Весельчак и балагур в каждой деревне, наверное, найдется, был и в нашем колхозе такой мужик. Если где-то на улице громко разговаривали и смеялись – это значит у Ваньки новая история на устах. Работал он водителем директора, много чего мог бы рассказать людям, да молчать приходилось, хоть Ваньку и «распирало» от этого знания. Благодаря его выдумке и прозвище можно было получить, как брякнет что-нибудь, глядишь и присохло к человеку.
В колхозной конторе у него и жена работала, поэтому осведомлен был Ванька всегда очень хорошо. С утра в колхозном гараже все новости узнает, потом директора привезет в контору и в бухгалтерию новости рассказывать. Кто с кем и во сколько, в деревне отследить нетрудно, любопытство только надо иметь.
Как то Ваньку послали УАЗик главного инженера подремонтировать. Сунул Ванька свой нос в салон машины, а там лифчик громадный за кресло водителя завалился. Делает Ванька машину, а сам все соображает кто же такой «вещдок» обронил то. Главный инженер был человеком женатым и очень серьезным. Судя по размеру лифчик точно не жены, она худенькой была, какие тут формы. Весьма габаритной бабой была агрономша Шура, но как говориться «не пойман-не вор», и зря болтать языком все же не стоило. Как сделал Ванька машину, а «идея» уже в голове, покоя не дает: берет он этот лифчик и сзади машины его на крюк намертво привязывает. Инженер то в этот день по полям поехал, торопился, рванул из гаража, что говориться «наметом». Ванька в предвкушении сенсации аж проследить успел, лифчик парил за машиной как знамя, хохма удалась. Сам переживает, что будет, если инженер смекнет, чьих рук это дело.
Так и проездил весь день инженер по бригадам полевым с лифчиком на машине, сказать ему никто про это не решился, но механизаторы быстро дотумкали, кому он принадлежит. Гоготу было на работе и дома, вечером все село обсуждало это событие. Самое-то плохое, что инженер и домой с ним прикатил. Жена пошла на колодец и обомлела возле УАЗика, прерывающимся от негодования голосом закричала:
- Ах ты, кобелина проклятая, глянь че-о на машину то тебе прицепили. Убирайся вон из дома, что б я тебя больше не видела.
Отмотал инженер лифчик с крюка и поклялся себе, что на нем он виновника позора и удавит. Переночевал он на сеновале, да с утра в гараж, кулаки то с вечера не разжимались. Агрономша Шура, подбоченясь, его в воротах встречает, лицо пунцовое с пятнами, уже наслышана обо всем.
Ваньке же всю ночь перекошенное лицо инженера мерещилось, проснулся он в холодном поту. Жена сразу заметила:
- Это чего-й-то на тебе лица нет? Заболел или че-о?
- И правда заболел, позвоню директору – может, даст денек отлежаться.
Чуял Ванька, что ждут его в гараже с «почестями» небывалыми. На другой день, что делать, надо на работу выдвигаться. Подъехал к гаражу, сам в бытовку не заходит, где механизаторы собрались на разнарядку. Присел за сеялкой, курит, самого перетряхивает от нервяка. Инженер по гаражу прошелся раз, другой, Ваньки не видать нигде, потом директор укатил в контору, стало быть и Ваньку искать неча. До следующего утра инженер немного успокоился, но на Ваньку зло затаил на по жизненно. Да и то сказать, на сеновале пришлось неделю квартировать ему…
***
В колхозной конторе начальство частенько самобранку накрывали, то канун праздника какого, то день рождения у кого. Ванька никогда не пропускал выпить на халяву, да и какой праздник то без него, скукота одна. Кому от него здесь не было житья, так это Нине Ивановне, главбушке колхозной да парторгу Надежде. Сидели они в одном кабинете, а на металлической двери кабинета кто-то нацарапал: Мура и Жуча. Мурка то вестимо Надежда, без мужика жила, а «котов» то в деревне хватало, а Жуча – главбушка, тоже «лаять» на народ иногда ей приходилось. Так что и тут Ванька наследил, да поди докажи, отнекается. В таком коллективе уцелеть трезвым редко кому удавалось, да и водочка то была натуральная загляденье одно, до костей пронимала, не то, что нынешняя. Как то после такой самобранки, пошла Нина Ивановна домой не улицей, а через кладбище (кладбище то у нас прямо на краю села), решила срезать путь, да до дома и не дотянула. Просыпается уж среди ночи, (благо лето, не так уж темно), кругом кресты белеют, понять ничего не может, холодным потом прошибло. Как до дома долетела, плохо помнит, руки и ноги ободраны, видно через кусты и ограды ломилась недуром.
