Назад, Глава 10. Негаданно угаданное: http://www.proza.ru/2018/03/27/1212
– Пожалуйста, не беспокойтесь, – ответил зверёк. – Я сидел тут в страшной
меланхолии и так хотел кого-нибудь встретить. Вы очень спешите?
Туве Янссон, Маленькие тролли и большое наводнение.
...Но Мэри Поппинс и Спичечник глядели друг на друга и улыбались. Они-то
знали, что прячется там, в глубине рощи за деревьями.
Памела Трэверс, Мэри Поппинс с Вишнёвой улицы.
– Мне в жизни довелось как-то видеть рогатку даже побольше этой!.. Ну,
ничего, эта тоже сойдёт.
Мадагаскар 2.
В яркий летний день, в один из тех, в которые Мабисловион, корабль Быстронавтов, простирался в своём пути всё дальше на север, Кмыда Гадракза плыла на восток.
С собой у неё был всего лишь только маленький плотик, нагруженный непромокаемым вещмешком из вечной парусины, в котором были наинужнейшие вещи: лампа, самая прекрасная из всех ею когда-либо виденных, которая к тому же могла прекрасно гореть, один очень хороший ножик, который мог складываться и которым очень удобно чистить картошку, косточка для переплётных работ, подаренная ей на дорогу Глюдтом, и наконец алюминиевая тарелка, самая простая из тех, что нашлись. Ложки в комплекте не было, потому что Кмыды, точно так же как и Гадракзы, прекрасно обходятся и без них.
Погода всё время была спокойной, поэтому почти всю дорогу Кмыда плыла, закрыв глаза от счастья.
И тут мне почему-то вспоминается такая стихотворная строчка из одного неизвестного эпического произведения:
...Гадракза, медленная Кмыда...
Наверное, следует объясниться. Э-э... Дело в том, что бывают ещё и Кмыды быстрые, – правда, о средних до сих пор не было слышно, если только они всё-таки когда-нибудь не появятся. Однако же не могу сказать, чем они отличаются одна от другой, – как по-моему, так все они таковы: Кмыда есть Кмыда. И всё же эта именовалась подлинно так: Медленная Кмыда.
Ну так вот. Как я говорил, путь её был на восток. Но Кмыды обычно таковы, что они могут присоединиться и к любому другому пути, не только прямиком на восток, лишь бы он вообще был, этот путь, и лишь бы он вёл к какому-нибудь конечному пункту, но такому, который всё равно не окончателен.
Нда... Боюсь, я вас запутал. Ну, ничего. Со временем всё разъяснится само собою.
Итак, Кмыда плыла день, и вечер, и ночь, почти не отдыхая. Таковы уж все Кмыды – если что задумают, то не остановятся, пока... Ну, пока что-нибудь не произойдёт. Пути Кмыды и Мабисловиона пересеклись уже недалеко от берега, где корабль наконец смог по-человечески, точнее, по-корабельному стать на якорь. Подплыв, она медленно и осторожно коснулась якорной цепи, такой удобной для Кмыд лестницы. Было раннее утро, почти ещё ночь.
Взобравшись на палубу, она осмотрелась, прядая ушами и зорко проницая пристальным взглядом зыбкий свет утренних сумерек, ещё даже не приобретших характерного розоватого рассветного оттенка; заря только лишь занималась. Всё спало. Выжав хвост, она изящно опустила его на доски палубы. Мягко ступая, она двинулась к люку в трюм. Влажная от тумана палуба тотчас же поглотила все следы и через несколько минут на ней даже признака не осталось, что этим ранним утром кто-то новый и незнакомый прошёл тихо, словно рассветный ветер, и неслышно спустился в трюм.
Утро, приходящее кротко, утро в открытом море при почти полном штиле, что может быть лучше? Да много что, само собою. Но и оно было прекрасно. Впрочем, не для всех. Штормун Бацмордуорт, взбираясь на палубу, упал в воду три раза. Он совсем не собирался освежаться купанием (благо, ночь и так была до ужаса прохладной) или, того более, заниматься прыжками в воду, ведь всё равно он ни разу бы не смог войти в неё ровно и без шума и брызг.
