Назад, Глава 1. Корабль: http://www.proza.ru/2018/03/26/1503
Пока я обдумывал все эти важные истины, пароход миновал
последний островок; сердце внезапно подскочило
у меня в груди, и я воскликнул:
– Фредриксон! Впереди – море!
Наконец Что-то случилось! Прямо передо мной – сверкающее,
лазурное, сказочное море!
Туве Янссон, «Мемуары папы Муми-тролля».
...И вот однажды мы поплыли, курсом на солнце,
Пока не попали в зелёное море.
И мы жили там под водой,
В нашей жёлтой подводной лодке.
Paul McCartney, “Yellow submarine”.
...Ну, за небольшим указанным исключением. Там внутри были пока что лишь корабельные рёбра. А вообще корабль у них должен был получиться не большой и не маленький, как раз такой, как нужно, и хотя лишь с одной мачтой, но зато с несколькими парусами. Мачту они уже закрепили, только снасти развесили ещё не все, поскольку верхняя часть судна... Э-э... В общем, вот так.
Когда всё основное было сделано, а рассвет ещё не настал (было опасно отплывать в темноте, чтобы не наткнуться на одну из подводных скал, которые здесь встречались), они уселись вокруг затихающего костра, на котором недавно разогревали смолу.
Негромкое полупрозрачное пламя восходило над пламенеющими углями, мягко переходя из алого то в оранжевый, то в жёлтый и даже голубовато-синий. Извитые линии его и очертания напоминали актинии или пучки водорослей, когда приникнув к поверхности, глядишь в глубину вод, и там на фоне песчано-галечного дна изгибаются они в причудливом танце. Тёплый его и неяркий свет, соприкасаясь с окружающей ночью, растворял её тьму, создавая на её поверхности, словно извлекая из небытия, синие, зеленоватые и фиолетовые отзвуки.
Улеглось волнение дня, обычная безмятежная тишина ночи всё более делалась ликующей и вместе с тем ещё более глубокой, каковой она бывает в предрассветное время. И они теперь все тоже притихли, и такой странно торжественный был час... Совсем скоро уже наступит рассвет. Что будет там? На их лицах не было нерешительности, нет, их коснулась вдруг высота... Странное это и необычное, всегда неожиданное и новое, всегда непостижимое посещение часто сопутствует таким часам. Словно бы преследуемая и всегда ускользающая радость в эти мгновения, обернувшись, касается дыхания, касается сердца, превосходя всякую привычную и понятную радость, внимательная и высокая, торжественная и тихая, и вновь удаляется, оставляя после себя благоухание светлой грусти, будто зовёт за собой... Как постичь её?
Птица тоже была рядом с ними, примостившись на одном из сучьев сухого дерева, на котором они сидели, и её обычно сияющее оперенье сейчас было таким, что больно было смотреть. Впрочем, их взоры не касались теперь её наряда, они были здесь и не здесь... Решение их было самым простым: нужно навестить тётю Шишемышу и повидать Острова налаков, про которые они столько слышали, но не видели до сих пор. Но ведь всегда, отправляясь в странствия, будто скользя по следам какого-нибудь чудного оленя, желает летящий и не замечающий пространства постичь нечто большее, чем дальние скалы, лазурные воды, необъятное небо, чем таинственные фьорды, высокие сосны на обрывистых и неровных их берегах, туман над прохладной водой... чем всё это, видимое... И воистину, оно может быть таковым, живым.
Слов не было в эти часы, они не имели звучанья. Или, может быть, всё это, теперь наставшее было одним-единственным словом, внутри которого они жили теперь.
Вдруг издалека послышался внезапный и оглушительный рёв, а потом содрогнулась земля, словно кто-то очень большой хлопнул о землю чем-то не менее огромным. Все они тоже вздрогнули и переглянулись.
– Папа обнаружил, что паруса пропали, – осторожно прочистив горло, со вздохом сказал Дубробор.
– А что... – так же тихо и с некоторой опаской спросил Стактибус, – разве у него сегодня насморк?
– Нет, – опять вздохнув, ответил племянник Миди, – насморк у него давно уже прошёл, только привычка осталась... Но вы не бойтесь, всё равно до рассвета его из дома дубиной не выгонишь.
Бобредонт и Стактибус улыбнулись в ответ, но, тем не менее, ёжась и неловко поглядывая друг на друга, пересели поближе к берегу, где стоял их корабль.
Но дальше ночь была тиха, и ветер странствий уже ощущался так близко, что все земные опасности, какие бы они ни были, казались теперь сущими пустяками. Они уже сидели на берегу лицом к морю.
