……………………………………………………………………………………….............
Продолжение повести „Долгое эхо детства»
(Начало которой по адресу
1 ч.
http://www.proza.ru/2015/04/30/2086
Окончание 24 ч.
http://www.proza.ru/2018/03/22/2202)
…………………………………………………………………………………………................
Светлой памяти моих родителей
«Здравствуйте, мои дорогие! Вот мы уже и в Вильнюсе. Приехали сюда 5 августа, а 7-го я уже приступил к работе. Буду строить 36-квартирный дом для Литовской железной дороги. Назначили мастером, дали оклад 800 рублей, что на 200 рублей больше, чем стипендия…
Город очень зелёный, холмистый. Поражает обилие костёлов и церквей, имеется даже одна синагога, очень красивое здание. В городе стоит разноплеменный шум – каждый говорит на том языке, на котором горазд. Удивляет обилие евреев, кажется, что они съехались сюда отовсюду.
В городе имеется театр оперы и балета, литовская и русская драма, несколько кинотеатров, художественный музей и всегда закрытая картинная галерея. О каждом событии в городе извещают огромные, через всю улицу транспаранты. Но культурой и искусством здешние люди в своей массе не особенно интересуются, больше торговлей. Большинство одеваются очень прилично, так что по одежде трудно судить об уровне человека. Одеваются здесь хорошо и профессора, и парикмахеры, и рубщики мяса и др.
На день в город съезжаются крестьяне из окрестных деревень, они наводняют магазины, базары и т.д. К вечеру вся эта толпа поглощается вокзальными воротами. В магазинах, за исключением сахара и колбасных изделий, есть всё, с деньгами здесь можно жить неплохо. Но мне здесь не нравится. После Ленинграда Вильнюс мне кажется жалким городишкой…»
Как видим, после великолепного Ленинграда первое впечатление о Вильнюсе у Григория сложилось неважное. Но дело было даже не в отсутствии ленинградской уникальной культурной среды, не в том, что город, в котором ему предстояло жить и работать, был сравнительно невелик и компактен (тогда его можно было обойти пешком за несколько часов), дело было в том, что в Вильнюсе в те времена была совершенно другая, несоветская обстановка, другие традиции и менталитет, другая среда, и всё это сильно отличалось от того, к чему они привыкли дома и в Ленинграде. Всё это было для него совершенно непривычно – и многоязычие населения (здесь одинаково громко звучал польский, русский, еврейский, литовский языки), и двуязычные вывески повсюду, и хутора вместо деревень, и многочисленные действующие храмы всех конфессий. Но главное – иной менталитет жителей, традиции и обычаи. Непривычна была и раскованность местных евреев – они были на виду, не стесняясь, на публике громко переговаривались на идиш, назывались традиционными еврейскими именами и не маскировались. Создавалось впечатление, что их здесь жило много.
То, чего уже давно не было в Советском Союзе, здесь имело место и работало. Здесь многие зарабатывали на жизнь, занимаясь частным образом различными ремеслами и услугами, крестьяне держали хозяйство, ткали, пряли, вязали, пекли хлеб, производили для себя и на продажу различные мясные и молочные продукты и другие продукты питания, деревянные и металлические поделки, выращивали фрукты, овощи, зерно, крупный и мелкий скот. Некоторые, невзирая на риск, занимались недозволенными или нелегальными спекуляциями, в том числе золотом и, страшно подумать, валютой, что было очень рискованно, но ради больших денег эти люди готовы были рисковать не только свободой, но, порой, и жизнью.
Жизнь обывателей крутилась вокруг базаров. Здесь не было таких обедневших людей, как в истощенных войной советских областях Белоруссии. Город был чистенький, зелёный, военные разрушения уже полностью восстановили после войны, начинало развиваться строительство новых зданий, в том числе жилья. Но фасады многих домов старого города оставались испещренными пулями ещё долгие десятилетия, кое-где даже вплоть до 90-х годов, пока не началась капитальная реставрация целых улиц.
Лене же город понравился. После маленького своего родного городка и учебы в области, новое местожительство ей казалось совсем неплохим.
