(Театральная байка)
Однажды в театре на одном из спектаклей «Пиросмани» по пьесе В. Н. Коростылёва произошла своеобразная «чепэшная» история. В этом спектакле я играю роль главного героя – грузинского художника-примитивиста Нико Пиросманашвили. Эта роль – бенефисная: “весь вечер на манеже”, то есть в ней очень много монологов. Вообще, автор пьесы в качестве жанра под её названием так и обозначил: «Монологи». (А сам режиссёр-постановщик спектакля по стилистике обозначил этот спектакль как «Тост».) Первым из них является монолог Актёра: человека, исполняющего эту роль. А все остальные монологи – уже в перевоплощённом образе самого художника – Пиросмани. Как и во все предыдущие спектакли, точно так же и в этот раз я с авансцены, просто и непринуждённо, начал спектакль с монолога Актёра и вдруг слышу рядом с собой лёгкий саркастический смешок. Своим боковым зрением и по голосу отмечаю, что в первом ряду по центру сидит молодой парень, который таким образом неадекватно реагирует на мою непосредственную искренность. Я продолжаю говорить авторский текст, и параллельно со мной в качестве дерзкого аккомпанемента продолжается этот тихий, но едкий прерывистый издевательский истеричный смех. Может быть, парень подсмеиваться надо мной совсем и не думал, но в результате, пусть и необдуманного, но наглого поведения, получалось именно так.
За многие годы своей актёрской деятельности природу данного идиотского смеха я знаю достаточно хорошо. Подобный смех является для его обладателя своего рода психологической на уровне подсознания защитой от надвигающегося на него состояния откровения, которое он должен принять вследствие доверительного общения актёра со зрительным залом. Воспитанные зрители принимают актёрские исповеди как данность уникального качества драматического театра, благодарно получая эти самые ощущения, ради которых они и приходят в театр. Но зрители душевно зачерствелые, которыми зачастую являются современные молодые люди, реагируют на актёрскую искренность, ёрзая в кресле, или выходя из зала (не выдерживая растопки своей душевной чёрствости), или выдавая себя вот таким вот недобрым, я бы сказал, «предательским» смехом.
В общем, парень продолжал необдуманно насмешливо издеваться, а зрители просто терпели. Для них, в отличие от меня – главного исполнителя – это пока ещё не выходило за рамки приличия; а дежурные в зале, по всей видимости, отреагировать ещё не успели. Я, продолжая говорить авторский текст, одновременно думал, что мне делать…
Вы не представляете, насколько подобное (легкомысленное или преднамеренное – не важно) издевательство невежи напрягает актёра, отвлекая его от роли. Лично я в своей профессии сталкивался с подобным гнусным явлением неоднократно.
Так вот, возвращаясь к изображаемой ситуации: если бы я был в образе, то я бы, конечно, как-то повлиял бы на наглеца авторитетом своей роли; и то: нужно было бы это сделать в определённый момент, не выходя из образа и не останавливая спектакль. Но в данный момент я был самим собой, а значит, я мог от себя лично повлиять на него и на его скверное поведение, сознательно отвлёкшись от авторского текста. – Имел право. Принимая решение, я подспудно боялся, что могу забыть текст. Но другого выхода не было. Хорошо помню, как я внутренне себя мобилизовал, попросил БОГА, чтобы мне не ошибиться и не растеряться, и неожиданно прервав авторский текст, перешёл к разговору с этим скверным паяцем. Разумеется, нюансов в этом обращении я не достаточно помню, но это звучало примерно так:
— Я прошу прощения, парень, у тебя всё в порядке?.. Тебе плохо?.. Ты чувствуешь себя хорошо? Всё нормально? Я могу продолжать?.. Спасибо.
Вы бы видели, что с этим парнем произошло. То, что он этого не ожидал, это было видно невооружённым глазом. Так сыграть испуг – нельзя. После моего первого к нему вопроса его смех застрял где-то в желудке. После второго вопроса он резко замотал влево-вправо головой. После остальных двух вопросов он утвердительно закивал. И уже до конца спектакля его в зале больше никто не слышал, а я – Слава БОГУ – безошибочно продолжил спектакль!
Но этим инцидентом нехорошие приключения в данном спектакле не закончились.
Все вы, наверняка, из личного опыта знаете, как могут мешать звонки мобильных телефонов во время ответственных публичных мероприятий. На этом же спектакле меня достал один зритель со своими мобильными звонками. Это было просто невыносимо! Где были наши дежурные??? Почему они не сделали замечания этому негодяю?! Его телефон со второй половины первого акта звонил регулярно с небольшими перерывами: тихо, но вызывающе. В антракте, я полагал, что ему обязательно сделают замечание, но во втором акте эти мобильные пытки начались опять. И как же мне было этого хама успокоить??? В определённый момент спектакля я понял, чт`о я сейчас буду делать по отношению к нарушителю, не останавливая спектакль и не выходя из образа. Согласно одной из мизансцен, я должен быстро сойти с дальней верхней точки декораций вниз к авансцене и сказать определённый текст своему условному неприятелю, пластически замазывая его воображаемой кистью. Эта мизансцена приближалась, и я знал, что сейчас я этого нерадивого зрителя буду за счёт роли Пиросмани морально уничтожать. Тем более, что сидел он недалеко от сцены, и я уже давно его приметил. И вот приближается этот момент. Я, согласно мизансцене, живо взбираюсь на верх декораций, зло вглядываюсь в зал в то место, где сидел нарушитель зрительского внимания, абсолютно ничего не меняя в авторском тексте, сбег`аю вниз к авансцене, нацеливаясь в этого мобильного хулигана со следующей тирадой:
— Да я этого круглоротого!.. (В этот момент я беру в руки воображаемую кисть и пластически, как шпагой, со звуковыми междометиями перечёркиваю наглеца до мнимого, но полного изобличения.) В два-три мазка! И маленьким! Совсем маленьким! И рта ему не нарисую вовсе! – чтоб не разевал. И ушей не дам ему!
Этот субъект, оценив мой личностный действенный на него посыл, вдавился от моей энергетики в своё кресло и буквально на половину с него сполз. Больше ни единого телефонного звонка от этого субъекта не последовало. Вот таким приёмом, не меняя авторских слов, но с коррекцией актёрской задачи и должного темперамента я попытался воздействовать на конкретного зрителя, продолжительно нарушавшего порядок поведения в театре, наказав его за чрезмерное нахальство.
Оба эти примера можно было бы назвать как «Волшебная сила искусства – в реальном действии».
А с первым парнем перед финальной сценой я в образе Пиросмани мило пообщался, как соответствовало сюжету, в хорошем смысле утешая его приветливой улыбкой.
20.03.18.