Глава 10
Конец ноября 1934 года. Над Парижем серое, неласковое небо, и хотя он уже много лет видит это небо над собой, хотя это небо чаще бывает синим, ясным, безоблачным, но всё равно это небо, какими бы красками не было расцвечено, никогда не будет ему близким и родным. Всякий раз просыпаясь, он мечтает о том слякотном, туманном небе Петербурга, или о бескрайнем небе солнечной Одессы, он мечтает о небе своей несчастной и утраченной родины. Там осталось всё: и детство, и юность, и могилы родителей, и могила любимой жены, но самое главное, там осталась дочь Аннушка. Все эти годы он ощущал не покидающее его ни днём, ни ночью, разрывающее душу от невыносимой боли, чувство собственной вины. Уже давным давно слова «чувство долга», «служба», «приказ» отошли в прошлое, а настоящее заставляло сомневаться в правоте своих поступков. Разве долг перед Родиной выше, чем долг перед собственным ребёнком, которого он бросил, предал в самый трудный момент? Как так могло получиться, что он оставил свою единственную девочку в этом кошмаре, кровавом месиве, одну, совершенно одну?! Что с ней? Жива ли?
Именно так начиналось каждое утро преподавателя Высшего технического института Ипполита Андреевича Воронцова, бывшего русского морского офицера, который уже много лет живёт в Париже. Он перебрался во Францию в следствии того, что Русский флот в Бизерте после признания в 1924 году правительством Франции Советского Союза приказал долго жить. Русская эскадра была официально расформирована, а доблестные русские крейсеры, линкоры, эсминцы гнили где-то у берегов Туниса в Средиземном море, героические офицеры и матросы влачили нищенский образ жизни, спивались или в лучшем случае работали водителями такси, официантами в местных кабаках.
Вице-адмирал М.А. Кедров, старинный друг Воронцова, был начальником Военно-морского союза и преподавал в Высшем техническом институте в Париже, он и позвал его к себе, И.А. Воронцов приехал не один, а с другом Юрием фон Штаубергом, бывшим своим подчинённым, капитаном 3-го ранга.
Париж стал «столицей политической диаспоры» и для русских эмигрантов, осколков дореволюционной элиты, и для советских беженцев, людей искусства, интеллигенции, которые протестовали против нового правительства в России. Ипполит Андреевич невольно общался с этими людьми и немного представлял себе новую жизнь в новой России. Чаще всего он любил посещать Тургеневскую библиотеку, чтобы встретиться со старыми знакомыми офицерами, услышать родной русский язык и побеседовать на всевозможные темы. Однажды, возвращаясь с Юрием Николаевичем фон Штаубергом после одной из таких встреч, тот предложил:
---Ипполит Андреевич, а не согласитесь ли Вы принять участие в благотворительном вечере, который устраивает одна французская милая женщина, мадам де Маришар? Она потеряла сына у нас в Одессе ещё в 1920-ом году и вот с тех пор у неё иногда проходят вечера в память о нём и обо всех, кто погиб в те страшные годы. Собранные средства идут на помощь военному госпиталю под Парижем.
---Какой странный способ помянуть сына, тем более приглашать русских офицеров, офицеров той страны, в которой он погиб? Вы не находите?- искренне удивился Воронцов.
---Ну это как рассудить? Возможно она тем самым хочет как-то выказать своё неприятие сегодняшнего режима Советов. Сына её убили обыкновенные, пьяные бандиты на улице в Одессе за несколько дней до того, как корабли Антанты покинули город, хорошо хоть тело доставили на родину и она смогла его похоронить. Не повезло парню!
---Да, жуткий случай! Пожалуй, я пойду с Вами, Юрий Николаевич, жаль бедную мадам... как Вы сказали?
---Мадам де Маришар. Ну, так решили: в субботу к восьми вечера будьте готовы. Прощайте, честь имею.
***
Публика в гостиной была довольно разношёрстная: несколько французских художников темпераментно спорили о смысле искусства Шагала, каждый доказывал своё, совершенно при этом не интересуясь мнением собеседника; седовласый русский писатель сидел в гордом одиночестве в глубоком, низком кресле, заполняя всё его пространство своей тучной фигурой, прикрыв глаза, он самозабвенно попыхивал самшитовой, причудливой формы трубкой; две не очень молодые, но ещё довольно привлекательные своей изящной осанкой и напускными, светскими манерами балерины, когда-то примы Дягилевского балета, мило щебетали об изысках последней парижской моды; два господина непонятной национальности серьёзно обсуждали какие-то заумные математические премудрости. Одного из них по гриве седых волос Воронцов узнал сразу, это был уже признанный гений, физик Ганс Бернштейн, другой был худенький, чернявый, отчаянно спорящий со светилом. Оба не замечали вокруг ничего.
