В живописной холмисто-горной местности Центральной Грузии, несколько в стороне от цивилизации, расположено село с необычным для этих мест названием – Ивановка. Там я родился, вырос и впитал в себя любовь и трепетное отношение к своей малой родине.
Не осведомленному человеку может показаться, что речь идет о густонаселенной территории. На самом деле это не так. Если идти пешком через окружающие холмы, то ближайшие к Ивановке села были Джиграшени, Большая и Малая Ирага, которые находились в семи километрах от нас. На машине же до них было около двадцати, поскольку приходилось делать большую петлю. Они располагались буквально впритирку друг к другу. Как и в Ивановке, там проживали практически одни греки и между нами были достаточно тесные связи, так что наши жители хорошо знали друг друга. Но, тем не менее, мы были разными, причем настолько, что даже не осведомленный человек заметил бы это. У наших сельчан были несколько иные приоритеты, менталитет, юмор. Мы разговаривали на одном и том же понтийском языке – наиболее древнем диалекте греческого, имеющего много общего с древнегреческим. Но, поскольку, язык этот не имел академической поддержки, его носители, оторванные от Греции и друг от друга территориальными и общественно-экономическими барьерами, на протяжении столетий постепенно вносили в него свои слова, в том числе и турецкие, в связи с чем от него впоследствии отпочковалось множество других, более узких, диалектов. Корни жителей четырех упомянутых сел исходят из одного и того же региона Турции, но разных его сел, у каждого из которых была своя история, что и было одной из причин различий между нами. Даже в языке некоторые слова не совпадали.
В трагические времена турецкого геноцида наши предки группами, состоящими, как правило, из родственников, друзей или близких им людей, спасались бегством от истребления и селились в этих местах Грузии, которая в те времена уже находилась под надежным покровительством Российской империи. Сегодня греческое население сел практически полностью эмигрировало в Грецию, остались единицы. В опустевших домах поселились представители иных народов. Нашим селам сегодня по 150-180 лет. На данный момент они пребывают в печальном состоянии – полуразрушенные дома, разбитые дороги, вышедший из строя водопровод… Все это трудом наших сельчан поддерживалось в функционирующем состоянии.
Практически в противоположной стороне от Ивановки, в восьми-девяти километрах от нее, располагались Большой и Малый Клдеиси, населенные грузинами и осетинами. Еще дальше, километрах в шестнадцати, было грузинское село Ахалсопели. В округе были также азербайджанские, армянские и даже русские села. По этой причине каждый наш житель, как правило, знал несколько языков.
Несмотря на столь яркую мозаику народов, традиций и культур, в советские времена жили мы дружно. Особенно показательным в этом отношении является наш районный центр Тетрицкаро. Хотя меня лично с этим городом практически ничего не связывает. Населяли его грузины, армяне, азербайджанцы, русские, украинцы, греки, осетины, татары, курды… Туда в свое время переселилось немало наших сельчан, которые в 90-х тоже эмигрировали в Грецию. Однако сегодня, по прошествии двух десятилетий, они все еще с трепетом рассказывают о тех золотых годах, когда умудрялись жить практически единой семьей народов. До сих пор держат друг с другом связи, периодически встречаются, осведомлены о судьбах своих друзей, принимают в них посильное участие. Даже события 90-х, когда отношения между народами были отравлены ядом национализма с его экстремистскими представителями, которые с трибун со вскинутыми вверх кулаками кричали «Грузия – для грузин!», не смогли убить эту удивительную по своему колориту межнациональную дружбу. Увы, соседним районам, где компактно проживали азербайджанцы, в этом отношении повезло гораздо меньше. Надо полагать, что события тех лет в сочетании с тяжелейшей экономической ситуацией и разгулом бандитизма и стали основной причиной исхода греков из этих мест.