Конечно, первое впечатление о городе и крае, в котором предстояло жить и работать, у ребят было очень поверхностным. Как и большинство приезжих, они ничего не знали ни о традициях, ни о богатой истории этого края и практически не интересовались этим, да и не было времени и возможности во всём этом разобраться. О здешних людях судили по той публике, среди которой приходилось вращаться, что конечно не давало полного представления, так как у них был довольно ограниченный круг общения. Потом, по прошествии какого-то времени пришло понимание, как здесь всё намешано и разнообразно, в отличие от того, к чему привыкли в советской части Белоруссии, в России, всюду, где до сих пор им приходилось жить. Там у всех людей были похожие судьбы, похожий быт, похожая жизнь. Здесь даже в одной этнической группе наблюдались колоссальные различия между людьми. Коренные горожане радикально отличались от деревенских, хлынувших в город на различные тёплые должности, вернувшиеся из ссылки отличались от пересидевших тёмное время здесь, на месте, пережившие фашистскую оккупацию - от тех, кто успел эвакуироваться или воевал, как на советской стороне, так и на стороне врага. Укрывавшие евреев во время войны отличались от тех, кто их расстреливал и присваивал еврейское добро. Здесь те же евреи были очень разные – пережившие гетто и концлагеря, бывшие партизаны, выбравшиеся из гетто и сражавшиеся против фашистов в лесах и подполье, бывшие фронтовики, те, кто успел эвакуироваться вглубь СССР и вернулся после войны, польские подданные, которых массово высылали в сталинские лагеря перед самой войной, литваки и советские евреи, переселенцы из советских районов СССР. Те же русские и другие русскоязычные были очень разными – испокон веков здесь жившие со времен Российской империи староверы или другие коренные русские, смершевцы, устанавливавшие советскую власть в первые послевоенные годы, советские специалисты разных отраслей, которых страна присылала для развития местного хозяйства в последующие годы. Эти различия между группами населения сохранялись ещё долгое время.
В Вильнюсе в то время проживало чуть более 200 тысяч человек, основные национальные группы – поляки, литовцы, русские и евреи, примерно поровну каждая, но вскоре обстановка стала быстро меняться – евреи и поляки стали уезжать, а новое строящееся жильё занимали приезжие из деревень, в основном литовцы. Русскоязычные чаще всего работали на железной дороге и оборонных предприятиях, которые стали открываться в городе.
Но во всем этом ещё предстояло разобраться, а пока ребята судили о здешних нравах по своему кругу общения - по сослуживцам и подчиненным, соседям, родственникам, публике в магазинах и на базаре и т.п.
Сразу после приезда на первые пару ночей их приютила тётя Маня, сестра Аврома. Кроме неё в городе проживали ещё двое её родственников – братья Лейб и Авигдор. Все они обитали недалеко от базара на шанхае в убогих домишках безо всяких удобств, впрочем, как и большинство других горожан.
Тётя Маня была замужем вторым браком, первый муж её погиб на фронте, будучи вдовой с малолетним ребенком, она познакомилась с освободившимся из лагеря евреем, бывшим польским подданным, который женился на ней и увез её в Вильнюс. Как уже упоминалось, многие польские евреи после присоединений этих территорий к СССР в 1940 году ещё до войны были депортированы вглубь страны и заключены в лагеря. С одной стороны они натерпелись лишений, но с другой стороны, это фактически сохранило им жизнь, потому что оставшиеся на оккупированных территориях Виленского края и Западной Белоруссии и Западной Украины польские евреи были практически все истреблены, а почти все те, немногие, кто уцелел, прошли все круги ада в гетто и в фашистских концлагерях. Однако пережившие сталинские лагеря в те годы ещё не осознавали этого. Федя, муж тёти Мани, был хорошим сапожником, работал на обувной фабрике, но в основном на жизнь зарабатывал частным пошивом обуви своим многочисленным клиентам. С кожей и другими материалами тогда в Вильнюсе проблем не было, спрос на его услуги был большой, так что зарабатывал он очень хорошо, и семья жила основательно. Они занимали половину деревянного домика, национализированного у хозяйки, которая проживала во второй половине. Бывшая хозяйка, пожилая полька, нередко пеняла Мане:
- Пани Мария, прошу вас, аккуратнее дома, всё ещё придётся возвращать.