– Как ты думаешь, – мечтательно глядя на начавший светлеть горизонт, спросил Бобредонта Дубробор, – мы найдём сокровища?
– Не знаю, – чуть улыбнувшись, пожал плечами тот, – наверное, найдём...
– И, наверное, увидим много необыкновенного и удивительного... – подхватил Стактибус, сидя по другую сторону от Бобредонта и погружённым в себя взором устремляясь вдаль.
– ...И увидим много необыкновенного, – эхом повторил Бобредонт. – Это уж как водится. В море всегда так.
– Да-а... – прошептал Дубробор.
Блаженная улыбка наполняла его лицо, и оно, и так широкое, сделалось ещё шире.
– Но сначала мы навестим тётю Шишемышу, – поднявшись и начиная прохаживаться по берегу, заметил Бобредонт.
Уже ощущалась предутренняя прохлада.
– Ну да, это уж разумеется, – пробасил Дубробор, а Стактибус отчего-то нахмурился.
Кажется, он не очень хорошо умел плавать.
И вот наконец наступил рассвет.
И утренняя заря, как она бывает прекрасна! Дающая начало дню и вновь, из того самого ниоткуда, лёгкой своей кистью восстанавливающая образы всего... нам бы лишь положить начало! – Теперь, как в каждый из прошедших веков, когда они, стоя на самом краю их берега, на больших и угловатых камнях, осколках каких-то древних утёсов, смотрели вдаль, на невидимый радостный берег, где были давно их мечты, куда не смели они никогда достичь даже в них, самых смелых своих мечтах, где были все их старшие – родители, дедушки и бабушки, у некоторых даже старшие братья там были, и куда переселилась, как в свой естественный дом, радостная и кроткая, общая тётя их Шишемыша... И это, как и всегда, был самый край их отступающего под ногами берега.
И когда они уже совсем собирались отплыть, и Бэ столкнул корабль на воду, и осталось лишь развязать концы, все вдруг увидели, что Птица осталась на берегу, странно безучастная и даже как будто грустная.
– Ремиса, а ты разве... не плывёшь с нами? – растерянно спросил Бобредонт, теребя верёвку и явно зная ответ.
И Бианкона ответила:
– Может быть, и плыву... Ты ничего не забыл?
Бобредонт сразу опустил нос и виновато вздохнул:
– Да, верно... Птичка, слетай, пожалуйста, от меня сама к дяде Бобрисэю, спроси его позволения нам отправиться, а то уже рассвет, я не успею... – помявшись, добавил он.
И как ни странно, Птица не стала спорить, не сказала «причём здесь рассвет» и тому подобное, а просто полетела. Впрочем, она вообще-то и никогда подобного не говорила.
Минуты (или часы?) ожидания были тягостны, как когда взрослые с тобой не разговаривают и, что хуже того, не дают никаких вкусностей. Их мир, радостный мир Бобритании, просыпался. Сейчас, уже совсем скоро, проснутся все... особенно папа... Они стояли, сливаясь с шумом прибоя и тишиной камней, с утренним кликом чаек и далёким дыханием моря. Им изо всех сил надо было уже отплывать, а Птицы всё не было. И Бобредонт не выдержал. Он закричал. А может быть, зашипел, – как вам угодно.
– Би!.. Би!.. Би!.. – растерянно посылал он звуки в разные стороны сдавленным голосом, одновременно и старясь быть услышанным, и боясь слишком явно их всех обнаружить.
Но Птицы нигде не было.
Он уже решил крикнуть всерьёз и набрал полные лёгкие воздуха, как вдруг...
– Ну хватит уже бибикать, – сказал Мыкий Дод, выходя из-за кустов. – Здесь она. Там, сзади, за мной летит.
Обычно их (таких людей, ну, то есть, существ) всегда зовут Фредриксен, но в данном случае произошла какая-то осечка, или случайность, или (абсурдное, сами понимаете, предположение, но всё же), может быть, в тот момент, когда он родился, произошла смена династии, и с того момента всех подобных персонажей зовут Даниэльсен. Или Расмуссен. Или Педерсен. Или Торвальдсен. Или Юхансен. Или Лохмунсен. Или ещё как-нибудь.