Первым из наших сельчан в Грецию потянулся дядя Ёрика, которого больше знали по кличке Циал. Это был добрый, отзывчивый человек, всю жизнь проработавший шофером в колхозе. Но была в его характере экспрессивность, по причине которой его поступки отличались излишней эмоциональностью. Он побывал в Греции одним из первых. Вернувшись, сидя в окружении восхищенных сельчан, рассказывал о «молочных реках и кисельных берегах». Оформив документы, уже в 1989 году уехал с семьей в Грецию на постоянное место жительства. Уезжал ликуя, навстречу новому счастью и благополучию. Но со странной обидой в душе и мыслью о бездарно потраченной жизни среди этих лесов и скал. Однако через год он приехал завершить какие-то дела. Потом еще и еще. И каждый раз оправдывал свой приезд делами. С конца 90-х он уже не мог скрывать ностальгию по родным местам. Позже он станет одним из наиболее жестких критиков Греции, хотя к этому времени кризиса там еще не было, и она считалась благополучной во всех отношениях страной. В начале 2000-х он серьезно заболел, стало подводить сердце. Состояние быстро ухудшалось, и он попросил своих детей в случае смерти похоронить его в Ивановке. Получив отрицательный ответ, он, невзирая на их протесты, летом 2003 года, будучи уже тяжело больным, уехал туда. Через несколько недель пришло печальное известие. Он скончался от инфаркта на родной земле, о чем так страстно мечтала его душа. Похоронили его все же в Греции. Его родных можно понять, поскольку регулярное посещение могил своих предков у нас является ритуалом, возведенным в ранг святости.
Можно ли говорить, что этот человек перед смертью поступил неправильно? С позиций отношения к своим родным, конечно, это так, поскольку перевозка его тела в Грецию была сопряжена с колоссальными проблемами и немалыми расходами. И все же, нет никаких сомнений, что пребывая в здравом уме и чувствуя дыхание смерти, наш дядя Ёрика, руководствовался исключительно искренними и кристально чистыми помыслами и хотел быть погребенным именно в родной земле, там, где навсегда осталась часть его души и где покоится прах его родителей. Уверен, нет ничего чище и мудрее, чем мысли обреченного на смерть человека.
Позже мне не раз приходилось сталкиваться с этим феноменом. Нередко бывало, что, переехав в Грецию, некоторые наши сельчане, мягко говоря, критично отзывались о своей родине, называя ее забытым богом уголком, царством каменных скал и пр. Изобилие на новом месте поначалу туманило сознание. Но, как бы ни были набиты желудки и какие бы деньги ни лежали на счетах, слова «не хлебом единым…» верны для любого человека и в любые времена, тем более, если он родился и вырос в Ивановке. Иначе человеку тяжело жить, таким его сотворил всевышний.
Что же тянуло смертельно больного человека на то место, где он родился и откуда уехал как-то демонстративно помпезно и со странной обидой в сердце? Дом, могилы предков, память? А может осиротевшие церкви и часовни? Что?
Эти вопросы заставляют задумываться часто и глубоко. И найти ответ не так-то просто, как может показаться на первый взгляд. Следует отметить, что с конца 80-х, когда открылась дорога в Грецию, появились первые признаки стагнации нашего села. Чуть позже, когда туда на заработки хлынуло молодое работоспособное население, участь Ивановки уже была предрешена.
Мы, понтийцы, по большому счету несчастный народ. Понимаю, что это кому-то не понравится, но, увы, это так. На протяжении многих тысячелетий мы находились в гуще исторических событий, которые не раз вынуждали нас покидать насиженные места, дома, все нажитое и обживать новые. Войны, голод и несчастья шли за нами по пятам. Но нас всегда спасало не имеющее аналогов трудолюбие, которое позволяло приживаться там, где другие бы не смогли, строить прекрасные дома, разбивать сады, возделывать землю, разводить скот…
Сегодня мы вновь оказались на своей исторической родине, откуда отпочковались тысячелетиями ранее. Исторический цикл, можно сказать, завершился. Но что дальше?
К сожалению, историческая родина – это еще не истинная родина. Звучит немного цинично, но это так. В моем понимании, для того, чтобы человек обрел родину, необходимы как минимум три условия. Выражаясь банально, родина – это то место, где похоронены предки, где человек имеет свой дом и работу, дающую возможность максимально реализовать себя. Только в этом случае человек может сказать, что у него есть родина. Вот наши дети и внуки уже смело могут называть Грецию своей родиной, но у более старших поколений с этим не так все просто.