(Тогда над ней все посмеивались, но слова её сбылись, правда, по прошествии многих десятилетий, уже в лихие 1990-е, когда национализированную в послевоенные годы собственность стали возвращать хозяевам.)
Тётя Маня была ещё молода и очень хороша собой, видная, высокого роста, идеальные черты лица, правда уже несколько полноватая женщина. Ей очень подходила знаменитая фраза И.Бабеля из новеллы «Гюи де Мопассан» - «деньги оборотистых своих мужей эти женщины переливают в розовый жирок на животе, на затылке, на круглых плечах». Муж её был гораздо ниже ростом, старше возрастом и до невозможности вспыльчив. Психика его, как у многих лагерников, была деформирована, он совершенно не умел себя контролировать и нередко распускал руки.
В конце 50-х для бывших польских подданных открылась возможность через Польшу уехать в Израиль, и семья тёти Мани этим воспользовалась. Перед отъездом Федя постучал в свой лагерный чемоданчик и сказал, что больше не хочет возвращаться туда, откуда он с этим чемоданчиком вернулся. О дальнейшей судьбе этой семьи доходили скупые вести по разным каналам, а поддерживать связь с заграницей было проблематично.
Лейб и Авигдор тоже были видными, исключительно красивыми и трудолюбивыми мужиками, которые обеспечивали своим семьям безбедную жизнь. Один из них работал в мастерской по изготовлению бидонов из тонкой алюминиевой жести, очень популярных в то время у крестьян, но в основном он зарабатывал на базаре, по-видимому, не совсем дозволенным способом, деньги этот оборотистый и рисковый парень делать умел. Его брат, мастер на все руки, работал штукатуром, маляром, стекольщиком и печником. По специальности он был бухгалтером, сначала работал на спокойной и непыльной работе, но жена, промучившись на скромной его зарплате, потребовала:
- Хоть говно вози, но жизнь нам сделай!
По этой причине муж её переквалифицировался в строители, пахал, как лошадь, буквально надрывался, но семью обеспечивал хорошо.
В общем, братья эти были типичными представителями определенных кругов виленского общества. Жены обоих какое-то время не работали вообще, сидели дома с детьми, потом крутились на базаре или работали в магазине. Семьи их ни в чём не знали недостатка и не отказывали себе, жили простой радостной жизнью в кругу таких же, как они сами, людей, не заморачиваясь высокими материями, довольствовались нехитрыми развлечениями, любили вкусно поесть. Образования у них не было, зарабатывали ремеслами, услугами или торговлей, культурой и искусством они не интересовались. У них дома вечно толклись гости, знакомые, которые распоряжались в квартире всем наравне с хозяевами. Летом вся эта обеспеченная публика выезжала в Валакампяй*(1), или снимали дачи на Неменчинском шоссе*(2), отдыхали у реки с коврами и самоварами, играли в карты и домино.
Вот эпизод, характеризующий образ жизни людей этого круга:
Как-то Гриша встретил на улице Авигдора, который нес большой торт из кондитерской.
- У вас какой-то праздник? – поинтересовался он, кивнув на торт – непременный атрибут торжества.
- Нет, никакого праздника. Просто так, зол ды киндер эсн (пусть дети кушают, идиш), - ответил Авигдор.
Братья жили устроено и благополучно, но через пару лет в семье у Лейба произошла трагедия со старшим сыном – одарённым и очень красивым мальчиком. У ребёнка обнаружилось злокачественное заболевание крови. Умный и развитый не по годам, прекрасный мальчик угасал, понимая, что с ним происходит. К сожалению, несмотря на все усилия, спасти его не удалось, он умер в возрасте десяти лет. Почему-то тот злополучный год унес много детских жизней, о чем свидетельствует целая аллея детских могил на кладбище, появившаяся в то тяжёлое время.
Примечание.
*(1) Валакампяй ,*(2) Неменчинское шоссе - дачные предместья Вильнюса в сосновом лесу возле реки Нерис
Продолжение 2 ч.
http://www.proza.ru/2018/03/29/1289