Дело в том, что он вынужден был спать в звукоизоляторе, а проще говоря, в смолёной бочке, спущенной на воду и оттянутой как можно дальше от корабля, весь обложенный ватой и прочими изолянтами и закупоренный в ней наглухо, – ему оставили лишь соломинку для дыхания. Чтобы уместиться в указанном сооружении (другого-то не было), ему пришлось согнуться если не в три, то в две погибели точно. Само собою, он опять абсолютно не выспался. Тем более, что от бочки тоже был брошен якорь и подплыть в ней к кораблю ему не удалось бы даже в том случае, если бы он смог как-то выбраться из своего бункера или хотя бы высунуть лапу. И вот наступило уже время завтрака, а никто, несмотря на это, даже не думал подтянуть изолятор к кораблю. И это всё невзирая на его смиренные жалобы и дикие вопли.
И вот так он сидел и думал, что оглашает пространство своими призывами ко всему миру увидеть таковую несправедливость, но чем больше кричал, тем больше оглушал себя, и только. Ведь его бункер был так устроен, чтобы ни один звук... Да. Положение было полностью безвыходным. И даже безвылазным и безвыползным. Потому что выбраться не получалось вообще никак. Но наконец каким-то героическим усилием воли он смог выдавить крышку и, само собою, вылетел из бочки не хуже ядра из пушки, издавая при этом укоризненные и смешные звуки. На его счастье все ещё спали.
И вот он, страдальчески плывя и еле двигая напрочь затёкшими лапами, добрался до корабля. Но, о горе! Как же взобраться? Ну, на четвёртый раз ему удалось. Просто надоело уже падать. Всё равно ведь никто не желает видеть, как он страдает. И даже слышать не желает тоже. Но он не терял надежды.
– ...Кмыдин хвост!.. – ругался на палубе штормун Бацмордуорт обычным морским ругательством, изо всех сил топая своими толстыми ногами и отряхивая с них и со всего себя, да заодно и с корабля морскую воду.
Кмыда, сидящая в трюме ровно под ним, медленно подтянула к себе свой хвост и, обняв его обеими лапами, прижала к груди, боязливо посматривая то вверх, на потолок трюма, с которого на неё сыпалась пыль и какие-то крошки, то на люк, из которого падал сюда медленный отражённый свет, где грозил появиться этот кто-то ужасный. И всё ещё было утро.
– Как же он узнал? – прошептала она.
Но ужасный не появился. Просто он нашёл на палубе ведёрко с рыбой, приготовленное с вечера Бобредонтом. Сразу же стало тихо. Вернее, не совсем тихо, но для прячущегося в углу трюма существа вполне достаточно. Что ж, после этого можно было жить.
Ну, а в чём заключается жизнь только что проснувшейся команды? Утренняя заря, дыхание которой орошает и опаляет, но не жжёт, – каждый в её лучах теперь, предстоя ей, кроткой и всегдашней, был подобен пламенному древу, простёршему ветви, исполненные плодов, так, словно бы наступила уже осень, пора восхождения...
Ночной дежурный Мыкий Дод тоже проснулся и теперь, подслеповато хлопая глазами, смотрел на них предстоящих солнцу, остановившихся там, где застали их его лучи. Это было мгновение, может быть, два, может быть, больше, – какое существо может вынести большее?
Ну, а после, разумеется, чистка зубов, полоскание носов и горл, и, главное, бодрящее купание. И после чего уже никак не возможно удержаться от утреннего кофе с сухариками и вяленой земляникой. И всё было чудно и вдохновенно. И даже овсянку Мыкого Дода можно было терпеть.
– Вот только к ней не хватает немножко коричной приправы... – прочавкал, не в силах проглотить, Бу, отстраняя от себя тарелку насколько возможно, и жалобно посмотрел на могучего и доброго капитана Бо.
Бобредонт вздохнул и поплёлся в трюм искать приправу для слоек.
– Нет, ну каждое утро... – бормотал он, роясь в углу. – Хм! Ведь здесь же была... А, да! После шторм-то... Та-ак...
И вдруг он уткнулся носом в чей-то нос. Медленно подняв голову, он, само собой, увидел прямо перед собой блестящие глаза, смотрящие на него в упор из темноты, в которой он только что пытался найти приправу.
– Ты кто? – ошалело спросил он, с размаху садясь на пол и всеми лапами хватаясь за свой нос.
– Кмыда, – гнусаво ответила существо.