Для некоторых людей, формирование личности которых проходило в особой среде, и с которой прочно спаяны их память, сознание и даже душа, для ощущения родины необходим еще один фактор. У меня это «земляничные тайны» моей памяти. Это, прежде всего, воспоминания из детства и юношества, события, истории и прекрасные мгновения, которые сопровождали мою жизнь, навсегда отложились в памяти и повлияли на формирование моего мировоззрения. Эта память – часть моей сущности и она неразрывно связана с Ивановкой. Когда-то я мог сказать, что моя родина - Советский Союз, но, когда его не стало, она сузилась до размеров Ивановки с окружающей ее сказочной природой.
Предвижу вопрос уважаемого читателя: «Почему все-таки «земляничные»? Это собирательное понятие, куда, помимо прочих, входит и следующая история.
Недалеко от нашего села, выше сосновой рощи, стоял холм. Правильной формы, с идеально ровными и симметричными склонами, чем выделялся из окружающего ландшафта. Его вершину обрамляла скала, метров пятнадцать высотой, необыкновенно живописная, настолько, что непременно привлекала взгляд любого, кто проходил мимо. И называли мы ее скалой Кино. Здесь в 1966 году режиссер Лео Эсакиа снял некоторые эпизоды фильма-оперы «Абесалом и Этери». Надо отметить, что более удачного места для такого действа сложно даже представить. Именно на этой скале для съемок был возведен бутафорский царский дворец. О нем до сих пор напоминают торчащие из камня металлические крюки. Со слов старшего поколения знаю, что многие наши сельчане принимали участие в массовках фильма, мой дядя Лазарь на своей лошади, например. И даже наша корова, говорят, попала в кадр.
Так вот, сложно сказать почему, но скала Кино постоянно чем-то манила к себе. Забраться на нее было элементарно просто. С задней стороны на вершину вела обычная тропинка. Посещал ее весьма часто и почти всегда в одиночку, поскольку в присутствии посторонних глаз пришлось бы быть более сдержанным в выражении своих эмоций. Привлекало еще то, что неподалеку росли два лесных ореха, которые всегда обильно плодоносили. Еще несколько больших кустов ежевики, на которых рано, уже в июле, созревали крупные и сочные ягоды.
Обдуваемый кристально чистым прохладным ветерком, я стоял на вершине скалы и наслаждался открывающимся с нее видами. Отсюда отчетливо были видны все окрестности – кудрявые, сплошь покрытые густыми лесами окружающие холмы, поля и луга, которые местами пестрели ярко-алым маковым ковром, небесной синевой васильков или белым ромашковым покрывалом. На заднем плане – тонущие в белесоватой дымке дали, уходящие за горизонт в сторону Армении и Турции. В ясную погоду отсюда было видно гору Арарат. И над всем этим - ярко-голубое небо с мчащимися неизвестно куда по его бескрайним просторам белыми облаками… В такие моменты я пребывал в удивительном состоянии, нечто средним между вдохновением и счастьем. Сознание отключалось, в ушах звенела тишина, периодически нарушаемая пиликанием кузнечиков.
Это неправда, что сельчане - неотесанные люди по причине ограниченности их доступа к культурным благам цивилизации. То, что созерцали мои глаза, и что чувствовала моя душа, и было для меня шедевром. У сельских людей свое восприятие прекрасного, и совершенно особый внутренний мир, который не так-то просто разглядеть. Даже у истощенного непосильным трудом сельского труженика имеется свое понимание красоты, с которым они живут гармонично и просто, не пытаясь эмоционально или словесно оформить его. Попробуйте с ними посидеть на досуге, ненавязчиво поговорить по душам и, уверяю вас, вы сделаете для себя открытие.
