Начало см. http://www.proza.ru/2018/02/26/1363
Предыдущую главу см. http://www.proza.ru/2018/03/19/1090
Двери в холерные бараки не закрываются. И то сказать: любопытствующих отпугнет смрад и боязнь заразы, а тех, кого приведет горе, не остановишь.
Каждый входящий в барак ощущает границу, отделяющую жизнь от смерти, и невольно на мгновение задерживается, прежде чем ступить за порог. Лишь Митька бестрепетно пересекает эту невидимую грань и без устали снует то в барак, то обратно. Еще минуту назад сидел возле бочки с водой, купался в лужице, чистил перышки, а уже перелетает от одной кровати к другой, ищет на полу крошки…
Больные следят глазами за легким пушистым комочком, и пересохшие губы складываются в подобие улыбки: «Митька прилетел». Кто окрестил воробья Митькой – неизвестно, быть может, он уже давно переехал на погост, но имя прижилось. Обессилевшие больные проклинают врачей, подозревая что те экономят на лекарствах, могут обругать падающую от усталости сестру милосердия или даже богохульствовать, прогоняя священника: «Рано пришел! Не готов я к исповеди», но в Митьке, этой маленькой птичке с коричневато-бурой головкой, черным пятнышком на шейке и серым брюшком они с замиранием сердца видят свои души. И пока он летает, надеются...
Варя пришла работать в холерный барак после нелегкого разговора с братом. Степан категорически возражал против того, чтобы она приносила в дом заразу. Да Варя и сама понимала: Васеньку с Лизой надо оберегать от всех напастей, но смотреть из окна как без помощи умирают люди – выше ее сил.
Холера словно паук-кровопивец развесила над городом свою паутину. Обесцветила южные краски, задушила летние ароматы, оставив лишь цвет и запах дегтя. Не слышен на улицах смех детей, не звенят голоса молодых женщин, не бубнят старухи. Замерли работы в порту: приказчики сбиваются с ног в поисках рабочих, которые еще в силах разгрузить пароход или баржу. Холера подчистую косит и армию оборванцев, и тех, кто вынужден заниматься делами. В присутственных местах стоят бидоны с водкой, в которой плавают стручки горчицы: то ли для лечения, то ли для поддержания бодрости. По пустынным, звенящим от зноя улицам, разъезжают подводы. Санитары в черных плащах, пропитанных дегтем, собирают умерших и отвозят за город. Там, на выгонной земле* сам собой образовался погост: хоронят без чинов и званий, в общих могилах.
Заболевших свозят в инфекционные бараки бывшего военного госпиталя. Смрад, ругань, стоны, плач обессилевших и молчание покорившихся своей участи. Один врач на барак, священник, едва успевающий причащать и соборовать, да сестры милосердия из общин Красного Креста. Этих женщин в коричневых халатах с красными крестами на груди больные зовут, проклинают; целуют им руки, умоляя спасти, дышат в лицо зловониями и просят поцеловать в смертный час.
Варя тоже носит такой халат и передник с крестом. После разговора с братом она собрала вещи и ушла жить в барак. Варя не одинока: рядом с ней в бараке живут еще семь женщин разных сословий. Одна из них, купчиха второй гильдии, только что проводила на погост мужа и сына, другая, молоденькая горничная, потеряла мать… у каждой что-то свое. Они сутками работают без отдыха, а когда падают без сил, подбадривают друг друга: «Ничего, куда мы денемся, выдюжим…»
Им приносят ту же пищу, что больным. И, наливая из железного ведра в миску принесенные щи, Варя силится вспомнить бабиньку, юного станичного Фрола с буйным чубом, однажды неловко чмокнувшего ее в щеку, когда шла утром по воду… Но вспоминается плохо. Та, другая жизнь, ушла прочь, словно ее и не было, а в этой есть только безграничная усталость да глаза Харитона Трофимовича, которые следят за ней с больничной койки. Здесь, в этом бараке, не лгут: Варя легко читает любовь и надежду в глазах Харитона, надеясь, что ее глаза не так откровенны. Напрасные ожидания. Любовь не собирается дожидаться «лучших времен»: «завтра» ведь может и не наступить. Когда и как пришло это чувство, с чего началось – что толку гадать? Весь день оба ждут те несколько минут, когда Варя сможет подойти, дать лекарство, питье и легко прикоснуться к покрытому испариной лбу. От этой малости сердца обоих начинают колотиться, и Варе приходится каждый раз немного постоять, приходя в себя, прежде чем перейти к другим больным. По ночам она долго молится «во здравие» всех заболевших, и отдельно за Харитона, пока сон не свалит на жесткий, комками матрац, заменяющий постель.
Шесть страшных недель хозяйничала эпидемия, забирая в день по несколько сот человеческих жизней. По югу России прокатились холерные бунты, но хотя бы эта беда ростовцев миновала: в город привезли Чудотворную Аксайскую икону Божией Матери. Не обошлось без скептиков, пророчивших: скопление народа у иконы лишь усилит эпидемию. Но, вопреки ожидаемому, холера пошла на убыль. Может, стечение обстоятельств, а может… мало ли в жизни того, что непостижимо разумом.