---Ипполит Андреевич Воронцов, русский офицер, капитан 2 ранга, честь имею,- представился новый гость вышедшей навстречу хозяйке и поцеловал её изящно протянутую ручку.
Мадам Эмилия де Маришар, маленькая, чуть полноватая женщина, выглядела довольно молодо для своего возраста. Голову её обрамляла высокая благородная причёска. Волосы, без единого намёка на седину, были иссиня чёрного цвета и эта их особенность оттеняла её слегка припудренное лицо, придавая ему некую утончённость. Тёмно-серое длинное платье было сшито по современной моде с открытой спиной, но вульгарности ни в этом, ни в том, что она курила пахитоску в длинном мундштуке, как это ни странно, совершенно не было. Только глубоко посаженные чёрные глаза в тёмных глазницах да небольшие мешки под нижними веками выдавали то, что она часто плачет по ночам, выдавали постоянную скорбь и переживания матери, потерявшей единственного сына.
---Очень приятно, Эмилия де Маришар. Милости прошу, будьте как дома. Мсье Штауберг,- обратилась она к Юрию Николаевичу,- гостям представлять я Вас с Вашим другом не стану, сделайте одолжение, знакомьтесь сами по мере необходимости. Здесь все свои. Располагайтесь, где Вам удобнее. Скоро чай, потом аукцион. Конечно, «аукцион» громко сказано,- при этом, грациозно повернув свою восхитительную головку, она улыбнулась совсем по-детски глядя прямо в глаза Воронцову и он почувствовал к ней искреннюю симпатию,- просто художник Котляревский любезно предоставил совершенно бесплатно нам свою картину, вот мы и постараемся выручить за неё что-нибудь, эти средства пойдут на нужды Госпиталя ветеранов войны.
Ипполит Андреевич и Юрий Николаевич весьма быстро освоились и первоначальное смущение от совершенно нового общества и незнакомой обстановки довольно быстро улетучилось.
Немного послушав дискуссию о Шагале и о Малевиче, они решили побеспокоить своего соотечественника писателя, который совсем недавно покинул Советскую Россию, тот на удивление живо откликнулся, услышав родную русскую речь. Втроём они расположились в одной из комнат довольно просторной квартиры. Постоянно вздыхая, писатель начал весьма спокойно вещать про тяготы и непонимание его творческой личности, про серость и ограниченность новой власти, но постепенно перешёл на открытую, плохо скрываемую ненависть к Советам. Воронцов вначале слушал с большим любопытством, потом ему вдруг стало скучно и он отошёл к окну, долго смотрел на видневшиеся внизу Елисейские поля. Сегодня весь день была замечательная ясная погода и вся улица, несмотря на позднее время, была ещё залита огненно рыжим отблеском вечернего зарева( завтра будет ветрено-подумал по морской привычке Воронцов) и расцвечена праздничными, немногочисленными, яркими бутонами фонарей. Писатель всё яростнее что-то доказывал Штаубергу, и Воронцов понимал, что просто уйти, бросив друга, будет неприлично. Тем более, что ещё предстояло пережить что-то вроде аукциона, ради которого они и пришли.
Он отошёл от окна, оглядел комнату, обставленную весьма уютно в эклектическом стиле, свидетельствующем о безупречном вкусе хозяйки. И тут взгляд его невольно скользнул по старинному комоду, пузато опиравшемуся на короткие львиные лапы и стоявшему рядом у стены. На комоде среди фарфоровых безделушек и подсвечников в резной деревянной рамочке... У Ипполита Андреевича перехватило дыхание - в рамочке была фотография его Аннушки и молодого французского офицера. Он не поверил своим глазам, ещё внимательнее присмотрелся. Нет, сомнений не было -это его дочь! Как, почему эта фотография здесь, в чужом доме, в Париже ?
Воронцов взял фотографию и, не выпуская из рук, вышел из комнаты ничего не объяснив недоумевающему Юрию. Найти хозяйку дома не составило большого труда: она приглашала всех в столовую пить чай.
---Мадам Эмилия, откуда у Вас эта фотография?- не соблюдая ни правила этикета, ни какие-либо другие условности, спросил он и по его взволнованному виду, по слегка дрожащему голосу она вдруг поняла, почувствовала всю важность этого его, такого бестактного на первый взгляд, вопроса. Она молча взяла его под руку и повела за собой в маленькую комнату в самой отдалённой части квартиры.
---Мсье Воронцов, это комната моего сына, моего единственного сына,- потом взяв фотографию из его рук и глядя на неё продолжила:
---Это мой сын, мой Виктор, а это его невеста, мадемуазель Аннет, можно сказать жена. Только вот обвенчаться они не успели, его, как Вы может быть слышали от мсье Штауберга, убили там, в вашей Одессе...
