами на запылённом стекле всё равно поднимает настроение.
- Мань, а что было вчера?
- Александр Кузьмич, не подделывайтесь под полностью потерявшего память. Ваши памятливые способности мне давно известны: вы, дружок мой ненаглядный, помните, где и в каком углу сеновала снесла яйцо наша рябая. Благополучно его находите и вылакиваете поутру, промеж хозяйственных забот, натощак для поднятия тонуса, - жену бог наградил ясным умом и острым языком, что, вдобавок, было подкреплено окончанием семилетки.
Мария Ивановна Перова – женщина, по сельским меркам, уникальная. Их изба, стоящая на отшибе села, расположенного на большом перепутье, всегда была полна разного рода торговым народцем: цыганами, чеченцами, грузинами, татарами. Она всех привечала, давала приют и угол - переждать непогоду или даже некоторые, возникающие по ходу торговли, неприятности с властями. Но и у неё, по сей причине от Москвы до Алма-Аты в каждом городе были три своих двора. Одевать и обувать семью - в её способностях и охвате.
- Мать, вот помню, как мы с кумом прикончили четвертину, потом провал, - продолжил Кузьмич, воззривши к потолку невинным взором.
- Кум умница. Как увидел, что выпивки больше нет, так и отчалил до дому. А ты?
- А что я? – глянув в очи жены до бесконечности преданным взглядом.
- Ты, паразит, надумал руки распускать. А я тебя, миленький ты мой, предупреждала. Прошлый раз сковородой отходила, так ты не внял.
- А чем в этот раз? – невинно вопросил Кузьмич.
- Извини, Кузьмич, не плачь и не хныч, но я тебя в навозную кучу забросила. После зимы - сплошная жижа. Просто загляденья, как ты в неё на четыре мосла приземлился.
Александр привстал, опёршись рукой на матрас, уложенный на досках полатей между стеной и печью, и посмотрел на дородные телеса супружницы. Потом на себя, махонького и щупленького.
- Ты могёшь. А потом? - произнёс, со вздохом опрокинувшись на подушку.
- А потом дети остановили меня от дальнейших действий - заплакали, запричитали: «Мамуленька родненькая, мамочка, не топи папулю».
- Хоть детям дорог, - укорил Кузьмич жену.
- Надюха воды согрела. В корыто налили да тебя всем гамузом до него доволокли, кто за руки, кто за ноги.
- А я?
- Зря они меня остановили. Ты, дрянь собачья, руками махал и коровьим дерьмом все их платья забрызгал, что на верёвке висели. Перестирывали потом, а сейчас переглаживают. В школу им идти, - с нажимом произнесла Мария Ивановна. - Короче, хватит удовольствие справлять, играй подъём. Умывайся и дуй на работу, - добавила, выдёргивая из-под головы мужа подушку. - Думочку ему с оборочками детки под головку подложили. Я б тебя, гадюку, на резиновом коврике у крыльца удрюпала, – с издёвкой продолжила жена, - или вообще к Джульбарсу в будку. Да псину жалко, вонища от тебя. А ведь мне всю ночь твоим перегарищем дышать приходится.
- Всё, хватит уже нудеть, и так тошно.
- Иди вон, поправься, на столе гранёнка, а то сдохнешь ещё. И геть на разнарядку. К обеду глину подбрось, хату мазать да белить будем, обшарпалась за зиму.
Вернувшиеся из школы дети переоделись, разбросали кругом привезённую отцом глину, обваловали, натаскали вёдрами из колодца воды, посеяли сверху мякину. Пока старшие, надев резиновые сапоги, месили густую массу, в промежутках подсыпая соломенную труху, младшие обдирали со стен дома прошлогоднюю мазку, тщательно выгребая глину из-под подоконников, стрех и с завалинки. Сашка, последыш, запрыгнул босыми ногами в круг, но был изгнан Ульяной.
- Иди отсюда, вода студёная, простынешь, забот потом с тобой не оберёшься, - на ход хлопнула братишку ладошкой под мягкое место.
Сашок, не обидевшись, вприпрыжку двинул на огород.
Когда Мария Ивановна вернулась из райцентра, дом был вымазан и уже выводился затиркой - смесью глины, песка и размоченных конских кругляшей. Завтра подсохшую избу побелят, будет как новенькая.
Она вывалила из сумки на круглый стол покупки. Отделив и убрав в комод большую часть сладостей, торжественно махнула рукой.
- Налетай, работнички мои дорогие, заслужили, - а сама, сев на венский стул и устало водрузив на колени натруженные руки, с улыбкой наблюдала за детьми.
- Мам, а это мне или Наташке? - подлетела Ольга.
- Оль, разуй глаза, в куче такое же, но, по-моему, цветом красивее, поцыганистей будет, - подзадорила мать, зная любовь донечки к яркоцветью.
Ольга крутанула, но было поздно. Платье уже в руках одногодки. Но Ольга не была бы Ольгой, хитро подкатила и полюбовно поменяла обнову с простодушной сестрой.
- Разводите самовар, будем гулять праздник живота, - поднимаясь со стула, объявила мать.
После всего, проверив уроки и уложив детей, вышла на улицу и присела на завалинку. День клонился к закату. С обратной стороны деревни уже клубилась пыль от споро стремящегося к родным подойникам коровьего стада.
Подкатил Александр Кузьмич на скрипящем тарантасе.
- Что, опять кум подвернулся? – спросила, заметив, что муж слегка под мухой.
- Так не страдать же ему после вчерашнего застолья. А он один не может, пришлось поддержать, - довольно ухмыльнулся мужчина.
- Доберусь я до вас, мало не покажется, намылю хаянки-то, - незлобливо, уже больше для порядка, проговорила жена.
Кузьмич, не распрягая (вечером на ферму, на раздачу кормов), привязал лошадь к сохе, разнуздал, подсунул под морду коню охапку сена и только потом подсел к жене. Обняв, уткнулся лицом в мягкое тёплое плечо и затих, с удовлетворением ощущая руку, поглаживающую его по чёрной кудрявой шевелюре.