Впрочем, Степан Платонович, предохраняясь от холеры, предпочитал вполне земное лекарство: «Баклановскую настойку». Названное в честь легендарного казака Якова Петровича Бакланова, прославившегося во время турецкой войны, ядреное зелье на спирту он считал более надежным средством.
***
Суровая зима, пришедшая в тот високосный год, казалось, завершила сыпавшиеся словно из рога изобилия несчастья. Навигация началась во второй половине марта, и порт опять зажил, загрохотал, наверстывая упущенное.
Баржи, барки, парусники, пароходы… Погрузка, разгрузка…
А вот и пароход, построенный на городских судоверфях: по бокам - огромные гребные колеса, закрытые металлическими кожухами, высокая черная труба. Капитанский мостик высится над палубой, прикрытый легкой железной крышей. Пассажирские помещения первого класса в трюме парохода, ближе к носу. Там мягкие диваны, ковры…
По трапу поднимается дородная женщина в пестром платье, узорчатой шали, прикрывающей плечи и шляпке с цветами. В одной руке она держит саквояж и зонтик, другой тянет упирающуюся девочку лет трех-четырех в белой шерстяной матроске. Девочка все норовит вырваться из рук матери, убежать, а та сердито выговаривает малышке. Замыкает шествие худой высокий мужчина в кожаной тужурке. Картуз прикрывает раннюю седину. Мужчина тоскливо оглядывается по сторонам, а заметив одинокую женскую фигуру, приближающуюся к пристани, сдергивает картуз и быстро, словно кто-то пытается задержать его, сбегает по трапу.
- Варвара Платоновна, кого вы ищете?
Варя с усилием поднимает голову, отрывает взгляд от мостовой и смотрит прямо в глаза Харитона. За длинными, вздрагивающими ресницами - влекущий черный агат ее глаз.
- Степан Платонович велел что-то передать?
- Нет, он только сказал: вы с Настеной уезжаете…
Прошло более полугода с того дня, когда они виделись последний раз. В этой молодой женщине нет ничего от той яркой Вареньки, когда-то поразившей воображение Харитона: узкая темная юбка до щиколоток, на плечах - клетчатый плед, под ним простая коричневая блузка с белым воротничком.
- Степан Платонович заказал пароход на заводе Пастухова. Спустят на воду – буду ходить из Одессы в Ростов. А пока открываем в Одессе агентство по приему и сдаче грузов, - Харитон сдерживает вздох, отводит глаза.
- Поймите, Варвара Платоновна, не могу я оставаться в Ростове. И простить себе Дашенькиной смерти не могу. Анастасия Алексеевна простила, а я - нет: если бы той ночью не наклонился над кроваткой, не поцеловал ее… Может, бегала бы сейчас как Дуня.
- Нет ни в чем вашей вины, Харитон Трофимович, - возражает Варя, – так судьба распорядилась.
- То лишь Господь знает.
Сердце Харитона сжимается так, что кажется этакой боли и вытерпеть нельзя. Когда-то он поверил нахальному Митьке, что счастье возможно. Надо было только выжить и ничего не бояться. Тогда он еще не знал о Дашеньке. Глупый воробьишка, как ты пережил зиму? Тебя не съели дикие камышовые коты?
- А вы, Варвара Платоновна? Слышал, компаньонкой сестры Елпидифора Тимофеевича стали?
- Скорее сиделкой, - Варя грустно улыбается. – Петя, заваленный подарками, быстро забыл о той истории, похитители ведь, к счастью, только пугали, что закопают мальчика. А мать не смогла пережить потрясения: постоянные страхи, нервные расстройства, душевная болезнь…
- Но вы ни в чем перед ней не виноваты и ничем не обязаны…
- Просто мне ее жалко, - пожимает Варя плечами.
В непрекращающийся гвалт портовых звуков вписывается низкий пароходный гудок.
- Варвара Платоновна, разрешите поцеловать вам руку.
Харитон низко склонился над узкой ладошкой, и Варя почувствовала нестерпимое желание прикоснуться губами к жестким волосам с седой прядкой. Испуганно отдернула руку, пошла, почти побежала: «Стыд-то какой, женатого мужчину провожать пришла».
В глубине души Варя точно знает: то, что привело ее на пристань, важнее приличий. Пусть ни слова не сказали друг другу, ниточка, протянувшаяся между ними в холерном бараке - на всю жизнь, и никуда от этого не денешься.
Харитон долго смотрел вслед. А когда вернулся на пароход, встретился с жестким взглядом Настены:
- Не по чину разогнались, Харитон Трофимыч. Барыня она завсегда барыней останется.
* выгонная земля - место за чертой города, где пасли скот.
Конец первой части.