--- Аннет? Это же Аннушка! Простите, мадам Эмилия, это моя дочь, это моя Аннушка!!! Вы понимаете? Как это возможно?- в глазах Воронцова стояли слёзы, но Эмилия не подала виду, что заметила это. От удивления её и без того большие глаза стали просто огромными.
Гости в столовой, уже вовсю освоившись, общались, пили чай и совершенно не замечали отсутствие хозяйки дома, их не волновало даже то, зачем она их сегодня собрала - Госпиталь для бедных французских ветеранов. Картина Тадеуша Котляревского, накрытая серым рядном, сиротливо стояла прислонённая к стене.
Мадам Эмилия показала Воронцову все письма Виктора из Одессы. В одном из них его просьбу благословить брак с русской девушкой Анной Воронцовой, потом сын писал о том, что брак их никак не разрешает начальство и то, что Анна решилась сменить для этого веру. В последнем письме Виктор сообщал, что разрешение наконец-то получено и что Анна ждёт ребёнка...
А потом из России возвратились французские корабли и на одном из них доставили тело её сына. Его товарищ рассказал ей, как погиб Виктор. О судьбе Анны тогда она ничего, разумеется, не знала.
---Но мсье Воронцов, вам не следует беспокоиться о судьбе своей дочери. Она слава богу жива и здорова, и ещё у вас есть две внучки.
Воронцов был просто обескуражен, взволнован от внезапного известия. Он и представить себе не мог, что именно в этом доме совершенно случайно услышит не просто какие-то сведения об Аннушке, но сведения достаточно достоверные и приятные.
---Мадам де Маришар, расскажите, пожалуйста, всё подробно что Вы знаете об этом и откуда? Внучки?! Я и вообразить себе не мог такого. Да, впрочем, глупости говорю от волнения, все мысли в голове перепутались. Вы ошеломили меня этим известием, простите за мою сумбурную реакцию. Всё это так неожиданно...- и он беспомощно развёл своими крупными руками.
---Я понимаю ваше состояние, мсье Воронцов. Повторяю, успокойтесь. Аннет жива-это главное. Она вышла замуж и у неё прекрасная семья. -Эмилия видя растерянность до этого такого, казалось слишком серьёзного, строгого мужчины, вдруг почувствовала огромное желание его пожалеть, приласкать, успокоить. Преодолевая смущение, взяла его за руку, погладив робко, предложила ему сесть на стоявший рядом диван и не отпуская его руку, села рядом.
---А теперь послушайте меня, мсье Воронцов. В моём доме довольно часто бывают гости, так я борюсь с одиночеством, это помогло мне пережить страшную трагедию, постигшую меня уже пятнадцать лет назад, ведь раны такие не заживают никогда, но как видите, я живу с этой кровоточащей раной...- и она, отпустив его руку и глубоко вздохнув, продолжила,- Я всегда рада талантливым и интересным людям, которые, повторяю, часто приходят ко мне иногда со своими друзьями, так однажды появился в моём доме мсье Симен Вишневецки. Он подающий большие надежды математик и давно уже живёт в Германии, но частенько бывает и в Париже. Как и Вы, он увидел эту фотографию и оказалось, что Аннет- жена его старшего брата Лео. Настоящее имя его Зиновий Вишневецкий и он из Одессы...
Ипполит Андреевич почувствовал, как по спине пробежал холодок. А внимательно смотревшая на него Эмилия, заметив, как при этих словах капитан Воронцов весь напрягся и на его мужественном лице проступили желваки, предложила:
--- Мсье Воронцов, я думаю, будет правильнее, если он сам Вам всё расскажет. Он должен приехать в Париж на следующей неделе, я дам Вам знать и Вы сможете у меня встретиться с ним и поговорить.
Тем временем гости мадам Эмилии спохватились, что время позднее, пора бы устраивать аукцион в помощь Госпиталя французских ветеранов, а хозяйка куда-то уединилась с новым гостем, русским морским офицером. Подождав немного, художники, привыкшие к ночным богемным бдениям, не очень расстроились и, начисто забыв о картине, отправились продолжить вечер в каком-нибудь ресторанчике, и писателю тоже пришлось удалиться восвояси (перед этим он с чувством, крепко пожал руку, в конец уставшему от потока брани в адрес ненавистных ему Советов, Штаубергу), а Ганс Бернштейн, как оказалось ни с кем не попрощавшись, чтобы никого не беспокоить, давно ушёл вместе со своим ретивым оппонентом.
Хозяйка прошлась по опустевшим комнатам совершенно не сожалея о несостоявшемся сегодня аукционе. В руках она по-прежнему держала фотографию Виктора и Аннушки. Сегодняшнее знакомство с этим красивым, статным русским вызвало в её душе такие разные чувства: странное совпадение судеб, её теперешнее родство с ним, чисто женский интерес к приятному собеседнику и, совсем уж неловкость от того, что взгляд его в какие-то моменты смущал и тревожил, хотя разговаривали они только на серьёзные темы, в основном, о его дочери.