Бобредонт отпустил лапы. Сглотнул комок, но отчего-то не бросился бежать и не позвал на помощь команду. Он вопросительно прищурился. Скорее всего, он не понял, были ли эти пискляво-гнусавые звуки ответом (похоже, существо тоже держалось за нос). Да, и к тому же, если были они ответом, то не являлось ли сказанное чем-то ругательным. Но существовал и ещё один вопрос: было ли вообще произнесённое хоть каким-нибудь словом? И, главное, умеет ли оно говорить? Впрочем, я не могу ручаться, что вопросы были именно такими. Я просто предположил. Но за нос я не хватался.
– Я Кмыда, – опять сказало существо. – Я плыву на восток.
Бобредонт облегчённо выдохнул.
– Ну, хорошо, – сказал он, садясь поуютнее напротив существа, продолжавшего таращить на него из угла свои глаза. – Ты... что, есть хочешь?
– Очень, – жалобно и вдохновенно прошептала Кмыда.
– А что ты ешь? – ещё раз спросил он, опять поднимаясь.
– Мне можно дать, например, вяленой земляники, которой здесь так хорошо пахнет... – явно не веря в счастье, произнесла Кмыда и закрыла глаза.
– Вот счастье-то! – буркнул Бобредонт.
И когда она открыла глаза, перед ней уже стояла уютная мисочка с земляникой. А рядом ещё ведро с ней же, на случай добавки. Она протянула лапу и медленно и осторожно взяв за край миску, мгновенно втянула её к себе в угол. Блестящие её глаза исчезли, да и вообще, похоже, она повернулась спиной. Не очень видно в тёмном углу. Тем не менее по раздающимся звукам можно было понять, что земляника пришлась ко двору.
Бобредонт, постоял, послушал, потом хмыкнул, пожал плечами и пошёл на палубу, забыв принести приправу, за которой ходил.
– Рассказать или не рассказать? – считал он ступеньки; он много раз это делал, пытаясь определить, как поступить. Что странно, каждый раз количество ступенек выходило разным.
– Не рассказать... пфф... Ну ладно, потом скажу, – иронически улыбаясь, прошептал он.
На его счастье, пока происходили эти славные приключения, все на палубе давно забыли, зачем он вообще ходил в трюм.
– Эй, капитан Бо, где ты ходишь? – махнул ему лапой Бэ. – Давай, налетай, а то последнее никак не съедим.
Ну что ж, он и налетел. А чего стесняться, если помощь нужна? И замечательно. Потому что после этого можно было попробовать всё-таки выспаться после ночи, проведённой рядом с консервированным Бацмордуортом, храпящим, как в трубу. Не все ведь, понятное дело, могут выносить джаз. Ну, или одну его часть, а именно трубную.
И все уснули, где пришлось, лишь один злой Бацмордуорт сидел на руле, впрочем, сейчас бесполезном, потому что они никуда не плыли и якорь лежал на самом дне. И он сидел и бормотал что-то про мелких и жалких, нетерпеливых и придирчивых. Но что поделать, такова была его доля – всю жизнь терпеть одни несправедливости. На том он и притих... И, к несчастью, задремал. А задремав, к счастью, свалился в воду, потому что не успел захрапеть. Кое-кто милосердный, а именно Стактибус и Мыкий Дод с Дубробором, проснулся тоже и вытащил мокрого и ошалелого штормуна из воды. Они хотели его отнести в его консерваторию, но он страшными клятвами клятвенно обещал больше не пытаться храпеть и доблестно не спать, сидя на мачте.
– Ха! Ну да ещё! – сказал сильный Дубробор. – А если оттуда свалишься?
– Это ведь расшибиться можно, – сказал жалостливый Мыкий Дод.
– Или корабль сломать, – сказал хитрый и расчётливый Стактибус.
Но всё-таки в консерваторию они его запирать не стали.
– Пойду-ка я в каюту, – прозевал Бэ и съехал по ступенькам трюм.
– Я, наверно, тоже, – сообщил Мыкий Дод, но, несмотря на свой честный обычай исполнять обещанное, упал и уснул тут же.
– Вот так всегда, – пробурчал Стактибус, оглядывая оставленную на палубе лужу и прочий беспорядок. – Ну ладно, самый ответственный приберётся за вами... – он ещё что-то бормотал, но уже было не слышно.