В один прекрасный день я вновь оказался на скале Кино. Вдоволь насладившись открывающимися видами, я стал внимательно осматривать ее. Мне всегда нравилось исследовать те места, где бывал неоднократно. И нередко делал для себя удивительные открытия. Видимо природа раскрывает свои секреты только тем, кто относится к ней внимательно и с уважением. Так вот, в тот день я почему-то решил испытать себя на прочность. «А слабо тебе, - подумал я, - подойти к пропасти и встать на самый край?». Выбрав самое отвесное и высокое место, я стал осторожно приближаться к краю. Насильно преодолевая страх, я подходил все ближе и ближе, вскоре оказавшись на самом краю. В тот же момент что-то красное зарябило в глазах и я, подумав, что у меня закружилась голова, быстро отпрянул назад. Отдышавшись и успокоившись, я задался вопросом: «Что это было?». Вроде голова не кружилась, да и чувствовал себя хорошо. И понял, что внизу действительно было что-то красное. Успокоившись, я решил еще раз подойти к краю и посмотреть. На этот раз лег на живот на самый край и высунул голову. И что вы думаете?! Внизу, в узкой расщелине, на небольшом пятачке продолговатой формы, росла самая настоящая земляника. Непривычно высокие и сочно-зеленые ее кустики были усыпаны крупными, ярко-красными ягодами. Я буквально возликовал от увиденного, попросту был счастлив от мысли, что мать-природа доверила мне еще одну свою тайну.
Спустившись вниз, я обошел скалу и стал искать возможность подняться к тому месту, где росла земляника. Это было около 7-8 метров над землей, но снизу оно не было видно. И проход нашелся - достаточно глубокая и узкая щель в скале, в которую мог протиснуться только ребенок. Однако подняться к тому месту было не так-то просто. В одном месте проход сужался настолько, что приходилось карабкаться в буквальном смысле впритирку к скале. И вот я на месте. Узкое пространство между скалами, примерно в метр шириной и около полутора длиной было сплошным ковром покрыто необычно большими кустиками земляники, которые были усыпаны обилием зрелых ягод. Из глубины расщелины сочилась влага, которая, видимо, и орошала этот клочок. С учетом того, что это была солнечная сторона, становилось ясно, почему именно здесь появилось такое чудо. Однако земля наверху оказалась на редкость рыхлой и зыбкой, тем более что она располагалась на очень крутом подъеме. Одно неосторожное движение и то, что, возможно, создавалось природой десятилетиями, могло быть уничтожено. Поэтому, дабы не повредить почву, мне пришлось широко расставить ноги и плотно опереться ими в бока расщелины. Получив надежную опору, я с удовольствием стал одну за другой отправлять в рот ягоды. Божественный земляничный вкус, насыщенный аромат, от которого даже закружилась голова, солнце и голубое небо в проеме скалы! Что может быть прекраснее?!
Завершив свою трапезу, я осторожно спустился вниз, поблагодарил скалу и, абсолютно счастливый, удалился.
Каждое лето по нескольку раз приходил к скале за земляникой. И всегда она встречала меня с любовью и добродушием. И я ее любил в ответ. Такая у нас была взаимность.
Вот такие они были, мои земляничные тайны. Среди них был и величавый дуб, который рос на голой скале, и дикая груша, на которой проросла малина, и береза с рябиной, растущие в обнимку, и родник с двумя расположенными рядом источниками с разным вкусом воды, и гнездо дикой утки с утятами, и многое другое. Еще это память о самом верном друге детства, собаке по кличке Рябо, о легендарном отцовском коне, о нашей корове, на молоке которой мы выросли… Это память о моих приключениях, приятных и драматических, нашем добром сельском клубе с агитплакатами на стенах, который располагался над колхозным телятником, замечательные сельские праздники, походы по грибы и ягоды, удивительный по колориту и стилю ивановский юмор… Это радость, переживания, первая любовь… И многое-многое другое…
Конечно, наши дети и внуки в Греции обретут полноценную родину. Дай-то бог! А у меня не получилось, хотя отношусь к этой земле с любовью и трепетом. И дядя Ёрика не смог. Ивановка не отпускает, с ее земляничными тайнами в памяти…