Но его звали Мыкий Дод или попросту Додик. И – представьте себе! – несмотря на такое имя он всё-таки был поэтом. Ну, или хотя бы наследником поэтов. В какой-то мере. И как, может быть, вы уже по каким-то признакам поняли, являлся подлинным племянником Наречника и одновременно – о, счастье! – Жуля. Потому что именно на его сестре женился Игорь Непогод. Ну как такому откажешь? Потому они промолчали, когда он, в свою очередь, хмуро и молча вошёл в воду, добрался до корабля, вскарабкался на невысокий пока что его борт и уселся ждать, глядя куда-то вдаль. Как будто его насильно заставили.
Тут появилась Ремиса, совсем даже не запыхавшаяся, и спокойно так говорит:
– Дядя Бобрисэй спрашивает, а спросил ли ты о том Человека?
Бобредонт, опять поникши головой, промямлил:
– Нет... Но... Ведь Человек уже давно не посещал Город, он же знает об этом...
Птица, вдруг ставши печальной, тихо спросила:
– И как ты думаешь, почему? – и, поскольку все они растерянно молчали, слегка укоризненно добавила: – Как будто вы не знаете, что можно говорить Ему даже... Впрочем, ладно, я сейчас, – и опять исчезла.
В этот раз она вернулась почти тотчас же, словно никуда и не летала.
– Бобрисэй сказал: хорошо, плывите, и попытайтесь там, где вы будете, встретить Человека... Может быть, там вы найдёте Его... И он ещё сказал, – добавила Бианкона, – что если что-то случится, посылайте за мною Птицу... ну, то есть...
Но последнее малыши, начавшие прыгать и скакать от радости, уже не расслышали. И Птица, с лёгкой улыбкой вздохнув, покачала головой и перелетела на корабль (до этого говорила всё время с берега). Бобредонт развязал верёвку... торжественно посмотрел на всех... Ну, уже почти развязал, как на берег выбежали Рэ и Жэ. Что ж, номер не прошёл. Пришлось и их тоже взять с собой.
Наконец они отчалили. И когда отплыли уже довольно далеко от берега, так что дотянуться до них уже было не слишком просто, они с понятным содроганием увидели выскочившего на берег папу Бэ, немедленно начавшего описывать вдоль него разные геометрические фигуры, размахивая при том огромным ремнём.
– О-о-хо-хо-о... – протянул Бэ, почёсывая спину.
– Да не бойся, он к тому времени забудет, – отчего-то не очень уверенно сказал Бу.
– И к тому же, мы их вернём в целости и сохранности, – как-то слишком уверенно добавил Бо.
А Бэ только улыбнулся (немного грустно), да ещё кивнул в ответ, поискав середину уверенности и, кажется, так и не найдя её. А Рэ и Жэ тоже ничего не сказали, потому что уже снова спали. Всё-таки для них это было рановато.
– Так. Надо его назвать, – серьёзно нахмурившись и в упор глядя на спину Мыкого Дода, строго сказал Бу (почему-то углом рта, обращённым к рядом сидящему Бобредонту).
– А чего ты бормочешь? – удивлённо спросил Бобредонт. И добавил, не получив ответа от красного Бу: – Назвать так назвать. Я думаю, может быть, наверное, мы...
– Мы назовём его Ду, – хмуро и веско произнёс Бэ, держа руки в боки и углом рта сдувая в сторону свой несуществующий чуб.
Бу вначале прыснул, а потом вдруг резко перестал смеяться и с едва скрываемым раздражением и немым вопросом посмотрел на именователя. Слишком похоже получилось. Но Бэ был в полном смысле непоколебим. Ну, может, хотя бы в половинном. Потому что налетела волна и всем резко пришлось принять положение «опора-на-четыре». Кроме, конечно, Мыкого Дода, или новоназванного Ду, который преспокойно и независимо продолжал сидеть там, куда сел, и смотреть в непроницаемую морскую даль. Ну, и ещё Рэ и Жэ, которые просто перекатились во сне с боку на бок.
– Бу, иди к рулю, – скомандовал Бобредонт, вставая с коленок, – а мы с Бэ поставим парус.
И это как-то разрядило нагнетавшуюся атмосферу. Тем более, что имелся ветер, хотя и не очень сильный.
Когда всё было сделано, и корабль выправился, Бобредонт и Дубробор с удивлением обнаружили, что Мыкий Дод им помогал. И сейчас он стоял рядом, заметив, что его заметили, и оттого неловко улыбаясь и часто моргая ресницами.
– Не моргай, бить не буду, – очень грубо сказал Бэ и пошёл рыться в инструментах; ведь надо было срочно заканчивать с бортами и всем остальным.