– ...Это что ещё такое за мусор? – спросил он примерно через три часа, поднимая с трюмного пола грохочущий вещмешок; он был вооружён веником и совочком (не вещмешок, разумеется, а Стактибус).
– Что? – подняв голову, переспросил сонный, но тоже ответственный капитан Бо, спящий неподалёку. – А, это... Это кмыдино... там... лампа... – и он тотчас опять уснул, не заметив, как проговорился.
Но его слова, и так невнятные, в конце фразы стали вовсе неразличимыми, так что вряд ли трудолюбивый Бу их разобрал. По крайней мере, когда Бо опять проснулся и с удивлением спросил, отчего он шарит в трюме в темноте и обжигает лапы быстрогаснущими и к тому же драгоценными спичками, когда преспокойно есть лампа, Бу устроил сцену презрительной и молчаливой обиды, пулей выйдя на палубу, взобравшись на самый край корабельного носа, отвернувшись от всего земного и твёрдо и непоколебимо устремив взор в дальние и таинственные просторы моря, единственно достойные внимания пристального и всеми непонятого исследователя, так великодушно покрывающего их беспорядки, лужи и преступления.
Вот по этой-то причине он и не нашёл Кмыду. Но зато её нашёл Бэ.
В полдень, когда сплочённая в едином деле команда великим усилием воли в который раз побеждала сон, ей на помощь пришло неожиданное подспорье, после чего все и смогли наконец приблизительно проснуться.
Раздался дикий вопль.
Ну, собственно, ничего бы особенного. Но, учитывая то, кто испустил этот глас и какой он, вследствие этого, обладал экспрессивной доходчивостью, произведённый эффект может быть относительно постигнут. Потому что всякого услышавшего тотчас же относило на максимально доступное расстояние.
– И зачем было так орать? – спросили все, вылезая на палубу из воды.
– Я!.. нашёл!.. Кмыду!.. – сообщил захлёбывающийся от счастья Дубробор.
Он-то, само собой, был на палубе.
– Ну, и что в этом особенного? – хмуро спросил Стактибус, выжимая себя.
– Да? – как-то сразу сник Дубробор. – Ты думаешь, ничего? А я думал, вы обрадуетесь...
Но тут Кмыда вышла на палубу.
– Это я, – сказала она, по прежнему прижимая к груди свой хвост, – можно мне остаться?
Есть такие люди, которым не нужно особенно много говорить, – им даже улыбаться не требуется. Они обычно сидят где-то рядом, тихо слушают, как горит огонь, или начнут что-нибудь вязать, тихонько напевая, – не важно, крючком или спицами, – или принесут тебе какую-нибудь ерунду и отдадут её всю, как что-то важное, просто потому что они это есть сейчас нашли, а если случится что-то большее, отдают и это. Впрочем, могут начать и жадничать, старательно и неумело скрывая что-нибудь в карманах... Кмыды по большей части как раз такие. Ну, то есть... я не о жадничании... в общем, вы понимаете. И думаю, они о том не догадываются. А если и придёт к ним однажды такая догадка, они побегут от неё, как от грабителя, потому что, опять же...
– Стактибус, закрой рот, веди себя прилично, – уголком губ прозудел активно улыбающийся Бобредонт; никогда прежде не видел, чтобы кто-либо улыбался двумя улыбками сразу.
И Кмыда тихонько улыбнулась ему в ответ; они-то знали, что... Но пусть Дубробор останется при своём счастливом открытии.
– Кляц! – сказал Стактибус и сел на палубу.
Знаете, вы можете смеяться сколько угодно, но когда кто-то вдруг постигает, что всякая Гадракза всегда Кмыда, то... Один человек после этого даже «эврика» целый час, бегая по городу, кричал, и ничего. А может, даже и больше.
– А что, – сказал Бобредонт, оглядывая всех, – пусть останется... Ведь так?
И они стали пить чай. А Долинка тотчас же подружилась с Кмыдой, и они, сидя в сторонке, всё время о чём-то шептались, с коварными и насмешливыми улыбочками поглядывая на мальчишек, чувствующих себя под их взглядами очень ответственно, – и что с того, что кипящий чай проливается на коленки? И вот так странно их посетила радость.