Вот так закончился этот необычный вечер и на обратном пути Ипполит Андреевич долго благодарил Юрия Николаевича, но больше всего бога за то, что ему предоставился случай посетить этот дом.
Недели через две мадам де Маришар сообщила Воронцову через фон Штауберга, что мсье Симен Вишневецки прибыл в Париж и собирается навестить её в ближайший вторник и она ждёт их к себе.
Воронцов сразу же согласился, поймав себя на мысли, что обрадовался этому известию не только по причине встречи с этим господином, но и просто потому, что ему хотелось ещё раз побывать в обществе этой женщины. В её доме он почувствовал себя легко и непринуждённо первый раз за эти долгие годы изгнания.
Во вторник они оба, Воронцов и фон Штауберг, прибыли к назначенному часу. Компания гостей на этот раз была несколько большей: уже знакомый писатель со своей попыхивающей трубкой так же сидел в кресле и уже кому-то другому брыжжа слюной поносил Советы( уж что они ему сделали даже Юрий в прошлый раз так и не понял), Ганс Бернштейн находился в окружении трёх молодых людей, они сидели за круглым столом и он что-то объяснял им рисуя на листке бумаги свои заумные формулы и знаки. Художники так же потягивали из высоких стеклянных бокалов вино и обсуждали на этот раз почему-то искусство Босха. Эмилия в этот вечер выглядела просто великолепно, чёрные её волосы были гладко причёсаны и собраны в тяжёлый низкий пучок, перевитый ниткой белого жемчуга, а тёмно-зелёное шифоновое платье мягко струилось до самого пола. После обязательных приветствий с уже знакомыми лицами, Воронцов увидел направляющегося к нему молодого человека лет тридцати, смуглого, с довольно длинными вьющимися волосами.
---Вы мсье Воронцов? -весьма по-простецки осведомился он, затем представился, не дожидаясь ответа.- Мсье Симен Вишневецки к Вашим услугам. Мадам де Маришар сообщила мне, что Вы хотите со мной о чём-то поговорить.
Ипполит Андреевич немного удивился подобной раскованности молодого человека, но виду не подал. Подошедшая Эмилия своей очаровательной улыбкой сразу же разрядила возникшую неловкость:
---Мсье Воронцов, надеюсь Вы уже познакомились с мсье Вишневецки? Это о нём я Вам говорила. Дело в том, дорогой Симен, что мсье Воронцов родной отец Аннет, вашей теперешней родственницы и он хочет знать всё про судьбу своей дочери и внучек. Пожалуйста, расскажите ему всё подробно так, как Вы мне рассказывали.
Зиновий, или как он теперь представлялся, Симен, немало удивился, но стал во всех подробностях описывать давнее происшествие, случившееся в его семье, когда он ещё ребёнком жил в Одессе. Воронцов затаив дыхание слушал, стараясь не упустить ни одной мелочи, ни единого слова. И теперь ему стало известно, что Анна Воронцова, его дочь, стала Анной Вишневецкой. Так же он узнал, что у неё родилась весной 1920 года девочка и назвали её Викторией. Ещё Зиновий рассказал, что года через три у Анны и его брата Льва родилась девочка Фрума. А потом его, Зиновия, пригласил в Германию один знаменитый профессор-математик, и вот теперь он скоро уезжает и вовсе в Америку. К огромному сожалению он почти сосем потерял связь со своей семьёй, почтой письма посылать невозможно, а оказия бывает слишком редко. Рассказ его поразил Воронцова, он и представить себе не мог, что его хрупкая, нежная Анечка смогла вынести столько страданий. К тому же, было непривычно и трудно осознать, что теперь она живёт в еврейской семье. Но ведь благодаря им она осталась жива, благодаря им она родила двух дочек! Этот факт ему ещё долго предстояло осмысливать, но поскольку он был глубоко верующим человеком, к тому же порядочным, он принял его: на всё воля божья!
А в этот вечер они оба, и мадам Эмилия, и русский офицер Воронцов, ещё долго сидели и по нескольку раз обсуждали всё касаемо их детей; рассказывали друг другу о своих предках, семьях, фактах из жизни, метаморфозах времени и стечению обстоятельств, а потом вдруг, почти одновременно их посетило ясное осознание того, что оба они, и мадам де Маришар и он, Ипполит Воронцов, связаны неразрывными родственными узами — у них есть общая внучка !! И от этого осознания на сердце у каждого наступила необыкновенная, светлая благостность. Оба понимали, что надежда найти Аннушку и внучку в теперешнем мире нереальна, они живут в стране, в которую им нет и не может быть доступа и даже связь с ней немыслима. И всё же, появилась мечта, надежда! Ах, надежда - это самый главный стимул в жизни каждого человека -и он теперь у них был!