А Бобредонт, улыбнувшись, только положил ему лапу на плечо. Всё было ясно.
– Так значит, я Ду? – спросил Додик.
– Ну, если ты это принимаешь... – пожал плечами Бо.
– Думаю, что Ду, – ответил племянник Жуля, и они опять улыбнулись.
– Эй, вы, улыбанты, – крикнул им от кучи инструментов Бэ, – а помочь никто не хочет?
В самом деле, нужно было довершить борта, благо смола в баке ещё была горячей. Когда они закончили и притом – странно – ни разу никто никому ничего не уронил на лапу (Би тоже помогала), можно было немного оглядеться. И не сговариваясь они посмотрели на отступающий от них в ослепительных лучах восходящего за ним солнца берег... Хорошо хоть, что Бу сидел на руле и, соответственно, находился спиной к этому виду, а малыши Рэ и Жэ преспокойно спали.
И тогда они отвернулись от берега и стали глядеть вперёд.
И оно, своими лёгкими серебристыми морщинками, словно бы в зарождающейся улыбке, тихо мерцало им навстречу, и чем дальше они плыли, тем более становилось оно обращённым к ним сиянием, возвращающимся от восходящего за их спинами солнца. Ветер был лёгким, но для их судна всё же вполне достаточным, и они быстро двигались, всё более погружаясь в сияющие глубины неведомого пространства, и морская чешуйчатая гладь, словно весенняя листва, трепетала навстречу. И наконец мягкие и румяные отблески на воде стали ослепительно-золотыми, изумруд её плоти наполнился светом, вбирая в себя весь мир...
– Слушай, – сказал вдруг Стактибус Бобредонту, – а ты знаешь, где Острова налаков? Ну... в какую сторону плыть?
Его голос, донёсшийся до них с кормы, на слух был совершенно спокоен.
– Ну конечно, – безмятежно улыбаясь, ответил Бобр, – прямо вперёд. В конце концов мы их достигнем.
– Да? – осторожно спросил Стактибус. – Ну-ка, подержи руль, – попросил он ближе всех к нему стоящего Додика. И, взобравшись на вершину мачты, посмотрел вперёд. – Но там ничего нет.
– Совсем ничего? – уточнил Бобредонт, глядя на него снизу вверх.
– Совсем ничего, – ответил Бурундук и спустился вниз. – Так что будем делать? – не глядя на Бобредонта, вполголоса произнёс он, отряхивая лапы.
Оставленный ими берег стремительно удалялся.
Дубробор уже стоял рядом, физиономия его медленно вытягивалась.
И вдруг Бобредонт хлопнул себя по лбу:
– Слушайте, ну конечно! Нужно спросить Би.
И мгновенно все они хором обернулись к мирно сидящей на самом носу корабля Птице.
– Слушай, Мирис, ты не могла бы... – смущённо начал Бобредонт, страдальчески глядя ей в спину, потому что она продолжала рассматривать летящий на них простор.
– Хорошо, – ответила Птица и взлетела.
А они все стояли и смотрели, как она поднимается, всё выше и выше, пока она не стала едва заметной охристой точкой на безмятежной лазури утреннего неба.
Вдруг корабль тряхнуло, и все повалились кто куда.
– Эй, держи руль! – крикнул рулевому Додику из-под кучи гигантов возмущённый Стактибус.
– Простите, простите... – пролепетал тот, вцепившись в руль всеми лапами и даже хвостом.
– Ну ладно... не до такой степени, – буркнул явно удовлетворённый Бу, выбравшись наконец из-под обвала вполне невредимым.
А вернувшаяся Птица уже сидела на верхушке мачты.
– Нужно взять немного правее... Не очень много, – произнесла она, с заметным усилием скрывая улыбку.
Ду, весь с вытаращенными глазами, медленно подвинул руль.
– Я сейчас, – сказала Бикардия и вновь стала подниматься в небо. – Да, правильно!.. Теперь всё в порядке... – услышали они её голос.
Что ж, и это было хорошо.
Осталось только сделать палубу, всякие там каюты, бесчисленные кладовые и тому подобное. Да, и ещё аккуратно расположить там всё, взятое с собой, а также оставить место для того, что ещё может быть найдено, получено, поймано... В общем, мелочь. Всего-то работы! На несколько дней.
Нужно только немножко собраться с силами... чуть-чуть прилечь... отдохнуть... всё-таки целая ночь работы... да ещё к тому же... вот если... Они уснули.
Дальше, Глава 3. Как они шли: http://www.proza.ru/2018/03/26/1783