Другой раз Нина Ивановна домой пьяная явилась, сумку в угол и спать. А утром сумку хвать, не поняла тяжелая - жуть, глянула - а в сумке два селикатных кирпича. Въехать никак не может, как же вчера их домой то дотащила.
Опять Ванькины проделки небось - не утерпела, в бухгалтерии рассказала. Хохотали до слез. А однажды совсем не до смеха было главбушке: пропала печать со стола. В кабинете, кроме ее еще работники сидели, и никто не заметил, когда она исчезла, за день то много народу у них перебывало. Начали искать, всю контору прошерстили, нет нигде и точка. Председатель печать требует, пришлось колоться, что потеряли. Нина Ивановна за сердце держится, а он ее мат перемат. Бахнула она валосердину полрюмки, начали по минутам день вспоминать, кто заходил, и кто мог вынести печать незаметно. Все сошлись на Ваньке, кроме некому. Пошла его жена искать, отпирается: не брал и все тут. Поверили, еще день искали да голову ломали, всем уж не до шуток. Заходит тогда Ванька в бухгалтерию с неприкаянным видом, все даже обрадовались, что же он выдаст. А он участливо так и спрашивает:
- В печи то искали, дуры?
Мы всем скопом в печку, только дверку дернули на себя, печать то и вывалилась. Нина Ивановна на радостях Ваньку обнимать начала, а когда увидела что бухгалтера ее со смеху «умирают» тоже очухалась, да как заедет Ваньке «леща» по харе. Ну, тот на улицу и был таков, одно слово Ерой, бить то уж не за что – печать «нашел».
Дорог то еще хороших не было, как ехать в райцентр, так ночью возвращались. Ждет Ваньку домой жена из рейса, ждет, нет и нет его. Приперся чуть не утром пьяней вина. Зойка на работу злая пришла, да и как не злиться, если ездил-то Ванька с главбушкой. Нина Ивановна пришлепала на работу к обеду, тоже еще не проспалась, под носом синяк на губе недвусмысленный. Как глянула на Зойку, так и оправдываться начала:
- Вчера еле домой справилась от гаража, темень-глаз выколи, всю дорогу падала, Ванька, гад, не довез до дома. Вон и пальто не смогла отчистить.
Зойка молчит, в ухе спичкой лазит, сама надутая. Соседки по кабинету голову в плечи втянули, незаметные сделались, знали: сейчас «ураза» будет. И «ураза» грянула:
- Явилася, не запылилася, на харю то свою с утра смотрела? Засосы выше носу! – выдала ровным голосом Зойка.
Все затаили дыхание, мертвую тишину снова Нина Ивановна нарушила:
- Что ты Зоя, вот те крест, перед тобой невиноватая!
Та невозмутимо продолжала:
- Розлучницы вы семейные, обмылки колхозные с Муркой то. Ладно она, кроличьи глаза бессовестные (у Надьки глаза всегда почему то болели), а ты бы мужа то постыдилась и своих детей.
Бабы из бухгалтерии начали, пригнув голову, в коридор выползать, смеяться за столом не решались и вообще не знали, как реагировать. Зойка заорала на полную катушку, да так что стены ходили ходуном и штукатурка сыпалась. Нинкин голос то пропадал, то выныривал отдельными тонкими обрывками между Зойкиных убойных тирад. В коридоре только уж попадали в кучу от хохота, а кто-то, зажавшись мчался в туалет, невмоготу было.
Остаток дня каждый из бухгалтерии сидел, словно шпагу проглотивши, только по счетам наяривали (электронных машин то еще не было).
А представьте себе, что в эти дни Ванька пережил, апокалипсис, не меньше.
П Р О Д О Л Ж Е Н И Е С Л Е Д У Е Т