А потом приблизился вечер, и они устроили конкурс танцев (разумеется, предложила Долинка). И неожиданно в нём победил Мыкий Дод, впрочем, никто этого даже и не ожидал, а просто радовался вместе со всеми. А Бобредонт танцевал хатукамбу. Это труднопередаваемый танец с использованием носа, ушей и хвоста. И, я думаю, в конкурсе победил бы он, если бы хоть кто-нибудь смог понять, что именно он танцует. И вообще, чем он занят.
И один человек (а именно один из маленьких братьев-опоссумов) предпринял попытку восстановить то самое утраченное эпическое произведение, которое я упоминал... Но у него получилось всего лишь вот это:
...Гадракза, медленная Кмыда,
Плыла на северо-восток,
И хвост её от сей планиды
Дрожал в волнах, как лепесток.
А «Кмыдин хвост!» – штормун ругался,
А Кмыда бедная плыла
То правым вдоль, то левым галсом...
Такие вот у нас дела...
– Что, плохо получилось? – жалобно спросил он после прочтения, оглядев слушателей.
– Не очень-то я и ругался... – буркнул штормун и пошёл смотреть свои карты.
А все великодушно сказали, что очень хорошо получилось. А Кмыда только улыбалась в ответ. А я им хотел сказать, что это плагиат, но они твёрдо утверждали, что молчи.
– Можно мне вас попросить? – сказала тогда Кмыда, тихая и прекрасная.
И все молча кивнули, боясь пропустить, что она скажет. Но общий вздох огорчения был ей ответом, когда она попросила доставить её в Кмыдостан, это такой полуматерик или полуперешеек. Ну, вобщем, что-то в этом роде.
– А он вообще-то... существует? – стараясь скрыть дрожь в голосе, спросил Бобредонт.
Но искусный штормун Бацмордуорт, тут же вновь появившись, объяснил, что они всё равно как раз в ту сторону плывут, так что... Как ни тяжело им было это, но они согласились. Я думаю, они надеялись, что это очень далеко, и пока они плывут, она передумает. А Кмыда, видимо, стараясь скрасить неловкость, тихонько откашлявшись, сказала:
– А знаете... ведь у меня сегодня вечером день рождения...
И Дубробор, тут же подойдя к капитану Бо, сказал ему в самое ухо, делая вид, что просто его рассматривает и на самом деле даже не собирается ничего секретного говорить:
– Нужно срочно пристать к какому-то берегу.
– Зачем? – удивился Бобредонт.
– Надо, – уклончиво сказал Дубробор и посмотрел на солнце, которое уже близилось к закату.
– Ну... ладно... – неуверенно согласился капитан и стал отдавать команды.
И примерно через час они пристали к какому-то берегу. Бацмордуорт утверждал, что это материк, но уверенности в этом не было. Дубробор тотчас же куда-то умчался, а Бобредонт тоже вышел пройтись. И вскоре они опять столкнулись.
На замечательной уютной поляне рос каштан, пышно цветущий в эту пору. Они вошли сюда с разных сторон, только Бобредонт немного раньше, и оттого Дубробор застал его уже подпрыгивающим и пытающимся достать хотя бы одну цветущую ветку.
– А чего это ты тут прыгаешь? – спросил Бэ, осторожно поднимая Бо в своих лапах, но Бо и в них всё продолжал подпрыгивать.
Наконец дотянувшись до одного из соцветий, Бобредонт сорвал его и, удовлетворённо вздохнув, пояснил:
– Ведь сегодня вечером у Кмыды день рожденья. Нужен подарок. А уже вечер. И я решил подарить ей цветущий каштан, может, она его любит.
– А цветущий одуванчик... нет? – медленно спросил Бэ, искоса поглядывая на каштан.
Другое ближайшее его соцветие было весьма неблизко, а одуванчики здесь тоже цвели.
– М-м... – Бобредонт посмотрел на облака... на Дубробора... на землю под его лапами... (Дубробор пытался поджать лапы с немытыми когтями и вместо того отступил назад), и наконец изрёк: – Я думаю, подойдёт.
Бэ облегчённо вздохнул и бочком-бочком потёк в лес – собирать одуванчики. Заодно и лапы помыть надо – день рождения всё-таки. А капитан Бо понёс на корабль свою единственную ветвь каштана. Они ещё не знали, что у Кмыд день рождения может случаться каждый день.
Дальше, Глава 12. ТОП, Канат и прочее: http://www.proza.ru/2018/03/27/1421